Всеобщая история по немецки

[ZHAN]

Фридрих провел остаток зимы в Бреславле, занятый делами не меньше, чем во время активных боевых действий. У него было и свое семейное горе: умерла его сестра, принцесса Байрейтская, подруга его злополучной юности, единственный действительно сердечный друг в его семье.


На мир не было еще никакой надежды. После девяти битв (Ловозиц, Прага, Колин, Гастенбек, Грос-Егерндорф, Росбах, Бреславль, Лейтен, Крефельд, Цорндорф, Гохкирх) военные посты обеих сторон тянулись громадной цепью от Рейна до Исполинских гор.

Особенно упорствовала Франция, т. е. ее жалкий король, низкая женщина, властвовавшая над ним, и придворная клика, поставившая себе задачу лишь угождать им обоим и потому поддерживавшая эту бессмысленную для Франции войну. Главный министр, кардинал Берни, начинал понимать суть происходящего. Он видел, что союз с Австрией не приведет к добру, и делал слабые попытки склонить короля к миру, что дало бы возможность приступить к внутренним реформам и к сбережениям. Но единственным результатом усилий Берни была только его отставка и продолжение той же боевой политики. Король заменил павшего Берни бывшим посланником в Вене, графом Стэнвилл, принявшим теперь портфель иностранных дел под именем герцога Шуазёль. До этого времени прусская война приносила Франции только вред; на море французские дела шли не лучше.

Австрия и Россия были тоже не в выигрыше; до раздела Пруссии было еще далеко. Но эти две державы не терпели, по крайней мере, недостатка в людях; притом обширные государства не истощаются легко и от нужды в деньгах.

Но было поистине удивительно, как Фридрих, хотя и получая английские субсидии, мог содержать свою армию в 200 000 человек при ежегодном доходе лишь в 25 миллионов талеров, и мог собирать эти 25 миллионов, не прибегая к повышению прямых налогов и не делая займов, по крайней мере сколько-нибудь значительных. Без косвенных налогов дело не обошлось, разумеется, что и выразилось в возросшей дороговизне, вызванной особенно порчей разменной монеты, потому что Фридриху пришлось прибегнуть к этому плохому средству: монетный двор берлинского банкира, еврея Ефраима, выделывал из четырех миллионов чистых рейхсталеров прежней чеканки восемь миллионов новой монеты такого же номинального достоинства. Как известно, такая финансовая мера не лучше выпуска бумажных денег.

[ZHAN]

Фридрих был вынужден ограничиться обороной, и первые шесть месяцев 1759 года прошли без особых событий, за исключением двух: прусский отряд из Глогау вторгся в Познань (февраль), разорил несколько русских складов и взял в плен польского магната, князя Сулковского, который вел свою, частную войну с прусским королем, оказывая тем самым услугу России.

Польская республика взирала равнодушно на это, как и на проход по ее землям русских войск.

Вторым событием было занятие Франкфурта-на-Майне принцем Субизом, известное из жизнеописания Гете. Этот имперский город послужил французам военным депо на юге, и герцогу Фердинанду не удалось взять его обратно боем при Бергене 13 апреля.

[ZHAN]

На этот раз Даун напрасно дожидался вторжения, а самому перейти в наступление было не в его характере, как и вообще не в традициях австрийской военной системы. В начале июля он дошел до Лиссы (Мархия), к западу от Бобра, и здесь остановился в ожидании более определенного движения русских. Наконец они вступили, под командой Салтыкова, в конце июня в Познань. Фридрих отправил против них своего генерала Дона, но тот не проявлял уже прежней энергии; русские надвигались и вошли в бранденбургские владения, надеясь найти уже здесь австрийцев: по принятому плану предполагалось поставить Фридриха между двух огней и одолеть его соединенными силами.

Но до этого было еще далеко: Фридрих заменил одряхлевшего Дона более молодым генералом Веделем, вменив ему в обязанность действовать энергично и снабдив его полномочиями «почти римского диктатора». Ведель атаковал 70-тысячную русскую армию со своими 26 000 при Кае в Цюлихауской области, но был отброшен, потеряв 6000 человек убитыми, ранеными и взятыми в плен. Это было началом неудач, преследовавших Фридриха потом в течение всего остального года.

