Краткая история Австралии

[ZHAN]

Лейбористы не смогли ни сохранить рабочие места, ни защитить безработных. Существующие благотворительные учреждения и мероприятия потонули в море массовой безработицы. Правительства штатов прибегли к нормированию потребления и выдаче талонов. Некоторые вынуждали единственных кормильцев семьи работать лишь за скудное пособие, а мужчин-холостяков посылали на работу в сельские трудовые лагеря, где они представали меньшую опасность. Городские жители, которым стала не по карману арендная плата, были в любом случае готовы уехать из города в буш в поисках случайной работы или подаяния на попутных машинах или садясь на ходу в поезда, но так или иначе покидая города. На пустырях и берегах рек возникали лачужные поселки, обитатели которых постоянно менялись.

По мере того как жертвы межвоенной депрессии лишались своих домов, на пустырях возникали лачужные поселки. В этом импровизированном жилище, построенном на территории мельбурнского дока, цистерна для воды служит печкой, а части кроватей — изгородью (Департамент социальных служб штата Виктория)

Разрыв между числом безработных и числом трудоустроенных был поразительной особенностью переписи 1933 г., показавшей, что безработный мужчина в среднем не имел работы в течение двух лет. Великая депрессия усугубила неравенство в степени благосостояния и доходах населения. Тем, кто нуждался, сочувствовали, и их же отвергали. Их жалели и боялись.

Длительная безработица сказывалась на социальных отношениях и семейных узах, подрывала доверие людей друг к другу и их возможности. Депрессия породила литературу и искусство, отразившие экстремальную ситуацию в стране в духе мрачного реализма; возникали образы мужчин и женщин, выброшенных за борт жизни неумолимыми силами, лишенных чувства человеческого достоинства из-за постоянных унижений и погрузившихся в ступор из-за голода.

Тем не менее не все впали в отчаяние, и многие стремились к активным действиям. Эту часть населения объединило Движение безработных, сформированное в 1930 г. Коммунистической партией. Коммунисты начали с организации демонстраций у пригородных распределительных пунктов и возглавляли марши к государственным учреждениям в столицах штатов, но их разгоняли, а лидеров арестовывали. В конце 1933 г. национальную партийную конференцию пришлось отложить, поскольку большинство делегатов оказались за решеткой.

Следующей кампанией Движения безработных стала организация протестов против выселения. Сплачивая местных жителей, Движение стремилось убедить землевладельцев не выбрасывать своих арендаторов на улицу. Активисты Движения пытались направлять недовольство сезонных рабочих и организовать жителей лачуг. Вся эта деятельность носила эпизодический характер, ее трудно было вести систематически, к тому же 30 тыс. номинальных членов Движения численно значительно превосходили 2 тыс. коммунистов, сосредоточенных на доктринальных спорах и внутрипартийных конфликтах. Но, как сказал один из активистов,

«нам надо выразить свою позицию. Действуйте. Не смиряйтесь».

Экономические и социальные потрясения начала 1930-х годов вызвали к жизни и политические проблемы, создавшие напряжение в демократических институтах страны. Как левые, так и правые считали, что правительство не справляется. С точки зрения коммунистов, государство было инструментом классового господства. Они считали, что политики-лейбористы и руководители профсоюзов в условиях капиталистического кризиса оказались вынужденными сбросить маску выразителей интересов рабочих и показать свое истинное лицо предателей трудящихся. Последователи Джека Ланга соединили возмущение богатством и привилегиями с агрессивным национализмом, обличая британских держателей облигаций и международный финансовый капитал.

«Ланг более велик, чем Ленин», — провозгласил коммунист, бывший секретарь рабочего совета Нового Южного Уэльса, а его сторонники ждали от «сильного парня» противодействия банкирам.

Консерваторы, с другой стороны, считали парламент говорильней своекорыстных тунеядцев, видели в лейбористах нерешительность и неспособность управлять страной, а в Ланге — опасного демагога.

Нежелание правительства Скалина провести сокращение расходов, разговоры об отказе от выплаты долга и неспособность справиться с коммунистической агитацией среди безработных — все это привело к мобилизации правого крыла. Она началась в 1930 г., когда видные деятели через голову политических партий выступили с призывом о создании программы объединения, которая привела бы в порядок дела страны. Предлагавшееся ими решение чрезвычайных проблем, прежде всего за счет создания прозрачной финансовой системы и самопожертвования, представляло консервативный образ действий в виде бесспорного выражения здравого смысла, а исполнение долговых обязательств рассматривало как вопрос национальной чести. Неприятие политики стало характерной особенностью политической жизни в стране, где демократия была принудительной, а власть осуществлялась на трех уровнях.

Отчасти раздражение было вызвано расширением власти федерального правительства за счет полномочий штатов. Переезд национального парламента в 1927 г. в далекую Канберру стал своеобразным символом того, насколько законодатели оторвались от своих избирателей. Западная Австралия, которая ощущала себя особенно забытой правительством на другом конце континента, даже проголосовала в 1933 г. за выход из Австралийского Союза. Было немало недовольных и концентрацией всей деятельности в столицах штатов, что в удаленных районах вызвало к жизни сепаратистское Новое движение штатов.

Всеавстралийская лига, самая большая организация страны, насчитывавшая 100 тыс. членов, взяла открыто антиполитический курс, пытаясь добиться хотя бы иллюзорного консенсуса. Оставаясь внешне непартийной организацией, Лига соединила свои усилия с национальной партией и образовала Партию единой Австралии, получив за свою поддержку места в правительстве, когда в конце 1931 г. эта возродившаяся политическая сила выиграла выборы.

За всей этой электоральной стратегией скрывалась мощная силовая подготовка. Сформированные после войны тайные армии правых воспользовались образованием Движения безработных в качестве сигнала к началу действий. В сельских центрах они разрушали лагеря безработных и выгоняли смутьянов из поселков. В самих городах они разгоняли митинги и преследовали ораторов. Готовность ветеранов противостоять ожидавшимся революционным выступлениям росла, но инициативу наступательных действия взяла на себя Новая гвардия, сформированная в Новом Южном Уэльсе после выборов 1930 г., когда к власти вернулся Джек Ланг. Моторизованные отряды Новой гвардии высадились в рабочих кварталах Сиднея и вступили в борьбу за контроль над улицами.

«Нет ничего более смертоносного, чем ручка кирки» — таков был инструктаж их командира перед решительными действиями.
К счастью, все закончилось лишь синяками.

Самый знаменательный успех Новой гвардии последовал в начале 1932 г. Один из ее офицеров верхом на лошади, взмахом сабли разрезал красную ленточку на открытии моста Харбор-Бридж, опередив премьер-министр Джека Ланга с его ножницами. Это был театральный жест, но он пришелся к месту в то время, когда демагог Ланг позволил себе игнорировать принятый новым федеральным правительством закон о приведении в действие механизма долговых платежей, а уличные беспорядки создавали атмосферу общественной истерии. И когда в мае 1932 г. состоялся многочисленный митинг протеста против смещения Ланга с должности, предпринятого губернатором штата, тот ушел спокойно:

«Надо уходить, я больше не премьер, а свободный человек».

К власти пришла коалиция Партии единой Австралии и аграрной партии, оставив лейбористов Ланга в качестве официальной оппозиции, а официальную Лейбористскую партию без единого места в парламенте Нового Южного Уэльса.

Восстановление экономики началось с роста экспортной торговли и восстановления производства, и тому и другому способствовал низкий курс местной валюты. Состоявшаяся в 1932 г. в Канаде имперская конференция по торговле снизила размер пошлин для британских импортных товаров в обмен на увеличение доступности британских рынков для австралийских товаров. Стабилизировался государственный иностранный долг, в промышленный сектор стал снова поступать частный капитал, вокруг центров металлообрабатывающей промышленности в Новом Южном Уэльсе и Южной Австралии началось значительное строительство. Однако занятость отставала от роста производства, и даже в конце 1930-х годов 10 % рабочих не были трудоустроены. Увеличение заработной платы также шло медленно, и только после того, как восстановилась численность профсоюзов, они смогли внятно предъявить свои требования.

