Американская империя

[ZHAN]

На национальной конференции Народной партии, прошедшей в 1892 г. в Сент-Луисе, была принята предвыборная программа. Текст ее преамбулы написал и прочитал собравшимся другой великий оратор движения – Игнатиус Доннелли:

«Мы собрались в центре страны, которую довели до грани моральной, политической и материальной разрухи. Коррупция охватила избирательную систему, законодательные органы, Конгресс, прикасается даже к судейской мантии. Народ деморализован… Газеты существуют на субсидии, или на них надели намордник; общественное мнение приглушено; бизнес – в прострации; наши дома заложены и перезаложены; трудящиеся доведены до нищеты, а земля сконцентрирована в руках капиталистов.

Городские рабочие лишены права организовываться для самозащиты; из-за приезжающих из других стран, доведенных до нищеты рабочих падают заработки; целая армия… создана для их отстрела… Плоды тяжкого труда миллионов нагло разворовываются для создания колоссальных состояний… Из одной и той же плодовитой утробы государственной несправедливости мы рождаем два класса – нищих и миллионеров».

Предвыборный съезд Народной партии в Омахе, прошедший в июле 1892 г., выдвинул кандидатом на пост президента США Джеймса Уивера, популиста из штата Айова, бывшего генерала Армии Союза. Теперь движение было привязано к избирательной системе. Его представитель Леонидас Полк сказал, что популисты могут

«сомкнуть руки и сердца и маршем идти к избирательным урнам, взять власть в свои руки, восстановить ее принципы, созданные нашими отцами, и руководить страной в интересах народа».

Уивер получил свыше 1 млн. голосов избирателей, но потерпел поражение.


Перед новой политической партией стояла задача объединения разных по интересам групп населения: северных республиканцев и южных демократов, городских рабочих и сельских фермеров, черных и белых. На Юге набирал силу Национальный альянс цветных фермеров, в котором было около 1 млн. членов, но его создали и возглавляли белые. В этой организации работали и чернокожие активисты, однако им непросто было убедить черных фермеров, что даже если экономических реформ удастся добиться, то негры получат равный доступ к их плодам. Чернокожие являлись сторонниками Республиканской партии – партии Линкольна, партии законов о гражданских правах. Они считали демократов партией рабства и сегрегации. Как пишет Л. Гудвин,

«в эпоху невероятных предрассудков белых [по отношению к чернокожим] лозунг обуздания «порочного монополизма корпорации» не являлся для черных фермеров тем спасательным кругом, которым он был для белых аграриев».

Часть белых считали, что необходима межрасовая солидарность. Одна из алабамских газета писала:

«Белые и цветные альянсы едины в своей войне с трестами, продвижении идеи создания фермерами кооперативных магазинов и производств, издания собственных газет, учреждения своих школ и влияния во всех вопросах, беспокоящих их как граждан, касающихся их лично или всех вместе».

Газета «Сентинел», официальный печатный орган «Ордена рыцарей труда» штата Алабама, писала:

«Демократия Бурбонов пытается подавить альянс давно известным окриком «ниггер». Однако теперь это не сработает».

Некоторые чернокожие, состоявшие в альянсе, также призывали к единству. Лидер альянса цветных фермеров штата Флорида сказал:

«Мы осознаем тот факт, что интересы цветного трудящегося и белого труженика одни и те же».

Когда в Далласе летом 1891 г. была образована Народная партия штата Техас, она стала межрасовой и радикальной организацией. Между белыми и черными происходили прямые и энергичные дебаты. Чернокожий делегат, активист ОРТ, недовольный туманными заявлениями насчет «равноправия», заявил:

«Если мы равноправны, почему шериф не призывает негров в присяжные? И зачем тогда вешать знак «для негров» в пассажирских вагонах? Я хочу рассказать своим людям, что собирается делать Народная партия. Я хочу им сказать, что при ней черная и белая лошадь будут работать на одном поле».

Белый лидер ответил на это, заявив, что от каждого округа в штате необходимо выставить делегата-чернокожего. «Они в такой же яме, как и мы». Когда кто-то предложил, чтобы были раздельные популистские клубы для белых и черных, которые могли бы «собираться вместе», белый руководитель альянса цветных фермеров P. M. Хэмфри возразил: «Так не пойдет. Цветные – часть народа, и должны быть признаны таковой». После этого двоих черных избрали в исполнительный комитет партии на уровне штата.

Негры и белые находились в разном положении. Чернокожие были в основном сезонными рабочими и разнорабочими, а большинство белых участников альянса составляли владельцы ферм. Когда в 1891 г. альянс цветных фермеров, добивавшийся повышения заработков до 1 долл. в день для сборщика, объявил о начале забастовки на хлопковых полях, Л. Полк, глава белого альянса, денонсировал это решение как наносящее ущерб состоявшим в этой организации фермерам, которым пришлось бы платить требуемое жалованье своим батракам. В Арканзасе стачку возглавил 30-летний чернокожий сборщик хлопка Бен Паттерсон, который в поисках сторонников ездил от плантации к плантации. Число этих людей росло, они вступали в перестрелки с отрядами белых. В результате убили управляющего плантацией, сожгли хлопкоочистительную машину. Паттерсон и его группа были схвачены, 15 человек застрелили.

На Юге солидарность между белыми и черными проявлялась отчасти во время выборов, результатом чего стало избрание нескольких негров на местных выборах в Северной Каролине. Белый фермер из Алабамы написал в 1892 г. в газету:

«Даст Бог, Дядюшка Сэм выставит штыки вокруг избирательных урн в «черном поясе» в первый понедельник августа, чтобы негры могли получить справедливое число голосов».

В конференциях третьей партии, проходивших в Джорджии, также принимали участие чернокожие делегаты: их было 2 человека в 1892 г. и 24 в 1894 г. В предвыборной программе Народной партии штата Арканзас говорилось об «угнетении независимо от расовой принадлежности».

Были и другие эпизоды проявления межрасовой солидарности. Л. Гудвин обнаружил в восточной части Техаса необычную коалицию чернокожих и белых официальных лиц: корнями она уходила в период Реконструкции и сохранилась до времени популизма. Правительство штата контролировалось белыми демократами, но в графстве Граймс негры занимали выборные посты в местной администрации и направляли своих законодателей в столицу штата. Должность секретаря окружного суда занимал чернокожий, заместители шерифа и директор школы тоже были черными. Устраивавший ночные налеты Союз белых людей использовал угрозы и убийства, чтобы расколоть коалицию, но, как отмечает Гудвин, на ее прочности «сказались долгие годы межрасового сотрудничества в графстве Граймс», и остается только размышлять об упущенных возможностях.

Расизм был силен, и Демократическая партия играла на этих чувствах, завоевывая поддержку со стороны многих фермеров из Популистской партии. Когда белые фермеры-арендаторы, не выдержавшие системы залогового удержания, изгонялись со своих земель и заменялись чернокожими, расовая ненависть только усиливалась. Южные штаты находились в процессе подготовки новых конституций (первым такой документ принял штат Миссисипи в 1890 г.), и в них предусматривались различные способы, не дававшие черным возможности участвовать в выборах и сохранявшие прочную сегрегацию во всех сферах жизни.

Законы, отнявшие право голоса у чернокожего населения из-за введения подушных избирательных налогов, имущественных и образовательных цензов, зачастую лишали и белую бедноту возможностей голосования. Политические лидеры Юга осознавали это. На конституционном конвенте в Алабаме один из них заявил, что хочет лишить права голоса

«всех тех, кто не подходит и не обладает достаточной квалификацией, и если это правило коснется белого в такой же степени, как и негра, то пусть так и будет».

Выходившая в городе Шарлотт (Северная Каролина) газета «Обсервер» рассматривала лишение гражданских прав как

«борьбу белого населения Северной Каролины за то, чтобы избавить себя от угрозы правления негров и белых представителей низшего класса».

Том Уотсон, лидер популистов в Джорджии, призывал к расовой солидарности:

«Вас держат дальше друг от друга, чтобы по отдельности лишать заработка. Вас заставляют ненавидеть друг друга потому, что в этой ненависти – залог финансовой деспотии, порабощающей и тех и других. Вас вводят в заблуждение и ослепляют, чтобы вы не могли увидеть, каким образом этот расовый антагонизм увековечивает денежную систему, делающую и тех и других нищими».

По мнению афроамериканского ученого Р. Аллена, рассматривавшего популизм в своей работе «Реформаторы поневоле», Т. Уотсон стремился заручиться поддержкой черных для партии белых. Нет сомнений в том, что, когда Уотсон счел эту поддержку постыдной и бесполезной, он стал столь же красноречивым сторонником расизма, сколь он был красноречив в его развенчании.

Однако Уотсон, должно быть, апеллировал к некоторым искренним чувствам белой бедноты, угнетение которой как класса давало ей почву для общих интересов с неграми. Когда молодому чернокожему проповеднику Г. С. Дойлу, выступавшему в поддержку избрания Т. Уотсона в Конгресс США, стала угрожать толпа линчевателей, он явился к последнему с просьбой о защите, и 2 тыс. белых фермеров помогли Дойлу избежать расправы.

Это были годы, которые показывают всю сложность классового и расового конфликта. Во время избирательной кампании Уотсона линчеванию подверглись 15 негров. В Джорджии после 1891 г. легислатура, контролировавшаяся альянсом, по словам Р. Аллена, «приняла больше анти-негритянских законопроектов, чем когда-либо за один год в истории этого штата». Однако в 1896 г. в программе Народной партии в штате Джорджия были осуждены линчевание и терроризм, в ней же содержался призыв к запрету на использование труда заключенных частными компаниями.

К. Ванн Вудворд отмечает уникальную особенность популистского движения на Юге:

«Ни до этого, ни после не было ситуации, когда две расы на Юге были столь близки друг к другу, как в период борьбы популистов за свои идеи».

Популистское движение также предприняло примечательную попытку создать новую и независимую культурную среду фермеров. Просветительское бюро альянса действовало по всей стране; с ним сотрудничали 35 тыс. лекторов. Популисты издавали множество книг и брошюр в собственных типографиях. К. Ванн Вудворд пишет:

«Из пожелтевших брошюр можно понять, что аграрные идеологи предприняли попытку дать своим соотечественникам новое образование, начав с основ. Отвергая «историю в том виде, в каком она преподается в наших школах» как «практически бесполезную», они взялись переписать ее или по крайней мере ее важнейшие страницы со времен древних греков. Не больше сожаления они испытывали и по поводу пересмотра основ экономики, политической теории, права и государственного управления».

Читательская аудитория популистского журнала «Нэшнл экономист» составляла 100 тыс. человек. Л. Гудвин насчитал свыше тысячи наименований популистской прессы, издававшейся в 90-х гг. XIX в. Тогда увидели свет такие газеты, как «Комрид», выходившая в хлопковом крае Луизианы, или «Тойлерс френд», выпускавшаяся в сельских районах Джорджии. В той же Джорджии выходила газета «Революшн». В Северной Каролине типографию популистов сожгли. В Алабаме печаталась «Ливинг трут». В 1892 г. в ее типографию проникли неизвестные, которые разбросали литеры, а в следующем году был совершен поджег, но печатный станок уцелел, и редактор продолжал издавать газету без перерыва.

В популистском движении родились сотни стихов и песен, таких, как «Фермер – это тот»:

…Фермер – это тот,
Фермер – это тот,
Тот, кто в кредит до осени живет.
Процент же столь велик,
Что чудо – жив мужик.
А кредитор – вот тот,
Кто все себе берет.
Фермер – это тот,
Фермер – это тот,
Тот, кто в кредит до осени живет.
В штанах полно прорех,
И жизнь его – сплошь грех,
Забыл он, что он тот,
Кто кормит весь народ.

Широкой популярностью пользовались книги, написанные лидерами популистов, например, «Богатство против общества» Генри Демареста Ллойда и «Школа финансов» Уильяма Харви (произвище Монетка). Алабамский историк того периода У. Г. Браун сказал о популизме, что

«ни одно другое политическое движение, ни в 1776 г., ни в 1860–1861 гг., не имело столь глубокого воздействия на жизнь Юга».

По мнению Л. Гудвина, если бы рабочее движение в городах смогло достичь того, чего популистам удалось добиться в сельских районах, т. е. «создать среди городских рабочих культуру сотрудничества, самоуважения и экономического анализа», то в США могло бы возникнуть великое движение за перемены. Однако между фермерами и рабочими возникали лишь сиюминутные, случайные взаимосвязи. Одни никогда безоговорочно не поддерживали интересы других. Тем не менее имелись признаки общего сознания, которое при иных обстоятельствах могло бы привести к единому и поступательному движению за перемены.

На основе тщательного изучения популистских газет Среднего Запада Н. Поллак приходит к выводу, что

«популизм видел себя классовым движением, аргументируя это тем, что фермеры и рабочие имели в обществе одинаковое материальное положение».

В редакционной статье журнала «Фармерс аллайанс» так говорилось о человеке, работавшем по 14–16 часов в день:

«Над ним измываются и морально, и физически. У него нет идей, есть лишь пристрастия; у него нет убеждений, есть лишь инстинкты».

Н. Поллак считает это доморощенной версией идеи К. Маркса об отчуждении рабочих от собственного человеческого «я» в условиях капитализма, и находит много других параллелей между популизмом и марксизмом.

Без сомнения, популисты, как и большинство белых американцев, в своих взглядах придерживались расизма и нейтивизма. Частью объяснения было то, что расовый вопрос для них был не таким важным, как проблемы экономической системы. Поэтому и в «Фармерс аллайанс» говорилось:

«Народная партия возникла не ради освобождения чернокожих, а ради освобождения всех людей… обретения индустриальной свободы для всех, без чего не может быть свободы политической».

Более важными, чем теоретические взаимосвязи, являлись популистские выражения поддержки конкретной борьбы рабочих. В выходившей в штате Небраска газете «Аллайанс-индепендент» во время большой забастовки на сталелитейном заводе Э. Карнеги появились такие строки:

«Все, кто заглянет глубже, увидят, что кровавая битва в Гомстеде была лишь эпизодом великого конфликта между капиталом и трудом».

В сельских районах многие сочувствовали походу безработных под руководством Дж. Кокси; в Оцеоле (Небраска) около 5 тыс. человек пришли на пикник-чествование Кокси. Во время Пульмановской стачки один фермер написал губернатору Канзаса:

«Можно не сомневаться в том, что почти все, если не все люди из альянса всецело поддерживают этих бастующих».

[ZHAN]

Помимо серьезных провалов в деле объединения интересов черных и белых, городских рабочих и сельских фермеров, имелся еще и соблазн избирательной политики – все это сошлось, чтобы покончить с популистским движением. Однажды заключив союз с Демократической партией во имя поддержки кандидатуры Уильяма Дженнингса Брайана на президентских выборах 1896 г., популисты утонули в море политики демократов. Груз стремления к победе на выборах заставил популистов заключать сделки с основными политическими партиями в городах. Если бы демократы выиграли, то популизм подвергся бы поглощению, если бы проиграли – распаду. Электоральная политика выводила наверх политических маклеров, а не аграриев-радикалов.

Среди радикальных популистов были те, кто это осознавал. Они видели, что слияние с демократами в попытке «победить» приведет к потере того, в чем они нуждались, а именно к поражению независимого политического движения. Они говорили о том, что широко разрекламированная идея свободной чеканки серебряных монет по существу ничего не изменит в капиталистической системе. Один техасский радикал заявил, что выпуск серебряных монет «не затронет все те условия, которые стали основой несправедливой концентрации богатства».

Г. Д. Ллойд отметил как-то, что выдвижение У. Дж. Брайана в качестве кандидата было частично оплачено Маркусом Дейли (представлявшим компанию «Анаконда коппер») и Уильямом Рэндолфом Хёрстом [(1863–1951) – издатель, крупный газетный магнат, один из зачинателей американской «желтой прессы»] (представлявшим интересы компаний, владевших серебряными рудниками на Западе). Он насквозь видел риторику Брайана, распалявшего 20-тысячную толпу на съезде демократов. («Мы обращались с воззваниями, а их с презрением отвергали; мы просили, а на наши просьбы не обращали внимания; мы умоляли, а они насмехались над нашими бедами. Мы больше не умоляем, не просим и не взываем. Мы бросаем вызов!») Ллойд с горечью писал:

«Бедняги подбрасывают шляпы в воздух в поддержку тех, кто обещает вывести их из дебрей по денежной тропе… Там люди будут 40 лет блуждать по валютным лабиринтам, как последние 40 лет блуждали вокруг да около законопроекта о тарифах».

На выборах 1896 г., во время которых популистов переманили на сторону демократов, кандидат от Демократической партии Брайан проиграл Уильяму Маккинли, поддержанному корпорациями и прессой. Это стало первым случаем массированного использования денег в избирательной кампании. В стане демократов, похоже, не хотели терпеть и намека на популизм, и люди истеблишмента зарядили все пушки, чтобы убедиться в том, что так и будет.

Это было время консолидации системы после поры протеста и бунтарства, как часто случается в Соединенных Штатах в период выборов. На Юге черное население держали под контролем. Индейцев окончательно изгоняли с западных равнин. Однажды холодным зимним днем 1890 г. солдаты армии США напали на лагерь индейцев на ручье Вундед-Ни (Южная Дакота) и уничтожили 300 мужчин, женщин и детей. Это событие стало кульминацией продолжавшегося 400 лет насилия, эпоха которого началась еще при Колумбе, окончательно закрепив владение континентом за белыми. Но лишь за некоторыми из них, потому что к 1896 г. стало ясно, что государство готово громить забастовки рабочих, делая это по возможности законными средствами, а при необходимости – силовыми методами. Там, где развивалось угрожающе массовое движение, двухпартийная система проявляла готовность направлять свои отряды, чтобы окружить такое движение и лишить его жизнеспособности.

Как всегда, патриотизм использовался в качестве метода, который мог утопить классовое недовольство в потоке призывов к общенациональному единству. Проявив редко выставляемую напоказ связь между деньгами и флагом, У. Маккинли заявил:

«…этот год станет годом патриотизма и служения стране. Я рад осознавать, что народ по всей стране искренне предан одному флагу, славному звездно-полосатому знамени, что народ этой страны готов хранить ее финансовую честь так же свято, как он хранит честь флага».

Высшим актом проявления патриотизма была бы война. Через два года после того, как У. Маккинли стал президентом, Соединенные Штаты объявили войну Испании.

[ZHAN]

Теодор Рузвельт в 1897 г. написал своему другу:

«Строго конфиденциально… я должен приветствовать практически любую войну, так как считаю, что наша страна нуждается в таковой».

В 1890 г., когда произошла бойня на ручье Вундед-Ни, Бюро переписи населения официально объявило о том, что освоение территорий внутреннего фронтира завершено. Капиталистическая система с ее естественной тенденцией к экспансии уже начала поглядывать за пределы страны. Жестокая депрессия, начавшаяся в 1893 г., укрепила представителей политической и финансовой элиты США в мысли, что открытие заграничных рынков для американских товаров может облегчить решение проблемы снижения покупательной способности населения внутри Соединенных Штатов и предотвратить возможность возникновения экономических кризисов, подобных кризису 90-х годов XIX в., приведшему к классовой войне.

Не отвлечет ли заграничная авантюра частично ту бунтарскую энергию, которая воплощалась в забастовках и движениях протеста, на внешнего врага? Не объединит ли она народ с правительством и вооруженными силами, вместо того чтобы отдалить их друг от друга?

Возможно, это не было продуманным планом, вызревшим у большинства представителей элиты, а являлось результатом естественного развития двух составляющих – капитализма и национализма.

Идея заграничной экспансии была не нова. Еще до войны с Мексикой, которая расширила границы Соединенных Штатов до Тихоокеанского побережья, существовала доктрина Монро с ее южной направленностью, в сторону Карибского моря и далее. Провозглашенная в 1823 г., когда страны Испанской Америки добились независимости от метрополии, эта доктрина явно демонстрировала народам Европы, что США рассматривают Латинскую Америку в качестве своей сферы влияния. Вскоре после этого некоторые американцы обратили свои взоры к Тихому океану, в частности к Гавайям, Японии и огромным рынкам Китая.

И это были не только размышления: вооруженные силы совершили несколько вылазок за границей. В списке государственного департамента США под названием «Случаи использования Вооруженных сил США за рубежом в 1798–1945 гг.». (этот документ был представлен госсекретарем Дином Раском сенатскому Комитету Конгресса США в 1962 г. в качестве перечня прецедентов применения вооруженных сил против Кубы) собраны свидетельства о 103 фактах вмешательства в дела других государств в 1798–1895 гг. Вот несколько примеров из этого списка с точным описанием событий, как это сделал госдепартамент:

1852–1853. Аргентина. Морские пехотинцы высадились и оставались в Буэнос-Айресе Защита американских интересов во время революции.

1853. Никарагуа. Защита жизни американцев и американских интересов во время политических беспорядков.

1853–1854. Япония. «Открытие Японии» и экспедиция Перри. [Госдепартамент не сообщает подробности, но для того чтобы заставить Японию открыть свои порты для Соединенных Штатов, были использованы военные корабли.]

[Речь идет о так называемой «миссии Перри» – военно-морской экспедиции, посланной в ноябре 1852 г. правительством США в Японию с целью установить с ней торговые и дипломатические отношения. Под угрозой применения силы коммодор Мэтью Перри вынудил японские власти подписать 31 марта 1854 г. Канагавский договор о мире и дружбе, открывший для американских судов порты Хакодате и Симода.]

1853–1854. Архипелаг Рюкю и острова Бонин. Коммодор Перри во время трех посещений, до похода в Японию и в период ожидания ответа от японских властей провел военно-морские учения, дважды высадил десант и обеспечил концессию на бункеровку угля от правителя города Наха на острове Окинава. Он также провел учения на островах Бонин. Все это было сделано для обеспечения удобства коммерции.

1854. Никарагуа. Сан-Хуан-дель-Норте [Грейтаун был разрушен в отместку за оскорбление американского посланника в Никарагуа].

1855. Уругвай. Военно-морские силы Соединенных Штатов и европейских государств высадили десант для защиты американских интересов во время попытки революции в Монтевидео.

1859. Китай. Защита американских интересов в Шанхае.

1860. Ангола, Португальская Западная Африка. Защита жизни и собственности американцев в Киссембо, когда местные жители устроили беспорядки.

1893. Гавайи. Вмешательство якобы для защиты жизни и собственности американцев, а в действительности с целью поддержки временного правительства Сэнфорда Б. Доула. Эта акция была дезавуирована Соединенными Штатами.

1894. Никарагуа. Защита американских интересов в городе Блуфилдс после революции.

Таким образом, к 90-м гг. XIX в. имелся богатый опыт «прощупывания почвы» и прямых интервенций за рубежом. Идеология экспансии была широко распространена среди представителей высших военных, политических и предпринимательских кругов, а также среди части лидеров фермерского движения, которые полагали, что иностранные рынки будут полезны аграриям.

Капитан Военно-морского флота США А. Т. Мэхэн [Командир крейсера «Чикаго» (1893–1895), вышел в отставку (1896), получил звание контр-адмирала в отставке (1906)], популярный пропагандист экспансионизма, оказал очень большое влияние на Теодора Рузвельта и других американских лидеров. Он считал, что в мире будут господствовать страны, обладающие мощным военным флотом. Мэхэн полагал:

«Пора американцам обратить свои взгляды за пределы собственной страны».

Сенатор Генри Кэбот Лодж от штата Массачусетс писал в одной журнальной статье:

«В интересах нашей коммерции… мы должны построить канал в Никарагуа, а для его защиты и ради нашего торгового господства на Тихом океане нам следует контролировать Гавайские острова и сохранять наше влияние в Самоа… а когда же канал в Никарагуа будет построен, возникает необходимость… в острове Куба… Великие державы быстро вбирают в себя ради собственной экспансии в будущем и безопасности в настоящем все незаселенные территории. Это делается ради цивилизации и прогресса человеческой расы. Являясь одной из величайших стран на Земле, Соединенные Штаты не должны выходить из походного строя».

В редакционной статье газеты «Вашингтон пост» накануне испано-американской войны говорилось:

«У нас, похоже, появилось новое сознание – осознание силы, а вместе с ним и новые аппетиты, стремление показать нашу мощь… Амбиции, интересы, жажда новых земель, гордость, упоение битвой, какой бы она ни была, – мы ожили этим новым чувством. Мы столкнулись лицом к лицу со странной судьбой. Привкус Империи ощущается у людей на губах, и он такой же, как вкус крови в джунглях».

Был ли этот привкус на людских устах некой инстинктивной страстью к агрессии или сиюминутным своекорыстием? Или это был привкус (если он на самом деле существовал), созданный, поддерживаемый, разрекламированный и преувеличенный прессой миллионеров, военными, правительством, жаждавшими угодить учеными того времени? Политолог Дж. Барджесс из Колумбийского университета считал, что германская и англосаксонская расы

«особо одарены способностью создавать национальные государства… им была вверена… миссия стать проводниками политической культуры в современном мире».

За несколько лет до своего избрания на пост президента Уильям Маккинли говорил:

«Нам нужны иностранные рынки для наших товарных излишков».

Сенатор от штата Индиана Альберт Беверидж в начале 1897 г. провозгласил:

«Американские фабрики производят больше, чем могут использовать американцы, земля Америки дает больше, чем они могут потреблять. Судьба предопределила нашу политику; мировая торговля должна находиться и будет у нас в руках».

Государственный департамент в 1898 г. дал пояснения:

«Очевидно, следует признать, что каждый год мы будем сталкиваться со все увеличивающимися излишками промышленных товаров, предназначенными к продаже на внешних рынках, если американских рабочие и ремесленники начнут работать круглогодично. Таким образом, рост потребления за рубежом продукции наших фабрик и мастерских становится серьезной проблемой государственного управления и торговли».

Военные и политики, разделявшие экспансионистские взгляды, находились в контакте друг с другом. Один из биографов Теодора Рузвельта пишет:

«К 1890 г. Лодж, Рузвельт и Мэхэн начали обмен мнениями».

Кроме того, они пытались освободить последнего от службы в военно-морском флоте «с тем чтобы он мог посвятить все свое время пропаганде экспансионизма». Однажды Т. Рузвельт отправил Г. К. Лоджу экземпляр стихотворения Редьярда Киплинга со словами, что оно «плохо с точки зрения поэзии, но хорошо написано с точки зрения экспансионизма».

Когда в 1893 г. Соединенные Штаты не стали аннексировать Гавайи, после того как группа американцев (представлявших смешанные интересы миссионеров и владельцев ананасовых плантаций – семейства Доул) сформировала собственное правительство, Рузвельт назвал эту нерешительность «преступлением против цивилизации белых». Выступая в Высшем военно-морском колледже, он сказал:

«Все великие господствующие расы сражались… Никакой триумф мира не может сравниться с величайшим триумфом войны».

Рузвельт высокомерно относился к тем расам и народам, которые он считал низшими. Когда уличная толпа в Новом Орлеане линчевала нескольких итальянских иммигрантов, он счел, что Соединенные Штаты должны предложить правительству Италии компенсацию, но как частное лицо, в письме своей сестре он писал, что расправа была «скорее хорошим делом», и поведал ей, что сказал так во время ужина со «всякими итальяшками дипломатами… которые все пребывали в возбуждении в связи с линчеванием».

Философ Уильям Джеймс, ставший одним из ведущих антиимпериалистов своего времени, писал о Т. Рузвельте как о человеке, который

«восторгается войной, считая ее идеальным состоянием человеческого общества в связи с вызываемым ею всплеском энергии мужества, и рассматривает мир как состояние распухшей и напыщенной подлости, которое подходит лишь барышникам-слабакам, прячущимся в сумерках и игнорирующим существование более высокого порядка жизни».

Рассуждения Рузвельта об экспансионизме являлись не просто проявлением его мужского начала и героизма; он заботился о «наших торговых отношениях с Китаем».

Лодж был осведомлен об интересах текстильной промышленности в Массачусетсе, которые распространялись и на азиатские рынки. Историк Мэрилин Янг пишет о деятельности «Америкэн Чайна девелопмент компани», направленной на усиление влияния США в Китае в интересах коммерции, и об инструкциях государственного департамента американским эмиссарам в этой стране «использовать все надлежащие методы для расширения американского присутствия в Китае». В своей книге «Имперская риторика» исследовательница отмечает, что тогда рассуждений о китайских рынках было гораздо больше, чем реальных долларовых сумм в торговом обороте, но они играли важную роль в формировании американской политики относительно Гавайев, Филиппин и Азии в целом.

[ZHAN]

И хотя действительно в 1898 г. 90 % продукции США продавалось внутри страны, но остальные 10 % товаров были реализованы за рубежом на сумму 1 млрд. долл. У. Лафибер пишет в книге «Новая империя»:

«К 1893 г. объем американской торговли превышал таковой любой из стран мира, за исключением Англии. Разумеется, выгода от производства продуктов земледелия, особенно табака, хлопока и пшеницы, долгое время находилась в прямой зависимости от международных рынков».

И в течение 20 лет, до 1895 г., новые инвестиции американских капиталистов за рубежом достигли 1 млрд. долл. В 1885 г. в публикации о сталелитейной промышленности под названием «Эпоха стали» сообщалось, что внутренние рынки недостаточны и что излишки перепроизводства промышленной продукции «должны быть устранены и прекратиться в будущем за счет увеличения объема внешней торговли».

Нефть стала важной статьей экспорта в 80—90-х гг.: к 1891 г. на долю принадлежавшей семейству Рокфеллер «Стэндард ойл компани» приходилось 90 % американского экспорта керосина, и эта компания контролировала 70 % мировой торговли данным видом топлива. Нефть теперь заняла второе место после хлопка в экспортных продажах.

В экспансии нуждались и крупные фермеры, в том числе некоторые лидеры Популистской партии. Это показал В. Э. Вильямс в работе «Корни современной американской империи». Конгрессмен-популист от штата Канзас Джерри Симпсон сообщил Конгрессу США в 1892 г., что при таком большом избытке сельскохозяйственной продукции фермеры «вынуждены искать рынки сбыта за рубежом». Действительно, он не призывал к агрессии или завоеваниям, но, поскольку для процветания были так востребованы иностранные рынки, политика экспансионизма, в том числе даже военные действия, могла получить широкую поддержку.

Такая поддержка была бы особенно прочной, если бы экспансия выглядела актом великодушия, например в виде помощи группе восставших в низвержении чужеземного правления, как это произошло на Кубе. К 1898 г. кубинские повстанцы уже три года сражались за независимость против испанских завоевателей. К тому времени в США удалось создать общественное настроение в пользу вмешательства.

Казалось, что сначала американские бизнесмены не желали военной интервенции на этот остров. Торговцам не нужны были колонии или завоевательные войны, если бы у них имелся свободный доступ к рынку. Эта идея «открытых дверей» стала доминирующей темой американской внешней политики в XX в. Данный подход к империализму был утонченнее, чем традиционные для Европы методы создания империй.

В. Э. Вильямс в своей книге «Трагедия американской дипломатии» пишет:

«Дискуссия, охватившая всю нацию, обычно интерпретируется как борьба империалистов, возглавляемых Рузвельтом и Лоджем, с антиимпериалистами, во главе которых стояли Уильям Дженнингс Брайан и Карл Шурц. Однако корректнее и нагляднее было бы рассматривать ее как трехстороннее столкновение. Третья группа представляла собой коалицию бизнесменов, интеллектуалов и политиков, которые выступали против традиционного колониализма и являлись защитниками политики «открытых дверей», благодаря которой доминирующая экономическая мощь Америки могла проникнуть в слаборазвитые регионы мира и господствовать над ними».

Тем не менее предпочтение, которое часть деловых кругов и политиков отдавали тому, что Вильямс называет идеей «неформальной империи», создававшейся без войн, всегда было изменчивым. Если империализм мирным путем оказывался недостижим, тогда могли понадобиться военные действия.

Например, в конце 1897 – начале 1898 г., когда Китай был ослаблен недавней войной с Японией, войска Германии оккупировали китайский порт Циндао и заявили о своих претензиях на строительство военно-морской базы у входа в залив Цзяочжоу и о правах на железные дороги и угольные шахты на прилегающем Шаньдунском полуострове. В течение последующих нескольких месяцев в Китай ринулись другие европейские державы, и раздел страны этими ведущими империалистическими государствами пошел своим чередом. Соединенные Штаты запоздали.

Тогда нью-йоркская газета «Джорнэл оф коммерс», которая ранее всегда ратовала за мирное развитие свободной торговли, начала выступать за старомодный колониализм, насаждаемый военной силой. Специалист по истории американского экспансионизма Дж. Пратт так описывает поворот в воззрениях:

«Эта газета, которую всегда характеризовали как пацифистскую и антиимпериалистическую, и которая выступала за развитие коммерции в мире свободной торговли, обнаружила, что основы ее веры рассыпаются в прах перед лицом угрозы раздела Китая. Заявляя, что свободный доступ на рынки этой страны с ее 400-миллионным населением позволит во многом решить проблему реализации излишков наших товаров, «Джорнэл» не только настойчиво поддерживает идею полного равноправия в Китае, но и требует, чтобы это безусловно относилось к расположенному на перешейке каналу, овладению Гавайями и укреплению военно-морского флота, т. е. тех трех мероприятий, против которых она яростно выступала ранее. То, как эта газета переродилась за несколько недель, весьма показательно».

Похожий переворот в сознании произошел в 1898 г. и в настроениях американского бизнеса относительно Кубы. С самого начала кубинского восстания против Испании предприниматели интересовались его последствиями для своих коммерческих перспектив. Существенные экономические интересы уже проявились на острове. В связи с этим президент Г. Кливленд резюмировал в 1896 г.:

«По рациональным оценкам, по крайнем мере от 30 до 50 млн. долл. американского капитала инвестировано в плантации, железные дороги, горнодобывающие и другие предприятия на острове. Объем торговли между Соединенными Штатами и Кубой, который в 1889 г. составлял 64 млн. долл., увеличился в 1893 г. до 103 млн. долл.».

Общественная поддержка кубинской революции базировалась на идее о том, что жители острова, как и американцы в 1776 г., сражаются за свое освобождение. Однако правительство США – консервативный продукт другой революционной войны, – наблюдая за событиями на Кубе, имело в виду силу и извлечение прибыли. Ни Кливленд, который был президентом в первые годы кубинского восстания, ни сменивший его Маккинли официально не признавали инсургентов в качестве воюющей стороны. Такое признание дало бы возможность Соединенным Штатам оказывать помощь повстанцам, не отправляя армию на Кубу. Но в этом случае существовали опасения, что восставшие одержат победу самостоятельно, и не допустят США на остров.

Похоже, имело место и еще одно опасение. Администрация Кливленда говорила, что победа на Кубе может привести в «созданию республики белых и чернокожих», поскольку население острова являлось смешанным. И «черная республика» могла стать доминирующей. Это мнение было высказано в 1896 г. в газете «Сатердей ревью» в статье, написанной молодым и красноречивым сторонником империализма, чья мать была американкой, а отец англичанином, а именно Уинстоном Черчиллем. Он утверждал, что, хотя испанское правление являлось плохим, а восставшие пользовались народной поддержкой, было бы лучше, если бы метрополия сохранила контроль:

«Обозначилась смертельная угроза. Две пятых восставших – негры. Эти люди… в случае успеха потребуют для себя ведущих позиций в управлении страной… и в результате после стольких лет борьбы появится еще одна черная республика».

Под «другой» черной республикой подразумевалась Республика Гаити, где нацеленная против Франции революция 1803 г. привела к образованию первого государства в Новом Свете, в котором правили чернокожие. Испанский посланник в США писал государственному секретарю Соединенных Штатов:

«В этой революции негритянский фактор играет важнейшую роль. Цветными являются не только ведущие лидеры, но и по крайней мере каждые восемь из десяти их сторонников… и результатом войны, если остров сможет добиться независимости, будет сецессия черного элемента и черной республики».

В своем двухтомном исследовании «Испано-кубино-американская война» Ф. Фонер пишет:

«У правительства Маккинли имелись свои планы решения кубинского вопроса, однако они отнюдь не предусматривали предоставления острову независимости».

Он обращает внимание на инструкции правительства Соединенных Штатов своему посланнику в Испании Стюарту Вудфорду, в которых его просят попытаться урегулировать вопрос о войне, так как она «пагубно отражается на нормальных функциях деловой жизни и тормозит создание условий процветания», но ничего не говорят о свободе и справедливости в отношении кубинцев. Фонер объясняет спешку администрации Маккинли при вступлении в войну (ультиматум правительства США не оставлял Испании много времени для переговоров) тем фактом, что

«если Соединенные Штаты будут выжидать слишком долго, кубинские революционные силы одержат победу и придут на смену развалившемуся испанскому режиму».

В феврале 1898 г. американский броненосец «Мэн», находившийся в порту Гаваны в качестве символа американских интересов в развитии событий на Кубе, был уничтожен загадочным взрывом и затонул, в результате чего погибло 268 человек. В дальнейшем так и не было найдено никаких доказательств, свидетельствующих о причине взрыва, но возбуждение в Соединенных Штатах быстро возрастало, и У. Маккинли начал склоняться к войне. У. Лафибер пишет:

«Президент не хотел войны; он был искренен и неутомим в своих попытках сохранить мир. Однако к середине марта он начал осознавать, что хотя он лично и не стремился воевать, но желал того, что могла дать только война, а именно: исчезновения ужасной неопределенности в политической и экономической жизни США и создания прочной основы, на которой возобновится строительство новой американской торговой империи».

С определенного момента (весна 1898 г.) и Маккинли, и деловые круги стали понимать, что их цель – изгнание Испании с Кубы – не может быть достигнута без военных действий и что их сопутствующая цель – сохранение американского военного и экономического влияния на острове – не может быть делом только кубинских повстанцев и требует вмешательства со стороны Соединенных Штатов. Нью-йоркская газета «Коммершл адвертайзер», выступавшая сначала против войны, к 10 марта высказалась в пользу интервенции на Кубу

«в интересах гуманности и ради любви к свободе, а превыше всего, во имя того, чтобы торговля и промышленность в любой части Земли были полностью свободны в своем развитии в соответствии с интересами».

Ранее Конгресс принял поправку Теллера, обязавшую США не аннексировать Кубу. Ее принятие было инициировано и поддерживалось теми, кто был заинтересован в обретении Кубой независимости и выступал против американского империализма, а также теми представителями бизнеса, кто считал достаточным проведение политики «открытых дверей», а военную интервенцию – излишней. Но к весне 1898 г. в деловом сообществе возникло желание действовать. «Джорнэл оф коммерс» писала:

«Поправка Теллера… должна интерпретироваться несколько иначе, чем задумывал ее автор».

Существовали и определенные группы, которые в случае войны получили бы прямую выгоду. В центре сталелитейной промышленности – Питтсбурге торговая палата выступала за применение силы, и газета «Чаттануга трейдсмен» писала, что перспектива начала войны «несомненно стимулировала торговлю сталью». Также отмечалось, что «настоящая война, вне всякого сомнения, приведет к активизации бизнеса в транспортной сфере». В Вашингтоне сообщалось, что военно-морское министерство охвачено «воинственным духом», подогреваемым «подрядчиками, занимающимися производством снарядов, орудий, амуниции и других припасов, которые заполонили министерство после уничтожения «Мэна»«.

Банкир Рассел Сейдж говорил, что, если начнется война, «нет сомнений в том, за что выступят богатые люди». Исследование настроений предпринимателей показало, что Джон Джекоб Астор, Уильям Рокфеллер и Томас Форчун Райан были «настроены воинственно». Дж. П. Морган полагал, что дальнейшие переговоры с Испанией ни к чему не приведут.

Двадцать первого марта 1898 г. Г. К. Лодж написал У. Маккинли длинное письмо, в котором сообщал, что беседовал с «банкирами, брокерами, бизнесменами, издателями, священниками и прочими» в Бостоне, Линне и Нэханте и что «все», включая «наиболее консервативные классы», хотят, чтобы кубинский вопрос «был разрешен». Лодж сообщал также:

«Они говорят, что для предпринимательства лучше перенести шок, после чего все будет кончено, чем те непрерывные конвульсии, в которых мы будем биться, если эта война на Кубе продолжится».

Двадцать пятого марта в Белый дом была доставлена телеграмма от советника Маккинли, в которой говорилось:

«Крупные корпорации здесь убеждены, что нам предстоит война. Поверьте, все воспримут ее с радостью, как избавление от напряженного ожидания».

Через два дня после получения этой телеграммы президент выдвинул Испании ультиматум, требующий заключения перемирия. В нем ничего не говорилось о предоставлении Кубе независимости. Представитель кубинских повстанцев – части кубинцев, проживавших в Нью-Йорке, – интерпретировал это как желание Соединенных Штатов просто занять место Испании. Он отреагировал следующим образом:

«В условиях предложенной интервенции, без предварительного признания независимости, нам необходимо сделать шаг дальше и сказать, что мы должны и будем рассматривать такую интервенцию только как объявление Соединенными Штатами войны против кубинских революционеров».

И в самом деле, когда 11 апреля У. Маккинли обратился к Конгрессу по поводу объявления войны, он не признал восставших в качестве воюющей стороны и не требовал независимости для Кубы. Через девять дней Конгресс принял совместную резолюцию, дававшую президенту полномочия для осуществления интервенции. Когда американские войска высадились на Кубе, повстанцы встретили их радушно, надеясь на то, что поправка Теллера гарантирует острову независимость.

Во множестве исторических исследований, посвященных испаноамериканской войне, говорится, что «общественное мнение» в Соединенных Штатах подтолкнуло Маккинли к объявлению войны Испании и отправке войск на Кубу. Действительно, некоторые влиятельные газеты оказывали серьезное давление, почти доходя до истерики. И многие американцы поддержали эту идею, полагая, что целью интервенции является обретение Кубой независимости и что поправка Теллера гарантирует исполнение этого намерения.

Но стал бы президент ввязываться в войну под влиянием прессы и какой-то части общества (у нас нет обзоров общественного мнения того времени), если бы его к тому не подстрекали деловые круги?

Через несколько лет после окончания этой войны руководитель Бюро внешней торговли министерства торговли США писал о том периоде:

«В основе общественных настроений, которые со временем могли и исчезнуть, но которые подтолкнули Соединенные Штаты взяться за оружие против испанского правления на Кубе, лежали наши экономические связи с Вест-Индией и республиками Южной Америки… Испано-американская война являлась лишь эпизодом в ходе общего экспансионистского движения, корнями которого были изменившаяся обстановка, связанная с возросшей индустриальной мощью, многократно превосходящей наши потребительские возможности внутри страны. Для нас становилось необходимо не только находить иностранных покупателей наших товаров, но и получить доступ на внешние рынки простыми, экономичными и безопасными способами».

[ZHAN]

Профсоюзы США симпатизировали кубинским повстанцам с самого начала восстания против Испании в 1895 г. Но они были против американского экспансионизма. И «Орден рыцарей труда», и Американская федерация труда не одобряли идею аннексии Гавайских островов, с которой Маккинли выступил в 1897 г. Несмотря на все сочувствие кубинским повстанцам, резолюция, требовавшая американского вторжения, была отклонена на съезде АФТ в 1897 г. Президент Федерации Сэмюэл Гомперс писал своему другу:

«Наше движение питает самые настоящие, горячие и искренние симпатии к Кубе, но это нисколько не означает, что мы солидаризируемся с теми авантюристами, явно страдающими истерией».

После февральского взрыва на броненосце «Мэн», вызвавшего в прессе бурю эмоций и призывы к войне, ежемесячный журнал Межнациональной ассоциации механиков согласился с тем, что произошло страшное бедствие, но отметил, что гибель рабочих в результате несчастных случаев на производстве не стала причиной подобного по силе всенародного возмущения. Журнал привел в качестве примера бойню в Латтимере, произошедшую 10 сентября 1897 г., во время забастовки шахтеров в Пенсильвании. Демонстрация горняков двигалась по шоссе в сторону Латтимерской шахты. В ее рядах были австрийцы, венгры, итальянцы и немцы, которые первоначально являлись штрейкбрехерами, но потом самоорганизовались. Эти люди отказались разойтись, после чего шериф и его помощники открыли огонь, убив 19 человек, причем большинство получили смертельные ранения в спину. Все это не вызвало никакой шумихи в прессе. Профсоюзный журнал писал по этому поводу:

«…вся эта оргия убийств, что творится изо дня в день, из месяца в месяц и из года в год в нашей промышленности, все эти тысячи человеческих жизней, что ежегодно отдаются на заклание пред алтарем Молоха наживы, эта кровавая дань, взимаемая капитализмом с рабочего класса, не вызывает ни с чьей стороны призывов к возмездию, к расплате… Тысячи людей погибают на фабриках и рудниках, смерть забирает свои жертвы, и никакого ропота общественности не слышно».

Официальный орган коннектикутского отделения АФТ «Крафтсмен» также предостерегал против истерии, устроенной в связи с потоплением «Мэна»:

«Гигантская… и хитро продуманная схема приведена в действие, очевидно, для того, чтобы выдвинуть Соединенные Штаты на передний план как державу, обладающую военно-морской мощью и сильной армией. Однако настоящей причиной является то, что капиталисты заберут все в свои руки, и всякий раз, когда рабочие осмелятся потребовать зарплаты, на которую можно прожить, их будут расстреливать как уличных собак».

Некоторые профсоюзы, например Объединенный союз горняков (ОСГ), после инцидента с броненосцем потребовали вмешательства со стороны США. Однако большинство этих организаций выступали против войны. Казначей Американского союза докеров Болтон Холл написал «Воззвание к рабочим о мире», который разошелся во множестве экземпляров:

«Если вспыхнет война, вы будете поставлять пушечное мясо и платить налоги, а другие будут пожинать славу. Спекулянты не упустят случая нажиться на этом, т. е. на вас, рабочих. Военные поставщики будут сплавлять по бешеным ценам дырявые суда, гнилое обмундирование, обувь на картонной подошве, а счета будете оплачивать вы. Единственной наградой для вас будет только право ненавидеть, сколько вам хочется, ваших товарищей – испанских рабочих, которые на самом деле ваши братья и так же неповинны в злодеяниях на Кубе, как и вы сами».

Социалисты являлись противниками войны. Единственным исключением была еврейская газета «Дейли форвард». Газета Социалистической рабочей партии «Пипл» называла вопрос об освобождении Кубы «предлогом» и писала, что правительство стремится к войне, чтобы «отвлечь внимание рабочих от их истинных интересов». Другая газета социалистов, «Эпил ту ризон», писала, что движение в поддержку войны – «это любимый метод правителей, используемый для того, чтобы удержать народ от стремления устранить несправедливости у себя в стране». В выходившей в Сан-Франциско «Войс оф лейбор» один социалист писал:

«Я с ужасом думаю о том, что нищим рабочим нашей страны придется убивать и калечить нищих рабочих Испании только потому, что их заставит это делать кучка правителей».

Ф. Фонер отмечает, что после объявления войны «большинство профсоюзов поддалось военной лихорадке». Сэмюэл Гомперс назвал войну «героической и справедливой» и объявил, что 250 тыс. членов профсоюзов записались на военную службу добровольцами. ОСГ обращал внимание на выросшие вследствие войны цены на уголь и утверждал: «Угольная промышленность и металлургия не были в таком цветущем состоянии, как сейчас».

Военные действия привели к созданию новых рабочих мест и повышению зарплаты, но при этом поднялись цены. Ф. Фонер пишет:

«Наблюдался не только поразительный рост стоимости жизни, но и то, что при отсутствии подоходного налога бедняки обнаружили, что они почти полностью покрывают непомерные военные расходы, оплачивая возросшие сборы на сахар, мелассу, табак и другие налоги».

С. Гомперс, публично выступавший за войну, в частном порядке обращал внимание на то, что она привела к сокращению на 20 % покупательной способности зарплаты рабочего.

