Всеобщая история по немецки

[ZHAN]

6 февраля была закрыта Верхняя палата, 7-го числа формально уничтожено королевское достоинство и уничтожена старая государственная печать, вместо которой была спроектирована новая: на одной стороне ее изображалась карта Англии и Ирландии, на другой – заседание Палаты общин в виде толпы людей со шляпами на головах.

Надпись гласила: «В год третий по восстановлении свободы. 1651».

[ZHAN]

Время с 1517 по 1648 год было периодом религиозных смут и борьбы. Это первый из трех больших периодов, на которые принято разделять новую историю. Вестфальский мир, заключенный в 1648 году, знаменует собой тот факт, что европейские державы, то есть их государи и руководители, словом все, несшие на себе непосредственную политическую ответственность, а не укрывавшиеся за облаками фимиама, как римские пастыри и подобные им лица, признали свершившийся факт основного разрыва с Церковью.

Стыдно подумать, что для усвоения посредственностью (которая и составляет большинство) понятий, кажущихся столь простыми нашим современникам, потребовалось так много времени и так много крови. Лишь теперь, через много лет после смерти Лютера, после тридцатилетней, сверх всякой меры губительной войны, это понятие получило право на существование и было засвидетельствовано многими европейскими договорами. В тот же момент в Англии восторжествовало направление, начертавшее на своем знамени свободу совести, притом из побуждений более высоких, нежели навязанная извне необходимость.

Для верующего и для богослова Церковь продолжала существовать, и этот достойный уважения идеализм, как и бессмысленная политическая фразеология, говорит и поныне о «Церкви» не просто как об известном понятии, но как о действительности. В сущности, к этому времени сформировались так называемые «разные» Церкви: римско-католическая, греко-восточная, несколько евангелических различных оттенков, как лютеранская, кальвинистская, англиканская и пр. Религиозные идеи не утратили своей силы ни в ближайшем периоде времени, ни в позднейшую эпоху, а если такое и случалось, то в ограниченных пределах и на короткий срок.

Но дело было в том, что эти идеи не владели уже миром преимущественно или исключительно, и это составляло огромный прогресс. Вместо церковной идеи выступала теперь идея государственная. Она заявляла о себе даже в гугенотской войне, в «тридцатилетней» и в английской революции, проводимая с настойчивостью такими могучими личностями, как, например, кардинал Ришелье.

Сословно-аристократический элемент склонялся перед ней, и так как всякая идея ищет урагана, видимого образа, в который может воплотиться, то она нашла себе этот выход в сильной монархической власти. Поэтому полтора века, прошедшие со времени подписания Мюнстерского мира до нового созыва французских Etats generaux, после двухсотлетнего гражданского мира (1648–1789 гг.) справедливо называются веком абсолютизма. Это название можно рассматривать как кличку, ярлык, но понятно, что это слово не включает в себя понятие всех сил эпохи, что оно не характеризует, а лишь обозначает ее.

Самым первым в ряду блестящих деятелей этого периода стоит французский король Людовик XIV; последним – король Пруссии Фридрих II. Они выражают собой успех человечества в течение четырех или пяти поколений, и позволяют разделить весь этот период на три части:

1. От Вестфальского мира до смерти короля испанского Карла II, 1648–1700 гг.

2. От смерти этого последнего испанского Габсбурга до воцарения прусского короля Фридриха II, 1700–1740 гг.

3. От воцарения Фридриха Великого до собрания сословных чинов в Версале, т. е. до начала французской революции, 1740–1789 гг.

Первый из этих периодов принято называть веком Людовика XIV. Это эпоха преобладающего влияния Франции и ее завоеваний, а потому личность этого короля и его могущество занимают по праву первое место в истории этого времени.

[ZHAN]

Первые годы царствования Людовика, вступившего на престол пятилетним ребенком, знаменуются именем кардинала Мазарини, успешно продолжавшего внешнюю политику Ришелье, которая завершилась заключением Вестфальского мира. Но воплощение идей Ришелье и во внутренней политике, утверждение королевской власти, что означало, для Мазарини и его собственную на все время регентства, представляло собой для кардинала большие затруднения. Старинный французский государственный строй с его особенностями, притязания принцев крови, знатных домов, духовенства, парламента и магистратуры, составляли элементы оппозиции, действовавшей иногда вразнобой, иногда соединенными силами, часто успешно, и расшатывали его положение.

Эта оппозиция известна под общим названием Фронды, хотя происхождение этого названия остается невыясненным. Война и подготовка выгодного мира требовали денег, особенно возросли тайные расходы. Однако при существовавшей тогда системе взимания податей и при алчности всех близко стоящих к кормилу правления большая часть доходов не достигала казны. Отовсюду раздавались жалобы на налоговый гнет и на управление финансами, равно как и на финансовые проекты правительства, и очагом этих жалоб был парижский парламент – могущественнейшая из семнадцати французских судебных корпораций. Везде, где упоминается о «парламенте» в единственном числе, подразумевается всегда лишь этот парижский парламент.

На первом плане стояли во Франции, как и в Англии, вопросы принципиальные. Парламент оспаривал закономерность финансовых планов и операций правительства, поскольку они не были рассмотрены им, парламентом, и не внесены в его регистры в качестве законоположений.

Правительство выходило из затруднения при помощи весьма своеобразного учреждения, известного под названием Lits de justice. Эдикт прочитывался в присутствии короля, после чего этот эдикт не мог уже подвергаться обсуждению. В 1645 году таким порядком были проведены 19 эдиктов о новых налогах благодаря тому, что семилетнего ребенка-короля приводили в парламент и он произносил там звучные слова: «Мой канцлер передаст вам мою волю». То же самое повторилось и в 1648 году, но встретило уже энергичное сопротивление – парламент не соглашался на безусловное подчинение личному королевскому слову ввиду малолетства короля.

Возраставшее всевластие короля угрожало столь многим интересам, что и здесь стали популярными те идеи, которые так восторжествовали в Англии, и парламент стал изучать свои права, стараясь привести их в стройную и прочную систему. Абсолютизм казался пригодным лишь для скифов и варварских племен. В особенности восставал парламент против произвольных арестов, которые позволяло себе правительство, и требовал обеспечения личной свободы. Правительство то проявляло твердость, то делало разные уступки, которые так и не восстановили спокойствия. Тем временем оппозиция становилась опасной благодаря демагогическому таланту ловкого, хитрого, безнравственного духовного сановника, парижского коадъютора Поля Гонди, известного под именем кардинала Ретца.

Его пороки и распутная жизнь не казались ни ему самому, ни курии препятствием для столь высокого духовного сана. Но ему не удалось занять влиятельного положения при дворе, и он завидовал иностранцу Мазарини. На этом иностранце сосредоточилось общее недовольство. Под влиянием коадъютора город Париж был настроен угрожающе в отношении Мазарини. Дело дошло до баррикад, до торжественного шествия парламента в Лувр с просьбой об освобождении заключенных.

Изгнанная английская королева, нашедшая себе убежище во Франции и видевшая эту сцену, говорила, что эта демонстрация была грознее тех, которые предшествовали низвержению королевской власти в Англии. Двор, чтобы избежать насилия, переехал в Сен-Жермен. Парламент требовал его возвращения, настаивая на отмене произвольных арестов и права короля задерживать кого-либо из подданных в заключении долее двадцати четырех часов, не подвергнув дела расследованию.

Мазарини счел за лучшее уступить. Все требования парламента были исполнены, за исключением только отмены lits de justice, королевских заседаний. Мир был восстановлен, но возникли новые недоразумения в связи со ссорой Мазарини с принцем Людовиком Конде, который во время последних смут был на стороне правительства. Этот принц, известный своими военными способностями и подвигами и обладая притом громадным состоянием, надеялся занять самое влиятельное положение во Франции.

Мазарини, искусно поселяя раздор между своими врагами, сблизился с парламентской партией, захватил врасплох Конде и его брата, принца Конти, и заключил обоих в Венсене. Тогда партия Конде, не задумываясь, вошла в соглашение с Испанией. Испанские войска перешли французскую границу, в Гюэне вспыхнуло восстание. Испанцы ожидали также восстания гугенотов под предводительством Тюренна, бывшего еще в то время протестантом и сторонником принца. Но Мазарини оказался решительнее, чем от него ожидали: подобно Ришелье он лично выступил в поле с королевскими войсками и разбил Тюренна при Ретеле, который отвоевал обратно у испанцев.

[ZHAN]

Но этот успех пробудил опять тревогу среди парламента и магистратуры. Парламент, с президентом Моле во главе, просил об освобождении принца (январь 1651 г.), а герцог Орлеанский, дядя короля, настаивал на том, чтобы королева-регентша рассталась с ненавистным министром.

Мазарини успел ловко избежать бури: покинув столицу в то время, когда принцы в нее вернулись и парламент составлял приговор о его изгнании, он отправился во владения архиепископа Кёльнского, а именно в Брюль, и подавал оттуда королеве свои советы. Она чувствовала себя в положении узника перед принцем Конде, который в течение известного времени был всесильным. Кардинал посоветовал ей войти в союз с вождями Фронды против этого принца, что было нетрудно, потому что Конде, беззаветно храбрый, вовсе не был государственным человеком – тем более царедворцем. При этом он был крайне самолюбив и наживал себе всюду врагов.

Положение его затруднялось теперь обещаниями, данными им Испании. Вскоре он осознал, что всеми покинут и даже его личность не находится в безопасности, и уехал из столицы. Но, вернувшись через непродолжительное время, он позволял себе дерзко обращаться с королевой и королем. В самой судебной палате едва не дошло до кровопролития между его свитой и королевскими сторонниками, к которым, среди этих смут и интриг, перешел и кардинал Ретц.