В ходе этих событий безработные превратились в индустриальных бойцов. Большей частью молодые, они смогли устроиться на тяжелую физическую работу в горнодобывающей промышленности, на транспорте, в строительной и тяжелой промышленности, где направили свой организационный пыл на то, чтобы добиваться повышения заработной платы, улучшения условий и безопасности труда. Их прежний опыт сыграл свою роль. Они были бойцами за классовые интересы, увязывая насущные проблемы жизни рабочих с беззаконием капиталистической эксплуатации и порождаемыми ею империализмом, фашизмом и войной. К концу десятилетия коммунисты занимали ведущее положение среди шахтеров, портовых и железнодорожных рабочих и моряков, металлистов и более мелких профессиональных групп. Радикализация профсоюзов стала долговременным следствием Великой депрессии.

Смягчение физических и социальных последствий Депрессии потребовало больше времени. Рождаемость упала до беспрецедентного уровня, иммиграция возобновилась только в конце десятилетия, рост населения замедлился. С другой стороны, младенческая смертность также упала, а здравоохранение улучшилось. Меньшее число детей, большие периоды между родами, более рациональное вскармливание младенцев отразили углубившееся влияние государственных мероприятий и медицины на семью, показали возросшее внимание домохозяек к питанию, гигиене и быту.

В то же время смена привычных ролей в семье, происшедшая во время Депрессии, когда мужчины чаще оставались дома, а женщины работали (поскольку женская занятость восстанавливалась быстрее и характеризовалась большей стабильностью), не сократила домашних обязанностей женщин и не ослабила мужскую приверженность привилегиям главного кормильца.

После войны австралийские феминистки стремились расширить гражданские права. Они настаивали на более широком участии в общественной жизни и на равенстве на рабочих местах. Вместо того чтобы обеспечивать всем взрослым мужчинам заработок, достаточный для всей семьи, — механизм, в котором одна из представительниц Лейбористской партии усмотрела отношение к женщинам и детям как к «придаткам мужчин», — было бы лучше дифференцированно подходить к нуждам домохозяйств и дополнять заработок прямой поддержкой семей со стороны штата. Те, кто выступал за увеличение социального обеспечения, порой использовали жесткую военную риторику. Они сравнивали обстоятельства деторождения с опасностями битвы и взывали к рыцарским чувствам нации воинов. Подчеркивая вклад матерей в развитие страны, они также участвовали в международных форумах, утверждавших принципы всеобщей женской солидарности, и энергично критиковали варварское обращение с женщинами-аборигенками и детьми.

Их усилия, направленные на расширение социального обеспечения, разбились о неприятие консерваторами идеи о повышении налогов и установки профсоюзов на сохранение базового уровня заработной платы. Лишь в Новом Южном Уэльсе в 1927 г. был создан детский фонд, и то в ограниченном масштабе. Великая депрессия вновь вернула внимание к обеспечению занятости мужчин путем более тщательной регламентации типовых рабочих мест и через расширение круга специальностей, на которые запрещалось принимать на работу замужних женщин. В ответ феминистки сконцентрировали свои усилия на требовании равной оплаты труда и организовали кампанию, которая постепенно стала обретать все больше сторонников среди левых профсоюзов. Но, несмотря на это, заработная плата дли женщин удерживалась на уровне, чуть превышающем половину оплаты труда мужчин.

Направления государственной политики оставались неизменными. В то время как другие страны реагировали на неспособность рынка поддерживать жизненный уровень введением новых форм обеспечения социальной помощи, Австралия крепко держалась за порядком устаревшие протекционистские механизмы государства благосостояния получателей заработной платы. Межвоенные трудности, казалось, свели на нет прежние способности страны к нововведениям. А может быть, следование прежним моделям проведения досуга и занятий спортом было свидетельством жизнеспособности старых привычек.

В период Великой депрессии крикет, футбол, скачки и кино продолжали привлекать внимание людей, и вскоре посещаемость этих мероприятий достигла прежнего уровня. Достоинства и крепость духа спортивных кумиров вызывали всеобщий восторг, но самыми прославленными были те, кого предали беспринципные противники. Такими были молодой боксер Лес Дарси, вынужденный в 1916 г. покинуть Австралию, поскольку не записался добровольцем в армию, и умерший после этого через полгода; и гнедой жеребец Фар Лэп, выигравший мельбурнский кубок в 1930 г. и тоже погибший в Америке, по общему мнению, «отравленный янки»; и крикетист Дон Брэдман, игравший на позиции бэтсмена настолько здорово, что англичанам не оставалось ничего другого, как изменить правила крикета, чтобы справиться с Брэдманом во время соревнований «Бодилайн тура» в 1932–1933 гг.

В руководстве страны не хватало сильного лидера. Новый премьер-министр Джозеф Лайонз был непритязательным и добродушным человеком, избегавшим любых конфликтов. Его правительство, сформированное Партией единой Австралии, было каким угодно, но только не единым, и за влияние в нем ожесточенно боролись друг с другом высокопоставленные консерваторы. Один из молодых принципиальных политиков, проработав год в составе правительства, отказался от должности, назвав его

«немощным правительством, действующим в интересах алчущих».

После выборов 1934 г. Аграрную партию приняли обратно в коалицию, что только усугубило разногласия, а появление новых талантливых людей обострило конкуренцию за руководящие посты. Наиболее способным и самым нетерпеливым был Роберт Мензис, мельбурнский адвокат, среди многочисленных достоинств которого скромность явно отсутствовала.

[ZHAN]

Ряд последовавших добровольных отставок отражал неудовлетворенность проводимой политикой. В 1935 г. вынужден был уйти со своего поста Хьюз, после того как опубликовал книгу с критикой внешней политики правительства.

В условиях, когда фашистские режимы в Германии и Италии встали на путь агрессии, австралийское правительство во всем полагалось на Британию, которая с самого начала делала ставку на Лигу Наций и систему коллективной безопасности. Хьюз требовал повышения готовности к войне. Вернувшись в правительство в 1937 г. в качестве министра иностранных дел, он продолжал разоблачать Гитлера и Муссолини. Уступить их территориальным притязаниям, говорил он, равносильно тому, чтобы «бросить голодному тигру пару сандвичей».

Но правительство Лайонза именно этим и занималось. Начиная с вторжения Италии в Эфиопию в 1935 г. и до раздела Чехословакии Германией в 1938 г., политика умиротворения диктаторов, проводимая Австралией, была такой же жалкой, как и политика Британии, отчасти потому, что Австралия всеми силами старалась избежать новой войны, а частично из-за восхищения или симпатии, которые у нее вызывали достижения агрессоров.

«В готовности немецкой молодежи посвятить себя служению государству и его благополучию, — заявил Мензис по возвращении из Германии в 1938 г., — есть что-то поистине возвышенное».

В 1937 г. уже другой министр подал в отставку в знак протеста против торговой политики правительства. Опасаясь, что сокращение австралийских закупок британских товаров может сказаться на статусе наибольшего благоприятствия, которым пользовались австралийские поставщики сырья, правительство ввело новые ограничения на импорт небританского происхождения. В частности, был почти прекращен ввоз текстиля из Японии — страны, в торговле с которой Австралия имела значительный положительный баланс. Японцы отреагировали введением санкций против австралийских поставщиков шерсти.

Эти торговые войны не только привели к сокращению доходов от экспорта, но и обесценили все предыдущие попытки наладить в регионе более тесные взаимоотношения. Все большее число австралийских дипломатов, комментаторов и ведущих представителей бизнеса распознавали признаки возникающего в Азии национализма. Поскольку в иммиграционной политике Австралия никаких уступок не делала, то торговые связи долгое время оставались единственной сферой, способной дать какую-то надежду на региональное сотрудничество. И теперь Австралии противостояла самая мощная и расширяющая свое влияние азиатская страна. К британскому и американскому противодействию Японии добавился еще, пусть и менее значимый для нее, отпор со стороны гайдзинов из колоний.