От армии Дауна, под командой способнейшего из подчиненных ему генералов, Лаудона, отряжено было 36 000 человек, и Фридрих первоначально предполагал, что они предназначены к движению на Берлин; для наблюдения за Дауном он оставил у Сагана своего брата, а сам погнался за австрийцами, которые кое-чему от него успели научиться, да притом и шли теперь под начальством хорошего командира, и не мог их нагнать. Наконец он убедился в том, что целью движения их был не Берлин, а соединение с русской армией.

И действительно, 3 августа Лаудон с 18 000 человек, преимущественно конницы, достиг русской армии во Франкфурте-на-Одере, между тем как Гаддик с пехотой повернул с полпути обратно и направился к Лаузицу. Лаудон, однако, не доставил русским провианта, в котором те очень нуждались.

После соединения с Лаудоном силы Салтыкова возросли до 90 000 человек, и вот эта соединенная русско-австрийская армия заняла позицию к востоку от Франкфурта, на правом берегу Одера при Кунерсдорфе.

[ZHAN]

Фридрих тоже соединился с Веделем и стянул к себе все силы, какие были поблизости: вообще в последние недели он потратил нечеловеческие усилия на переходы и много ночей провел без сна. Теперь под его началом было 50 000 человек, и он решился произвести нападение.

У Герлица, пониже Франкфурта, он перешел через Одер и стал приближаться к русско-австрийской позиции с севера. В воскресенье, 12 августа 1759 года, в 3 часа утра, войско уже двигалось в этом направлении.

В 10.30 утра на Мельничной горе он напал на левое крыло русско-австрийской армии и уже около часа получил здесь положительный перевес над неприятелем, и восемь батальонов его гренадер заняли даже высоты, называемые Мельничной горой; но успехом этим нельзя было воспользоваться, потому что остальные силы пруссаков встретили при движении неожиданные природные препятствия и не подоспели для подкрепления первого натиска. Таким образом, отброшенные с высот части русской армии успели оправиться, и битва возобновилась.

Но утомленные усиленными переходами пруссаки бились вяло, а между тем Лаудон после полудня ввел в дело совсем свежие силы… Понемногу русские вновь заняли прежнюю позицию на высотах и пустили в ход свою страшную артиллерию. Все попытки пруссаков сбить русских с этой позиции оказались тщетными, и уже к 6 часам вечера началось отступление прусской армии по всей линии, обратившееся потом в поспешное бегство, во время которого пришлось покинуть не только захваченные в начале боя русские орудия, но и всю свою артиллерию.

В тот же вечер с бивака Фридрих писал своему министру фон Финкенштейну, что он все считает потерянным, и делал надлежащие распоряжения. «Будь у меня еще хотя какие-нибудь ресурсы, я бы оттуда не сдвинулся», – пишет он в заключение ордера, отправленного к генералу Финку. Во время самой битвы он в высшей степени рисковал жизнью, и даже в кармане его был пузырек с ядом, из которого на этот раз – вероятно, вследствие крайнего напряжения сил и нервного раздражения – он собирался выпить содержимое…

Но он очень скоро ободрился. Потери его были громадные: 19 000 убитыми, ранеными и пленными, 165 орудий, так что под вечер этого страшного дня около Фридриха было не более 3000 регулярного нерасстроенного войска.

Враги имели полнейшую возможность нанести ему последний удар, но они его не преследовали, и не потому, что потери их тоже были значительны (от 16 до 18 тыс. чел.), а скорее потому, что в действиях союзников не было ни согласия, ни единства. У Дауна не хватало предприимчивости, чтобы двинуться на Берлин или решиться на какое-нибудь смелое предприятие, а русский главнокомандующий не спешил действовать на пользу австрийцев, находя, что они уж и так слишком много загребают жара чужими руками.

А между тем Фридрих, ожидавший окончательного удара, в первые дни после проигранной битвы успел оправиться и собрать вновь 30-тысячную армию; совершилось то, что он называл совершенно справедливо «чудом Бранденбургского дома» – неприятель, нанесший ему такое сокрушительное поражение, не воспользовался плодами своей победы!

Единственным дурным последствием ее было то, что Дрезден был сдан без боя австрийцам, так как занимавший его прусский генерал, получив известие о Кунерсдорфском поражении, растерялся и думал, что уже все потеряно для Фридриха. Но зато русская армия, не предпринимая более никаких общих движений с австрийской, пробыла в прусских пределах недолго: 24 октября она уже двинулась в Польшу, на зимние квартиры.

