Всеобщая история по немецки

[ZHAN]

Валленштейн же, со своей стороны, после битвы при Люцене удалился в Богемию и сурово наказал всех, кого посчитал виновниками понесенного им поражения. Он дополнил и усилил свое войско новыми вербовками и очень ловко воспользовался выгодным военным положением Богемии. Ни для кого неуязвимый, он грозил отсюда всем соседним странам.


Герцог Бернгард и шведский генерал Горн двинулись в Баварию, и Максимилиан стал настойчиво требовать помощи от императора, который и дал соответствующие приказания Валленштейну, но тот повиновался только для виду – послал как бы на помощь Максимилиану одного из своих генералов с отрядом, но в то же время строжайше приказал ему не переходить в наступление. Конечно, он прикрыл свои действия ловко придуманными военными целями и причинами; но едва ли возможно сомневаться в том, что в основе его действий лежала, главным образом, его ненависть к герцогу-курфюрсту.

Значительно позднее, в мае 1633 года, он вторгся со своим сильным войском в Силезию. К тому времени под его началом находилось по крайней мере вдвое больше войска, нежели в саксонско-бранденбургско-шведской армии, которой командовал Арним и другие генералы. Однако Валленштейн не воспользовался численным превосходством своей армии и вступил (пользуясь своими полномочиями) в переговоры с Арнимом, а при личном свидании с ним подал даже надежды на возможность заключения мира, обсуждая даже его условия, и, наконец, достиг заключения перемирия.

Этим было положено начало той двойственной игре, которая должна была закончиться трагической катастрофой. Есть основание предполагать, что этот честолюбец носился с какими-то весьма обширными планами, мечтал о возможности достигнуть какого-то очень высокого положения, пользуясь общей смутой, неурядицей и своим совершенно исключительным положением. А это положение, отчасти благодаря соглашению, заключенному с императором, отчасти же благодаря его отношению к войску, которое вполне зависело от его воли, а не от воли императора, было таково, что тягаться с ним было нелегко.

Вскоре он восстановил свою военную славу блестящей победой при Штейнау в Силезии; но действовал очень странно, переходя от военных действий к переговорам. Когда герцог Бернгард Веймарский овладел на юге весьма важным в военном отношении Регенсбургом, Валленштейн пошел против него всеми своими силами, но с полпути вернулся и вновь удалился в свою неприступную Богемию.

Это окончательно возбудило подозрения в Вене, при императорском дворе, тем более, что Валленштейн уже несколько раз подряд оставлял без всякого внимания приказания императора. От него потребовали, чтобы он очистил Богемию и перевел войска во Франконию или Саксонию и содержал бы их там на средства неприятеля. Однако он на это не согласился, тем более, что из этого предложения становилось ясно, какого рода замыслы против него питают.

Но Валленштейн противопоставил этим замыслам весьма опасную меру предосторожности. На банкете в Пильзене (январь 1634 г.) он заключил нечто вроде договора со своими генералами и полковниками, по которому ни он не мог отказаться без их ведома и согласия от своей должности, ни они не могли отстать от него без его воли.

[ZHAN]

Сложившаяся ситуация в значительной степени ускорила наступление развязки. Император тайно подписал указ о смещении Валленштейна, предоставив особым исполнителям действовать в этом отношении тогда, когда и как им заблагорассудится. Другим актом, исходившим также от императора, Валленштейн и некоторые из приближенных ему генералов обвинялись в государственной измене. В том же акте упоминались генералы, которым армия Валленштейна должна была подчиниться. И при этом император еще до 13 февраля продолжал переписываться с Валленштейном, хотя тот уже почти не скрывал своего намерения – порвать во что бы то ни стало с императором, и даже вошел в прямые сношения с Францией и Швецией.

20 февраля Валленштейн обязал своих полковников подписать с ним новое соглашение (в Пильзене). Великий полководец был твердо уверен в их корыстной преданности к нему. Это мнение вскоре оказалось ошибочным – многие стали уходить от него. Поэтому он переселился из Пильзена в Эгер, куда просил приехать и саксонского уполномоченного для переговоров, Арнима. В то же время он просил герцога Веймарского выслать в Эгер кавалерийский отряд, при посредстве которого он мог бы поддерживать с ним отношения. При нем находилось около 1200 человек. Здесь, в Эгере, и постиг его роковой удар.

Убийство или, пожалуй, казнь, предназначенная ему как государственному преступнику, была совершена ирландскими офицерами, которых много было на службе в имперском войске. Главными деятелями в этом темном деле были: комендант крепости Гордон, Бёттлер, Лесли и некоторое количество подчиненных им солдат, привлеченных к делу обещаниями щедрых наград со стороны двора.


Гордон пригласил к себе некоторых близких к Валленштейну генералов и полковников на пиршество в замок. В указанное время солдаты ворвались в зал пиршества и всех их прикончили. Затем Бёттлер с некоторыми из своих сообщников поспешил в дом эгерского бургомистра, в котором герцог квартировал. Они поднялись по винтовой лестнице, которая вела к комнаты Валленштейна. Тот в это время собирался ложиться спать и в одном белье подошел к окну, чтобы узнать о причине шума. Капитан Деврё вбежал в комнату и ткнул его в грудь протазаном. Удар был такой, что Валленштейн упал, не произнеся ни звука. В его богатых владениях и огромном имуществе нашлись средства для вознаграждения тех, которые проявили такое усердие на службе императора.

[ZHAN]

Валленштейн насильственно был устранен, но надежды на мир от этого не стали более реальными. Ни та, ни другая сторона никакими ухищрениями не могли добиться возможности выставить такую силу, которая дала бы решительный перевес в войне и тем самым положила конец этому страшному бедствию, высасывавшему все соки из Германии. Вскоре война вспыхнула с новой силой.

Верховное командование над валленштейновской армией было передано сыну императора, Фердинанду, королю венгерскому, а в помощь ему был придан генерал Галлас. Первым военным успехом его было возвращение Регенсбурга.

Затем, в сентябре того же года (1634 г.), имперцы нанесли союзникам тяжелое поражение. Герцог Бернгард и шведский генерал Густав Горн подступили к Нёрдлингену, осаждаемому имперскими и испанскими войсками, которые привел брат испанского короля. Результатом сражения при Нёрдлингене было 6000 человек убитыми и 3000 пленными, в том числе и сам Горн.

[ZHAN]

Этот успех имперского войска, которым, впрочем, победители не сумели воспользоваться, побудил Францию принять непосредственное участие в войне.

На основании нового договора, в обмен на уступку Франции Эльзаса и некоторых крепостей, французский король обязался уплатить субсидии и поставить двенадцатитысячное вспомогательное войско.

Первым делом этого войска было избавление города Гейдельберга от опасности, грозившей ему со стороны баварцев. Со шведами отношения еще не вполне выяснились, и Оксенстиерна не подписал договор с французским королем.

Одно было несомненно – Германия едва ли могла надеяться на то, что выйдет из этой тяжкой борьбы, не поплатившись частью своей территории.

[ZHAN]

Тяжелее всяческих поражений на протестантстве отозвался тот мир, который в следующем году (1635 г.), после долгих переговоров, был заключен в Праге между императором и курфюрстом Саксонским. Император, успевший убедиться в том, что ему не совладать с ересью, распространившейся повсюду, решился, наконец, пойти на некоторые уступки. Курфюрст получил и Верхний, и Нижний Лаузиц в пожизненное владение, а также и часть архиепископства Магденбургского. Относительно церковных владений было решено, что владевшие ими протестанты-собственники должны были сохранить на них свои права еще в течение 40 лет. Следовательно, действие реституционного эдикта было отсрочено на этот срок. Имперский высший суд должен был состоять поровну из католиков и протестантов. Общая амнистия императором допущена не была.