Первого мая 1898 г. Социалистическая рабочая партия организовала антивоенное шествие в Нью-Йорке, но власти его запретили, хотя разрешили проведение парада в честь Майского дня, объявленного еврейской газетой «Дейли форвард», которая призывала рабочих-евреев поддержать войну. Чикагская «Лейбор уорлд» писала:

«Это была война бедняков – оплаченная ими самими. Богачи, как и всегда, извлекли из нее прибыли».

Западный рабочий союз учредили в городе Солт-Лейк-Сити 10 мая 1898 г. в связи с тем, что АФТ не принимала в свои ряды неквалифицированных рабочих. Его целями являлись объединение всех трудящихся «безотносительно к роду занятий, национальности, вероисповеданию или цвету кожи» и «скорая гибель всех корпораций и трестов, которые грабят американского рабочего, отнимая у него плоды его тяжкого труда». В одной из профсоюзных публикаций, обращавшей внимание на аннексию Гавайев во время войны, говорилось, что этот факт доказывает, что «война, которая была начата с целью оказания помощи измученным, голодающим кубинцам, превратилась вдруг в завоевательную войну».

Предсказание, сделанное докером Б. Холлом относительно коррупции и спекуляций военного времени, оказалось удивительно верным. В «Энциклопедии американской истории» Ричарда Морриса приводятся потрясающие цифры:

«Из более чем 274 тыс. офицеров и солдат, служивших в армии во время Испано-американской войны и находившихся в ее рядах в период демобилизации, 5462 человека погибли на различных театрах военных действий, а также на военных базах в США. Из них только 379 военнослужащих были убиты в ходе сражений, остальные же стали жертвами болезней и умерли от других причин».

Те же сведения приведены в книге «Воинственный дух» У. Миллисом. В «Энциклопедии» эти данные представлены сжато, без упоминания о «забальзамированном мясе» (на жаргоне армейских генералов), т. е. проданных армии мясных консервах, в которых для сохранения продукта использовались такие ингредиенты, как борная кислота, нитрат калия и искусственный краситель.

В мае 1898 г. крупная чикагская фирма по производству консервов «Армор энд Кº» поставила армии 500 тыс. фунтов говядины, которая за год до этого была отправлена в Ливерпуль, а затем возвращена обратно. Два месяца спустя армейский инспектор попробовал продукцию этой фирмы, на которой стояли штампы проверки инспектора из Бюро по контролю за животноводческим производством, и обнаружил 751 банку с испорченным мясом. Из первых 60 консервных банок, которые он открыл, 14 оказались уже вздувшимися, и «забродившая гниль, содержавшаяся в них, распространялась по всей емкости». (Это описание приводится в «Отчете Комиссии по расследованию деятельности военного министерства во время войны с Испанией», представленном сенату в 1900 г.) Тысячи военнослужащих получили пищевые отравления. Мы не имеем данных о том, сколько из упомянутых 5 тыс. солдат, погибших не на полях сражений, скончались по этой причине.

Войска испанцев были разбиты уже через три месяца, и поэтому государственный секретарь США Джон Хэй позднее назвал эти события «отличной маленькой войной». Американские военные делали вид, что кубинской повстанческой армии не существует. Когда испанцы сдались, никому из кубинцев не было позволено участвовать в переговорах об условиях капитуляции или подписывать ее. Генерал Уильям Шафтер объявил, что ни один вооруженный повстанец не может войти в столицу острова – город Сантьяго-де-Куба, и заявил кубинскому лидеру генералу Каликсто Гарсия, что не кубинцы, а испанские гражданские власти будут по-прежнему исполнять свои обязанности в муниципалитете.

Американские историки в основном игнорировали роль кубинских повстанцев в испано-американской войне, Ф. Фонер был первым, кто опубликовал в своем исследовании гневное письмо К. Гарсия генералу Шафтеру:

«Вы лично не оказали мне чести уведомить меня хотя бы единым словом о переговорах о мире или условиях капитуляции испанцев… Но когда речь идет о назначении в Сантьяго-де-Куба властей… то я не могу иначе, как с чувством глубокого сожаления, констатировать, что эти власти избраны не кубинским народом, а назначены королевой Испании…

По слухам, слишком абсурдным, чтобы им можно было верить, генерал, причиной принятых Вами мер и приказов, запрещающих моей армии вступить в Сантьяго, являются опасения резни и актов мести против испанцев. Позвольте мне, сэр, заявить протест против самой мысли об этом. Мы не дикари, которым неведомы правила цивилизованного ведения войны. Наши солдаты бедны и оборваны, как и ваши предки в их благородной войне за независимость».

Вместе с американской армией на Кубу пришел и американский капитал. Ф. Фонер пишет:

«Влияние американских деловых кругов стало ощущаться на Кубе раньше, чем там был спущен испанский флаг. На Кубу начали тысячами стекаться торговцы, агенты по недвижимому имуществу, биржевые спекулянты, бесшабашные авантюристы и рекламные агенты, имевшие различные планы быстрого обогащения. Семь синдикатов конкурировали друг с другом за получение монопольного права на строительство в Гаване трамвайных путей, и в конце концов оно было дано Персивалю Фаркуару, представлявшему интересы нью-йоркской Уолл-стрит. Так, одновременно с военной оккупацией, началась… оккупация коммерческая».

Журнал «Ламберменс ревью», выражавший взгляды лесопромышленников, в разгар войны писал:

«Когда Испания потеряет узды правления на Кубе… настанет время для американских лесопромышленников заняться эксплуатацией кубинских лесов. Куба еще располагает девственными лесами, занимающими площадь 10 млн. акров, богатых ценнейшей древесиной… почти каждый фут этого леса можно будет сбывать в Соединенных Штатах по высоким ценам».

Когда война закончилась, американцы начали прибирать к рукам железные дороги, шахты и плантации сахарного тростника. За несколько лет инвестиции капитала США составили 30 млн. долл. Кубинской сахарной отраслью заинтересовалась «Юнайтед фрут компани», скупившая 1,9 млн. акров земли по цене примерно 20 центов за 1 акр. На острове появилась и «Америкэн тобакко». К моменту окончания оккупации в 1901 г., по подсчетам Ф. Фонера, по меньшей мере 80 % экспорта кубинских полезных ископаемых было сосредоточено в руках американцев, в основном в компании «Бетлехем стил».

В период военной оккупации произошел ряд забастовок. В сентябре 1899 г. собрание тысяч рабочих в Гаване постановило объявить всеобщую забастовку с целью добиться введения 8-часового рабочего дня, и прозвучали слова:

«…мы приняли решение способствовать борьбе рабочих с капиталистами, ибо рабочие Кубы не могут оставаться и далее в полном подчинении».

Американский генерал Уильям Ладлоу приказал мэру города арестовать 11 вожаков бастующих, а войска США заняли железнодорожные станции и доки. Полиция по всему городу разгоняла митинги. Но городская экономика была парализована. Начались забастовки работников табачной отрасли, типографий и пекарен. Сотни забастовщиков были арестованы, а некоторых из арестованных лидеров угрозами вынуждали призывать к прекращению стачки.

Соединенные Штаты не аннексировали Кубу. Но Конституционной ассамблее было заявлено, что пока поправка Платта, принятая Конгрессом США в феврале 1901 г., не будет включена в новую Конституцию Кубы, американские войска не покинут остров. Эта поправка давала Соединенным Штатам право «интервенции для сохранения независимости Кубы и поддержания правительства, способного защищать жизнь, собственность и личную свободу». Она также предоставляла США право получить в свое распоряжение угольные склады и военно-морские базы в специально отведенных для этого местах.

Поправка Теллера и разговоры об освобождении Кубы, которые велись перед началом и во время войны, способствовали тому, что многие американцы, да и кубинцы, ожидали реальной независимости. Теперь же поправка Платта воспринималась как предательство не только радикальной и рабочей прессой, но и в целом в США. Массовый митинг, организованный Американской антиимпериалистической лигой у стен Фэнлхолла в Бостоне, осудил ее, а экс-губернатор [штата Массачусетс] Джордж Баутвелл сказал:

«Нарушая свое обещание предоставить Кубе свободу и независимость, мы навязываем этому острову условия колониального рабства».

В Гаване 15 тыс. кубинцев устроили факельное шествие к зданию, где заседала Конституционная ассамблея, призывая ее депутатов отвергнуть поправку Платта. Но командующий оккупационными силами генерал Леонард Вуд заверил президента Маккинли:

«Кубинцы охотно участвуют во всякого рода демонстрациях и парадах, которым не следует придавать особого значения».

Конституционная ассамблея создала специальный комитет, призванный ответить на настойчивые требования США о включении поправки Платта в текст кубинской Конституции. Доклад комитета был составлен чернокожим делегатом из Сантьяго. В нем говорилось:

«Сохранение Соединенными Штатами за собой права определять, когда для этой независимости возникнет угроза и когда поэтому они должны вмешаться, чтобы защитить ее, равносильно тому, что мы передадим им ключи от своего дома, чтобы они могли войти в него в любой момент, как только пожелают, днем или ночью, с хорошими или плохими намерениями».

Далее следовало:

«Единственными кубинскими правительствами, которые окажуться жизнеспособными, будут те, которые смогут рассчитывать на поддержку и благосклонность Соединенных Штатов, и безусловным результатом такой ситуации явится то, что мы сможем иметь только слабые, жалкие правительства… которым суждено скорее стараться добиться благословения Соединенных Штатов, чем защищать интересы Кубы».

В докладе требование о размещении угольных складов или военно-морских баз было названо «нанесением ущерба нашему отечеству». Делался следующий вывод:

«Народу, живущему в условиях военной оккупации, хотя ее и осуществляют войска, которые следует рассматривать как союзника, а не врага, заявляют, что, прежде чем он создаст собственное правительство и станет свободным на своей собственной территории, он должен предоставить военным оккупантам, явившимся к нему в качестве друзей и союзников, права и полномочия, которые аннулировали бы его суверенитет. Именно в такое положение мы попадем в результате избранного теперь Соединенными Штатами метода. Не может быть ничего более оскорбительного и неприемлемого».

[ZHAN]

Ознакомившись с докладом, Конституционная ассамблея большинством голосов отвергла поправку Платта.

Однако в течение следующих трех месяцев давление со стороны США, военная оккупация, отказ позволить кубинцам создать собственное правительство, до тех пор пока они не уступят, сыграли свою роль – после нескольких отказов Конституционная ассамблея приняла эту поправку. В 1901 г. генерал Л. Вуд писал Т. Рузвельту:

«Поправка Платта, разумеется, если и оставила что-то от независимости Кубы, то очень мало».

Таким образом страна попала в сферу влияния США, но формально не являлась их колонией. Однако испано-американская война привела и к тому, что Соединенные Штаты напрямую аннексировали ряд территорий. Пуэрто-Рико, соседний с Кубой остров в Карибском море, принадлежал Испании и был захвачен Вооруженными силами США. Гавайские острова, расположенные почти посреди Тихого океана, уже подверглись нашествию американских миссионеров и владельцев ананасовых плантаций; американские чиновники называли их «спелой грушей, готовой к тому, чтобы ее сорвали». Острова были аннексированы в соответствии с совместной резолюцией обеих палат Конгресса, принятой в июле 1898 г. Примерно в то же время подвергся оккупации атолл Уэйк, находящийся в 2,3 тыс. миль к западу от Гавайев, на пути к Японии. Кроме того, американцы захватили остров Гуам, испанское владение в Тихом океане недалеко от Филиппин.

В декабре 1898 г. был подписан мирный договор с Испанией, по которому Соединенным Штатам за 20 млн. долл. официально отходили Гуам, Пуэрто-Рико и Филиппины.

В США разгорелись горячие споры по поводу того, стоит ли захватывать Филиппины. Существует история о том, что сказал президент Маккинли группе священников, гостивших в Белом доме, о своем решении:

«Перед тем, как вы уйдете, я хотел бы сказать несколько слов по поводу всех этих филиппинских дел… Суть заключается в том, что мне Филиппины были не нужны, и, когда они появились как дар богов, я не знал, что с ними делать… Я просил совета у всех – как демократов, так и республиканцев, но они не слишком мне помогли. Я подумал, что сначала мы займем только Манилу, затем Лусон, а потом, возможно, и другие острова.

Я бродил по Белому дому вечер за вечером вплоть до полуночи, и мне не стыдно сказать вам, господа, что я не единожды преклонял колени и молился Всемогущему Господу, чтобы Он просветил и направил меня. И однажды поздним вечером меня озарило вот что, не знаю, как это было, но суть в следующем:

1. Мы не могли возвратить их [острова] Испании, – это было бы трусливо и бесчестно.

2. Мы не могли отдать их Франции или Германии, нашим торговым конкурентам на Востоке, – это было бы невыгодно и позорно.

3. Мы не могли предоставлять их самим себе, поскольку они не были готовы к самоуправлению – вскоре у них началась бы анархия и управление ухудшилось бы по сравнению с тем, что существовало при испанцах.

4. Нам ничего не оставалось, как завладеть всеми этими островами и начать обучать филиппинцев, духовно возвышать и приобщать к цивилизации, а также обращать в христианство: Божьей милостью это было лучшее, что мы могли сделать для них как для наших собратьев, ибо Христос умер и ради них тоже. После этого я отправился спать и выспался очень хорошо».

Жители Филиппин не получали послания Божьего с таким же текстом. В феврале 1899 г. они подняли восстание против американского правления, так же как делали это раньше, выступая против испанцев. Лидер филиппинцев Эмилио Агинальдо, которого ранее привезли на американском военном корабле из Китая, чтобы он повел солдат на испанцев, стал теперь вожаком insurrectos, сражавшихся против США. Руководитель повстанцев предлагал, чтобы независимость Филиппин была защищена протекторатом Соединенных Штатов, но это предложение не получило поддержки.

Американцы смогли подавить восстание только три года спустя, использовав для этого 70-тысячную армию (это в 4 раза больше, чем при высадке на Кубу) и понеся тысячные боевые потери, многократно превысившие потери на Кубе. Это была жестокая война. Множество филиппинцев погибли в сражениях и от болезней.

Теперь привкус империализма был на губах у политиков и бизнесменов всей страны. Расизм, патернализм и разговоры о деньгах сочетались с рассуждениями о предопределении и цивилизации. Вот что говорил об основных экономических и политических интересах страны Альберт Беверидж, выступая 9 января 1900 г. в сенате:

«Мистер президент! Настало время быть откровенными. Филиппины – наши навсегда… А за Филиппинами лежат безграничные рынки Китая. Оттуда мы тоже не отступим… Мы не откажемся от нашей роли в миссии нашей расы, – божественной хранительницы мировой цивилизации…

Тихий океан – это наш океан… Где мы должны искать потребителей нашей продукции? География дает ответ на этот вопрос. Китай – естественный покупатель наших товаров… Филиппины являются для нас базой, расположенной прямо у дверей всего Востока…

Нигде в Америке нет таких плодородных равнин и долин, как на Лусоне. Там растут рис и кофе, сахарный тростник и кокосы, конопля и табак… Филиппинской древесины достаточно, чтобы делать во всем мире мебель в течение всего наступающего столетия. Самый сведущий на острове Себу человек сказал мне, что 40 миль здешней горной гряды – это сплошные горы угля…

А у меня есть самородок чистого золота, который я в таком виде подобрал на берегу филиппинского ручья… Я лично считаю, что там нет и сотни людей, способных осознать, что собой представляет англосаксонский принцип самоуправления, но проживает более 5 млн. человек, которыми надо управлять.

Звучали обвинения в том, что наши методы ведения войны жестоки. Господа сенаторы, все наоборот… Господам сенаторам следует помнить, что мы имеем дело не с американцами или европейцами. Мы имеем дело с людьми восточными».

Борьба с повстанцами, по словам У. Маккинли, началась после того, как они атаковали американские войска. Но позднее солдаты свидетельствовали, что США сделали первый выстрел. После войны армейский офицер, выступая в бостонском Фэнл-холле, сказал, что полковник отдал ему приказ спровоцировать конфликт с инсургентами.

В феврале 1899 г. в Бостоне прошел банкет в честь ратификации сенатом мирного договора с Испанией. Богатый текстильный фабрикант У. Планкетт пригласил выступить самого президента Маккинли. Это был крупнейший банкет в истории страны: в нем приняли участие 2 тыс. гостей, которых обслуживали 400 официантов. Президент сказал, что «в мыслях американцев нет никаких имперских желаний», и на том же банкете, обращаясь к тем же участникам, генеральный почтмейстер США Чарлз Эмори Смит заявил, что «мы нуждаемся только в рынке сбыта для наших товаров».

Работавший в Гарвардском университете философ Уильям Джеймс написал письмо в бостонскую газету «Транскрипт» о «хладнокровном потоке лицемерия Маккинли на недавнем бостонском банкете» и о том, что считает военную операцию на Филиппинах «попахивающей дьявольской находчивостью большого универсального магазина, который достиг совершенства в искусстве бесшумного убийства и тихой ликвидации соседних мелких фирм».

Уильям Джеймс был среди тех известных американских предпринимателей, политиков и интеллектуалов, которые организовали в 1898 г. Антиимпериалистическую лигу и провели продолжительную кампанию по разъяснению общественности США ужасов войны на Филиппинах и того зла, которое несет в себе империализм. Это была странная группа людей (к ней, например, принадлежал Эндрю Карнеги), в которую входили выступавшие против рабочего движения аристократы и ученые. Всех их объединяло возмущение аморальностью того, что творилось на Филиппинах под предлогом борьбы за свободу. Как бы эти люди ни отличались друг от друга по взглядам на другие вопросы, все они были бы готовы согласиться с разгневанными словами Уильяма Джеймса:

«Будь прокляты США за свое гнусное поведение на Филиппинских островах».

Антиимпериалистическая лига публиковала письма солдат, служивших там. Капитан родом из Канзаса писал:

«Предположительно в Калоокане должно было проживать 17 тыс. человек. Двадцатый канзасский [полк] прошел здесь, и теперь в городе нет ни одного живого местного жителя».

Рядовой из того же полка сообщал, что

«собственными руками поджег свыше 50 домов филиппинцев после победы, одержанной в Калоокане. От этого пожара ожоги получили женщины и дети».

Волонтер из штата Вашингтон писал:

«Наш боевой дух был высок, и все мы хотели убивать «ниггеров»…Этот расстрел людей дает сто очков вперед охоте на кроликов».

Тогда было время усиления расизма в США. В 1889–1903 гг. еженедельно толпа линчевала в среднем двух негров – вешала, сжигала и калечила. Филиппинцы имели смуглый цвет кожи и характерную внешность, говорили на незнакомом американцам языке и странно вели себя. К обычной для войны огульной жестокости добавился расистский фактор.

В ноябре 1901 г. корреспондент филадельфийской газеты «Леджер» сообщал из Манилы:

«Идущая война не является бескровной буффонадой. Наши люди безжалостны, они уничтожают мужчин, женщин, детей, пленных и захваченных, активных повстанцев и подозреваемых в содействии, начиная с детей десятилетнего возраста. Преобладает идея, что филиппинец как таковой немногим лучше собаки… Наши солдаты накачивали людей соленой водой, чтобы заставить их говорить, брали в плен тех, кто поднимал руки и мирно сдавался, а через час после этого, не имея ни малейших доказательств того, что эти люди имеют отношение к insurrectos, ставили их на мосту и расстреливали по одному, сбрасывая в воду, чтобы трупы плыли по течению в назидание тем, кто обнаружит эти изрешеченные пулями тела».

В начале 1901 г. американский генерал, вернувшийся в США из южных районов острова Лусон, сказал:

«За последние несколько лет шестая часть жителей острова убита или погибла от лихорадки денге. Число убитых очень велико, но я не думаю, что хоть одна смерть не вызвана легитимными целями войны. Эти меры, которые в других странах могут счесть жестокими, были на самом деле необходимы».

Военный министр И. Рут так ответил на обвинения в жестокости:

«Война на Филиппинах осуществляется американской армией со скрупулезным соблюдением правил цивилизованных военных действий… никогда не выходя за рамки самоограничений и гуманности».

В Маниле майор морской пехоты США по имени Литлтаун Уоллер был обвинен в убийстве без суда и следствия на острове Самар одиннадцати беззащитных филиппинцев. Вот как другие офицеры – морские пехотинцы описывали данные обвиняемым показания:

«Майор сказал, что генерал Смит проинструктировал его в том духе, чтобы он убивал и сжигал, и заявил, что чем больше людей он убьет и сожжет, тем более он [генерал] будет доволен. Кроме того, майор утверждал, что не было времени брать пленных, а стояла задача превратить Самар в ужасное дикое место. Майор Уоллер попросил генерала Смита назвать возраст, который бы ограничивал убийство людей, и тот ему ответил: «Всех, кто старше десяти лет»».

В провинции Батангас, по подсчетам секретаря провинции, из населения в 300 тыс. человек треть погибла в результате боевых действий, голода или болезней.

Марк Твен так писал о войне на Филиппинах:

«…мы умиротворили тысячи местных жителей и похоронили их; мы вытоптали их поля, сожгли их селения, лишив крова вдов и осиротевших детей; мы обрекли на изгнание и тоску по родине сотни неугодных нам патриотов, а остальных десять миллионов филлипинцев поработили при помощи «добровольной ассимиляции» (так теперь лицемеры называют мушкеты); мы получили в собственность триста наложниц и других рабов нашего компаньона султана Сулу и над всеми этими пиратскими трофеями подняли наш охранительный флаг. Итак, по воле Божьей (это выражение не мое, а правительства) мы стали мировой державой».

Огневая мощь войск США намного превосходила все, что могли противопоставить ей филиппинские повстанцы. В самом первом столкновении адмирал Дж. Дьюи поднялся по реке Пасиг и обстрелял 500-фунтовыми снарядами окопы инсургентов. Горы трупов были так высоки, что американцы использовали их в качестве брустверов. Один англичанин, очевидец событий, сказал: «Это не война, это просто резня и кровавая бойня». Он был не прав – это и была война.

Тот факт, что восставшие держались в течение нескольких лет несмотря ни на что, означает, что у них была поддержка среди населения. Генерал Артур Макартур, командовавший боевыми действиями на Филиппинах, сказал:

«…я считал, что силы Агинальдо невелики. Мне не хотелось верить, что все население Лусона – я имею в виду коренное население – противостояло нам».

Однако, по словам генерала, он «неохотно был вынужден» поверить этому, поскольку тактика партизанской войны, которую применила филиппинская армия,

«зависела от практически полного единства всех местных жителей».

Несмотря на рост числа свидетельств жестокости и на деятельность Антиимпериалистической лиги, некоторые американские профсоюзы поддерживали войну на Филиппинах. Союз печатников заявил, что поддерживает идею аннексии новых территорий, так как создание англоязычных школ в этих районах будет содействовать развитию книгопечатания. В издании профсоюза рабочих стекольной промышленности говорилось о пользе новых земель, жители которых начнут закупать стекло. Железнодорожные братства рассматривали транспортировку американских товаров на эти территории как возможность того, что у железнодорожников станет больше работы. Некоторые профсоюзы повторяли то, о чем говорил большой бизнес, – территориальная экспансия, создающая рынки для товарных излишков, предотвратит повторение экономической депрессии.

С другой стороны, когда газета «Лезэр уоркерс джорнэл» писала, что рост зарплаты в стране решит проблему излишков за счет увеличения покупательной способности населения США, газета «Карпентерс джорнэл» задавалась вопросом:

«Намного ли лучше стали жить рабочие в Англии в результате всех ее колониальных захватов?»

Газета «Нэшнл лейбор трибюн», печатный орган Союза рабочих железоделательной, стальной и оловянной промышленности, соглашалась с тем, что Филиппины богаты природными ресурсами, но при этом добавляла:

«То же самое можно сказать и о нашей стране, но, если кто-нибудь спросит вас, владеете ли вы угольной шахтой, сахарной плантацией или железной дорогой, вам придется ответить «нет»… все это находится в руках трестов, которые контролируются немногими».

Когда в начале 1899 г. в Конгрессе шли дебаты по поводу договора об аннексии Филиппин, Центральные рабочие союзы Бостона и Нью-Йорка выступили против его принятия. В Нью-Йорке состоялся массовый митинг противников аннексии. Антиимпериалистическая лига распространила более 1 млн. экземпляров брошюр с изложением всех минусов от захвата Филиппин. (Ф. Фонер отмечает: притом что организаторами и основной силой в Лиге были интеллектуалы и бизнесмены, значительную часть из полумиллиона ее членов составляли рабочие, в том числе женщины и чернокожие.) Местные отделения этой организации проводили митинги по всей стране. Кампания против одобрения договора была мощной, и, когда сенат его все-таки ратифицировал, сделать это удалось с перевесом в один голос.

Неоднозначное отношение трудящихся к войне (с одной стороны – соблазн экономических преимуществ, а с другой – отрицание капиталистической экспансии и насилия) привело к тому, что рабочее движение не достигло единства, необходимого для ее прекращения или ведения классовой борьбы против системы внутри страны. Отношение чернокожих солдат к войне тоже было неоднозначным: перед ними стояла элементарная задача добиться определенного положения в обществе, где черным нельзя было достичь успеха, а военная служба такую возможность как раз давала. К этому прибавлялась расовая гордость, необходимость продемонстрировать, что черные – такие же мужественные и патриотичные, как все остальные. И тем не менее существовало осознание того, что жестокая война велась против цветного населения и была подобна насилию, которому подвергались черные жители США.

[ZHAN]

У. Гейтвуд в своей книге «Прокуренные янки и борьба за империю» воспроизводит и анализирует 114 писем в негритянские газеты, написанных чернокожими солдатами в 1898–1902 гг. Письма выявляют все эти противоречивые чувства. Солдаты, чей лагерь размещался в Тампе (Флорида), столкнулись с жестокой расовой ненавистью со стороны местных белых жителей. А после того как они отличились в боях на Кубе, их так и не удостоили офицерских званий; полками чернокожих командовали белые офицеры.

Солдаты-негры в Лейкленде (Флорида) избили, угрожая пистолетами, владельца аптечной лавки, когда тот отказался обслуживать одного из них, а затем во время столкновения с толпой белых застрелили одного из гражданских.

В Тампе начались расовые беспорядки, когда пьяные белые солдаты в качестве мишени выбрали негритянского ребенка для демонстрации своей меткости. Чернокожие солдаты отомстили, и в результате, по сообщениям прессы, улицы «стали красными от негритянской крови». Двадцать семь черных солдат и трое белых получили тяжелые ранения. Капеллан негритянского полка, расквартированного в Тампе, писал в редакцию кливлендской «Газеты»:

«Чем Америка лучше той же Испании? Разве у нее нет в самом сердце страны подданных, которых ежедневно убивают без суда? Разве в ее границах нет подданных, чьи дети полуголодны и полуодеты, потому что у их отца черный цвет кожи… Однако негры верны флагу своей страны».

Тот же капеллан, Джордж Приоло, рассказывает о чернокожих ветеранах войны на Кубе, которых «неприветливо и с презрением встретили» в Канзас-Сити (Миссури). Он пишет, что

«этим черным парням, героям нашей страны, не было позволено стоять у ресторанной стойки, чтобы съесть сэндвич и выпить чашку кофе, тогда как белых солдат приглашают присесть к столу и бесплатно поесть».

Именно ситуация на Филиппинах пробудила во многих черных американцах в США активную оппозицию войне. Один из главных епископов Африканской методистской епископальной церкви – Генри М. Тернер назвал филиппинскую кампанию «нечестивой завоевательной войной», а народ Филиппин – «темнокожими патриотами».

В боевых действиях на Филиппинах участвовали четыре негритянских полка. Многие чернокожие солдаты достигли взаимопонимания с островитянами, и они приходили в ярость, когда белые солдаты употребляли прозвище «ниггер» по отношению к филиппинцам. Гейтвуд пишет, что во время войны на Филиппинах дезертировало «необычайно большое количество» чернокожих солдат. Повстанцы нередко обращались в своих листовках к «цветным американским солдатам», напоминая им о линчеваниях на родине и призывая не служить белым империалистам в войне против другого цветного народа.

Некоторые дезертиры переходили на сторону восставших. Наиболее известна история Дэвида Фейгана из 24-го пехотного полка. По словам Гейтвуда, «он записался в армию инсургентов и в течение двух лет наводил ужас на американские войска».

Уильям Симмс писал с Филиппин:

«Меня потряс вопрос, заданный пробегавшим филиппинским мальчуганом: «Почему американские негры пришли… воевать с нами, когда мы почти их друзья и ничего плохого им не делали? Для меня они такие же, как мы, а мы такие же, как они. Почему вы не сражаетесь с теми людьми в Америке, которые сжигают негров и делают из вас зверей?»

А вот солдатское письмо, датированное 1899 г.:

«Наши расовые симпатии естественным образом на стороне филиппинцев. Они как мужчины сражаются за то, что считают лучшим путем для себя. Но ради этих чувств мы не можем отвернуться от своей собственной страны».

Сержант 24-го пехотного полка Патрик Мейсон писал в кливлендской «Газетт», занимавшей твердую позицию против аннексии Филиппин:

«Уважаемый сэр [главный редактор]! Мне еще не пришлось участвовать в боевых действиях с момента прибытия сюда и мне безразлично, придется это делать или нет. Мне жаль здешних людей и всех, кто оказывается под контролем Соединенных Штатов. Я не считаю, что с ними поступают справедливо. Первое, что слышишь поутру, – это «ниггер» и последнее что слышишь вечером, тоже «ниггер»…Вы правы в своей точке зрения. Мне не стоит слишком высказывать свое мнение, ведь я солдат».

В июне 1901 г. чернокожий пехотинец по имени Уильям Фулбрайт сообщал редактору одной индианаполисской газеты:

«Эта борьба на островах не что иное, как гигантский план разграбления и угнетения».

А дома, пока все еще шла война против филиппинцев, группа негров из Массачусетса обратилась с письмом к президенту Маккинли:

«Мы, цветные жители Массачусетса, собрались на массовый митинг… и решили обратиться к Вам с открытым письмом, несмотря на Ваше потрясающее и непостижимое молчание по поводу сути наших бед… Вы видели наши страдания, наблюдая с высоты Вашего положения за нашими ужасными лишениями и несчастьями, и все же Вы не нашли и минуты времени, чтобы по какому-либо поводу выступить в защиту наших интересов…

В едином порыве, с сердцами, переполненными надеждой и страхами, цветные жители Соединенных Штатов обратились к Вам, когда город Уилмингтон (Северная Каролина) в течение двух ужасных дней и ночей находился в лапах кровавой революции; когда негров, не виновных в каком-либо преступлении, кроме цвета своей кожи и желания пользоваться правами американских граждан, убивали на улицах этого злополучного города как собак… за обращение с просьбой оказать помощь федеральных властей, которую Вы не хотели оказать и не оказали…

То же самое случилось и во время вспышки недовольства толпы в Финиксе (Южная Каролина), когда за чернокожими охотились и их убивали, а белых [это были белые радикалы Финикса] расстреливала и изгоняла из города шайка белых дикарей… Напрасно мы ждали от Вас каких-то слов или действий…

Когда же Вы немного позднее отправились в поездку по Югу, мы видели, как хитро Вы потакали южным расовым предрассудкам… Как Вы призывали своих многострадальных чернокожих сограждан к терпению, трудолюбию и сдержанности, а белых граждан – к патриотизму, шовинизму и империализму».

Однако проповедуемые чернокожим «терпение, трудолюбие и сдержанность», а обращенный к белым «патриотизм» не вполне сработали. В первые годы XX в., несмотря на всю демонстрацию силы государством, большое число черных и белых, мужчин и женщин, утратили терпение, сдержанность и чувство патриотизма.

[ZHAN]

Война и ура-патриотизм могли лишь отстрочить, а не полностью погасить классовый гнев, порожденный реалиями повседневной жизни. В самом начале XX в. это недовольство возродилось вновь.

Политические взгляды анархистки и феминистки Эммы Голдман сформировались под влиянием ее работы на фабрике, казней участников событий на площади Хеймаркет, Гомстедской стачки, длительного тюремного заключения ее возлюбленного и товарища по борьбе Александра Беркмана, экономического кризиса 90-х гг. XIX в., забастовочной борьбой в Нью-Йорке и собственного опыта пребывания в тюрьме на острове Блэкуэлле. Вот что она сказала на митинге спустя несколько лет после окончания испано-американской войны:

«Как же наши сердца были переполнены возмущением свирепыми испанцами!..Но когда дым рассеялся, мертвецов похоронили, а военные расходы вернулись к народу в форме увеличения цен на товары и аренду, т. е., когда мы протрезвели после патриотической пирушки, неожиданно нас осенило, что причиной испано-американской войны была цена на сахар… что жизни, кровь и деньги американского народа использовались для защиты интересов американских капиталистов».

Марк Твен не был ни анархистом, ни радикалом. К 1900 г. писателю исполнилось 65 лет, и он являлся всемирно известным автором одновременно забавных и серьезных до мозга костей американских рассказов. Наблюдая за тем, как ведут себя Соединенные Штаты и другие страны Запада по отношению к остальному миру, Марк Твен написал в начале XX в. в нью-йоркской газете «Гералд»:

«Я передаю тебе величественную особу, имя которой Христианство, вернувшуюся из своих пиратских налетов на Кяо-Чао, Маньчжурию, Южную Африку и Филиппины испачканной, измаранной, потерявшей честь, с душой, исполненной подлости, с карманами, набитыми добычей, с ханжескими речами на устах».

В начале XX в. писатели выступали в защиту социалистических идей или жестко критиковали капиталистическую систему, и это были не малоизвестные памфлетисты, а наиболее значительные фигуры в литературе США, чьи книги читали миллионы: Эптон Синклер, Джек Лондон, Теодор Драйзер, Фрэнк Норрис.

Роман Э. Синклера «Джунгли», вышедший в 1906 г., привлек внимание к условиям работы на чикагских скотобойнях, шокировав всю страну, и способствовал выдвижению требований принятия законов, которые регулировали бы мясную промышленность. Рассказывая о рабочем-иммигранте Юргисе Рудкусе, автор пишет о социализме, о том, какой прекрасной могла бы быть жизнь, если бы люди совместно владели имуществом и работали, делясь друг с другом богатствами земли. Сначала «Джунгли» были напечатаны в газете социалистов «Эпил ту ризон»; затем миллионы людей прочитали роман, вышедший отдельной книгой и переведенный на 17 языков.

Одним из факторов, повлиявших на философию Синклера, являлась книга Джека Лондона «Люди бездны». Дж. Лондон был членом Социалистической партии Америки (СПА). Он вырос в трущобах Сан-Франциско, был внебрачным ребенком. Будущий писатель работал разносчиком газет, трудился на консервной фабрике, был моряком и рыбаком, работал на джутовой фабрике и в прачечной, приехал по железной дороге на Восточное побережье США. На улицах Нью-Йорка Лондона избил дубинкой полицейский, в городе Ниагара-Фолс его арестовывали за бродяжничество. Он видел, как людей избивают и пытают в тюрьме. В заливе Сан-Франциско Лондон занимался браконьерским промыслом устриц. Он читал книги Г. Флобера, Л. Н. Толстого, Г. Мелвилла, а также «Манифест Коммунистической партии», проповедовал социалистические идеи в лагерях золотоискателей на Аляске зимой 1896 г., прошел на корабле 2 тыс. миль по Берингову морю. Дж. Лондон стал всемирно известным писателем – автором приключенческих книг.

В 1906 г. он написал роман «Железная пята», предупреждающий о возможности появления фашизма в Америке и содержащий идеальные представления автора о социалистическом братстве людей. В этом романе устами героев писатель бросает обвинения системе.

«Убедившись, что современный человек живет хуже своего пещерного предка, хотя его производительность труда возросла тысячекратно, мы с неизбежностью приходим к выводу, что капитализм обанкротился… преступные, хищнические методы хозяйничанья ввергли человечество в нищету».

Продолжая свое обвинение, Дж. Лондон подводит читателя к такому видению будущего:

«Предлагаю не разрушать эти великолепные машины, работающие и хорошо, и дешево. Давайте возьмем их себе. Пусть они радуют нас своей производительностью и дешевизной. Будем сами управлять ими… Это, господа, и есть социализм».

Это было время, когда даже такой литератор, как живший в добровольной ссылке в Европе и не склонный к политическим заявлениям романист Генри Джеймс, путешествовавший по Соединенным Штатам в 1904 г., увидел страну как

«огромный сад Раппачини [Аллюзия на рассказ Натаниэла Готорна «Дочь Раппачини» (1846), герой которого, ученый, чтобы изучить воздействие ядов, испытывает их на своей дочери], переполненный всеми разновидностями ядовитых кустов страсти по деньгам».

«Макрейкеры» («разгребатели грязи») внесли свой вклад в атмосферу инакомыслия, просто рассказывая о том, что видели. По иронии судьбы во имя извлечения прибыли некоторые новые массовые журналы печатали их статьи (например, разоблачения деятельности «Стэндард ойл», принадлежавшие перу Айды Тарбелл, или очерки Линкольна Стеффенса о коррупции в крупных городах США).

К началу XX в. ни патриотизм времен войны, ни отвлечение энергии на проведение выборов не могли скрыть проблем, охвативших систему. Процесс концентрации бизнеса в руках немногих продолжился, стал более очевиден контроль со стороны банкиров. По мере развития технологий и укрупнения корпораций им требовалось все больше капитала, находившегося в руках именно банкиров. К 1904 г. свыше 1 тыс. линий железных дорог оказались консолидированы в шесть крупных объединений, каждое из которых было связано либо с Дж. П. Морганом, либо с Рокфеллерами. Вот что об этом пишут Т. Кохрэн и У. Миллер:

«Имперским лидером новой олигархии был «Дом Моргана». В сделках ему ловко содействовали «Фёрст нэшнл бэнк оф Нью-Йорк» (директор Джордж Ф. Бейкер) и «Нэшнл сити бэнк оф Нью-Йорк» (президент Джеймс Стилмен, представлявший интересы Рокфеллеров). Эти три человека и их финансовые партнеры поделили между собой 341 директорскую должность в 112 огромных корпорациях. Общий объем ресурсов этих корпораций в 1912 г. составлял 22,245 млрд. долл., т. е. больше, чем оценочная стоимость всей собственности в 22 штатах и территориях к западу от реки Миссисипи».

Дж. П. Морган всегда стремился к порядку, стабильности и предсказуемости. Один из его партнеров по бизнесу сказал в 1901 г.:

«Теперь, когда такой человек, как мистер Морган, возглавляет громадную промышленность в противовес старой схеме вовлечения в нее групп лиц с самыми разными интересами, производство обретает большую упорядоченность, трудящиеся получают больше гарантий стабильной занятости при более высокой зарплате, а паники, вызванные перепроизводством, уходят в прошлое».

Но даже Морган и его партнеры оказались не в состоянии полностью контролировать сложившуюся систему. В 1907 г. опять произошла паника и финансовый крах, за которыми последовал кризис. И хотя в действительности самые крупные предприниматели не пострадали, однако уровень прибылей после 1907 г. оказался не таким высоким, каким его хотели видеть капиталисты; индустрия развивалась не столь быстро, как могла бы, и промышленники начали искать способы сокращения издержек.

Одним из таких способов стал тейлоризм. Фредерику Тейлор работал мастером в сталелитейной компании, детально изучая каждую заводскую операцию. В результате он разработал систему четко определенного разделения труда, повысил уровень механизации, ввел систему отдельной оплаты за каждый вид работ с целью увеличения производительности и роста прибылей. В 1911 г. Тейлор опубликовал книгу о «научных методах управления», которая оказала огромное влияние на мир бизнеса. Теперь управляющие могли полностью контролировать трудовую энергию заводского работника и его рабочее время. Как написал в своей работе «Труд и монополистический капитал» Г. Браверман, целью тейлоризма было сделать рабочих взаимозаменяемыми, способными выполнять простые задания, как того требовала новая система разделения труда. Люди превращались в подобие запчастей, лишенных индивидуальности и человеческих качеств, которые можно было покупать и продавать, как товар.

[ZHAN]

Данная система хорошо подходила для новой автомобильной промышленности. В 1909 г. Генри Форд продал 10 607 автомобилей, в 1913 г. – 168 тыс., а 1914 г. – 248 тыс. (т. е. 45 % всех произведенных в стране автомобилей). Его прибыль достигла 30 млн. долларов.

Притом что иммигранты составляли большую часть рабочей силы (так, например, в 1907 г. на заводах Э. Карнеги в графстве Аллегейни из 14 359 рабочих 11 694 человека являлись уроженцами стран Восточной Европы), тейлоризм с его упрощенными, не требовавшими квалификации видами деятельности становился более пригодным методом, нежели другие.

В Нью-Йорке вновь прибывшие иммигранты работали в условиях потогонной системы. В январе 1907 г. поэт Эдвин Маркэм писал в журнале «Космополитен»:

«В непроветриваемых помещениях матери и отцы шили днем и ночью. Те, кто работал на дому, получали меньше, чем те, кто трудился в потогонных цехах фабрик… А дети должны, как на каторге, вместо игр работать наряду со старшими…

В течение всего года в Нью-Йорке и других городах вы можете наблюдать детей, входящих и выходящих из таких жалких домов. Практически в любое время их можно видеть в нью-йоркском Ист-Сайде – бледных мальчиков или худых девочек, – с унылыми лицами, согнувшихся под тяжелым грузом одежды, который они тащили на плечах и на голове, и все их мускулы были напряжены…

Разве не является жестокой цивилизация, позволяющая маленьким сердцам и маленьким плечикам надрываться от таких взрослых обязанностей, тогда как в этом же самом городе жалкая собачонка в мягких руках изящной леди, прогуливающейся по прекрасным бульварам, чувствует себя гораздо лучше?»

Город становился полем битвы. Десятого августа 1905 г. нью-йоркская «Трибюн» писала, что в ходе забастовки в пекарне Федермана в Нижнем Ист-Сайде произошла эскалация насилия, когда владелец привлек штрейкбрехеров, стремясь продолжить производство продукции:

«Прошлым вечером в обстановке всеобщего ликования бастующие или их сторонники разгромили пекарню Филипа Федермана по адресу Орчард-стрит, № 183. Полицейские направо и налево размахивали своими дубинками, после того как толпа грубо обошлась с двумя их товарищами».

В Нью-Йорке было 500 швейных фабрик. Вот что одна женщина вспоминала об условиях работы:

«…лестницы были сломаны и опасны… окон совсем немного, и они были такие грязные… Деревянные полы протирали раз в год… Освещения практически не было, кроме горевших круглые сутки газовых горелок… в темном коридоре находилась грязная, зловонная уборная. Не было свежей питьевой воды… Повсюду мыши и тараканы… В зимние месяцы… мы так страдали от холода, летом же мы мучились от жары…

Находясь в этих дырах – рассадниках болезней, мы, дети, работали рядом с мужчинами и женщинами по 70–80 часов в неделю! В том числе по субботам и воскресениям!..В субботу днем появлялось объявление: «Если вы не придете работать в воскресенье, можете не приходить на работу и в понедельник»…Детские мечты о дне отдыха не сбывались. Мы плакали, потому что были всего лишь детьми».

Зимой 1909 г. фабричные работницы «Трайенгл шертуэйст компани» организовались и решили провести забастовку. Вскоре их пикет стоял на холоде; они осознавали, что не смогут одержать победу, пока работают другие фабрики. Был созван массовый митинг работниц этих предприятий, на котором выступила красноречивый оратор Клара Лемлих, еще подросток, со следами недавних ударов, полученных во время стояния в пикете. Она сказала: «Предлагаю принять резолюцию о немедленном объявлении всеобщей забастовки!» Митинг буквально взорвался, его участники проголосовали за стачку.

Одна из участниц этих событий, Полин Ньюмен, годы спустя вспоминала о начале всеобщей забастовки:

«Со всех сторон шли тысячи и тысячи людей, покидая фабрики и собираясь на Юнион-сквер. Дело происходило в ноябре, не за горами была холодная погода. У нас не было меховой одежды, чтобы согреться, но решимость вела нас вперед, пока мы не добрались до какого-то зала… Я видела молодежь, в основном женщин, которые шли, не думая о том, что с ними может случиться… не думая о голоде, холоде, одиночестве… В этот день их волновало только то, что это был их день».

Профсоюз надеялся, что к стачке присоединятся 3 тыс. человек. В действительности их оказалось 20 тысяч. Каждый день 1 тыс. новых членов вступали в Межнациональный союз портных дамской одежды, в котором до этого было очень мало женщин. Цветные работницы принимали активное участие в забастовке, которая продолжалась всю зиму, несмотря на действия полиции и штрейкбрехеров, а также аресты и тюрьмы. Более чем в 300 мастерских рабочим удалось добиться выполнения своих требований. Женщины теперь становились профсоюзными лидерами. Обратимся вновь к воспоминаниям Полин Ньюмен:

«Мы старались заниматься самообразованием. Я приглашала девушек к себе домой, и мы по очереди читали стихи на английском, чтобы усовершенствовать свои познания в языке. Среди наших любимых произведений были «Песнь рубашки» Томаса Худа и… «Маскарад анархии» Перси Биши Шелли.

Восстаньте от сна, как львы,
Вас столько ж, как стеблей травы,
Развейте чары темных снов,
Стряхните гнет своих оков,
Вас много – скуден счет врагов!»

Условия работы на фабриках сильно не изменились. Во второй половине дня 25 марта 1911 г. пожар на предприятии «Трайенгл шертуэйст компании, начавшийся на складе, где хранилась ветошь, быстро распространился по восьмому, девятому и десятому этажам – на высоте, недоступной для пожарных лестниц. Начальник пожарной охраны Нью-Йорка сказал, что лестницы могут достать только до седьмого этажа. Однако из 500 тыс. нью-йоркских рабочих около половины трудились целыми днями, предположительно по 12 часов, в зданиях на этажах выше седьмого. По закону ворота фабрики должны были открываться наружу. Но ворота предприятия «Трайенгл шертуэйст компани» открывались внутрь. Кроме того, в рабочее время нельзя было запирать ворота, однако на указанной фабрике они были обычно закрыты, чтобы компания могла контролировать перемещения работников. Поэтому, оказавшись в капкане, молодые женщины заживо сгорали прямо у рабочих столов или в давке возле запертой двери или прыгали и разбивались насмерть в шахтах лифтов. Нью-йоркская газета «Уорлд» сообщала:

«…мужчины и женщины, мальчики и девочки с криками толпились у оконных выступов и прыгали на улицу, которая была далеко внизу. Они выбрасывались прямо в горящей одежде. У некоторых девушек загорались волосы, и они прыгали. Один за другим раздавался глухой звук ударов о мостовую. Как ни ужасно, но по сторонам здания, выходившим на Грин-стрит и Вашингтон-плейс, росли горы трупов и тел умирающих людей… Из окон соседних зданий наблюдатели неоднократно видели несчастных, проявлявших друг к другу товарищескую поддержку перед смертью – девушек, бравшихся за руки».

Когда все было кончено, выяснилось, что 146 работников «Трайенгл шертуэйст компани», в основном женщины, сгорели или были задавлены. В траурной процессии на Бродвее приняли участие 100 тыс. человек.