Наконец в начале 1939 г. Мензис ушел в отставку в знак протеста против отказа правительства от системы социального страхования. Вряд ли эту систему можно было считать радикальной или комплексной, поскольку она покрывало только льготы в медицинском обслуживании и пенсии, но она затрагивала интересы врачей и страховых обществ. Нерешительный премьер-министр умер в следующем месяце, и Мензис быстро занял освободившийся пост, но к этому времени десятилетие господства консерваторов подходило к концу. Неспособность сохранить социальное страхование явилась демонстрацией того парализующего воздействия, которое способны произвести групповые интересы.

Правительство весьма решительно действовало в отношении инакомыслящих. Лейбористская партия, которая все еще не оправилась от раскола, происшедшего в период Великой депрессии, и была безнадежно разделена по вопросам внешней политики на сторонников изоляционизма и антифашистов, не представляла собой эффективной оппозиции. Коммунистические профсоюзы возглавили кампанию протеста против политики умиротворения агрессоров и объявили бойкот Японии после ее вторжения в Китай. После того как докеры отказались грузить железо на корабли, торговля им была свернута, но в ходе обсуждения правительство прикрыло критически настроенную радиостанцию.

Изоляционизм и тенденция к умиротворению перешли с внешнеполитических проблем на иммиграционную политику и культурную жизнь. Правительство Лайонза подвергало цензуре критические публикации о зарубежных диктаторах и разрешило въезд в Австралию лишь небольшому числу беженцев, причем за существенную плату. Специальная квота была установлена для евреев — жертв нацизма. Самым известным критиком фашистского режима был чешский журналист Эгон Киш. В 1934 г. ему не разрешили въехать в Австралию для участия в конференции Движения против войны и фашизма. Тогда он спрыгнул с борта корабля и, добравшись до берега вплавь, добился затем в Верховном суде разрешения проехать по стране.

Несмотря на все попытки правительства закрыться от внешнего мира, происходившие в нем брожение и борьба влияли на Австралию. Во время приезда Киша сформировалась Лига писателей, поставившая своей целью утвердить альтернативную, экспериментальную литературу, такую, которая бы служила человечности. В 1938 г. Лига объединилась с Содружеством австралийских писателей, для того чтобы придать значимость национальному опыту. Из образовавшейся в 1935 г. Лиги за отмену книжной цензуры сформировался Совет гражданских свобод, выступавший против попрания свобод вообще. В противовес созданию в 1937 г. традиционной Академии искусств на основе Королевской хартии Общество современного искусства выбрало современный стиль. Австралийская комиссия радиовещания, созданная в 1932 г., пропагандировала оркестровую музыку и стала форумом для обсуждения текущих событий. В шести старых университетах, где все еще обучались лишь 12 тыс. студентов, проявили себя новые силы. Повсюду в местах приложения творческих сил господствовал прогрессивный настрой и неудовлетворенность устоявшимися ортодоксальными порядками. Пропасть между интеллектуалами и не заслуживающими доверия прагматиками никогда не была шире, чем в это время.

Эти две группы, однако, сошлись вместе, чтобы сформировать политику, регулирующую жизнь людей. Межвоенные годы были лучшим временем для работы экспертов, определявших разумность официальной политики, все еще не обремененной стремлением к консультациям и согласию. Эксперты диктовали решения в области городского планирования, государственного управления, здравоохранения, образования, промышленности и финансов, а к концу 1930-х годов их влияние распространилось на политику в отношении аборигенного населения. К этому времени старое представление об австралийских аборигенах как о примитивной расе устарело, и режим протекции демонстративно сдавал свои позиции.

Общины аборигенов на юго-востоке Австралии создали свои собственные организации, которые подвергли переработке условия протекции и развития и потребовали отмены системы протектората вообще, а также стали искать новые пути развития. Когда в Сиднее 26 января 1938 г. устроили театральную инсценировку высадки губернатора Филлипа в ознаменование 150-й годовщины европейской оккупации, Прогрессивная ассоциация аборигенов отмечала этот день как день траура «по захвату нашей страны белым человеком» и порабощения их народа. Ассоциация призвала положить начало «новой политике, которая обеспечит народу полноценный гражданский статус и равенство».

Спустя неделю эти активисты встретились с премьер-министром и новым министром внутренних дел, которые обратились за советом не к должностным лицам, а к антропологам. На общенациональном совещании высших должностных лиц в 1937 г. была утверждена политика биологической ассимиляции. Антропологи предложили альтернативный подход, замещавший биологию культурой. Культура способна быть одновременно и универсальной, и конкретной: она представляет собой организующее начало для всех народов, но вместе с тем признает особенности каждого из них. Соответственно всякая попытка помочь аборигенам должна быть основана не на навязывании им чуждой практики, а на том, что А.П. Элкин, профессор антропологии в Сиднейском университете и главный консультант правительства, описал как

«помощь им в дальнейшем развитии в соответствии с их собственным культурным укладом».

Таким образом, Элкин призывал к управлению аборигенами на основании знаний антропологии. Он был свидетелем действия такого режима в Папуа, где доброжелательный патернализм защищал местных жителей от эксплуатации со стороны иммигрантов, в отличие от ситуации на подмандатной территории Новой Гвинеи, где плантаторы — мастас — создали кабальные условия труда для аборигенов. Однако обе эти территории служили местом ссылки и приключений для горстки белых мужчин и женщин, в то время как аборигены-австралийцы являли собой оккупированное меньшинство населения, превратившись в чужаков на своей собственной земле.

Признание различия культур по Элкину был небезусловным. Стремясь смягчить жесткие определения расовых возможностей, которые отделяли цивилизованных людей от дикарей, он все же признавал иерархию в расовом развитии: роль антрополога заключалась в том, чтобы научить власти понимать, как можно «поднять примитивные расы вверх по культурной шкале». Он старался разъяснить, насколько разнообразна культура аборигенов, считая при этом, что она слишком хрупка, чтобы выдержать натиск культуры европейцев. По его мнению, те, кто обосновался в новых районах и поселках, уже лишились немалой части своей национальной индивидуальности. Другие антропологи в Северной Австралии, будучи в большей степени обеспокоены контактом аборигенов с белыми, были убеждены, что речь идет об угрозе самому выживанию местного населения.

Тем не менее Элкин не видел другого пути, кроме дальнейшего развития культуры аборигенов. Он подготовил для правительства проект доклада, который был опубликован в начале 1939 г. под названием «Новый курс для аборигенов». В нем ассимиляция провозглашалась государственной политикой. Официальная задача теперь формулировалась как «повышение их статуса до обычных прав гражданина», но этого предполагалось достичь путем расширения практики насильственного изъятия детей аборигенов из их семей. Извращенная логика, которая теперь ужасает всех австралийцев, тогда привела к неисчислимым мучениям аборигенов, а широко распространенные представления о них как о нечистоплотном, нездоровом, нерадивом народе позволяли белым отказывать в гражданских правах аборигенам, принадлежавшим к так называемым «украденным поколениям», и лишали их собственной культуры.

Австралия вступила во Вторую мировую войну, как и в Первую, автоматически. Как только Мензис получил информацию о том, что Британия объявила войну Германии, он счел своим печальным долгом известить сограждан-австралийцев, что их страна «также находится в состоянии войны». На этот раз, однако, добровольцы объявляться не спешили; за три месяца, прошедшие с объявления войны в сентябре 1939 г. только 20 тыс. человек записались во Вторые австралийские имперские войска. Ни Партия единой Австралии, ни лейбористы не одобряли участия в военных действиях. Лондону пришлось надавить на премьер-министра, в переговорах неудачно употребившего фразу «все идет как обычно», чтобы в ноябре добиться отправки дивизии в Британию.

И вновь, в отличие от предыдущей войны, никто из союзников не стремился воевать. Британия и Франция ввязались в конфликт из-за того, что после безуспешных попыток умиротворить фашистских диктаторов, предпринимавших неоднократные агрессивные действия, они наконец сочли необходимым соблюсти свои обязательства перед Польшей после нападения на нее Германии. Но, как заметил Мензис, «никто на самом деле ни черта не думает о Польше», да и она сама была уже потеряна. Италия осталась в стороне, как и Советский Союз, который пошел на циничное соглашение с Германией о разделе Польши.