В отплату за все эти уступки курфюрст Саксонский и все те, кто подобно ему изъявят желание присоединиться к мирному договору, обязуются заодно с императором воевать против иноземцев, шведов и французов и способствовать изгнанию их из германских владений. Собранное в Германии войско (около 60 000–80 000 человек) должно было признаваться имперским войском и главнокомандующим его был сам император, а 20 000 человек могли состоять под командой курфюрста как одного из имперских военачальников, подчиненных императору. Всякие лиги, унии и союзы, безусловно, воспрещались.

К этому мирному договору постепенно, еще в том же году, примкнули многие из католических и протестантских государственных образований. Среди первых – Бавария, среди последних – Бранденбург.

Однако общим этот мир быть не мог потому, что многое в нем было недосказано и неясно, да притом же одними параграфами мирного договора вряд ли было возможно отделаться от вмешательства Франции и Швеции. Последствием этого было продолжение войны, театром которой была вся Германия. Нет возможности вкратце обозреть или проследить все ее колебания и случайности, достаточно сказать, что воевали всюду, беспрестанно вступая в переговоры, заключая перемирия и временные приостановки военных действий.

Но одно было несомненно: страшное возрастающее разорение и истощение Германии. Все население ее мечтало о мире и готово было принять его на каких бы то ни было условиях. Но сильна была и партия приверженцев войны: к ней принадлежали те, кто питался общим бедствием и кому оно приносило выгоды, – те тысячи комиссаров, советников, поставщиков, полковников и генералов, а также и та одичавшая от непрерывного кровопролития солдатчина, в рядах которой нашел себе место и знатный, и средний слой населения, и весь тот сброд жен, детей, воров, плутов и всякого рода бродяг, которые следовали по пятам армий.

[ZHAN]

Одно время появилась надежда на то, что Швеция будет отвлечена возобновлением войны с Польшей, так как шестилетнее перемирие подходило к концу. Но Франция весьма искусно сумела уладить отношения между Швецией и Польшей и способствовала заключению настолько прочного мира между обеими странами, что шведы смогли задействовать еще и новые войска, перебросив их из-за Вислы в Германию.

Вообще говоря, Франция начинала приобретать на театре войны все большее значение. В 1635 году она объявила войну Испании, а в Италии способствовала возникновению восстания некоторых мелких владений против власти Габсбургов.

Военное счастье и в 1636 году колебалось: в начале года шведы, под командованием Бауэра, были оттеснены далеко на север, но затем, в октябре, имперские войска потерпели от того же Бауэра (при Виттштоке) такое тяжкое поражение, что потери их убитыми составили почти 20 000 человек.

То же было и в отношении Франции: сначала ряд небольших успехов, потом – вынужденное отступление.

Однако год закончился несомненным успехом имперской партии: на съезде курфюрстов в Регенсбурге сын императора Фердинанд без всякого затруднения был избран римским королем.

[ZHAN]

Фердинанд II умер в 1637 году, никем не оплаканный, а Фердинанд III (1637–1657 гг.) не внес ничего нового в круг германской политики.

А между тем число политических вопросов в этом году пополнилось еще одним, по поводу кончины бездетного герцога Богислава Померанского. Наследником его, по праву, был курфюрст Бранденбургский, но Померания находилась во власти шведов. На театре войны в 1637 году не произошло ничего важного, но зато последующие годы были весьма неудачны для Габсбургов.

Союз между Францией и Швецией был скреплен Гамбургским договором 1638 года и ознаменован успехами союзников на севере и на юге.

Бауэр отбросил имперского генерала Галласа (несмотря на поддержку, оказанную ему курфюрстами Саксонским и Бранденбургским) в Богемию и Силезию, где тот вынужден был зазимовать.

На юге крепкий Брейзах должен был сдаться герцогу Веймарскому. Когда герцог умер, в 1639 году, то его армия была принята на французскую службу, а Бауэр продолжал теснить имперцев и в Богемии, где он расположился на зимних квартирах.

В довершение бедствий Габсбургов, испанский флот, появившийся в шведских водах, был разбит и рассеян голландским адмиралом Тромпом.

[ZHAN]

Несмотря на продолжавшуюся войну, не прекращались и переговоры о мире. Однако эти переговоры, не достигшие никакого результата, привели к созыву в 1640 году сейма в Регенсбурге – первого сейма за весь период, начиная с 1613 года.

Князья лично на этот сейм не явились, и большинство их мотивировало свой отказ (и не без основания) отсутствием денежных средств.

Сейм заседал до середины следующего года и много способствовал уяснению общего положения дел.

Однако император не согласился на общую амнистию и на распространение религиозной свободы в пределах его собственных наследственных владений, и война продолжалась.

Но в 1641 году ознаменовалась только смертью храброго шведского генерала Бауэра, который был замещен одним из талантливейших полководцев этого времени, Леонардом Торстензоном.

[ZHAN]

Итак, Регенсбургский сейм ни к чему не привел, да и мудрено было бы прийти к какому бы то ни было выводу прежде, чем установится более или менее продолжительное перемирие. При этом всякие переговоры о мире продолжали находиться в зависимости от колебаний военного счастья, то есть от бесчисленных случайностей войны, охватившей всю Европу, включая Турцию, Испанию, Польшу и Нидерланды, Италию и Скандинавские государства.

Однако 1640 год все же несколько подвинул вперед вопрос о мире. Участие Испании в войне было в значительной степени ослаблено восстанием в Португалии и Каталонии, с другой же стороны, в Бранденбурге, слабый и недальновидный курфюрст Георг Вильгельм был замещен курфюрстом Фридрихом Вильгельмом (1640–1688 гг.), правителем разумным, твердым и притом находившимся в самом расцвете лет.

Ему удалось в 1641 году заключить со шведами отдельный договор о нейтралитете, который дал возможность этому государю и истинному христианину хоть немного облегчить то ужасное положение, в какое повержена была нескончаемой войной его родина.

[ZHAN]

Наконец, в 1642 году Фердинанд III сделал еще один шаг к примирению, заключив договоры с Францией и Швецией, по которым Мюнстер и Оснабрюк были назначены местами для мирных переговоров, а сами переговоры должны были там начаться в ближайший назначенный срок.

Военные действия Фердинанда не были успешны. Торстензон вторгся в Силезию и Моравию, затем отступил к Лейпцигу, чтобы сблизиться со своими резервами, и здесь, при Брейтенфельде (2 ноября 1642 г.), почти на месте прежней битвы, нанес имперским войскам такое поражение, от которого уцелело немного более одной трети их армии.

В следующем году на театр войны явились новые участники. Георгий Ракочи, князь Седмиградский, наследовавший Бетлен Габору, с разрешения султана, своего верховного повелителя, вторгся в Венгрию и стал восстанавливать ее население против императора Фердинанда. В то же самое время (в марте 1645 г.) и Торстензон вторгся в Богемию, еще раз разбил имперцев и дошел почти до самой Вены.

С князем Седмиградским, правда, вскоре удалось заключить мир, но зато, с другой стороны, от императора стали, один за другим, отпадать его союзники. Курфюрст Иоганн Георг Саксонский в августе 1645 года заключил отдельный договор со шведами, а курфюрст Максимилиан Баварский, незадолго до этого потерпевший тяжкое поражение от французов, под начальством Тюренна, готов был вступить в подобный же договор с королем французским.

[ZHAN]

Тем временем, в апреле 1645 года, были открыты мирные конгрессы в Мюнстере и Оснабрюке, а военные действия, крайне ослабленные общим истощением сил, уже не могли более способствовать слишком крутому повороту в общем положении дел.

В окрестностях Аугсбурга, при Цусмарсгаузене (17 мая 1648 г.), произошло последнее большое сражение – в нем участвовали австрийцы, баварцы, шведы и французы.