В сентябре этого года (1651 г.) четырнадцатилетний король был объявлен совершеннолетним. Королева могла уже не оглядываться в своих действиях на принца Конде и герцога Орлеанского. Конде тотчас же уехал из Парижа и вступил в открытую борьбу с правительством. Снова возникла междоусобица. К новому «королю Аквитании», как прозвал его Мазарини, спешили сторонники, побуждаемые слухом о возвращении кардинала, которого, действительно, призвала королева. Конде вошел в тесный союз с Испанией, а герцог Орлеанский с герцогом Лотарингским.

Франко-нидерландское войско, снаряженное на испанские деньги, соединилось со спешившим из Лотарингии, но Мазарини, собрав тоже достаточные военные силы, прибыл в королевский лагерь, приведя с собой ценного сподвижника, Тюренна, который перешел на сторону короля. Королевская армия была сильнее, поэтому Конде уклонился от боя и бросился в Париж, население которого делилось на две партии. Но всем было понятно, что будет значить победа Конде. Между тем королевские войска приближались. Принц, отступая, остановился в Сент-Антуанском предместье, и здесь завязался страшный бой между двумя достойными друг друга вождями. Дрались и в поле, и на улицах, положение Конде казалось уже безвыходным, если бы ему не удалось снова отступить в город.

Этим спасением он был обязан одной из знатных дам, которые принимали очень важное участие в политических смутах того времени. Благодаря этой женщине, герцогине Монпансье, войска Конде нашли путь через открытые перед ними внутренние городские ворота и перешли через «Новый мост» на другую сторону Сены. Положение дел было критическое, Конде господствовал в столице, парламент признал герцога Орлеанского наместником, все высшие должности были замещены приверженцами партии принцев, и в то же время испанское войско из 25 000 человек перешло франко-нидерландскую границу. Но в стране и самом Париже было много сторонников короля и противников принцев. Конде ни во что не ставил расположение мирных буржуазных кругов, полагая, что его главной силой является общая ненависть к Мазарини.

Однако хитрый кардинал лишил его этой основы, вторично покинув двор и уехав в Седан, откуда ему было еще легче, нежели из Брюля, руководить действиями правительства. В столице начинались уже враждебные принцу демонстрации. Народ требовал возвращения короля. Когда Людовик, по совету Мазарини, приблизился к Парижу, требования эти стали настойчивее, и Конде не захотел подвергать себя риску и покинул столицу (октябрь 1652 г.). Через неделю в нее въехал король, встреченный с восторгом. Герцог Орлеанский, лично ничего из себя не представлявший, дал слово удалиться на следующий же день.

Оставался только один опасный сеятель смут – кардинал Ретц. Мазарини имел все основания ему не доверять и поступил с ним тоже лукаво: по его совету Гонди был обласкан при дворе, что усыпило его подозрения, но прибыв однажды в Лувр, он был неожиданно арестован (декабрь). Тем самым положение дел изменилось настолько, что Мазарини счел возможным для себя возвратиться в Париж (февраль 1653 г.). Король выехал ему навстречу, и население его радушно приветствовало. Его ум и монархический абсолютизм одержали победу.

Но не все препятствия еще одолел Мазарини: часть дворянства стояла за принца Конде, большинство духовенства усматривало в изгнании кардинала Ретца посягательство на Церковь, хотя этот прелат приносил мало чести Церкви своими деяниями. Вновь вводимые налоги утверждались фрондирующим парламентом не иначе как насильно, посредством королевских lits de justice. В связи с этим нередко рассказывается забавный случай о появлении короля в парламенте прямо с прогулки верхом в Венсене, с хлыстом в руке.

Но под управлением Мазарини внешние дела шли прекрасно. Испанцы напрасно надеялись достигнуть выгодного мира благодаря сильному положению принца Конде. Эти надежды не оправдались и в последующих кампаниях: 1654, 1655 и 1656 годов.

Принц Конти, брат Конде, перешел на сторону короля и женился на одной из племянниц всемогущего министра. В 1657 году Мазарини успел заключить против Испании союз с великим человеком, правившим тогда Англией, Оливером Кромвелем. Шесть тысяч человек отборнейшего английского войска соединились с французской армией под командованием Тюренна (июнь 1657 г.). В мае 1658 года испанцы были разбиты у Дюнкирхена, и эта крепость, равно как и многие другие важные пункты, перешла в руки союзников.

[ZHAN]

Могущество Испании рушилось, но она могла предложить хорошую плату за мир – руку инфанты Марии Терезии, дочери Филиппа IV, для молодого французского короля.

В августе 1659 года начались переговоры по этому вопросу на нейтральном острове, лежащем на пограничной между Испанией и Францией реке Бидассоа. После двадцати пяти совещаний между Мазарини и испанским министром, дон Люисом де Гаро, был заключен так называемый Пиренейский мир (7 ноября 1659 г.).

Франция возвращала Каталонию, оставляя за собой только Русильон; гребень Пиренеев должен был считаться границей между обоими государствами; в Италии Франция сохраняла только Пинероль, как входной пункт, без всякой прилегающей территории. Она также возвращала Испании Франш-Контэ, но удерживая на севере его почти весь Артуа с Аррасом.

Герцог Лотарингский был восстановлен в правах, но должен был уступить Франции некоторые укрепления и уничтожить крепостные верки в Нанси.

Принцу Конде возвращались все его прежние почести.

Важнейшей статьей для будущей политики был брак французского короля с инфантой после отречения последней от ее прав на престолонаследие.

Мария Терезия прибыла в Париж в июне 1660 года, и Мазарини мог по справедливости гордиться этим миром, увенчавшим его политику.

Он дожил до 1661 года, удерживая в своих руках огромную и непоколебимую уже власть, наслаждаясь своими богатствами, значительную часть которых он употреблял на собирание громадной библиотеки и картинной галереи. Мучимый припадками подагры и предчувствуя свой близкий конец, он переговорил с молодым королем о государственных делах, потом, по уставу римской Церкви, призвал к себе духовника ради спасения своей души – ему, конечно, было в чем покаяться. Умер он 9 марта.

[ZHAN]

После смерти Мазарини возникла необходимость создания новой администрации. Можно было полагать, что к главному управлению делами будет и на этот раз призван политик духовного сана, архиепископ Парижский кардинал Ретц, человек несомненно даровитый, который мог довершить дело предшествовавших ему двух римских прелатов, Ришелье и Мазарини, то есть дело восстановления прежней силы французской монархии.

Однако Людовик XIV намеревался вовсе обойтись без первого министра. Он был честолюбив и достаточно способен на то, чтобы не только быть или казаться королем, но и чтобы самостоятельно править государством. Он удержал во главе важнейших правительственных отделов тех людей, которые были и при Мазарини: Лионн остался военным министром, Летелье – министром иностранных дел, Фуке – министром финансов, но право принятия окончательного решения по любому вопросу Людовик оставил за собой. Он же давал и направление всякому делу, причем усердно вникал во все и находил удовольствие в этой работе.

Первым важным самостоятельным шагом юного двадцатидвухлетнего короля было низвержение вышеупомянутого Фуке и введение новой финансовой системы.

Главный управляющий (intendant general) финансовой частью, Николай Фуке, был не более виновен, чем любой из его предшественников. Он накопил несметные богатства, управляя государственными финансами как большим банком так, что пользовался как государственным, так и своим собственным кредитом, как государственной, так и своей личной казной. Глубоко ненавидимый многими, он в то же время обладал необычайным могуществом, и так как льстили ему все, он чувствовал вседозволенность.

Король искусно притворялся, готовясь сделать то, что считал необходимым. В Нанте, где находился двор, король еще работал с Фуке, незадолго до решительных действий посетил его в одном из его великолепных имений, но на пути из дворца министр был арестован. Назначенная по делу Фуке следственная комиссия приговорила его к ссылке (1664 г.), но король ужесточил наказание: Фуке был заключен в крепость, в которой и оставался до самой смерти.

Вместо генерал-интенданта был назначен финансовый совет из пяти лиц. Самым выдающимся из них был Жан Батист Кольбер, неутомимый и дельный труженик, удовлетворявший все свое честолюбие в том, чтобы быть слугой короля и своего дела. Вместе с такими людьми, как Лионн и Летелье, он оказал огромные услуги государству, основав учреждения, которых не было еще ни в одной из европейских великих держав. По его замыслу, как и по желанию Людовика, следовало облегчить народные тяготы, доведя в то же время государственные финансы до высшей степени развития.

[ZHAN]

Прежде всего было постепенно упразднено множество ненужных должностей, которые нередко продавались коррумпированными чиновниками, повсюду вводился порядок и жесткий надзор.

Был введен соляной налог. Кольбер, хоть и был весьма бережливым человеком, щедро поощрял всякую промысловую деятельность. До этого времени Франция была преимущественно страной земледельческой, теперь настал для нее век меркантильной системы, всемерного поощрения государством торговли, охраны ее покровительственными пошлинами, уменьшением ставок на привозное сырье, премиями, авансами, – словом, век звонкой монеты, как единственного и верного мерила всякого достоинства.

Во Франции начали успешно развиваться разные отрасли промышленности, процветавшие в Италии, Голландии, Германии, Англии: изготовление зеркал, стекол, кружев, сукон, чулочных изделий. Высокие ввозные пошлины снижали конкуренцию со стороны иноземных фабрикантов. По инициативе правительства, или с его помощью, организовывались торговые товарищества: Вест-Индское, Ост-Индское, Левантское, Северное, причем власти благосклонно смотрели на знатных лиц, вопреки старинному предрассудку становившихся акционерами торговых обществ. Правительство даже приняло непосредственное участие в организации промышленности, прорыв знаменитый Южный канал, благодаря которому оживился весь Лангедок, хотя сначала представители этой области и восставали против благодетельного проекта. Но надежда на то, что благодаря этому водному пути и большие морские суда будут избавлены от необходимости огибать Гибралтар, осталась мечтой.