[ZHAN]

Вскоре после того еще один удар был нанесен королю Фридриху: 21 ноября генерал Финк капитулировал в битве при Максене, к югу от Дрездена.

Ему было поручено, с 13-тысячным отрядом, помешать отступлению главной австрийской армии, также двинувшейся на зимние квартиры в Богемию; при этом он случайно попал в такое положение, при котором был охвачен массами отступающих австрийцев и имперского войска и остался без всякой поддержки.

20 ноября прошло в отчаянной битве с далеко превосходившим его по численности неприятелем, и битва, наконец, завершилась катастрофой. 21-го числа Финк стал считать, сколько еще у него осталось людей, способных продолжать битву; оказалось, что не более 3000 пехоты, и он был вынужден капитулировать.

Кажется, что Фридрих сам был виноват в несчастье, постигшем этот 12-тысячный корпус его армии, в котором числилось 540 офицеров, 9 генералов, 71 орудие и 120 значков; на представление Финка он резко отвечал: «Разве он не знает, что я терпеть не могу затруднительных положений, пусть как знает, так и выпутывается». И при этом уж чересчур положился на нераспорядительность Дауна.

Но дальнейших последствий не имела и эта неудача.

[ZHAN]

Общее внимание современников, конечно, сосредоточивалось на том театре войны, где лично действовал Фридрих. Однако в то же время важные события происходили и на других театрах войны.

1 августа герцог Брауншвейгский одержал большую победу над французской армией, которой командовали Контад и Брольи, при Миндене, и которая стоила последним 7000 убитыми, а если бы не крайняя оплошность начальника английской кавалерии, то дело окончилось бы гибельным поражением французов: о завоевании Ганновера здесь тоже не могло быть и речи.

Еще более важные события происходили по ту сторону Атлантического океана. Питт нашел в Джеймсе Вольфе такого именно офицера, которому можно было поручить войну в Канаде, где целью было завоевание главного города Квебека, расположенного у самого истока р. Св. Лаврентия.

Защита города была поручена превосходному французскому военачальнику маркизу де Монтекальму, одинаково опытному и в политике, и в военном деле.

В ночь на 13 сентября Вольфу удалось высадиться несколько выше Квебека и овладеть высотами, на которых расположена цитадель Квебека и верхний город; последовавшая затем непродолжительная битва решила окончательно вопрос о том, кому преобладать в Северной Америке – англичанам или французам? Французы потерпели поражение; и Монтекальм, и его победитель Вольф – оба пали в битве.

И в Ост-Индии счастье также не благоприятствовало французам: в феврале того же 1759 года французский военачальник Лалли вынужден был снять осаду с Мадраса и отступить в Пондишери.

Но, несмотря на все эти неудачи, французы не переставали лелеять весьма обширные замыслы; целое лето готовили они в Гавре большую эскадру, при посредстве которой рассчитывали произвести высадку в Англии; но 20 ноября адмирал Гаук уничтожил эту флотилию, а уцелевшие корабли захватил и увел в Англию.

[ZHAN]

Довольно поздно разместились по зимним квартирам войска обоих противников, Фридриха и Дауна.

Надежда на мир, о котором толковали и переговаривались всю осень и зиму, еще раз не осуществилась.

Отчет, представленный французским министром финансов, де Силуэтом, королю в сентябре того же года был достаточно внушительным: дефицит Франции равнялся уже почти 200 000 000! Министр был смещен и заменен новым, но главное средство для поправки финансов – прекращение войны – не было принято ввиду крайнего упорства Австрии, с которой Франция была неразрывно связана.

Императрица Елизавета тоже не думала о мире, и Восточная Пруссия, по всей вероятности, должна была оказаться военной добычей России, которая и Австрии должна была помочь в обратном завоевании Силезии и графства Глац.

Пруссия была доведена войной до крайности и истощена в запасах и силах: армия Фридриха, пополняемая уже с трудом, еще равнялась 100 000, но он уже не мог рисковать этими последними силами и не вынес бы крупных поражений.

[ZHAN]

25 апреля Фридрих выступил со своих зимних квартир. Он сам решился действовать в Саксонии, а его брат и генерал Фукэ – должны были защищать Силезию.