Весьма знаменателен был при этом тот факт, что на 33 000 сражающихся в имперском войске числился обоз, в состав которого входило 127 000 всякого сброда!

Было ясно, что настала пора для заключения мира. Вскоре война действительно закончилась под стенами того самого города, у которого она началась, – под стенами Праги. Часть города уже была захвачена шведами. Вскоре к ним подошли подкрепления, и на 25 октября назначен был общий штурм остальной части города, но он был отражен.

Однако шведы возобновили нападение и продолжали биться до тех пор, когда 3 ноября пришла, наконец, весть о том, что 24 октября в Мюнстере был подписан общий мир.

[ZHAN]

Гонцы были разосланы с этой радостной вестью ко всем частям войска и отдельным отрядам, а особые печатные объявления распространили повсюду весть об этом великом событии.

Многие в Германии не хотели верить этому известию и даже утратили сознательное понимание самого слова «мир». Все успели почти одичать от нескончаемой и повсеместной войны. Множество людей и свет-то Божий увидели впервые в какой-нибудь лесной трущобе, в какой-нибудь неведомой глуши пустыря, куда укрылось население их деревни вместе с семьями и имуществом, избегая неистовств и грабежей того полчища разнузданной сволочи, которая тащилась следом за войском.

Для большинства населения Германии мирное течение жизни представлялось уже чем-то сказочным, и совершенно несбыточным казался такой обыденный быт, при котором скот мог в полной безопасности стоять в хлеву, гуси, утки и куры – спокойно бродить по двору, путники – беспрепятственно двигаться по большим дорогам, а добрые люди – веселиться под мирным кровом местных гостиниц и харчевен…

И вот, наконец, меч возвращался в свои ножны и обильный поток крови и слез должен был иссякнуть!

[ZHAN]

Положить конец этой войне, которая охватила всю Европу и была одновременно междоусобной, религиозной, в известном смысле народной и в то же время войной кабинетов, было огромным делом. Распутать все политические, территориальные и правовые вопросы, накопившиеся в течение века и, особенно, в последние тридцать лет, было так же сложно, как расплести легендарный Гордиев узел.

Немало было затруднений даже с вопросами этикета, возникшими при приготовлениях к заседаниям в Мюнстере. Предстояло решить: следовало ли устанавливать балдахин над местом папского нунция в Церкви? Должны ли были французские послы при посещении их венецианским послом провожать его до последней ступени лестницы или до самой кареты? Имели ли послы курфюрста право на титул превосходительства как послы великих держав Венецианской республики и Нидерландов?

Потребовалось четыре года неустанных переговоров, просьб, всякого маклерства для того, чтобы выработать нечто среднее для решения этих важных вопросов.

Под конец протестовал один только папский нунций. Переговоры между шведами, императором и протестантами происходили в Оснабрюке, а с французами – в Мюнстере. Затем оба договора 24 октября того же года были подписаны в Мюнстере всеми воевавшими державами или как-либо причастными к этой войне.

Последнее соглашение было заключено в Нюренберге (июнь 1650 г.), и тем фактически был установлен окончательный мир.

[ZHAN]

Мирные договоры имели троякое значение: в отношении территориального деления Европы, в отношении концессий и в отношении дальнейшего развития немецкой конституции.

Что касалось первого пункта, то есть территориальных уступок, то Швеции достались: вся западная часть Померании с островом Рюгеном; в Восточной Померании: Штеттин, Гарц и остров Воллин; затем мекленбургский город Висмар, герцогство Бремен и Верден. Сверх этого, ей были возмещены убытки в размере пяти миллионов рейхсталеров. Франция удерживала епископство Мецское, Тулльское и Верденское, получила, с согласия империи, ландграфство Эльзас (Верхний и Нижний), затем, Зундау, те же права в десяти имперских городах, которыми пользовалась до тех пор Австрия (но эти города сохраняли право иметь своих представителей на сейме), Брейзах и право содержать гарнизон в Филиппсбурге. Швейцарские кантоны и Соединенные Нидерланды были признаны независимыми владениями. Нидерланды, заключив мир с Испанией в Мюнстере, в том же году навсегда отделились от испанской короны.

В Германии Бранденбург был вознагражден за отошедшую к Швеции часть Померании епископствами Гальберштадт, Минден и Камин (Померания) и должен был получить еще Магдебург после смерти Саксонского принца, состоявшего там администратором. Из юлих-клэвского наследства к Бранденбургу отходили: Клэве, Мархия и графство Равенсберг (Вестфалия). Мекленбург, Брауншвейг-Люнебург и Гессен-Кассель, регентша которого, ланд-графиня Амалия Елизавета, стойко держалась евангелического учения, не потеряв ничего из духовных поместий. Бавария получила Верхний Пфальц (Майн) и курфюрстские права, тогда как Нижний Пфальц (Рейн) и новое курфюрстское, восьмое, достоинство были предоставлены сыну «однозимнего короля», Карлу Людвигу. Прочие составные части государства – Вюртемберг, Баден и пр. – были восстановлены в своих прежних пределах.

[ZHAN]

При разрешении религиозного вопроса было побеждено и тупое упрямство курфюрста Саксонского. Реформаты были уравнены в правах с лютеранами, следовательно, вступали в пользование всем оговоренным в Пассауском соглашении и в Аугсбургском религиозном мире, которые были теперь подтверждены вновь. В отношении духовных владений был признан за основу 1624 год. Все, существовавшее до этого года, оставалось в силе. Для более позднего времени принимались в руководство статьи Аугсбургского мира.

Всякое домашнее богослужение допускалось, публичное же подлежало разрешению сословных чинов, утвердивших известное вероисповедание для каждой области. Но лицам, не согласным с данным решением, предоставлялось право эмигрировать.

Сословные представители избирались в палату поровну от обеих сторон, а именно: двадцать четыре католика и двадцать четыре протестанта. Религиозные вопросы подлежали решению рейхстага не по большинству голосов: члены рейхстага делились просто на Corpus Catholicorum и Corpus Evangelicorum, взаимно уравновешиваясь. Это было важным нововведением в государственной конституции, в остальном оставшейся в прежнем виде.

Имперские города получили право голоса, votum decisivum, государственные сословия могли заключать союзы между собой и с иностранными державами лишь при условии не направлять деятельность этих союзов против императора и государства.

Была объявлена амнистия, и никто не должен был дерзнуть опровергать этот мир, равно как и заключенный в 1552 и 1555 годах, проповедью, поучением, прениями, писаниями или ссылками на законы (concionando, docendo, disputando, scribendo, consulendo).

[ZHAN]

Из всего этого совершенно понятно, что платила за это европейское соглашение Германия – она несла на себе издержки по умиротворению, как несла в течение тридцати лет и военные расходы. На двух важнейших границах страны укреплялось чужеземное владычество. Эти же чужие державы получали право голоса в верховном совете государства, частью непосредственно, как Швеция, или косвенно, как Франция, к которой были присоединены части империи, сохранявшие свои германские права, но и без ущерба в отношении верховных прав французской короны.

В то же время отдельным областям присваивалось право заключать союзы, причем на таких вольных условиях, которые могли совершенно разрушить национальное государственное единство, потому что условие «не направлять таких союзов во вред государства» на практике не имело никакого значения. Более того, религиозный вопрос был разрешен не в смысле полной индивидуальной свободы исповедания, а лишь безусловного равноправия обеих религиозных партий, что давало постоянно лишний повод к заключению подобных союзов.

Однако были и положительные моменты: могущество дома Габсбургов, пользовавшихся своими императорскими правами в Германии как рычагом для своих действий, было надломлено, и это был шаг к искуплению. Эта династия, в течение двух столетий управлявшая многими странами Европы посредством лишь людей ограниченных и пополнявшая недостаток в этом отношении только связями с испанской ветвью того же дома, была решительно не способна создать государственный строй в Германии на новых началах. Единственный путь к возрождению нации и ее политического устройства заключался в том, чтобы какое-то из сильнейших территориальных владений образовало из себя ядро и к нему примкнули бы постепенно другие здоровые члены.