Пока противники вели на Западном фронте «странную войну», Мензис еще надеялся, что настоящих военных действий можно избежать. Помимо того что ему всегда были свойственны миротворческие устремления, он особенно тщательно заботился о безопасности Австралии. Если в 1914 г. Япония была союзником, то в 1939 г. она стала потенциальным врагом. В межвоенный период обороноспособность Австралии была ослаблена, так как считалось, что залог ее безопасности — Королевский флот. Таким образом британская военно-морская база в Сингапуре приобретала решающее значение, и Мензис настаивал на получении гарантий ее усиления, прежде чем отправить на войну австралийские войска, военно-морские силы и авиационные экипажи.

Когда в Северном полушарии наступила весна 1940 г., немцы начали наступление на Западе и быстро завоевали Францию. К середине года Британия оказалась в одиночестве, атакуемая авиацией врага, поднимавшего самолеты с аэродромов оккупированной им Европы. Списки австралийских добровольцев быстро пополнялись, и две дополнительные дивизии отправились в Северную Африку, где анзаки вновь защищали Египет и Суэцкий канал, на этот раз от итальянских войск в Западной пустыне. Они действовали успешно, но слабость итальянских частей в Африке и Греции привела к вмешательству немецкой армии. В начале 1941 г. Британия решила послать анзаков в Грецию, и это оказалось пагубным: им пришлось очень скоро покинуть эту территорию, а в дальнейшем, при защите Крита, они понесли новые потери. К началу 1941 г. германские войска пересекли Ливийскую пустыню, и началась отчаянная оборона Тобрука. Между тем Гитлер напал на Советский Союз и быстро продвигался на Восток.

Вступление в войну Японии и ее удар по Пёрл-Харбору в конце 1941 г. оправдали худшие опасения Австралии. Попытка Британии защитить Сингапур с помощью своего флота оказалась невозможной: оба дислоцированных там линкора вышли в море и были сразу же выведены из строя. Без поддержки с воздуха оборона Сингапура провалилась, и в феврале 1942 г. возглавлявший ее британский командир сдался. Среди взятых в плен были 16 тыс. австралийских пехотинцев. К этому времени японцы быстро продвигались по цепи островов по направлению к северу Австралии и уже бомбили Дарвин.

Как тогда, так и сейчас австралийцы считают, что были преданы на начальном этапе Второй мировой войны. Подвиги «тобрукских крыс» (так окрестил защитников Тобрука один из вражеских пропагандистов) можно было бы приравнять к героизму, проявленному на высотах Галлиполи, но если первая жертва на службе империи была овеяна славой, то вторая сродни позору.

Мне нечего добавить к слову «Крит»,
Им вероломства боль, измена говорит,
Разгрома эхо, словно колокол, звучит.

Так писал лишившийся иллюзий потомственный скотовод в память о погибшем на Крите друге. Мэри Гилмор, взявшая на себя роль совести нации, нашла способ выразить свои чувства во вдохновенном произведении под названием «Ни один враг не соберет наш урожай». В главном женском журнале она поделилась своим возмущением по поводу падения Сингапура.

Был в каждом сердце черный гнев,
Клялись отмстить, узнав, они,
Что «неприступным» Сингапуром
Покинуты и преданы.

Спустя пятьдесят лет австралийский премьер-министр воззвал к тем же чувствам, выдвигая аргументы в пользу независимой республики.
Еще большую горечь вызывал самообман Австралии. Раньше внешнюю безопасность гарантировала имперская страховка, причем взносы оплачивались жизнями, а не военными расходами, и вдруг страна обнаружила, что срок полиса истек. В первые годы Второй мировой войны отношения между британскими и австралийскими лидерами обострились, тогда как во время Первой мировой войны этого не было. Англофил Мензис открыто критиковал отказ Черчилля консультироваться с ним, а глава британской Форин Офис пренебрежительно отзывался о беспокойстве «антиподов». «Какую безответственную чепуху несут эти австралийцы». Если бы австралийцы знали, что в конце 1941 г. британцы и американцы договорились о том, что необходимо вначале разбить Гитлера, а уж потом беспокоиться о Тихом океане, их гнев был бы еще больше.

Вся эта ругань влияла на армию, в которой не прекращались распри среди командиров, и на население. Правительство объявило Коммунистическую партию вне закона за ее критику войны и осудило шахтеров за забастовку в 1940 г., но ему не удалось свернуть обычный цикл развлечений в стране. Мензис все чаще оказывался под огнем критики.

«Ему и стаей почтовых голубей не по силам руководить», — объявил старый боевой конь Билли Хьюз.

Правительство Мензиса пало в августе 1941 г.

[ZHAN]

Спустя месяц к власти пришла Лейбористская партия под руководством Джона Кэртена. Когда Япония начала в декабре военные действия, правительство Кэртена выступило с собственным объявлением войны. В конце года премьер-министр опубликовал послание, в котором выразился следующим образом:

«Австралия ориентируется на Америку, будучи свободной от угрызений совести в отношении наших традиционных связей с Соединенным Королевством и близости с ним».

В начале 1942 г. он информировал Британию о том, что неудача с обороной Сингапура будет рассматриваться как «непростительное предательство», и настаивал на том, что австралийские войска должны вернуться домой и защищать Австралию, а не Бирму. После падения Сингапура, который Кэртен назвал австралийским Дюнкерком, он объявил «битву за Австралию» и передал австралийские войска под командование США. Ратифицировав в 1942 г. Вестминстерский статут, Австралия подтвердила свою конституционную независимость. Австралийское радио перед выпуском новостей вместо марша британских гренадеров стало передавать гимн «Вперед, прекрасная Австралия».

Все эти поспешные движения, направленные на скорейшее освобождение от подчинения Британии и, вероятно, на создание новой зависимости — теперь от США, составляют содержание яркой национальной легенды. Воздушные налеты японцев на Дарвин, потери флота в австралийских водах и атака Сиднейской гавани возродили страх перед вторжением. Между тем оно не планировалось. Основной удар Япония наносила на севере. Она стремилась занять острова юго-западной части Тихого океана и хотела изолировать Австралию, но не собиралась вторгаться в нее.

Американцы использовали Австралию как региональную базу, но ни они, ни британцы не рассматривали ее как жизненно важный пункт военной стратегии. Проводя свои операции в этом регионе, американцы консультировались с Австралией не больше, чем раньше это делала Британия. Между ними не было каких-то особых отношений. Даже тот факт, что Австралия ратифицировала Вестминстерский статут, объяснялся не столько стремлением к независимости, сколько желанием правительства оставить за собой определенные властные полномочия.

Кэртен передал военный контроль американскому командующему Дугласу Макартуру. Последний, в свою очередь, позаботился о том, чтобы австралийские войска не умалили его славу и не повлияли на послевоенные планы установления военного и экономического контроля над регионом. В течение 1942 г. морские сражения между США и Японией в Коралловом море и у атолла Мидуэй, показали, что Австралии не грозит высадка войск противника, хотя причины для тревоги оставались. Японская армия продвигалась на юг в Папуа — Новой Гвинее и в сентябре 1942 г. оказалась лишь в 50 км от южной столицы — Порт-Морсби. Двигаясь по труднейшим дорогам, пересекая обрывистые горные цепи, располагаясь в местности, где свирепствовали малярия и дизентерия, австралийская пехота сражалась с японцами при поддержке сил Папуа и сумела остановила их нашествие. Эта битва вдоль тропы Кокода стоила жизни 12 тыс. японцев, 2 тыс. австралийцев и, вероятно, 500 местных жителей. Именно здесь австралийцы впервые сражались в зеленой форме цвета джунглей, а не в форме цвета хаки.

Как вспоминал еще один выходец из семьи скотоводов-пастухов, родившийся в местах, где зеленели сухие луга, джунгли поначалу казались непривычной, враждебной средой.

И я все думаю о бойцах в зеленом
На тропе Сопута
С пятнадцатью автоматами,
Пытавшихся джунгли остановить.

Пехотинец-коммунист, ставший самым успешным из романистов, писавших о войне, описывал тропики как зловредную природу, не менее чуждую и угрожающую людям, чем фашисты:

«нечто ядовитое, материальное, источающее вонь; огромное, грязное чрево, глотающее нас, перемешивающее нас в своих разлагающихся внутренностях».