Первому из них было также поручено наблюдать за движением русских, наступавших со стороны Познани.

Первое сражение, при Ландесгуте, в Силезии (23 июня 1760 г.), окончилось весьма плачевно. Семь часов подряд маленькая армия в 11 000 человек билась против втрое сильнейшего неприятеля, ведомая лучшим из австрийских генералов, Лаудоном. Только 1500 пруссаков пробились сквозь ряды неприятеля, остальные же полегли на боле боя, а храбрый их начальник, раненый, попался в плен к австрийцам.

Месяц спустя и Глац сдался неприятелю; тогда Фридрих, отказавшись от предложенного нападения на Дрезден, поспешил в Силезию. За ним, в некотором отдалении, тем же путем проследовали так же и две австрийские армии под начальством полководцев Дауна и Ласи.

Наконец, подступив в Лигницу со своим 30-тысячным войском, Фридрих увидел себя лицом к лицу с 90-тысячной австрийской армией.

[ZHAN]

Отрядив часть своего войска, под командованием Циттена и Веделя (16 000 человек), против Дауна, сам Фридрих, воспользовавшись темнотой ночи, ударил по Лаудону и разбил его прежде, чем Даун и Ласи успели подоспеть на выручку.

Лаудон под утро 15 августа отступил с потерей 10 000 человек убитыми, 83 пушек и 23 знамен.

Русское войско, стоявшее по ту сторону Одера, не приняло участия в этом деле по причинам, еще не выясненным. И только уже в начале октября русские, под командованием Тотлебена, предприняли набег на Берлин, куда и подступили 4 октября.

[ZHAN]

Отрядив часть своего войска, под командованием Циттена и Веделя (16 000 человек), против Дауна, сам Фридрих, воспользовавшись темнотой ночи, ударил по Лаудону и разбил его прежде, чем Даун и Ласи успели подоспеть на выручку.

Лаудон под утро 15 августа отступил с потерей 10 000 человек убитыми, 83 пушек и 23 знамен.

Русское войско, стоявшее по ту сторону Одера, не приняло участия в этом деле по причинам, еще не выясненным. И только уже в начале октября русские, под командованием Тотлебена, предприняли набег на Берлин, куда и подступили 4 октября.

[ZHAN]

В Берлине было не более 14 000 человек гарнизона, который, конечно, не решился вступить в борьбу против 40-тысячной русско-австрийской армии. В ночь на 9 октября пруссаки выступили из Берлина по направлению к Шпандау.

Тогда город вступил в переговоры с Тотлебеном, который обошелся с берлинцами в высшей степени гуманно и вежливо. Войска его занимали город в течение 4 дней, никого не обижая и не производя никаких насилий, и когда уплачена была городом потребованная от него контрибуция (два миллиона легковесной монетой и 200 000 рейхсталеров), русские удалились за Одер, а австрийцы направились к Торгау.

Фридрих, спешивший ускоренным маршем из Силезии на выручку Берлина, услышав, что неприятель удалился, повернул против австрийцев, переправившись через Одер у Виттенберга.

[ZHAN]

Вскоре Фридрих соединился с союзниками у Торгау (3 ноября). Под его командованием находилось 44 000 человек, у Дауна и Ласи – около 62 000, при весьма сильной артиллерии.

Король повел против австрийцев фронтальную атаку с севера, между тем как Циттену велел произвести обходное движение и ударить на них с запада, в тыл.

Битва была упорная; Фридриху было очень трудно держаться против австрийцев, и только уже с наступлением темноты Циттену удалось привести в исполнение задуманное Фридрихом движение и вынудить австрийцев к отступлению за Эльбу.

Лишь на другое утро узнал Фридрих о том, что перевес в битве остался на стороне пруссаков; но потери в обоих войсках были громадные: пруссаки потеряли 14 000 убитыми и 4000 пленными, австрийцы – более 20 000 убитыми и пленными.

Битва при Торгау была последней большой битвой в эту войну. Вскоре после нее Фридрих расположился зимовать в Лейпциге, а Даун остался в Дрездене.

Борьба герцога Фердинанда на Западе, против маршала Брольи не привела ни к каким решительным результатам, и только удерживала французов вдали от главного театра войны.