Случались и другие пожары, несчастные случаи и вспышки болезней. В 1904 г. в промышленности, на транспорте и в сельском хозяйстве погибли 27 тыс. рабочих. В течение одного года только на нью-йоркских фабриках произошло 50 тыс. аварий. Шляпники получали респираторные заболевания, каменотесы вдыхали смертельно опасные вещества, работники типографий, печатавшие литографии, отравлялись мышьяком. В 1912 г. в докладе комиссии штата Нью-Йорк по обследованию предприятий говорилось:

«Сэди – умная, приятная и чистоплотная девушка, которая трудится с тех пор, как получила разрешение на работу на швейных фабриках… В своей работе она привыкла к использованию белого порошка (обычно это мел или тальк), которым посыпают перфорации для переноса рисунка на ткань. Присыпанный меловым порошком или тальком рисунок легко стирался… Поэтому ее последний работодатель решил применить смесь порошка свинцовых белил с канифолью, которую нельзя было так просто оттереть, что снимало необходимость ее повторного нанесения. Никто из работниц не знал ни о смене порошка, ни об опасности его использования… Сэди всегда была очень крепкой и здоровой девушкой с хорошим аппетитом и цветом лица; но теперь она не могла есть… Ее ноги и руки опухли, одна рука перестала действовать, зубы и десны посинели. Когда в конце концов ей пришлось прекратить работу, после нескольких месяцев лечения от желудочного заболевания врач порекомендовал ей лечь в больницу. Проведенное там обследование показало, что она отравлена свинцом».

Согласно докладу Комиссии по отношениям в промышленности, в 1914 г. жертвами несчастных случаев на производстве стали 35 тыс. рабочих, а 700 тыс. человек получили различные травмы. В том году доходы 44 семейств, получавших по 1 млн. долл. и более, равнялись общей сумме доходов 100 тыс. семей, зарабатывавших по 500 долл. в год. Сохранилась запись беседы между членом Комиссии по отношениям в промышленности Харрисом Уайнстоком и Джоном Осгудом, президентом угледобывающей компании из штата Колорадо, которую контролировало семейство Рокфеллер:

УАЙНСТОК: Если рабочий погибает, получают ли его иждивенцы какую-либо компенсацию?

ОСГУД: Необязательно. В некоторых случаях – да, в некоторых – нет.

УАЙНСТОК: Если он искалечен на всю жизнь, положена ли ему компенсация?

ОСГУД: Нет, сэр, никакой…

УАЙНСТОК: Получается, что вся тяжесть ложится целиком на их [рабочих] плечи.

ОСГУД: Да, сэр.

УАЙНСТОК: А промышленность не несет никаких расходов?

ОСГУД: Верно, промышленность не несет никаких расходов.

Все большее число трудящихся вовлекались в профсоюзную деятельность. В первые годы XX в. рабочие союзы насчитывали 2 млн. членов (т. е. каждый четырнадцатый рабочий), из них 80 % состояли в Американской федерации труда, этой организации для избранных: практически все ее члены были белыми мужчинами, почти все – квалифицированными рабочими. Хотя количество женщин-работниц в целом продолжало расти – их число удвоилось с 4 млн. в 1890 г. до 8 млн. в 1910 г., и они составляли пятую часть всей рабочей силы в стране, – только каждая сотая труженица состояла в профсоюзе.

В 1910 г. чернокожий рабочий получал в среднем треть заработка белого рабочего. Хотя руководитель АФТ С. Гомперс и выступал с утверждениями о том, что верит в равные возможности, негров не принимали в большинство профсоюзов, входивших в Федерацию. Гомперс продолжал говорить, что не хочет вмешиваться во «внутренние дела» Юга:

«Я считаю, что расовая проблема – это проблема, с которой вам, южанам, предстоит разобраться, причем без вмешательства назойливых посредников со стороны».

В реальной борьбе рядовые рабочие время от времени преодолевали эти барьеры. Ф. Фонер приводит воспоминания Мэри Макдауэлл [(1854–1936) – чикагская профсоюзная активистка, суфражистка, первый президент Женской лиги профсоюзов штата Иллинойс. Была известна под прозвищем Ангел скотобоен] о том, как формировался женский профсоюз на чикагских скотобойнях:

«Драматические события того вечера начались, когда в дверь позвонила ирландская девушка и спросила: «Наша цветная сестра просит принять ее. Что мне с ней делать?» Ответ дала другая молодая ирландка, сидевшая на стуле: «Прими ее, конечно, и все вместе от всей души поприветствуйте ее!»»

В 1907 г. в Новом Орлеане всеобщая забастовка на пристанях охватила 10 тыс. рабочих (докеров, возниц, грузчиков) – черных и белых – и продолжалась 20 дней. Лидер негритянских докеров Э. С. Суон сказал:

«За мой тридцатидевятилетний опыт работы на пристани белые и негры еще никогда не были так прочно объединены общими проблемами, никогда ранее я не видел такой солидарности. Во всех предыдущих забастовках негра использовали против белого, но теперь это осталось в прошлом, и обе расы совместно отстаивают общие интересы.».

Это были исключения из правила. В целом чернокожих держали подальше от профсоюзного движения. В 1913 г. У. Дюбуа писал:

«Конечная цель всего этого – убедить американского негра в том, что его главный враг – не работодатель, который его грабит, а работающий вместе с ним белый».

АФТ относилась к расизму прагматично. Исключение женщин и иностранцев также носило прагматичный характер. В основном это были неквалифицированные работники, а Федерация, состоявшая почти полностью из квалифицированных рабочих, основывалась на философии «делового юнионизма» (каждого руководителя профсоюза в составе АФТ называли даже «деловым представителем»). Эта организация пыталась совместить производственную монополию работодателя с монополией на рабочую силу, установленной профсоюзом. В этом смысле она добивалась улучшения условий для некоторых категорий трудящихся, а большинство рабочих оставляла за воротами.

Чиновники АФТ получали большое жалованье, были на дружеской ноге с работодателями, даже допускались в светское общество. Вот что говорилось летом 1910 г. в одном газетном репортаже из модного приморского курорта Атлантик-Сити (Нью-Джерси):

«Сегодня утром, играя на пляже в бейсбол в купальных костюмах с президентом Сэмом Гомперсом, секретарем Фрэнком Моррисоном и другими лидерами АФТ, бывший руководитель Объединенного союза горняков Джон Митчелл потерял кольцо с бриллиантом стоимостью 1 тыс. долл., подаренное ему поклонниками после урегулирования большой забастовки угольщиков в Пенсильвании. Ветеран службы спасения капитан Джордж Бёрк нашел кольцо, после чего Митчелл извлек 100-долларовую купюру из пачки денег, которая лежала у него в кармане, и вручил ее капитану в качестве вознаграждения за находку».

Хорошо оплачиваемые лидеры АФТ были защищены от критики как строго контролируемыми митингами, так и «командами головорезов» – наемной охраной, первоначально использовавшейся против штрейкбрехеров, но через некоторое время начавшей унижать и избивать оппонентов внутри профсоюза.

В этой ситуации – в ужасных условиях труда, кроме тех предприятий, где существовали профсоюзы, – трудящиеся, стремившиеся к радикальным переменам и видевшие корни нищеты в капиталистической системе, проявили заинтересованность в создании рабочего союза нового типа. Июньским утром 1905 г. в одном из залов Чикаго собрался съезд, объединивший 200 социалистов, анархистов и радикальных профсоюзных деятелей со всей страны. Они учредили профсоюз, получивший название «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ).

Лидер Западной федерации горняков – Большой Билл Хейвуд вспоминал в автобиографии, что для открытия съезда поднял лежавшую на трибуне доску и использовал ее как молоток председательствующего:

«Товарищи рабочие… Мы собрались на континентальный конгресс рабочего класса. Мы собрались для того, чтобы вовлечь рабочих нашей страны в общее рабочее движение, которое имеет целью освобождение рабочего класса от рабского подчинения капитализму… Цели и стремления этой организации заключаются в том, чтобы передать рабочему классу экономическую власть и средства к существованию, контроль над производством и распределением, не считаясь с владельцами-капиталистами».

Вместе с Хейвудом на трибуне находились лидер Соцпартии Юджин Дебс и Мамаша Мэри Джонс, 75-летняя седовласая женщина, стоявшая у истоков Объединенного союза горняков Америки. На съезде был принят устав организации, в преамбуле которого говорилось:

«У рабочего класса и класса работодателей нет ничего общего. Не может быть мира, пока голод и нужда преследуют миллионы трудящихся, а горстка тех, кто представляет класс работодателей, получают все блага жизни. Борьба между этими двумя классами должна продолжаться до тех пор, пока трудящиеся все вместе не выйдут на поле битвы в политике и промышленности, пока при помощи экономической организации рабочего класса, не связанной с какой-либо политической партией, они не возьмут и не удержат в руках то, что производят своим трудом».

[ZHAN]

В одной из брошюр ИРМ разъяснялось, почему эта организация была не согласна с идеями АФТ о цеховых профсоюзах:

«В справочнике союзов Чикаго за 1903 г. указано 56 различных организаций, существовавших только на мясоперерабатывающих предприятиях, которые разделены еще на 14 общенациональных профсоюзов, входящих в Американскую федерацию труда. Что за ужасный пример раздробленной армии на фоне очень сплоченных рядов работодателей».

ИРМ (или «уобблиз», как стали называть членов организации по не вполне понятным причинам [от wobble (англ.), означающего разновидность циркулярной пилы, использовавшейся лесорубами Запада, многие из которых были членами ИРМ]) стремилась объединить всех рабочих любой отрасли в «Единый большой союз», не разделенный по признаку пола, расы или квалификации. Организация выступала против заключения договоров с работодателями, поскольку довольно часто это мешало рабочим устраивать самостоятельные стачки или забастовки солидарности с другими трудящимися, что превращало членов профсоюзов в фактических штрейкбрехеров. По мнению «уобблиз», переговоры профсоюзных лидеров о таких договорах подменяли непрерывную борьбу простых рабочих.

Они говорили о «прямом действии» следующее:

«Прямое действие означает действие индустриальных рабочих, осуществляемое ими самостоятельно, ради своих целей, без какой-либо вероломной помощи со стороны профсоюзных псевдолидеров или политиков-махинаторов. Забастовка, которая инициирована, контролируется и регулируется непосредственно рабочими, есть прямое действие… Прямое действие является индустриальной демократией».

В одной брошюре ИРМ говорилось:

«Стоит ли мне объяснять вам, что означает прямое действие? Труженик на своем рабочем месте должен сказать хозяину, когда и где он будет работать, как долго, за какое жалованье и на каких условиях».

Члены ИРМ были мужественными бойцами. Однако, несмотря на репутацию, созданную им прессой, они не являлись сторонниками того, чтобы первыми применять насилие, но отвечали ударом на удар. В 1909 г. в местечке Маккис-Рокс (Пенсильвания) они возглавили забастовку 6 тыс. рабочих против филиала «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», бросили вызов полиции штата и вступили с ней в бой. Ирмовцы пообещали за каждого убитого рабочего убивать по одному полицейскому (в одной из стычек с применением огнестрельного оружия погибли четверо бастующих и три блюстителя порядка); им удалось сохранять пикеты на фабриках, до тех пор пока забастовка не достигла своих целей.

ИРМ смотрела на забастовки шире:

«Забастовки являются эпизодами классовой войны; это проверки на прочность, периодические тренировки, в ходе которых рабочие обучаются слаженным действиям. Такая тренировка чрезвычайно важна для подготовки масс к финальной «катастрофе» – всеобщей стачке, которая довершит дело экспроприации [имущества] работодателей».

В то время в Испании, Италии и во Франции большую популярность завоевала идея анархо-синдикализма: рабочие берут власть не путем захвата государственной машины в ходе вооруженного восстания, а благодаря прекращению функционирования экономической системы в результате всеобщей забастовки. Завоеванная таким образом власть будет использована во благо всех. Один из членов ИРМ – Джозеф Эттор говорил:

«Если рабочие всего мира хотят одержать победу, все, что от них требуется, – это осознать необходимость солидарности друг с другом. Им ничего не надо делать – только бездействовать, и весь мир остановится. Рабочие сильнее всей собственности капиталистов тогда, когда держат руки в карманах».

Это была идея огромной силы. За десять бурных лет, прошедших с момента своего возникновения, ИРМ стала представлять собой угрозу капиталистическому классу, и это как раз в то время, когда капитализм стремительно развивался, а прибыли становились огромными. В организации никогда не состояло более 5—10 тыс. членов одновременно; люди вступали в ее ряды, но могли и прекратить сотрудничество. Возможно, через ИРМ прошло до 100 тыс. человек. Однако их энергичность, напор, то вдохновение, которое они передавали другим, а также способность быстро собрать вместе тысячи людей сделали ИРМ той силой, которая оказывала влияние на ситуацию в стране, значительно превосходившее по масштабам численность самой организации. Ирмовцы ездили повсюду (среди них было немало безработных или рабочих-мигрантов), выступали как организаторы, писали, произносили речи, пели песни, распространяя свои идеи и вселяя свой дух.

Членов ИРМ атаковали всеми видами оружия, которыми располагала система: при помощи газет, судебных разбирательств, полиции, армии, насилия со стороны толпы. Местные власти принимали законы, запрещавшие ирмовцам выступать на митингах, но ИРМ это игнорировала. В городе Мизула (Монтана), в районе шахт и лесозаготовок, после того как нескольким «уобблиз» запретили выступать, еще сотни их соратников прибыли на место в товарном вагоне. Ирмовцев арестовывали одного за другим, пока не переполнились тюрьмы и суды, и в конце концов городские власти были вынуждены отказаться от постановления, которым запрещались выступления членов организации.

В 1909 г. в городе Спокан (Вашингтон) было решено запретить уличные митинги, а агитатора из ИРМ, настаивавшего на своем праве на свободу слова, арестовали. Тысячи «уобблиз» прошли маршем в центр города, чтобы собраться на митинг. Один за другим ирмовцы ораторствовали и подвергались аресту, пока в тюрьме не оказалось 600 человек. Условия их содержания были жестокими, несколько человек скончались в камерах, но ИРМ добилась права на выступления.

В 1911 г. в городе Фресно (Калифорния) также произошла стычка из-за права на свободу слова. Газета из Сан-Франциско «Колл» в своем комментарии отмечала:

«Это одна из тех странных ситуаций, которые возникают неожиданно и которые сложно понять. Несколько тысяч людей, чье занятие состоит в том, чтобы трудиться, бродяжничают и воруют, проходят через испытания и сталкиваются с опасностями, чтобы попасть в тюрьму».

В тюрьме ирмовцы пели, громко разговаривали, через решетки произносили речи перед собравшимися у тюремных стен. Вот что пишет об этом Дж. Корнблю в сборнике документов ИРМ «Мятежные голоса»:

«Сменяя друг друга, они выступали с лекциями о классовой борьбе и пели песни «уобблиз». Когда они отказались прекратить это, тюремный надзиратель послал за пожарными машинами и велел поливать заключенных в полную силу из брандспойтов. Мужчины использовали свои матрасы в качестве щитов, и их удалось усмирить только после того, как в камерах стало по колено ледяной воды.

Когда муниципальные чиновники узнали о том, что в город собираются прибыть еще тысячи людей, они сняли запрет на уличные митинги и небольшими группами освободили арестованных».

В том же году в городе Абердин (Вашингтон) были также приняты законы, ограничивавшие свободу слова, проходили аресты, участников акций бросали в тюрьму, но неожиданно ирмовцы победили. Один из арестованных, плотник и подсобный рабочий на ферме по прозвищу Коротышка Пейн, по совместительству редактор газеты ИРМ, так описывал происходившее с ним:

«Вот они, эти 18 мужчин в расцвете сил, большинство из которых преодолели немалое расстояние сквозь снег, пробивая свой путь через враждебно настроенные поселки, идя без гроша в кармане и голодая по дороге туда, где заключение в тюрьму стало самым мягким приемом, который можно было ожидать, и где многих загнали в болота и избили до полусмерти… Однако вот эти люди, по-мальчишески смеющиеся над трагическими вещами, которые для них всего лишь шутка…

Но какой мотив стоял за действиями этих мужчин?…Почему они оказались здесь? Не является ли призыв к Братству людей сильнее любого страха или неудобства, несмотря на предпринимавшиеся в течение шести тысячелетий усилия хозяев жизни, которые были направлены на искоренение этого призыва из наших умов?»

В Сан-Диего члена ИРМ Джека Уайта, арестованного в ходе борьбы за свободу слова в 1912 г. и приговоренного к шести месяцам заключения в тюрьме графства, которые он провел, питаясь хлебом и водой, спросили, имеет ли он что-либо сказать суду. Стенографистка записала его слова:

«Обвинитель в своем обращении к присяжным обвинил меня в том, что, выступая с трибуны на митинге общественности, я сказал: «К черту суды, мы сами знаем, что такое правосудие».

Солгав, он поведал великую правду, ибо он искал в самых потаенных уголках моего разума ту мысль, которую я ранее никогда не высказывал, но выскажу теперь: «К черту ваши суды, я сам знаю, что такое правосудие», поскольку я день за днем сидел в вашем зале суда и видел, как представители моего класса проходят через это так называемое правосудие. Я видел, как вы, судья Слоун, и другие люди вроде вас отправляли их за решетку, поскольку они посмели покуситься на священные права собственности. Вы стали глухи и слепы к правам человека на жизнь и стремление к счастью и уничтожили эти права, чтобы сохранить священное имущественное право. А теперь вы мне говорите, чтобы я уважал закон. Не стану я этого делать. Я нарушил закон и буду нарушать все ваши законы и все равно говорить вам «К черту суды…»

Прокурор солгал, но я принимаю его ложь как правду и еще раз заявляю вам, судья Слоун, чтобы вы не заблуждались по поводу моего отношения к этому: «К черту ваши суды, я сам знаю, что такое правосудие».

Случались и избиения, обмазывание дегтем и вываливание в перьях, поражения. Один из ирмовцев – Джон Стоун рассказывал о том, как в полночь его вместе с другим товарищем по ИРМ выпустили из тюрьмы в Сан-Диего и силой затолкнули в автомобиль:

«Нас вывезли примерно за 20 миль от города, где машина остановилась… человек, сидевший сзади, несколько раз ударил меня дубинкой по голове и по плечам; затем другой человек ударил меня кулаком в челюсть. Потом сидевшие сзади люди схватили меня и ударили в живот.

После этого я побежал и услышал, как рядом со мной просвистела пуля. Я остановился… Утром я проверил состояние Джо Марко и обнаружил, что ему сзади проломили череп».

В 1916 г. в городе Эверетт (Вашингтон) отряд из 200 вооруженных «виджиланте» [члены добровольных комитетов бдительности, нередко бравших на себя полномочия законной власти, в том числе правосудия, в западных районах страны до ее официального установления], собранных по призыву местного шерифа, обстрелял катер с членами ИРМ – пятеро «уобблиз» были убиты, еще 31 человек получил ранения. В следующем году, когда Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну, «виджиланте» в Монтане захватили агитатора ИРМ Фрэнка Литтла, пытали его и повесили, оставив тело висеть на железнодорожной эстакаде.

Ирмовец Джо Хилл написал десятки едких, забавных, полных классового самосознания, вдохновляющих песен, тексты которых печатались в публикациях ИРМ и вышли отдельной книгой «Маленький красный песенник». Его песня «Проповедник и раб» («Поп и раб») была посвящена излюбленной мишени ИРМ – церкви:

Проповедник, заросший как медведь,
Приходит по вечерам, —
Как надо жить,
Как не надо жить,

Он рассказывает нам.
Но если спросить его об еде,
О том,
Чего хочет рот, —
Он свистнет жаворонком в ответ,
Он зябликом запоет.

Припев:
Вы будете есть,
Вы будете есть,
Когда придет конец,
На небе,
Среди звездных птиц
И солнечных овец…
Вкушайте сено,
Бейтесь лбом,
Молитесь каждый час, —
И рая сладкие врата
Откроются для вас!

Песня Джо Хилла «Мятежница Девушка» написана под впечатлением от забастовки работниц на текстильных фабриках Лоренса (Массачусетс), и особенно от лидера ИРМ, руководившего этой забастовкой, – Элизабет Гэрли Флинн [(1890–1964) – активистка рабочего движения, пропагандистка, организатор забастовок. С 1937 г. член Коммунистической партии США, в 1938 г. избрана членом ее Национального комитета. В 1955–1957 гг. отбывала тюремное наказание по обвинению в подрывной деятельности. В 1961 г. стала первой женщиной – председателем Национального комитета Компартии] :

Много женщин вам мог бы назвать я,
Им неведом пред бедностью страх,
Они носят роскошные платья
И живут в королевских дворцах,
С голубою есть кровью принцессы,
В жемчугах и камнях дорогих,
Но Мятежница Девушка наша
Благородней их.

[Песни Джо Хилла / пер. с англ. Мих. Зенкевича. М., 1966.].

В ноябре 1915 г. Джо Хилла обвинили в убийстве бакалейщика во время ограбления магазина в городе Солт-Лейк-Сити (Юта). Прямых доказательств того, что он совершил это преступление, в суд представлено не было, но имелось достаточное количество косвенных улик, чтобы присяжные признали его виновным. Это дело получило всемирную известность. Губернатору было направлено 10 тыс. писем протеста, но вход в тюрьму охраняли при помощи пулеметов, и Джо Хилла расстреляли. Перед смертью он писал Биллу Хейвуду:

«Не тратьте время на траур. Организуйтесь».

В 1912 г. ИРМ была в эпицентре драматических событий в Лоренсе, где «Америкэн вулен компани» принадлежали четыре фабрики. Основу рабочей силы составляли иммигрантские семьи (португальцы, франкоканадцы, англичане, ирландцы, русские, итальянцы, сирийцы, немцы, поляки, бельгийцы), жившие в перенаселенных и пожароопасных деревянных многоквартирных домах. Средняя зарплата работников составляла 8,76 долл. в неделю. Работавшая в городе женщина-врач Элизабет Шапли писала:

«Значительное число мальчиков и девочек умирает в течение первых двух-трех лет с начала работы… 36 из каждых 100 мужчин и женщин, которые трудятся на фабрике, не доживают до 25 лет или умирают, лишь достигнув этого возраста».

В январе, когда после раздачи конвертов с деньгами ткачихам-полькам одной из фабрик выяснилось, что их зарплату, которой едва хватало, чтобы кормить семьи, сократили, женщины остановили станки и вышли с территории фабрики. На следующий день на другом предприятии перестали работать 5 тыс. человек; они прошли к еще одной фабрике, ворвались туда, отключили подачу электричества к ткацким станкам и призвали остальных рабочих присоединиться к ним. Вскоре в забастовке участвовало уже 10 тыс. рабочих.

[Эти события вошли в историю как забастовка «за хлеб и розы» 1912 г.]

[ZHAN]

Двадцатишестилетнему лидеру ИРМ в Нью-Йорке итальянцу Джозефу Эттору была направлена телеграмма с просьбой приехать в Лоренс и помочь в организации забастовки, что он и сделал. Для принятия важных решений создали комитет из 50 человек – представителей всех национальностей. Ирмовцами были менее 1 тыс. работников фабрик Лоренса, но, поскольку АФТ игнорировала неквалифицированных рабочих, они обратились к ИРМ, чтобы та возглавила забастовку.

Эта организация проводила массовые митинги и демонстрации. Бастующим приходилось доставлять продукты питания и топливо для 50 тыс. человек (все население Лоренса составляло 86 тыс. человек); были созданы бесплатные столовые, стали поступать деньги со всей страны – от профсоюзов, местных отделений ИРМ, групп социалистов и частных лиц.

Мэр города вызвал местную милицию; губернатор направил полицию штата. Через несколько недель после начала забастовки полицейские напали на демонстрацию бастующих. Это привело к бунтам, продолжавшимся весь день. Вечером одну из участниц забастовки – Анну Лопиццо застрелили. Свидетели показали, что это убийство было делом рук полицейского, но власти арестовали Дж. Эттора и другого агитатора ИРМ, поэта Артуро Джованитти. Ни один из них не был на месте преступления, но в обвинительном заключении говорилось, что «Джозеф Эттор и Артуро Джованитти подстрекали, обеспечивали и давали рекомендации указанному лицу, чье имя неизвестно, или руководили его действиями при совершении данного убийства».

Когда глава забастовочного комитета Дж. Эттор оказался за решеткой, ему на смену был призван Большой Билл Хейвуд. В Лоренс прибыли и другие активисты ИРМ, в том числе Э. Флинн. Теперь в городе находились 22 роты милиции и два отряда кавалеристов. Было объявлено военное положение, и гражданам запретили разговаривать на улице. Тридцать шесть бастующих подверглись аресту, многие приговорены к одному году тюремного заключения. Во вторник 30 января был заколот штыком участвовавший в забастовке молодой сирийский рабочий Джон Рами. Но бастующие все еще продолжали акции, и фабрики не работали. Дж. Эттор сказал: «Штыками полотно не соткать».

В феврале стачечники начали массовое пикетирование; от 7 до 10 тыс. человек с белыми нарукавными повязками с надписью «Не будь штрейкбрехером» образовали бесконечную цепь, прошедшую по фабричным районам. Однако у забастовщиков заканчивались продукты, дети голодали. Нью-йоркская газета социалистов «Колл» предложила, чтобы детей отправили в сочувствующие семьи в другие города, которые могли бы о них позаботиться, пока идет забастовка. Подобным образом поступали участники стачек в Европе, но в США такого никогда не было. В течение трех дней в редакцию «Колл» пришло 400 писем с предложениями приютить детей. ИРМ и Соцпартия начали организовывать отъезд, принимая заявки от семей и проводя медосмотры детей.

Десятого февраля свыше 100 ребят в возрасте от 4 до 14 лет выехали из Лоренса в Нью-Йорк. На вокзале «Грэнд-сентрал» их встречали 5 тыс. итальянских социалистов, распевавших «Марсельезу» и «Интернационал». На следующей неделе в Нью-Йорк прибыла еще сотня детей, а 35 человек приехали в город Барр (Вермонт). Становилось ясно, что если позаботиться о детях, то забастовщики останутся на местах в приподнятом состоянии духа. Тогда городские чиновники Лоренса, ссылаясь на местный статут о детской безнадзорности, заявили, что детям больше не будет разрешено уезжать из города.

Несмотря на такое распоряжение, 24 февраля была собрана группа из 40 человек для отправки в Филадельфию. Вокзал оказался запружен полицией, и разыгравшаяся там сцена так описана конгрессменам представителем Женского комитета Филадельфии:

«Когда настало время уезжать, дети, соблюдая порядок, выстроились в длинную очередь парами, а родители находились рядом. Они были готовы идти к поезду, когда полиция двинулась на нас и стала избивать людей дубинками направо и налево, не принимая во внимание детей, которые находились в самом отчаянном положении и которых могли затоптать насмерть. Матерей с детьми согнали вместе и затащили в военный грузовик и даже после этого продолжали бить дубинками, не слыша криков охваченных паникой женщин и детей».

Неделю спустя женщины, возвращавшиеся с митинга, были окружены полицией и избиты; одну беременную женщину, находившуюся без сознания, отвезли в больницу, где она родила мертвого ребенка.

Однако бастующие продолжали держаться. «Они всегда ходят колоннами и поют, – писала репортер Мэри Хитон Ворс. – Уставшие, серые массы, уныло бредущие бесконечной чередой на фабрики, вдруг пробудились и запели».

«Америкэн вулен компани» решила пойти на уступки. Она предложила поднять зарплаты на 5—11 % (бастующие настаивали на том, чтобы самые существенные повышения коснулись прежде всего тех, кто получал меньше всех), платить сверхурочные и отказаться от преследования участников забастовки. Четырнадцатого марта 1912 г. 10 тыс. стачечников собрались на центральной площади Лоренса и под председательством Билла Хейвуда проголосовали за прекращение забастовки.

Начался суд над Дж. Эттором и А. Джованитти. Солидарность с ними росла по всей стране. Демонстрации проходили в Нью-Йорке и Бостоне: 30 сентября 15 тыс. рабочих Лоренса провели 24-часовую стачку в поддержку подсудимых. После этого 2 тыс. самых активных забастовщиков были уволены, однако ИРМ пригрозила новым выступлением, и этих людей вновь приняли на работу. Присяжные признали Эттора и Джованитти невиновными, и в тот же день в Лоренсе собралась 10-тысячная толпа, чтобы отпраздновать это событие.

ИРМ серьезно воспринимала собственный лозунг «Единый большой союз». Если на фабрике или на шахте создавали ячейку этого профсоюза, то в нее принимали женщин, иммигрантов, чернокожих рабочих, а также самых низкооплачиваемых и неквалифицированных работников. Когда в Луизиане создавалось Братство лесопромышленных рабочих и в 1912 г. его члены пригласили выступить перед ними Билла Хейвуда (вскоре после победы стачки в Лоренсе), который выразил недоумение по поводу отсутствия на митинге негров, ему сказали, что закон штата запрещает проводить собрания с участием представителей разных рас. Б. Хейвуд ответил, обращаясь к съезду:

«Вы работаете на одних и тех же фабриках. Иногда негры и белые вместе валят одно и то же дерево. Теперь вы собрались на съезд, чтобы обсудить условия вашего труда… Отчего бы не внять голосу разума и не пригласить негров в этот зал? Если это противоречит закону, то сейчас именно тот случай, когда закон следует нарушить».

Чернокожих все-таки пригласили, после чего участники проголосовали за то, чтобы присоединиться к ИРМ в качестве филиала.

В 1900 г. в стране насчитывалось 500 тыс. женщин – конторских служащих (для сравнения в 1870 г. их было всего 19 тыс.). Американки работали телефонистками, продавщицами, медсестрами. Полмиллиона женщин учительствовали. Педагоги создали Учительскую лигу, которая боролась против автоматического увольнения беременных. Школьный совет одного из городков Массачусетса вывесил «Свод правил для учителей женского пола» следующего содержания:

1. Не выходить замуж.
2. Не покидать город в любое время без разрешения школьного совета.
3. Не бывать в компании мужчин.
4. Находиться дома с 8 часов вечера до 6 часов утра.
5. Не сидеть в кафе-мороженых в центре города.
6. Не курить.
7. Не садиться в коляску с каким-либо мужчиной, кроме отца или брата.
8. Не одеваться ярко.
9. Не красить волосы.
10. Не носить платье, если таковое более чем на два дюйма выше лодыжки.

Условия труда женщин на пивоваренном заводе в Милуоки описаны Мамашей Мэри Джонс, которая короткое время проработала там в 1910 г. (в ту пору ей было около восьмидесяти):

«Приговоренные к ежедневному рабскому труду в промывочном цехе, в мокрой одежде и обуви, окруженные сквернословящими, жестокими мастерами… бедные девушки работают, вдыхая отвратительный запах прокисшего пива, поднимая ящики с пустыми и полными бутылками, весящими от 100 до 150 фунтов… Ревматизм является там одной из хронических болезней, за ним вплотную следует чахотка… Мастер решает даже, сколько времени девушки могут находиться в туалете… У многих девушек нет ни дома, ни родителей, и они вынуждены питаться, одеваться и находить ночлег… получая 3 долл. в неделю».

Прачки также создавали свои профсоюзы. Вот что было написано в вышедшем в 1909 г. «Справочнике» Женской лиги промышленных профсоюзов о женщинах, трудившихся в заполненных паром прачечных:

«Как вам понравится отглаживать по одной сорочке в минуту? Представьте себе, что стоите в течение 10, 12, 14, а иногда и 17 часов в день у катка для белья прямо над помещением, где стирают, а горячий пар просачивается наверх сквозь пол! Иногда полы покрыты цементом, и тогда кажется, как будто вы стоите на раскаленных углях; рабочие истекают потом… Они… вдыхают воздух с частицами соды, аммиака и других химикатов!

Союз работников прачечных… в одном городе добился сокращения такого долгого рабочего дня до 9 часов и увеличения зарплаты на 50 %».

Борьба трудящихся несколько улучшала их положение, но ресурсы страны оставались в руках всесильных корпораций, для которых главной была прибыль и которые командовали правительством Соединенных Штатов. В воздухе витала идея, обретавшая все большую ясность и мощь, – идея не просто позаимствованная из теорий Карла Маркса, а жившая в мечтах писателей и художников веками. Суть ее заключалась в том, что совместными усилиями можно было бы использовать земные богатства для улучшения жизни всех людей, а не группы избранных.

На рубеже XIX–XX вв. усилилась забастовочная борьба – в 90-х гг. XIX в. происходило около 1 тыс. стачек в год, а к 1904 г. их среднегодовое число достигло 4 тысяч. Закон и военная сила вновь и вновь становились на сторону богатых. Это было время, когда сотни тысяч американцев стали задумываться о социализме.

В 1904 г., спустя три года после создания Соцпартии, Юджин Дебс писал:

««Чистый и простой» профсоюз прошлого не отвечает требованиям сегодняшнего дня… Попытка представителей каждой профессии сохранять свою независимость и отдаленность от остальных приводит к тому, что увеличивается путаница в юрисдикции, результатом чего являются разногласия, соперничество, и дело заканчивается развалом…

Членов профсоюзов следует обучать тому… что рабочее движение означает гораздо больше, чем пустяковое увеличение зарплаты и проведение необходимой для этого забастовки; что помимо улучшения условий работы членов профсоюзов более высокой целью рабочего движения является свержение капиталистической системы частной собственности на средства производства, отмена наемного рабства и освобождение всего рабочего класса, а на самом деле всего человечества».

Достижения Дебса лежали не в области теории или анализа. Он умел страстно и красноречиво выразить то, что чувствовали люди. Писатель Хейвуд Броун однажды процитировал слова, сказанные другим социалистом о Дебсе:

«Этот старик с горящими глазами на самом деле верит в возможность существования такой штуки, как братство людей. Но это не самое интересное. Пока он рядом, я сам в это верю».

Юджин Дебс стал социалистом, находясь в тюрьме во время Пульмановской стачки. Теперь он выступал от имени партии, которая пять раз выдвигала его на пост президента. В какой-то момент в рядах СПА было 100 тыс. человек, ее представители занимали 1,2 тыс. постов в 340 муниципалитетах. Печатный орган партии, газета «Эпил ту ризон», для которой писал Дебс, имела 0,5 млн. подписчиков. В стране издавалось также много других газет социалистов, поэтому в целом социалистическую прессу читали, наверное, около 1 млн. человек.

Социализм, родившийся в узких кругах горожан-иммигрантов (еврейских и немецких социалистов, говоривших на родном языке), становился американским явлением. Крупнейшая социалистическая организация на уровне штата действовала в Оклахоме – в 1914 г. в ней состояло 12 тыс. членов (т. е. больше, чем в штате Нью-Йорк), плативших взносы, а на местные выборные посты были избраны более сотни социалистов, в том числе шесть членов легислатуры штата. В Оклахоме, Техасе, Луизиане и Арканзасе выходило 55 еженедельных газет социалистов, действовали летние лагеря, привлекавшие тысячи людей.

В своей книге «Народный социализм» Джеймс Грин характеризует радикалов Юго-Запада как

«погрязших в долгах владельцев гомстедов, мигрирующих фермеров-издольщиков, шахтеров-угольщиков и железнодорожных рабочих, лесорубов из сосновых лесов, проповедников и школьных учителей из высушенных солнцем прерий… деревенских ремесленников и атеистов… никому не известных людей, создавших самое мощное региональное социалистическое движение в истории США».

Дж. Грин продолжает:

«Социалистическое движение… было усердно организовано бывшими популистами, воинственно настроенными шахтерами, попавшими в «черные списки» рабочими-железнодорожниками, которым помогали замечательные кадровые агитаторы и педагоги; его периодически вдохновляли такие известные в общенациональном масштабе личности, как Юджин Дебс и Мамаша Джонс… Это ядро организаторов постепенно росло, включая инакомыслящих на местном уровне… более широкую группу агитаторов-любителей, которые разъезжали по своему региону, продавая газеты, организуя дискуссионные клубы, местные ячейки, выступая с импровизированными речами».

В социалистическом движении, как и в красноречии Ю. Дебса, чувствовалась почти религиозная страсть. В 1906 г., когда в Айдахо по явно сфабрикованному обвинению в убийстве были арестованы Билл Хейвуд и двое других официальных лиц Западной федерации горняков, Дебс написал пламенную статью в «Эпил ту ризон»:

«Убийство спланировано и вскоре может быть осуществлено во имя закона и в рамках закона… Отвратительный и гнусный заговор, дьявольское беззаконие… Если они попробуют убить Мойера, Хейвуда и их собратьев, то по крайней мере миллион революционеров встретят их с оружием в руках… Капиталистические суды никогда и ничего не сделали и не сделают для рабочего класса… Будет созван чрезвычайный революционный съезд пролетариата… и если потребуются крайние меры, то может прозвучать призыв к всеобщей забастовке и в преддверии всеобщего восстания будет парализована промышленность. Если плутократы начали осуществлять свою программу, то мы с этим покончим».

[ZHAN]

После прочтения Теодор Рузвельт отправил экземпляр статьи генеральному прокурору США У. Г. Муди с сопроводительной запиской:

«Возможно ли возбудить уголовное дело против Дебса и владельца этой газеты?»

По мере того как социалисты добивались все большего успеха на выборах (в 1912 г. Дебс получил 900 тыс. голосов, удвоив свои результаты по сравнению с 1908 г.), их все сильнее волновал вопрос повышения собственной привлекательности в глазах избирателей. Они стали критичнее относиться к проводившейся ИРМ тактике «саботажа» и «насилия», а в 1913 г. вывели Билла Хейвуда из состава Исполкома СПА, заявив, что он призывал к насилию (хотя некоторые публикации Ю. Дебса были гораздо более подстрекательскими).

Женщины активно действовали в социалистическом движении, главным образом как рядовые участницы, нежели как лидеры. Иногда они становились резкими критиками политики социалистов. Например, Хелен Келлер [(1880–1968) – известная слепоглухонемая деятельница Американского общества слепых, автор ряда книг], одаренная слепоглухонемая женщина, обладавшая экстраординарной социальной прозорливостью, так писала об изгнании Хейвуда в письме в нью-йоркскую газету «Колл»:

«С глубочайшим сожалениям я прочитала о нападках на товарища Хейвуда… какие постыдные споры ведутся между двумя фракциями, которые должны быть едины, и это происходит в самый критический период борьбы пролетариата… И что же? Намерены ли мы сделать разногласия по поводу партийной тактики более важными, чем отчаянная нужда рабочих?…Пока бесчисленные женщины и дети страдают и увечат свои тела долгими днями тяжкого труда, мы воюем друг с другом. Стыд нам и позор!»

В 1904 г. женщины составляли только 3 % членов Соцпартии. В том году на общенациональном съезде присутствовало лишь восемь делегаток. Однако спустя несколько лет местные женские социалистические организации и общенациональный журнал «Соушалист вумен» начали привлекать в партию больше американок, и к 1913 г. они составляли уже 15 % СПА. Редактор упомянутого журнала – Джозефина Конгер-Канеко настаивала на важности существования женских ячеек:

«В отдельной организации самая простая женщина может вскоре научиться председательствовать на собрании, выступать с предложениями, защищать свою позицию, произнеся короткую «речь». Через год-два такого рода практики она готова работать совместно с мужчинами. И есть огромная разница между сотрудничеством с мужчинами и просто послушным сидением, покорно благоговея, в тени их агрессивной власти».

В начале прошлого века социалистки принимали активное участие в феминистском движении. По мнению их лидера из Оклахомы Кейт Ричардс О’Хар, социалистки в штате Нью-Йорк были прекрасно организованы. Во время кампании 1915 г. за проведение референдума в этом штате о предоставлении женщинам права голоса, в самый ее пик, они за один день распространили 60 тыс. листовок на английском языке, 50 тыс. листовок на идише, продали 2,5 тыс. брошюр, которые стоили по 1 центу за экземпляр, и 1,5 тыс. книг по 5 центов, а также расклеили 40 тыс. объявлений и провели 100 митингов.

Однако существовали ли женские проблемы, лежавшие за пределами политики и экономики, которые не были бы решены автоматически с победой социализма? Наступит ли равноправие после корректировки экономических основ угнетения по признаку пола? Есть ли смысл бороться за право голоса или за любую другую цель, меньшую, чем революционные перемены? По мере развития женского движения в начале XX в. споры об этом становились все острее: женщины высказывали свою позицию, создавали организации, протестовали, участвовали в демонстрациях, борясь за право голоса, признание в качестве равных во всех сферах, включая сексуальные отношения и брак.

Шарлотта Перкинс Гилмен, в произведениях которой подчеркивалась важность краеугольного вопроса экономического равноправие полов, написала стихотворение «Социалист и суфражистка», оканчивающееся такими словами:

«Улучшится мир – станет женщинам лучше», — Социалист объяснял.
Суфражистка твердила:
«Не сделать мир лучше,
Пока голос в нем женщин столь мал».
Проснулся тут мир и ехидно заметил:
«Одна же работа у вас;
Хоть вместе, хоть порознь,
Но с пламенным сердцем
В работу включайтесь сейчас!»

Когда Сьюзан Энтони [(1820–1906) – видная деятельница женского движения, одна из организаторов суфражистского движения в США] в 80-летнем возрасте пришла послушать речь Ю. Дебса (за 25 лет до этого он присутствовал на ее выступлении, и с тех пор они не встречались), они обменялись теплым рукопожатием, после чего немного побеседовали. Она со смехом сказала: «Дайте нам право голоса, а мы дадим вам социализм». Дебс ответил: «Дайте нам социализм, а мы дадим вам право голоса».

Были женщины, которые настаивали на объединении целей социалистического и феминистского движений. В их числе – Кристал Истмен, которая представляла себе новые формы совместной жизни мужчин и женщин, позволявшие сохранить независимость и отличающиеся от традиционного института брака. Она была социалисткой, но однажды написала об осознании женщинами того, что

«рабское положение женщины в целом не сводится лишь к [существующей] системе получения прибылей, равно как ее полная эмансипация не гарантирована только самим фактом падения капитализма».

В 1900–1915 гг. увеличилось число работающих американок, включая тех, у кого был опыт профсоюзной борьбы. Некоторые представительницы среднего класса, осознававшие угнетенное положение женщины и стремившиеся внести свой вклад в изменение ситуации, шли учиться в колледжи и стали ощущать себя не просто домохозяйками. Историк У. Чейф в работе «Женщины и равноправие» пишет:

«Студентки колледжей были наполнены чувством осознания своей миссии и страстной приверженности совершенствованию окружающего мира. Они становились врачами, преподавателями колледжей, работниками центров социальной помощи, деловыми женщинами, юристами и архитекторами. Вдохновленные обостренным чувством целеустремленности и сплоченные духом товарищества, они достигали феноменальных успехов, преодолевая, казалось бы, непреодолимые барьеры. Джейн Аддамс, Грейс и Эдит Эббот, Элис Гамильтон, Джулия Латроп, Флоренс Келли – все они были представительницами этого поколения первопроходцев, создавшего программу проведения социальных реформ в первые два десятилетия XX века».

Они отвергали насаждавшуюся со страниц журналов массовую культуру, которая делала женщину партнером, женой, домохозяйкой. Некоторые из этих феминисток выходили замуж, некоторые – нет. Все были озабочены проблемой отношений с мужчинами, как, например, Маргарет Сэнгер, пионер просветительской работы в области регулирования рождаемости, которая пережила нервное потрясение, состоя во внешне счастливом, но ограничивавшем ее браке; она оставила мужа и детей, чтобы начать собственную карьеру и снова почувствовать себя личностью. В своей книге «Женщина и новая раса» М. Сэнгер писала:

«Ни одна женщина не может называть себя свободной, если ей не принадлежит ее тело и контроль над ним. Ни одна женщина не может называть себя свободной, пока не сделает осознанный выбор: станет она матерью или нет».

Это являлось сложной проблемой. Например, Кейт Ричардс О’Хар была сторонницей сохранения домашнего очага, но считала, что социализм улучшит эту сферу жизни. Участвуя в выборах в Конгресс в 1910 г., во время выступления в Канзас-Сити она сказала:

«Я стремлюсь к семейной жизни, дому и детям всеми фибрами души… Для того чтобы восстановить семью, необходим социализм».

С другой стороны, Элизабет Флинн в автобиографии «Своими глазами. Жизнь бунтарки» писала:

«Домашняя жизнь и перспектива большой семьи меня отнюдь не прельщали… Я хотела выступать и писать, путешествовать, встречаться с людьми, вести организационную работу в ИРМ. Я не понимала, почему я должна бросить из-за него [мужа] мою работу только потому, что я женщина».

Хотя в то время многие женщины были радикалками, социалистками, анархистками, еще больше американок участвовало в кампании за предоставление женщинам избирательных прав, и они оказали феминистскому движению массовую поддержку. Ветераны профсоюзной борьбы присоединились к суфражисткам. Среди них была Роуз Шнайдерман из Межнационального союза портных дамской одежды. Выступая на митинге в здании Куперовского союза в Нью-Йорке, она так ответила политику, который заявил, что женщины, получив право голоса, утратят женственность:

«В ужасной жаре и пару прачки стоят по 13–14 часов в день с руками, опущенными в горячий крахмал. Уж точно эти женщины не растеряют больше своей красоты и шарма, бросая раз в год бюллетень в избирательную урну, чем они утрачивают, стоя круглый год в литейных цехах или прачечных».

В Нью-Йорке каждую весну проходили шествия суфражисток. В репортаже в 1912 г. по этому поводу говорилось:

«По всей 5-й авеню, от Вашинггон-сквер, где парад начинался, до 57-й улицы, где он заканчивался, собрались тысячи мужчин и женщин Нью-Йорка. Они заблокировали каждый перекресток по пути шествия. Многие хотели смеяться и язвить, но никто этого себе не позволил. Вид впечатляющей колонны женщин, перегородившей всю улицу, приглушил все мысли о насмешках… женщины-врачи, женщины-адвокаты, женщины-архитекторы, художницы, актрисы, скульпторы, официантки и домохозяйки, целая дивизия работниц промышленных предприятий… все промаршировали по улицам целенаправленно, поразив толпы зевак».

А вот что писал весной 1913 г. корреспондент «Нью-Йорк таймс» в репортаже из Вашингтона:

«В сегодняшней демонстрации суфражисток столица увидела самый масштабный парад женщин в своей истории… Более пяти тысяч женщин прошли по Пенсильвания-авеню… Это была потрясающая демонстрация. Подсчитано… что примерно 500 тыс. человек наблюдали за тем, как они маршируют в защиту своих целей».

Некоторые радикально настроенные женщины были более скептичны. Анархистка и феминистка Эмма Голдман, как всегда пламенно и откровенно, говорила о праве голоса для женщин:

«Наш современный фетиш – всеобщее избирательное право… Женщины Австралии и Новой Зеландии имеют право голоса и способствуют написанию законов. Что, разве условия труда там лучше?..

История политической деятельности мужчин доказывает, что эта активность не дала им абсолютно ничего, чего они не смогли бы достичь более прямыми, менее дорогостоящими и более долгосрочными методами. По сути дела, каждая пядь отвоеванной земли получена путем непрекращающихся битв, нескончаемой борьбы за отстаивание своего превосходства, но никак не при помощи права голоса. Поэтому нет никаких причин предполагать, что избирательный бюллетень уже как-то помог или поможет в будущем женщине в ее стремлении к эмансипации…

Ее [женщины] развитие, свобода, независимость должны в первую очередь исходить от нее самой. Во-первых, от утверждения ее как личности. Во вторую очередь – от отказа от того, чтобы кто-то другой, кроме нее самой, мог контролировать ее тело; отказа рожать нежеланных детей; отказа быть слугой Бога, Государства, общества, мужа, семьи и т. п., делая свою жизнь проще, но глубже и богаче… Только это, а не избирательный бюллетень освободит женщину».

В 1911 г. X. Келлер писала английской суфражистке:

«Наша демократия – одно название. Мы голосуем? Что это означает? Это означает, что наш выбор лежит между двумя разновидностями настоящих, хотя и не открыто признанных автократов. Мы выбираем между Труляля и Траляля [персонажи карикатуры Томаса Наста (1869), который изобразил двух неразлучных и похожих друг на друга недотеп из сказки английского писателя Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье» в качестве символа сходства двух основных политических партий США].