Чувством, определявшим отношение к врагам-итальянцам, было презрение, к немцам — невольное уважение, но к японцам — инстинктивная ненависть. Австралийский военачальник, обращаясь к своим солдатам-австралийцам в 1942 г. в Порт-Морсби, назвал врагов «нелюдями».

После того как австралийцы возглавили оборону Папуа — Новой Гвинеи, их роль в военных действиях в Тихоокеанском регионе была сведена к вспомогательной. Наступление на Японию вели американцы, а австралийцы только зачищали территорию. Австралия не принимала участия в совещаниях трех основных союзников — CШA, СССР и Британии, в ходе которых прорабатывались сферы ответственности и распределись посты. С ней не консультировались по вопросам об условиях капитуляции Японии и ее фактически отодвинули в сторону, когда американцы начали включать поверженного врага в свою орбиту.

Потери Австралии во Второй мировой войне были меньше, чем в Первой: они 37 тыс. погибших при населении 7 млн, тогда как общее число военнослужащих составляло 1 млн человек и 560 тыс. из общего числа служило за океаном. Медицинская помощь стала более совершенной, позволив выжить большему количеству раненых, но 10 тыс. экипажей самолетов, погибших главным образом в Европе, доказывали смертоносный характер войны в воздухе.

Вероятно, самые шокирующие потери составляли военнопленные — в совокупности их число достигало 30 тыс., и из 22 тыс. взятых в плен Японией в 1945 г. только 14 тыс. вернулись в Австралию. Некоторых казнили японцы, но большинство погибли от голода и болезней. Те, кого заставляли работать на строительстве железной дороги между Бирмой и Таиландом, стали жертвами чрезвычайно жестокого обращения.

Не менее варварским было обращение с военными медицинскими сестрами. Корабль, на котором пытались эвакуировать медсестер из Сингапура, был потоплен в феврале 1942 г. Из пятидесяти трех женщин, добравшихся до берега, двадцать одну казнили, еще восемь умерли в плену.

Рассказы тех, кто спасся, потрясали. Ненависть к японским зверствам сохранялась и после войны в воспоминаниях и художественной литературе, в частности в суровом романе Невила Шюта «Город как Элис» (1950), по которому был снят фильм. В конце концов эта ненависть смягчилась и перешла в утверждение человеческой стойкости и даже частично в смирение, особенно усилиями Эдварда Данлопа, военного хирурга, который проявил незаурядную храбрость и изобретательность, защищая своих солдат в лагерях для военнопленных и пытаясь лечить их от холеры, малярии, брюшного тифа и трофических язв. В его военных дневниках, опубликованных в 1986 г., содержались записи о повседневной борьбе с болезнями, жестокостью и безнадежностью, что сделало его национальным героем. Данлоп, спортсмен-чемпион и истинный мужчина, олицетворял исконные качества военного: верность, постоянство, эгалитаризм и доблесть наряду с такими новыми свойствами, как умение исцелять, сочувствовать и прощать.

У Австралии тоже были свои военнопленные — несколько японцев и много итальянцев. Последних занимали на хозяйственных работах, так как экономика после войны быстро развивалась и требовала все новых рабочих рук: к 1943 г. производство выросло на 40 % по сравнению с предыдущим, мирным годом.

При Кэртене правительство осуществляло меры далеко идущего контроля за промышленностью и занятостью. Заработная плата, цены и рента были фиксированы, на основные товары введены карточки, трудовые ресурсы направлены в важнейшие отрасли производства. В начале 1943 г. Кэртен преодолел оппозицию своей собственной партии в отношении военного призыва, чтобы добиться права направлять военнослужащих за пределы Австралии. Однако в последние годы войны армия была даже сокращена, чтобы страна могла производить больше продуктов питания, военного снаряжения для армии, воевавшей в Тихоокеанском регионе. Лейбористское правительство финансировало военные нужды главным образом за счет налогов, снижая потребление и уменьшая инвестиции с целью максимизировать производство всего, что было необходимо для армии.

В то время как американцы поставляли в Австралию оборудование как из рога изобилия и обеспечивали страну помощью в рамках лендлиза, от австралийцев требовалось кормить и снабжать гостей. По пути на фронт через австралийские города прошел почти миллион военнослужащих США, и, хотя единовременно их число в Австралии редко превышало 100 тыс., это было беспрецедентно большое присутствие иностранцев в стране. Каждый десятый из американских солдат был афроамериканцем, что резко контрастировало с местной практикой, согласно которой аборигены могли записываться в добровольцы только при условии, что хотя бы один из родителей был европейцем по происхождению (по-видимому, число солдат-аборигенов достигало лишь 3 тыс., и еще 3 тыс. трудились на севере). Этот опыт породил у самих австралийцев настроения покончить с практикой сегрегации.

Австралийские солдаты завидовали более высокому жалованью американцев, более комфортным условиям, в которых они жили, и их возможности покупать предметы роскоши. Особое раздражение вызывала их привлекательность для местных женщин, и тема необузданной сексуальности отразилась в художественной литературе и искусстве времен войны. В оккупированной Австралии ветреные женщины рассматривались как пятая колонна. Невест военных, уезжавших в CШA, считали отступницами. Драки и ссоры между американскими и австралийскими солдатами относили на счет уязвленности последних дружественным вторжением.

Готовность Австралии идти на жертвы в этой войне не сопровождалась глубокими разногласиями, характерными для времен Первой мировой войны, чему частично способствовали качества руководителей. Смутьян Хьюз разделил страну на противоположные лагери, Джон Кэртен, суровый и не уверенный в себе человек, ее объединил. Побывав лидером слабой и разрываемой противоречиями партии в 1930-х годах, он научился политике примирения. Идеалист, заключенный в тюрьму в 1916 г. за сопротивление военному призыву, в 1943 г. он убедил свою партию его принять. Как патриот, начинавший речи по радио во времена войны с обращения «Мужчины и женщины Австралии», он отдавал себе отчет в геополитических реалиях, которые заставляли его страну кооперироваться с более сильными союзниками.

Кэртена нередко критиковали за передачу военных полномочий Макартуру, но на сам деле австралийское правительство боролось за свои интересы. В 1944 г. была предпринята попытка создать противовес американскому доминированию путем соглашения с Новой Зеландией и восстановления роли Британского Содружества в Тихом океане. Стало ясно, что Австралия не может дистанцироваться от международных отношений и не в состоянии полагаться только на государство-протектора. Министр иностранных дел Г.В. Эватт считал необходимым повысить авторитет ООН после войны, с тем чтобы она контролировала гегемонию сверхдержав.

Невзирая на все трудности и опасности войны, лейбористское правительство предприняло ряд далеко идущих реформ. Уже в декабре 1942 г. был создан Департамент послевоенной реконструкции, которому предстояло планировать новые порядки. Свои расширенные в годы войны полномочия Австралийский Союз намерен был использовать и в мирное время: настраивать экономику на расширение промышленного производства, иммиграцию, обеспечение полной занятости, строительство жилья, здравоохранение, образование и социальное обеспечение. Послевоенное восстановление, по существу, началось еще в период войны, став продолжением восстановления после Великой депрессии, воплотившись в серию мер по мобилизации ресурсов страны, которыми раньше пренебрегали. Специальные правительственные агентства упорядочили деятельность профсоюзов в стратегических отраслях промышленности и добились переустройства неэффективного рынка труда, с его временными трудовыми отношениями на началах стабильной занятости. Женщин привлекли к службе в вооруженных силах, и, кроме того, им стали предоставлять работу в основных отраслях промышленности; при этом были созданы специальные трибуналы, добивавшиеся для них повышения заработной платы. Выпускников высших учебных заведений приглашали в ряды растущей и все более активной бюрократии. Пенсии повысили и ввели пособия по безработице и болезни.

Но были и отступления. После убедительной победы в национальных выборах в 1943 г. правительство не смогло провести референдум о сохранении за ним полномочий военного периода. Могущественное лобби деловых кругов постоянно вело работу против мер правительственного контроля, газетные магнаты требовали отмены цензуры.

«Ничего не дается мужчинам и женщинам из рабочего класса как божий дар, — предупреждал Кэртен. — За все, что они получают, приходится бороться».