Среди потока войны, грозившего все затопить, удержался крепче других Бранденбург, состоявший из трех, еще не союзных, внутренне весьма разделенных, частей. На его почве пробивались действительно жизненные идеи, шла прогрессивная работа, и многие предвидели уже тогда его завидную будущность. Но прогресс был возможен здесь лишь на протестантских основах. Будущность принадлежала новому учению. Старая Церковь призывала на него небо и ад в продолжение тридцати лет, но эти проклятия оказались тщетны. Ей удалось лишь одно: возвратить снова в лоно католицизма габсбургские земли, но это было куплено дорогой ценой – они стали неспособными к какой-либо руководящей роли в Германии, как и среди восточных областей, присоединенных к той же короне.

Принцип религиозной свободы непосредственно после заключения мира не принес заметных успехов. Противохристианская система государственного вероисповедания, принудительного, подлежащего полицейскому надзору, не была отменена, хотя эта официальная религия и получила право выражаться в виде не одной католической, но и лютеранской, или реформатской, Церкви. Однако косвенно был сделан большой шаг вперед: плохо или хорошо, охотно или против воли, но правительство начало повсюду упразднять авторитет духовных властей. Этого требовала государственная необходимость, расчет, но, вместе с тем, это было знамение времени, веяние нового духа, неудержимо пролагавшего себе путь.

Государственные и, еще более очевидные, экономические воззрения выступали на первый план. Их выдвигала страшная нужда, порожденная опустошительной войной и заслонявшая собою всякий церковный вопрос. Это выражалось очень ярко в литературе, а собственно прогресс знаменуется лучше всего тем фактом, что папа Иннокентий X (1644–1655 гг.) протестовал против заключенного мира будучи в одиночестве. Этот протест выразился в булле Zelo Domus Die (20 ноября 1648 г.), в которой содержится целый поток грозных, но суетных слов против последних союзов и соглашений, противозаконных, напрасных, недействительных, губительных и проклятых, а потому будто бы ничтожных и необязательных.

[ZHAN]

Этот мир, называемый Вестфальским (по положению двух городов, в которых он был заключен), или, вернее сказать, те политические условия, которые были определены этим договором, был тем значительнее для Германии, что в течение предшествовавших тридцати лет Франция пережила свои последние потрясения, а затем в течение короткого промежутка времени сплотилась в национальное незыблемо стойкое целостное государство под твердой монархической властью, составляя резкую противоположность расчлененной, полной розни Германии.

[ZHAN]

Людовик XIII (1610–1643 гг.), сын Генриха IV от его второго брака с Марией Медичи, был еще только девятилетним ребенком, когда преступление Равальяка возвело его на престол. Его мать Мария, женщина без выдающихся способностей, происходившая из дома, привыкшего к различным политическим ситуациям, приняла на себя регентство. Но знать, во главе с Конде, первым из принцев крови, настойчиво предъявляла свои права на участие в новом, естественно еще слабом правлении.

В эту эпоху аристократия повсюду отличалась весьма воинственным настроением и каждая политическая партия, как это бывает обычно в переходные времена, полагала, что монархическое начало уже отжило свой век. Это мнение основывалось на том, что на всех европейских престолах находились весьма посредственные правители. Королева Мария пыталась умерить возраставшие притязания знати раздачей щедрых пенсий и губернаторских мест, осыпала недовольных всевозможными милостями, вызывая насмешливое замечание о том, что она тушит пожар маслом. Успехи, достигнутые финансовыми и административными мерами предыдущего царствования, вскоре снова были сведены на нет. Сюлли, как человек независимых убеждений и независимый по своему положению, устранился от дел. Внешняя политика Генриха IV стала тоже меняться, склоняясь в пользу Испании. Между тем, гугеноты требовали подтверждения своей безопасности, так как не испытывали доверия к личности главы государства.

Повсюду господствовало брожение и недовольство. Парижский университет и парламент выражали открытую оппозицию папе и иезуитским доктринам. Впрочем, дело не доходило еще до применения оружия. Правительство заключило в С.-Менегу соглашение с главами оппозиции и созвало съезд сословных чинов, на который явились 140 представителей от духовенства, 132 от дворянства и 192 от третьего сословия. Это собрание состоялось в Париже в октябре 1614 года. Оно было последним в истории старой Франции, вплоть до рокового собрания 1789 года, положившего начало новой эпохи. Необходимость реформ и благоприятная для этого ситуация были очевидны.

Третье сословие наглядно доказывало расхищение государственной казны дворянством, а также настаивало на монархическом принципе управления, которому противоречило учение иезуитов. Король получал свою власть лишь от Бога, и потому никто не имел права освобождать его подданных от присяги – это обязывались признавать под присягой каждый служащий и каждое духовное лицо при вступлении в должность.

Но дворянство и духовенство объединились против третьего сословия. Здесь впервые обнаружилась та бездна, которая начала разделять эти классы общества. Первые одержали верх, и духовенство стало требовать применения постановлений Тридентского собора, то есть возобновления религиозной борьбы. Среди клерикальных ораторов выделился еще очень молодой епископ Люсонский, Жан Арман дю Плесси Ришелье. При таком обороте событий недовольство послужило на пользу принцу Конде, преследовавшему, впрочем, эгоистические цели.

Парижский парламент передал правительству предложения в духе политики Генриха IV, настаивая на поддержании старых союзов, мирных эдиктов и королевского господства. Это привело к вооруженному восстанию, организованному принцем и частью дворянства при поддержке со стороны гугенотов. Однако мир был опять восстановлен, и регентша настояла на весьма важном принципиальном условии, характеризующем направление ее политики. Она устроила испанские браки, помолвив молодого короля со старшей дочерью Филиппа III, инфантой Анной, а свою дочь Елизавету с инфантом Филиппом.

[ZHAN]

Но в оппозиции Конде был один пункт, который мог привлечь на его сторону и дворянство, и большинство народа, а именно – всеобщая ненависть к всемогущему любимцу королевы, маршалу д’Анкр.

Это был наглый выскочка, итальянец Кончини, жена которого, Леонора Дози, была привезена Марией Медичи в качестве камер-юнгферы из Италии. Кончини при помощи своей жены сумел втереться в доверие регентше и сделался необходимым для нее человеком. Он был осыпан всевозможными милостями и богатствами, и даже ни разу не обнажив меча, удостоился звания французского маршала.

Он знал, куда метит Конде со своей партией, и поспешил предупредить удар, арестовав принца. Но в то же время он нажил себе врага в лице юного короля, с которым позволял себе обращаться высокомерно, подобно всем выскочкам, считая его совершенно незначительной личностью.

Однако Людовик, хотя и не обнаруживал еще особой склонности к серьезным занятиям, не был безответен, как предполагал Кончини. Более того, у него был свой фаворит, Альбер де Люин, человек отнюдь не ничтожный и не менее Кончини стремившийся к власти.

Альбер де Люин всецело поддерживал короля, который был уже объявлен совершеннолетним. Партии заставили парламент сделать это, чтобы иметь возможность прикрываться его именем.

Совестливость тогда была не в моде. Со времен Екатерины Медичи все было дозволено там, где речь шла о власти, и Кончини был предательски застрелен на подъемном Луврском мосту, когда шел, ничего не подозревая, к королю. Людовик, как было оговорено, показался у окна в знак своего одобрения убийцам.

«Теперь я король!» – воскликнул он по совершении дела, как гласила молва.

Королева-мать тоже была арестована и сослана в Блуа (1617 г.).

После этих событий оппозиция всюду сложила оружие и обещала быть верной молодому королю.