Вы просите права голоса для женщин. Что могут дать голоса, когда десять одиннадцатых территории Великобритании принадлежит 200 тыс. жителям, а оставшаяся одиннадцатая часть – 40 млн? Разве ваши мужчины с их миллионами голосов избавили себя от этой несправедливости?»

Э. Голдман не желала откладывать изменения условий жизни женщины на какое-то социалистическое будущее – она стремилась к более прямым и непосредственным действиям, чем завоевание права голоса. X. Келлер, не являясь анархисткой, также была сторонницей непрерывной борьбы за рамками избирательных участков. Слепоглухонемая, она могла сражаться только силой духа и пером. Когда Келлер стала активно и открыто выступать как социалистка, бруклинская газета «Игл» («Орел»), ранее относившаяся к этой женщине как к героине, написала, что «ее ошибки проистекают из явных ограничений в развитии». Ответ Келлер газета не напечатала, зато это сделала нью-йоркская «Колл». В нем Хелен писала, что, когда однажды познакомилась с редактором «Игл», он щедро раздавал ей комплименты. «Однако теперь, когда я открыто выступила в защиту социализма, он напоминает мне и общественности, что я слепа, глуха и особо подвержена заблуждениям». Она добавила:

«О, нелепый бруклинский «Орел»! Что за непочтительная птица! Социально слепая и глухая, она защищает нетерпимую систему, являющуюся причиной той самой физической слепоты и глухоты, которые мы хотели бы не допустить… Мы с «Орлом» находимся в состоянии войны. Я ненавижу систему, которую он защищает… Когда он сопротивляется, пусть хоть делает это благородно… Неблагородно напоминать мне и другим, что я не могу видеть или слышать. Я могу читать.

Я могу читать всю социалистическую литературу на английском, немецком или французском языке, на которую хватает времени. Если бы редактор «Орла» прочитал хотя бы часть этих книг, он стал бы мудрее и делал бы газету более высокого качества. Если мне суждено когда-либо внести свой вклад в социалистическое движение, написав книгу, о которой порой мечтаю, то я знаю, что назову ее «Индустриальная слепота и социальная глухота».

Мамаша Джонс, по-видимому, не проявляла особого интереса к феминистскому движению. Она была занята агитацией среди рабочих текстильной промышленности и шахтеров, а также их жен и детей. Одним из ее многочисленных достижений была организация детского марша на Вашингтон с требованием положить конец использованию труда несовершеннолетних (в начале XX в. 284 тыс. детей в возрасте от 10 до 15 лет трудились на шахтах, фабриках и заводах). Мамаша Джонс описывала это событие следующим образом:

«Весной 1903 г. я отправилась в Кенсингтон (Пенсильвания), где бастовали 75 тыс. работников текстильной промышленности. Из этого числа по крайней мере 10 тыс. составляли маленькие дети. Они требовали повысить оплату труда и сократить рабочий день. Ежедневно малыши приходили к штаб-квартире профсоюза. У кого-то были ампутированы руки, у других не хватало большого пальца, у некоторых отсутствовали фаланги пальцев. Это были маленькие, сутулые, с покатыми плечами, истощенные существа…

Я спросила некоторых родителей, разрешат ли они мне взять их маленьких мальчиков и девочек с собой на неделю или на десять дней, пообещав вернуть детей в целости и сохранности… Человек по имени Суини был распорядителем… Несколько взрослых мужчин и женщин пошли вместе со мной… Дети несли за спинами ранцы, в которых лежали нож и вилка, жестяная кружка и тарелка… Один мальчик взял с собой барабан, другой – флейту… Мы несли лозунги, на которых было написано: «Мы хотим, чтобы у нас было время для игр»».

Дети прошли через штаты Нью-Джерси и Нью-Йорк и добрались до Ойстер-Бей, чтобы попытаться встретиться там с президентом Теодором Рузвельтом, но тот отказался их принять. Мамаша Джонс писала: «Однако наш марш достиг своей цели. Мы привлекли внимание нации к преступному использованию детского труда».

[ZHAN]

В 1903 г. дети, работавшие по 60 часов в неделю на текстильных фабриках в Филадельфии, устроили забастовку подлозунгами: «МЫ ХОТИМ ПОСЕЩАТЬ ШКОЛУ!», «55 ЧАСОВ ИЛИ НИЧЕГО!».

Чтобы представить себе энергию и боевой запал некоторых радикалов начала века, можно обратиться к полицейскому досье на Э. Флинн:
1906–1916. Организатор, лектор ИРМ.
1918–1924. Организатор, Союз защиты рабочих.

Арестована в Нью-Йорке в 1906 г. по делу о свободе слова, дело прекращено; активистка борьбы за свободу слова в Спокане (Вашингтон), 1909 г.; арестована в Мизуле (Монтана) в 1909 г. во время выступлений ИРМ за свободу слова, в Спокане во время выступлений членов ИРМ за свободу слова, тогда сотни человек подверглись арестам; трижды арестовывалась в Филадельфии – в 1911 г. за участие в митингах бастующих работников «Болдуин локомотив уоркс»; активно участвовала в забастовке текстильщиков в Лоренсе в 1912 г.; активистка забастовки работников гостиниц Нью-Йорка в 1912 г.; участница забастовки текстильщиков в Патерсоне в 1913 г.; участвовала в защите по делу Эттора – Джованитти в 1912 г.; участвовала в забастовке в Месаби-Рейндж (Миннесота) в 1916 г.; участвовала в деле ИРМ в городе Эверетт, в Спокане в 1916 г.; защищала Джо Хилла в 1914 г. Арестована в Дулуте (Миннесота) в 1917 г., обвинена в бродяжничестве по закону, принятому для прекращения деятельности ораторов из ИРМ и пацифистских организаций, дело прекращено. Обвинялась по делу ИРМ в Чикаго в 1917 г.

«…Чернокожие женщины подвергались двойному притеснению. Медсестра-негритянка обратилась в газету в 1912 г. со следующими словами: «Мы, бедные цветные женщины, зарабатывающие себе на жизнь на Юге наемным трудом, ведем страшную битву… С одной стороны, нас притесняют чернокожие мужчины, которые должны бы быть нашими естественными защитниками. Но на кухне ли, в прачечной ли, за швейной ли машинкой, у колыбели или за гладильной доской мы представляем собой ни что иное, как рабочих лошадей, вьючных животных, рабынь!..»

В те самые первые годы XX в., которые целые поколения белых исследователей нарекли «прогрессивной эрой», о случаях линчевания сообщалось каждую неделю. Как выразился чернокожий историк Р. Логан, для негров Юга и Севера это было дном самой глубокой пропасти, «надиром» [(араб. противоположный) – упадок, деградация]. В 1910 г. в США насчитывалось 10 млн. негров, и из них 9 млн. проживало на Юге.

Правительство Соединенных Штатов (в период с 1901 по 1921 г. президентами были Теодор Рузвельт, Уильям Тафт и Вудро Вильсон) – было ли оно республиканским или демократическим – наблюдало за тем, как черных линчуют, следило за кровавым расправами над чернокожими в Стейтсборо и Атланте (Джорджия), Браунсвилле (Техас), но ничего не предпринимало.

Негры являлись членами Соцпартии, но она не уклонялась от своей основной линии ради расовых вопросов. Р. Джинджер писал о Юджине Дебсе:

«Когда Дебса упрекали в расовых предрассудках, он всегда это публично опровергал. Он постоянно настаивал на полном равноправии. Но Дебс не мог понять, что иногда ради достижения этого нужно принимать некие особые меры».

Чернокожие начали самоорганизовываться: был сформирован Национальный совет афроамериканцев, с тем чтобы выступать против линчевания, пеонажа, дискриминации, лишения избирательных прав; Национальная ассоциация цветных женщин, созданная примерно в то же время, осуждала сегрегацию и линчевание. В Джорджии в 1906 г. состоялся съезд за равные права, который указал, что с 1885 г. в штате подверглись линчеванию 260 негров. Он потребовал для черных права участия в голосовании, права вступать в отряды милиции и выступать в роли присяжных. Было признано, что чернокожие должны много работать.

«И в то же время мы должны агитировать, жаловаться, протестовать и еще раз протестовать против посягательств на наши человеческие права».

У. Дюбуа, преподававший в Атланте, в 1905 г. направил письмо негритянским лидерам в разные уголки страны, приглашая их приехать на конференцию в приграничном районе Канады около Ниагарского водопада, напротив города Буффало. Это было началом «Ниагарского движения».

[«Ниагарское движение» – негритянская организация, созданная в целях борьбы с расовой дискриминацией (1905–1910). В пик своей деятельности имела 30 филиалов в различных городах, но не добилась широкой общественной поддержки со стороны чернокожего населения. Организация была создана на конференции, проходившей 11–13 июля 1905 г. в канадском городе Форт-Эри.]

Дюбуа был родом из Массачусетса и стал первым чернокожим, получившим докторскую степень в Гарвардском университете (1895). Он только что написал и опубликовал свое яркое поэтичное произведение «Души черного народа». Дюбуа симпатизировал социалистам, хотя в партии состоял непродолжительное время.

Одним из его помощников в созыве ниагарской встречи был Уильям Монро Троттер, молодой чернокожий бостонец, придерживавшийся радикальных взглядов и редактировавший еженедельную газету «Гардиан». В ней он яростно атаковал умеренные идеи Букера Т. Вашингтона. Когда летом 1903 г. последний выступал перед двухтысячной аудиторией в одной из бостонских церквей, Троттер и его сторонники заготовили девять провокационных вопросов, которые вызвали волнения и привели к потасовке. Троттер и один из его друзей были арестованы. Это могло стать еще одной каплей, пополнившей чашу негодования, которая побудила Дюбуа к тому, чтобы стать инициатором ниагарской конференции. Тон принятого ниагарской группой обращения был жестким:

«Мы недопустим того, чтобы сохранялось впечатление, будто американские негры молчаливо принимают несправедливость, смирились с угнетением и оскорблением. Оказавшись в безнадежном положении, мы можем подчиниться, но голос протеста будет звучать в ушах миллионов американцев, пока Америка несправедлива к их согражданам».

Мятеж на расовой почве в Спрингфилде (Иллинойс) стал предпосылкой к созданию Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН) в 1910 г.

[Крупнейшая правозащитная общественная организация, добивающаяся равноправия чернокожего населения через суды и влияние на общественное мнение. Объединяет представителей средних слоев афроамериканского населения, а также либерально настроенных белых американцев. В 1909 г. на конференции в Нью-Йорке было принято решение о создании организации, в мае 1910 г. на 2-й конференции получила свое окончательное название.]

Во главе организации стояли в основном белые; У. Дюбуа оказался единственным чернокожим среди ее руководителей. Он также стал первым редактором журнала НАСПЦН – «Крайсис». Эта Ассоциация сконцентрировала свои усилия на юридических вопросах и на образовании, но Дюбуа привнес в нее дух, который воплотился в декларации «Ниагарского движения»: «Настойчивая и отважная агитация – это путь к свободе».

Для чернокожих, феминисток, профсоюзных деятелей и социалистов в то время было совершенно ясно, что они не могут рассчитывать на правительство страны. Действительно, тогда наступила «прогрессивная эра», началась эпоха реформ, но это были вынужденные преобразования, направленные на то, чтобы успокоить народные выступления, а не на то, чтобы осуществить фундаментальные перемены.

«Прогрессивным» этот период называли потому, что были приняты новые законы. При Теодоре Рузвельте приняты Закон о контроле качества мяса, закон Хэпберна, который регулировал использование железных дорог и трубопроводов, и Закон о чистых продуктах питания и лекарствах.

При Уильяме Тафте по закону Мэнна – Элкинса деятельность телефонных и телеграфных компаний начала регулироваться Комиссией по торговле между штатами.

Во времена президентства Вудро Вильсона для контроля за ростом монополий была создана Федеральная торговая комиссия и принят Закон о Федеральной резервной системе, призванный регулировать денежную и банковскую системы страны.

При У. Тафте были предложены 16-я Поправка к Конституции США, позволяющая ввести прогрессивный подоходный налог, и 17-я Поправка, в соответствии с которой сенаторы стали избираться непосредственно избирателями, а не законодательными собраниями штатов, как было записано в основном тексте Конституции. В это же время некоторые штаты приняли законы, регулировавшие вопросы оплаты труда и продолжительности рабочего дня, а также предусматривавшие создание инспекций по технике безопасности на заводах и выплату компенсаций рабочим за увечья.

В те же годы проводились публичные расследования, направленные на то, чтобы успокоить голоса протеста. В 1913 г. Комитет Конгресса США под председательством А. Пьюджо изучил концентрацию финансовой власти в банковском секторе, а сенатская Комиссия по отношениям в промышленности провела слушания, касавшиеся конфликтов в области трудовых отношений.

Без сомнения, простым людям эти преобразования в некоторой степени пошли на пользу. Система обладала богатствами, была эффективна и сложна: она могла поделиться частью своих средств, достаточных для того, чтобы рабочий класс создал надежный щит между низшим и высшим слоями общества. Исследование жизни иммигрантов в Нью-Йорке в 1905–1915 гг. показывает, что 32 % итальянцев и евреев повысили свой статус с уровня рабочих, занятых физическим трудом, и поднялись на более высокие ступени (хотя и не намного выше). Но правдой является и то, что многие итальянские иммигранты не смогли найти для себя возможностей, чтобы остаться жить в стране. За одно четырехлетие из каждых 100 прибывавших в Нью-Йорк итальянцев 73 человека уезжали обратно. И тем не менее довольно большое количество выходцев из Италии становились рабочими-строителями и немало евреев занимались бизнесом и приобретали специальности, таким образом возникла прослойка среднего класса, предотвращавшая классовые конфликты.

Однако принципиально ничего не изменилось для огромного большинства фермеров-арендаторов, заводских рабочих, обитателей трущоб, шахтеров, работников ферм, трудящихся – мужчин и женщин, чернокожих и белых. Р. Уиби рассматривает Прогрессивное движение как попытку системы приспособиться к изменившимся условиям для достижения большей стабильности.

«С помощью правил и беспристрастных санкций она [система] стремилась к преемственности и предсказуемости в мире постоянных перемен. Это обеспечило правительству гораздо большую власть… и подтолкнуло к ее централизации».

Г. Фолкнер приходит к выводу, что новый акцент на сильном правительстве шел на пользу «наиболее могущественным экономическим группам».

Г. Колко называет это возникновением «политического капитализма», при котором предприниматели строже контролировали политическую систему в связи с тем, что экономика, основанная на частной инициативе, не спасала от протеста низов. Бизнесмены, по словам Колко, не выступали против новых реформ; они инициировали, проталкивали их, для того чтобы стабилизировать капиталистическую систему в трудные времена неопределенности.

Например, Теодор Рузвельт получил репутацию «укротителя трестов» (хотя его преемник У. Тафт, являвшийся, в отличие от «прогрессивного» Рузвельта, «консерватором», предложил провести гораздо больше антитрестовских судебных разбирательств, чем Рузвельт). Как отмечает Р. Уиби, два человека, представлявших интересы Дж. П. Моргана, – председатель «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн» Элберт Гэри и Джордж Перкинс, который впоследствии принял участие в избирательной кампании Т. Рузвельта, –

«достигли с Рузвельтом принципиальной договоренности о том, что… они будут оказывать содействие Бюро по делам корпораций в любом расследовании в обмен на гарантии признания деятельности их компаний законной».

Э. Гэри и Дж. Перкинс добивались этого путем приватных переговоров с президентом. Таково было «джентльменское соглашение между разумными людьми», – пишет Р. Уиби с некоторым сарказмом.

Финансовая паника 1907 г. наряду с усилением социалистов, «уобблиз» и профсоюзов ускорила процесс реформ. Согласно утверждению Р. Уиби, «примерно в 1908 г. во взглядах многих людей, стоявших у власти, произошел качественный сдвиг». Основной акцент теперь делался на «соблазнах и компромиссах». Это продолжилось и при В. Вильсоне, и «огромное число граждан – сторонников реформ тешили себя иллюзиями прогрессивных преобразований».

То, что сегодня говорят о тех реформах критики-радикалы, уже звучало в те времена, когда в 1901 г. журнал «Бэнкерс мэгэзин» писал:

«С тех пор как бизнесу страны стали известны секреты комбинации, он постепенно свергает власть политиков и делает их средством для достижения собственных целей».

Многое требовалось упрочить, многое защитить. К 1904 г. 318 трестов, капитал которых превышал 7 млрд. долл., контролировали 40 % промышленности Соединенных Штатов.

В 1909 г. появился манифест нового прогрессизма – книга «Перспективы американской жизни», написанная Гербертом Кроули, редактором журнала «Нью рипаблик» и поклонником Т. Рузвельта. Он считал, что существует необходимость в наведении порядка и регулировании, чтобы американская система продолжила свое существование. По его мнению, правительство должно делать больше. Г. Кроули надеялся увидеть «искреннее и полное энтузиазма подражание героям и святым», под которыми он, возможно, подразумевал Т. Рузвельта.

Р. Хофстедтер в острой главе в книге «Американская политическая традиция», посвященной человеку, которого общественность считала любителем природы и физического здоровья, героем войны и бойскаутом из Белого дома, писал:

«Советники Рузвельта, к которым он прислушивался, были почти исключительно представителями промышленного и финансового капитала, такие как Ханна, Роберт Бэкон и Джордж Перкинс из «Дома Моргана», Илай Рут, сенатор Нелсон У. Олдрич… и Джеймс Стилмен из группы Рокфеллера».

Отвечая на обеспокоенное письмо своего шурина, обратившегося к нему с Уолл-стрита, Т. Рузвельт писал:

«Я намереваюсь быть сугубо консерватором, но в интересах самих корпораций и прежде всего в интересах страны».

Рузвельт поддерживал регулирующий закон Хэпберна, поскольку опасался худшего. Он писал Г. К. Лоджу о том, что железнодорожные лоббисты, выступавшие против закона, были не правы:

«Я полагаю, что они весьма близоруки, так как не понимают, что его [закона] отклонение означает усиление движения за передачу железных дорог в государственную собственность».

Действия Рузвельта против трестов были направлены на то, чтобы склонить их к принятию государственного регулирования и тем самым предотвратить их гибель. При нем осуществлялось разбирательство, касавшееся монополии Моргана на железную дорогу в так называемом деле «Норзерн секьюритиз» [Верховный суд США в решении по делу «Норзерн секьюритиз» (1904) определил, что деятельность компании, которая монополизировала железнодорожный транспорт и ограничила свободу торговли на Северо-Западе, нарушает антитрестовский закон Шермана], которое считается победой над трестами, но это мало что изменило. И хотя закон Шермана предусматривал уголовное наказание, люди, которые создали эту монополию: Дж. П. Морган, Э. Г. Гарриман и Джеймс Дж. Хилл – никогда не подвергались судебным преследованиям.

[ZHAN]

Касаясь Вудро Вильсона, Р. Хофстедтер указывает на то, что он являлся консерватором с самого начала. Как историк и политолог, Вильсон заявлял в своей работе «Государство»:

«В политике нельзя предпринимать ничего радикально нового, не рискуя».

Он настаивал на «медленных и постепенных» изменениях. Отношение Вильсона к организованному труду, как утверждает Хофстедтер, «в общем было враждебным», и он высказывался о «неотесанности и невежестве» популистов.

В работе «Корпоративный идеал в либеральном государстве» Дж. Вейнстейн исследовал реформы «прогрессивной эры», особенно процесс, в ходе которого бизнес и правительство, иногда с помощью лидеров рабочего движения, добились тех законодательных изменений, которые они считали необходимыми. Вейнстейн обнаруживает

«осознанную и увенчавшуюся успехом попытку направлять и держать под контролем экономическую и социальную политику федеральной власти, а также властей штатов и муниципалитетов путем создания различных группировок бизнеса, отстаивавших свои собственные долгосрочные интересы».

Тогда как «первоначальный импульс» реформ исходил от протестующих и радикалов, «в нынешнем столетии, особенно на федеральном уровне, лишь немногие реформы были проведены без молчаливого одобрения, если не под руководством крупных корпораций». Эти заинтересованные группы привлекали либеральных реформаторов и интеллектуалов, чтобы они помогли осуществить преобразования.

Сформулированное Дж. Вейнстейном понимание либерализма как средства стабилизации системы в интересах большого бизнеса отличается от того, которое дают сами либералы. Артур Шлезингер-младший пишет:

«Либерализм в Америке был просто движением наряду с другими сегментами общества, призванным ограничить власть деловых кругов».

Если Шлезингер описывает надежды или намерения этих «других сегментов общества», то, возможно, он прав. Но если он обращается к реальным последствиям этих либеральных реформ, то такого ограничения не произошло.

Контроль устанавливался умело. В 1900 г. человек по имени Ралф Изли, член Республиканской партии и консерватор, школьный учитель и журналист, организовал Национальную гражданскую федерацию (НГФ). Ее целью было улучшение отношений между капиталом и трудом. Членами Федерации являлись в основном крупные предприниматели и политики общенационального масштаба, но ее первым вице-президентом долгое время был Сэмюэл Гомперс из АФТ. Не всем представителям крупного бизнеса нравилось то, что делала НГФ. Р. Изли называл этих критиков анархистами, выступавшими против рациональной организации системы. «На самом деле, – писал он, – нашими врагами в среде рабочих являются социалисты, а среди капиталистов – анархисты».

Национальная гражданская федерация выступала за более гибкий подход к профсоюзам, рассматривая их существование как неизбежную реальность, а потому стремилась скорее к достижению договоренностей, чем к борьбе с ними: лучше иметь дело с консервативным профсоюзом, чем с воинствующим. После стачки на текстильных предприятиях в Лоренсе в 1912 г. глава входившего в состав АФТ консервативного профсоюза текстильщиков Джон Голден писал Р. Изли, что ее результатом стало «быстрое обучение» фабрикантов, и что «некоторые из них теперь лезут из кожи вон, для того чтобы наладить сотрудничество с нашей организацией».

НГФ не представляла точку зрения всего бизнеса. Так, Национальная ассоциация промышленников (НАП) [общенациональная организация владельцев промышленных предприятий, в том числе малого и среднего бизнеса. Создана в 1895 г.] не желала признавать никаких профсоюзных объединений рабочих. Многие предприниматели не хотели слышать даже о самых незначительных реформах, предлагавшихся НГФ. Однако Федерация в своих подходах отражала изощренность и авторитет современного государства, призванного делать то, что идет во благо всему классу капиталистов, даже если такие действия вызывают раздражение у отдельных его представителей. Этот новый подход заключался в укреплении долгосрочной стабильности системы, в некоторых случаях даже ценой потери краткосрочных прибылей.

Так, например, НГФ составила в 1910 г. проект Закона о компенсации рабочим, и в следующем году 12 штатов приняли законы о компенсациях или страховках от несчастных случаев. Когда в том же году Верховный суд США постановил, что закон штата Нью-Йорк о компенсации рабочим неконституционен, поскольку он лишает корпорации собственности без надлежащей юридической процедуры, Теодор Рузвельт рассердился. Такие решения, по его словам, способствуют «в огромной мере росту силы Соцпартии». К 1920 г. 42 штата имели законы о компенсации рабочим. Как пишет Дж. Вейнстейн,

«это отражало зрелость и растущую изощренность руководителей крупных корпораций, которые поняли, что, как им часто говорил Т. Рузвельт, социальные реформы были действительно консервативными».

Что касается Федеральной торговой комиссии, которую учредил Конгресс в 1914 г. и которая была призвана регулировать деятельность трестов, то лидер НГФ спустя несколько лет после начала сотрудничества с Комиссией на основании приобретенного опыта сообщал, что

«она, несомненно, осуществляла свою деятельность в целях обеспечения спокойствия бизнесменов, имеющих благие намерения, в том числе представителей крупных корпораций».

В это же время реформы затрагивали и города. Во многих из них власть от мэров перешла к городским советам либо для руководства стали нанимать городских управляющих. Целью было достижение большей эффективности управления и укрепление стабильности. Дж. Вейнстейн пишет, что

«результатом этого движения стала передача управления городом непосредственно в руки класса предпринимателей».

То, в чем реформаторы усматривали демократизацию городского управления, историк С. Хейс, занимавшийся изучением развития городов, определяет как централизацию власти в руках узкого круга лиц и передачу предпринимателям и профессионалам еще более непосредственного контроля за городскими властями.

Участники Прогрессивного движения, возглавлялось ли оно искренними реформаторами, такими, как сенатор от штата Висконсин Роберт Лафоллетг или замаскированными консерваторами типа Т. Рузвельта (который в 1912 г. выдвигался Прогрессивной партией [политическая партия, основанная Т. Рузвельтом в 1912 г., в период раскола в Республиканской партии. Объединила республиканцев умеренно реформистских взглядов. Просуществовала до 1916 г.] кандидатом на пост президента страны), должно быть, осознавали, что оно вытесняет социализм. Газета из города Милуоки «Джорнэл», орган прогрессистов, писала, что консерваторы

«борются с социализмом вслепую… в то время как члены Прогрессивного движения противостоят ему с пониманием дела, стараясь уничтожить злоупотребления и условия, благодаря которым он произрастает».

Защитник интересов «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн» Фрэнк Мэнси в письме Т. Рузвельту, которого он считал лучшим кандидатом на выборах 1912 г., доверительно сообщал, что Соединенные Штаты должны двигаться в направлении более «отеческой заботы о своем народе», который нуждается в «поддерживающей и направляющей руке государства». «Работа государства – думать за народ и планировать за него», – так утверждал этот человек.

Очевидно, что во многом бурная активность «прогрессивной эры» была направлена на то, чтобы отрезать путь социализму. Р. Изли говорил об «угрозе социализма, о которой свидетельствует усиление его позиций в колледжах, церквах и газетах». В 1910 г. Виктор Бергер стал первым избранным в Конгресс США членом Соцпартии. В 1911 г. 73 социалиста были избраны мэрами, а 1,2 тыс. членов СПА заняли менее важные посты в 340 крупных и малых городах. Пресса писала о «социалистическом приливе».

В узких кругах циркулировал меморандум, в котором одному из отделов Национальной гражданской федерации рекомендовалось «обратить внимание на быстрое распространение в Соединенных Штатах социалистических доктрин» и указывалось на необходимость «тщательно спланированных и мудро осуществляемых шагов в целях ознакомления общественного мнения с тем, что на самом деле представляет собой социализм». В документе предлагалось, чтобы кампания велась «искусно и тактически выверенной, а именно чтобы в ее ходе «социализм и анархизм сами по себе не подвергались яростным атакам», но чтобы «терпеливо и настойчиво» отстаивались три идеи: «индивидуальная свобода, частная собственность и нерушимость контракта».

Трудно сказать, многие ли социалисты отчетливо осознавали, насколько полезны реформы для капитализма, но в 1912 г. представитель левого крыла Соцпартии Роберт Ламонт из Коннектикута писал:

«Пенсии по старости, страховки на случай болезни, несчастного случая или безработицы дешевле и выгоднее, чем тюрьмы, дома для бедняков, богадельни и больницы».

Он предложил идею о том, что пока представители Прогрессивного движения будут проводить реформы, социалисты должны выступать с «невыполнимыми требованиями», которые будут призваны вскрыть ограниченность возможностей реформаторов.

Преуспели ли реформы «прогрессивной эры» в том, на что они были нацелены: в стабилизации капиталистической системы путем устранения ее наихудших изъянов, в охлаждении накала социалистического движения, в восстановлении до некоторой степени межклассового мира во времена, когда ожесточенность схваток между трудом и капиталом все более возрастала? В какой-то степени, возможно, это так. Но Соцпартия расширяла свои ряды. ИРМ продолжала агитацию. И вскоре после избрания Вудро Вильсона президентом в Колорадо началось одно из наиболее жестоких и яростных в истории страны столкновений между трудящимися и корпоративным капиталом.

Речь идет о забастовке угольщиков, которая началась в сентябре 1913 г. и кульминацией которой стала «бойня в Ладлоу» в апреле 1914 г. Одиннадцать тысяч горняков, в основном иммигранты (греки, итальянцы, сербы), работали на юге штата Колорадо на компанию «Колорадо фьюэл энд айрон корпорейшн», принадлежавшую семейству Рокфеллер. Возмущенные убийством одного из профсоюзных лидеров, они начали забастовку, протестуя против низкой оплаты, опасных условий труда, феодального контроля за их жизнью в поселках, которые были полностью подчинены добывающим компаниям. Мамаша Джонс, в ту пору агитатор ОСГ, прибыла в эти места, подбодрила горняков своими пламенными выступлениями, помогала им в первые критические месяцы забастовки, до тех пор пока сама не была арестована и помещена в похожую на средневековую темницу камеру и затем силой выдворена за пределы штата.

Когда началась забастовка, ее участников немедленно выселили из бараков в шахтерских поселках. При помощи Объединенного союза горняков они разбили на близлежащих холмах палаточные городки и продолжили стачку и пикетирование, используя эти поселения как свою базу. Нанятые представителями Рокфеллеров детективы из агентства Болдуина – Фелтса, вооруженные пулеметами Гэтлинга и винтовками, совершали налеты на палаточные лагеря. Список погибших шахтеров все увеличивался, но они держались, захватили во время одной из перестрелок бронепоезд, сражались, не пуская на шахты штрейкбрехеров. В ситуации, когда горняки продолжали сопротивление и не сдавались, а шахты простаивали, губернатор штата Колорадо (которого управляющий шахтами, принадлежавшими Рокфеллеру, как-то назвал «наш маленький губернатор-ковбой») вызвал Национальную гвардию, которой платили жалованье Рокфеллеры.

Сначала шахтеры сочли, что национальных гвардейцев направили для их защиты, и приветствовали отряды флагами и одобрительными возгласами. Вскоре они узнали, что гвардия прибыла для разгона забастовки и под покровом ночи завела на территорию шахты штрейкбрехеров, не сообщив им, что идет стачка. Гвардейцы избивали горняков, сотнями арестовывали их, конные стражи порядка разгоняли демонстрации женщин на улицах Тринидада, центрального поселка района. Но шахтеры отказывались сдаваться. После того как они продержались всю холодную зиму 1913/14 г., стало ясно, что для прекращения забастовки нужны экстраординарные меры воздействия.

В апреле 1914 г. две роты Национальной гвардии расположились на холмах выше самого населенного палаточного городка бастующих у Ладлоу, где жили 1 тыс. мужчин, женщин и детей. Утром 20 апреля по палаткам был открыт пулеметный огонь. Шахтеры начали отстреливаться. Их вожака, грека по имени Лу Тикас, пригласили на холм для обсуждения условий перемирия, а затем рота гвардейцев расстреляла его. Женщины и дети, чтобы спрятаться от пулеметного огня, окапывались под прикрытием палаток. На закате гвардейцы с факелами спустились с холмов, подожгли жилища, и семьи шахтеров бежали в горы; от выстрелов погибли 13 человек.

На следующий день телефонист, прокладывавший кабель среди пепелища городка Ладлоу, приподнял в одной из палаток детскую железную кроватку, которой была прикрыта яма в земле, и обнаружил там обуглившиеся скрюченные тела 11 детей и двух женщин. Эти события стали известны как «бойня в Ладлоу».

Новости быстро распространились по стране. В Денвере ОСГ выпустил «Призыв к оружию», в котором говорилось:

«В целях обороны собирайте все оружие и боеприпасы, разрешенные законом».

Триста вооруженных забастовщиков отправились из других палаточных городков в район Ладлоу, перерезали телефонные и телеграфные провода и начали готовиться к бою. Железнодорожники отказывались перевозить солдат из Тринидада в Ладлоу. В Колорадо-Спрингс 300 горняков – членов Союза оставили рабочие места и отправились в район Тринидада, имея при себе револьверы, винтовки и дробовики.

В самом поселке шахтеры пришли на похороны 26 погибших в Ладлоу, после чего собрались в одном из соседних домов, где для них было заготовлено оружие. Горняки забрали винтовки и отправились в горы, уничтожая шахты, убивая охрану и взрывая шахтные стволы. Пресса писала, что «в окрестных холмах на всех направлениях неожиданно появились люди».

В Денвере 82 солдата из роты, уже посаженной в военный поезд, направляющийся в Тринидад, отказались ехать. Газеты писали:

«Эти люди заявили, что не будут участвовать в расстреле женщин и детей. Они освистали тех 350 человек, которые согласились на это, и кричали в их адрес проклятия».

На лужайке перед зданием законодательного собрания штата в Денвере под дождем прошла пятитысячная демонстрация, участники которой потребовали, чтобы офицеров Национальной гвардии, причастных к событиям в Ладлоу, судили за убийство, а губернатор был назван пособником этого преступления. Денверский Союз сигарщиков проголосовал за отправку 500 вооруженных людей в Ладлоу и Тринидад. Женщины из денверского филиала Объединенного профсоюза портных объявили о том, что 400 их членов добровольно вызвались помогать бастующим в качестве медсестер.

[ZHAN]

Демонстрации и митинги проходили по всей стране. Пикетчики маршировали у штаб-квартиры Рокфеллеров – дома № 26, расположенного на Бродвее в Нью-Йорке. Священник устроил акцию протеста у церкви, где Дж. Д. Рокфеллер иногда выступал с проповедями, и полиция избила святого отца дубинками.

«Нью-Йорк таймс» посвятила событиям в Колорадо редакционную статью, и теперь они привлекли международное внимание. Основной акцент газета делала не на совершённых злодеяниях, а на допущенных тактических ошибках. Статья о «бойне в Ладлоу» начиналась словами: «Кто-то допустил грубый промах». Два дня спустя, когда шахтеры вооружились и рассеялись по холмам горнодобывающего района, та же газета сообщала:

«Когда самые смертоносные из созданных цивилизацией видов оружия оказались в руках людей, настроенных как дикари, невозможно сказать, сколько продлится эта война в Колорадо, если она не будет прекращена силой… Президент должен отвлечь свое внимание от Мексики на то время, которое достаточно для принятия суровых мер в штате Колорадо».

Губернатор Колорадо попросил прислать федеральные войска для наведения порядка, и Вудро Вильсон ответил на просьбу согласием. Когда меры были приняты, забастовка потерпела неудачу. В дело вмешались Комитеты Конгресса, собравшие тысячи страниц свидетельских показаний. Профсоюз так и не был признан. Шестьдесят шесть мужчин, женщин и детей были убиты. Ни одному из бойцов отрядов милиции или охранников шахт так и не предъявили обвинения за эти преступления.

Однако штат Колорадо продолжал оставаться местом ожесточенного классового конфликта, последствия которого ощущались по всей стране. Угроза бунта все еще отчетливо сохранялась из-за существовавших условий промышленного производства в США, а также благодаря неудержимому духу бунтарства, жившему в рабочей среде, вне зависимости от того, какие законы принимались, какие либеральные реформы оставались на бумаге, какие расследования проводились, какие слова соболезнования и примирения произносились.

В «Нью-Йорк таймс» упоминалась Мексика. В то утро, когда в Ладлоу в скрытой под палаткой яме были обнаружены мертвые тела, американские боевые корабли атаковали расположенный на мексиканском побережье город Веракрус. Его обстреляли и оккупировали, оставив после себя сотню убитых мексиканцев. Это было связано с тем, что власти Мексики арестовали американских моряков и отказались извиниться перед Соединенными Штатами, дав салют из 21 орудия.

Мог ли патриотический пыл и воинственный дух прикрыть классовую борьбу?

В 1914 г. росла безработица и надвигались тяжелые времена. Могли ли пушки отвлечь внимание и сплотить нацию перед лицом внешнего врага? Конечно, обстрел Веракруса и нападение на палаточный городок в Ладлоу являлись простым совпадением. А возможно, это был – как кто-то однажды охарактеризовал историю человечества – «естественный отбор случайных событий». Вероятно, стычка с Мексикой стала инстинктивной реакцией системы, направленной на самосохранение и создание боевого единства народа, раздираемого внутренними конфликтами.

Бомбардировка Веракруса была лишь небольшим инцидентом. Но спустя четыре месяца в Европе началась Первая мировая война.

[ZHAN]

«Война – это здоровье государства», – сказал писатель-радикал Рэндолф Борн в разгар Первой мировой войны. Действительно, когда в 1914 г. страны Европы начали воевать, их правительства были на подъеме, расцвел патриотизм, классовая борьба утихла, а молодые люди в пугающих количествах погибали на полях сражений – иногда ради сотни ярдов земли или линии траншей.

В Соединенных Штатах, еще не вступивших в войну, существовала обеспокоенность состоянием государства. Социализм набирал силу. Казалось, повсюду действовала ИРМ. Обострились классовые противоречия. Летом 1916 г. во время парада в честь Дня готовности в Сан-Франциско взорвалась бомба. В результате семь человек погибло, а два местных радикала – Том Муни и Уоррен Биллингс были арестованы и приговорены к 20 годам тюрьмы. Вскоре после этих событий сенатор от штата Нью-Йорк Джеймс Уодсуорт предложил ввести обязательную всеобщую военную подготовку мужчин для предотвращения угрозы того, что «эти наши люди разделятся на классы». А поэтому «мы должны сделать так, чтобы наша молодежь знала: у нее есть некоторая ответственность перед этой страной».

Высочайшим примером выполнения людьми своего долга была Европа. Десять миллионов человек погибло на полях сражений, 20 млн. умерли от голода и болезней, вызванных войной. И с тех пор никто не мог доказать, что война позволила человечеству достичь чего-нибудь равноценного хотя бы одной человеческой жизни. Риторика социалистов, говоривших об «империалистической войне», сегодня кажется весьма умеренной и практически не требующей доказательств. Развитые европейские капиталистические страны сражались друг с другом за границы, колонии и сферы влияния; они вели борьбу за Эльзас и Лотарингию, Балканы, Африку и Ближний Восток.

Война разразилась в начале XX в., в разгар ликования (которое, возможно, разделяла лишь элита западного мира) по поводу прогресса и модернизации. На следующий день после объявления войны Великобританией Генри Джеймс написал своему другу:

«Погружение цивилизации в эту кровавую и темную пучину… лишило нас той долгой эры, во время которой весь мир должен был… постепенно совершенствоваться».

В первой битве на реке Марне англичане и французы преуспели, сдержав наступление немцев на Париж. Каждая сторона потеряла по 500 тыс. человек.

Массовое убийство началось быстро и в огромных масштабах. В августе 1914 г. доброволец британской армии должен был иметь рост не менее 5 футов 8 дюймов. К октябрю это ограничение было понижено до 5 футов 5 дюймов. В том месяце потери армии составили 30 тыс. человек, и затем рост добровольца мог уже измеряться 5 футами 3 дюймами. За первые три месяца сражений та армия Великобритании, какой она являлась к началу боевых действий, была практически полностью истреблена.

За три года войны линия фронта во Франции оставалась практически неподвижной. Каждая из сторон сражалась с переменным успехом, продвигаясь на несколько ярдов или на несколько миль, а тем временем горы трупов все росли. В 1916 г. Германия попробовала осуществить прорыв у Вердена; англичане и французы контратаковали на реке Сене и продвинулись на несколько миль, потеряв 600 тыс. человек. Однажды 800 бойцов 9-го батальона королевской йоркширской легкой пехоты предприняли атаку. Сутки спустя в живых осталось всего 84 человека.

В самой же Великобритании о массовых жертвах не сообщалось. Один английский писатель вспоминал:

«Могло иметь место… самое кровавое поражение за всю историю Британии… а наша Пресса была успокаивающей и словоохотливой, красочно живописуя то, что у нас был не просто хороший день, а настоящая победа».

То же самое происходило и с германской стороны. Как писал Эрих Мария Ремарк в своем великом романе, в те дни, когда тысячи людей разрывало в клочья пулеметным огнем и снарядами, официальные сводки гласили:

«На Западном фронте без перемен».

В июле 1916 г. британский генерал Дуглас Хейг приказал 11 английским дивизиям покинуть свои траншеи и двинуться на оборонительные рубежи немцев. Шесть германских дивизий встретили британцев пулеметным огнем. Из 110 тыс. атакующих 20 тыс. было убито, еще 40 тыс. ранено, и их тела покрыли нейтральную полосу – призрачную территорию между окопами неприятелей. Первого января 1917 г. Хейга произвели в фельдмаршалы.

То, что происходило тем летом, сжато излагается в «Энциклопедии всемирной истории» Уильяма Ланджера:

«Несмотря на возражения Ллойд Джорджа и скептицизм некоторых своих подчиненных, Хейг с надеждой предпринял массированное наступление. Третья битва у Ипра представляла собой серию из восьми яростных атак, предпринятых под проливным дождем, по пропитанной водой земле и грязи. Прорыва достигнуть не удалось; удалось продвинуться примерно на 5 миль в глубь территории, что сделало выступ в обороне противника у Ипра еще более неудобным и стоило британской армии примерно 400 тыс. жизней».

Народы Франции и Великобритании не знали о масштабах людских потерь. Когда в последний год войны немецкая армия бросилась в яростную атаку на реке Сомме, в результате которой 300 тыс. британских солдат погибли или получили ранения, лондонские газеты, как мы узнаем из книги П. Фоссела «Великая война и память современников», писали следующее:

«ЧЕМ Я МОГУ ПОМОЧЬ?
Как гражданин может помочь в условиях этого кризиса.
Не теряйте бодрости духа…
Пишите письма друзьям на фронт и вдохновляйте их…
Не повторяйте глупых сплетен.
Не слушайте пустых слухов.
Не думайте, что вы знаете больше, чем Хейг».

И в эту пучину смерти и обмана Соединенные Штаты были ввергнуты весной 1917 г. Во французской армии начали происходить бунты. Скоро из 112 дивизий 68 были охвачены волнениями; 629 человек судили и признали виновными, 50 человек расстреляны. Возникла большая потребность в американских войсках.

Президент Вудро Вильсон обещал, что США сохранят нейтралитет:

«Есть такая нация, которая слишком горда, для того чтобы воевать».

Но в апреле 1917 г. Германия объявила, что отдаст приказ своим субмаринам топить любые корабли, доставляющие припасы ее врагам, и немцы уничтожили несколько торговых судов. Тогда Вильсон заявил, что должен защитить право американцев плавать на торговых судах в районах боевых действий.

«Я не могу согласиться на какое-либо ущемление прав американских граждан».

Р. Хофстедтер отмечает в своей книге «Американская политическая традиция»:

«Это было самое неубедительное объяснение с точки зрения логики».

Англичане тоже покушались на права американских граждан в международных водах, но Вильсон не предлагал объявить им войну. Хофстедтер пишет, что президент «был вынужден находить юридические доводы в защиту поступков, основанных не на законе, а на балансе сил и экономических требованиях».

Было бы наивно полагать, будто в военные годы Германия должна была воспринимать Соединенные Штаты как нейтральную державу, в то время как США направляли огромное количество военных грузов ее противникам. В начале 1915 г. британский пассажирский лайнер «Лузитания» был торпедирован немецкой подводной лодкой и затонул за 18 минут: 1198 человек, включая 124 американца, погибли. Соединенные Штаты объявили, что «Лузитания» перевозила мирный груз и поэтому торпедная атака была проявлением чудовищного немецкого зверства. На самом деле корабль вез боеприпасы: 1248 ящиков трехдюймовых снарядов, 4927 ящиков патронов (по 1 тыс. патронов в каждом ящике) и еще 2 тыс. ящиков боеприпасов для стрелкового оружия. Декларация судового груза была сфальсифицирована, чтобы скрыть этот факт, а британское и американское правительства солгали по поводу груза.

Хофстедтер пишет об «экономических требованиях», стоявших за политикой Вудро Вильсона. В 1914 г. в Соединенных Штатах начался серьезный экономический спад. Дж. П. Морган позже свидетельствовал:

«Война началась в тяжелые времена… По всей стране бизнес пребывал в состоянии депрессии, цены на сельскохозяйственную продукцию были низкими, безработица представляла серьезную проблему, тяжелая промышленность работала не в полную силу, а банковские расчеты тормозились».

Но к 1915 г. военные заказы стран Антанты (в основном поступавшие от Англии) начали стимулировать экономику, и к апрелю 1917 г. стоимость товаров, проданных союзникам, составляла более 2 млрд. долл. Как отмечает Р. Хофстедтер,

«Америка оказалась связана с Антантой роковыми узами войны и процветания».

Как считали лидеры страны, это процветание во многом зависело от зарубежных рынков сбыта. В 1897 г. частные инвестиции США за границей составляли около 700 млн. долл. К 1914 г. они возросли до 3,5 млрд. долл. Госсекретарь в администрации Вильсона У. Дж. Брайан, хотя и являлся сторонником нейтралитета, также был убежден в том, что Соединенным Штатам необходимы заокеанские рынки. В мае 1914 г. он воздал хвалу президенту за то, что тот «открыл двери всех слабых стран для проникновения американского капитала и предпринимательства».

Еще в 1907 г. Вудро Вильсон, выступая с лекцией в Колумбийском университете, произнес:

«Концессии, приобретенные финансистами, должны охраняться государственными министрами, даже если в процессе пострадает суверенитет сопротивляющихся стран… двери стран, которые закрыты, должны быть выбиты».

Во время предвыборной кампании 1912 г. он сказал:

«Наши внутренние рынки для нас более недостаточны, мы нуждаемся в зарубежных рынках».

В памятной записке У. Дж. Брайану он указывал, что его цель – «дверь, открытая в мир», а в 1914 г. Вильсон заявил, что поддерживает «справедливое завоевание зарубежных рынков».

С началом Первой мировой войны Великобритания становилась все в большей степени рынком сбыта для американских товаров и ссуд под проценты. «Дж. П. Морган и Кo» действовала как представитель Антанты. И когда в 1915 г. Вильсон снял запрет на право частных банков выдавать ссуды странам Антанты, Морган начал предоставлять займы в таких огромных объемах, что это одновременно и приносило громадные прибыли, и создало прямую заинтересованность американских финансовых кругов в победе Великобритании над Германией.

Промышленники и политические лидеры говорили о процветании так, будто оно не зависело от принадлежности к тому или иному общественному классу, будто каждый выигрывал от кредитов Моргана. Действительно, война означала рост производства, привела к увеличению количества рабочих мест, но получили ли рабочие сталелитейных заводов столько же, сколько «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», прибыли которой только в 1916 г. исчислялись суммой 348 млн. долл.?

Когда Соединенные Штаты вступили в войну, именно богатым открылась возможность еще больше контролировать экономику. Финансист Бернард Барух возглавил Военно-промышленное управление, самое могущественное из правительственных ведомств военного времени. Банкиры, владельцы железных дорог и промышленники играли главенствующие роли в этих учреждениях.

Весьма проницательную статью о природе Первой мировой войны опубликовал в мае 1915 г. журнал «Атлантик мансли». Ее автором являлся У. Дюбуа, и называлась она «Африканские корни войны». В статье отмечалось, что сражение велось за империю и борьба между Германией и Антантой за Африку – это одновременно и символ, и реальность:

«…в некотором смысле Африка является первопричиной того ужасного уничтожения цивилизации, которое мы наблюдаем».

Африка, по словам Дюбуа, – это «Земля XX столетия» благодаря таким богатствам, как золото и бриллианты Южной Африки, какао Анголы и Нигерии, каучук и слоновая кость Конго, пальмовое масло Западного Берега.

Дюбуа смотрел еще глубже. Он писал за несколько лет до появления работы В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», в которой отмечена новая возможность передачи рабочему классу империалистической державы части награбленного. У. Дюбуа обратил внимание на парадокс великой «демократии» в Америке, где сосуществовали «усиливавшееся влияние аристократии и ненависть по отношению к темным расам». Он объяснил этот парадокс тем, что «белому рабочему предложили разделить прибыли от эксплуатации «китаёз и черномазых»». Да, уровень жизни простых граждан в Англии, во Франции, в Германии и Соединенных Штатах стал выше, чем был раньше. Но автор спрашивал:

«Откуда же пришло это новое богатство?. Главным образом оно пришло из стран, жители которых имеют более темный цвет кожи, – из Азии и Африки, из Южной и Центральной Америки, Вест-Индии и с островов южных морей».