В то же время и в Америке, и в Ост-Индии военное счастье благоприятствовало англичанам: в Америке генерал Амгерст завершил завоевание Канады взятием Монреаля и С.-Лоренца, и таким образом овладел всем течением р. Св. Лаврентия (сентябрь, 1760 г.); в Ост-Индии (в январе 1761 г.) они захватили Пондишери – последний остаток французских владений, действуя под командой весьма талантливого военачальника, сэра Эйра Кута. Лалли, храбро защищавший Пондишери, подвергся весьма тяжкой несправедливости: в награду за свою 45-летнюю службу по возвращении во Францию он был заключен в Бастилию и в 1766 году казнен.

[ZHAN]

В октябре 1760 года король Георг, вскоре после этих успехов английского оружия, скончался. Его знаменитый министр, которому Англия была обязана господством на морях, оставался еще некоторое время на своем посту и при следующем короле, Георге III, правление которого должно было продлиться до 20-х годов XIX столетия.

Надежда на мир опять исчезла, так как новый король испанский, Карл III (с 1759 г.), выказал желание воевать против Англии, заодно со своим родственником, королем французским.

Но на материке в этом году не произошло никаких важных военных событий. Победа, одержанная Фердинандом над маршалом Брольи у Беллингаузена (близ Падерборна) в июле 1761 года, не изменила существенно положение дел; Фридрих, со своей стороны, еле-еле мог выставить в поле две армии, в 96 000 чел.

Брату Генриху он поручил отстаивать Саксонию от Дауна, а сам взялся за мудреную задачу – защищать Силезию против Лаудона и русских.

[ZHAN]

План Лаудона и русских заключался в том, что они должны были закончить завоевание Силезии, а оттуда двинуться на Берлин и взятием его закончить кампанию.

Но русская армия соединилась с австрийской только в августе, в результате собралась грозная сила в 130 000 человек (83 000 русских и 47 000 австрийцев), которой Фридрих мог противопоставить только 50 000 человек. Но, к счастью для него, русский главнокомандующий Бутурлин не ладил с Лаудоном, и время проходило в бесплодных спорах между ними.

А Фридрих между тем, не желая ничем рисковать, окопался в укрепленном лагере близ Бунцельвица и решился выжидать нападения союзников. Напрасно побуждал Лаудон своего товарища к совместному действию и нападению на лагерь: неделя проходила за неделей, и Фридрих преспокойно отсиживался за окопами.

11 сентября главные силы русской армии вдруг отделились от армии Лаудона и стали удаляться в восточном направлении, оставив при австрийском главнокомандующем только корпус Чернышева.

Фридрих вздохнул свободно! Он избег без пролития крови грозившей ему страшной опасности.

По этому поводу рассказывают следующий известный анекдот. В одну из самых тяжких минут этой кампании Фридрих на разные обнадеживания Циттена отвечал ироническим вопросом: «Уж нет ли у тебя какого нового союзника в запасе?» Генерал, человек очень религиозный, отвечал королю: «Союзник все Тот же, прежний – там, над нами! Тот нас не оставит!» Король, полнейший атеист, проворчал на это: «Ну, на Того нечего надеяться… Он больше не творит чудес». Но когда русские отступили и дела Фридриха приняли, благодаря этому, благоприятный оборот, Фридрих при встрече с Циттеном заметил ему: «Ну, твой союзник сдержал слово!»

[ZHAN]

Однако рисковать еще было нельзя. Воодушевленный Фридрих вздумал было вторгнуться в Богемию, чтобы вынудить Лаудона к выступлению из Силезии, но тот воспользовался этим движением короля, чтобы напасть на Швейдниц, в котором среди гарнизона было много ненадежных элементов.

Около этого времени Фридрих подвергался даже весьма курьезной опасности: дворянин-протестант, некий барон Варкоч, и католический ксендз сговорились между собой и составили заговор, целью которого было овладеть особой короля и выдать его австрийцам. Выполнение этого замысла не состоялось: заговор был случайно открыт, и оба заговорщика едва успели укрыться от преследования властей, поднятых на ноги. Они заочно были осуждены за государственную измену и казнь совершена над их изображениями.

Последней неудачей этого года была утрата померанской крепости Кольберга, которая в течение этой войны была трижды осаждаема шведскими и русскими войсками и, наконец, на этот раз, после мужественной четырехмесячной обороны, сдалась на капитуляцию (16 декабря).