Судебная система, весьма нуждавшаяся в исправлении, также подверглась реформе. Остатки средневекового самовластия были уничтожены. Пример виконта Канильяка, страшного самоуправца, казненного за его деяния по приговору суда, повсюду произвел сильное впечатление. Отныне перед королевскими судебными чинами открывались самые неприступные замки, и сельское население вздохнуло свободнее, видя, что есть верховный судья, который заботится и о низшем классе.

Парламенты тоже были преобразованы. В них были учреждены новые должности, некоторые из старых были выкуплены у лиц, занимавших их. «Пояснения» 1648 года, которыми парламент присваивал себе верховную власть, были изъяты из парламентского устава, а различные декреты, сильно стеснявшие привилегии парламента, вносились один за другим в качестве законоположений в его уставы, даже без всяких lits de justice.

Но особенно важными и плодотворными были реформы по военной части. Крепостные коменданты увидели, что миновали те времена, когда с ними рассуждали об их повиновении или ослушании. Они стали получать определенное жалованье из казны. Часть войск была распущена после заключения мира, другая преобразована и оплачивалась регулярно. Королевская гвардия превратилась в образцовую школу для офицеров. Продвижение по служебной лестнице зависело исключительно от короля.

В 1664 году французская армия насчитывала 25 000 человек пехоты, 1700 человек гвардейской кавалерии, 7000 человек в артиллерии. Дворяне старого строя считали новую организацию школой рабства, но молодежь стремилась на королевскую службу.

[ZHAN]

Таким образом, Людовик оправдал и во многом превзошел возлагавшиеся на него надежды. Он обладал поистине королевской представительностью и внешностью: его хороший, хотя и не высокий рост, правильные черты и приятное выражение лица, вместе с прирожденной французской любезностью производили на всех весьма положительное впечатление. И эта внешность не была обманчивой, потому что Людовик был истинным королем и не чуждался серьезной работы, позволявшей ему приобретать наиболее полные сведения о делах и придававшей осмысленное содержание его, всегда рассчитанной, сдержанной речи.

Его частная жизнь оставалась довольно долго безупречной. Он сумел заставить всех ловить каждое свое слово, каждый взгляд. Было удивительно, до чего даже такие люди, как Конде и герцог Бофор, кичившиеся своей независимостью при смутах последних десятилетий, теперь с радостью подчинялись новому порядку. Каждое милостивое слово короля почиталось за счастье, немилостивое – за бедствие.

Духовенство, с которым Людовик обращался очень дипломатично, также искало его благоволения. Согласно принятым законам, замещение церковных должностей составляло теперь прерогативу короны, и как было уже сказано выше, всякое повышение по службе зависело от короля, а он пользовался этим правом умеренно и с соблюдением правил.

[ZHAN]

Нежелание Людовика удовлетвориться унаследованными им пределами Франции было совершенно естественно по понятиям того века и с тем мнением, которое Людовик имел о своем королевском достоинстве и могуществе. Нам известно, какая важность придавалась в Оснабрюке и Мюнстере тому, что кажется нам теперь самым жалким вздором, именно вопросам об этикете. Для Людовика XIV это были вопросы принципиальные, и благодаря ему они получили серьезное политическое значение.

Спор о местничестве с испанским двором был возбужден Людовиком в самом начале его самостоятельного царствования. Речь шла о почетном месте, которое определялось позади экипажа нового шведского посланника, прибывшего в Лондон в 1661 году. Людовик настоял у своего тестя в Мадриде на том, чтобы первенство было отдано французскому послу.

Даже несмотря на свое желание не напрасно носить старинный французский титул «христианнейшего» сына Церкви, он обращался с папой с той заносчивостью, в которую переходит у французов их вежливость, если задето их национальное самолюбие. При уличных беспорядках в Риме, возникших по случаю столкновения нескольких французов и людей из корсиканской гвардии папы Александра VII (1655–1657 гг.), во французского посла, герцога Креки, был сделан выстрел. Людовик потребовал за это удовлетворения, исполнение которого почему-то замедлилось. Тогда Людовик занял Авиньон и возвратил его, лишь получив от папы безусловно все то, чего требовал. Родственник одного кардинала явился в Версаль (август 1664 г.) с блестящей свитой и лично предъявил королю извинения правительства.

Соседние государства начинали уже тревожиться. Завоевание Дюнкирхена, новое соглашение с Лотарингией, тесный союз с рейнскими курфюрстами – все это были факты, на основании которых можно судить о честолюбии и стремлении к власти, столь свойственных вообще французской нации и ее государям.

Предлогом или поводом к действительным завоеваниям послужила Людовику смерть его тестя, короля испанского, Филиппа IV.

[ZHAN]

Людовик оспаривал законность отречения его супруги от престолонаследия, согласно статье Пиренейского мира, но давал понять, что признает действительность этой статьи, если будут выполнены известные его требования относительно Нидерландов. Некоторое время шла речь даже о приобретении Францией всех испанских Нидерландов, взамен чего Франция помогла бы Испании вновь завоевать Португалию. Рассматривались всевозможные проекты, завязывались интриги, наконец Франции удалось даже открыть подобие действительных прав Людовика на часть Нидерландов.

В Брабанте и других нидерландских областях господствовало обычное право, по которому в случае смерти одного из супругов оставшийся в живых пользовался пожизненно имуществом покойного, между тем как собственно право владения (proprietas) переносилось на детей, рожденных от этого брака (devolutio). Требовалась страшная юридическая натяжка для того, чтобы вывести из этого «деволюционного права» заключение, что части Брабанта и других областей, в которых господствовало упомянутое обычное право, принадлежали собственно Марии Терезии, а отец ее, Филипп IV, пользовался ими только пожизненно. Но никто и не заботился о законности дела. Людовик просто заключил соглашение с Португалией, Голландией, Англией и бывшими с ним в союзе германскими владетелями, закончил свои приготовления и выступил в поход (1667 г.), надеясь лично изучить военное дело под командованием Тюренна.

Между тем нападение на Нидерланды без всякого законного повода считалось в Мадриде до тех пор невозможным. Оно смутило Вену, Гаагу, Англию, давая всем понять, до чего может дойти такая опасность. Англия и Голландия, воевавшие между собой, поспешили заключить мир в Бреда (июль 1667 г.). Испания решилась отказаться от попытки возвратить себе Португалию и признала ее независимость Лиссабонским миром (февраль 1668 г.). Никто еще и не помышлял о совместных действиях против агрессивной политики Франции. Тройственный союз, заключенный в январе 1668 года между Швецией, Голландией и Англией, имел иной смысл.

Людовик выставил следующие условия: он отказывался от предполагаемых наследственных прав его супруги в обмен на уступку ему Франш-Контэ и взятых уже им нидерландских крепостей.

Во время первого своего похода (1667 г.) он завоевал Турнэ, Дуэ, Куртрэ, Лилль; затем (февраль 1668 г.) вступил в фрейграфство и взял Безансон. Государи стран Тройственного союза успели тогда склонить Францию к миру, который был заключен в Аахене в мае 1668 года. На собравшемся здесь конгрессе испанский посланник подписал договор, по которому Испания получала обратно Франш-Контэ, уступая Франции часть Фландрии с вышеупомянутыми, уже взятыми Людовиком, крепостями.

[ZHAN]

Вышеуказанная победа была одержана в самый решительный момент. События в Шотландии и Ирландии, обусловившие изгнание последнего Стюарта из Англии, принадлежат уже всецело истории великой континентальной борьбы, то есть войны аугсбургских союзников (1688–1697 гг.) против притеснителя Европы, врага протестантства и всякой иной формы свободы.

Эта война происходила на различных полях битвы всей Европы и длилась девять лет. Первые дела на Рейне были, действительно, весьма успешными для французов: в октябре 1688 года маркиз Буфлер с 20 000 человек подступил к Майнцу, который сдался без сопротивления. Кобленц и Кёльн устояли благодаря своевременной помощи. Но Трир, равно как укрепление кёльнской епархии, – эти последние, добровольно сданные архиепископом Вильгельмом фон Фюрстенбергом, – перешли в руки французов.

Тем временем в Англии совершился переворот, лишивший Людовика его преданнейшего вассала, и император Леопольд не усомнился вступить в союз с узурпатором-еретиком, который в двойном качестве короля английского и штатгальтера нидерландского мог располагать силами обоих государств. Сам папа тоже видел в нем поневоле союзника для борьбы со своим обидчиком, Людовиком XIV. Трактат с Генеральными Штатами и Англией был заключен в Вене 12 мая 1689 года. Им обусловливалась общая война, всеми силами, и восстановление всего положения согласно мирным договорам 1648 и 1659 годов. Император выказал при этом необыкновенную уступчивость.

В начале 1689 года французы страшно опустошили Пфальц, подвергнув разорению цветущие города: Мангейм, Гейдельберг, Шпейер, Вормс и другие. Лувуа с обычным жестокосердием объяснял такую военную меру невозможностью оставлять в каждом городе гарнизоны при малочисленности французских войск на этом театре войны. Все продовольственные средства плодородной местности уничтожались ради того, чтобы они не достались неприятелю. Так отстаивали французы право пфальцской принцессы Елизаветы Шарлоты, супруги герцога Орлеанского, которую сокрушали эти ужасы на ее родине; но она была не в силах склонить к милосердию высокомерного короля.

Французам не удалось, однако, удержать за собой Майнц при всех этих мерах, и маркиз д’Юксель во главе 10 000 войска был вынужден капитулировать (1689 г.) перед армией герцога Лотарингского, подкрепленной баварскими полками, между тем как бранденбуржцы брали обратно Бонн и Рейнберг.