[ZHAN]

В объединении эксплуататоров и эксплуатируемых, в создании предохранительного клапана для взрывоопасных классовых конфликтов У. Дюбуа видел изобретательность капитализма. Он писал:

«Это уже не просто короли торговли или аристократы-монополисты и даже не класс работодателей эксплуатируют весь мир: это нация, новая демократическая нация, состоящая из объединенного капитала и труда».

Соединенные Штаты соответствовали этой идее Дюбуа. Американский капитализм нуждался в международном соперничестве и периодических войнах для того, чтобы создать искусственную общность интересов богатых и бедных, которая бы оттеснила естественную общность интересов бедняков, проявлявшуюся в отдельных социальных движениях. Насколько понимали это отдельные предприниматели и государственные мужи? Трудно сказать. Однако их действия, даже неосознаваемые до конца, их инстинктивное стремление к самосохранению вписывались в данную схему. В 1917 г. это потребовало национального консенсуса по поводу отношения к войне.


Согласно традиционной точке зрения, правительство быстро преуспело в достижении этого согласия. Биограф Вудро Вильсона Артур Линк писал:

«В конечном счете американская политика определялась президентом и общественным мнением».

На самом деле в те времена не было никакого способа изучения общественного мнения, и нет убедительных свидетельств того, что народ хотел войны. Правительству пришлось потратить много сил для достижения консенсуса. Тот факт, что не наблюдалось стихийного желания воевать, подкрепляется рядом жестких мер, предпринятых властью: призывом молодежи, тщательно продуманной пропагандистской кампанией, охватившей всю страну, жестоким наказанием тех, кто отказывался становиться в строй.

Несмотря на воодушевляющие речи Вильсона о войне, которая «положит конец всем войнам» и «сделает мир безопасным для демократии», американцы не спешили записываться в армию. Требовался 1 млн. мужчин, но за первые шесть недель после объявления войны нашлось лишь 73 тыс. добровольцев. Конгресс большинством голосов одобрил призыв.

Ветеран газетной журналистики Джордж Крил стал официальным правительственным пропагандистом войны. Для того чтобы убедить американцев в ее справедливом характере, он организовал Комитет общественной информации.

[Комитет общественной информации – правительственное ведомство, созданное в апреле 1917 г. В функции Комитета входило осуществление цензуры, а также ведение правительственной пропаганды в годы Первой мировой войны. Известен также как Комитет Крила по имени своего директора.]

Комитет выделил средства на организацию выступлений 75 тыс. ораторов, которые произнесли 750 тыс. четырехминутных речей в 5 тыс. крупных и малых городов США. Это была массированная попытка расшевелить ленивую публику. В начале 1917 г. один из членов Национальной гражданской федерации жаловался на то, что «ни рабочие, ни фермеры» не проявляют «никакого интереса к усилиям лиг обороны и лиг безопасности или к другим движениям за национальную готовность».

На следующий день после объявления Конгрессом войны СПА собралась на чрезвычайный съезд в Сент-Луисе и объявила этот акт «преступлением против народа Соединенных Штатов».

Летом 1917 г. организованные социалистами антивоенные митинги в Миннесоте собрали огромные толпы – 5 тыс., 10 тыс., 20 тыс. фермеров, протестовавших против войны, призыва в армию и спекуляций военного времени. Местная висконсинская газета из города Плимут «Ревью» писала о том, что

«возможно, ни одна партия никогда не набирала силу с такой скоростью, как делает это сейчас Соцпартия».

Газета сообщала также, что тысячи людей приходят

«послушать ораторов-социалистов туда, где раньше сборище нескольких сот человек считалось внушительным собранием».

Консервативная газета города Акрон (Огайо) «Бикон-джорнэл» писала, что

«едва ли это заметили политические обозреватели… но если бы сейчас проходили выборы, мощная волна социализма захлестнула бы Средний Запад».

По ее мнению, страна никогда еще «не участвовала в более непопулярной войне».

Во время муниципальных выборов 1917 г. социалисты добились существенных успехов, несмотря на шквал пропаганды и патриотической риторики. Их кандидат на пост мэра Нью-Йорка Моррис Хилквит собрал 22 % голосов, что в 5 раз превышало процент голосов, которые социалисты обычно получали в этом городе. Десять членов СПА были избраны в легислатуру штата Нью-Йорк. В Чикаго число проголосовавших за партию увеличилось с 3,6 % в 1915 г. до 34,7 % в 1917 г. В Буффало этот показатель возрос с 2,6 до 30,2.

Дж. Крил и правительство стояли за созданием Американского альянса за труд и демократию [создана в 1917 г.] , президентом которого являлся Сэмюэл Гомперс. Целью организации было достижение «единства чувств нации» в поддержку войны. Отделения Альянса имелись в 164 городах: в их работе участвовали многие лидеры рабочего движения. Вместе с тем, по мнению Дж. Вейнстейна, деятельность этой организации не приносила плодов:

«Поддержка войны так и не вызвала энтузиазма у простых рабочих».

И несмотря на то что некоторые видные социалисты, в том числе Джек Лондон, Эптон Синклер, Кларенс Дэрроу, стали придерживаться провоенной позиции после вступления США в конфликт, большинство их соратников продолжали оставаться в оппозиции.

В июне 1917 г. Конгресс принял, а Вильсон подписал Закон о шпионаже. Исходя из названия, можно предположить, что Закон был направлен против шпионов. Однако одно из его положений предусматривало наказание вплоть до 20 лет лишения свободы

«любому, кто в условиях ведения Соединенными Штатами войны преднамеренно провоцирует или попытается провоцировать акты неподчинения, предательства, мятежа или отказа от несения службы в Вооруженных силах или Военно-морском флоте Соединенных Штатов, или будет сознательно препятствовать вербовке и записи на службу в Вооруженные силы США».

Не имея представления о природе государства, было бы трудно себе представить, как будет применяться Закон о шпионаже. В нем даже содержалось положение о том, что «ничто из сказанного в данном разделе не должно интерпретироваться как ограничение… каких-либо обсуждений, высказываний или критики действий или политики правительства». Но его двойное толкование скрывало истинную цель. Закон о шпионаже использовался для того, чтобы заключать в тюрьму американцев, устно или письменно выступавших против войны.

Спустя два месяца после принятия Закона социалист Чарлз Шенк был арестован в Филадельфии за изготовление и распространение 15 тыс. листовок, осуждавших законодательство о призыве в армию и войну. В листовке приводилось положение 13-й Поправки к Конституции США по поводу «подневольного услужения» и говорилось, что Закон о призыве нарушает ее. Кроме того, отмечалось, что призыв – это «чудовищное деяние, направленное против человечества, в интересах финансистов с Уолл-стрита», а также было сказано: «Не поддавайтесь угрозам».

Шенку предъявили обвинения. Его судили, признали виновным и приговорили к шестимесячному тюремному заключению за нарушение Закона о шпионаже. (В дальнейшем это оказался один их наиболее коротких сроков лишения свободы в подобных делах.) Шенк подал апелляцию, в которой утверждал, что Закон, по которому преследуется написанное и высказанное, нарушает 1-ю Поправку к Конституции, гласящую:

«Конгресс не должен издавать ни одного закона… ограничивающего свободу слова или печати».

Верховный суд США вынес единодушное решение, которое подготовил член Суда – либерал Оливер Уэнделл Холмс. Он резюмировал содержание листовки и сказал, что она, без сомнения, направлена на то, чтобы «препятствовать» выполнению Закона о призыве. Находился ли Шенк под защитой 1-й Поправки? Холмс так отвечал на этот вопрос:

«Никакой, даже самый строгий закон, защищающий свободу слова, не сможет защитить человека, который умышленно крикнет: «Пожар!» – в переполненном театре и вызовет панику… В каждом отдельном случае вопрос заключается в том, были ли использованные слова высказаны в тех обстоятельствах, и были ли они таковы, чтобы создать явную и непосредственную угрозу, и вызовут ли они то реальное зло, которое Конгресс имеет право предотвратить».

Сравнение, сделанное Холмсом, было разумно и притягательно. Лишь немногие могут полагать, что свобода слова должна быть предоставлена для того, чтобы кричать о пожаре в театре и вызвать панику. Но подходит ли этот пример к случаям, когда критикуется война? Профессор Гарвардской школы права 3. Чэфи-младший писал позднее в книге «Свобода слова в Соединенных Штатах», что уместнее было бы сравнивать Шенка с человеком, который поднялся во время антракта в театре и объявил, что в здании недостаточно пожарных выходов. Если поиграть с этим примером еще, то можно задаться вопросом: не был ли поступок Шенка более похож на действия человека, который, обращаясь к толпе, собиравшейся купить билеты и войти в театр, кричал чистую правду о том, что внутри бушует огонь?

Возможно, свобода слова и не может быть допущена любым здравомыслящим человеком, если она представляет «явную и непосредственную угрозу» жизни и свободе.

[Доктрина «явной и непосредственной угрозы» – интерпретация конституционного положения о свободе слова, предложенная в 1919 г. членом Верховного суда США О. У. Холмсом, согласно которой Конгресс США имеет право ограничить свободу слова в тех случаях, когда, по его мнению, публичные заявления представляют собой «явную и непосредственную угрозу» и могут привести к тяжелым последствиям.]

В конце концов, свобода слова должна вступать в конкуренцию с другими жизненно важными правами. Но не была ли война сама по себе «явной и непосредственной угрозой», гораздо более непосредственной и представляющей гораздо большую опасность для жизни, чем любые возражения против нее? Не имели ли права граждане выступать против войны, являться угрозой проводившейся опасной политике?

(Закон о шпионаже, конституционность которого была подтверждена тогда Верховным судом, оставался в силе в течение всех лет после окончания Первой мировой войны, и, хотя должен был применяться только в военное время, он действовал постоянно начиная с 1950 г., потому что Соединенные Штаты юридически находились в «чрезвычайном положении» со времени войны в Корее. В 1963 г. администрация президента Дж. Ф. Кеннеди пыталась [безуспешно] протолкнуть законопроект, по которому Закон о шпионаже мог бы применяться к высказываниям, произнесенным американцами за рубежом. Это было связано, как говорится в телеграмме госсекретаря США Д. Раска американскому послу во Вьетнаме Г. К. Лоджу-младшему, с журналистами, находившимися в этой стране и писавшими «критические статьи… в адрес Дьема [о главе южновьетнамского правительства Нго Динь Дьеме] и его правительства», которые «могли препятствовать предпринимаемым военным усилиям».)

Вскоре в Верховном суде рассматривалось дело Юджина Дебса. В июне 1915 г. он посетил трех социалистов, заключенных в тюрьму за противодействие призыву в армию, а после своего визита выступил на улице недалеко от тюрьмы перед аудиторией, которая слушала его два часа. Дебс был одним из блестящих ораторов и его выступление неоднократно прерывалось смехом и аплодисментами.

«Вот, скажем, недавно при голосовании 5 против 4 – это типа игры в кости: то выпало 7, то 11 – они постановили, что Закон о детском труде неконституционен».

Дебс говорил от имени своих товарищей, находившихся в тюрьме. Он коснулся обвинений в том, что социалисты являются сторонниками Германии.

«Я ненавижу, испытываю отвращение и презираю прусских юнкеров-дворян [Игра слов: юнкер (нем. Junker) – в Пруссии дворянин-землевладелец, ратовавший за сохранение социальных и политических привилегий для своего класса. Второе значение в английском языке – «барахло», «хлам»] и королевство юнкеров. Я не вижу малейшей пользы в юнкерах из Германии и уж тем более никакой пользы от юнкеров в Соединенных Штатах. (Бурные аплодисменты и одобрительные выкрики.)

Нам говорят, что мы живем в великой и свободной республике, что наши институты демократичны, что мы свободный народ, имеющий самоуправление. Это слишком даже для шутки… На протяжении всей истории войны велись ради захвата и грабежа… И в этом суть войны. Класс господ всегда объявлял войны, класс подданных всегда сражался в битвах».

Ю. Дебс был арестован за нарушение Закона о шпионаже. Среди его слушателей оказались молодые люди призывного возраста, и слова оратора «препятствовали вербовке или записи на службу».

Речь Дебса была направлена далеко не только на это:

«Да, в подходящий момент мы собираемся прийти к власти в этой стране и во всем мире. Мы собираемся разрушить все деградирующие капиталистические институты порабощения и построить на их месте свободные и гуманные институты. Мир ежедневно меняется у нас на глазах. Солнце капитализма садится, солнце социализма встает… В должное время настанет час, и это великое дело торжественно… провозгласит освобождение рабочего класса и братство всего человечества. (Бурные и продолжительные аплодисменты.)»

В ходе суда Дебс отказался выступать в свою защиту или призывать свидетелей, которые дали бы показания в его пользу. Он не отрицал сказанного. Но до того как присяжные удалились на совещание, подсудимый обратился к ним:

«Меня обвиняют в том, что я выступаю против войны. Я признаю это. Господа, я ненавижу войну. Я бы выступал против войны, даже если бы был один… Я сочувствую страдающим, борющимся людям по всему миру. Для меня не имеет значения, под каким флагом они родились или где они живут».

Присяжные признали Дебса виновным в нарушении Закона о шпионаже. Перед вынесением приговора он обратился к судье:

«Ваша честь, много лет назад я осознал свое родство со всем живым и понял, что я ничем не лучше самого ничтожного существа на Земле. И я сказал тогда, и повторяю это сейчас, что, пока существует низший класс, я принадлежу к нему, пока существует преступный элемент, я остаюсь его частью, пока хоть одна душа томится в тюрьме, я не свободен».

Судья осудил всех, кто «пытается выбить меч из руки этой нации, в то время когда она ведет бой, защищая себя от иностранной и жестокой силы». Он приговорил Дебса к 10 годам тюремного заключения.

Верховный суд не рассматривал апелляцию Дебса до 1919 г. Война уже закончилась. Выражая единодушное решение Суда, О. У. Холмс подтвердил виновность Дебса. Холмс высказался по поводу речи Дебса:

«Потом он выразил свое неприятие прусского милитаризма таким образом, который можно воспринять как негативный по отношению к установленным в Соединенных Штатах порядкам».

Холмс заявил, что Дебс указал на

«обычные противоречия между капиталистами и рабочими… и идея о том, что трудящиеся не заинтересованы в войне, красной нитью проходила через все его выступление».

Таким образом, говорил Холмс, «естественным и умышленным результатом» речи Дебса было создание препятствий вербовке в армию.

[ZHAN]

Дебс находился в тюрьме штата Западная Виргиния, а затем был переведен в федеральную тюрьму в Атланте, где он провел 32 месяца до того, когда в возрасте 66 лет был освобожден президентом У. Гардингом в 1921 г.

Около 900 человек попали в тюрьму по Закону о шпионаже. Эта серьезная оппозиция исчезла из поля зрения, в то время как видимый национальный дух проявлялся через военные оркестры, размахивание флагом, массовую покупку облигаций военных займов и неохотное согласие большинства населения с призывом в армию и войной. Такое молчаливое приятие войны было достигнуто искусным манипулированием общественным мнением и запугиванием – и это организовали все силы федерального правительства и деньги большого бизнеса. Размах кампании, направленной на разгром оппозиции, кое-что говорит об искренних чувствах населения относительно войны.

Газеты способствовали созданию атмосферы страха для потенциальных противников войны. В апреле 1917 г. «Нью-Йорк таймс» цитировала И. Рута (бывший военный министр и корпоративный адвокат): «Сейчас у нас не должно быть критики». Через несколько месяцев газета вновь привела его слова о том, что «сегодня по улицам этого города ходят люди, которых завтра на рассвете следует взять и расстрелять за государственную измену». В то же время Теодор Рузвельт, выступая в клубе выпускников Гарвардского университета, охарактеризовал социалистов, ирмовцев и других пацифистов как «целую толпу бесполых существ».

Летом 1917 г. был создано Американское общество обороны. Нью-йоркская газета «Гералд» сообщала:

«Более сотни человек записались вчера в Американский патруль бдительности в конторе Американского общества обороны… Патруль сформирован для того, чтобы положить конец подстрекательским выступлениям на улицах».

Министерство юстиции финансировало Американскую лигу защиты, которая к июню 1917 г. имела отделения в 600 мелких и крупных городах, а в ее рядах состояло почти 100 тыс. членов. Пресса писала, что они были «местными лидерами… банкирами… людьми, связанными с железными дорогами… владельцами гостиниц». В одном исследовании Лиги описываются методы ее действий:

«Почте положено быть неприкосновенной… Но давайте иногда называть Американскую лигу защиты просто ясновидящей, особенно когда письма исходят от подозреваемых… Считается, что взлом и проникновение в частный дом или в контору без ордера являются кражей со взломом. Это признано всеми. Но Лига делала это тысячи раз и ни разу не была поймана с поличным!»

Лига утверждала, что выявила 3 млн. случаев проявления нелояльности. Даже если цифра преувеличена, сам размах деятельности этой организации дает нам ключ к пониманию масштабов «нелояльности».

Штаты организовывали комитеты бдительности граждан. В Миннесоте комиссия по общественной безопасности, основанная в соответствии с законом штата, закрывала питейные заведения и кинотеатры, регистрировала земельные участки, которыми владели иностранцы, призывала приобретать облигации «займа свободы» [речь идет о распространении правительственных облигаций займа для финансирования военных расходов], проверяла людей на благонадежность. Миннеаполисская газета «Джорнэл» публиковала обращение комиссии «ко всем патриотам присоединиться к борьбе с направленными против призыва в армию и подстрекательскими действиями и настроениями».

Пресса страны сотрудничала с правительством. Летом 1917 г. «Нью-Йорк таймс» вышла с передовицей:

«Долг каждого добропорядочного гражданина – сообщить соответствующим службам о фактах подстрекательства, с которыми он столкнулся».

А еженедельник «Литерари дайджест» просил своих читателей

«вырезать и присылать любой встретившийся им редакционный материал, который покажется подстрекательским или предательским».

Комитет общественной информации, которым руководил Дж. Крил, заявлял о том, что гражданам следует

«сообщать о тех, кто распространяет пессимистические истории. Обращаться следует в министерство юстиции».

В 1918 г. генеральный прокурор США заявил:

«Можно смело сказать, что никогда за свою историю в этой стране полиция не работала столь тщательно».

Почему прилагались такие огромные усилия?

Первого августа 1917 г. нью-йоркская газета «Гералд» сообщила, что в городе из первой сотни призывников 90 человек объявили о своей непригодности к воинской службе. В Миннесоте заголовки миннеаполисской газеты «Джорнэл» от б и 7 августа гласили: «СОПРОТИВЛЕНИЕ ПРИЗЫВУ СТРЕМИТЕЛЬНО РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ ПО ВСЕМУ ШТАТУ» и «ПРИЗВАННЫЕ НА ВОЕННУЮ СЛУЖБУ СООБЩАЮТ ФАЛЬШИВЫЕ АДРЕСА». Во Флориде двое чернокожих сельскохозяйственных рабочих убежали в лес с дробовиком и покалечили себя, чтобы избежать призыва: один отстрелил себе четыре пальца на руке, а другой руку до локтя. Сенатор Томас Хардвик из Джорджии сказал:

«Вне всякого сомнения, существует общая и широко распространенная оппозиция тысяч людей… проведению в жизнь Закона о призыве. По всем уголкам штата проводятся многочисленные и собирающие большое количество народа митинги, направленные против этого».

В конце концов более 330 тыс. мужчин были признаны уклоняющимися от призыва.

В Оклахоме СПА и ИРМ вели активную работу среди фермеров – арендаторов и издольщиков, которые организовали Союз рабочего класса [эта организация действовала также в Арканзасе и, по некоторым оценкам, насчитывала около 35 тыс. сторонников]. На массовом митинге Союза было запланировано разрушить железнодорожный мост и перерезать телеграфные провода, чтобы воспрепятствовать отправке призывников на воинскую службу. Предполагалось также провести марш на Вашингтон тех, кто выступал против призыва. (Это называлось «Восстанием зеленой кукурузы», так как участники должны были во время похода питаться незрелыми кукурузными початками.) Но до того как Союз смог осуществить свои планы, его активисты были окружены и арестованы, и вскоре 450 человек по обвинению в мятеже оказались в тюрьме штата. Лидеров приговорили к срокам лишения свободы от 3 до 10 лет, а остальных – от 60 дней до 2 лет.

Первого июля 1917 г. радикалы организовали в Бостоне антивоенную демонстрацию под лозунгами:

ЕСЛИ ЭТО НАРОДНАЯ ВОЙНА, ЗАЧЕМ НУЖЕН ПРИЗЫВ? КТО УКРАЛ ПАНАМУ? КТО РАЗДАВИЛ ГАИТИ? МЫ ТРЕБУЕМ МИРА!

Нью-йоркская газета «Колл» писала, что в демонстрации приняли участие 8 тыс. человек, включая

«4 тыс. членов Центрального рабочего союза, 2 тыс. представителей латышских организаций социалистов, 1,5 тыс. литовцев, членов тайных еврейских союзов и представителей других ветвей партии».

Демонстрация была атакована солдатами и матросами, получившими приказы от своих командиров.

Министерство почт стало лишать почтовых привилегий газеты и журналы, публиковавшие антивоенные материалы. Социалистический журнал «Мэссес», посвященный политике, литературе и искусству, запретили для пересылки. Летом 1917 г. в нем была опубликована редакционная статья Макса Истмана [(1883–1969) – писатель, редактор влиятельных журналов социалистической направленности. Член Компартии до 1923 г. Впоследствии стал критиком коммунизма], в которой, помимо прочего, говорилось:

«Для чего вы поставляете наши тела и тела наших сыновей в Европу? Что касается меня, то я не считаю, что у правительства есть право призвать меня на войну, в цели которой я не верю».

В Лос-Анджелесе демонстрировался кинофильм, в котором речь шла об Американской революции, и были показаны зверства англичан по отношению к жителям колоний. Он назывался «Дух 76-го» [первоначально «Дух 76-го» – политический лозунг, популярный после Американской революции XVIII в.]. Создателя фильма судили по Закону о шпионаже в связи с тем, что, по словам судьи, картина была направлена на то, чтобы «поставить под сомнение веру в нашего союзника, Великобританию», и приговорили к 10 годам тюремного заключения. Это судебное дело официально называлось «Соединенные Штаты против «Духа 76-го»».

В маленьком городке в Южной Дакоте фермер и социалист по имени Фред Фэрчайлд во время спора по поводу войны сказал, согласно показаниям частных лиц, обвинивших его в нарушении закона:

«Если бы я был призывного возраста, и у меня не было бы иждивенцев, и меня бы призвали в армию, я бы отказался идти служить. Они могли бы расстрелять меня, но не заставили бы воевать».

Фэрчайлда судили по Закону о шпионаже, приговорили к 1 году и 1 дню заключения в Левенуэртской тюрьме. Так все и продолжалось, а количество дел увеличилось в 2 тыс. раз (число обвинений по Закону о шпионаже).

Около 65 тыс. человек объявили, что отказываются от прохождения военной службы в силу своих убеждений, и записались в нестроевые части. На армейских базах, где эти люди работали, к ним часто относились с садистской жестокостью. Три человека, которые сидели в тюрьме в Форт-Райле (Канзас) за то, что отказались выполнять военные обязанности, строевые и нестроевые, по одиночке были выведены в коридор, а затем:

«…пеньковую веревку, переброшенную через верхнюю балку, затягивали у них на шее, пока они не оказались на грани потери сознания. Одновременно офицеры били их по лодыжкам и голеням. Потом их опустили, а веревку привязали к их ногам, после чего их опять вздернули. На этот раз их поливали из садового шланга, держа его наконечник в 6 дюймах от лица, пока они окончательно не потеряли сознание».

Школы и университеты не приветствовали антивоенные выступления. Из Колумбийского университета был уволен психолог Дж. Маккин Каттелл, давний критик контроля над университетом со стороны попечительского совета и противник войны. Неделю спустя в знак протеста из университета уволился историк Чарлз Бирд, обвинив попечителей в том, что они «реакционны и слепы в политике, узколобы и дремуче религиозны».

В Конгрессе США звучали отдельные голоса против войны. Первая женщина-конгрессмен Джэннет Рэнкин [(1880–1973) – суфражистка, пацифистка, первая женщина – член палаты представителей Конгресса США (1917–1919, 1941–1942). Единственный член Конгресса, голосовавший против вступления страны во Вторую мировую войну. В 60-х гг. была одним из лидеров движения против войны во Вьетнаме] не отозвалась, когда ее имя было названо при перекличке во время принятия декларации об объявлении войны. Один из старейших членов палаты представителей, поддерживавший войну, подошел к ней и прошептал: «Малышка, вы не можете себе позволить не голосовать. Вы представляете всех женщин страны». Во время следующей переклички она поднялась:

«Я хочу защищать интересы своей страны, но не могу голосовать за войну. Я голосую против».

Популярной песней того времени была «Не для того растила сына я, чтоб стал солдатом». Однако ее заглушали другие песни, вроде «За рубежами», «Этот старый добрый флаг» и «Джонни, доставай свое ружье».

Как сообщалось, социалистка К. Ричардс О’Хар, выступая в Северной Дакоте в июле 1917 г., сказала, что

«женщины Соединенных Штатов были не чем иным, как племенными свиноматками, которые должны были растить детей для армии, чтобы потом они стали удобрением».

Оратора арестовали. Она предстала перед судом, была признана виновной и приговорена к 5 годам заключения в тюрьме штата Миссури. Там социалистка продолжила борьбу. Когда К. Ричардс О’Хар и ее товарищи-заключенные выступили с протестом против нехватки свежего воздуха из-за того, что окно над блоком камер было закрыто, охранники выволокли Кейт в коридор, чтобы наказать. Узница держала в руках сборник стихов и, когда ее вытащили из камеры, швырнула книгу в окно и разбила его; свежий воздух хлынул в помещение, вызвав восторженные крики заключенных.

Э. Голдман и ее друг анархист А. Беркман (он уже отбыл 14 лет в заточении в Пенсильвании, а она отсидела на острове Блэкуэлле 1 год) были приговорены к тюремному заключению за противодействие призыву. Эмма обратилась к жюри присяжных со следующими словами:

«Воистину, если мы сами настолько обделены демократией, то как мы можем дарить ее миру?…демократия, понимаемая как воинская повинность масс, их экономическое порабощение, питаемая их слезами и кровью, – это никакая не демократия. Это деспотизм – совокупный результат цепи тех несправедливостей, которые, согласно данному опасному документу – Декларации независимости, – народ имеет право сбросить».

Война предоставила правительству шанс уничтожить ИРМ. Совсем незадолго до объявления войны газета этой организации «Индастриал уоркер» писала:

«Капиталисты Америки, мы будем бороться против вас, а не за вас! Призыв! Никакая сила на земле не заставит рабочий класс сражаться, если он того не захочет».

В своей истории ИРМ Ф. Фонер писал, что «уобблиз» не столь активно по сравнению с социалистами участвовали в антивоенном движении, поскольку были фаталистами и полагали, что войны не удастся избежать, а также думали, будто только победа в классовой борьбе и революционные перемены способны положить конец войне.

В начале сентября 1917 г. агенты министерства юстиции одновременно совершили облавы в 48 местах сбора ирмовцев по всей стране, изымая переписку и литературу, которые могли стать уликами в ходе судебного разбирательства. В том же месяце 165 лидеров ИРМ были арестованы по обвинению в заговоре с целью срыва призыва, поддержки дезертирства и устрашения других людей в связи с трудовыми конфликтами. Сто один человек предстал перед судом в апреле 1918 г., который проходил пять месяцев и стал на тот момент самым длинным судебным процессом в истории Америки. Писатель-социалист Джон Рид [(1887–1920) – леворадикальный журналист, писатель. Один из организаторов Коммунистической рабочей партии Америки (1919). Член Исполкома Коминтерна с 1919 г.], только что вернувшийся из России после написания книги о большевистской революции «Десять дней, которые потрясли мир», освещал процесс над ИРМ для журнала «Мэссес» и так описывал подзащитных:

«Сомневаюсь, что когда-либо в истории было подобное зрелище. Сто один человек: лесорубы, сельскохозяйственные рабочие, шахтеры, редакторы… те, кто верил, что богатство мира принадлежит тем, кто создает его… труженики широких просторов, подрывники, лесорубы, жнецы, портовые грузчики, ребята, чей труд – труд сильных».

Ирмовцы использовали судебный процесс, чтобы рассказать о своей деятельности и идеях. Шестьдесят один человек дал показания, включая Большого Билла Хейвуда, который выступал в течение трех дней. Один из членов ИРМ сказал суду:

«Вы спрашиваете, почему ИРМ не настроена патриотично по отношению к Соединенным Штатам? Если вы были бродягой, не имеющим своего одеяла; если вы оставили свою жену и детей, отправляясь на заработки на Запад, и с тех пор не видели их; если вы никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, для того чтобы получить право голосовать; если вы спали в грязной и вонючей ночлежке и ели пищу, сгнившую ровно настолько, чтобы вам могли ее дать и не нести за это ответственности; если помощники шерифа изрешетили вашу кастрюлю и весь ваш харч оказался на земле; если ваши зарплаты были урезаны, когда вашим боссам показалось, что они одержали над вами верх; если был один закон для Форда, Сура и Муни, и другой для Гарри Toy; если любой представитель правопорядка и государства избивал вас, сажал в тюрьму по ложному обвинению, а добропорядочные христиане это приветствовали одобрительными возгласами, то каким, черт побери, по-вашему, образом человек может быть патриотом? Это война предпринимателей, и мы не понимаем, почему это мы должны идти, чтобы погибать и защищать это миленькое состояние дел, которым мы сегодня так наслаждаемся».

[ZHAN]

Присяжные признали всех подсудимых виновными. Судья приговорил Хейвуда и еще 14 человек к 20 годам тюрьмы, 33 человека получили по 10 лет, а остальные – более короткие сроки лишения свободы. Кроме того, их оштрафовали в совокупности на 2,5 млн. долл. Организация была уничтожена. Хейвуд вышел из тюрьмы под залог и бежал в революционную Россию, где жил до конца своих дней еще 10 лет.

Первая мировая война закончилась в ноябре 1918 г. Пятьдесят тысяч американских солдат погибли, и вскоре даже среди патриотов горечь и разочарование не замедлили распространиться по всей стране. Это нашло отражение в литературе послевоенного десятилетия. Джон Дос Пассос в своем романе «1919» описывает смерть Джона Доу [Имярек. Неназванное лицо женского пола называют Джейн Доу]:

«…в крытом толем морге в Шалон-на-Марне, в смраде хлористой извести и трупов, выбрали сосновый ящик, содержавший все, что оставалось от… Джона Доу…..и клочья высохших внутренностей и кожи, облеченные в хаки, перенесли в Шалон-на-Марне и аккуратненько уложили в сосновый гроб и отвезли на родину, в Божью Страну, на военном корабле, и погребли в саркофаге в мемориальном амфитеатре Арлингтонской национальной усыпальницы, и положили сверху Старое Славное Знамя, и горнист сыграл вечернюю зорю, и мистер Гардинг помолился Богу, и дипломаты, и генералы, и адмиралы и полицейские и политиканы и красиво одетые дамы из отдела «В городе и свете» «Вашингтон пост» торжественно встали и думали, как все это красиво печально старое Славное Знамя Божья Страна и горнист играет вечернюю зорю, и от трех залпов у них зазвенело в ушах. На то место, где полагалось быть его груди, возложили медаль конгресса».

[Почетная медаль Конгресса – высшая военная награда в США. Учреждена в 1862 г. и вручается президентом США от имени Конгресса.]

Эрнест Хемингуэй станет автором романа «Прощай, оружие». Спустя несколько лет студент колледжа по имени Ирвин Шоу напишет пьесу «Предайте мертвых земле». А голливудский сценарист Далтон Трамбо создаст мощный и заставляющий содрогнуться антивоенный роман «Джонни получил винтовку» о теле и мозге, которые остались живы на поле сражения Первой мировой войны. Перу Форда Мэдокса Форда будет принадлежать «Конец парада».

Несмотря на получившие распространение в годы войны заключения в тюрму, запугивания, кампанию за национальное единство, американский истеблишмент и по ее окончании продолжал опасаться социализма. Перед лицом революционного вызова опять, казалось, возникла потребность в двойственной тактике контроля – тактике реформ и репрессий.

Первая тактика была предложена одним из друзей Вудро Вильсона – Джорджем Л. Рекордом, который в начале 1919 г. рекомендовал президенту предпринять какие-то действия для создания экономической демократии, чтобы «противостоять угрозе социализма». Он писал:

«Вы должны стать настоящим лидером радикальных сил Америки и представить стране конструктивную программу фундаментальных реформ, которая будет реальной альтернативой программе, предлагаемой социалистами и большевиками».

Летом того же года советник Вильсона Джозеф Тамалти напоминал президенту, что конфликт между республиканцами и демократами является несущественным по сравнению с тем, что угрожает и тем и другим:

«То, что произошло в Вашингтоне прошлой ночью во время попытки покушения на жизнь генерального прокурора, является не чем иным, как симптомом ужасной смуты, надвигающейся на страну… Как демократ я буду огорчен, если Республиканская партия вновь придет к власти. Но это не так досадно, как видеть постоянный, изо дня в день, рост на наших глазах движения, которое, если за ним не уследить, обречено вылиться в атаку на все, чем мы дорожим. В эту эпоху промышленной и социальной смуты обе партии не пользуются уважением среди простых людей».

«То, что произошло в Вашингтоне прошлой ночью» было взрывом бомбы перед домом генерального прокурора А. М. Палмера. Через шесть месяцев после этого он осуществил первый из своих масштабных рейдов на иммигрантов, которые не являлись гражданами страны. Закон, принятый Конгрессом незадолго до окончания войны, позволял депортировать иностранцев, которые выступали против правительства или пропагандировали уничтожение частной собственности. Двадцать первого декабря 1918 г. сотрудники Палмера схватили 249 человек, родившихся в России (включая Эмму Голдман и Александра Беркмана), посадили их на пароход и депортировали в Советскую Россию. Конституция не давала Конгрессу прав выдворять иностранцев, но Верховный суд еще в 1892 г., подтверждая право Конгресса изгнать китайцев, заявил, что в случае, когда речь идет о самосохранении, такие действия являются естественным правом правительства.

В январе 1920 г. по всей стране были арестованы 4 тыс. человек. Их содержали под стражей в течение длительного времени, вызывали на закрытые слушания, а затем приказали депортировать. В Бостоне сотрудники министерства юстиции при поддержке местной полиции арестовали 600 человек, врываясь в места их собраний или ранним утром в дома. Встревоженный федеральный судья так описывал этот процесс [Речь идет о событиях, вошедших в историю как «рейды Палмера» – массовые облавы на лиц, придерживавшихся левых взглядов, в 1919–1920 гг., в период так называемой красной угрозы. А. М. Палмер принимал личное участие в рейдах.]:

«Были приложены все усилия, чтобы придать этим рейдам публичность и сделать так, чтобы складывалось впечатление огромной надвигающейся угрозы для общества… Арестованные иностранцы, в большинстве случаев тихие и безобидные рабочие, многие в недавнем прошлом русские крестьяне, были закованы попарно в наручники, а потом для перевозки на поездах и прохода по улицам Бостона скованы вместе цепями».

Весной 1920 г. наборщик-анархист по имени Андреа Сальседо был арестован агентами Федерального бюро расследований в Нью-Йорке. Его продержали восемь недель в офисе ФБР на четырнадцатом этаже «Паркроу билдинг», не позволяя ничего сообщить о себе ни семье, ни друзьям, ни адвокатам. Позже его изуродованное тело нашли на тротуаре перед зданием, а ФБР заявило, что этот человек совершил самоубийство, выбросившись из окна четырнадцатого этажа.

Двое друзей Сальседо, анархисты, жившие и работавшие в районе Бостона, с того момента, как узнали о смерти Андреа, стали носить при себе оружие. Их арестовали в трамвае в Броктоне (Массачусетс). Арестованным были предъявлены обвинения в вооруженном ограблении и убийстве, которые имели место на обувной фабрике за две недели до их ареста. Этих людей звали Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти. Они предстали перед судом, были признаны виновными и провели 7 лет в тюрьме, пока продолжался процесс подачи апелляций и пока во всей стране и во всем мире люди внимательно следили за происходящим. Протокол суда и сопутствующие обстоятельства дают основания предположить, что Сакко и Ванцетги был вынесен смертный приговор в связи с тем, что они являлись анархистами и иностранцами. В августе 1927 г., как только полиция разгромила демонстрации и линии пикетов с помощью арестов и избиений, тюрьму окружили войска, и оба осужденных были казнены на электрическом стуле.

Последнее письмо Н. Сакко, адресованное его сыну Данте и написанное на с трудом выученном английском, было посланием грядущим поколениям:

«Итак, сынок, вместо того чтобы плакать, будь сильным, чтобы ты мог успокоить свою мать… возьми ее на долгую прогулку за город, в тишину, где вы будете то там, то тут собирать дикие цветы… Но всегда помни, Данте, в игре счастья не забирай все лишь себе… помогай преследуемым и жертвам, потому что они твои лучшие друзья… В этой борьбе ради жизни ты найдешь не только любовь, и тебя тоже полюбят».

Вот такими были реформы. Пробудился воинственный патриотический пыл. Суды и тюрьмы использовались для укрепления понимания того, что с определенными идеями и методами сопротивления мириться не будут. И все же даже из тюремных камер, где томились осужденные, пришло послание, провозглашавшее что классовая борьба в Соединенных Штатах, в обществе, которое было принято считать бесклассовым, все еще продолжается. И эта борьба велась все 20—30-е гг. XX в.

[ZHAN]

В феврале 1919 г., когда едва закончилась война, а лидеры ИРМ еще сидели в тюрьме, идея о всеобщей стачке, которой руководствовалась в своей деятельности эта организация, на пять дней воплотилась в жизнь в Сиэтле (Вашингтон), где 100 тыс. рабочих забастовали и заставили замереть город.

Все началось с того, что 35 тыс. судостроителей прекратили работу, потребовав повышения зарплаты. Они обратились за поддержкой в Центральный рабочий союз Сиэтла, который рекомендовал провести общегородскую забастовку. И в течение двух недель 110 организаций на местах, в основном отделения АФТ и только несколько филиалов ИРМ, проголосовали за стачку. Рядовые члены каждой бастующей организации избрали по три представителя в Стачечный комитет, и 6 февраля 1919 г., в 10 часов утра, забастовка началась.

Достичь единства было непросто. Между местными отделениями ИРМ и АФТ складывались напряженные отношения. Представителей местных объединений японцев допустили в Стачечный комитет, но не дали им права голоса. И тем не менее 60 тыс. членов профсоюза приняли участие в стачке, и еще 40 тыс. рабочих присоединились к ним из солидарности.

В рабочем движении Сиэтла были сильны традиции радикализма. Во время войны президент городского отделения АФТ, социалист, попал в тюрьму за выступления против призыва на военную службу и подвергся пыткам; на улицах проходили массовые митинги протеста.

И вот с началом стачки город перестал функционировать; исключение составляли лишь те сферы, деятельность которых организовали забастовщики в целях обеспечения насущных нужд. Пожарные согласились оставаться на посту. Работники прачечных обслуживали только больницы. Транспортные средства, которым было разрешено движение, имели таблички с надписью «С разрешения Стачечного комитета». В окрестностях было организовано 35 молокозаводов. Каждый день крупные кухни готовили 30 тыс. порций еды, которые потом развозились по всему городу и подавались, как в кафетерии, в различных зданиях. Забастовщики платили за питание по 25 центов, а остальные граждане – по 35 центов. Людям предоставлялась возможность брать неограниченные порции говяжьего рагу, спагетти, есть столько хлеба и пить столько кофе, сколько они хотели.

Для поддержания порядка организовали Охранную службу рабочих – ветеранов войны. На доске объявлений в одном из штабов Службы было написано:

«Целью нашей организации является соблюдение правопорядка без использования силы. Ни один из добровольцев не будет наделен полномочиями полиции, и никому не будет разрешено носить какое-либо оружие. Действовать можно только методом убеждения».

Во время стачки уровень преступности в городе снизился. Командир подразделения американской армии, отправленного в Сиэтл, говорил Стачечному комитету, что за 40 лет военной службы он никогда не видел города, в котором царили бы такие спокойствие и порядок. В городской газете «Юнион рекорд» (ежедневная рабочая газета) некто по имени Аниз опубликовал следующее стихотворение:

Более всего их страшит, что ничего не происходит!
Они готовы к беспорядкам.
У них есть пулеметы и солдаты,
Но эта тишина с улыбками вселяет ужас.
Люди бизнеса не понимают такого оружия…
Братья! Это ваши улыбки подрывают их веру в артиллерию.
Это мусорные фургоны, которые ездят по улицам
Под знаком «С РАЗРЕШЕНИЯ СТАЧЕЧНОГО КОМИТЕТА».
Это молокозаводы, которые с каждым днем работают все лучше,
Это три сотни трудящихся – ветеранов ВОЙНЫ,
Которые сдерживают толпы БЕЗ ОРУЖИЯ.
Все эти вещи говорят о НОВОЙ СИЛЕ И о НОВОМ МИРЕ,
В котором им так неуютно.

Мэр Сиэтла привел к присяге 2,4 тыс. специальных помощников шерифов, многие из которых являлись студентами Вашингтонского университета. Правительство США направило в город почти 1 тыс. матросов и морских пехотинцев. Всеобщая забастовка завершилась через пять дней, в соответствии в распоряжением Стачечного комитета, вследствие давления, оказанного со стороны центрального руководства межнациональных профсоюзов, а также из-за трудности жизни в переставшем функционировать городе.

Стачка носила мирный характер. Однако, когда она закончилась, были проведены рейды и аресты: в штаб-квартире социалистов, в типографии. Тридцать девять ирмовцев попали в тюрьму как «зачинщики анархии».

В Сентрейлии (Вашингтон), где ИРМ вела работу среди рабочих лесопилок, лесопромышленники разработали план избавления от этой организации. Одиннадцатого ноября 1919 г., в День примирения [был сначала неофициальным, а затем официальным праздником во всех штатах США, кроме Оклахомы. Отмечался ежегодно в 1926–1954 гг. в память о перемирии между Антантой и Германией 11 ноября 1918 г., которое положило конец Первой мировой войне. С 1 июня 1954 г. отмечается как День ветеранов], члены Американского легиона [консервативная военно-патриотическая общественно-политическая организация, крупнейшая в мире организация ветеранов. Основана в 1919 г. с целью защиты интересов ветеранов Первой мировой войны офицерами – участниками боевых действий во Франции] шли парадным маршем через город, неся резиновые шланги и газовые трубы; «уобблиз» приготовились к нападению. Когда легионеры проходили мимо здания ИРМ, раздались выстрелы – неизвестно, кто выстрелил первым. Тогда участники марша ворвались в это здание, раздались новые выстрелы. В результате три члена Легиона были убиты.

В штаб-квартире ИРМ находился ирмовец, лесоруб по имени Фрэнк Эверетт, который воевал во Франции рядовым солдатом, в то время как общенациональных лидеров этой организации судили за выступления против войны. Эверетт был в военной форме и имел при себе винтовку. Он разрядил ее, стреляя в толпу, потом бросил оружие и побежал в лес, преследуемый разъяренными людьми. Фрэнк попробовал перейти реку вброд, но течение оказалось слишком быстрым. Тогда он развернулся, застрелил человека, возглавлявшего преследование, выбросил пистолет в воду и вступил в рукопашный бой с толпой. Эверетта приволокли обратно в город, привязав к автомобилю, подвесили к телеграфному столбу, потом сняли его оттуда и бросили в тюрьму. В ту же ночь дверь камеры Фрэнка была выбита, его вытащили на улицу, положили на пол машины, отрезали гениталии, а потом отвезли на мост, где и повесили, изрешетив тело пулями.

Никого и никогда не арестовали за это тяжкое преступление, но 11 «уобблиз» предстали перед судом за убийство во время парада руководителя Американского легиона, и шестеро из них провели по 15 лет в тюрьме.

Почему реакция на всеобщую стачку и на деятельность ИРМ была такой?

В своем заявлении мэр Сиэтла предположил, что истеблишмент испугался не самого выступления, а того, что оно символизировало. Он сказал:

«Так называемая стачка сочувствующих в Сиэтле являлась попыткой революции. То, что не было насилия, не делает это событие менее тревожным… Целью, объявлялась ли она открыто или держалась в тайне, было свержение индустриальной системы, сначала здесь, а потом и повсюду… Действительно, не было выстрелов, бомб и убийств. Для революции, я повторяю, насилие не обязательно. Всеобщая стачка, подобная организованной в Сиэтле, сама по себе есть орудие революции, особенно опасное в связи с тем, что все происходит тихо. Чтобы достичь успеха, стачка должна была затронуть все, остановить само течение жизни в обществе… Иными словами, она отстраняла местные власти от управления. А это именно то, что нужно для восстания, – каким бы способом эта цель ни достигалась».

Более того, всеобщая забастовка в Сиэтле состоялась на гребне волны послевоенных волнений, прокатившейся по всему миру. Один автор в журнале «Нейшн» так характеризовал тот год:

«Самым потрясающим явлением наших дней… является беспрецедентное восстание простых людей… В России оно [восстание] привело к свержению царя… В Корее, Индии, Египте и Ирландии оно поддерживает непреклонное сопротивление политической тирании. В Англии оно привело к забастовке железнодорожников против воли их собственных вожаков. В Сиэтле и Сан-Франциско его результатом стал недавний отказ докеров грузить оружие и боеприпасы, предназначенные для свержения правительства Советов. В одном из районов Иллинойса следствием [восстания] стала резолюция бастующих шахтеров, которые единодушно потребовали, чтобы исполнительная власть штата «отправлялась к черту». В Питтсбурге, по словам мистера Гомперса, пассивных деятелей из Американской федерации труда заставили призвать рабочих сталелитейной промышленности к забастовке, а иначе контроль над ситуацией перешел бы в руки ИРМ или других «радикалов». В Нью-Йорке оно [восстание] привело к стачке докеров, продолжавших бастовать наперекор воле профсоюзных лидеров; оно вызывало волнение в полиграфической промышленности, а профсоюзные вожаки, работавшие рука об руку с хозяевами, оказались абсолютно не способны его контролировать. Простые люди… утратив веру в прежнее руководство, переживали новый этап веры в себя или, по меньшей мере, были безрассудны и готовы попытать счастья… власть не может более навязываться сверху – она автоматически приходит снизу».

Позже в том же 1919 г. на сталелитейных заводах на западе Пенсильвании, где люди трудились по 12 часов в день и б дней в неделю, выполняя изнурительную работу в безумной жаре, 100 тыс. рабочих записались в 20 различных цеховых профсоюзов АФТ. Пытаясь объединить их организационно, Национальный комитет [о Национальном комитете по организации рабочих сталелитейной промышленности, созданном в 1918 г.] летом 1919 г. осознал, что

«люди дают понять: если мы ничего не сделаем для них, то они возьмут ситуацию под свой контроль».

Национальный комитет получал телеграммы, подобные той, которая была отправлена джонстаунским Советом рабочих-сталелитейщиков:

«Если Национальный комитет на этой неделе не примет решения об объявлении проведения общенациональной забастовки, то мы будем вынуждены бастовать в одиночку».

Уильям 3. Фостер (впоследствии лидер коммунистов, а в то время секретарь-казначей Национального комитета, ответственный за организационную работу) получил телеграмму от [профсоюзных] организаторов в районе Янгстауна:

«От нас не следует ожидать встречи с разгневанными рабочими, которые сочтут нас предателями, если проведение стачки будет откладываться».