[ZHAN]

Но место маршала занял теперь другой любимец, товарищ игр короля, де Люин, и поэтому положение нисколько не улучшилось, а недовольное дворянство собралось вокруг королевы-матери, которая тайно бежала из Блуа и издала манифест, в котором изложила свои жалобы и жалобы дворянства в отношении господствующей партии. Она заняла влиятельное положение, и часть гугенотов присоединилась к ней, тем более, она дружила с испанцами.

Но король и его любимец отважились на решительный шаг. Опираясь на популярность королевского авторитета, они вступили в открытый бой и освободили при этом принца Конде. Мятеж был подавлен: королевские войска одержали победу, сначала в Нормандии, потом на Луаре.

Затем состоялось примирение, Мария Медичи вернулась ко двору, а вожаки восстания, Майень и Эпернон, пользовавшиеся ею как орудием, тоже сложили оружие (1620 г.).

[ZHAN]

В это время – это был год битвы при Белой горе – королевский совет во Франции счел нужным заняться вопросом о политике, которой государству следовало придерживаться в свете разразившейся в Германии войны.

Католическое направление взяло верх. Тогда гугеноты, знавшие, что могущественная придворная партия ищет их гибели, причем, естественно, с подачи папского нунция, снова взялись за оружие.

Они располагали значительными силами. Под их влиянием находились около 700 церковных округов и более 200 крепостей. На их стороне также было до 4000 дворян. Войска насчитывали до 25 000 человек. Но единства в их партии не было, и они не были убеждены, правильна ли их наступательная политика и позволительна ли она в нравственном отношении.

Король, выступив с де Люином в поход (1620 г.), вскоре одержал верх, но затем потерпел поражение при Монтобане и был вынужден отступить после трехмесячной тщетной осады этого города (ноябрь 1621 г.).

В том же году умер де Люин, и в следующем, 1622 году в Монпелье король заключил мир с гугенотами. В общих чертах этот мирный договор был повторением Нантского эдикта. В нем не упоминалось только о крепостях, но фактически они оставались в прежнем владении, и поэтому гугеноты продолжали представлять собой государство в государстве.

[ZHAN]

При таком слабом правительстве Франция сохраняла еще долгие годы хорошие отношения с Испанией, несмотря на то, что это государство начинало занимать угрожающее по отношению к ней положение благодаря тому, что присоединение Пфальца обеспечивало испанцам связь с Нидерландами, а несогласия между католиками и протестантами в Граубиндене также служили на пользу испанской короне. Таким образом, Францию теснили с одной стороны австрийцы, с другой – испанцы, и они вынудили ее подписать договор (сентябрь 1622 г.), по которому оба Габсбургских дома имели право проводить свои войска через Велтелину, что устанавливало непосредственную связь между австрийскими землями и герцогством Миланским, соединяя в одну неразрывную территорию все владения Габсбургов.

Это было то самое время, когда возможность супружества между принцем Уэльским и испанской инфантой была предметом раздумий французских политиков, возбуждая также материнскую ревность королевы-матери. Все это повлекло изменение состава кабинета министров в 1624 году. В состав нового кабинета под председательством Ла-Вьёвиля вошел также епископ Люсенский, называвшийся уже с 1622 года кардиналом Ришелье и вступавший теперь в свою великую роль в истории Франции и судьбах всей Европы.


Ришелье родился в 1585 году в Париже. Отец его принадлежал к сторонникам Генриха III и сначала готовил своего сына к военной карьере. Но молодой человек предпочел духовное поприще, открывавшее более широкую арену для его блестящих дарований. В 22 года он был уже епископом, а когда ему не исполнилось еще и 30 лет, его пригласили в министерство. Далее, на 40-м году жизни он вступил в совет и вскоре сделался душой и главой правительства.

Испанцы тотчас же почувствовали, что иностранной политикой Франции правит теперь твердая рука. Ришелье следовал идеям Франциска I и Генриха IV, поддерживал Нидерланды, устроил брак сестры короля принцессы Генриетты Марии с наследником английского престола, послал в Граубинден войска, которые восстановили там Status quo ante.

Для заключения вышеупомянутого брака требовалось папское разрешение, испрашивая которое Ришелье намекнул папе, что король, в случае нужды, обойдется и без него. Возможно, он считал, что исполняет свой священный долг перед Церковью, возвеличивая Францию всякими возможными способами, даже ценой союза с еретиками. По крайней мере, он давал так понять, когда ему намекали, что следовало бы позаботиться и о церковных интересах. Но он был столь истым государственным человеком, что, вероятно, придавал значение церковным делам лишь настолько, насколько этого требовали государственные интересы и его политические планы.

Подобно всем великим государственным деятелям, он не отделял внутренних дел от внешних. Его взгляды на внутреннюю политику как необходимую основу для успешных внешних сношений были ясны, просты и проникали в глубь вещей. Он понимал действительность со всей безошибочностью логики, изучая то, что происходило в последние пятьдесят лет не только во Франции, но и в остальном мире. В программе его было намечено:

«Безусловное подчинение всех, при твердом правительстве, знающем, чего оно хочет, признание государственной цели превыше всякого другого соображения. Награда или кара только согласно этому взгляду. Повиновение государя папе в духовных делах, ради того, чтобы иметь право не допускать его вмешательства в дела светские. Дворянству подобает нести военную службу, судьям – разбирать судебные дела. Этим исчерпывается их компетентность».

Народ должен чувствовать свои тяготы, но слишком обременять его не следует. Ришелье задумывал постепенно заменить всю знать, преследовавшую лишь свои личные интересы, чиновниками на жалованье, настоящими органами правительственной власти.

Значение Ришелье выступает из простого перечня событий. Он встретил первое сопротивление со стороны гугенотов, которые решительно не понимали своих выгод в это время. Без сомнения, они не могли не волноваться, если паписты и сам папа интриговали против них в правительстве, жестоко пользуясь успехами своей партии в соседних государствах. Однако Ришелье вел войну с ними на иной лад. Он нашел союзников в лице Англии и Голландии, заставив собрание нотаблей в Фонтенбло (сентябрь 1625 г.) одобрить до известной степени его политику.

Осадив гугенотский приморский город Ла-Рошель английскими и голландскими судами, он вынудил его жителей просить мира, чему должны были последовать и остальные гугеноты, потерпев поражение и на суше. Но в отличие от папистов, требовавших и в этом случае полного уничтожения гугенотов, Ришелье согласился на посредничество Англии и предложил им весьма приемлемые условия.

Но он не был еще полным хозяином в королевском совете. Все еще могущественная папистская партия, главой которой был патер Беруль, навязала ему мир с Испанией, заключенный в Барселоне, с помощью тайной интриги, проводившейся без ведома не только Ришелье, но и всего совета. При этом, относительно Велтелины, было решено восстановить положение 1617 года, то есть бывшее до преобладания Габсбургов (1626 г.).

Положение Ришелье было поколеблено, знать была недовольна новым направлением правительства и организовала заговор, душой которого был маршал Орнано, уроженец Корсики. Заручившись содействием вероятного наследника престола (Людовик был еще бездетен), брата короля, герцога Орлеанского Гастона, заговорщики намеревались избавиться от министра. Принц Конде также принимал в этом участие, но Ришелье предупредил удар. Опираясь на расположение к нему короля, Ришелье приказал внезапно арестовать Орнано и отправить его в Венсен. Один из второстепенных персонажей заговора, граф Шале, был казнен, а Орнано умер своей смертью в заключении.

Заговорщики, в особенности же ничтожный принц, которому приходилось быть их главой, были устрашены. Король и его мать приветствовали кардинала как победителя. А он не замедлил воспользоваться этим моментом для государственной пользы, призвав к себе на помощь собрание нотаблей (1627 г.), которому предложил организовать постоянное королевское войско, численностью 20 000 человек. Угадывая его намерения, собрание постановило, что каждый виновный в вооруженном восстании против короля подлежал без дальнейшего судебного разбирательства лишению своей должности, а затем, при доказанности преступления, отвечал за него жизнью и имуществом. Этим постановлением устанавливалось, что государственные крепости и всякая вооруженная государственная сила должны были оставаться исключительно в руках короля.