В Нидерландах произошло нечто более решительное лишь в 1690 году. Французы были здесь под командой одного из способнейших и отважнейших военачальников, маршала Люксембургского, выдающегося члена высшего французского общества. После интриг и разнузданности придворной жизни он бросался во все трудности и лишения войны, чтобы предаться потом снова вихрю светских удовольствий. Колебания испанцев и раздоры немецких князей из-за главной команды облегчили ему успех: 1 июля 1690 года он одержал блистательную победу над принцем Вальдеком у Флерюса, не послужившую, однако, ему на пользу вследствие подкреплений, доставленных Вальдеку курфюрстом Бранденбургским.

В Италии и на море французское оружие тоже торжествовало в этом году.

Герцог Савойский примкнул к союзникам, но французы, под начальством Катина, разбили его при Стаффорде (август).

[ZHAN]

В продолжение всего 1691 года Франция одерживала еще верх над соединенной Европой; она действовала успешно и в Испании: французский флот в Средиземном море бомбардировал Барселону, но главнейший враг Людовика, Вильгельм III, завоевал окончательно Англию и мог теперь принять деятельное участие в континентальной войне.

В 1689 году дела приняли в Шотландии такой же оборот, как в Англии. В Эдинбурге тоже собрался Конвент, который, восставая против католицизма еще резче, нежели английский, издал «декларацию прав», подобную лондонскому договору, в которой, пользуясь случаем, пресвитериане выговорили себе возвращение их прежнего церковного строя. И в силу этого договора они предлагали английской королевской чете и шотландскую корону.

Но один из членов шотландского дворянства, храбрый офицер Грагэм Клавергоуз, маркиз Денди, стоял за своего короля. Собрав небольшой конный отряд, он бросился в горы и поднял горцев именем короля Иакова. Борьба была непродолжительна, но полна романтического интереса: в этом своеобразном мирке мелких и крупных кланов и дружин, предводительствуемых Мак-Клинами и Кланранальдами, Макдональдами, Камеронами, Стюартами, наступило дикое оживление, по горам и долам, от одного клана к другому переносился, как в старину, огненный крест под звуки горного рожка, возвещая наступавшую войну.

В Киликранском ущелье (7 июля) дикая отвага горцев одержала верх над регулярными войсками, обратившимися в полное бегство; но в самый момент победы пал маркиз Денди, единственный человек, способный сдерживать этих сынов природы с их страстями и мелкими распрями, – и эта потеря превратила победу в поражение. Королевская партия была уничтожена, и пресвитериане, овладев положением, дошли до самых резких решений, которые Вильгельм умерял по возможности.

Как человек без предрассудков, он успел положить лучшие начала в основу религиозной терпимости, чувство которой было с его стороны совершенно искренне и не затемнялось никакими задними мыслями.

[ZHAN]

Дела в Ирландии представляли больше затруднений правительству; туземное, древнекельтийское население стояло за короля и его великого союзника, истребителя еретиков, Людовика XIV, уже вследствие одной своей ненависти к протестантским властям и притеснителям. Только Север, города Лондондерри и Эннискилен, опора протестантства на острове, держали сторону Вильгельма и Марии; в остальной стране перевес был в пользу Иакова, который прибыл сюда лично с французским вспомогательным отрядом, и в течение всего 1689 года счастье ему благоприятствовало. Но при всем том необузданный и непостоянный характер ирландцев, одушевленных преимущественно жаждой мести и насилия, ставил Иакова в весьма затруднительное, даже опасное положение.

Решительная битва произошла 11 июля 1690 года при реке Бойн, протекающей к северу от Дублина, приблизительно на середине восточного побережья острова, и впадающей в Ирландское море. С юга надвинулись сюда франко-ирландские войска под начальством французского генерала Лозена и бывшего английского короля; с другой стороны пришла армия самого пестрого состава: в ней были английские, голландские, датские, бранденбургские отряды, но все это были воины испытанные, и между ними находился один полк, набранный из изгнанных французских гугенотов, которому представлялся теперь случай сразиться с виновниками их изгнания. Эта армия, состоявшая из 36 000 человек, шла под начальством короля Вильгельма и маршала Шомберга, который, как протестант, тоже оставил французскую службу в 1685 году, чтобы поступить в ряды бранденбургской армии, и принял теперь охотно участие в предприятии Вильгельма.

Этот замечательный военачальник пал сам в этой битве, но войска Вильгельма одержали решительную победу, и Иаков должен был покинуть остров вместе со своими союзниками.

В течение некоторого времени ирландцы держались еще под начальством вождя, католика Тирконеля, которого назначил к ним сам Иаков, считаясь еще их королем; но дело несчастного острова было уже проиграно.

Последние надежды Иакова на возвращение себе престола с помощью Франции были уничтожены морским боем при Ла-Гоге (департамент Ла-Манш), 29 мая 1692 года французский флот, на котором Иаков хотел возвратиться в Англию, сразился с англо-голландским, но потерпел поражение, которое напоминает о поражении испанской армады сто лет назад. Англия может действительно считать этот день началом своего преобладания на морях.

Сам Вильгельм, мало ценивший то, что люди называют счастьем, мог теперь, после усмирения Ирландии, принять личное участие в континентальной войне; он повел войско на выручку города Намюра, осажденного французами. Сам Людовик прибыл к своей армии, как он это делал обыкновенно, когда был уверен в успехе. Ему посчастливилось и в этот раз: Намюр был взят, прежде чем подоспел Вильгельм. Нападение союзников на Штейнкирхен было тоже неудачно, и французское оружие несколько ослабело лишь в 1695 году. Осада Люттиха, которой руководил сам Людовик, осталась безуспешной; движение дофина на Верхний Рейн было тоже отражено маркграфом Людовиком Баденским и курфюрстом Саксонским.

В июле того же года в сражении под Нервинденом, французы снова одержали блистательную победу: ими командовал маршал Люксембургский, и Вильгельм потерял здесь 75 орудий, 66 знамен и 12 000 человек; но если счастье ему не благоприятствовало, то несчастье не заставляло его падать духом, как некогда и адмирала Колиньи, с которым он разделял стойкость, лучшее качество военачальника, состоящего в то же время и главою большой партии. Он сохранил свое положение, и если в Италии и за Пиренеями французы одерживали победы, как, например, Катина при Марсале, то они все же не достигали ощутимого успеха: Барселона оставалась невзятой. Повсюду, вопреки их обычной военной системе, французам приходилось вести оборонительную войну.

Представитель этой системы безрассудного натиска и захвата, министр Лувуа, умер уже в 1691 году. В 1695 году Франция утратила лучшего из своих военных вождей, маршала Люксембургского, который сам обращал внимание Людовика на видимое улучшение неприятельских войск. Сверх того, одновременное ведение войны на столь многочисленных пунктах требовало громадных средств, в которых уже ощущался недостаток; французское правительство начинало сознавать вред, который оно нанесло Франции бессмысленным преследованием гугенотов.

Король Людовик видел неисполнимость своих планов на этот раз; но он, посредством патриотического налога, успел собрать еще денег на новый поход (одно духовенство пожертвовало 10 миллионов), и 100-тысячная армия под начальством маршала Вильруа выступила против Нидерландов. Вильруа не решился, однако, на генеральное сражение, и Вильгельм, у которого был Когорн, инженер, стоивший Вобана, успел отнять у французов Намюр. На море французы уже не могли тягаться с англо-голландским флотом и должны были ограничиваться каперской войной.

[ZHAN]

Людовик находил нужным поберечь на время свои средства для того, чтобы иметь возможность приступить к новой большой войне за испанское наследие в случае смерти испанского короля Карла, которому нельзя было уже предвещать долгой жизни.

С самого начала 1696 года шведский король Карл XI начал заботиться о мире. В военных действиях наступило некоторое затишье, и известным успехом для Франции было лишь отпадение герцога Савойского от континентального союза; но Людовику пришлось уступить ему Казале и Пинероль за переход его на французскую сторону.

Мирные переговоры начались в мае 1697 года в Ризвике, замке или загородном дворце Вильгельма близ Гааги, приспособленном для приема уполномоченных европейских держав.

Людовик улучшил свое положение победами над испанцами в 1697 году: в Европе он взял у них Барселону, а по ту сторону океана, в Дариенском заливе, на северо-западном берегу Южной Америки, Картагену. Но 20 сентября в Ризвике был заключен мир между Францией, Англией, Нидерландами и Испанией, а 30 октября – между Францией и императором.

Мир с Англией и Нидерландами последовал, относительно территориальных условий, на основе Status quo ante bellum. Большой и тяжелой уступкой для Людовика было то обстоятельство, что он должен был теперь признавать своего исконного врага за короля Англии и дать обещание не помогать его врагам ни прямо, ни косвенно. Поэтому для Иакова, с которым он продолжал, впрочем, обращаться с королевской и рыцарской вежливостью, исчезала теперь всякая надежда. Испания получила обратно отнятое у нее французами в Каталонии или Нидерландах, впрочем, это не особенно огорчало Людовика, потому что он надеялся вскоре увидеть принца своего дома на испанском престоле. Стоимость этой войны и этого мира пала на Германское государство.

Людовик отдал обратно завоеванное им в Эльзасе или «присоединенное» им там с помощью замечательного истолкования прав, или, лучше сказать, превращения бесправия в право. Теперь были возвращены: Фрейбург, Брейзах, Кель, Филиппсбург, герцогство Цвейбрюкен. Герцог Лотарингский получил свои земли согласно Status quo 1670 года, с Нанцигом, Битшем, Гамбургом, Людовик удержал Саарлуи и Лонгви. Ему пришлось отказаться от покровительствуемого им самозваного курфюрста Кёльнского, спор о Пфальце предоставлялся на решение папы, но зато Франция продолжала владеть всем, что приобрела на левом берегу Рейна, в особенности Страсбургом. Город был приписан к «галльской короне» и вычеркнут из имперского списка.