Эта борьба за национальное выживание была успешной, потому что это была народная война, война за устранение несправедливости и опасности, ослаблявших демократию и вскармливавших фашизм, война, которой предстояло положить конец тридцатилетнему кризису. После того как Австралия принесла свои трагические жертвы в Первой мировой войне, после того как пережила озлобление и неудовлетворенность в межвоенный период, она смогла добиться настолько существенного единения в годы Второй мировой войны, что, оно, по-видимому, стоило всех этих жертв.

[ZHAN]

Третья четверть ХХ столетия была эпохой роста, невиданного со второй половины XIX в. Население почти удвоилось. Экономическая активность выросла более чем в три раза. Работой были обеспечены все, кто в ней нуждался. Люди стали жить дольше и с большим комфортом. Зарабатывать на жизнь также стало легче. Хватало средств не только на приобретение самого необходимого, но и на незапланированные покупки, а возможности выбора и проведения досуга расширились. Устойчивый рост экономики принес австралийцам изобилие и привил им привычку стремиться к дальнейшим улучшениям. Вера в то, что с помощью науки можно превратить скудность в богатство, подкреплялась деятельностью государственных институтов, решавших проблемы улучшения жизни общества. Расширились возможности для интеллектуального развития и творчества. Уменьшилась изолированность страны от остального мира и ее замкнутость на самой себе.

После всех жертв предыдущих десятилетий и прежде чем в 1970-х годах вновь пришла неопределенность, наступил золотой век. Однако еще древние разглядели цикличность в историческом развитии, давшем немало примеров того, как могучие и целеустремленные цивилизации, находясь на пике своего подъема, но уже избалованные излишествами, начинали слабеть, теряли внутреннее единство и, в конце концов, терпели крах. Послевоенная Австралия точно так же следовала по опасной траектории.

Железная эра аскетизма пришлась на 1940-е годы, 1950-е можно назвать серебряным веком возрастающей уверенности и конформизма, но в золотые 1960-е уже появились признаки разобщенности и упадка, и режим оказался не в состоянии противостоять диссонирующим силам, которые он выпустил на волю.

Перспективы представлялись очень ограниченными. Длительный бум 1950 — 1960-х годов был глобальным явлением, и плоды процветания коснулись всех стран с развитой экономикой. Будучи торговой страной, Австралия смогла воспользоваться восстановлением мировой торговли и инвестиций. Ей досталась своя доля новых технологий, методов менеджмента и администрирования. Являясь младшим партнером в западном альянсе, она была втянута в «холодную войну» со странами коммунистического блока и приняла на себя соответствующие военные обязательства, выполнение которых в 1970-х годах закончилось перенапряжением и унижением, как только золотой век изобилия ушел в прошлое.

Принимающие решения лица уже никогда более не встретятся с таким роскошным набором возможных вариантов и никогда не испытают такого же чувства уверенности, как политики золотого века. Одни расценивают послевоенные годы только как прекрасное время сильного лидерства и ответственного поведения, а другие причитают молчать об упущенных возможностях в боязливом самодовольстве.

Железный век видел и изготовление орудий войны, и перековку мечей на орала. К концу 1942 г. лейбористское правительство военного времени установило беспрецедентный контроль над капиталовложениями, занятостью, потреблением, формированием общественного мнения и практически над всеми аспектами жизни страны. Уже тогда с образованием Департамента послевоенной реконструкции под руководством молодого экономиста Г.К. Кумбса, прозванного «Наггет» (Самородок), началось планирование мирной жизни. Сын железнодорожника, наделенный высокой степенью понимания общественного предназначения политика и получивший диплом доктора наук в Лондонской школе экономики, Кумбс стал символом новой роли плановика.

Он работал под начальством Бена Чифли, занявшего пост премьер-министра после смерти Кэртена в 1945 г. Человек-мотор, заслуживший в свое время осуждение за участие в забастовке в период Первой мировой войны, Чифли принадлежал к старому поколению несгибаемых, решивших, что после этой войны не будет возврата к лишениям и унижениям. Аскетичный, исполненный достоинства, с голосом, охрипшим от многочисленных выступлений на открытом воздухе, возможно, и от курения трубки, он не злоупотреблял риторикой. Однако, выступая в 1949 г. на конференции Лейбористской партии, он произнес фразу, обеспечившую ему полвека пребывания на посту премьер-министра. Речь шла не просто о том, чтобы бросить в карман рабочих по лишнему шестипенсовику или предоставить отдельным лицам высокую должность: лейбористы предполагали

«дать народу нечто лучшее, более высокий уровень жизни, больше счастья всей массе населения».

Без этой высокой цели, без «света в конце тоннеля» «победа лейбористского движения не стоит того, чтобы за нее бороться».

Планы правительства Чифли в отношении послевоенного восстановления требовали демобилизации военнослужащих и возвращения рабочих к мирному труду. Военную промышленность предстояло переоборудовать для удовлетворения внутренних потребностей с сохранением традиционных тарифов, но с увеличением производственных мощностей. В связи с этим правительство снабдило американскую корпорацию «Дженерал моторе» щедрыми концессиями для создания местной автомобильной промышленности, и первые седаны «Холден» сошли с конвейера уже в 1948 г.

Планировалось также модернизировать сельское хозяйство, находившееся в упадке со времени предвоенного десятилетия низких цен, а затем столкнувшееся с внезапным спросом на увеличение продукции. Лошадей заменили тракторы, наука заняла главенствующее положение, и 9 тыс. солдат-поселенцев были направлены для освоения новых земель. Нехватку знаний предполагалось устранить с помощью переподготовки бывших военнослужащих в средних и высших учебных заведениях. Были организованы лекционные курсы, а научно-исследовательским центром стал Австралийский национальный университет. Потребность в жилье планировалось удовлетворить за счет федеральных фондов, направляемых властям штатов: в период между 1945 и 1949 гг. было построено 200 тыс. квартир.

Эта новая струя спонсируемого государством развития имела не только экономический, но и социальный аспект. Новые планы выходили за пределы демобилизации, так как война увеличила актуальность лозунга «Заселяй или погибнешь», и лейбористское правительство приступило к первой крупной миграционной программе, рассчитанной на два десятилетия. Первым австралийским министром по делам иммиграции стал в 1945 г. Артур Кэлвелл. Он поставил задачу ежегодного увеличения численности населения на 2 %, и половину этого прироста должны были обеспечить вновь прибывшие.

Министр рассчитывал на Британию, но британское правительство больше не приветствовало эмиграцию, поэтому Кэлвелл обратился к континентальной Европе, где из-за резких сдвигов государственных и политических границ оказались оторванными от родных мест миллионы беженцев. Объехав в 1947 г. лагеря беженцев, он заявил, что они представляют собой «прекрасный человеческий материал», который можно было бы переправить в Австралию за счет международных организаций и привлечь к работе на срок до двух лет под контролем правительства. В последующие годы в Австралию были привезены 70 тыс. этих «перемещенных лиц», главным образом из числа тех, кто, освободившись от немецкого контроля, попал под советский диктат в коридоре Восточной Европы, протянувшемся от Балтики до Эгейского моря.

В 1939 г. д-р Исаак-Нахман Штейнберг, иммигрант еврейского происхождения, двумя десятилетиями раньше занимавший пост комиссара юстиции в советском правительстве (Член Совнаркома от партии эсеров в декабре 1917 — июле 1918 г) , предложил выделить в районе Кимберли на крайнем севере Западной Австралии территорию, которая стала бы пристанищем для некоторых из миллионов евреев, оказавшихся под угрозой в связи с ростом антисемитизма в Европе. Он получил поддержку от премьера штата, но затем Канберра наложила запрет на его предложение. Сионисты возражали против этого плана, считая его отклонением от главной цели — Палестины. Местное еврейское сообщество было обеспокоено тем, что еврейское поселение породит враждебность к евреям и здесь.

Еврейское сообщество в Австралии было ровесником Первого флота. Оно процветало и пользовалось значительным признанием: среди известных австралийцев еврейского происхождения были военачальник Джон Момаш, генерал-губернатор Айзек Айзекс и торговец Сидней Майер. Но в 1930-х годах прибытие беженцев встретило значительное сопротивления в силу их отличия от других иммигрантов.