Около того же времени и в Англии дела приняли неблагоприятный для Фридриха оборот. Государственный муж, столь смело правивший внешней политикой Англии, Вильям Питт, отказался в октябре от своего поста, не сойдясь во взглядах со своими трусливыми коллегами, которые не хотели, по его предложению, ответить на интриги Испании немедленным объявлением ей войны. Он не поладил с аристократией, да и самому королю, Георгу III, крепко не полюбился этот замечательный деятель за то, что постоянно имел в виду интересы всей нации, а не того меньшинства ее, представителями которого являлись лорды, заседавшие в парламенте.

На место Питта был назначен человек самых дюжинных способностей, личный друг и любимец юного короля – шотландец, лорд Бут, и Фридрих тотчас же ощутил на себе эту перемену. Договор о субсидии, получаемой им из Англии, истекал 12 декабря 1761 года, и новый министр этого договора не возобновил: английский посланник, Митчел, большой почитатель Фридриха, пользовавшийся его доверием, вынужден был сообщить ему это неприятное известие.

И вот Фридрих расположился на зимние квартиры в Бреславле и занялся решением совершенно неразрешимой задачи – заботами о пополнении сильно поредевших войск при крайне оскудевших материальных ресурсах. Большая часть Саксонии и Силезии была во власти австрийцев, а Померания занята была русскими…

Положение было отчаянное – и вдруг судьба избавила Фридриха от самого грозного из его врагов! 5 января 1762 года императрица Елизавета Петровна скончалась, и на престол вступил ее племянник, Петр III Федорович, герцог Голштинский, объявленный наследником российского престола еще при жизни императрицы.

[ZHAN]

Новый император был человеком не только неподготовленным, но и по самой природе, и по воспитанию своему неспособный к управлению судьбами великого и могущественного государства. Страстно привязанный к своей родине, маленькой Голштинии, которая по объему своему не равнялась даже приобретениям императрицы Елизаветы на юге России, Петр III, переселившись в Россию, никак не мог свыкнуться со своим новым отечеством. Русская жизнь и обычаи, русский народ и русский язык – все это было ему не по нутру, все нелюбо, и потому не только при своем дворе, но даже в войске он стал вводить голштинские порядки и блестящим русским гвардейцам ставил в образец жалких голштинских солдат и офицеров.

При таком пристрастии к Голштинии он просто благоговел перед Фридрихом, королем прусским, и тотчас по вступлении на престол поспешил предложить ему мир, дружбу и даже помощь против его врагов.

Все русское общество и преимущественно русское войско были страшно возмущены тем, что военные действия против Пруссии приказано было прекратить как раз в то время, когда Фридрих был уже доведен до отчаяния и в исходе войны почти нельзя было сомневаться.

5 мая был заключен Петром III мирный трактат с Фридрихом, по которому Россия возвращала Пруссии все занятые ее крепости и завоеванные области. Но этого Петру III показалось еще мало: уже в июне он заключил с Фридрихом договор о союзе, оборонительном и наступательном, причем 20-тысячному корпусу Чернышева приказано было соединиться с войсками Фридриха, а также передать пруссакам все заготовленные в Померании магазины с провиантом. Сверх того, император приказал вознаградить население Померании за понесенные во время войны разорения и убытки, несмотря на то, что участие в этой войне и самой России обошлось очень дорого.

Таким образом, Петр III одним росчерком пера лишил Россию всех тех выгод и преимуществ, какие она могла получить от своего участия в Семилетней войне благодаря блестящим победам русской армии.

Само собой разумеется, что такая чисто личная политика, противная русским интересам и несогласная с достоинством могущественной державы, возбудила в России общее неудовольствие против Петра III. Он сам еще более вооружал всех против себя, постоянно отдавая предпочтение иноземцам перед русскими и слишком явно выказывая свое неуважение к православию.

Всеобщее недовольство, возбужденное Петром III, нашло отголосок и сочувствие в его супруге, императрице Екатерине Алексеевне, которую Петр III не любил, отдалял от себя и даже оскорблял своими выходками. Одаренная обширным государственным умом, Екатерина отлично понимала ошибки своего супруга, опасалась их последствий для России, которую искренне любила, и именно потому решилась произвести государственный переворот (28 июня 1762 г.), которым побудила своего супруга к отречению от престола.