Гугеноты поднялись еще раз, при тайной поддержке других недовольных, жалуясь на нарушение условий последнего мира. Город Ла-Рошель стал снова центром восстания. Англия, конфликтовавшая с Францией, помогала гугенотам. Но отправленная ею экспедиция, под командованием герцога Бекингема, любимца короля английского, Карла I, потерпела неудачу. При выполнении этой трудной задачи герцог оказался не на высоте: его атака на укрепление острова Ре, господствовавшего над гаванью Ла-Рошели, была отбита, и английский флот был вынужден отплыть обратно.

Людовик XIII, который не был трусом, и Ришелье подошли к городу с внушительным войском. Осажденные защищались с изумительным геройством. Английская эскадра подвезла им продовольствие, но не могла выгрузить его потому, что Ришелье заградил вход в гавань плотиной. Повторная попытка англичан оказалась столь же неудачной. Но город выдержал четырнадцатимесячную осаду и сдался лишь тогда, когда нависла серьезная угроза голода (1628 г.). Ришелье, как великий политик, предоставил частным лицам возможность пользования всем их имуществом и свободное отправление их религиозных обрядов, но гордая муниципия Ла-Рошели была уничтожена, стены города были разрушены, все привилегии его отняты.

Восстание гугенотов в Севеннах было тоже подавлено, причем Ришелье обошелся сурово с сопротивлявшимися и милостиво пощадил сдавшихся добровольно. У гугенотов были отобраны и их крепости, «государству в государстве» положен конец, но Нимским эдиктом (1629 г.) подтверждались все остальные статьи Нантского договора, и всем, даже вождям, герцогам Рогану и Субизу, была объявлена амнистия, имущество церкви и частных лиц было возвращено по принадлежности.

[ZHAN]

В этот раз за правое дело Франции и прогресса боролись не гугеноты, вожди которых заключили тайный союз с Испанией, заклятым врагом евангелического учения, а министр, который, одержав победу, не подражал папистам. Он примирился с гугенотами, даровав им, взамен защиты, которую они искали в своей собственной силе, защиту права и государственного порядка.

Спор за Мантуанское наследство после смерти последнего Гонзага (1627 г.) дал Ришелье повод к жесткому направлению французской политики против Габсбургов.

Венский и Мадридский дворы, одурманенные своими успехами в Германии, соединились с герцогом Савойским для завоевания области, более не принимая во внимание законных прав французского кандидата, герцога Невера; но Ришелье увидел в сложившейся ситуации возможность сломить обременительное для всей Италии преобладание испанцев в этой стране и решился действовать очень энергично. Среди зимы (февраль 1629 г.), несмотря на не оконченную еще войну с гугенотами, французская армия под командованием самого короля перешла через Мон-Женевр, выручила осажденный испанцами важный город Казале, соединила несколько испанских владений – Геную, Мантую, Флоренцию, Венецию – в один союз и принудила примкнуть к нему и герцога Савойского.

В это время был подписан мир с гугенотами, и Ришелье, узнав о вторжении в Италию 20 000 имперцев, в то время как испанцы, под командованием одного из лучших своих генералов, Амброзио Спинолы, угрожали снова обложить Казале, выступил лично в новый поход, имея в виду и большую политическую задачу, причем взяв на себя обязанности главнокомандующего. В марте 1630 года французы прибыли в Сузу. Они взяли Пинероло, Салуццо, Казале. Имперцы успели овладеть Мантуей, но перевес все же оставался на стороне Франции, занявшей все проходы в Италию.

[ZHAN]

В этой борьбе против габсбургского владычества интересы Франции совпадали с интересами Швеции, и Франция оказала большую поддержку Густаву Адольфу. Противники Ришелье негодовали на него за содействие королю-еретику и делу ереси в Германии, причем во главе недовольных министров стояла королева-мать. Как и всякая посредственность, привыкшая повелевать, она негодовала на власть человека, которого, как ей казалось, она сама вывела в люди. Она, надеясь на свой материнский авторитет, попыталась отдалить сына от ненавистного ей министра и полагала, что уже достигла своей цели. Враги кардинала уже поздравляли ее, называли его преемника, но Людовик XIII, на мгновение усомнившись, не захотел расстаться с Ришелье.

Французские историки, описывая забавные подробности, метко окрестили этот день «днем одураченных» (la Journee des Dupes).

Людовик XIII, робкий, сознававший свою умственную зависимость, слабый и телом и духом, далеко не речистый, понимал, однако, достоинство своего сана, чувствуя в то же время потребность опоры в человеке сильном, который был бы способен один нести бремя правления, опираясь на свой ум и силу воли. Согласившись с мнением своего министра, Людовик предложил матери переехать в Мулен. Попытки примирить ее с сыном были тщетными. Вместе с ней покинул двор и герцог Орлеанский.

Завязалась новая испанская интрига: королева-мать бежала из Компьена, где жила под своего рода надзором, в Испанские Нидерланды. Но победа осталась за кардиналом, и он еще решительней стал добиваться воплощения своих политических целей.

Противники Ришелье избрали Брюссель центром своих действий. Герцог Орлеанский вступил в союз с Испанией и герцогом Лотарингским с целью низвергнуть французское правительство с помощью мятежа в самой Франции.

В это время фландрские, немецкие и польские наемники собирались у Люксембурга для вторжения во Францию, где поднял знамя мятежа губернатор Лангедока, герцог Генрих Монморанси.

Король выступил лично против Лотарингии и разогнал собранное там войско.

Предприятие самого принца Орлеанского окончилось еще плачевнее. Он вторгнулся во Францию, объявив себя «главным наместником короля, назначенного для искоренения злоупотреблений, введенных кардиналом Ришелье». Но этот манифест произвел мало впечатления, а войска принца вместе с примкнувшим к ним отрядом герцога Монморанси были разбиты у Безьера (1632 г.) маршалом Шомбергом; сам Монморанси при этом был ранен и взят в плен. Область была усмирена без особого труда, и Ришелье приготовился нанести решительный удар своим противникам.

[ZHAN]

Брат короля был прощен, но тому, кто поднял вместе с ним оружие против короля, пощады не было. Просьбы всей знати, провинций, самого герцога Орлеанского, папского нунция и даже высокое происхождение виновного не поколебали Ришелье. Тулузский парламент вынес приговор, по которому деяние подсудимого признавалось как открытое возмущение и оскорбление Его величества, – и последний из рода Монморанси был казнен во дворе тулузской ратуши (октябрь 1632).

Герцог Орлеанский, обесчещенный казнью самого именитого из своих приверженцев, которого он не смог спасти, возвратился в Брюссель, чтобы возобновить оттуда бесплодные попытки поколебать власть Ришелье, который достиг к тому времени апогея своего могущества в государстве и пожинал плоды последней победы.

Тем временем в Германии продолжалась война. Густав Адольф погиб в зените своей победоносной карьеры, очищая дорогу для Ришелье, который мог теперь идти к цели, не тратя на то больших средств. Мужественный шведский король умел отстаивать свою самостоятельность против Франции, не делая ей никаких дальнейших уступок. Теперь Ришелье мог соразмерять обещания своей помощи со своими выгодами и заставлять всех платить Франции за ее услуги. Продление войны в Германии входило в его расчеты, а она затягивалась именно благодаря тому, что католическая партия, император и курфюрсты не соглашались на единственное средство, которое могло умиротворить страну и сплотить население против одного общего врага, – средство это состояло в отмене «Восстановительного (реституционного) эдикта».