Людовик сыграл ловкую иезуитскую шутку и, без сомнения, с согласия императорских уполномоченных, в самую последнюю минуту, он прибавил, что в возвращаемых им областях условия католического исповедания должны оставаться в том виде, в каком находились теперь, при подписании договора. Между тем эти условия были только что утверждены здесь им, завоевателем, и с насилием, о котором свидетельствуют его преследования гугенотов. Но все были утомлены борьбой, и никто не желал более поднимать меча из-за этих французских эмигрантов или из-за туземных пфальцских протестантов.

[ZHAN]

В общем, однако, последствием этой великой войны было ослабление французского могущества, это проявилось, например, в том, что при очищении польского престола в 1697 году, за смертью Яна Собесского, был избран не французский кандидат, принц Конти, а императорский, именно курфюрст Саксонский, Август. Далее будет указано, насколько эта великая война и одновременные с нею события на Востоке и Севере послужили известному укреплению немецкой народности.

Во внутренних делах Франции было тоже заметно уменьшение высокомерных притязаний Людовика. Под влиянием госпожи Ментенон, с которою он был тайно обвенчан с 1685 года (о ней будет еще речь впереди), он отступил несколько от той церковной политики, которую преследовал с 1682 года, и находился в лучших отношениях к папе; та часть гугенотов, которую его драгуны обратили в католичество, пользовалась теперь тоже известной терпимостью, происходило это, без сомнения, не из человеколюбия и не из просвещенной религиозности, убедившейся в том, что эти новообращенные оставались чуждыми прочему населению, не смешивались с ним и питали глубокую ненависть к правительству. Король просто убеждался в том, что безрассудные преследования принесли один только громадный вред численности населения, торговле и промышленности французского государства.

[ZHAN]

В последнее десятилетие этого века католицизм понес, вообще, большие утраты.

Год 1688-й и рождение сына у английского короля Иакова можно считать апогеем стремлений и надежд католической партии, возникших с 1648 года.

Но потом дела приняли оборот, исключавший всякую будущность для католицизма как в Англии, так и вообще на севере Европы. Это было вполне очевидно, потому что в Англии решающее слово по религиозному вопросу принадлежало даже не какому-либо просвещенному или фанатично преданному протестантской идее деспоту, а всесильному сознанию самостоятельного народа, тогда как во Франции все решалось под влиянием одного ханжества.

[ZHAN]

Задача, которую Вильгельм III принял на себя вместе с великобританской короной, была не из легких; но внешние дела и высокое положение, занятое им во главе коалиции, повлияли счастливо и на утверждение его авторитета в стране.

Он был чужеземец, и именно это менее всего прощал ему народ; сама его степенность, прирожденная властность при ясной воле, самостоятельность, благоразумие, стойкость исключали, понятным образом, те легкие свойства, которые делали популярными даже таких недостойных правителей, как Карл II. Он отличался веротерпимостью, действительным свободомыслием, а та партия, на которую ему необходимо было непосредственно опираться, именно англиканская, была бессердечна, мелочна и, будучи спасена им от большой опасности, создавала ему же тысячи затруднений своими ничтожными придирками и требованиями.

Вильгельм соотносил свои действия с широкой европейской точкой зрения, между тем как руководящие сферы в Англии смотрели на все лишь под углом своего эгоистического островитянского интереса, и если сознавали великую цель правителя, то не соглашались на средства, которые вели к ней. Большинство парламента, в который превратился Конвент, отвергло полную амнистию, предложенную Вильгельмом, равно как и обширные мероприятия на пользу конформистам. Вильгельм успел вынудить у англиканской Церкви лишь отмену карательных законов против протестантских диссентеров.

Неприязнь английских националов обратилась против голландских приближенных Вильгельма, хотя он не мог обойтись без них, не смея положиться на английскую знать, осуждавшую все, даже численность постоянного войска, на которое высшие классы смотрели со времен Кромвеля почти с ребяческим, хотя и понятным недовольством.

Движение и заговоры якобитов начались тотчас после воцарения Вильгельма и не прекращались во всю его бытность английским королем. Весьма многие не соглашались приносить присягу, которой они должны были отречься от Иакова, и если не открыто, то втихомолку осушали стакан за здравие «короля, который за морем».

Виги воспользовались, прежде всего, своей победой над тори, издав билль, которым все те, кто при Иакове II выдавал городские промысловые свидетельства, лишались теперь права занимать какие-либо должности в городских корпорациях.

Вильгельм решился на отважный и ловкий шаг, распустив парламент. В новом, созванном им в марте 1690 года, тори были в большинстве, на которое Вильгельм опирался, зная, что может рассчитывать и на вигов в крайнем случае: возвращение «короля из-за моря» было бы для них равносильно полной их гибели. Благодаря такому положению вещей мог быть издан весьма милостивый манифест.

Внешняя война и ее успех послужили также на пользу Вильгельму; ирландское восстание было подавлено; приверженцы Иакова в горной Шотландии потерпели полное поражение, причем отряд Макдональда из Гленкое, сопротивлявшийся долее других, был истреблен жесточайшим образом: исполнение кровавой расправы было поручено смертельным врагам племени Макдональдов, Кемпбелям, которые постарались утолить при этом свою дикую ненависть.

Как было уже сказано выше, сражение при Ла-Гоге уничтожило слишком поспешные надежды Иакова на возвращение с помощью французов.

В течение этого времени выработался парламентский порядок правления: Палата общин усвоила себе в финансовых вопросах право подробного, часто мелочного и тягостного надзора, а в 1693 году она предложила билль, согласно которому каждый парламент избирался бы не иначе, как на трехлетний срок. Но Вильгельм сознавал себя уже достаточно властным для того, чтобы отказать в утверждении такого проекта, и, несмотря на этот отказ, палата снабдила его щедрыми средствами для заграничной войны. Часть этих расходов была отнесена на будущее, то есть приходилось покрыть их займом, и эта необходимость послужила поводом к основанию знаменитого английского банка (1694 г.).

В том же году Вильгельм решился принять известный «Triennial-act», чем вынудил оппозицию к уступке по другим вопросам.

[ZHAN]

Тотчас же вслед за тем Вильгельму пришлось испытать тяжкую и незаменимую утрату – смерть умной, безупречной и во всех отношениях замечательной женщины – его жены. Мария понимала, насколько ее слабохарактерный и болезненный супруг был далек от идеала государя, какой был нужен Англии; она, однако, охраняла его даже от столкновений с ее же родным отцом и в их спорах всегда держала сторону супруга.

Смерть жены не подорвала королевских прав Вильгельма: этот случай был оговорен в «Постановлении» (Act-of-Settlement) и не отнимал у него единичных прав на владение королевским престолом. Между тем, партийные распри разогрелись еще сильнее: повсеместно королевская власть вынуждена была уступать парламентской.

Якобиты строили новые планы, и в их рядах не редкостью были важнейшие имена государства. Все, по-видимому, было у них окончательно подготовлено как по эту, так и по ту сторону моря, и дело стало только за успехом или неудачей рискованного предприятия – заговора против жизни короля, когда Вильгельм (к счастью, вовремя) был предупрежден одним из лиц, причастных к заговору, в 1696 году. Но именно этот-то заговор и послужил к усилению королевской власти: парламентом было решено образовать «Общество» (Association) для охраны правительственных постановлений 1689 года: всякий, не желавший письменно обязаться в исполнении их, лишался права занимать какую бы то ни было государственную должность.

Таким образом, Вильгельм продержался еще до Ризвикского мира, который предоставлял большие выгоды для англичан. Англия, низведенная при Карле II и Иакове II почти в степень вассального владения Франции, теперь решительно избавилась от нее. По возвращении Вильгельма с континента подданные встретили его теплее обыкновенного.

Но парламент, осыпавший короля изъявлениями признательности, шел, однако, вразрез с его требованиями. Так, например, он настаивал на том, чтобы сохранить весьма внушительные размеры войска, не распуская его, тогда как Вильгельм весьма разумно требовал, чтобы эти размеры были ограничены для Англии лишь 7000 человек, а для Ирландии 12 000 человек постоянного войска. Таковы были взаимные отношения короля и его парламента в 1699 году, когда главные представители народной власти особенно не ладили со своим повелителем за то, что он не высказывался ни за которую из их партий.

Несогласие и недовольство парламента достигало высших пределов, когда дело касалось отличий или наград людям, близко стоящим к королю: враждебное чувство к последним до того увлекло членов парламента, что они объявили недействительными наделы землями в Ирландии, которые были пожалованы Вильгельмом его преданным слугам и друзьям: генералам Джинкелю и Рювиньи, Бентинку и Кеппелю, которые оказали ему большие услуги при покорении возмутившихся ирландцев.

В июле 1700 года скончался одиннадцатилетний Вильгельм, герцог Глостер, единственный оставшийся в живых сын принцессы Анны. Опять Англии угрожало возвращение Стюартов, и потому немудрено, что этот вопрос овладел всеобщим вниманием и еще более осложнился три месяца спустя: в Испании скончался последний из Габсбургов на испанском престоле. Это обстоятельство оказалось такой политической задачей, над которой уж давно безуспешно задумывался Вильгельм.

Явился еще и новый вопрос, чего держаться: войны или мира? К этому случаю придрался король, чтобы распустить враждебный ему парламент и созвать новый, который не замедлил признать за своим королем права полновластного хозяина в своих владениях.

Но прежде чем заняться обозрением дальнейших событий, которыми богато начало XVIII столетия, посмотрим, что делалось в восточных и северных землях Европы и в Германской империи с 1648 года.

[ZHAN]

Период Тридцатилетней войны принято считать большим бедствием для всей Германии, и все, что мы до сих пор о нем говорили, только подтверждает это общее мнение. Взятие Страсбурга, этого прекраснейшего из старинных городов, может служить достаточно типичным примером ужаса и разорения, которыми так насыщена эта война. Да и на литературу того времени можно указать, как на одно из доказательств пагубного влияния междоусобицы.