Со стороны президента США Вудро Вильсона и президента АФТ Сэмюэла Гомперса оказывалось давление, направленное на то, чтобы отложить проведение стачки. Но сталелитейщики проявили большую настойчивость, и в сентябре 1919 г. не только 100 тыс. членов профсоюзов, но и 250 тыс. других рабочих приняли участие в забастовке.

Шериф графства Аллегейни привел к присяге, сделав своими помощниками, 5 тыс. работников «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», которые не бастовали, и провозгласил, что все сборища на открытом воздухе будут запрещены. В докладе Всемирного межцерковного движения, подготовленном в то время, говорилось:

«В Монессене… действия полиции штата состояли в том, что людей просто избивали дубинками на улице, загоняя их в дома… В Браддоке… после того как забастовщика избили на улице, его увезли в тюрьму и держали там до утра… Многих арестованных в Ньюкасле… было приказано не выпускать до тех пор, пока стачка не закончится».

Министерство юстиции начало принимать меры, проводя рейды против рабочих-иностранцев, задерживая их с целью дальнейшей депортации. В Гэри (Индиана) были посланы федеральные войска.

Против бастующих действовали и другие факторы. Большинство участников составляли недавно приехавшие в США люди разной национальности, говорившие на различных языках. Компания «Шерман сервис, инк»., нанятая сталелитейными корпорациями для подавления стачки, инструктировала своих сотрудников в южной части Чикаго:

«Мы хотим, чтобы вы расшевелили как можно больше взаимных негативных чувств у сербов и итальянцев. Распространите среди первых сведения о том, что итальянцы собираются вернуться на работу… Убедите их [сербов] вновь начать трудиться, сказав, что иначе итальянцы займут их рабочие места».

Более 30 тыс. чернокожих рабочих были привлечены в качестве штрейкбрехеров – их не принимали в профсоюзы АФТ, и вследствие этого они не проявляли верности профсоюзному движению.

По мере того как стачка затягивалась, распространялись пораженческие настроения, и рабочие были вынуждены мало-помалу возвращаться на работу. Через 10 недель количество бастующих сократилось до 110 тыс. человек, и тогда Национальный комитет призвал прекратить забастовку.

В первый послевоенный год забастовали 120 тыс. текстильщиков в Новой Англии и Нью-Джерси, 30 тыс. работников шелковых фабрик в Патерсоне (Нью-Джерси). В Бостоне стачку устроила полиция [Первая в истории профсоюзного движения акция, показавшая наличие серьезных проблем в трудовых отношениях на муниципальном уровне. Началась 9 сентября 1919 г. из-за того, что власти Массачусетса отказались признать профсоюз полицейских и улучшить условия их работы, и продолжалась два дня. Полиция выступила за право создания своего профсоюза и его вхождение в АФТ], а в Нью-Йорке бастовали сигарщики, белошвейки, плотники, пекари, водители и парикмахеры. По сообщениям прессы, в Чикаго «летняя жара сопровождалась большим количеством забастовок и локаутов, чем когда-либо в истории». Пять тысяч работников компании «Интернэшнл харвестер» и 5 тыс. муниципальных служащих вышли на улицы.

Тем не менее в начале 20-х гг. прошлого века казалось, что ситуация контролируется. ИРМ была разгромлена, Соцпартия раскалывалась. Стачки подавлялись с применением силы, а экономического благополучия достигло такое число людей, которое не позволяло организовать массовые восстания.

[ZHAN]

В 20-х гг. Конгресс США остановил опасный, бурный поток иммигрантов (в 1900–1920 гг. в страну прибыло 14 млн. человек), приняв законы, устанавливавшие въездные квоты, благоприятные для англосаксов, запретительные для чернокожих и людей желтой расы и резко ограничительные для представителей народов, говорящих на романских языках, а также для славян и евреев. Ни одна африканская страна не могла отправить более 100 человек; таков же был лимит для Китая, Болгарии и Палестины; 34007 человек могли приехать из Англии или Северной Ирландии, но только 3845 – из Италии, 51 227 – из Германии, и лишь 124 человека – из Литвы, 28567 иммигрантов – из Ирландского Свободного Государства [название Ирландии в 1922–1937 гг.], но только 2248 – из России.

В 20-х гг. возродился Ку-клукс-клан, и его деятельность распространилась на Север. К 1924 г. в состав организации входило 4 млн. членов. Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения оказалась беспомощной перед лицом жестокости толпы и вспыхнувшей повсюду расовой ненависти. То, что чернокожий не будет воспринят в качестве равного в белой Америке, стало темой негритянского националистического движения, возглавлявшегося в те годы Маркусом Гарви. Он проповедовал «черную гордость», разделение рас, возвращение в Африку, с которой у Гарви были связаны последние надежды на объединение и выживание черных. Но это движение, которое вдохновляло некоторых чернокожих, не могло сдержать мощную волну белого расизма послевоенного десятилетия.

В стереотипной картинке 20-х гг., времени процветания и веселья, – «век джаза» и «ревущие двадцатые» – есть доля правды. Безработица сократилась с 4,27 млн. человек в 1921 г. до цифры, чуть большей 2 млн, в 1927 г. Общий уровень зарплаты рабочих вырос. Некоторые фермеры зарабатывали хорошие деньги. Сорок процентов всех семей, которые получали доход более 2 тыс. долл. в год, могли приобретать технические новинки, такие, как автомобили, радиоприемники, холодильники. Миллионы людей жили неплохо и они могли заслонить от взора другую часть населения: чернокожих и белых фермеров-арендаторов, семьи иммигрантов, оказавшихся в больших городах либо без работы, либо зарабатывавших недостаточно для обеспечения самых насущных потребностей.

Но процветали прежде всего верхи. С 1922 по 1929 г. фактическая оплата труда на производстве выросла на душу населения на 1,4 %, и в то же время владельцы обычных акций получали прибыль в размере 16,4 % в год. Шесть миллионов семей (42 % общего их количества) имели доход менее 1 тыс. долл. в год. По оценкам Брукингского института [некоммерческая исследовательская организация, занимающаяся изучением различных аспектов экономики, внутренней и внешней политики, независимым анализом правительственной политики, издательской деятельностью. В целом имеет репутацию либеральной, хотя до Второй мировой войны считалась консервативной. Основана в 1916 г. как Институт изучения государственного управления. В 1927 г. объединился с Институтом экономики и стал называться Брукингским институтом по имени основателя – Роберта Брукингса], 0,1 % семей из верхних слоев общества получали столько же доходов, сколько и 42 % семей, находившихся в его низах. В 20-х гг. ежегодно 25 тыс. рабочих гибли на производстве, а 100 тыс. навсегда оставались инвалидами. Два миллиона нью-йоркцев арендовали жилье в многоквартирных домах, которые в случае пожара становились ловушкой.

В стране было много маленьких промышленных городов вроде Манси (Индиана), где, по словам Роберта и Хелен Линд, авторов книги «Мидлтаун», классовая система проявляла себя в утреннем пробуждении: в двух третях городских семей «отец поднимался зимой в полной темноте, поспешно завтракал на кухне при сером свете зари и уже находился на работе за час или за два часа с четвертью до того времени, когда его дети должны были идти в школу».

Но благополучных людей было достаточно, чтобы оттеснить остальных на задний план. Притом что богатые контролировали средства распространения информации, кто мог о них рассказать? Историк М. Кёрти сделал следующее наблюдение относительно 20-х гг.: «На самом деле только 10 % населения из высших классов наслаждались ощутимым увеличением реальных доходов. Но те протесты, которые обычно вызывает подобное состояние дел, не могли прозвучать достаточно громко или быть услышаны повсеместно. Частично это было результатом долгосрочной стратегии основных политических партий. Отчасти – результатом того, что практически все основные каналы влияния на общественное мнение теперь контролировались крупными издательскими компаниями».

Некоторые писатели, такие, как Теодор Драйзер, Синклер Льюис, Льюис Мамфорд, пытались совершить прорыв. В статье «Отзвуки века джаза» Фрэнсис Скотт Фицджеральд писал:

«Да и то сказать, ведь все это была жизнь взаймы – десятая часть общества, его сливки, вела существование, как у герцогов, и ненадежное, как у хористок».

Он указывал на угрожающие сигналы посреди этого процветания: пьянство, неудовлетворенность жизнью, насилие:

«Один мой школьный товарищ убил на Лонг-Айленде жену, а затем покончил с собой; другой «случайно» упал с крыши небоскреба в Филадельфии, третий – уже не случайно – с небоскреба в Нью-Йорке. Одного прикончили в подпольном кабаке в Чикаго, другого избили до полусмерти в подпольном кабаке в Нью-Йорке, и домой, в принстонский клуб он дотащился лишь затем, чтобы тут же испустить дух; еще одному какой-то маньяк в сумасшедшем доме, куда того поместили, проломил топором череп».

В романе «Бэббит» С. Льюис смог отразить ложное ощущение процветания, иллюзорное удовольствие от обладания последними техническими новинками для среднего класса:

«Это был лучший из широко разрекламированных будильников серийного выпуска, со всякими новшествами, вроде колокольного звона, переменного боя и светящегося циферблата. Бэббит гордился тем, что его будит такой великолепный механизм. Это так же поднимало человека в глазах общества, как покупка самых дорогих шин для автомобиля. С неохотой он признал, что выхода нет – надо вставать, но не встал, чувствуя, как ненавистна ему скучная и однообразная работа в конторе по продаже недвижимости, как противна семья и как он сам себе противен за то, что они ему противны».

В конце концов, после долгой пропагандистской кампании, с принятием в 1920 г. 19-й Поправки женщины получили право голоса. Однако голосование все еще оставалось делом среднего и высшего классов общества. Элеанор Флекснер, подробно излагая историю движения [за права женщин], пишет, что результатом предоставления американкам права голоса стало то, что «среди женщин проявилась та же тенденция разделения голосов в соответствии с традиционными партийными взглядами, как и среди избирателей-мужчин».

Не многие политики в 20-х гг. выступали в поддержку бедняков. Одним из них был Фьорелло Лагардиа, конгрессмен, представлявший район бедных иммигрантов в восточной части Гарлема (который, по странному стечению обстоятельств, баллотировался как от социалистов, так и от республиканцев). В середине 20-х жители округа сообщили Лагардиа о высоких ценах на мясо. Когда он обратился к министру сельского хозяйства Уильяму Джердину с просьбой рассмотреть этот вопрос, последний отправил конгрессмену буклет, рассказывавший о том, как наиболее экономно расходовать мясо. Ф. Лагардиа так ответил У. Джердину:

«Я просил о помощи, а Вы отправили мне бюллетень. Жители Нью-Йорка не могут накормить своих детей министерскими бюллетенями… Ваши бюллетени… бесполезны для обитателей многоквартирных домов этого великого города. Нью-йоркские домохозяйки своим горьким опытом научены тому, как экономить мясо. Нам необходима помощь вашего министерства в борьбе со спекулянтами мясом, из-за которых трудящиеся этого города не могут питаться должным образом».

В 20-х гг. XX в., во время президентства У. Гардинга и К. Кулиджа министром финансов был Эндрю Меллон, один из богатейших людей Америки. В 1923 г. Конгрессу был представлен «план Меллона», внешне направленный на то, чтобы все выглядело как общее снижение подоходного налога, при котором, однако, для получателей наиболее крупных доходов налоговое бремя снижалось с 50 до 25 %, в то время как люди с наиболее низкими доходами вместо 4 % платили бы 3 %. Несколько конгрессменов от рабочих округов выступали против этого закона. Например, представлявший Массачусетс Уильям П. Коннери сказал:

«Я не хочу, чтобы мои люди [избиратели], которые работают на обувных фабриках Линна, на фабриках Лоренса и на кожевенных предприятиях Пибоди не более трех дней в неделю в наши дни так называемого республиканского процветания, думали, что я согласен с положениями этого закона… Когда я вижу в предложенном Меллоном законопроекте о налогообложении положение, которое позволит самому мистеру Меллону сохранить от уплаты подоходного налога 800 тыс. долл., а его брату – 600 тыс. долл., я не могу поддержать такой закон».

«План Меллона» был утвержден. В 1928 г. Ф. Лагардиа совершил поездку в беднейшие районы Нью-Йорка, после чего заявил:

«Признаюсь, я не был готов к тому, что увидел. Кажется просто невероятным, что такой уровень бедности действительно может существовать».

Оттесненные в 20-х гг. на задний план новостями о процветании, время от времени появлялись сообщения об ожесточенной борьбе трудящихся. В 1922 г. забастовали шахтеры-угольщики и работники железных дорог. Сенатор от штата Монтана Бёртон Уилер, прогрессист, избранный благодаря голосам рабочих, посетил место, где проводилась забастовка, и заявил следующее:

«Весь день я слышал душераздирающие истории женщин, выселенных из своих домов угольными компаниями. Я слышал жалобные просьбы детей дать им хлеба. Я был ошеломлен жуткими рассказами мужчин, зверски избитых частными охранниками. Это было шокирующее и расшатывающее нервы ощущение».

Стачка текстильщиков на Род-Айленде, начатая в 1922 г. итальянскими и португальскими рабочими, закончилась поражением, но классовое чувство пробудилось, и некоторые бастующие присоединились к радикальным движениям. Луиджи Нарделла вспоминал:

«…мой старший брат Гвидо и начал забастовку. Он выдергивал рукоятки на ткацких станках на фабрике «Ройял Миллс», переходя из одного цеха в другой и крича: «Стачка! Стачка!»…Когда забастовка началась, у нас не было никаких организаторов от профсоюзов… Мы собрали группу девушек и пошли от фабрики к фабрике, и в то утро обошли пять предприятий. Мы махали руками фабричным девушкам и кричали: «Выходите! Выходите!» Потом мы шли к следующей фабрике… Кто-то из Лиги молодых рабочих вышел к нам и пригласил меня на собрание, и я пошел. Я вступил в эту организацию и через несколько лет стал членом клуба «Рисорджименто» в городе Провиденсе. Мы были антифашистами. Я выступал на улице, на трибуне, принес стойку, запрыгнул на нее и обратился к большой толпе. Мы поддерживали Сакко и Ванцетти».

После войны Соцпартия ослабла и была создана Компартия; коммунисты участвовали в организации Лиги профсоюзной пропаганды (ЛПП), которая пыталась разжечь воинствующий дух внутри АФТ. Когда коммунист по имени Бен Голд из секции меховщиков ЛПП во время митинга бросил вызов лидерам АФТ, он получил ножевое ранение и был избит. Но в 1926 г. Голд и другие коммунисты инициировали забастовку меховщиков, в ходе которой были организованы массовые пикеты. Они вступили в схватку с полицией, чтобы защитить ряды пикетчиков, были арестованы и избиты. Тем не менее стачка продолжалась и в конце концов ее участники победили, добившись 40-часовой рабочей недели и повышения зарплаты.

Коммунисты вновь сыграли лидирующую роль в крупномасштабном выступлении текстильщиков, которое весной 1929 г. распространилось по территориям от Южной и Северной Каролины до Теннесси. Владельцы фабрик переехали на Юг, чтобы избавиться от профсоюзов и найти более послушных рабочих среди белых бедняков. Но и эти работники восстали против длительного рабочего дня и низкой оплаты труда. Они особенно негодовали по поводу «стреч-аутов» – интенсификации работы при сохранении той же продолжительности рабочего дня. Например, зарплата ткачихи, которая работала на 24 станках и получала 18,91 долл. в неделю, повышалась до 23 долл., но работница должна была «интенсифицироваться», взяв до сотни станков, и трудиться с очень высокой скоростью.

Первая из забастовок текстильщиков прошла в Теннесси, когда 500 тружениц одной из фабрик не вышли на работу, протестуя против зарплаты в 9—10 долл. в неделю. Потом в Гастонии (Северная Каролина) рабочие вступили в новый Национальный союз текстильщиков, который возглавляли коммунисты и членами которого могли стать как черные, так и белые трудящиеся. Когда нескольких членов профсоюза уволили, половина из 2 тыс. работников забастовали. Антикоммунистические и расистские настроения усиливались, и началось насилие. Стачки текстильщиков стали проходить по всей Южной Каролине.

Постепенно многие из них прекратились, принеся некоторые результаты, однако в Гастонии было иначе. Там забастовка продолжалась, рабочие жили в палаточном городке и отказывались исключить из своего руководства коммунистов. Были использованы штрейкбрехеры, и фабрики продолжали работать. Отчаяние росло, имели место несколько яростных стычек с полицией. Однажды темной ночью в перестрелке убили начальника полиции, и 16 забастовщиков, а также симпатизировавшие им были обвинены в убийстве, в том числе и коммунист-организатор Фред Бил. В конечном итоге семь человек были осуждены и получили сроки от 5 до 20 лет лишения свободы. Этих людей отпустили под залог, и они покинули штат; коммунисты бежали в Советскую Россию. Несмотря на все поражения, избиения, убийства, эта забастовка явилась, тем не менее, началом профсоюзного движения на текстильных фабриках Юга.

Крах фондового рынка в 1929 г., ознаменовавший начало Великой депрессии в Соединенных Штатах, произошел непосредственно вследствие диких биржевых игр, которые провалились и привели к развалу всей экономики. Однако, как пишет Дж. Гэлбрейт в своем исследовании «Великий крах», посвященном этому событию, биржевые спекуляции выявили факт, что «экономика была в основе своей непрочной». Американский экономист указывает на очень нездоровые корпоративные и банковские структуры, ущербную внешнюю торговлю, высокую степень экономической дезинформации и «плохое распределение доходов» (наиболее состоятельные люди, составлявшие 5 % населения страны, получали около трети всех личных доходов).

Критика с социалистических позиций пошла бы дальше: капиталистическая система по своей сути непрочна. Ею движет один основной мотив – извлечение корпоративной прибыли, и вследствие этого такая система нестабильна, непредсказуема и слепа к нуждам людей. В результате для многих людей депрессия была постоянным явлением, а периодически возникавшие кризисы отражались на жизни почти каждого человека. Несмотря на попытки самореформирования и улучшения контроля, в 1929 г. капитализм все еще являлся больной и ненадежной системой.

После краха экономика была парализована и едва функционировала. Закрылось более 5 тыс. банков, а также огромное число предприятий, не способных зарабатывать деньги. Те же, которые продолжали функционировать, увольняли работников, а оставшимся сотрудникам снова и снова понижали зарплату. Промышленное производство сократилось на 50 %, а к 1933 г., возможно (никто не знает точной цифры), 15 млн. человек, т. е. четверть или треть рабочей силы, остались без работы. В «Форд мотор компани», где весной 1929 г. трудилось 128 тыс. человек, к августу 1931 г. осталось 37 тыс. работников. К концу 1930 г. почти половина из 280 тыс. трудящихся ткацких фабрик в Новой Англии потеряли работу. Экс-президент К. Кулидж комментировал ситуацию с присущей ему мудростью: «Когда все больше и больше людей вышвыривают на улицу, результатом становится безработица». В начале 1931 г. он снова сказал:

«Эта страна находится не в самом лучшем состоянии».

[ZHAN]

Разумеется люди, ответственные за экономику, не знали, что произойдет дальше, они были сбиты с толку, отказывались понимать происходящее и искали причины неблагополучия вовсе не в системе, которая была несостоятельна. Герберт Гувер [(1874–1964) – 31-й президент США (1929–1933) от Республиканской партии] заявил незадолго до кризиса:

«Сегодня в Америке мы подошли к окончательной триумфальной победе над бедностью ближе, чем когда-нибудь это делала какая-либо страна за всю историю».

В марте 1931 г. Генри Форд заявил, что кризис разразился потому, что

«обычные люди не слишком хорошо трудились, если их не заставляли и им некуда было деться. Работы предостаточно, если ее будут выполнять».

Спустя несколько недель он уволил 75 тыс. рабочих.

По всей стране скопились тонны продуктов питания, но их было невыгодно куда-либо везти и продавать. Склады ломились от одежды, но американцы не могли позволить себе купить ее. Многие дома пустовали из-за высокой арендной платы. Квартиросъемщиков выселяли, и теперь они проживали в лачугах в «гувервиллях», наскоро созданных на мусорных свалках.

[«Гувервиллями» называли трущобы, целые поселки «домов», собранных из картонных коробок, старых железных листов и т. п. безработными в годы Великой депрессии, совпавшей с президентством Г. Гувера.]

Краткие зарисовки действительности в газетах множились день ото дня. Вот история, опубликованная в «Нью-Йорк таймс» в начале 1932 г.:

«После тщетных, продолжавшихся до 15 января попыток избежать выселения из своей квартиры, расположенной в Бруклине по адресу Хэнкок-стрит, № 46, вчера 48-летний Питер Дж. Корнелл, бывший кровельщик-подрядчик, потерявший работу и оказавшийся без гроша за душой, скончался на руках жены.

Доктор признал причиной смерти сердечный приступ, а полиция сказала, что ее причиной, по крайней мере отчасти, является горькое разочарование, вызванное каждодневными бесплодными попытками защитить себя самого и свою семью от того, чтобы оказаться выброшенным на улицу…

Корнелл задолжал 5 долл. квартплаты и еще 39 долл. за январь, которые его домовладелец потребовал внести в качестве аванса. Неспособность заплатить деньги привела к тому, что вчера семья получила ордер на выселение, вступающий в силу в конце недели.

После тщетных поисков помощи он [Корнелл] получил днем ответ из Бюро по выплате пособий на жилье, в котором сообщалось, что у них нет средств, чтобы помочь ему до 15 января».

А вот сообщение из штата Висконсин, опубликованное в журнале «Нейшн» в конце 1932 г.:

«По всему Среднему Западу обостряются отношения между фермерами и представителями властей… в результате продаж заложенного имущества и имущества неплательщиков налогов. Во многих случаях выселение предотвращалось только массовыми выступлениями фермеров. Однако, до того как гомстед Сичона около Элкхорна (Висконсин) был осажден 6 декабря группой помощников шерифа, вооруженных автоматами, винтовками, дробовиками и гранатами со слезоточивым газом, настоящих столкновений не наблюдалось. Имущество Макса Сичона продали с молотка в августе, но он не разрешил приблизиться к своему дому как покупателю, так и представителям властей. Он встретил непрошеных гостей с дробовиком в руках. Шериф призывал Сичона мирно сдаться. Когда тот отказался, шериф приказал своим помощникам обрушить на него шквал огня… Сейчас Сичон находится в тюрьме в Элкхорне, а его жена и двое детей, которые вместе с ним были в доме, помещены в госпиталь графства. Сичон не какой-нибудь смутьян. Он заслужил доверие соседей, которые совсем недавно избрали его мировым судьей в городке ШугарКрик. Тот факт, что человек, имеющий такую репутацию и занимающий такое положение, дошел до того, чтобы бросить вызов властям, является тревожным сигналом: нам следует ожидать и других неприятностей в сельскохозяйственных районах, если фермерам вскоре не будет оказана помощь».

Обитатель многоквартирного дома на 113-й улице в восточной части Гарлема писал конгрессмену Ф. Лагардиа в Вашингтон:

«Знаете, мое положение плохо. Раньше я получал пенсию от правительства, но ее перестали платить. Уже прошло почти семь месяцев, как я потерял работу. Я надеюсь, Вы попытаетесь как-то мне помочь… У меня четверо детей, которым нужны одежда и еда… Моя 8-летняя дочь очень больна и никак не поправится. Я задолжал за жилье за два месяца, и боюсь, что меня выставят на улицу».

В Оклахоме фермеры узнали, что их фермы проданы на аукционе и превратились в пыль – туда завозят тракторы и все забирают. Джон Стейнбек в романе о временах Депрессии «Гроздья гнева» описывал то, что тогда происходило:

«И разоренные фермеры, кочевники, нескончаемым потоком тянулись в Калифорнию – двести пятьдесят тысяч, триста тысяч. Там, позади, новые тракторы распахивали землю и сгоняли с нее арендаторов. И новые волны выплескивались на дороги, новые волны разоренного, бездомного люда, ожесточившегося и опасного в своей ожесточенности…

Бездомный, голодный человек ехал по дороге – рядом с ним жена, на заднем сиденье исхудалые дети – и смотрел на невозделанные поля, которые могли бы дать не прибыли, а пищу. И он знал, что невозделанное поле – грех, незасеянная земля – преступление против его исхудалых детей…

А на юге он видел золотые апельсины на деревьях, маленькие золотые апельсины в темной зелени деревьев; и вооруженную охрану, которая была поставлена в садах, чтобы человек не мог сорвать апельсин для своего исхудалого ребенка. Апельсины пойдут на свалку, если цена на них упадет».

Эти люди, как писал Стейнбек, становились «опасными». Дух восстания набирал силу. Мориц Холлгрен в книге «Семена бунта», написанной в 1933 г., собрал газетные заметки, касавшиеся событий, происходивших по всей стране:

«Ингланд (Арканзас), 3 января 1931 г. Продолжительная засуха, разорившая сотни ферм в Арканзасе прошлым летом, имела драматические последствия: сегодня к вечеру 500 фермеров, большинство белые и многие с оружием в руках, двинулись на деловой квартал этого городка… Захватчики кричали, что должны накормить себя и свои семьи, и объявили о намерении взять продукты в магазинах, если они не смогут получить их бесплатно другим способом.

Детройт, 9 июля 1931 г. Зарождавшийся бунт 500 безработных, изгнанных из городской ночлежки из-за нехватки средств, был подавлен силами полиции сегодня вечером на Кадиллак-сквер… Индиана-Харбор (Индиана), 5 августа 1931 г. Полторы тысячи безработных взяли штурмом здание завода «Фрут гроуэрс экспресс компани»», требуя, чтобы им предоставили работу ради спасения от голода.

В ответ компания вызвала полицию, которая прокладывала себе путь через толпу безработных с помощью дубинок.

Бостон, 10 ноября 1931 г. В результате столкновения бастовавших докеров и штрейкбрехеров-негров в районе порта Чарльзтаун – Ист-Бостон 20 человек были ранены, раны троих оказались настолько серьезны, что возможен смертельный исход, десятки получили царапины и ссадины от летящих бутылок, свинцовых труб и камней.

Детройт, 28 ноября 1931 г. Брошенный камень попал в голову конному полицейскому, и он был сброшен с лошади; одного демонстранта арестовали сегодня утром во время беспорядков в парке «Грандсеркус», где собрались 2 тыс. мужчин и женщин, сопротивляясь приказу полиции.

Чикаго, 1 апреля 1932 г. Пятьсот школьников, в основном с исхудалыми лицами и одетых в лохмотья, устроили демонстрацию от деловой части города до здания совета по образованию, с тем чтобы потребовать от школ обеспечения учащихся питанием.

Бостон, 3 июня 1932 г. Двадцать пять оголодавших детей набросились на «шведский стол», сервированный для ветеранов Испано-американской войны, во время бостонского парада. Были вызваны два полицейских фургона, чтобы увезти нарушителей.

Нью-Йорк, 21 января 1933 г. Сегодня несколько сотен безработных окружили ресторан в районе Юнион-сквер и потребовали, чтобы их накормили бесплатно…

Сиэтл, 16 февраля 1933 г. Сегодня рано вечером снята двухдневная осада со здания администрации города и графства, занятого армией из примерно 5 тыс. безработных. Помощникам шерифов и полиции потребовалось почти два часа, чтобы выставить оттуда демонстрантов».

Поэт-песенник Эдгар (Йип) Харбург рассказывал Стадсу Тёркелу [публицист, журналист] о событиях 1932 г.:

«В то время я ходил по улицам, и ты бы видел очереди за хлебом. Самая большая в Нью-Йорке стояла к Уильяму Рэндолфу Хёрсту. У него был большой грузовик, а на нем – несколько человек и здоровые баки с горячим супом и хлеб. Ребята с обмотанными мешковиной ногами выстраивались в очередь вокруг всей площади Колумба, а потом очередь тянулась кварталом за квартал, огибая весь парк. Люди ждали».

Харбург написал песню «Браток, подкинь десяток центов» для шоу «Американа».

Тогда в одежде хаки,
Мой бог, как мы смотрелись!
В башке – лишь Янки-дудл-бум,
И миллион ботинок «Хайфа» прошли огонь и ад.
А я – тот барабанщик.
Ты помнишь ведь меня?
Меня все звали Эл.
Ведь Эл же был всегда!
Ты помнишь ведь дружка?
Браток, подкинь десяток центов.

Это не было просто песней отчаяния. Йип Харбург объяснял Тёркелу:

«Человек в этой песне на самом деле говорит: я кое-что сделал для этой страны. И где, черт побери, мои дивиденды?…Это больше, чем желание вызвать жалость. Это не опускает его до уровня простого попрошайки. Это делает его человеком, обладающим чувством собственного достоинства, задающим вопросы – и в какой-то степени тоже разъяренным, таким, каким он и должен быть».

Гнев ветеранов Первой мировой войны, оказавшихся без работы, с голодающими семьями, вылился в марш на Вашингтон с требованием выплаты бонусов, который состоялся весной-летом 1932 г. Ветераны, получившие от правительства сертификаты на компенсацию в течение нескольких лет в будущем, просили, чтобы Конгресс выплатил им все причитающиеся средства сейчас, когда люди отчаянно нуждались в деньгах. Они начали съезжаться в столицу со всей страны, вместе с женами и детьми или в одиночку. Люди приезжали на машинах-развалюхах, или ехали «зайцем» на товарных поездах, или перемещались на попутных машинах. Это были шахтеры из штата Западная Виргиния, рабочие листопрокатных предприятий из Колумбуса (Джорджия) и безработные ветераны-поляки из Чикаго. Одна семья: муж, жена и трехлетний ребенок – добиралась из Калифорнии три месяца в товарных вагонах. Вождь Бегущий Волк – безработный индеец племени мескалеро из Нью-Мексико – появился в традиционном индейском костюме, с луком и стрелами.

Всего прибыло более 20 тыс. ветеранов. Большая часть их поселилась в палаточном городке на берегу реки Потомак в районе Анакостия-Флэтс напротив Капитолия, где, как писал Дж. Дос Пассос,

«мужчины спали под небольшими навесами, сооруженными из старых газет, картонных коробок, разнообразной тары, жестяных листов или обрывков толя, во всевозможных странных самодельных укрытиях от дождя, материалы для изготовления которых были собраны на городских свалках».

Законопроект о выплате бонусов прошел через палату представителей, но не был одобрен в сенате, вследствие чего некоторые ветераны впали в уныние и вернулись домой. Но большинство осталось – часть участников марша расположилась прямо в правительственных зданиях по соседству с Капитолием, остальные проживали в Анакостия-Флэтс, и президент Гувер отдал армии приказ выселить их оттуда.

Около Белого дома были собраны следующие военные силы: по четыре подразделения кавалерии и пехоты, рота автоматчиков и шесть танков. Руководил операцией генерал Дуглас Макартур, ему помогал майор Дуайт Эйзенхауэр, среди офицеров находился и Джордж С. Паттон. Макартур направил по Пенсильвания-авеню войска, которые использовали слезоточивый газ, чтобы выкурить ветеранов из старых зданий, а затем приказал поджечь эти строения. Потом армия перешла через мост в Анакостию. Тысячи ветеранов, их жены и дети стали разбегаться, когда начал распространяться слезоточивый газ. Солдаты подожгли отдельные лачуги, и вскоре весь платочный городок был объят пламенем. В результате два ветерана были застрелены, погиб одиннадцатинедельный младенец, мальчик восьми лет частично ослеп вследствие действия газа, у двух полицейских был проломлен череп, и тысяча ветеранов отравились газом.

Наступившие очень тяжелые времена, неспособность правительства решить вопросы социального вспомоществования, действия властей по разгону ветеранов войны – все это повлияло на исход президентских выборов в ноябре 1932 г. Кандидат от Демократической партии Франклин Делано Рузвельт нанес сокрушительное поражение Герберту Гуверу и, придя к власти весной 1933 г., начал осуществлять программу принятия законов для проведения реформ, которая вошла в историю под названием Новый курс. Когда в начале его президентства маршем на Вашингтон прошла небольшая колонна ветеранов, Рузвельт приветствовал этих людей и угостил их кофе; манифестанты встретились с одним из помощников президента и разошлись по домам. Такое поведение властей характеризовало новый подход к разрешению проблем.

Реформы Рузвельта выходили далеко за рамки существовавших до него законов. Задуманные реформы должны были стать реакцией на две насущные потребности: во-первых, реорганизация капитализма таким образом, чтобы это способствовало преодолению кризиса и стабилизации системы, и, во-вторых, сдерживание тревожного роста всплесков смуты в первые годы администрации Ф. Д. Рузвельта, а именно: организованных движений арендаторов и безработных, движений самопомощи, всеобщих забастовок в нескольких городах.

Первая из указанных целей – стабилизация системы во имя ее же защиты – была самой очевидной при принятии в первые месяцы пребывания Рузвельта у власти главного закона – Закона о восстановлении промышленности (НИРА). Он был направлен на обретение контроля над экономикой посредством принятия ряда кодексов, согласованных с руководством предприятий, профсоюзами и правительством и устанавливавших цены и зарплаты, а также ограничивавших конкуренцию. С самого начала в реализации Закона о восстановлении промышленности ведущая роль принадлежала представителям большого бизнеса, и обслуживались прежде всего их интересы.

Как пишет исследователь Б. Беллуш в книге «Провал НИРА», в первом разделе Закона

«предусмотрена передача значительной части полномочий в стране высокоорганизованным, хорошо финансируемым отраслевым ассоциациям и объединениям промышленников. Неорганизованная общественность, известная под названием потребители, а также представители неоперившегося профсоюзного движения, не имели практически никакого веса при создании Национальной администрации восстановления (НРА) [одно из наиболее важных федеральных ведомств периода Нового курса, созданное в 1933 г. в целях осуществления контроля за проведением в жизнь «кодексов честной конкуренции». Просуществовала до 1935 г., когда Верховный суд США признал ее деятельность неконституционной. Упразднена в декабре 1936 г. по исполнительному приказу президента] или при формировании основ ее политики».

[ZHAN]

В тех сферах, где организованное рабочее движение проявляло силу, президент пошел на некоторые уступки трудящимся. Однако

«там, где организованное рабочее движение было слабо, Рузвельт был не готов противостоять давлению представителей промышленности в вопросах контроля над… кодексами НИРА».

В книге «К новому постижению прошлого» Б. Бернстайн подтверждает этот факт:

«Несмотря на раздражение некоторых крупных бизнесменов в связи с разделом 7 (а), НИРА подтвердил и консолидировал их полномочия».

Б. Беллуш делает об этом Законе такой вывод:

«Белый дом позволил Национальной ассоциации промышленников и Торговой палате, а также связанным с ними компаниям и отраслевым ассоциациям взять на себя важнейшие полномочия… И в самом деле, частная администрация стала государственной, частное управление – государственным; таким образом, подтвердился брак между капитализмом и государственностью».

В 1935 г. Верховный суд объявил о несоответствии НИРА Конституции США, провозглашая, что Закон дает чрезмерные полномочия президенту, но, по словам Б. Беллуша,

«…ФДР [распространенное прозвище президента Рузвельта, по инициалам его полного имени] отказался от значительной доли полномочий исполнительной власти посредством НИРА, передав их представителям промышленности по всей стране».

В первые месяцы деятельности новой администрации была также предпринята попытка сельскохозяйственной реформы, и создана Администрация регулирования сельского хозяйства (ААА). Она относилась к крупным фермерам с таким же предпочтением, как НИРА – к крупному предпринимательству. Администрация долины Теннесси (ТВА) стала необычным примером вмешательства государства в бизнес – с ее помощью была создана сеть принадлежащих правительству плотин и гидроэлектростанций, контролирующих паводки и производящих электроэнергию в долине реки Теннесси. ТВА трудоустраивала безработных, помогала потребителям путем снижения тарифов на электричество и в некоторых аспектах своей деятельности заслужила обвинение в «социализме». Однако организация экономики в период Нового курса в целом была направлена на ее стабилизацию и уже во вторую очередь – на предоставление достаточной помощи низшим классам общества, чтобы предотвратить превращение смуты в настоящую революцию.

В момент прихода Ф. Д. Рузвельта к власти эта смута обретала реальные очертания. Отчаявшиеся люди перестали ждать помощь от правительства – они начали помогать себе сами, действуя напрямую. Тетушка Молли Джексон, женщина, которая позднее активно включилась в рабочее движение в Аппалачии [регион на южных склонах Аппалачей. Включает участки 355 графств 13 штатов], вспоминала, как однажды зашла в местный магазин, попросила 24-фунтовый мешок с мукой, отдала его своему сыну, чтобы тот вынес его на улицу, после чего заполнила еще один мешок сахаром и сказала хозяину: «Ну что же, увидимся через девяносто дней. Мне надо детей накормить… Да заплачу я, не волнуйся». А когда он попытался возразить, Молли вытащила пистолет (будучи акушеркой, которой приходилось ездить по глухим горным районам, она имела на него разрешение) и сказала: «Мартин, если ты попытаешься забрать у меня эту жратву, то потом, Бог их знает, они меня, может, и посадят на электрический стул, а сейчас я за минуту в тебе шесть дыр проделаю». После этих слов она «вышла, добралась до дому, где эти дети, семеро детей, сидели такие голодные, что хватали недопеченные булки из рук матери и заглатывали их целиком».

По всей стране люди спонтанно объединялись, борясь с выселением. В Нью-Йорке, Чикаго и других городах, когда проходил слух о том, что кого-то лишают крова, там собиралась толпа; полиция выносила мебель из дома на улицу, а люди вновь заносили ее в дом. Компартия вела активную работу по созданию в городах групп Рабочего альянса. Чернокожая миссис Уилли Джеффрис рассказывала о выселениях С. Тёркелу:

«Многих выселяли. Позвонили, вызвали приставов, которые выставили их вон. Как только они уходили, мы их обратно заселяли. Все что нам требовалось, так это позвать брата Хилтона… Слушай, там-то и там-то, целая семья на улице. Все, кто появлялся в районе, были членами Рабочего альянса, и им требовалось вызвать только одного человека. Когда он приходил, то приводил с собой еще около 50 человек… Все эти шмотки обратно заносили. Ребята восстанавливали электроснабжение, вновь присоединяли плиту к газовой трубе. Вносили мебель и ставили на прежнее место, поэтому все выглядело так, как будто вас и не выселяли».

По всей стране создавались советы безработных. В 1932 г. Чарлз Р. Уокер писал в журнале «Форум»:

«Ни для кого нет секрета, что коммунисты организуют советы безработных и обычно возглавляют их, но советы организованы демократично и с соблюдением принципа подчинения меньшинства большинству. В одном из них, где я побывал, в Линкольн-Парке (Мичиган), было 300 членов, из которых 11 – коммунисты… В работе совета участвовали правые и левые, а также центристы. Председатель… одновременно являлся руководителем местного отделения Американского легиона. В Чикаго насчитывалось 45 отделений совета безработных, в которых состоят 22 тыс. человек.

Оружие совета – демократическая сила стоящих за ним масс, чья роль заключается в предотвращении выселений обездоленных людей, а если такое событие уже произошло – в давлении на комиссию по оказанию помощи в поиске нового жилья. Если у безработного отключили газ или воду потому, что он не в состоянии их оплачивать, то совет организует встречу с соответствующими представителями власти. Он должен убедиться в том, что безработные, будучи голыми и босыми, получат и одежду, и обувь. Посредством публичности и оказания давления совет выступает за прекращение дискриминации негров со стороны белых или иммигрантов в вопросах получения помощи… приводит людей к штаб-квартирам администраций помощи с требованиями накормить и одеть их. И наконец, роль совета заключается в предоставлении юридической защиты всем безработным, арестованным за участие в демонстрациях, «голодных маршах» или в профсоюзных митингах».

В 1931–1932 гг. люди организовывались, чтобы помочь себе, поскольку бизнес и государство им никак не содействовали. В Сиэтле союз рыбаков занимался ловом рыбы и обменивался продукцией с теми, кто собирал фрукты и овощи, и с теми, кто рубил лес. У союза было 22 местные ячейки; при каждой их них работала лавка, в которой продовольствие и дрова обменивались на другие товары и услуги, например услуги парикмахеров, швей и врачей. К концу 1932 г. существовало 330 организаций самопомощи в 37 штатах, членами которых были свыше 300 тыс. человек. К началу 1933 г. все эти организации, похоже, перестали действовать: они пытались выполнить слишком большой объем работы в условиях экономики, положение которой все ухудшалось.

Возможно, один из самых замечательных примеров самопомощи имел место в угледобывающем районе Пенсильвании, где бригады безработных горняков строили небольшие шахты на территории, принадлежавшей компании, добывали уголь, перевозили его на грузовиках в города и продавали по ценам ниже рыночных. К 1934 г. 20 тыс. человек, использовавших 4 тыс. машин, добыли 5 млн. тонн этого «нелегального» угля. Когда делались попытки преследовать их по закону, жюри присяжных, состоявшие из местных жителей, отказывались признавать этих людей виновными, а местные тюремщики отказывались сажать их за решетку.

Это были простые действия, предпринимавшиеся исходя из насущной необходимости, но за ними стояли революционные возможности. Автор ряда работ, марксист Пол Мэттик, так комментировал события того времени:

«Все, что действительно необходимо рабочим для того, чтобы покончить со своим бедственным положением, так это выполнить несколько простых вещей, например начать производство, невзирая на установленные принципы владения имуществом или общественное устройство, и забирать себе результаты труда. Если это будет делаться на широкой социальной основе, то будут достигнуты долговременные результаты; если это останется на местном уровне и будет делаться в изоляции… то дело потерпит неудачу… Шахтеры, добывающие для себя уголь, доказали явственно и впечатляюще, что отсутствие социалистической идеологии среди рабочих, о котором так часто сокрушаются, не мешает им действовать против капитализма вполне в соответствии со своими потребностями. Прорываясь сквозь ограничения частной собственности, чтобы жить согласно потребностям, шахтеры своими действиями одновременно демонстрируют самое важное в классовом сознании, а именно то, что проблемы рабочих могут быть решены только ими самими».

Было ли классовое сознание и у тех, кто проводил Новый курс, – у Рузвельта и его советников, а также у бизнесменов, которые поддерживали президента? Осознавали ли они, что необходимо быстро, в 1933–1934 гг., принимать меры, которые дали бы работу, пищу, помогли и отвлекли от мысли, «что проблемы рабочих могут быть решены только ими самими»? Возможно, как и классовое сознание рабочих, такое понимание вело к действиям, продиктованным не теорией, а насущной необходимостью.

Может быть, именно такого рода сознание привело к тому, что в начале 1934 г. на рассмотрение Конгресса был представлен законопроект Вагнера – Коннери, призванный регулировать трудовые конфликты.

Билль предусматривал выборы для представительства профсоюзов, специальные советы по решению проблем и рассмотрению жалоб. Разве это не было законодательство, которое помогло бы покончить с идеей о том, что «проблемы рабочих могут быть решены только ими самими»? Крупные предприниматели считали, что этот закон слишком содействует трудящимся, и выступали против его принятия. Рузвельт относился к законопроекту прохладно. Но в 1934 г. произошел ряд выступлений трудящихся, которые доказывали необходимость действий со стороны законодателей.

В 1934 г. в стачках приняли участие 1,5 млн. человек, представлявшие разные отрасли. Весной и летом докеры Западного побережья, восставшие против собственного профсоюзного руководства и против корабельных компаний, провели собрание, потребовав отмены «всеобщего сбора» (некое подобие рынка рабов, на котором ранним утром работодатели выбирали подходящую бригаду на день), и начали забастовку.

Вскоре было парализовано 2 тыс. миль Тихоокеанского побережья. К докерам присоединились водители грузовиков, отказавшись возить грузы на пирсы, а затем и матросы. Когда вмешалась полиция, чтобы открыть причалы, бастующие оказали массовое сопротивление; в результате два человека погибли от пуль полицейских. Похоронная процессия сплотила десятки тысяч сочувствующих. После этого в Сан-Франциско началась всеобщая забастовка, в которой приняли участие 130 тыс. рабочих, и жизнь в городе оказалась также парализована.

Пятьсот специальных полицейских были приведены к присяге; под ружье призвали 4,5 тыс. национальных гвардейцев, в составе которых имелись пехота и автоматчики, танковые и артиллерийские подразделения. «Лос-Анджелес таймс» писала:

«Положение в Сан-Франциско некорректно описывать фразой «всеобщая забастовка». То, что сейчас происходит, правильнее называть вдохновленным и руководимым коммунистами восстанием против нового правительства. И необходимо сделать только одно – подавить это восстание с использованием всей необходимой силы».

Давление было слишком велико. С одной стороны находились войска. С другой – руководство АФТ, призывавшее прекратить забастовку. Докеры согласились на компромиссное решение. Однако они показали потенциал всеобщей забастовки.

Летом того же, 1934 г. бастовали водители грузовиков в Миннеаполисе, которых поддержали другие рабочие, и вскоре в городе прекратились перевозки всего, кроме молока, льда и угля, да и те осуществлялись с разрешения бастующих. Фермеры привозили продукцию и продавали ее горожанам напрямую. Полиция напала на стачечников, и два человека были убиты. В массовой похоронной процессии приняли участие 50 тыс. человек. Огромный митинг протеста завершился маршем к зданию муниципалитета. Месяц спустя работодатели согласились с требованиями бастующих.

Осенью 1934 г. произошла самая крупная из всех забастовок, в которой участвовали 325 тыс. текстильщиков Юга. Они оставили ткацкие фабрики и создали мобильные отряды, которые на грузовых и легковых автомобилях ездили по районам, охваченным стачкой, организовывали пикеты, сражались с охраной, заходили на предприятия, выводили из строя станки. Как и в других случаях, основной движущей силой этого выступления являлись простые рабочие, действовавшие вопреки позиции высшего профсоюзного руководства. «Нью-Йорк таймс» писала:

«Смертельная опасность ситуации состоит в том, что она может полностью выйти из под контроля [профсоюзных] лидеров».

И вновь заработала государственная машина подавления. В Южной Каролине полицейские и вооруженные штрейкбрехеры открыли стрельбу по пикетчикам, убив семь человек и ранив двадцать. Но стачка уже распространилась на штаты Новой Англии. В Лоуэлле (Массачусетс) восстали 2,5 тыс. рабочих-текстильщиков. В поселке Сейлсвилл (Род-Айленд) 5-тысячная толпа противостояла вооруженной автоматами полиции штата; текстильная фабрика закрылась. В Вунсокете (Род-Айленд) 2 тыс. человек, возмущенные тем, что их товарищей застрелили национальные гвардейцы, взяли штурмом городок и вынудили тоже закрыть предприятия.

К 18 сентября по всей стране в забастовке участвовали уже 421 тыс. текстильщиков. Происходили массовые аресты, организаторов акций избивали, количество убитых достигло 13 человек. Рузвельт вмешался в события и создал примирительную комиссию, после чего профсоюз прекратил акцию.

В сельскохозяйственных районах Юга также происходила самоорганизация населения, чему нередко способствовали коммунисты, но в основном ее подпитывало недовольство постоянными экономическими проблемами, еще более усилившимися во времена Великой депрессии, со стороны белой и чернокожей бедноты – главным образом фермеров-арендаторов или сельскохозяйственных рабочих. В Арканзасе был создан Союз южных фермеров-арендаторов, в который входили белые и чернокожие издольщики и который распространил свою деятельность на другие районы. Рузвельтовская Администрация регулирования сельского хозяйства не помогала самым бедным фермерам; наоборот, предлагая фермерам сокращать посевные площади, она вынуждала арендаторов и издольщиков бросать землю. К 1935 г. из 6,8 млн. фермеров 2,8 млн. являлись арендаторами. Средний доход издольщика составлял 312 долл. в год. Сельскохозяйственные рабочие, переезжавшие в поисках работы с одной фермы на другую и не обремененные землей, в 1933 г. зарабатывали около 300 долл. в год.