«Евреи как класс являются нежелательными иммигрантами, — говорил один из правительственных чиновников, — поскольку они не ассимилируются».

Австралия согласилась принимать лишь 5 тыс. человек в год при условии, что они найдут местного спонсора и внесут плату за высадку. Колвелл и после войны сохранял ограничение прав в отношении еврейских участников миграционной программы для перемещенных лиц, но разрешил воссоединение семей, и численность еврейского населения возросла вдвое, достигнув 50 тыс. человек. Среди прибывших в этот период были Питер Абелес, построивший гигантскую транспортную компанию, и Франк Лоуи, впоследствии создавший торговые комплексы «Вестфилд».

Кэлвелл также вел переговоры с европейскими правительствами относительно заключения соглашений о дополнительном наборе мигрантов. Его преемник в начале 1950-х годов раздвинул рамки этих соглашений, подключив к ним не только Западную, но и Южную и Восточную Европу. Австралия получила миллион постоянных поселенцев, при этом две трети из них не были британцами, а наиболее многочисленные группы прибыли из Италии, Нидерландов, Греции и Германии. Такой решительный отход от прежней практики получил подтверждение в процедуре введения в 1948 г. отдельного гражданства с новыми положениями о предоставлении австралийского гражданства лицам, не являвшимся британскими подданными.

Послевоенная миграционная программа была разработана лейбористами, но ее продолжило выполнять и даже расширило нелейбористское правительство, пришедшее к власти в конце 1949 г. Кэлвелл, бывший профсоюзный деятель и приверженец лейбористских теорий, разделял национальные предрассудки и тревоги в отношении трудовых проблем многих австралийских рабочих. «Двое желтых не станут одним белым», — говорил он в защиту принятого им в 1947 г. решения депортировать китайских беженцев.

И все же именно Кэлвелл ввел понятие «новый австралиец», поощряя ассимиляцию иммигрантов-полиглотов. От них настойчиво требовали отказаться от своей этнической принадлежности и воспринять «австралийский образ жизни» — еще одно новое выражение, вошедшее в обиход после войны. Как ни удивительно, предполагалось, что множество людей самого разного происхождения смогут соответствовать этому требованию. Необходимо было также убедить местное население, что новые австралийцы не наводнят рынок труда и не представят угрозы для местного уровня жизни. Заручившись содействием профсоюзов, сделав упор на полную рабочую занятость, лейбористы заложили основы широкомасштабной иммиграции.

Полная занятость была центральной задачей послевоенного планирования лейбористского правительства, неотъемлемым условием перспектив его существования. В ходе переговоров в Бреттон-Вудс в 1944 г. были учреждены Международный валютный фонд и Всемирный банк как инструменты либерализации торговли в целях налаживания послевоенных торговых связей, причем значительным вкладом Австралии явилось требование об установлении гарантий в отношении всеобщей занятости.

Приняв в 1945 г. Белую книгу о полной занятости, правительство в общих чертах следовало кейнсианскому подходу к экономике, предусматривавшему контроль за всеобщим спросом. Фатальная вера в рыночные силы вылилась в постоянное вмешательство правительства с целью соблюдения национальных интересов. На всякий случай была подготовлена масса схем, касающихся государственных предприятий, которые могли бы поглотить избыток рабочей силы, после того как скрытый ранее спрос был бы удовлетворен.

Повсеместно ожидаемого обвала не произошло, наоборот, продолжался и набирал силу послевоенный бум, но Австралийский Союз не прекращал работу над наиболее амбициозной из этих схем — поворотом Сноуи-Ривер (Снежной реки) во внутреннюю систему рек со строительством крупных гидроэлектростанций и ирригационных сетей. Решение задачи всеобщей занятости дополняла широкая система социального обеспечения, в соответствии с которой денежная помощь безработным сопровождалась предоставлением государственного жилья, медицинского обслуживания и образования.

[ZHAN]

При всем этом правительство Чифли было вынуждено обходить немалые трудности. Нехватка основных материалов означала необходимость ограничений в их распределении. Обмен иностранной валюты затрудняло нежелание правительства увеличивать внешний долг в сочетании с поддержкой британского валютного курса и торгового блока. Правительство победило в выборах 1943 и 1946 гг., но в 1944 г. референдум показал, что оно не в состоянии убедить электорат в необходимости и в мирное время сохранить его расширенные полномочия, полученные в военные годы. Верховный суд рядом своих решений отменил действие некоторых из наиболее новаторских мер правительства.

По мере того как консенсус времен войны терял свою силу, вездесущая рука государственного регулирования стала докучать населению. Дав предельно откровенное объяснение причин, по которым федеральное правительство стало штрафовать власти штатов за распродажу государственного жилья, один из федеральных министров указал на растущие расхождения между штатами и Союзом. «Правительство Австралийского Союза занимается обеспечением нормальных и хороших домов для рабочих, но оно не намерено превращать рабочих в мелких капиталистов». При этом именно со стороны рабочих ожидали максимальной сдержанности в их требованиях.
Действовать в условиях обеспечения полной занятости было трудным делом, но больше всего правительство боялось инфляции. Инстинктивное стремление к экономии заставило Чифли сдерживать рост заработной платы. Он оттягивал рассмотрение Арбитражным судом требования профсоюзов о введении сорокачасовой рабочей недели, которая в конце концов все-таки была введена в 1948 г. Но еще больше Чифли сопротивлялся увеличению заработной платы. Все это вызывало недовольство умеренного крыла профсоюзов Австралии. В волне начавшихся забастовок работников транспорта, металлообрабатывающей и горной промышленности чувствовалось руководство коммунистов, но отнюдь не они одни проявляли нетерпение. Тем не менее в прекращении работ на угольных шахтах в 1949 г. Чифли усмотрел непосредственную коммунистическую угрозу и ответил на забастовки конфискацией средств профсоюзов, арестом их лидеров, антикоммунистическими рейдами и направлением солдат на работу в шахты. Спустя три месяца после того, как побежденные шахтеры вернулись на работу, став жертвами железной лейбористской дисциплины, правительство при подсчете голосов потерпело поражение.

Австралийский премьер-министр Бен Чифли с трубкой в руке беседует со своим британским партнером Клементом Этли. Слева от него в уверенной позе стоит министр иностранных дел Г.В. Эватт, временно пребывающий в молчании (Национальная библиотека Австралии)

Таким образом, серебряный век начался с создания коалиции Либеральной и Аграрной партий под руководством «ожившего» Роберта Мензиса. Испытав унизительную отставку в 1941 г., он вернулся к власти, сформировав новое, более широкое политическое движение — Либеральную партию — и обретя новых избирателей, которых Мензис характеризовал как «забытых людей». Так он именовал тех австралийцев, кто либо работал за зарплату, либо являлся индивидуальным предпринимателем, но кому при этом были равно чужды дух, витавший в залах советов директоров компаний, и «родоплеменная» солидарность работников физического труда. Превознося своих «забытых людей», Мензис делал упор прежде всего на их заинтересованность в процветании страны, которая должна была выражаться в «ответственности за свой дом — материальный, человеческий и духовный». Он выступал также в защиту жен и матерей, бытовому благополучию которых угрожал безликий режим бюрократии и воинствующая маскулинизация бастующих профсоюзов, однако он также учитывал молодой задор вернувшихся с фронта военнослужащих, проявлявших нетерпение в отношении регулирующей роли лейбористских политиков, все еще солидарно занятых искоренением памяти о Великой депрессии.

Новое правительство пришло к власти под знаменем антисоциалистических лозунгов, предназначенных для электората, уставшего от контроля со стороны государства и от нехватки товаров. Оно приступило к сокращению налогов и положило конец бюрократической волоките. Ограничения на иностранные капиталовложения были сняты, частное предпринимательство поощрялось, увеличивать заработную плату было разрешено. Впрочем, сохранение акцента на поощрение миграции и развитие страны обусловило продолжение политики управления экономикой. Во время выборов новый казначей характеризовал Г.К. Кумбса как «надоедливого социалиста», но после подсчета голосов он позвонил Кумбсу и сказал: «Слушай, Наггет. Нечего обращать внимание на весь тот бред, который я нес во время выборов. Ты ведь знаешь, ты нам понадобишься». В качестве управляющего Банка Австралийского Союза, а затем и Резервного банка Кумбс сохранил в своих руках все финансовые рычаги.