Первым успехом Франции было взятие Лотарингии. Герцог Орлеанский был женат на одной из дочерей герцога Лотарингского, Карла IV. Ришелье требовал расторжения этого брака, и Людовик сам вторгнулся в Лотарингию. В сентябре 1633 года он вступил в Нанси, а герцог в ожидании лучших времен предложил свои военные услуги императору.

Излишне описывать все извороты боевой и дипломатической политики, заправилами которой были кардинал и его советник, умнейший и влиятельный капуцин, отец Жозеф, самый замечательный из монахов-политиков того века. Все эти интриги, мины и контрмины окончательно встали на службу планов этих лиц, хотя и принадлежавших к духовному сану, но озабоченных лишь государственными интересами, а никак не церковными.

[ZHAN]

Франция вступила в открытую борьбу с Испанией в 1635 году. В мае прибыл в Брюссель ее герольд с объявлением войны. Французские войска сначала не могли равняться силами с хорошо обученной, закаленной в боях немецкой армией. После смерти герцога Веймарского Бернарда, геройские подвиги которого послужили им на пользу (сам он умер слишком рано для того, чтобы занять то высокое и самостоятельное положение, которое могло бы удовлетворить), его войска и распоряжавшееся ими независимое военное государство приняли на себя его обязательства и встали на сторону Франции (1639 г.).

Именно в это время, во время войны с Испанией, Ришелье проявил все свое грозное могущество. Он удержал свое положение в Италии и успел собрать французский флот настолько быстро, что мог уже одерживать случайные победы над испанцами и, в соединении с голландскими морскими силами, преградил Испании подступы к Нидерландам.

Особенно роковым для Испании был 1640 год. Разрозненные части Пиренейского полуострова не успели еще слиться воедино, и герцог Оливарец, главный министр Филиппа IV, не мог действовать столь же успешно, как Ришелье, хотя преследовал почти одинаковые с ним цели.

При рекрутском наборе в Каталонии жители этой провинции взбунтовались и отмежевались от Испании в надежде найти опору во Франции. Для подавления этого мятежа испанское правительство обратилось за помощью к португальскому дворянству, но португальцы, вместо ожидаемой от них помощи, нашли этот случай слишком удобным для того, чтобы сбросить и с себя ненавистное испанское иго. Они предложили корону самому богатому и знатному из своих территориальных владельцев, герцогу Браганца, утверждая, что имеют простое средство заставить его принять ее. Им было достаточно провозгласить его королем, даже против его воли, потому, что одно объявление его претендентом на престол было способно озлобить кастильцев никак не менее, чем сам факт захвата короны. Эти доводы заставили Браганца согласиться, и переворот совершился без затруднений. В декабре 1640 года герцог был принят в Лиссабоне, как король, и Португалия, подобно Каталонии, была признана Францией как самостоятельная держава.

Всепроникающая, всеобъемлющая политика Ришелье оставила свой след даже в Англии и Шотландии.

Ришелье победил всех врагов, пользуясь для своих действий, в Италии – враждой к испанскому преобладанию, в Германии – религиозными неурядицами, в Испании – стремлением областей к обособлению. В самой Франции восторжествовали монархические идеи и все покорялось воле Ришелье.

С 1631 года во Франции уже существовала академия, занятая разработкой французского языка и образованная по указанию Ришелье из кружка литераторов, сообщавших друг другу свои произведения. В том же году, по его почину, стала издаваться первая газета «Gazette de France», выходившая еженедельно, среди сотрудников которой состоял сам король.

Ничто не ускользало от внимания министра, и кары его настигали виновных прежде, нежели те могли это заподозрить.

«Понятие о недосягаемой государственной власти висело как обнаженный меч Дамокла над всеми врагами Ришелье», – говорит немецкий историк, описывая эту эпоху. Все служило ему и его цели: великолепие, которым он окружал себя, его свита, состоящая из молодых дворян, военный конвой, сопровождавший его по дороге из Рюэля к королевскому дворцу, роскошные постройки, которые он возводил в Париже, а равно как и затруднительность доступа к его особе, впрочем, весьма естественная при его загруженности.

Нашелся еще один глупец, возмечтавший низвергнуть всесильного министра, молодой человек, которого сам Ришелье приблизил к королю: маркиз Сен-Марс. Надеясь на расположение Людовика, он организовал заговор, в котором опять приняли участие герцог Орлеанский, граф Суассон и Испания. Копия с плана этого заговора попала в руки кардинала, каким путем – неизвестно. Согласно этому документу, Франция обязывалась возвратить свои прежние завоевания и вступить в союз с Австрией и Испанией против общих врагов.

Король предоставил дело законному ходу, и оба зачинщика, Сен-Марс и де Ту, были казнены (1642 г.).

[ZHAN]

4 декабря 1642 года скончался сам Ришелье, дожив лишь до 58 лет. Он говорил, что у него никогда не было других врагов, кроме врагов самого государства.

Правая рука кардинала, отец Жозеф, умер еще раньше своего патрона.

Король, при всей своей ограниченности, произнес ему наилучшую эпитафию: «Не стало великого политика!» – сказал он, получив известие о кончине министра, создавшего нынешнюю Францию, – но не прибавил к этому ни одного слова личного сожаления.

Он переносил опеку кардинала, как переносил все, даже саму жизнь, доставлявшую мало радости ему, болезненному, грустному человеку, который тоже вскоре умер, всего через несколько месяцев после Ришелье (май 1643 г.), со словами псалмопевца на устах: «Taedet animam meam viae meae» («Тяжка душе моей жизнь моя»).

Ему надо поставить в заслугу то, что он, неспособный быть великим, охотно терпел возле себя величие своего преданного слуги, которому предоставлял полную свободу действий.

[ZHAN]

Оба они сошли со сцены, но осталось дело, созданное царственным именем одного из них и царственным умом другого. Особенное счастье, покровительствовавшее кардиналу в течение его изумительной карьеры и среди постоянно угрожавших ему опасностей, проявилось и в том, что у короля после двадцатидвухлетнего бесплодного брака родился дофин (1638 г.) Людовик XIV, вступавший теперь на престол пятилетним ребенком, но которому предстояло весьма продолжительное царствование (1643–1715 гг.) и знаменательное для истории всего мира.

Чувствуя приближение смерти, Людовик XIII позаботился об устроении порядка правления. Он заставил будущую регентшу, супругу свою Анну, и приставленного к ней в качестве генерального правителя герцога Орлеанского подписать декларацию, согласно которой они были обязаны не предпринимать ничего без предварительного согласования с королевским советом, членов которого он избрал сам. Руководящая роль в этом совете была предоставлена Джулио Мазарини, на которого еще Ришелье указывал королю как на человека, способного продолжать дело, начатое им, кардиналом.

Мазарини, возвысившийся на службе у папы, придерживался уже и тогда французской партии. Затем, переехав во Францию, он стал разделять взгляды всевластного министра или подчиняться им. В последнее время он прочитывал кардиналу все приходящие депеши, писал его решения, усваивая при этом его идеи. Благодаря Ришелье он получил сан кардинала, и этот новый кардинал, ловкий и вкрадчивый, был в личном плане значительно приятнее старого короля, а при наступившей перемене правления, от которой все ждали полных преобразований, сумел отстоять свое положение благодаря той же вкрадчивости и итальянской сметливости.

Королева Анна, присягая на соблюдение декларации, втайне протестовала против нее. По соглашению с герцогом Орлеанским, принцем Конде, давно уже не причинявшим никаких затруднений правительству, и парламентом, который был бессилен при Ришелье и теперь охотно пользовался возможностью играть снова значимую роль, королева сложила с себя всякие обязательства по соблюдению неугодных условий буквально через несколько дней после смерти мужа.