Вскоре после того император Петр III скончался, и императрица Екатерина II Алексеевна вступила в управление Российской империей за малолетством наследника престола, цесаревича Павла Петровича. Большую государственную мудрость выказала Екатерина в том, что, нарушив заключенный ее супругом договор о наступательном и оборонительном союзе с Фридрихом, она, однако, сохранила в силе мирный трактат с Пруссией, вероятно, вполне сознавая бесполезность для России ее участия в европейской коалиции против Фридриха.

[ZHAN]

Сообразно этому новому положению дел посланы были приказания и Чернышеву, который тотчас отделился со своим корпусом от пруссаков и не принимал уже участия в том деле при Буркерсдорфе (21 июля), которое происходило между пруссаками и австрийцами, под личной командой Дауна.

Месяца два спустя, 9 октября, был завоеван пруссаками Швейдниц; 29 октября принц Генрих при Фрейберге в Саксонии одержал еще победу над имперской армией.

Но с той минуты, как Россия отпала от коалиции, все стало клониться к миру, и к началу ноября между Пруссией и Австрией уже заключено было перемирие до 1 марта 1763 г.

[ZHAN]

На Западе война вспыхнула вновь в 1762 году. 13 августа французский и испанский посланники заключили новый «pacte de famille» (семейный союз), новый домашний Бурбонский договор, по которому Испания дала тайное обязательство в том, что она еще до 1 мая 1762 года должна будет объявить войну Англии.

Это, конечно, побудило даже и миролюбивого лорда Бута к тому, что он объявил войну Испании (4 января 1762 г.). Война эта велась одновременно и на море, и в Германии; испанцы попытались было возбудить против Англии и ее давнюю союзницу, Португалию, но встретили энергичный отпор со стороны одного из португальских государственных людей.

В Германии же счастье и в этом году благоприятствовало Брауншвейгскому принцу, так что ни на море, ни на суше испанцам не повезло в их военных затеях: в Вест-Индии они лишились Гаванны, в Восточной Азии – Манилы и Филиппинских островов. Наконец оба премьера – и Шуазёль, и Бут – выразили желание заключить мир. Позабыв об интересах своих союзников, и тот, и другой начали переговоры о мире, чем немало способствовали тому, чтобы и Пруссия с Австрией вступили также в переговоры.

Таким образом, 10 февраля 1763 года в Париже был заключен мир между Англией, Францией и Испанией, а 15-го – мир между Австрией и Пруссией в саксонском замке Губертсбурге (близ Торгау).

По первому миру остров Минорка был возвращен англичанам; в Северной Америке Новая Шотландия (Акадия), Канада до Миссисипи, Кап-Бретон и острова в заливе Св. Лаврентия, а равно и некоторые вест-индские острова – уступлены Англии; равно и французские владения на реке Сенегале; в Африке за французами оставлена Горея, в Ост-Индии – Пондишери и status quo 1749 года; в Европе возвращен Франции о. Бельиль у берегов Бретани; испанцы уступили англичанам Флориду и взамен того получили от французов Луизиану; Куба и Филиппинские острова также были возвращены им англичанами; французские войска очистили германскую территорию; в дальнейшей войне обе державы обязались сохранять нейтралитет.

Но о дальнейшей войне не могло уже быть и речи: сложная, тягостная, долгая борьба закончилась чрезвычайно немногосложным мирным договором между Австрией и Пруссией, и Пруссией и Саксонией; императрица-королева и король Фридрих взаимно гарантировали друг другу целостность и неприкосновенность их настоящих владений, причем Фридрих, в качестве курфюрста Бранденбургского, обещал подать голос на будущих имперских выборах за эрцгерцога Иосифа.

В среду 30 марта, между 8 и 9 часами вечера, король Фридрих вернулся, наконец, в Берлин. Он, по возможности, старался избегать шумно выражаемых ему всеми чувств общего расположения: он уже весь готов был предаться новой и трудной заботе – исцелению тех язв, которые долгая, тягостная война нанесла его стране, в течение семи лет напрягавшей все свои силы для того, чтобы с достоинством вынести эту борьбу.