Чернокожим фермерам приходилось хуже всего, и некоторых из них привлекли идеи незнакомцев, появлявшихся в их местах во времена Великой депрессии с предложениями создавать свои организации. Нейт Шоу вспоминал в своем потрясающем интервью Т. Розенгартену, опубликованном в книге последнего «Все страхи Божьи»:

«В те тяжкие годы в этой стране начал действовать профсоюз под названием «Союз издольщиков». Я подумал, хорошее название… и я знал, что это – к переменам в жизни южан, белых и цветных. Происходило нечто необычное. Я слыхал, что это организация для бедноты, – я поэтому и стремился попасть в нее. Я хотел знать достаточно секретов этой организации, чтобы понимать ее…

Белый человек, Мак Слоун, сказал мне: «Ты держись от них подальше. Эти ниггеры, что здесь крутятся, хотят устроить какую-то встречу. Ты лучше в это не ввязывайся». Я подумал: «Ну и дурак же ты, если думаешь удержать меня от вступления». Я пошел и вступил, как раз следующая встреча намечалась… Он [Мак Слоун] сделал как раз то, что мне требовалось, чтобы вступить, – дал мне указание не вступать.

Учителя из этой организации начали работать по всей стране, но не могли рассказывать о том, что делают. Один из них был цветной парень. Я не помню его имени, но он кучу времени проводил, встречаясь с нами, – это было частью его работы… Происходили ли встречи в наших домах или еще где-нибудь, мы могли следить, чтобы никто не заявился. Маленькие такие встречи, иногда дюжина человек соберется… ниггеры были запуганы, ниггеры были запуганы, – вот правда в чем».

[ZHAN]

Нейт Шоу рассказал о том, что случилось, когда чернокожий фермер не оплатил свои долги и его вот-вот собирались лишить имущества:

«Помощник [шерифа] говорит: «Я сегодня утром заберу все, что есть у старого Вирджила Джонса»… Я умолял его не делать это, умолял. «Если ты у него все отнимешь, ему нечем будет кормить семью»».

Тогда Нейт Шоу сказал помощнику шерифа, что не позволит этому случиться. Помощник вернулся с подкреплением, и один из этих людей выстрелил и ранил Шоу, который достал пистолет и выстрелил в ответ. В конце 1932 г. он был арестован и отбыл 12-летний срок в алабамской тюрьме. Его история лишь небольшая частичка неописанной драмы южных бедняков в те годы деятельности Союза издольщиков. Спустя годы после выхода на свободу Нейт Шоу откровенно рассказал о том, что думает по таким вопросам, как цвет кожи и классовая принадлежность:

«Все ясно, как на ладони. Бедный белый человек и бедный черный человек сегодня сидят в одном седле – так уж повелели большие дяди. Контроль над людьми и властью – в руках у богача… Этот класс сплотился, а белый бедняк в одном ряду с цветными. Уж это я усек. В такое время дела сами за себя говорят лучше, чем слова».

Хозиа Хадсон, чернокожий из сельских районов Джорджии (он с десяти лет пахал землю, а затем работал на сталелитейном заводе в Бирмингеме), был возмущен делом «ребят из Скоттсборо» [три судебных процесса, проходившие в 1931 г. в городке Скоттсборо (Алабама). Восемь человек приговорили к смертной казни, а тринадцатилетнего подростка – к пожизненному заключению. После многочисленных апелляций все смертные приговоры были отменены. Четверых подростков освободили из-под стражи, а четверых передали на режим пробации] в 1931 г. (Девятерых негритянских юношей обвинили в изнасиловании двух белых девушек, и на основании неубедительных доказательств жюри присяжных, состоявшие из одних белых, признали их виновными.) В том году X. Хадсон вступил в Компартию. В 1932–1933 гг. он организовывал безработных черных жителей Бирмингема. Хадсон вспоминает:

«В самый разгар зимы 1932 г. мы, члены партии, провели массовый митинг безработных, который состоялся на ступенях старого здания суда на 3-й авеню в северном районе Бирмингема… Пришли тысяч семь человек или больше… и негры, и белые… В 1932–1933 гг. мы начали организовывать районные комитеты безработных в разных районах Бирмингема… Если кто-то из-за еды бросал нас… мы не ходили и не говорили «Ах, как плохо!» Мы для себя решили, что пойдем и встретимся с таким человеком… И если человек хотел… мы с ним работали… Районные комитеты встречались каждую неделю, регулярно. Мы говорили о вспомоществовании, о том, что происходит, читали «Дейли уоркер» и «Сазерн уоркер», чтобы знать, что творится с помощью безработным, что люди делают в Кливленде… как борются в Чикаго… или какие последние подробности по делу в Скоттсборо. Мы держались и были на подъеме, поэтому люди всегда приходили, у нас для них всегда были новости».

В 1934–1935 гг. сотни тысяч рабочих, которые оказались за бортом жестко контролируемых и открытых не для всех профсоюзов Американской федерации труда, начали организовывать свои союзы в новых массовых отраслях промышленности: автомобильной, резиновой, консервной. АФТ не могла проигнорировать этот факт; Федерация создала Комитет производственных профсоюзов для объединения рабочих за пределами уже имевшихся отраслевых союзов, стремившийся сплотить всех работников отдельно взятого предприятия в один профсоюз. Этот Комитет, который возглавил Джон Л. Льюис, вскоре откололся от АФТ и стал называться КПП – Конгрессом производственных профсоюзов.

К активным действиям профсоюзное руководство, АФТ и КПП, принуждали забастовки и волнения среди простых рабочих. Дж. Брешер в своей книге «Стачка!» рассказывает о том, как среди работников резиновой промышленности в городе Акрон (Огайо) в начале 30-х гг. зародилась новая тактика борьбы – «сидячая» забастовка. Вместо того чтобы покидать стены завода, они оставались на местах, и у этого были явные преимущества: забастовщики напрямую препятствовали использованию штрейкбрехеров; им не надо было действовать через профсоюзных чиновников, так как они непосредственно контролировали ситуацию; им не надо было ничего демонстрировать в холоде и под дождем, у них оставалась крыша над головой; они не были изолированы, как во время работы или стоя в пикете; тысячи бастующих находились в одном помещении, имея возможность общаться друг с другом, сплотившись ради борьбы. Писавший о профсоюзном движении Л. Адамик так характеризовал первые «сидячие» забастовки:

«Сидя у своих станков, котлов, бойлеров и на рабочих местах, они [бастующие] разговаривали. Некоторые впервые осознавали, насколько важна их роль в процессе производства резины. Двенадцать человек практически остановили производство! Директора, мастера, десятники только об этом и говорили… Менее чем через час спор был разрешен, люди добились полной победы».

В начале 1936 г. на заводе по производству резиновых изделий компании «Файерстоун» в Акроне рабочие, делавшие шины для грузовиков и получавшие зарплату, которой не хватало на покупку продуктов питания и оплату аренды жилья, ожидали ее дальнейшего сокращения. Когда уволили нескольких членов профсоюза, остальные работники устроили «сидячую» забастовку. В первый же день в акции принял участие весь цех № 1, на следующий день – цех № 2, и руководство завода пошло на уступки. В течение следующих десяти дней такая же забастовка охватила предприятия компании «Гудьир». Судебное предписание запретило массовое пикетирование. Оно было проигнорировано, после чего к разгону пикетов привлекли 150 помощников шерифа. Однако вскоре им пришлось противостоять 10 тыс. рабочих со всего Акрона. Через месяц бастующие добились выполнения своих требований.

В 1936 г. идея нашла широкое распространение. В декабре на заводе № 1 компании «Фишер боди» [компания по производству автомобильных кузовов. В 1926 г. стала частью компании «Дженерал моторс»] в городе Флинт (Мичиган) имела место самая продолжительная «сидячая» забастовка в истории. Она началась, когда с завода уволили двоих братьев, и продолжалась до февраля 1937 г. В течение 40 дней существовало особое сообщество 2 тыс. рабочих.

«Это было похоже на войну, – сказал один из них. – Мы с ребятами стали лучшими друзьями».

С. Файн в книге ««Сидячая» забастовка» описал происходящее.

«Рабочие комитеты организовывали отдых, информирование, занятия, работу почты, вывоз мусора. Были созданы собственные суды, разбиравшие дела тех, кто не мыл посуду, выбрасывал мусор, курил вне специально отведенных для этого мест или приносил спиртные напитки. «Наказание» представляло собой дополнительные поручения провинившемуся, наихудшим было изгнание с территории завода. Владелец расположенного по соседству ресторана ежедневно готовил на 2 тыс. рабочих трехразовое питание».

Проходили занятия по парламентской процедуре, ораторскому искусству и истории рабочего движения. Аспиранты Мичиганского университета преподавали журналистику и писательское мастерство.

Несмотря на «инджанкинз», 5 тыс. вооруженных рабочих окружили территорию завода, и никто не рискнул заставить их подчиниться этим судебным предписаниям. Полиция атаковала бастующих с использованием слезоточивого газа, а рабочие ответили водой из брандспойтов. Тринадцать участников забастовки получили огнестрельные ранения, но полиция была отброшена. Губернатор вызвал Национальную гвардию. К этому моменту забастовка распространилась на другие предприятия «Дженерал моторс». Наконец было достигнуто соглашение, представлявшее собой 6-месячный контракт, который не решил многие проблемы, но признал их существование, а также то, что отныне компания будет иметь дело не с отдельными личностями, а с профсоюзом.

В 1936 г. состоялось 48 «сидячих» забастовок, а в 1937 г. – уже 477, в том числе бастовали электрики в Сент-Луисе, швейники в Пуласки (Теннесси), рабочие, изготовлявшие пылесосы, в Пуэбло (Колорадо), мусорщики в Бриджпорте (Коннектикут), могильщики в штате Нью-Джерси, 17 слепых работников в Нью-йоркской гильдии незрячих иудеев, заключенные в тюрьме штата Иллинойс и даже 30 солдат роты Национальной гвардии, которых вызвали на подавление «сидячей» забастовки на заводе «Фишер боди» и которые сами устроили такую же забастовку, поскольку им не платили жалованье.

«Сидячие» забастовки были особенно опасны для системы, поскольку их не контролировало профсоюзное руководство. Представитель АФТ, осуществлявший контакты между предпринимателями и профсоюзом работников отелей и ресторанов, вспоминал:

«Представьте, что в любой день марта 1937 г. вы сидите у себя в конторе и раздается телефонный звонок. Голос на другом конце провода говорит: «Меня зовут Мэри Джонс; я продаю напитки в «Лиггетс», мы тут выгнали управляющего и забрали у него ключи. Что нам теперь делать?» И вы бежите в компанию, чтобы вести с ними переговоры, а они вам говорят: «Я думаю, что это верх безответственности – устраивать забастовку, даже не обсуждая условия договора». Все, что вам остается ответить, так это «Вы правы»».

Именно в целях стабилизации системы перед лицом волнений рабочих в 1935 г. был принят закон Вагнера, по которому учреждалось Национальное управление по трудовым отношениям (НУТО). Волна забастовок, прокатившаяся по стране в 1936, 1937 и 1938 гг., сделала потребность в этом законе еще более насущной.

В 1937 г. в День поминовения во время проходившей в Чикаго забастовки рабочих компании «Рипаблик стил» полиция открыла огонь по массовому пикету, убив десять человек. Вскрытия показали, что рабочим стреляли в спину, когда они бежали. Эти события вошли в историю как «побоище в День поминовения». Но на предприятиях «Рипаблик стил», равно как и «Форд мотор компани», а также на других огромных заводах в сталелитейной, автомобильной, резиновой, мясоконсервной и электропромышленности были созданы рабочие организации.

Одна из сталелитейных корпораций оспорила конституционность закона Вагнера в судах, но Верховный суд признал его соответствие федеральной Конституции, постановив, что правительство имеет право регулировать торговлю между штатами, а также то, что забастовки наносят ущерб такой торговле. С точки зрения рабочего движения, новый закон содействовал созданию профсоюзов. С точки зрения правительства, он способствовал стабильности торговли.

Работодателям профсоюзы были не нужны, но, с другой стороны, действия последних можно было лучше контролировать, а значит, они в большей степени содействовали стабилизации системы, чем «дикие» стачки [«дикая» стачка означает забастовку без предупреждения, проводимую без официальной поддержки профсоюза] и захваты предприятий рядовыми рабочими. Весной 1937 г. в газете «Нью-Йорк таймс» появилась статья под заголовком: «Профсоюзы КПП борются с несанкционированными «сидячими» забастовками». В ней говорилось:

«Все профсоюзные лидеры и представители строго предупреждены, что они будут освобождены от своих обязанностей, если распорядятся остановить работу без согласия руководства межнационального союза».

Газета приводила слова динамичного лидера КПП Джона Л. Льюиса:

«Договор с КПП является достаточной защитой от «сидячих», «лежачих» или каких-либо иных стачек».

Компартия, некоторые члены которой играли ведущую роль при создании профсоюзов, входивших в состав КПП, похоже, заняла такую же позицию. По некоторым сообщениям, после «сидячих» забастовок один из коммунистических вожаков Акрона сказал на встрече по планированию партийной стратегии:

«Сейчас мы должны добиваться нормальных отношений между профсоюзом и работодателями, а также строгого соблюдения профсоюзных правил со стороны рабочих».

Таким образом, в середине 30-х гг. вырабатывались два изощренных способа контроля над прямыми действиями рабочих. Во-первых, Национальное управление по трудовым отношениям придало профсоюзам законный статус, выслушивало их, реагировало на некоторые их жалобы.

Так, НУТО могло сдерживать волнения рабочих, направляя их энергию на выборы, так же как конституционная система стремилась разрядить потенциально опасную энергию путем участия избирателей в голосовании. Управление устанавливало границы в трудовых спорах, подобно тому как избирательная система определяла рамки в политических конфликтах. Во-вторых, сама по себе рабочая организация – профсоюз, даже занимавший радикальные и агрессивные позиции, как, например, КПП, – направляла революционную энергию рабочих на заключение коллективных договоров, переговоры с работодателями, профсоюзные заседания, пытаясь свести к минимуму забастовки, дабы создать крупные, влиятельные, даже респектабельные организации.

История тех лет, похоже, подтверждает выдвинутый в книге Р. Клоуарда и Ф. Пивен «Движения бедноты» тезис о том, что больше всего рабочим удалось добиться благодаря спонтанным выступлениям, до того как профсоюзы получили признание или стали хорошо организованными:

«Фабричные работники имели наибольшее влияние и могли добиться наиболее существенных уступок со стороны власти в период Великой депрессии, т. е. в те годы, когда они еще не были объединены в профсоюзы. Их сила в это время заключалась не в организованности, а в разрозненности».

Р. Клоуард и Ф. Пивен отмечают, что огромный рост членства в профсоюзах происходил в 40-х гг., во время Второй мировой войны (к 1945 г. в КПП и АФТ состояло свыше 6 млн. членов в каждой из этих организаций), но сила профсоюзного движения ослабла по сравнению с предыдущим периодом – завоевания, достигнутые благодаря забастовкам, постепенно сглаживались. Представители профсоюзов, назначенные для работы в НУТО, с меньшей симпатией относились к рабочим, Верховный суд объявил «сидячие» забастовки незаконными, а власти штатов принимали законы, препятствовавшие забастовкам, пикетам и бойкотам.

Начало Второй мировой войны ослабило прежнюю воинственность рабочего движения 30-х гг., поскольку экономика, работавшая на военные нужды, создала миллионы новых рабочих мест с более высокими зарплатами. Новый курс преуспел только в сокращении безработицы с 13 до 9 млн. человек. В военные годы наблюдалась почти полная занятость, и война сделала кое-что еще: патриотизм, импульс единения всех классов общества в борьбе с внешним врагом усложнили выражение гнева против корпораций. Тогда КПП и АФТ обязались не призывать к забастовкам.

[ZHAN]

Тем не менее претензии рабочих в условиях войны (когда их зарплата контролировалась жестче, чем цены) были таковы, что они чувствовали необходимость устраивать «дикие» стачки: в 1944 г., по данным Дж. Бретера, прошло больше забастовок, чем в любом предыдущем году в истории США.

Тридцатые и сороковые годы более отчетливо, чем ранее, показали дилемму, стоявшую перед американскими трудящимися. Система реагировала на волнения рабочих, находя новые формы контроля – как внутреннего, в их собственных организациях, так и внешнего, с использованием закона и силы. Но наряду с этими новыми методами появились и новые уступки. Они не решали основных проблем. Более того, для многих они вообще ничего не значили. Однако уступки помогли достаточному количеству трудящихся ощутить прогресс и улучшить свою жизнь, а также восстановить определенное доверие к системе.

Закон 1938 г., по которому была установлена минимальная заработная плата, введена 40-часовая рабочая неделя и запрещен детский труд, никак не коснулся многих людей и определил очень низкий минимум зарплаты (25 центов в час в первый год действия закона). Однако этих мер оказалось достаточно, чтобы успокоить возмущенных. Жилье начали строить только для небольшого процента нуждающихся в нем.

«Это было скромное, даже скудное начало», – пишет П. Конкин в своей книге «ФДР и истоки государства благосостояния», оптимизм вселял сам вид жилых кварталов, субсидируемых федеральными властями; детских площадок; квартир, свободных от паразитов и заменявших обветшалые многоквартирные трущобы.

ТВА предложила впечатляющие возможности регионального планирования по созданию рабочих мест, улучшению региональной экономики и предоставлению дешевых источников энергии, которые находились бы под местным, а не общенациональным, контролем. Закон о социальном страховании предоставил пенсионное обеспечение и пособия по безработице, а также направил федеральные средства наряду со средствами штатов на помощь матерям с детьми-иждивенцами, но никак не помог фермерам, домашней прислуге и пожилым людям, не решил проблему медицинского страхования. П. Конкин отмечает:

«Скудные преимущества Закона о социальном страховании были незначительны в сравнении с мерами по обеспечению безопасности для крупного, прочно стоящего на ногах бизнеса».

В период Нового курса федеральные средства выделялись на трудоустройство тысяч писателей, художников, актеров и музыкантов в рамках Федерального театрального проекта, Федерального писательского проекта, Федерального проекта развития искусств: на общественных зданиях появились фрески; для рабочих аудиторий, никогда не видевших спектакля, ставились пьесы; были написаны и изданы сотни книг и брошюр.

Многие люди впервые в жизни услышали симфоническую музыку. Это было время удивительного расцвета искусства, ранее невиданного в Америке и ни разу не повторившегося позднее. Однако в 1939 г., когда ситуация в стране стабилизировалась и импульс реформ Нового курса ослаб, программы помощи искусствам перестали существовать.

К моменту окончания Нового курса капитализм остался незыблемым. Богатые все еще контролировали ресурсы страны, а также ее законы, суды, полицию, газеты, церкви и колледжи. Значительная помощь была оказана достаточному количеству людей, чтобы сделать из президента Ф. Д. Рузвельта героя в глазах миллионов, но та же самая система, которая стала причиной Великой депрессии и экономического кризиса, – система расточительства, неравенства и заботы о прибылях, стоящих выше человеческих потребностей, – осталась невредимой.

Психологически Новый курс вдохновлял черное население (миссис Рузвельт относилась к чернокожим с сочувствием; некоторые из них получили должности в администрации), но проводившиеся в жизнь программы не коснулись большинства этих людей. Будучи фермерами-арендаторами, сельскохозяйственными рабочими, мигрантами и домашней прислугой, они не подпадали под действие программ социального страхования, не получали пособий по безработице, установленного законом минимума заработной платы или субсидий фермерским хозяйствам. Президент, который вел себя осторожно, чтобы не настроить против себя белых политиков-южан, в чьей поддержке он нуждался, не настаивал на принятии законопроекта, запрещающего линчевания. В Вооруженных силах США сохранялась сегрегация. Чернокожих рабочих дискриминировали при найме. Их принимали на работу в последнюю очередь, а увольняли первыми.

Только когда руководитель профсоюза проводников спальных вагонов Э. Филип Рэндолф [(1889–1979) – негритянский общественный деятель, профсоюзный лидер] пригрозил в 1941 г. массовым маршем на Вашингтон, Рузвельт согласился подписать исполнительный приказ о создании Комиссии по справедливым условиям найма. Но у этой Комиссии не было реальных контрольных полномочий, и ее появление мало что изменило.

После всех реформ Нового курса негритянский Гарлем сохранился в неизменном виде. Там жили 350 тыс. человек, т. е. плотность населения составляла 233 человека на один акр, притом что в остальной части Манхэттена этот показатель был 133 человека на акр. За 25 лет население района увеличилось в 6 раз. В кишевших крысами погребах и подвалах ютились 10 тыс. семей. Туберкулез был обычным заболеванием. Около половины замужних женщин работали в качестве домашней прислуги. Они ездили в Бронкс и собирались там на углах улиц (на «рынках рабов», как их тогда называли), чтобы получить работу. Проституция тоже становилась распространенным занятием. В 1935 г. две молодые негритянки, Элла Бейкер [189] и Марвел Кук, так писали об этом в журнале «Крайсис»:

«Получается, что не только труд человека обменивается и продается по цене рабского труда, но и любовь – товар, подлежащий продаже. Будь то работа или продажная любовь, но женщины прибывают на место уже в 8 часов утра и остаются там вплоть до 1 часа дня или до того момента, пока их не наймут. В дождь или под солнцем, в жару или стужу они ожидают работу, за которую получают 10, 15, 20 центов в час».

В 1932 г. в Гарлемской больнице умирало вдвое больше людей, чем в больнице Беллвью, расположенной в белых кварталах города. Гарлем являлся районом, плодившим преступность. В своем эссе «Негр в Нью-Йорке» Р. Оттли и У. Уитерби называют ее «горьким цветком нищеты».

Девятнадцатого марта 1935 г., в разгар реформ Нового курса, Гарлем как будто взорвался. Десять тысяч черных жителей прошли по улицам, уничтожая имущество белых торговцев. Порядок восстановили 700 полицейских. Двое чернокожих были убиты.

В середине 30-х гг. молодой чернокожий поэт Ленгстон Хьюз написал стихотворение

«Да будет Америка снова Америкой»: Я – белый, живущий хуже собаки,
Я – негр со шрамами от хозяйских плетей,
Я – краснокожий, что изгнан с земли своей,
Я – иммигрант, мне надежду найти хотя бы,
А я нахожу только старый, проклятый порядок вещей:
Человек человеку – волк, сильный – хозяин над слабым!
О, да будет Америка снова Америкой!
Страною, какой не была никогда,
Страною, принадлежащей нам,
Ведь белый бедняк, и индеец, и негр —
Все это я —
Народ, создавший Америку!
Ей отдали мы кровь и пот,
Ей отдали мы скорбь и труд,
И наши плуги – на полях,
И наши руки сталь куют,
Пусть руки эти вновь мечту себе вернут!
Мне к оскорблениям не привыкать,
Оружие Свободы не ржавеет!
А вас, людей, живущих, как пиявки,
Давно пора от тела оторвать.
Моя страна да будет вновь моею!

Однако в 30-х гг. для белых американцев на Севере и Юге черные оставались невидимками. Только радикалы пытались преодолеть расовые барьеры. Больше всего в этом преуспели социалисты, троцкисты и коммунисты. КПП под влиянием коммунистов организовывал черных трудящихся в отраслях с массовым производством. Негров все еще использовали в качестве штрейкбрехеров, но уже были попытки сплотить белых и чернокожих в борьбе против общего врага. В 1938 г. женщина по имени Молли Льюис рассказала в журнале «Крайсис» о своем участии в забастовке сталелитейщиков в городе Гэри (Индиана) следующее:

«В то время как муниципальные власти Гэри продолжают разделять детей в системе сегрегированных школ, их родители создают совместный профсоюз и его женскую ячейку… Единственная точка общественного питания в Гэри, где свободно обслуживаются представители обеих рас, – это кооперативный ресторан, который часто посещают члены профсоюза и активистки его женской ячейки… Когда чернокожие и белые работники и члены их семей убеждены в том, что у них одни и те же основные экономические интересы, тогда следует ожидать, что они объединятся в отстаивании этих интересов».

В 30-х гг. не наблюдалось широкого феминистского движения. Однако тогда многие женщины участвовали в рабочем движении. Поэтессе из Миннесоты Меридел Лесёр было 34 года, когда забастовка водителей грузовиков парализовала в 1934 г. Миннеаполис. Она приняла в ней активное участие и позднее описала свой опыт:

«Раньше я никогда не участвовала в забастовке… По правде говоря, я боялась… Я с готовностью спросила: «Вам можно чем-то помочь?»…Мы наливали кофе в тысячи чашек, кормили тысячи мужчин… Машины все возвращались. Диктор объявил: «Убийство!»…Я видела, как из машин вытаскивают мужчин, кладут их на больничные койки, на пол… Автомобили с пикетчиками все прибывали. Некоторые мужчины пешком вернулись с рыночной площади, пытаясь остановить лившуюся из полученных ран кровь… Много мужчин, женщин и детей собралось снаружи, образовав живой круг обороны… Наши юбки были испачканы еще теплой человеческой кровью… Во вторник, в день похорон, в деловую часть города прибыл еще один отряд милиции численностью 1 тыс. человек.

В тени было больше 90 градусов [по шкале Фаренгейта, т. е. больше 32°С]. Я отправилась в похоронные бюро. Там собрались тысячи мужчин и женщин, ожидавшие на ужасном солнцепеке. Многие женщины и дети простояли в ожидании два часа. Я пришла и встала вместе с ними. Я не знала, хочу ли я участвовать в демонстрации. Я этого не любила делать… Три женщины завлекли меня. «Мы хотим, чтобы все участвовали, – мягко сказали они. – Пойдем с нами»»…

Годы спустя Сильвия Вудс обсуждала с Э. и С. Линдами свой опыт работы в 30-х гг. в прачечной и в качестве профсоюзного организатора:

«Надо говорить людям о том, в чем они могут убедиться. Тогда они скажут: «Да, а я никогда об этом не задумывалась» или «Я ничего подобного не видел»…Как, например, парень по имени Теннесси. Он ненавидел чернокожих. Бедный издольщик… А потом танцевал с негритянкой… Я видела, как люди меняются. Им надо доверять».

В те дни кризиса и бунтарства многие американцы начали менять свои взгляды на жизнь. В Европе набирал силу Гитлер. На другом берегу Тихого океана Япония оккупировала Китай. Империям Запада угрожали новые империи. Уже не за горами была война и для Соединенных Штатов.

[ZHAN]

«Мы, правительства Великобритании и Соединенных Штатов, от имени Индии, Бирмы, Малайзии, Австралии, Британской Восточной Африки, Британской Гвианы, Гонконга, Сиама, Сингапура, Египта, Палестины, Канады, Новой Зеландии, Северной Ирландии, Шотландии, Уэльса, а также Пуэрто-Рико, Гуама, Филиппин, Гавайев, Аляски и Виргинских островов торжественно заявляем, что данная война не является империалистической».

Так звучала пародия, распространявшаяся Коммунистической партией США в 1939 г.

Два года спустя Германия вторглась в Советскую Россию, и американская компартия, постоянно характеризовавшая войну между государствами «оси» и союзными державами как империалистическую, уже стала называть ее «народной войной» против фашизма. И в самом деле, практически все американцы: капиталисты и коммунисты, демократы и республиканцы, бедные и богатые, представители среднего класса – были едины во мнении, что война эта – народная.

Так ли это?


Судя по некоторым признакам, она, в сравнении с любыми другими войнами, которые когда-либо вели Соединенные Штаты, пользовалась среди граждан страны наибольшей поддержкой. Никогда прежде в войне не участвовала непосредственно столь значительная часть населения: 18 млн. человек находились в рядах вооруженных сил (из них 10 млн. за пределами США), 25 млн. рабочих и служащих регулярно жертвовали известную долю заработка на приобретение облигаций военного займа. Но не было ли это искусственно вызванным патриотическим подъемом? Ибо все национальные институты – не только правительство, но также средства массовой информации, церковь и даже ведущие радикальные организации – настойчиво призывали к объединению усилий. Не существовало ли все же определенной доли скрытого нежелания и признаков неафишируемого сопротивления?

Сражение велось с противником, грозившим миру неисчислимыми бедами. Гитлеровская Германия насаждала тоталитаризм, расизм, милитаризм и использовала крайне агрессивные методы ведения военных действий, превосходившие по своей жестокости весь прежний опыт не очень-то щепетильного мира. Но представляли ли собой участвовавшие во Второй мировой войне государства: Англия, Соединенные Штаты и Советский Союз – нечто существенно другое, позволявшее ожидать, что в случае их победы будет нанесен удар по империализму, расизму, тоталитаризму и милитаризму?

Можно ли было надеяться, что при ведении войны за рубежом и при обращении с национальными меньшинствами внутри страны американское правительство станет действовать в соответствии с концепцией «народной войны»? Будет ли оно в своей политике военного времени уважать права простых граждан на жизнь, свободу и стремление к счастью? И станет ли послевоенная Америка в своей внутренней и внешней политике отдавать предпочтение ценностям, ради которых, как считалось, и велась война?

Все эти вопросы заслуживали пристального внимания, однако атмосфера того времени, слишком насыщенная патриотическим пылом, не позволяла открыто их обсуждать.

Если роль Соединенных Штатов как защитника слабых и угнетенных государств и соответствовала образу страны в американских школьных учебниках по истории, то послужной список ее практических дел на международной арене выглядел совсем иначе.

В начале XIX в. США противодействовали революции на острове Гаити, добивавшегося независимости от Франции. Позднее американцы развязали войну с Мексикой и захватили половину территории этой страны. Они помогли Кубе добиться независимости от Испании, но затем сами утвердились на острове посредством военной базы и инвестиций в экономику, обеспечив себе право на вмешательство во внутренние дела. США захватили Гавайи, Пуэрто-Рико и Гуам и вели жестокую войну с целью подчинения Филиппин. Угрозами и канонерками они «открыли» Японию для своей торговли и провозгласили политику «открытых дверей» в Китае, ставшую средством эксплуатации этой страны как для США, так и для остальных империалистических держав. Вместе с другими государствами Соединенные Штаты послали свои войска в Пекин для утверждения господства Запада в Китае и держали их там более 30 лет.

Требуя «открытых дверей» в Китае, США всеми возможными способами (с помощью доктрины Монро и многократных военных интервенций) добивались от стран Латинской Америки «закрытых дверей», – закрытых для всех, кроме Соединенных Штатов.

Организовав революцию в Колумбии, американцы создали «независимое» государство Панаму, что позволило построить и впоследствии контролировать Панамский канал. В 1926 г. США направили 5 тыс. морских пехотинцев для подавления революционного восстания в Никарагуа и сохраняли там свое военное присутствие на протяжении семи лет. В 1916 г. США в четвертый раз вмешались во внутренние дела Доминиканской Республики, и их войска оставались в этой стране в течение восьми лет. В 1915 г. Америка вторично вторглась на Гаити и продолжала оккупировать остров 19 лет.

Между 1900 и 1933 гг. США четырежды вмешивались во внутренние дела Кубы, дважды в дела Никарагуа, шесть раз в дела Панамы, один раз в дела Гватемалы и семь раз в дела Гондураса. К 1924 г. финансы половины из 20 латиноамериканских государств в той или иной степени управлялись Соединенными Штатами. К 1935 г. более 50 % экспорта стали и хлопка из США вывозилось в страны Латинской Америки.

В 1918 г., перед самым окончанием Первой мировой войны, семитысячный американский корпус, являвшийся частью союзнических интервенционистских сил в России, высадился во Владивостоке, где находился вплоть до весны 1920 г. Другой американский контингент, численностью 5 тыс. человек, вместе с экспедиционными войсками союзников тогда же занял Архангельск, еще один российский порт, который оккупировал почти целый год. Представитель государственного департамента заявил в Конгрессе: «Все эти операции должны смягчить последствия большевистской революции в России».

Короче говоря, если вступление Соединенных Штатов во Вторую мировую войну обусловливалось (как считали многие американцы, следя за вторжениями нацистов) стремлением защитить принцип невмешательства во внутренние дела других государств, то практическая деятельность США на международной арене заставляла усомниться в способности Америки самой соблюдать этот принцип.

Конечно, Соединенные Штаты являлись демократической страной с определенными гражданскими свободами. Германия же представляла собой диктатуру, где подвергались преследованиям евреи, заключались в тюрьмы инакомыслящие независимо от их вероисповедания и провозглашалось превосходство «нордической расы». Вместе с тем чернокожие американцы, наблюдая за антисемитскими выступлениями в Германии, не могли не видеть сходства с собственным положением на родине.

В свою очередь Соединенные Штаты почти ничего не предприняли против политики гонений и преследований, проводимой Гитлером. Более того, еще в 30-х гг. США вместе с Англией и Францией всячески старались умиротворить диктатора. Ф. Д. Рузвельт и его государственный секретарь Корделл Хэлл не решались публично критиковать гитлеровскую антисемитскую политику. Когда в январе 1934 г. в сенат поступил проект резолюции, призывавшей сенат и президента выразить «удивление и боль», вызванные отношением немцев к евреям, и потребовать восстановления последних в их правах, то, по словам А. Оффнера в книге «Американское умиротворение», госдепартамент сделал все, чтобы эта «резолюция застряла в комитете».

Когда Италия Муссолини в 1935 г. вторглась в Эфиопию, правительство США объявило эмбарго на поставки вооружений, однако это не мешало американским бизнесменам снабжать итальянцев нефтью в огромных количествах, что было очень важно для страны, которая вела военные действия.

Во время фашистского мятежа против законно избранного правительства социалистов и либералов, вспыхнувшего в Испании в 1936 г., администрация Ф. Д. Рузвельта инициировала принятие Закона о нейтралитете, по сути лишившего испанское правительство всякой помощи, хотя Гитлер и Муссолини оказывали масштабную поддержку Франко. В связи с этим Оффнер пишет:

«…Соединенные Штаты даже вышли за рамки формальных требований законодательства о нейтралитете. Учитывая, что по крайней мере до ноября 1936 г. позиция Гитлера относительно оказания помощи Франко была еще недостаточно твердой, действенная поддержка со стороны США, Англии и Франции испанским республиканцам обеспечила бы им победу. В итоге Германия извлекла из гражданской войны в Испании все возможные преимущества».

Было ли это просто убогое суждение, досадная ошибка? Не являлось ли это логикой политики правительства, прежде всего заинтересованного не в том, чтобы остановить фашизм, а в том, чтобы продвинуть вперед империалистические интересы Соединенных Штатов?

В 30-х гг. казалось, что лучше всего этим интересам соответствует антисоветская политика. Позднее, когда Япония и Германия стали угрожать американцам по всему миру, предпочтение было отдано действиям просоветской и антинацистской направленности. Ф. Д. Рузвельт настолько же беспокоился относительно того, чтобы положить конец притеснению евреев, насколько А. Линкольн был озабочен вопросом ликвидации рабства в годы Гражданской войны; приоритетами в их политике (независимо от личного сострадания жертвам угнетения) являлись не права меньшинств, а мощь страны.

Гонения Гитлера на евреев не стали причиной вступления Соединенных Штатов во Вторую мировую войну, как пребывание в рабстве 4 млн. чернокожих не привело в 1861 г. к Гражданской войне. Нападение Италии на Эфиопию, вторжение Гитлера в Австрию, захват им Чехословакии, нападение Германии на Польшу – ни одно из этих событий не повлекло за собой вступление США в войну, хотя Рузвельт начал оказывать Англии очень важную для нее помощь.

Тому, что страна приняла участие в военных действиях, способствовало нападение японцев 7 декабря 1941 г. на американскую военно-морскую базу в бухте Пёрл-Харбор (на Гавайских островах). Несомненно, призыв к войне, который в нарушение законодательства высказал президент, вовсе не был проявлением беспокойства гуманитарного характера в связи с бомбардировками Японией гражданских лиц, поскольку японское нападение на Китай в 1937 г. и бомбежка мирных жителей Нанкина не вызвали в США желания воевать. Однако это произошло, когда японцы атаковали одно из звеньев американской империи на Тихом океане.

Пока Япония вела себя как подобало члену имперского клуба великих держав, который, поддерживая политику «открытых дверей», участвовал в эксплуатации Китая, Соединенные Штаты не возражали против ее действий. В 1917 г. США и Япония обменялись нотами, и в американском документе говорилось, что

«Соединенные Штаты признают особые интересы Японии в Китае».

По мнению автора книги «После империализма» А. Ирайэ, в 1928 г. американские консулы в Китае поддержали приход японских войск. Лишь когда Япония стала угрожать потенциальным рынкам, в которых были заинтересованы США, пытаясь захватить Китай, и особенно когда она двинулась в богатую оловом, каучуком и нефтью Юго-Восточную Азию, тогда Соединенные Штаты встревожились и приняли меры, приведшие к нападению японцев. Летом 1941 г. американцы ввели полное эмбарго на вывоз железного лома и нефти.

[ZHAN]

В книге «Необнаруженная и существующая опасность» Б. Рассет пишет:

«В 30-х гг. правительство США очень мало сопротивлялось продвижению японцев по азиатскому континенту».

И далее он продолжает:

«Юго-западная часть Тихого океана бесспорно имела большое экономическое значение для Соединенных Штатов, так как в то время наибольшее количество олова, каучука, а также существенные объемы других видов сырья поступали в Америку из этого региона».

Нападение на Пёрл-Харбор было представлено американской общественности как внезапный, шокирующий и аморальный акт. Он являлся аморальным, как и любая бомбежка, но никак не внезапным или шокирующим для правительства США. Б. Рассет отмечает:

«Японский удар по американской военно-морской базе стал кульминацией в длинном ряду взаимных враждебных акций. Вводя экономические санкции против Японии, Соединенные Штаты предприняли действия, которые, как широко признавалось в Вашингтоне, увеличивали степень военных рисков».

Оставляя в стороне дикие обвинения, выдвинутые против Ф. Д. Рузвельта (будто он знал о Пёрл-Харборе и ничего не сказал или будто он умышленно спровоцировал налет – все это бездоказательно), ясно: он сделал то, что до него сделал Джеймс Полк во время войны с Мексикой, а после него – Линдон Джонсон в годы вьетнамской войны, а именно: президент лгал общественности относительно того, что считал верной причиной. Симпатизировавший Рузвельту историк Т. А. Бейли пишет:

«Франклин Рузвельт неоднократно обманывал американский народ в период, предшествовавший Пёрл-Харбору… Он уподобился врачу, который должен лгать пациенту для его же блага… потому что массы заведомо недальновидны и в целом не могут увидеть опасность, до тех пор пока она не схватит их за горло».

Радхабинод Пал, один из судей на Токийском процессе над военными преступниками, состоявшемся после Второй мировой войны, не поддержал общий вердикт в отношении японских официальных лиц и доказывал, что Соединенные Штаты явно спровоцировали Японию на войну и ожидали ее действий. В работе «Справедливость победителя» Р. Майнар суммирует взгляды Р. Пала на американское эмбарго, касавшееся вывоза железного лома и нефти, и пишет, что

«эти меры представляли собой явную и потенциальную угрозу самому существованию Японии».

Стенограммы показывают, что на состоявшемся за две недели до нападения на Пёрл-Харбор совещании в Белом доме ожидали начала войны и обсуждали вопрос о том, чем его оправдать.

В меморандуме госдепартамента США о японской экспансии, составленном за год до событий в Пёрл-Харборе, не говорилось о независимости Китая либо о принципе самоопределения. В нем отмечалось:

«…наши общие дипломатические и стратегические позиции существенно ослабеют из-за потери рынков Китая, Индии и южных морей (и из-за потери японского рынка для наших товаров, по мере того как Япония будет превращаться во все более самодостаточную страну), равно как и в связи с непреодолимыми преградами нашему доступу в азиатские регионы и районы Океании, богатые каучуком, оловом, джутом и другими жизненно важными материалами».

Вскоре после нападения японцев на Пёрл-Харбор Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам, которые таким образом сделались важным союзником Англии и России. Но какие задачи ставила перед собой Америка, вступая в войну? Исходила ли она из соображений человеколюбия или стремилась к получению власти и выгод? Сражались ли американцы за то, чтобы прекратить господство одних государств над другими, или же ради обеспечения дружественных отношений подконтрольных государств с Соединенными Штатами?

В августе 1941 г. Рузвельт и Черчилль, встретившись на острове Ньюфаундленд, подписали так называемую Атлантическую хартию, в которой сформулировали благородные цели послевоенного устройства мира. В ней, в частности, говорилось, что стороны отказываются от «расширения, территориального или иного», что они уважают «право всех народов избрать себе форму правления, при которой они хотят жить». Хартия торжественно декларировала право наций на самоопределение.

Вместе с тем за две недели до подписания этого документа Самнер Уэллес, исполняющий обязанности госсекретаря Соединенных Штатов, заверил французское правительство в том, что и после войны французы смогут сохранить свои колонии:

«Наше правительство, учитывая традиционные дружественные связи с Францией, глубоко сочувствует стремлению французского народа сохранить за собой заморские территории в неизменном виде».

В «Документах Пентагона» министерства обороны США, посвященных истории вьетнамской войны, обращается внимание на американскую «двусмысленную» политику в отношении Индокитая и отмечается, что «в Атлантической хартии и других документах США заявляли о праве наций на самоопределение и независимость» и в то же время «уже в самом начале неоднократно демонстрировали французам свое желание вернуть Франции ее заморские владения после войны».

В конце 1942 г. личный представитель президента Ф. Д. Рузвельта заверил французского генерала Анри Жиро:

«Совершенно ясно, что французский суверенитет будет восстановлен как можно скорее над всеми территориями (метрополией или колониями), над которыми в 1939 г. развевался флаг Франции».

(Эти страницы, как и все другие опубликованные в «Документах Пентагона», имеют гриф «Совершенно секретно».) В 1945 г. от «двусмысленности» не осталось и следа. Как заявил Гарри Трумэн в мае, он никогда не ставил под сомнение «суверенитет Франции над Индокитаем». Осенью того же года Соединенные Штаты потребовали от националистического Китая, по решению Потсдамской конференции временно управлявшего северной частью Индокитая, передать эту территорию Франции, несмотря на явное стремление вьетнамцев к независимости.

Это было любезностью по отношению к французскому правительству. А как обстояло дело во время войны с имперскими амбициями самих Соединенных Штатов? Как обстояло дело с «расширением, территориальным или иным», которое Рузвельт отверг в Атлантической хартии?

Заголовки газет пестрели сообщениями о сражениях на фронтах и о передвижениях войск: вторжение в Северную Африку в 1942 г. и в Италию в 1943 г., массированный сенсационный бросок союзников через Ла-Манш в оккупированную немцами Францию в 1944 г., ожесточенные бои по мере продвижения к границам Германии, усиление бомбардировки немецких городов английской и американской авиацией. Говорилось также о победах русских над нацистскими армиями (ко времени десанта через Ла-Манш русские полностью изгнали немцев со своей территории и сражались против 80 % всех вооруженных сил Германии). На тихоокеанском театре военных действий в 1943–1944 гг. происходило постепенное продвижение американцев от острова к острову в сторону Японии, что позволяло с более близкого расстояния совершать разрушительные налеты на японские города.

В то же время за кулисами, не привлекая особого внимания, дипломаты и бизнесмены США, усердно трудились над тем, чтобы после войны экономическая мощь Соединенных Штатов не имела равных в мире. Американские компании стали проникать на те территории, где прежде доминировала Англия. Политика «открытых дверей», обеспечивавшая равный доступ к рынкам, охватывала теперь все страны Европы и Азии, а это означало, что США вознамерились отодвинуть Англию в сторону и занять господствующее положение в мире.

Именно это произошло с Ближним Востоком и нефтью этого региона. В августе 1945 г. один из высокопоставленных чиновников госдепартамента констатировал, что

«анализ истории дипломатии за последние 35 лет убедительно показывает, что нефть играла во внешней политике США куда более важную роль, чем любой другой сырьевой товар».

Крупнейшими запасами нефти на Ближнем Востоке располагала Саудовская Аравия. Нефтяная корпорация АРАМКО, действуя через министра внутренних дел Гарольда Икеса, убедила президента Рузвельта оказать этой стране помощь по ленд-лизу, что должно было связать американское правительство с данным регионом и защищать интересы АРАМКО. В 1944 г. Великобритания и США подписали пакт, касавшийся нефти, в котором по обоюдному согласию зафиксировали «принцип равных возможностей». В связи с этим Л. Гарднер писал в книге «Экономические аспекты дипломатии Нового курса», что «политика «открытых дверей» восторжествовала на Ближнем Востоке».

Историк Г. Колко, подробно проанализировав действия США военного времени в работе «Политика войны», пришел к выводу, что

«американская экономическая политика в тот период имела целью спасти и сохранить капиталистическую систему у себя дома и за границей».

В апреле 1944 г. чиновник госдепартамента сказал:

«Как вы знаете, нам нужно готовиться к колоссальному увеличению производства в стране после войны, но американский внутренний рынок не сможет бесконечно долго вбирать в себя всю произведенную продукцию. Нет сомнений в том, что нам потребуется значительно расширить зарубежные рынки».

В книге «Семь сестер», посвященной международному нефтяному бизнесу, Э. Сэмпсон пишет:

«К концу войны доминирующее влияние в Саудовской Аравии безусловно принадлежало Соединенным Штатам. Короля Ибн Сауда уже считали не диким воином пустыни, а ключевой фигурой в игре различных сил, которую Западу стоило всячески обхаживать и ублажать. Возвращаясь с Ялтинской конференции в феврале 1945 г., президент Рузвельт устроил королю и его свите из пятидесяти человек, включавшей двух принцев, его премьер-министра и астролога, пышный прием на борту своего крейсера «Куинси».

Позднее Рузвельт сообщал Ибн Сауду, что Соединенные Штаты не станут менять своей политики в отношении Палестины, не проконсультировавшись предварительно с руководителями арабского мира. В последующие годы забота об обеспечении интересов нефтяного бизнеса будет постоянно сталкиваться с обеспокоенностью судьбой еврейского государства на Ближнем Востоке, однако в тот момент нефть представлялась более важной проблемой.

В связи с упадком британской имперской мощи в период Второй мировой войны США были готовы занять освободившееся место. Еще в начале войны К. Хэлл заявил:

«Ведущая роль в новой системе международных торговых и иных экономических отношений будет несомненно во многом принадлежать Соединенным Штатам благодаря их огромной экономической мощи. Мы должны взять на себя это руководство и связанную с ним ответственность, исходя главным образом из собственных национальных интересов».

Еще до окончания войны американская администрация приступила к созданию контуров нового международного экономического порядка, основанного на партнерстве правительства и крупного бизнеса. Говоря о Гарри Гопкинсе, ближайшем советнике президента Рузвельта, Л. Гарднер замечает:

«Ни один консерватор не превзошел Гопкинса в борьбе за иностранные инвестиции и в их защите».

Поэт Арчибалд Маклиш, тогдашний помощник госсекретаря, критически отозвался о том, что ему пришлось наблюдать в послевоенном мире:

«Судя по тому как развиваются события, в том общественном порядке, к которому мы стремимся и который устанавливаем, главную роль будут играть нефть, золото, международная торговля… но в нем не будет духовности или простых человеческих отношений».

Во время войны Англия и Соединенные Штаты создали Международный валютный фонд, призванный регулировать международный валютный обмен. Голоса делились пропорционально размерам вносимого капитала, что гарантировало США доминирующее положение. Был также учрежден Международный банк реконструкции и развития, предположительно для помощи в восстановлении разрушенных войной регионов, однако одна из главных задач Банка, по словам его создателей, заключалась в том, чтобы «способствовать иностранным инвестициям».

Послевоенные потребности стран в экономической помощи уже рассматривались с учетом политических факторов. Аверелл Гарриман, посол США в России, в начале 1944 г. заявил:

«Экономическая помощь наиболее эффективное наше оружие, с помощью которого мы сможем влиять на развитие политических процессов в Европе в нужном нам направлении».