В то время, как в Англии, Испании, Франции и Италии начало XVIII века ознаменовалось небывалым расцветом литературы, в Германии был полный застой, губительно отражавшийся на даровании немецких писателей, как прозаиков, так и поэтов. Такой (по сравнению с другими землями) упадок немецкой литературы отчасти объясняется тем, что все силы, все участие населения было поглощено ведением войны немцев с немцами же и на немецкой территории.

Бедственность положения была, конечно, не одинакова в разных частях Германской империи и соответствовала времени и обстоятельствам. Но в общих своих чертах бедствие было повсеместно и настолько сильно, что земли, сравнительно легко пострадавшие от тридцатилетних междоусобиц, оправились лишь в XIX веке, т. е. достигли снова той степени зажиточности и благоустройства, в какой их застала война.

Но, несомненно, кроме войны были еще и другие условия, пагубно повлиявшие на развитие и благосостояние Германии, а именно: весь ход событий за предыдущие пятьдесят лет, с 1649 по 1697 год. Как то, так и другое не могло преуспевать при недостатке общности интересов и сплоченности германского народа и населения вообще, или даже при полном отсутствии какого бы то ни было порядка или центрального управления.

С другой стороны, нельзя не признать, что разъединенность землевладения во многом способствовала быстрому исцелению тяжких ран, нанесенных Германии Тридцатилетней войной. Дело оздоровления подвигалось шаг за шагом, неприметно для исторических наблюдений, и только благие результаты его всплывали на поверхность истории. Но и злополучные пятьдесят лет, с 1649 по 1697 год, принесли свою долю отрадных явлений, каковыми, бесспорно, являются: свержение османского ига и основание Бранденбургско-Прусского государства.

[ZHAN]

Мы уже видели, как отношения с османами тормозили действия императора и как события в Венгрии и в Седмиградии неоднократно оказывали давление и на общий непостоянный ход великой германской войны. Затем, в апреле 1657 года, когда скончался Фердинанд III, настало пятнадцатимесячное междуцарствие, и, наконец-то, в июле 1658 года избран был ему преемник, его сын Леопольд I, которому выпала на долю нелегкая обязанность – во все время его чуть не полувекового царствования (1658–1705 гг.) – охранять свои владения одновременно на Западе и на Востоке.

В то время в Турецкой империи самую видную роль играл (начиная с 1656 г.) семидесятилетний великий визирь Мохаммед-Кеприли. Внутри самого государства своего султана, Мохаммеда IV (1648–1687 гг.), визирь подавил брожение анархистских элементов; в Азии – потушил вспыхнувшее опасное восстание и дал понять своим вассалам на Западе, в Седмиградии и Венгрии, что он отнюдь не считает законченным победоносное распространение турецкой власти по эту сторону турецких владений; а венгры, за исключением лишь небольшой части западных и северных земель, находившихся под властью Габсбургов, предпочли зависимость от турок, которые, по крайней мере, не мешали им исповедовать протестантскую веру.

В 1661 году турки заставили избрать в Седмиградии своего преданного вассала, князя Михаила Апафи, и австрийскому кандидату оставалось только удалиться. Между тем, в том же году великий визирь Мохаммед-Кеприли скончался, а на его место был назначен его сын Ахмет, который, несмотря на свои молодые годы, энергично повел военное дело.

Император обратился за советом к сейму, который с 1663 года сделался постоянным и заседал в Регенсбурге. Германские власти признали необходимым собрать войско и двинуть его на врага, который в победоносном шествии брал один город за другим: Нейхейзель, Брюнн и Ольмюц, и уводил в неволю тысячи пленных христиан. Немцы собрали 42 000 пешего и 14 000 конного войска под предводительством маркграфа Леопольда Вильгельма Баденского. К нему присоединилось еще 6000 войска, и сам он не препятствовал своему дворянству принимать участие в защите дела веры. Да вообще и все владыки Западной Европы горячо приняли мир. Только англичан и голландцев, поглощенных торговыми операциями, не коснулось общее волнение, и они не приняли в нем участия.

[ZHAN]

В 1664 году жители Севера одолели турок-южан в упорном бою при аббатстве Сен-Готард. По этому поводу рассказывают даже анекдот, напоминающий отчасти сказание о молитве Клодвига перед битвой при Толбиаке (в 496 г. по Р. X.). Говорят, будто бы немецкий генерал Спорк (Sporck) в таких выражениях просил у Бога помощи и заступничества: «О, всемогущий генералиссимус всех небесных сил! Если Ты и не придешь к нам, Твоим детям во Христе, на помощь, то хоть не помогай этим турецким собакам, и увидишь, что Тебе в этом не придется раскаяться».

Результат Сен-Готардской битвы был поразительный. Христиане не только одолели врагов, но поживились богатой добычей и заставили турок подписать мир (или, по турецким понятиям, «перемирие») на двадцать лет в Васваре. Однако Нейхейзель и Гроссвардейн остались за турками, и Апафи не был смещен с седмиградского престола.

Но имперская Венгрия была далеко не мирным владением. Правительственные представители, как, например, министр Лобковиц, а также и иезуиты, и здесь упражнявшиеся в своем искусстве разорять государства, воздвигли гонение на протестантов, так что многие считали себя счастливыми, если им удавалось благополучно избежать так называемых «местных» судов и выбраться благополучно за пределы родной земли.

Опорой иезуитам в их замыслах служили заговоры, беспрестанно возникавшие в среде дворян. Но и протестанты не дремали: они частью спасались бегством, частью же возмущались открыто, и тогда во главе их появились такие люди, как, например, магнат Эммерих Текели и Франц Ракочи (Racoczy) III, успевший тем временем возмужать. Иезуиты не просто преследовали протестантских проповедников и противников их ужасного ига: они хватали их и продавали в рабство на испанские галеры. Таким образом, голландскому командиру Рюйтеру, действовавшему в 1676 году в водах Мессины, уже в качестве союзника Испании, удалось освободить значительное количество этих несчастных.

Людовик XIV и его союзник польский король Ян Собесский сочувствовали возмущавшимся, которые также находили себе поддержку у турок. В ноябре 1680 года была сделана попытка сойтись с Текели, и в 1681 году снова возобновлен мир между императором и Портой. Но в следующем же году опять началась война.

[ZHAN]

Османы, при виде целого полчища в 300 000 человек, под предводительством визиря Кара-Мустафы (преемника Ахмета-Кеприли), подошли к Вене, ворота которой пришлось запереть, чтобы оградить город еще и от наплыва беглецов, искавших спасения от страшных турецких полчищ. В марте 1683 года показались вблизи Вены первые турецкие всадники.

На этот раз все христиане прониклись важностью этого политического момента. В том же марте месяце император заключил, с соизволения папы, союз с королем Яном Собесским; внутри империи также все стали усердно готовиться к борьбе с варварами.

Курфюрсты Иоганн Георг Саксонский и Макс Эммануил Баварский сами явились на поле битвы, а Бранденбургский прислал 8000 войска под предводительством князя Дессауского. Главным вождем над всем имперским войском был герцог Лотарингский Карл V. Император еще успел благополучно выехать из города и направиться в Пассау, в то время как там командовал военными силами граф Рюдигер фон Штаремберг, а герцог Лотарингский успел получить подкрепления, – до того медленны были движения турецких полчищ.

Защищались немцы храбро и упорно; да, впрочем, турки никогда и не были искусны в осаде городов. Однако, как ни творили чудеса самоотверженности мирные горожане и студенты, голод и изнурение делали свое дело, а подкрепления все еще не было.

Наконец, 11 сентября 1683 года целый сноп ракет взвился над башней Стефана в знак крайне отчаянного положения города. С Каленберга на него отвечали таким же сигналом: это означало, что подкрепление было близко. Теперь соединились все имперские, правительственные и польские союзные войска, что составило всего 64 000 человек.

С рассветом 12 сентября 1683 года солнце озарило замечательную, навеки незабвенную картину: все христианское войско двинулось вперед на варваров. Слева, ближе к Дунаю, развернулись имперские войска под предводительством герцога Лотарингского, у которого под началом находилось тридцать три владетельных принца; в числе их был один из Савойского дома. В центре были правительственные войска, а также и саксонские, и баварские, под предводительством самих курфюрстов; справа – поляки со своим королем Собесским. Туркам приходилось теперь выстроить фронт одновременно на две стороны: к стороне города и к стороне подкрепления.

В четыре часа пополудни они были оттеснены до самых своих шатров, а последний приступ поляков, со стороны Дорнбаха, окончательно решил участь этого достопамятного дня. Турки обратились в бегство, оставив на поле битвы 10 000 человек убитыми, 300 орудий, 15 000 палаток, 9000 повозок и до десяти миллионов деньгами и драгоценностями. Погоня за бежавшим врагом тоже дала значительные результаты.

Злополучному визирю (первому министру) пришлось поплатиться жизнью за свое поражение: его удавили и затем еще обезглавили.

Из числа победителей особенный почет выпал на долю короля польского, которого восхваляли, воспевали и благословляли на все лады. Так, например, текстом проповеди по случаю одержанной победы был выбран 6-й стих I гл. Евангелия от Иоанна: «…Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн…», а император до того забыл правила этикета, что при встрече с освободителем своей столицы сам подошел к нему и снял перед ним шляпу, обмениваясь несколькими словами.

В Регенсбурге сейму также дано было знать об этой победе, которая подняла немцев во мнении не одних только турок, но и других держав.

[ZHAN]

Затем последовал целый ряд счастливых походов. 2 сентября 1686 года был снова завоеван город Офен, находившийся 145 лет во власти турок. В 1687 году герцоги Лотарингский и Макс Эммануил Баварский одержали блистательную победу при Могаче (Mohacz). Седмиградия также была теперь занята, потому что Габсбургу вздумалось воспользоваться добытой чужими руками победой и поживиться владениями этого княжества, как некогда в Богемии, после битвы при Белой горе, и как еще много раз впоследствии, в новейшее время.