[ZHAN]

История внутриполитических событий, происходивших в Англии после заключения мира в 1763 году и до начала Французской революции, представляет собой полную противоположность с только что рассмотренным нами развитием в России, как на государственном уровне, так и на уровне народной жизни. В известном смысле, развитие Англии происходило также противоположно развитию других европейских государств, не ознаменовываясь, впрочем, в этот период времени никаким особым внутренним преобразованием или выдающимися законами.

Конституция королевства представляла собой реальный действующий свод законов и, по-видимому, составляла предмет завистливого удивления приезжавших с материка иностранцев. Это удивление, а порой и восхищение, играло свою роль в отношениях Англии с другими государствами в течение последующих ста лет.

Во главе управления страной стоял король, ограниченный в своем произволе всевозможными конституционными, освященными историей, рамками, лично не несущий ответственности, теоретически не имеющий возможности делать зла, а на практике делавший его, по крайней мере немного. Министры назначались королем, но, в сущности, они навязывались ему тем или иным большинством Палаты общин, то есть (на основании избирательных законов) властью знатных фамилий, подразделявшихся на партии и кружки виги и тори.

Центр тяжести власти, богатства, образования, красноречия и таланта находился в этой английской палате, в которой Шотландия значила очень немного, а Ирландия не имела вообще никакого значения.

В строгом смысле, члены Палаты общин вовсе не были представителями английского народа: в избрании 558 членов, составлявших палату в то время, могли законно принимать участие всего только 10 000 человек, но и это число было на деле фиктивным. Итоги всех выборов зависели от весьма ограниченного круга влиятельных лиц. Тем не менее, общественные дела обсуждались палатой открыто, с допущением жарких прений, без всякого стеснения свободы слова и на глазах всей страны, имевшей, таким образом, здесь свое, хотя неполное, но все же полезное представительство.

Наряду со своим влиянием на состав Палаты общин, аристократия имела другое, очень даже действенное, орудие в лице Верхней палаты. Здесь заседали вожди англиканской Церкви, епископы, и интересы этих глав Церкви, богатых и знатных, сливались с интересами крупных землевладельцев.

Таким образом, вся политическая сила сосредоточивалась в руках аристократии, но эта последняя не образовывала касты и не была отделена пропастью от народа. Она не пользовалась самой ненавистной из привилегий – освобождением от поземельной подати, а высокое положение обязывало ее занимать государственные должности, заседать в Нижней или Верхней палатах, следовательно, так или иначе, но служить стране.

Важнее всего было следующее: титул, связанный с поместьем, и владение землей, на котором основывалось величие рода, переходили всегда только к старшему сыну, между тем как младшие сыновья и дочери не участвовали непосредственно в наследии. Дочери, оставаясь без состояния, вступали часто в брак с лицами низшего положения. Сыновья назывались «комонерами», т. е. просто гражданами. Эта система держалась крепко, создавая род династии среди знати; но, вместе с тем, она служила как бы мостом, соединявшим дворянство с народом, придавала жизнеспособность аристократии, не давая ей выродиться в касту, сообщая в то же время третьему сословию аристократические элементы и поддерживая тем взаимодействие обоих классов.

Английская аристократия не застаивалась; благодаря сказанному соприкосновению с народом она обновлялась через посредство медленного обмена веществ: немногие родословные знатных родов восходили за XI столетие.

О настоящей демократии не было речи; даже в городских самоуправлениях имели большое значение права корпораций, привилегий, цеховые права. Однако и в этом общественном строе была часть демократического элемента. Все жители пользовались свободой слова и печати в степени, далеко превосходящей континентальные учреждения; все лица были защищены от произвольных арестов, могли принимать участие в суде присяжных, назначаемых из среды народа.

Принудительной военной службы в Англии не было, и в низших слоях, вовсе не знавших настоящей свободы, одна мысль о ней, о своей принадлежности к английской нации, как бы заменяла людям действительную свободу. Та национальная гордость, которая позволяла тогда сразу отличать англичанина от континентальных жителей, имела, в сущности, свое основание, и оборотная сторона медали – полное невежество громадной массы народа, целый мир злоупотреблений, переходящих из поколения в поколение и не очищаемых рукой просвещенного деспотизма, равно как и многое другое, – вся эта мрачная сторона английской жизни должна была обнаружиться лишь впоследствии.