Анна Австрийская была испанской принцессой, и все ждали, что ее политика будет отличаться испанско-католическим направлением. К общему удивлению, этого не случилось. Она оставила Мазарини во главе дел, в которые он был посвящен лучше всякого другого, и доказала, что ставит обязанности матери французского короля выше родственных соображений испанской принцессы. Епископ Бовэсский, надеявшийся стать во главе правления, получил вместо этого приказ отправиться в свою епархию.

Мазарини шел по следам Ришелье в отношении международной политики и не уступал ему в искусстве вести мирные переговоры, а также и плести интриги, которые при этом оказывались полезными. Это искусство потребовалось ему почти сразу, но новому министру также и сопутствовала удача.

В самом начале нового царствования герцог Энгиенский, сын принца Конде, одержал блистательную победу над испанцами в Арденнах, при Рокруа. Вслед затем был взят Диденгофен, а для действий в Германии Франция нашла в виконте Тюренне военачальника, не уступавшего лучшим из немецких вождей, Иоганну фон Верту или фельдмаршалу Мерси. В 1646 году французские войска, соединясь со шведскими, и под командованием Врангеля вторглись в Баварию. Они принудили старого курфюрста к заключению отдельного перемирия. Выше было уже указано, почему был выгоден для французов мир, заключенный королем Людовиком XIV и императором Фердинандом в Мюнстере 24 октября 1648 года.

[ZHAN]

В этом договоре было особенно важно то, что не было в явном виде отражено в его статьях: видимый упадок испанского могущества, поворотной точкой для которого следует считать продолжительное правление Филиппа IV (1621–1665 гг.). Этот век был также ознаменован появлением Кальдерона и Мурильо – величайших гениев среди испанских поэтов и художников. Сам Филипп IV был неравнодушен к благородным искусствам, но он истощил свою страну несчастной войной, прямо противоречившей истинным интересам государства и тянувшейся для Испании более тридцати лет. Это была война габсбургская, война завоевательная во имя католической Церкви или католической системы.

Испанские войска шли в Германию и Италию с высокомерным притязанием на водворение везде испанского или испано-австрийского владычества. Свою победу при Белой горе, объяснимую слабостью противника, они приписывали силе молитвы сопровождавшего их кармелитского монаха. Они сохраняли за собой свою старинную славу и к прежнему гордому ряду имен таких военачальников, как Колонна и Кордова, Пескара, Лейва, Альба, Фарнезе, присоединялись теперь не менее знаменитые имена Спинолы и Ла-Фуенте.

Но эти силы истощались при выполнении тройственной задачи: удержать положение испанцев в Италии, возвратить императору его господство в Нидерландах и помочь ему одолеть Германию, обратив вновь в католичество ее северные области. При начавшейся уже к тому времени войне с Францией (1635 г.) положение стало совершенно безвыходным. Оливарец, до этого управлявший государственными делами, был удален в 1643 году, но упадок продолжался и при его преемнике, дон Люисе де Гаро.

Для возвращения Португалии Испанской короне не было сделано ни одной серьезной попытки. Французы снова показались по эту сторону Пиренеев, и в то время, как испанско-имперская армия шла к Парижу, как было упомянуто выше, французские войска (1646 г.) твердо засели в Лотарингии и Эльзасе – на востоке, на севере – в Артуа, на юге – в Русильоне и Каталонии. Они одерживали победы и на море после соединения с голландцами. Герцог Энгиенский взял Дюнкирхен, а принц Оранский, Фридрих Генрих – Зас-де-Гент и Гульст. Гордая Испания должна была считать счастьем для себя возможность заключить 30 июня 1648 года с Нидерландами «вечный мир», чем был положен конец восьмидесятилетней борьбе.

По этому договору, подписанному в Мюнстере, Испания была вынуждена признать полную независимость Соединенных Нидерландских Штатов и сделать территориальные уступки, зато она была свободна действовать против французов, которые не соглашались на мир, несмотря на выгодные предложения со стороны Испании, и именно теперь (1647 г.) намеревались отнять у нее лучшее из ее итальянских владений – Неаполь.

[ZHAN]

И в этом случае проявилась слабость основ испанского владычества в Италии. На него смотрели здесь лишь как на чужеземное иго. Налог на предметы первой необходимости, введенный при общей нужде и в неурожайный год, послужил к вспышке мятежа в Палермо (май 1647). Впрочем, это движение было подавлено испанскими властями без особого труда. Но в Неаполе дело приняло серьезный оборот. И здесь вице-король, дон Родриго Понс де Леон, герцог Аркосский, обложил налогом зерно и плоды.

Пустая ссора на базаре из-за опрокинутой корзины со смоквами послужила сигналом к восстанию (7 июля), с которым вице-король был не в силах справиться. Толпа выбрала своим главой рыбака из Амальфи, Томазо Аниелло, или Мазаниелло, как его называли обыкновенно. И Св. Петр был простым рыбарем… Этот Мазаниелло творил суд и расправу на Толедской площади. Он отбил вылазки испанцев из замка дель-Уово, в котором укрылся вице-король. Дело кончилось соглашением, по которому налоги должны были уплачиваться в размере, установленном еще при Карле V. В случае необходимости, для обложения новыми налогами требовалось согласие на то городского совета и народных представителей. До утверждения этого договора королем народ решил оставаться вооруженным.

Эта толпа, как и новый ее «генерал-губернатор» Мазаниелло, не могла быть, разумеется, на высоте своего положения и предалась дикому произволу. Мазаниелло, ослепленный удачей, дошел до действительного психического расстройства. Увлечение толпы им скоро остыло, и она рукоплескала вице-королю, когда тот показался на улице сразу после убийства Мазаниелло, выполненного по его приказанию.

Однако столь же быстро наступила и новая реакция. В ту же ночь тело убитого, увенчанное лаврами, с мечом и фельдмаршальским жезлом, было перенесено в церковь дель-Кармине при громадном стечении народа, и восстание вспыхнуло снова. Вице-король вынужден был опять укрыться в замке, а вместо Мазаниелло выступил, на этот раз уже синьор, князь Масса. Испанский флот под командованием дон Жуана Австрийского стал бомбардировать город (октябрь), в то время как войска вице-короля сделали вылазку. Однако испанцы вынуждены были отступить, и главой восстания стал оружейник, Дженаро Анезе.

Он счел нужным обратиться к помощи извне, и на призыв его откликнулась Франция или, по крайней мере, знатный французский подданный, герцог Генрих Гиз. Он прибыл из Рима в Неаполь и принял здесь участие в делах той партии, которая учредила «королевскую неаполитанскую республику». В декабре того же года, действительно, прибыл французский флот, но он ушел обратно, ничего не достигнув. Вскоре и герцог Гиз покинул Неаполь. Испанская власть была восстановлена при условии замены бывшего вице-короля другим. Была объявлена амнистия на испанский лад: последний народный вождь, Анезе, был казнен, как только перестал быть страшным для испанского правительства.

Однако здесь, как и в Нидерландах, и в Португалии, и во всех других странах, испанское владычество не соорудило себе прочной основы – благорасположения подданных. Поэтому дни этого владычества были сочтены. Однако Европа мало выигрывала от того, что французская монархия окрепла теперь так, что могла занять место Испании в качестве всеобщего деспота. Вестфальский мир вознес Францию на такое положение и разжег в сердцах ее правителей жажду к территориальным захватам и расширению могущества, а не удовлетворил ее.

Как мы уже видели, продолжительная война ослабила немецкую нацию и надолго сделала ее неспособной к развитию в отношении действительной свободы. Одни Нидерланды вынесли из континентальной борьбы такой государственный строй, который давал им возможность впредь быть очагом и родиной свободы. Еще важнее был тот факт, что в Англии отменилась навсегда форма неограниченного монархического правления, остававшаяся неприкосновенной еще многие годы в остальных европейских государствах.