Созданная во время войны Организация Объединенных Наций (ООН) была провозглашена органом международного сотрудничества для предотвращения войн в будущем. Однако в ней с самого начала доминировали западные империалистические государства: Соединенные Штаты, Англия и Франция, а также новая империалистическая держава – Советский Союз, располагавший военными базами и огромным влиянием в странах Восточной Европы. Известный консервативный сенатор-республиканец Артур Ванденберг, комментируя Устав ООН, в своем дневнике записал:

«Поражает прежде всего его консервативность с националистической точки зрения. Он, по сути, базируется на альянсе четырех держав… Это не что иное, как безумная интернационалистская мечта о мировом Государстве… Меня глубоко поражает (и удивляет), что Хэлл, согласно своей схеме, так заботливо оберегает наше американское вето».

Ужасное положение евреев в оккупированной немцами Европе, являвшееся, по мнению многих, одной из главных причин войны против государств «оси», не особенно волновало Рузвельта. Как свидетельствует исследование «Политика спасения», проведенное Г. Файнголдом, когда евреев стали свозить в концентрационные лагеря и начался страшный процесс уничтожения 6 млн. евреев и миллионов людей других национальностей, президент США не принял никаких мер, которые бы помогли спасти тысячи жизней. Не считая это своей приоритетной задачей, он предпочитал, чтобы действовал государственный департамент. Преобладавшая в этом учреждении атмосфера антисемитизма и чиновничьей бюрократии серьезно препятствовала успешному решению проблемы.

Велась ли эта война с целью опровержения идей Гитлера о превосходстве белых людей нордического типа над «неполноценными» расами? В Вооруженных силах США существовала жесткая расовая сегрегация. Когда в начале 1945 г. войска, отправлявшиеся на европейский театр военных действий, грузили на корабль «Куин Мэри», чернокожих солдат разместили глубоко в трюме, рядом с машинным отделением, подальше от свежего воздуха верхних палуб, – невольное напоминание о старых временах работорговли.

С одобрения правительства Красный Крест раздельно хранил донорскую кровь черных и белых американцев. По иронии судьбы систему консервации крови придумал чернокожий врач Чарлз Дрю, руководивший донорской службой военного времени и уволенный со своего поста за попытку покончить с сегрегацией при хранении донорской крови.

Хотя военное производство испытывало крайнюю нужду в рабочей силе, черные американцы подвергались расовой дискриминации при найме на работу. Представитель одного из авиационных предприятий, расположенных на Западном побережье, выразился так:

«Негров можно использовать только в качестве уборщиков и на похожих вспомогательных работах… Независимо от их опыта и специальных знаний как рабочих-авиастроителей мы никогда не возьмем их».

Рузвельт ни разу не пытался претворить в жизнь рекомендации учрежденной им Комиссии по справедливым условиям найма.

Фашистские государства упорно настаивали на том, что удел женщины – домашнее хозяйство. И хотя война против фашизма привела многих женщин на работу в оборонную промышленность, где ощущалась крайняя необходимость в рабочих руках, это обстоятельство нисколько не изменило их подчиненного положения. Военная комиссия по рабочей силе не допускала американок в свои учреждения, где принимались решения. И это несмотря на то, что очень много их трудилось в военных отраслях экономики. Как указывалось в докладе, представленном Мэри Андерсон, директором Бюро по делам женщин министерства труда, в Комиссии испытывают «сомнения и беспокойство» по поводу

«растущих воинственных настроений и готовности к борьбе у части лидеров женских организаций».

[ZHAN]

В одном из своих политических мероприятий Соединенные Штаты почти скопировали практику фашистских режимов. Речь идет об обращении с американцами японского происхождения, проживавшими на Западном побережье. После нападения на Пёрл-Харбор антияпонская истерия охватила правительство. Один из членов Конгресса заявил:

«Я за то, чтобы собрать всех японцев, живущих в Америке, на Аляске и на Гавайях, и поместить их в концентрационные лагеря… Да будут они прокляты! Давайте избавимся от них!»

Ф. Д. Рузвельт не разделял столь радикальных взглядов, однако в феврале 1942 г. без колебаний подписал исполнительный приказ № 9066, предоставивший армии право без соответствующего ордера, без предъявления конкретного обвинения и без судебного слушания арестовать всех американцев японского происхождения Западного побережья – 110 тыс. мужчин, женщин и детей, – вывезти в лагеря в глубине страны и держать их там в условиях близких к тюремным. Три четверти этих людей родились в Америке от родителей-японцев, а потому по праву являлись американскими гражданами. Оставшаяся четверть интернированных родилась в Японии и по закону не могла приобрести американское гражданство. В 1944 г. Верховный суд подтвердил правомочность принудительной эвакуации, ссылаясь на требование военного времени. Японцы оставались в лагерях более трех лет.

Мичи Уэглин была маленькой девочкой, когда ее семью вывезли и поместили в лагерь. В своей книге «Годы бесправия» она рассказывает о тяготах депортации, страданиях, неразберихе и возмущении, но также о сохранении человеческого достоинства и попытках противиться насилию. Имели место забастовки, петиции, массовые сходки, отказы подписывать клятву верности, бунты против лагерного начальства. Японцы сопротивлялись до самого конца.

Только после войны история японо-американцев стала известна широкой публике. В сентябре 1945 г., через месяц после окончания военных действий в Азии, в журнале «Харперс мэгэзин» появилась статья профессора права Йельского университета Ю. В. Ростоу, в которой он назвал принудительную эвакуацию

«нашей грубейшей ошибкой военного времени».

Было ли это в самом деле «ошибкой» или же акцией, вполне ожидаемой от государства с длительной историей расизма, которое сражалось вовсе не ради того, чтобы положить конец этому явлению, а ради сохранения фундаментальных элементов американской системы?

Из войны, которую вело правительство, главную выгоду – несмотря на многочисленные реформы – извлекала богатейшая верхушка общества. Союз крупного бизнеса и администрации берет начало с первых же рекомендаций, предложенных Александром Гамильтоном Конгрессу после окончания Войны за независимость. В период Второй мировой войны этот альянс получил дальнейшее развитие и стал более тесным. Во время Великой депрессии Рузвельт однажды осудил «экономических роялистов», но неизменно продолжал пользоваться поддержкой влиятельных руководителей бизнеса. В годы войны Брюс Кэттон, член Управления военного производства, заметил:

«Экономические роялисты, которых высмеивали и осуждали… также должны были теперь сыграть свою роль».

Кэттон в работе «Боги войны из Вашингтона» подробно описывает процесс мобилизации промышленного производства для военных нужд и постепенную концентрацию богатств в крупных корпорациях, число которых, по мере их слияния, неуклонно уменьшалось. В 1940 г. Соединенные Штаты начали поставлять значительные количества военного снаряжения Англии и Франции. В 1941 г. три четверти общего объема военных заказов (в денежном выражении) приходилось на долю 56 крупных корпораций. В сенатском докладе «Концентрация экономики и Вторая мировая война» отмечалось, что в военное время научно-исследовательскую работу по правительственным контрактам вели около 2 тыс. компаний, однако из выделенных на эти цели 1 млрд. долл., 400 млн. получили 10 корпораций.

Последнее слово при принятии решений по-прежнему оставалось за руководством предприятий, и, хотя 12 млн. рабочих являлись членами КПП и АФТ, их положение оставалось подчиненным. На 5 тыс. предприятий были созданы в качестве символов производственной демократии комитеты по трудовым отношениям, однако они в основном вырабатывали меры по укреплению дисциплины и увеличению выпуска готовой продукции. Кэттон пишет:

«Владельцы и управляющие больших компаний, принимавшие текущие решения, пришли к выводу, что никаких перемен не требуется».

Несмотря на атмосферу всеобщего патриотического подъема и стремления во что бы то ни стало выиграть войну, несмотря на обязательства АФТ и КПП не устраивать стачки, многие американские рабочие, возмущенные фактом замораживания зарплаты в то время, когда компании получали колоссальные прибыли, все же решались бастовать. За время войны произошло 14 тыс. забастовок, в которых участвовало 6,77 млн. рабочих, т. е. больше, чем в любой другой период американской истории. Только в 1944 г. бастовал 1 млн. рабочих из числа шахтеров, сталелитейщиков, работников автомобильной промышленности и предприятий транспортного оборудования.

Забастовки продолжались в рекордных количествах и после окончания войны. Только в первой половине 1946 г. в них участвовало 3 млн. человек. По мнению Дж. Брешера, высказанному в книге «Стачка!», если бы не дисциплинирующая рука профсоюзов, дело могло дойти до

«всеобщей конфронтации между рабочими многих отраслей промышленности и правительством, поддерживающим работодателей».

Согласно сведениям, содержащимся в неопубликованной рукописи М. Миллера «Ирония победы. Лоуэлл в годы Второй мировой войны», в этом городе в штате Массачусетс в 1943–1944 гг. состоялось столько же забастовок, как и в 1937 г. Возможно, война и была «народной», но многих сильно раздражал тот факт, что в текстильной промышленности в 1940–1946 гг. прибыль увеличилась на 600 %, а зарплата работников фабрик, производивших хлопчатобумажные изделия, выросла всего на 36 %. Насколько мало изменились нелегкие условия труда женщин, имевших детей говорит тот факт, что в Лоуэлле лишь 5 % работниц, занятых в военном производстве, имели возможность отдать малышей в детские сады, прочие приспосабливались как могли.

Невзирая на проявления восторженного патриотизма, встречалось немало людей, считавших эту войну неправильной – даже перед лицом фашистской агрессии. Из 10 млн. призывников Второй мировой войны лишь 43 тыс. отказались взять в руки оружие, однако и это число в 3 раза превышало количество отказников по убеждению времен Первой мировой войны. Шесть тысяч (из 43 тыс.) подверглись тюремному заключению, что в 4 раза превысило аналогичный показатель за годы Первой мировой войны. Из каждых шести заключенных федеральных тюрем один человек был отказником по убеждению.

Помимо этих 43 тыс. человек, многие просто не явились на призывные пункты. Правительственные службы зарегистрировали примерно 350 тыс. подобных случаев, связанных с различными уловками и прямым дезертирством, поэтому трудно назвать точную цифру. Однако число тех, кто либо не пришел на призывные пункты, либо потребовал для себя статус отказника по убеждению составляло сотни тысяч – количество довольно внушительное. И это в условиях, когда почти все американское общество единодушно поддерживало войну.

Трудно оценить масштаб недовольства начальством среди солдат, согласившихся воевать, но вынужденных сражаться за цели, которые были им не совсем ясны. Не улучшало общую атмосферу и свойственное военной машине полное отсутствие демократии. Никто не описал горечь простых солдат, увидевших особые привилегии, которыми обладали офицеры армии страны, известной своими демократическими традициями. Например, придя в перерывах между боевыми вылетами в кино на американской военно-воздушной базе в Европе, можно было обнаружить две очереди в кассу: для офицеров (короткая) и для рядового состава (очень длинная). Существовали раздельные столовые, и даже перед боем солдат кормили значительно хуже, чем офицеров.

В послевоенной литературе («Отныне и вовек» Джеймса Джонса, «Уловка-22» Джозефа Хеллера, «Нагие и мертвые» Нормана Мейлера) нашло отражение сильное недовольство солдат армейским «начальством». В романе «Нагие и мертвые» есть разговор солдат перед боем. Один из них говорит:

«– Единственное, что плохо в нашей армии, так это то, что она никогда не проигрывала войны.

– Ты что же, полагаешь, что мы должны проиграть эту войну? – удивился Толио.

Реда как прорвало:

– А что, по твоему, я должен иметь против этих проклятых японцев? Ты думаешь, я опечалюсь, если они удержат вот эти джунгли? А какая мне польза от того, что Каммингс получит еще одну звезду на погоны?

– А что генерал Каммингс? Он хороший человек, – вмешался Мартинес.

– Хороших офицеров не бывает вообще, – убежденно заявил Ред».

В черном сообществе повсеместно наблюдалось безразличное, а порой и враждебное отношение к войне, несмотря на попытки негритянских газет и лидеров воздействовать на патриотические чувства чернокожего населения. В своей книге «Восставшие против войны» Л. Уиттнер приводит следующее высказывание чернокожего журналиста:

«Негр… раздражен, обижен, к войне относится с безразличием. «За что воевать? – спрашивает он. – Эта война для меня ничего не значит. Если мы выиграем, то я опять проиграю. Так что?»»

Один чернокожий офицер, находясь дома в отпуске, рассказывал друзьям в Гарлеме, что, участвуя в сотнях разговорах с солдатами-неграми, он убедился в полном отсутствии у них какой-либо заинтересованности в этой войне.

Учащийся колледжа для черных заявил своему преподавателю:

«В армии нас дискриминируют. Во флоте допускают лишь к работе на кухне. Красный Крест отказывается принимать нашу кровь. Работодатели и профсоюзы отвергают нас. Линчевания продолжаются. Мы лишены элементарных гражданских прав, нас всячески унижают и оплевывают. Что еще смог бы сделать Гитлер?»

Уолтер Уайт, руководитель НАСПЦН, повторил эти слова, выступая на Среднем Западе перед аудиторией в несколько тысяч человек; он полагал, что собравшиеся осудят высказывание учащегося.

«К моему удивлению и страху, – вспоминал Уайт, – присутствующие встретили процитированные слова взрывом аплодисментов, и потребовалось 30 или 40 секунд, чтобы успокоить собравшихся».

В январе 1943 г. в одной из негритянских газет появилась следующая «Молитва призывника»:

О Боже, сегодня
Я отправляюсь на войну:
Сражаться и умирать.
Скажи мне, ради чего?
О Боже, я буду сражаться.
Я не страшусь
Ни немцев, ни япошек,
Мне страшно здесь.
Америка!

Однако организованной негритянской оппозиции войне не существовало. По сути, в стране почти не было организованной оппозиции. Компартия безоговорочно выступала в поддержку военных действий. Социалисты раскололись, будучи не в состоянии ясно определить свою позицию по отношению к войне.

Против нее выступили лишь несколько небольших групп анархистов и пацифистов. Международная женская лига за мир и свободу заявила:

«…война между народами, классами или расами не в состоянии навсегда уладить конфликты либо залечить нанесенные ими раны».

Газета «Католик уоркер» писала:

«Мы по-прежнему пацифисты».

Трудности, сопровождавшие абстрактные призывы к «миру» в мире капитализма, коммунизма и фашизма с их динамичными идеологиями и агрессивными действиями, беспокоили некоторых пацифистов. Они начали говорить о «революционном ненасилии». А. Дж. Маст, член Братства примирения, позднее сказал:

«На меня не произвел впечатления сентиментально-добродушный пацифизм начала столетия. Тогда люди полагали, что стоит им сесть и мило потолковать о мире и любви – и они решат все проблемы на свете».

Мир переживал революцию, и Маст понимал: всем противникам насилия необходимо действовать по-революционному, но без применения силы. Движению революционного пацифизма следовало

«наладить действенные контакты с угнетенными группами населения и меньшинствами, такими как негры, издольщики, индустриальные рабочие».

Только одна организованная группа социалистов безоговорочно выступила против войны – Социалистическая рабочая партия. Закон о шпионаже, принятый в 1917 г., продолжал действовать в отношении книг, а в военное время применялся и к некоторым публичным заявлениям. Однако в 1940 г., когда Соединенные Штаты еще не начали воевать, Конгресс принял закон Смита, в который вошли статьи прежнего Закона о шпионаже, запрещавшие всякие устные или письменные высказывания, побуждающие к отказу от воинской службы, в том числе и в мирное время. Закон Смита также квалифицировал как уголовное преступление призывы к свержению законного правительства силой, присоединение к любой группе или организации, выступающей с такими призывами, а также любые публикации, содержащие подобные идеи. В 1943 г. в Миннеаполисе 18 членов Социалистической рабочей партии были осуждены за принадлежность к организации, идеи которой, выраженные в ее Декларации принципов и в «Манифесте Коммунистической партии», подпадали под действие закона Смита. Все они получили сроки лишения свободы, а Верховный суд отказался рассматривать апелляцию.

Были слышны немногие голоса, утверждавшие, что подлинная война происходит внутри каждого государства. В начале 1945 г. журнал «Политикс», издававшийся в военные годы Дуайтом Макдоналдом, опубликовал статью французского рабочего-философа Симоны Вайль, в которой говорилось:

«Какой бы ярлык ни украшал маску – будь то фашизм, демократия или диктатура пролетариата, – нашим главным противником был и остается Аппарат: бюрократия, полиция, военные. Наш подлинный враг – не тот, кто находится по другую сторону границы или поля битвы, а тот, кто объявляет себя нашим защитником и превращает нас в своих рабов. Как бы ни складывались обстоятельства, наихудшее предательство – подчинить себя этому Аппарату и, ему в угоду, растоптать в себе самом и в других все человеческие ценности».

Между тем значительная часть населения США оказалась мобилизована, чтобы вести войну в составе вооруженных сил или на гражданской службе, и американцы все глубже и глубже погружались в военную атмосферу. Опросы общественного мнения показывали, что большинство солдат выступает за сохранение призыва и в послевоенный период. Ненависть к врагу, в особенности к японцам, получила широкое распространение. Сказывались и расистские предубеждения. Сообщая о битве с японцами за остров Иводзима, журнал «Тайм» писал:

«Простой нерассуждающий япошка невероятно темен. Быть может, он и человек. Однако ничто… не указывает на это».

Итак, существовала благоприятная почва для массового одобрения самых жестоких бомбардировок гражданского населения в истории войн – воздушных налетов на немецкие и японские города. Кто-то, возможно, скажет, что эта всеобщая поддержка и делала войну «народной». Но если под «народной войной» понимать войну народа против агрессора, оборонительную войну – за сохранение человеческих ценностей, а не привилегий правящей верхушки, войну против немногих, – то тактика массированных воздушных атак на немецкое и японское гражданское население полностью опровергает данное утверждение.

[ZHAN]

Воюя с Эфиопией, Италия бомбила селения. Германия и Италия разрушали с воздуха мирные объекты во время гражданской войны в Испании. В начале Второй мировой войны немецкие самолеты бросали бомбы на голландский Роттердам, английский Ковентри и на другие города. Рузвельт назвал это

«бесчеловечным варварством, противоречащим всякому представлению о гуманности».

Но эти немецкие бомбардировки кажутся куда менее значительными по сравнению с налетами английской и американской авиации на города Германии.


В январе 1943 г. на конференции в Касабланке союзники договорились о проведении широкомасштабных воздушных атаках с целью

«разрушения и нарушения функционирования германской военной, индустриальной и экономической системы и подрыва морали немецкого народа до такой степени, что его готовность к вооруженному сопротивлению будет решительно ослаблена».

Так начались массированные бомбардировки: тысячи самолетов совершили налеты на Кёльн, Эссен, Франкфурт, Гамбург. Англичане летали по ночам, даже не стараясь делать вид, будто их целью являются «военные» объекты, американцы предпочитали дневное время и уверяли, что бомбят конкретные цели, хотя при бомбежках с больших высот ни о какой точности не могло быть и речи.

Пиком этого воздушного террора явилось нападение на Дрезден в начале 1945 г. Ужасающий жар, вызванный взрывами бомб, создал вакуум, в который быстро устремилось пламя; чудовищная огненная буря бушевала по всему городу. Погибло более 100 тыс. жителей Дрездена. (Уинстон Черчилль в своих военных мемуарах ограничился следующим описанием этого эпизода: «В последний месяц мы совершили массированный воздушный налет на Дрезден, который являлся важным центром коммуникаций германского Восточного фронта».)

Бомбардировки японских городов продолжали ту же стратегию массированных ударов с целью подрыва морального духа гражданского населения. Один ночной налет на Токио с применением зажигательных бомб унес 80 тыс. жизней. Шестого августа 1945 г. в небе над Хиросимой появился один-единственный американский самолет, сбросивший первую атомную бомбу. Результат: более 100 тыс. погибших на месте и десятки тысяч медленно умирающих от облучения. Погибли и 12 американских морских летчиков, находившихся в то время в тюрьме Хиросимы, – факт, который, по словам автора работы «Разрушенный мир» историка М. Шервина, правительство США официально так и не признало. Через три дня атомная бомба была сброшена на Нагасаки: погибло около 50 тыс. человек.

Эти жестокости оправдывали тем, что благодаря им якобы быстрее закончилась война и отпала необходимость прямого вторжения в Японию. Как уверяло правительство, подобное вторжение неизбежно привело бы к огромным людским потерям: не менее миллиона человек, по оценкам госсекретаря Джеймса Бирнса; Трумэн, сославшись на генерала Джорджа Маршалла, называл цифру в полмиллиона. (Когда годы спустя были опубликованы документы Манхэттенского проекта по созданию атомной бомбы, стало известно, что Маршалл требовал заранее предупредить японцев о характере бомбы, чтобы гражданское население было заблаговременно эвакуировано и удар пришелся бы только по военным объектам.) Оценки возможных потерь при вторжении были далеки от реальных и, по-видимому, просто придуманы, чтобы оправдать бомбардировки, которые, когда стали известны их последствия, приводили в ужас все больше и больше людей.

К августу 1945 г. Япония находилась в отчаянном положении и уже выражала готовность капитулировать. Вскоре после войны военный обозреватель Хэнсон Болдуин писал в «Нью-Йорк таймс»:

«Когда в Потсдаме 26 июля выдвинули требование о безоговорочной капитуляции, противник с военной точки зрения находился в безнадежном стратегическом положении. Такова была ситуация, когда мы стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки. Была ли в этом необходимость? Сказать утвердительно, конечно, нельзя, но ответ почти наверняка будет отрицательным».

Американская служба стратегических бомбардировок авиацией стратегического назначения, созданная военным министерством США в 1944 г. для изучения результатов воздушных налетов, опросила после капитуляции Японии сотни гражданских и военных должностных лиц этой страны и представила подробный отчет о своих изысканиях. В нем, в частности, указывалось:

«Основываясь на детальном рассмотрении всех имеющихся фактов и на показаниях оставшихся в живых японских руководителей, Служба полагает, что безусловно к 31 декабря 1945 г., а по всей вероятности, до 1 ноября 1945 г. Япония капитулировала бы при любых обстоятельствах: не понадобилось бы ни атомных бомбардировок, ни вступления в войну России, ни планирования или рассмотрения вопроса о вторжении».

Но могло ли американское руководство знать это в августе 1945 г.?

Вне всякого сомнения. Взломав японский шифр, американцы перехватывали японские донесения. Из телеграмм было известно, что японский посол в Москве получил указание добиваться мирных переговоров с союзниками. Руководители Японии заговорили о капитуляции еще за год до этого, и сам император с июня 1945 г. советовал искать приемлемую альтернативу борьбе до конца. Министр иностранных дел Сигенори Того 13 июля направил послу в Москве телеграмму:

«Безоговорочная капитуляция – единственное препятствие к миру».

После тщательного изучения относящихся к делу исторических документов М. Шервин пришел к выводу:

«Раскрыв японский шифр еще до войны, американские спецслужбы могли передавать (и передавали) все расшифрованные послания президенту, но это никак не сказалось на усилиях, направленных на окончание войны».

Если бы только американцы не настаивали на безоговорочной капитуляции, т. е. если бы они приняли единственное условие японской стороны – сохранение за императором, этой священной для японцев личностью, его престола, – Япония согласилась бы прекратить военные действия.

Так почему же Соединенные Штаты не сделали этого небольшого шага навстречу, который мог спасти американские и японские жизни? Не потому ли, что уже нельзя было отказаться от испытания атомной бомбы, стоившей стольких денег и усилий?

По словам генерала Лесли Гроувса, руководителя Манхэттенского проекта, механизм был запущен и Трумэн не мог его остановить. Или, быть может, прав британский ученый П.М.С. Блэкетт, утверждавший в книге «Страх, война и бомба», что американцы торопились сбросить бомбу до того, как в войну с Японией вступят русские?

По секретному соглашению русские (не сражавшиеся с Японией) должны были объявить ей войну через 90 дней после прекращения боевых действий в Европе, что произошло 8 мая. Таким образом, 8 августа русским надлежало объявить войну Японии. Но 6 августа была сброшена первая атомная бомба на Хиросиму, на следующий день после 8 августа еще одна, на Нагасаки; японцы сложили оружие и капитулировали перед Соединенными Штатами, а не перед русскими, и после войны именно США оккупировали Японию.

Другими словами, Блэкетт утверждает, что атомная бомбардировка была «первой крупной операцией в холодной дипломатической войне с Россией». Британцу вторит американский историк Г. Алпровиц в работе «Атомная дипломатия». Он ссылается на запись в дневнике министра военно-морского флота Джеймса Форрестола от 28 июля 1945 г., в которой говорится, что государственный секретарь Дж. Бирнс «стремится во что бы то ни стало покончить с японскими делами, прежде чем в войну вступят русские».

По этому поводу Трумэн сказал:

«Мировое сообщество отметит, что первая атомная бомба была сброшена на Хиросиму, военную базу. Мы хотели в этом первом налете по мере возможности избежать жертв среди гражданского населения».

Это заявление было абсурдным. Из 100 тыс. убитых в Хиросиме почти все являлись гражданскими лицами. Как отметила в своем отчете Американская служба стратегических бомбардировок:

«Хиросима и Нагасаки были выбраны в качестве целей из-за высокого уровня концентрации производства и плотности населения».

Бомбардировка Нагасаки, судя по всему, планировалась заранее, и никто впоследствии не смог толком объяснить, зачем понадобилось сбрасывать вторую атомную бомбу. Быть может, это произошло потому, что первая была урановая, а вторая – плутониевая? Быть может, подвергшиеся воздействию радиации жители Нагасаки – это всего лишь научный эксперимент?

По мнению М. Шервина, среди погибших в Нагасаки, вероятно, были и американские военнопленные. Он приводит адресованное военному министерству донесение размещавшегося на острове Гуам штаба стратегической авиации армии США от 31 июля:

«По имеющимся данным, не подтвержденным воздушной фотосъемкой, лагерь союзнических военнопленных находится в одной миле к северу от центра Нагасаки. Повлияет ли это на выбор цели для операции «Сентерборд»? Просим немедленно ответить».

Ответ на запрос гласил:

«Ранее выбранные цели для операции «Сентерборд» остаются прежними».

Слов нет, война после этого быстро закончилась. Италию разгромили годом ранее. Только что безоговорочно капитулировала Германия, сокрушенная главным образом войсками Советского Союза на Востоке, которым помогали союзные армии на Западе. И вот теперь капитулировала Япония. Фашистские державы повсюду были уничтожены.

Но как быть с фашизмом – как идеей и реальностью? Исчезли ли его основные составляющие элементы: милитаризм, расизм, империализм? Или же они вошли в уже отравленные плоть и кровь победителей?

Революционный пацифист А. Дж. Маст еще в 1941 г. предсказывал:

«После войны проблема возникнет уже с победителем. Ведь, по его мнению, он только что убедительно доказал: война и сила дают плоды. Кто теперь преподаст ему урок?»

Победителями стали Советский Союз и Соединенные Штаты Америки (но также Англия, Франция и националистический Китай, однако они были гораздо слабее). Оба государства – без свастик, гусиного шага и официально провозглашаемого расизма, но под прикрытием идей «социализма», с одной стороны, и «демократии» – с другой, – приступили к созданию собственных империй или сфер влияния. Они начали соперничество за господство над миром и создание военной машины куда более мощной, чем та, что когда-либо имели фашистские страны; они определяли судьбы куда большего количества государств, чем когда-то Гитлер, Муссолини и Япония. Для укрепления собственной власти оба главных победителя стремились также поставить под контроль собственное население: в Советском Союзе использовали методы довольно грубые, в Соединенных Штатах действовали гораздо тоньше.

Война не только позволила Америке занять доминирующие позиции в значительной части мира, но и создала благоприятные предпосылки для эффективного контроля в стране. Безработица, экономический спад и всеобщий хаос, лишь частично смягченные в ходе осуществления Нового курса, были преодолены с помощью еще большего хаоса, именуемого войной. Она позволила фермерам поднять цены на свою продукцию, увеличить зарплату работникам, повысить общее благосостояние значительной части населения и в итоге приглушить недовольство, грозившее в 30-х гг. серьезными волнениями.

По словам Л. Уиттнера, «война омолодила американский капитализм».

Существенно вызросли и прибыли корпораций: с 6,4 млрд. долл. в 1940 г. до 10,8 млрд. долл. в 1944 г. На долю рабочих и фермеров пришлось вполне достаточно, чтобы они почувствовали, что существующая система их устраивает.

Правительство усвоило давний урок: война решает проблему контроля. Чарлз Э. Уилсон, президент «Дженерал электрик корпорейшн», был так доволен ситуацией, сложившейся в годы битв, что предложил сохранить альянс между бизнесом и военными с целью поддержания «перманентной военной экономики».

Так и произошло. Когда с окончанием военных действий уставшие американцы с надеждой ожидали демобилизации и разоружения, администрация Трумэна (Рузвельт умер в апреле 1945 г.) постаралась создать атмосферу кризиса и холодной войны. Конечно, соперничество с Советским Союзом было вполне реальным. Эта страна вышла из войны с разрушенной экономикой, потеряв 20 млн. погибшими, но удивительно быстро восстанавливалась, наращивала промышленное производство и военную мощь. Администрация Трумэна, однако, изображала СССР не просто как соперника, а как непосредственную угрозу.

В некоторых кинофильмах, демонстрировавшихся за рубежом и внутри страны, нагнетался страх и антикоммунистическая истерия. Такая обстановка способствовала постепенному увеличению военного бюджета, а оборонные заказы стимулировали производство. Подобная политика позволила действовать агрессивнее за границей и жестче у себя дома.

Революционные движения в Европе и Азии объяснялись американской общественности экспансионистскими поползновениями Советского Союза, что воскрешало в памяти былое негодование против агрессии Гитлера.

В Греции, где до войны существовал монархический диктаторский режим правого толка, британская армия сразу же после окончания военных действий разгромила популярный среди населения Национально-освободительный фронт (ЭАМ) левой ориентации. Правая диктатура была восстановлена. В ответ на заключение в тюрьму противников режима и изгнание профсоюзных лидеров со своих постов начало шириться антиправительственное левое партизанское движение. Вскоре в его рядах насчитывалось 17 тыс. бойцов и 50 тыс. активных помощников, которые, пожалуй, имели не менее 250 тыс. сочувствовавших – и это в стране с населением 7 млн. человек. Великобритания заявила, что не в состоянии самостоятельно справиться с мятежом, и попросила американцев вмешаться. Как выразился впоследствии один из чиновников госдепартамента:

«За какой-нибудь час Великобритания передала работу мирового лидера… Соединенным Штатам».

США ответили доктриной Трумэна, которую президент изложил в своей речи в Конгрессе весной 1947 г. В ней Трумэн попросил выделить 400 млн. долл. на военную и экономическую помощь Греции и Турции. По словам президента, США обязаны помочь

«свободным народам, которые сопротивляются попыткам поработить их вооруженным меньшинством или путем давления извне».

В действительности же самое мощное внешнее давление исходило от Соединенных Штатов. Греческие партизаны получали некоторую помощь от Югославии, но не от Советского Союза, руководство которого еще во время войны пообещало Черчиллю свободу рук в Греции, если тот не станет препятствовать СССР распоряжаться в Румынии, Польше и Болгарии. Подобно Соединенным Штатам, Советский Союз, похоже, не был склонен поддерживать революции, которые не мог контролировать.

Как сказал Трумэн, мир «должен выбирать между двумя альтернативными образами жизни». Один основывался «на воле большинства… при наличии свободных институтов», другой же определялся «волей меньшинства… террором и угнетением… и подавлением личных свобод». Кларк Клиффорд, советник Трумэна, предложил тому в своем послании Конгрессу увязать интервенцию в Греции с менее риторическими, но более практическими темами, например с «огромными природными ресурсами Ближнего Востока» (Клиффорд имел в виду нефть), но Трумэн об этом не упомянул.

Соединенные Штаты вмешались в гражданскую войну в Греции, послав туда не солдат, а вооружение и военных советников. За последние пять месяцев 1947 г. США передали правому правительству в Афинах 74 тыс. тонн различного военного имущества и снаряжения, в том числе артиллерийские орудия, пикирующие бомбардировщики и солидные запасы напалма. Двести пятьдесят американских офицеров во главе с генералом Джеймсом Ван Флитом помогали греческой армии на поле боя. Ван Флит инициировал принудительное выселение тысяч греков из домов в сельской местности с целью изолировать партизан и лишить их источников снабжения и поддержки. Такая политика применялась при подавлении народных восстаний повсеместно.

[ZHAN]

Эта помощь позволила к 1949 г. сломить сопротивление восставших, однако США продолжали оказывать греческому правительству экономическую и военную поддержку. В Грецию хлынул инвестиционный капитал от таких компаний, как «Эссо», «Доу кемикэл», «Крайслер», а также от других крупных американских корпораций. Однако в стране, в которой, по словам Ричарда Барнета, автора исследования «Интервенция и Революция», заправляла «особенно жестокая и примитивная диктатура», население по-прежнему голодало, погрязнув в невежестве и нищете.

В Китае к концу Второй мировой войны уже шла полным ходом революция, которой руководили коммунисты, поддерживаемые огромными массами населения. Китайская Красная армия, прежде воевавшая с японцами, теперь сражалась, чтобы свергнуть коррумпированную диктатуру Чан Кайши. Поддерживавшие Чан Кайши Соединенные Штаты к 1949 г. предоставили ему военную помощь на общую сумму 2 млрд. долл. Однако, согласно «Белой книге» о Китае, изданной госдепартаментом, к тому времени правительство Чан Кайши полностью утратило доверие собственных вооруженных сил и народа. В январе 1949 г. коммунистические войска вошли в Пекин, гражданская война закончилась, революционное движение в Китае победило. Впервые за долгую историю этой древней страны в ней было сформировано нечто похожее на народное правительство, свободное от контроля извне.

В послевоенное десятилетие Соединенные Штаты стремились добиться общенационального консенсуса консерваторов и либералов, республиканцев и демократов (исключая радикалов, выступавших против участия США в подавлении революций), сплотив их вокруг политики холодной войны и антикоммунизма. Создать подобную коалицию, скорее всего, мог либеральный президент из демократов, чей агрессивный внешнеполитический курс одобрили бы консерваторы, а программы вспомоществования («справедливый курс» Трумэна) могли бы привлечь либералов. Если бы при этом последние и традиционные демократы – недавняя война была еще свежа в памяти – поддержали также и внешнюю политику противодействия «агрессии», то сложившийся во время Второй мировой войны радикально-либеральный блок был бы ликвидирован. И если бы антикоммунистические настроения сделались достаточно сильными, то либералы смогли бы поддержать репрессивные меры внутри страны, которые в обычные времена выглядели бы как нарушение либеральных традиций терпимости.

В 1950 г. произошло событие, ускорившее формирование либерально-консервативного консенсуса: Трумэн начал необъявленную войну в Корее.

Эта страна, на протяжении 35 лет оккупированная Японией, была освобождена в конце Второй мировой войны и разделена на Северную Корею, которая после установления социалистической диктатуры вошла в советскую сферу влияния, и Южную Корею, правый режим которой относился к американской сфере. Обе Кореи постоянно обменивались взаимными угрозами, а 25 июня 1950 г. северокорейские войска пересекли 38-ю параллель, вторглись в пределы Южной Кореи и стали продвигаться в южном направлении.

Организация Объединенных Наций, где доминировали США, попросила своих членов помочь «отразить вооруженное нападение». Трумэн приказал Вооруженным силам США оказать помощь Южной Корее, и таким образом американские войска стали воинским контингентом ООН. Президент заявил:

«Возвращение к господству силы в международных делах чревато далеко идущими последствиями. Соединенные Штаты будут и впредь защищать господство права».

Противодействуя «господству силы», США за три года интенсивных бомбардировок и артиллерийских обстрелов превратили обе Кореи в груду развалин. Применялся и напалм. Вот как один журналист Би-би-си описывал результаты действия этого горючего вещества:

«Перед нами находилось странное подобие человека, согнувшегося на широко расставленных ногах и с отведенными в стороны руками. На месте глаз у него зияли пустые глазницы, и его тело, видневшееся сквозь висевшие на нем куски обгоревшей одежды, было покрыто сплошной черной коростой, через которую местами проступал желтый гной… Он вынужден был находиться только в вертикальном положении, потому что вместо кожи у него осталась только тонкая, легко разрывающаяся сухая пленка… Я подумал о сотнях виденных мною сожженных дотла селений и ясно себе представил, как выглядят убитые и раненные, число которых по всему корейскому фронту непрерывно возрастало».

В этой войне в Северной и Южной Корее погибло, вероятно, не менее 2 млн. человек, все во имя противодействия «господству силы».

Что же касается принципа господства права, о котором говорил Трумэн, то американские войска явно выходили за его рамки. Резолюция ООН призывала «отразить вооруженное нападение и восстановить мир и безопасность в регионе». Однако, отбросив северокорейцев за 38-ю параллель, американцы не остановились, а продвинулись дальше на север, вплоть до реки Ялуцзян на границе с Китаем, что спровоцировало китайцев на вступление в войну. Китайские армии устремились к югу. Боевые действия у 38-й параллели продолжалось до 1953 г., когда после мирных переговоров была восстановлена прежняя граница между Северной и Южной Кореей.

Корейская война мобилизовала либеральное общественное мнение в поддержку войны и президента. Создалась коалиция, необходимая для продолжения интервенционистской политики за рубежом и милитаризации экономики в стране. Это означало трудности для тех радикальных критиков, кто оказался вне альянса. Как отмечал А. Хэмби в книге «За пределами Нового курса», корейскую войну поддержали такие издания, как «Нью рипаблик» и «Нейшн», а также Генри Уоллес, кандидат от созданной левой коалицией Прогрессивной партии Америки (ППА) и соперник Трумэна на президентских выборах 1948 г. Либералам не нравился сенатор Джозеф Маккарти, развернувший кампанию преследования коммунистов, которых он находил даже в либеральных кругах, однако корейская война, по словам Хэмби, «дала маккартизму новую путевку в жизнь».

В тяжелые 30-е и в период войны против фашизма влияние левых резко возросло. Количество действительных членов Компартии было относительно невелико – вероятно, не более 100 тыс., – но она пользовалась серьезным влиянием в профсоюзах, объединявших миллионы трудящихся, среди творческих работников и бесчисленного количества простых американцев, которых провал капиталистической системы в 30-х гг. побудил благосклонно посмотреть на коммунизм и социализм. Следовательно, если истеблишмент после Второй мировой войны хотел укрепить в стране капитализм и добиться согласия в поддержку американской империи, ему было необходимо ослабить и изолировать левых.

Двадцать второго марта 1947 г. спустя две недели после изложения согражданам своей доктрины в отношении Греции и Турции, президент Трумэн подписал исполнительный приказ № 9835, согласно которому следовало выявлять «нелояльных личностей, проникших» в правительственные структуры США. В своей книге «50-е годы» Д. Миллер и М. Новак пишут:

«Хотя Трумэн впоследствии и жаловался на «мощную волну истерии», захлестнувшую нацию, его чрезмерное усердие в борьбе с коммунизмом в стремлении обезопасить Соединенные Штаты от внешних и внутренних угроз во многом способствовало появлению этой самой истерии. С момента опубликования в марте 1947 г. его программы безопасности и до декабря 1952 г. расследование было проведено в отношении 6,6 млн. американцев. Не было раскрыто ни одного случая шпионажа, хотя около 500 человек уволили с сомнительной формулировкой: «за недостаточную лояльность». Расследования велись на основании секретных сведений, полученных от тайных и часто оплачиваемых информаторов, без участия судей и присяжных. Несмотря на отсутствие доказательств какой-либо подрывной деятельности, широкомасштабная официальная охота на «красных» заставила население поверить, будто правительственные органы буквально кишат шпионами. Консервативная и трусливая реакция захлестнула страну. Американцы твердо уверовали в необходимость абсолютной безопасности и сохранения установленного порядка».

События в мире после войны помогли заручиться общественной поддержкой антикоммунистического крестового похода внутри страны. В 1948 г. Компартия Чехословакии изгнала из правительства всех, кто не был коммунистом, и установила в стране свою собственную власть. В том же году Советский Союз организовал блокаду Берлина, который представлял собой город хотя и находившийся под совместной оккупацией союзников, однако изолированный в пределах советской оккупационной зоны в Восточной Германии. Это вынудило американцев осуществлять снабжение своей части Берлина по воздушному мосту. В 1949 г. коммунисты победили в Китае, а Советский Союз взорвал свою первую атомную бомбу. В 1950 г. началась корейская война. Все это преподносилось американцам в качестве доказательств наличия всеобщего коммунистического заговора.

Не рекламируемыми столь громко, как очередные победы коммунистов, но не менее тревожными для правительства США были все более настойчивые требования колониальных народов, добивавшихся независимости. Ширились революционные движения: в Индокитае против французов, в Индонезии против голландцев; на Филиппинах произошло вооруженное восстание против Соединенных Штатов.

В Африке недовольство выражалось в форме забастовок. Б. Дэвидсон в книге «Да придет свобода» сообщает о самой длительной (160 дней) зафиксированной в истории континента стачке, которую в 1947 г. устроили 19 тыс. железнодорожных рабочих и служащих Французской Западной Африки. В послании губернатору отразился новый воинственный настрой бастующих.

«Открывайте ваши тюрьмы, – писали они, – готовьте ваши пулеметы и пушки, но, если наши требования не будут выполнены, мы все равно в полночь на 10 октября объявим всеобщую забастовку».

За год до этих событий в Южной Африке 100 тыс. горняков золотодобывающих шахт прекратили трудиться, требуя ежедневной оплаты труда в размере не менее 10 шиллингов (около 2,5 долл.). То было самое грандиозное выступление за всю южноафриканскую историю, которое удалось подавить лишь военной силой. В 1950 г. в Кении состоялась всеобщая забастовка против нищенской оплаты труда.

Таким образом, в качестве угрозы правительству США и американским деловым интересам воспринималась не только советская экспансия. Фактически, в Китае, Корее, Индокитае и на Филиппинах развивались собственные коммунистические движения, происхождение которых нельзя было объяснить подстрекательством со стороны Москвы. В мире поднималась общая волна антиимпериалистических выступлений; чтобы ее сдержать, требовались неимоверные усилия Соединенных Штатов и прежде всего национальное согласие в вопросе милитаризации бюджета и в деле подавления внутренней оппозиции по отношению к подобного рода внешней политике. Трумэн и либералы в Конгрессе стали добиваться этого согласия, используя исполнительный приказ, предписывавший всем государственным чиновникам давать клятву верности, а также карательные возможности министерства юстиции и антикоммунистическое законодательство.

В сложившейся обстановке сенатор от штата Виконсин Дж. Маккарти смог пойти еще дальше, перещеголяв даже Трумэна. Выступая в начале 1950 г. в городе Уилинг (Западная Виргиния) перед членами Женского республиканского клуба, он, потрясая над головой пачкой каких-то бумаг, воскликнул:

«Здесь у меня в руке список из 205 имен людей, о которых госсекретарю стало известно как о членах Компартии, но которые, тем не менее, продолжают работать и определять политику государственного департамента».

На следующий день на собрании в Солт-Лейк-Сити Маккарти говорил уже о наличии у него списка на 57 коммунистов (количество менялось), служащих в госдепартаменте. Вскоре Маккарти пришел в сенат с фотокопиями примерно сотни личных досье сотрудников внешнеполитического ведомства, проходивших проверку лояльности. Дела были трехлетней давности и большинство лиц, на которых они заводились, в этом учреждении уже не служили. Однако Маккарти все-таки стал приводить выдержки из досье в качестве примеров, на ходу что-то изобретая, добавляя от себя и произвольно изменяя содержавшиеся в них сведения. «Либерал», например, превратился у него в человека «с коммунистическими наклонностями», а «активный попутчик» в «активного коммуниста» и т. д.

Подобным образом сенатор действовал на протяжении последующих нескольких лет. В качестве председателя постоянного подкомитета по расследованиям сенатского Комитета по вопросам деятельности правительственных учреждений он расследовал информационную программу госдепартамента, работу его радиостанции «Голос Америки» и заокеанских библиотек, где имелись книги авторов, которых Маккарти считал коммунистами. Государственный департамент запаниковал и направил целый поток директив в свои библиотеки по всему миру. Было изъято 40 книг, в том числе «Избранные сочинения Томаса Джефферсона» (под редакцией Ф. Фонера) и «Детский час» Лилиан Хеллман. Некоторые произведения были сожжены.

Маккарти становился все более самонадеянным. Весной 1954 г. он инициировал слушания с целью расследования предполагаемой подрывной деятельности среди военных. Когда же Маккарти начал нападать на генералов за их якобы недостаточно твердое отношение к подозреваемым коммунистам, то это в равной степени возмутило и республиканцев, и демократов, и в декабре того же года сенат подавляющим большинством голосов указал Маккарти «на поведение… недостойное члена сената Соединенных Штатов». В принятой резолюции не упоминалось о его антикоммунистической лжи и преувеличениях; внимание в ней было сосредоточено на незначительных проступках: его отказе явиться в сенатский подкомитет по привилегиям и выборам, а также грубом обращении с одним армейским генералом во время слушаний.

В то самое время, когда сенат осуждал Маккарти, Конгресс принимал целый пакет антикоммунистических законопроектов. Либерал Губерт Хэмфри предложил поправку к одному из них, объявлявшему Компартию США вне закона. Он заявил:

«Я не намерен быть полупатриотом… Или сенаторы признают Коммунистическую партию тем, чем она является, или же они будут продолжать спотыкаться о юридические формальности и тонкости».

Либералы в правительстве сами прилагали усилия к тому, чтобы исключать, преследовать, увольнять и даже сажать в тюрьму коммунистов. Маккарти просто зашел слишком далеко, атакуя не только коммунистов, но и либералов и тем самым угрожая либерально-консервативной коалиции, имевшей важное значение. Например, Линдон Джонсон, руководитель сенатского меньшинства, работал не только над тем, чтобы резолюция, порицающая Маккарти, прошла, но и над тем, чтобы в документе упоминалось лишь «поведение… недостойное члена сената Соединенных Штатов», не касаясь его воинствующего антикоммунизма.

Дж. Ф. Кеннеди занял осторожную позицию по проблеме, не высказываясь против сенатора (он не участвовал в голосовании по резолюции и никогда впоследствии не говорил, как бы проголосовал сам). Утверждение Маккарти о том, что «красные» победили в Китае только благодаря недостаточно твердой позиции американского правительства по отношению к коммунизму, почти соответствовало взглядам Кеннеди, которые он высказал в палате представителей в январе 1949 г. после взятия китайскими коммунистами Пекина. Кеннеди, в частности, сказал:

«Господин председатель, в конце недели мы узнали о масштабах катастрофы, постигшей Китай и Соединенные Штаты. Ответственность за провал нашей внешней политики на Дальнем Востоке целиком и полностью ложится на Белый дом и государственный департамент. Постоянные требования, чтобы помощь не предоставлялась до тех пор, пока не будет сформировано коалиционное правительство с участием коммунистов, стало сокрушительным ударом для национального правительства.

Наши дипломаты и их советники, все эти Латтиморы и Фэрбенки [оба были специалистами в области китайской истории: Оуэн Латтимор являлся любимым объектом нападок Маккарти, Джон Фэрбенк – профессором Гарвардского университета], были до такой степени озабочены несовершенством демократической системы в Китае, пережившем 20-летнюю войну, и рассказами о коррупции в высших эшелонах власти, что совершенно упустили из виду нашу громадную заинтересованность в некоммунистическом Китае… Палата представителей должна теперь принять ответственные меры и не допустить, чтобы сокрушительная волна коммунизма захлестнула всю Азию».