С февраля 1687 года началась в Эпериесе кровавая расправа и продолжалась целый год. В ноябре же, после того, как жестоким Альбам того времени наконец удалось подавить дух строптивости в дворянах и в народе, в Пресбурге был созван сейм, внесший существенные изменения в старые постановления; так, например, признано право престолонаследия за Габсбургским домом и окончательно уничтожено исконное право народа и дворянства возмущаться несправедливыми притеснениями власти и браться за оружие для защиты своих вольностей; остальные же привилегии, составлявшие скорее собственность дворян, нежели простолюдинов, были тоже утверждены, и кровопролитие в Эпериесе прекращено.

В 1687 году в Константинополе произошли важные перемены: Мохаммед IV был свержен, а на его место был избран Солиман III; но эта перемена ничего не изменила к лучшему. Города продолжали переходить во власть христиан: в 1688 году имперские войска взяли Мункач и Белград. Тщетно надеялись турки на неожиданные и разнообразные перевороты, которые уж не раз были им на пользу. Ревностно наступал на них Габсбург, с помощью великого союза, который давал ему возможность нападать на них с двух сторон одновременно. Стремления османов к перемирию ни к чему не привели.

В августе 1689 года, при Патрише, маркграф Людвиг Баденский одержал большую победу, но с того же года дела турок стали понемногу поправляться, при третьем представителе семейства Кеприли – Мустафе, который объединил рассеянные войска правоверных, и даже Белград был взят ими обратно (1690 г.). А Седмиградия попала в руки Текели, которому нечего было ждать пощады от Габсбурга и который отчасти держался стороны турок.

Еще целых семь лет длилась эта нескончаемая война. Положение Австрии было отчаянное, потому что ей приходилось обороняться с двух сторон, что, впрочем, оказалось ее уделом вплоть до 1866 года. Случались блестящие победы, но они не приносили особенно успешных результатов, как, например, в августе 1691 года при Саланкемене близ Землина, так как тем же полководцам, маркграфу Баденскому и принцу Евгению Савойскому, приходилось в последующие же годы обращать свое внимание на Запад, на Италию и Германию.

С 1695 года, кроме австрийцев и венецианцев, у турок появились еще новые враги – русские со своим царем Петром I, завоевавшим в 1696 году крепость Азов.

Между тем, в 1691 году Солиману III наследовал Ахмед II, а последнему наследовал в 1695 году Мустафа II, который снова сам явился на поле битвы и при нем состоялось великое поражение турецкой армии, закончившееся миром. Во главе имперских войск его встретил принц Евгений Савойский, которому в то время шел всего тридцать четвертый год, но который уже успел прославиться воинской доблестью. Ему-то выпала на долю честь и чрезвычайная слава победы при Зенте (Zenta) на реке Тиссе.

В сентябре 1697 года принц Савойский напал на турок в то время, как они переправлялись на левый берег Тиссы, оставив позади, на правом берегу, свою пехоту. Спокойно, по-восточному, отнеслись они к появлению врага и дали ему беспрепятственно закончить свой маневр. Таким образом, имперское войско благополучно выстроилось в боевом порядке, а в четыре часа пополудни произведено было и нападение на турок, которые бежали врассыпную. Убитыми, пленными и потонувшими турки потеряли 25 000 человек; наутро победители успели еще завладеть вражеским станом, 9000 повозок, 60 000 верблюдов, целыми миллионами денег и иной добычи.

Османы просили мира, которому способствовали морские державы: Англия и Голландия. Он состоялся 26 января 1699 года при Карловице, между Портой – с одной стороны, и императором Леопольдом, Польшей и Венецианской республикой – с другой, причем строго были соблюдены правила законного церемониала: представители всех четырех держав вступили одновременно, из четырех дверей, в особый, приготовленный для заключения договора, покой.

На долю Австрии досталась Седмиградия и наибольшая часть Венгрии; та же часть, которая приходилась к югу от реки Марицы до Дуная, а также и Темешвар, осталась за турками. К их чести следует отнести, что они отказались воспользоваться предложением габсбургских властей – выдать им Текели. Польша возвратила Молдавию, а вместо нее получила пограничные губернии между Днестром и Днепром, Подолию с крепостью Каменец-Подольском и Украину. За Венецией остался полуостров Морея и несколько далматских владений; некоторые же завоевания свои, как, например, Лепанто, ей пришлось возвратить туркам обратно.

[ZHAN]

Этим достопамятным и выгодным для Австрии миром заключился XVII век.

Турки были поставлены отныне и (как оказалось впоследствии) навсегда в оборонительное положение, а император отделался от сильного врага, угрожавшего ему с Востока, оказав этим некоторую услугу всей Европе.

Однако это не возвратило германскому императору утраченное им главенство в ряду европейских держав; даже, скорее, наоборот. Причина тому была весьма простая: этот царствующий дом держался того мнения, что всю душу свою немецкий народ вложил в дело религии и ее ревностных поборников – иезуитов, а между тем, для него уже были ясны как день все преимущества и добрые стороны протестантизма, которые могли пройти незамеченными только при ослеплении, каким, впрочем, и отличались приверженцы папского престола.

Свои творческие силы протестантизм выказал на деле – в образовании Бранденбургско-Прусского государства, которое стало быстро преуспевать уже в начале XVIII века, в качестве королевства Пруссии.

[ZHAN]

Курфюрст Фридрих Вильгельм Прусский, ставший во главе новоустроенных владений, был человек видный, стройный и красивый, соединявший замечательную умственную силу с физической. Прямо, ясно и решительно смотрели его голубые глаза и так же разумно, как и самый ум его, направляли его внимание туда, куда следовало. Никто не мог с таким тактом, как он, отличить удобоисполнимое от несбыточного; он не разбрасывался по сторонам, а шел прямо к цели.

Ему осталось далеко не обеспеченное наследство: все было так неустроенно, так еще шатко. Даже на свое незначительное войско и то курфюрст не мог вполне положиться. Поэтому стремился быть пожалованным ленным владением – Пруссией, на обыкновенных условиях и не обременяя себя излишней ответственностью, – что и состоялось в 1641 году.

Проект брака курфюрста Фридриха с Христиной шведской рушился по той причине, что она сама – женщина вообще болезненная и неприязненно относившаяся к браку – не желала этого. Впрочем, это даже послужило личному счастью курфюрста, который избрал себе невесту по душе: Луизу, дочь принца Генриха Оранского, с которой и обвенчался в 1646 году.

Мы уже видели, как он управлялся с различными обстоятельствами Тридцатилетней войны: Бранденбургскими, Клэвскими и другими инцидентами, пока не добился окончательного, неоспоримого обладания обещанными ему территориями.

[ZHAN]

На внешнюю политику Фридриха Вильгельма весьма повлияли отношения к нему соседних держав – Швеции и Польши, и в данном случае ему делает только честь его нежелание играть роль равнодушного, безразличного человека в такое время, когда преобладали грабежи и насилие.

Вестфальский договор превратил Швецию в большое государство, довольно внушительное по отношению к Северной Германии. Вскоре во главе королевства Швеции стал именно такой властный и высокомерный повелитель, для которого была непонятна польза бережливости и расчета. Повелитель этот – Христина, признанная королевой Швеции с 1632 по 1654 год. Мало хорошего принесло с собой ее царствование.

Она необдуманно бросала деньги на свои прихоти и удовольствия, главным из которых было для нее видеть себя в кругу артистов и ученых и покровительствовать им, но не с целью обратить их познания на пользу народа, – нет! О народе-то и его нуждах она мало думала. Ей нравилось все выдающееся; она шутила с католическими стремлениями и серьезно подпала под власть иезуитов, которые тайно поучали ее своей вере. Это пагубно отразилось на ее управлении королевством, так как шло вразрез с ее долгом как обладательницы престола, перешедшего к ней от отца – ревностного протестанта.

Наконец, в 1654 году Христина решилась на единственный благоразумный шаг с ее стороны: она отказалась от престола в пользу своего племянника из Пфальц-Цвейбрюкена, Карла X Густава (1654–1660 гг.), а сама отправилась путешествовать по чужим землям. В Инспруке ее окончательно и открыто присоединили к католичеству. В честь папы того времени (1655–1667 гг.), Александра, она приняла еще имя Александры, а затем стала скитаться по всей Европе и везде, как какое-нибудь неслыханное чудо, возбуждала крайнее удивление; чаще всего она пребывала в Риме, где больше всего проживает таких людей. Иногда ей удавалось заставить особенно заговорить о себе, как, например, когда она на французской земле, в Фонтенбло, обвинила в измене одного из своих слуг, Мональдевского, и, недолго думая, приказала его убить. Впрочем, даже и такие выходки не имели для нее дурных последствий; но зато, за время долголетних своих скитаний она успела прийти к горькому для нее осознанию, что ее эксцентричные деяния, странности и чудачества уже никого более не удивляют.

[ZHAN]

Карл X, прежде всего, принялся за исполнение своих замыслов – поднять значение Швеции посредством обширных завоеваний. Ему казалось, что это поддержит его власть, и в этом, по-видимому, с ним были вполне согласны народ и великие представители его интересов.

Король польский Ян II Казимир (с 1648 по 1668 г.) протестовал против выбора его в короли и выставлял собственные права на тот же самый шведский престол. Карлу X только того и надо было: он быстро прошел через бранденбургские земли, которые громил уже не раз, и оттеснил своего врага за пределы его же собственных польских владений.

На вторичный поход ему нашелся и союзник, Фридрих Вильгельм, которому не оставалось иного выбора. Он не мог оставаться нейтральным и потому поневоле должен был примкнуть к сильнейшей из враждующих сторон. В Кенигсбергском договоре, заключенном в январе 1656 года, он отстаивал Пруссию как вассальное владение шведского короля, так как Польша не защитила его.

Начало этого нового похода было несчастливо для шведов. Чудотворной иконе Богоматери, к которой поляки прибегали как к своей царице и защитнице, приписано было на этот раз Яном Казимиром его торжество над врагами. Поляки одолели, и Карл Густав принужден был отступить в Пруссию. Но затем, соединившись с курфюрстом Бранденбургским, он дал снова сражение войску поляков с их союзниками, литовцами и татарами. Бой длился три дня: с 18 по 20 июля того же 1656 года, и окончился полным поражением многочисленной польской армии. Поражение поляков досталось нелегко; однако несравненно труднее оказалось завоевание польских обширных, но малолюдных, болотистых и лесистых земель.

Тут уж нельзя было шведам действовать самостоятельно: приходилось обратиться за помощью к Бранденбургскому курфюрсту, который согласился на их просьбу, но лишь с некоторой и весьма значительной уступкой со стороны шведского короля, а именно: договором при Лабиау (Labiau), в ноябре 1656 года была уничтожена статья, касавшаяся вассальных отношений бранденбургского курфюршества к Швеции и сам курфюрст, а равно и его преемники признаны самостоятельными государями (Souverane Herren) Пруссии.

Но Польша еще не была покорена: у нее был сильный союзник – русский царь Алексей Михайлович, который напал на шведские земли в Лифляндии. Поэтому император Фердинанд заставил союзника короля шведского, князя Седмиградского, Георга Ракочи II, удалиться за пределы польской земли и заключить с польской республикой «оборонительно-наступательный союз» в декабре 1656 года.

Таков был отпор шведскому владычеству с одной стороны; с другой же угрожали ему Дания с Голландией, так что Карлу X поневоле пришлось отложить всякие виды на этот лакомый кусок.

В марте 1657 года датский король Фридрих III (1648–1670 гг.) объявил Швеции войну. Тогда Карл Густав, которого мог поддержать и спасти только его воинственный дух, усиленным маршем повел свои войска обратно, на город Торн, через реку Вислу, на Штеттин, затем вдоль ее берега, на город Гамбург, через Голштинию, Шлезвиг и, наконец, Ютландию. Это было летом 1657 года; а затем, зимой 1657/58 годов, в страшные морозы, шведское войско прошло по льду Малым Бельтом, где поблизости от острова Фюнена (Fuenen) расположились датчане в боевом порядке. Шведы, однако, отбили их и направились, еще более осмелев, прямо к Зеландии через пролив Большой Бельт. И этот переход удался им вполне: они поочередно благополучно достигли Лангеланда, Лааланда, Фальстера и, наконец, самой Зеландии, в феврале 1658 года.

Здесь, в Вординборге, в том же месяце был заключен, по просьбе и по желанию датчан, мир при Рёскильде, выгодный для шведов в том же отношении, что датчане должны были в их пользу поступиться своими правами над Алландом, Шопеном, Блекингеном – землями, которые тогда еще принадлежали Дании с Норвегией; островом Борнгольмом, а также и пограничными участками Норвегии. Кроме того, этим же договором освобожден был от ленной зависимости у датчан тесть короля шведского, герцог Шлезвиг-Готторпский.

[ZHAN]

Тем временем Фридрих воспользовался удобным случаем заключить с Польшей договор при Вёлау (в сентябре 1657 г.), по которому он возвратил ей все земли, захваченные им во время его союзничества со шведами, а сам, взамен их, получил независимость Пруссии – бывшего ленного владения Польши – и признан был полновластным герцогом Прусским; те же права распространялись и на его потомство.

Карл X сделал вид, что хочет снова идти в поход против поляков; в сущности же, он досадовал, что заключил мир с датчанами, тем более что в данном случае датчане очутились бы у него в тылу, а этого он отнюдь не мог и не хотел допустить, следуя своему плану иметь свободный доступ к Балтийскому морю. Собрав на суда ту часть войска, которая еще у него оставалась, он пристал в августе 1658 года к западному берегу Зеландии, при Корсере (Korsoer), во главе 16 000-ной армии.

Карл X считал необходимым усердно осаждать Копенгаген и неустрашимо продолжать свое дело, пока обстоятельства – слияние при Копенгагене датского и голландского флотов – не заставили его отступить в ближайшие земли, занимая их своими войсками, тем более, что он надеялся на напряженность внимания, которое возбудило в его врагах избрание Леопольда I и грозное для них положение, принятое Францией.

Чтобы воспротивиться этому избранию, французы заключили с некоторыми из германских государей так называемый «Рейнский союз». Фридрих Вильгельм, напротив того, стоял за Леопольда. Союзные имперские и бранденбургские войска под командованием самого курфюрста проникли в герцогства на Эльбе и в Ютландию (1658 г.); в феврале 1659 года Карл Густав решил штурмовать все еще державшуюся столицу Дании Копенгаген. К счастью для датчан, голландский флот был затерт льдами, и адмирал предложил им в подмогу свой экипаж, который действительно энергично помог отбить нападение шведов.

[ZHAN]

В апреле 1659 года случилось еще новое событие: в Гааге был заключен между Францией, Англией и Голландией договор, за которым последовал в июле еще второй – между Голландией и Англией, а в августе третий – между Францией, Англией и Голландией. Целью их был «вооруженный мир», основанный на Рёскильдском договоре.

И в самом деле, вскоре пришлось взяться за оружие. Голландский адмирал повел в Фюнен бранденбургские и имперские войска в ноябре 1659 года. Они соединились с датскими и нанесли тяжкое поражение шведам под предводительством Стенбока и пфальцграфа при Ниборге.

В это смутное и безотрадное для него время умер король-герой, Карл X, всего на 38-м году от рождения, в городе Готенбурге, в феврале 1660 года. Смерть его устранила главное препятствие к заключению мира, который состоялся в мае того же года в Оливахе (Oliva) и явился как бы дополнением копенгагенского, уравнявшего Данию и Швецию.

Этот мир доставил шведам датские земли по ту сторону Зунда, Шонен, Аланд и Блекинген; остров же Борнгольм и норвежские завоевания (напр. Дронтгейм) они должны были возвратить. Польский король отказался от своих притязаний на Швецию, которой он уступил Лифляндию и Эстляндию.

Велауский договор был подтвержден, а Бранденбург возвратил шведам их владения в Померании и отказался от Мариенбурга и Эльбинга.

[ZHAN]

Фридрих Вильгельм ничего этим не выиграл в Померании, но его полновластное владычество в Пруссии осталось неприкосновенным и росло быстро и твердо как в силе, так и в размерах. Внутри этого небольшого государства также происходили значительные улучшения, к которым стремился энергичный курфюрст.

Прежде всего удалось ему достигнуть своей цели в западных владениях, в маркграфстве Клэве (1661 г.), и в Бранденбурге – на сейме 1667 года. Цель Фридриха была иметь «постоянное войско» (miles perpetuus), чтобы избежать того плачевного состояния, в которое легко могло впасть всякое государство под давлением таких неблагоприятных обстоятельств, каким являлась Тридцатилетняя война. На сейме 1667 года представители всех сословий обязались выплачивать по 200 000 рейхсталеров в год на содержание милиции и с этой целью установили налог на предметы потребления во всех городах.

И в Пруссии также курфюрсту Фридриху удалось ввести прочные и разумные постановления закона. Прусские власти и сословия полагали, что перемена правительства не отразится ощутимо на их прежних порядках и обычаях, что они даже могут, под шумок, воспользоваться для своих целей этим переходным состоянием государства – но жестоко ошиблись!..

Дело дошло до серьезных пререканий, и сословия предъявили свои требования. Старшина выборных города Кенигсберга даже заключил союз наподобие прусского союза в XV столетии; его арестовали, и он умер в заточении, не желая просить помилования, так как убежден был в правоте своих убеждений. Другой смельчак, некто по имени Калькштейн, еще хуже поплатился за свое упрямство и заблуждение. Он не хотел принять дарованного ему помилования и бежал в Польшу; там, в самой Варшаве, его тайно арестовали и обокрали; затем переправили через границу и предали казни.

Понемногу маленькое Прусское государство под влиянием твердой, но благотворной воли своего герцога-курфюрста, пришло в более спокойное состояние. В 1663 году все сословия признали Фридриха Вильгельма своим непосредственным главой и господином, и польское влияние на Пруссию совершенно прекратилось.

Сооружение Фридрих-Вильгельмского канала, соединившего Эльбу с Одером, является одним из славнейших деяний мирного состояния государства, к которому так стремился его повелитель. Мало того, оно служит явным доказательством его объединительной политики и добрых отношений между отдельными частями прусских владений.

Однако насколько трудно было этого достигнуть, показывает его требование, чтобы и Магдебург признал его своим господином; лишь с большой неохотой покорился этот город необходимости водворить у себя гарнизон курфюрста. Непокорности своих сограждан немало способствовал глава возмутившейся партии, известный своей ученостью изобретатель воздушного насоса Отгон Герике. Наконец, водворение гарнизона курфюрста в Магдебурге состоялось в 1666 году.

В том же году юлих-клэвский вопрос пришел к окончательному решению. Бранденбург получил Клэве, графство Марк (Сёст-Унна, Soest-Unna) и графство Равенсберг (Билефельд).

Он крепко держался того, что ему уже было подвластно, и не гнался за лишним и спорным: так, например, он не поддался увещеваниям представить свою кандидатуру на польский престол, с которого был свержен Ян Казимир. Упрочив объединение своего государства, Фридрих твердо оберегал его и возражал своему сыну, наследному принцу Карлу Эмилию: «Всякие союзы хороши, но собственные силы лучше и вернее».

Таковым является великий курфюрст также и во второй половине своего царствования, когда Людовик XIV пускается во всевозможные предприятия и ухищрения, которых он, Фридрих, сторонится, разумно и незыблемо следуя избранной им политике.