Экспортерам была выгодна начавшаяся в 1950 г. война в Корее из-за которой ведущие индустриальные страны стали создавать необходимые товарные резервы. В течение 1951 г. цена шерсти возросла в семь раз, достигнув рекордного уровня. По мере того как открывались новые рынки, стали преуспевать производители и других сырьевых товаров. Торговое соглашение с Японией, заключенное в 1957 г., свидетельствовало о том, что торговля переместилась из Европы в Восточную Азию, где шли процессы восстановления и индустриализации. Быстро развивалась местная промышленность, поддержанная благоприятными тарифами и квотами на импорт. Все больше расширялась сфера обслуживания, чему способствовала механизация, высвободившая множество «синих воротничков» — рабочих, переходивших в разряд служащих — «белых воротничков». Городские пейзажи все больше украшали кварталы офисных зданий.

Годовой экономический прирост оставался на уровне выше 4 % на протяжении всех 1950-х годов и продолжился в 1960-е. Занятость в те годы была всеобщей, производительность труда повысилась, заработки увеличились. Никто не мог припомнить такого неуклонного улучшения жизни. Главной проблемой экономистов стал не сниженный, а избыточный спрос. Сопутствующие ему всплески инфляции вынудили сократить предоставление кредитов в начале 1950-х гг. а затем и в 1960 г. Характерным свидетельством изменения общего настроя стало то, что правительство Мензиса едва не проиграло в 1961 г. выборы, когда уровень безработицы поднялся почти до 3 %.

Экономист мог бы охарактеризовать Австралию этого времени как «маленькую богатую индустриальную страну». В тот момент стремление общества колонистов добиться вершин развития достигло зенита. В 1958 г., открывая новый этап освоения Сноуи-Маунтинс (Снежных гор), Роберт Мензис провозгласил, что такие проекты

«учат нас и всех людей в Австралии мыслить масштабно, быть благодарными за большие дела, гордиться большими предприятиями».

Комитет по оценке экономического развития рассматривал экономический успех как естественный элемент динамизма общественной жизни: рост «воспитывает в обществе ощущение силы и понимание социального предназначения».

При всей приверженности частному предпринимательству правительство Мензиса твердо придерживалось идеи сильного государственного сектора. Мензис, когда-то сделавший себе имя в качестве члена коллегии адвокатов в конституционном деле о полномочиях Австралийского Союза, укрепил общенациональное правительство. Когда он поселился в резиденции премьер-министра, Канберра все еще оставалась хаотически застроенным небольшим городком в буше, окруженным бедными пригородами. Часть его министров продолжали жить в своих избирательных округах, вдали от своих ведомств. Хотя парламент переехал из Мельбурна четверть века назад, в этом южном городе в середине 1950-х годов было больше государственных служащих, чем в столице. Завзятый горожанин Мензис приступил к осуществлению программы укрепления администрации в Канберре. Он сделал больше, чем кто-либо, для превращения Австралийской столичной территории в настоящее место пребывания правительства.

В результате увеличения Австралийского Союза между входившими в его состав штатами усилилось соперничество за инвестиции в новые отрасли. Том Плейфорд, который за счет использования всех мыслимых предвыборных манипуляций находился во главе правительства Южной Австралии с 1938 по 1965 г., сумел создать сталелитейное и автомобильное производство в своем штате, предоставляя инвесторам дешевую землю, инфраструктуру и коммунальные услуги при инертном поведении профсоюзов. Генри Болт достиг аналогичных успехов в Виктории в 1955 — 1972 гг., используя сходные методы для укрепления производственного сектора в своем штате. В результате его поездок и встреч с руководством зарубежных фирм на берегах залива Порт-Филлип вырос крупный нефтехимический комбинат. Романист Дэвид Айрленд в 1971 г. сделал этот гигантский завод местом действия своего мрачного романа об экономическом порабощении — «Безвестный узник индустрии».

В 1950-х годах такие проекты виделись иначе, но они ознаменовали собой новый этап развития — от государственных заимствований и общественных работ к прямым иностранным инвестициям в частные предприятия. Новый тип развития был более капиталоемким, менее ориентированным на создание рабочих мест, чем на достижение прибыльности, и руководившие им премьеры были не лейбористами, а либералами. Плейфорд и Болт вышли из фермеров и в своей деятельности руководствовались приземленным прагматизмом, не обращая внимания на оппозицию. «Пусть бьются до посинения», — сказал Болт о группе взбунтовавшихся государственных служащих. Они оба соединяли приверженность последовательному культу развития с нравственным консерватизмом: среди типичных примет их правления — строгая цензура, закрытие гостиниц в шесть часов вечера, применение смертной казни. И оба виновницей своей вынужденной скаредности объявляли Канберру.

Каждый год доходы Австралийского Союза возрастали. Федеральное правительство предоставляло гранты штатам, которые сохранили за собой ответственность за здравоохранение, образование, общественный транспорт и другие службы, правда, их никогда не хватало для удовлетворения растущих ожиданий. При расходовании средств поощрялось самообеспечение. Оказывалась помощь в приобретении жилья, супругам-иждивенцам предоставились налоговые льготы, выделялись субсидии на частное медицинское страхование. Сохранялись пенсии по старости, но другими формами социального обеспечения пренебрегали. Принципом серебряного века была опора на собственные силы.

Переход от железного века к веку серебряному был омрачен «холодной войной». С конца 1940-х годов в мировой политике доминировало интенсивное биполярное соревнование коммунизма и капитализма, и Австралия была вынуждена более тесно сблизиться с западным альянсом. Неспособность лейбористского правительства дистанцироваться от запросов, диктуемых «холодной войной», сыграла свою роль в его падении в 1949 г. Внутри страны лейбористское движение разделилось под влиянием «холодной войны». Лейбористы не выдержали внутреннего противостояния и оказались не у власти в 1950-х и 1960-х годах. Страх перед коммунизмом проник почти во все аспекты общественной жизни и сразу вынудил правительство заняться повышением благополучия граждан, подавляя при этом всяческое инакомыслие и творческие нововведения.

В конце Второй мировой войны лейбористское правительство испытывало благодарность к Соединенным Штатам Америки за их руководство во время войны в Тихом океане и одновременно было недовольно планами союзников по урегулированию вопросов в послевоенный период. В 1919 г. во время Парижской мирной конференции австралийский премьер-министр бурно возражал против концепции либерального интернационализма, которой придерживался президент Вильсон. В 1945 г., когда победители во Второй мировой войне съехались на конференцию в Сан-Франциско и образовали Организацию Объединенных Наций, его преемник отдавал себе отчет в том, что три основные державы — Америка, Советский Союз и Великобритания уже приняли важнейшие решения. Еще на встрече в Ялте главные союзные державы поделили территории побежденных стран, и Америка уже работала над планами, которые обеспечили бы ей неограниченный доступ к некоммунистической части мира. В новых условиях концепция либерального интернационализм, реализуемая через ООН, представлялась таким странам, как Австралия, оптимальным шансом соблюсти свои интересы. Возрождение Британского содружества наций как экономического и военного союза было бы для них наилучшим противовесом доминированию США.

Британия цеплялась за белую часть Содружества, стремясь сохранить его потенциал. Но утрата Индии, Пакистана, Шри-Ланки и Бирмы, не поддающийся разрешению конфликт в Палестине и подъем коммунистического движения в Малайзии указывали на необходимость снижения имперских амбиций. После того как коммунисты победили в Китае, а индонезийские националисты избавились от господства Нидерландов, движение за независимость в Восточной Азии приобрело непреодолимый характер. В Африке подобные импульсы привели к постепенной и достаточно сдержанной деколонизации, а островные народы Тихоокеанского региона, который, по словам одного высокого британского чиновника, долго был «тихой заводью», энергично пошли по пути к самоуправлению.

Британия, Франция, Нидерланды, Бельгия и Португалия либо смирялись с утратой колониальных империй, либо предпринимали дорогостоящие арьергардные действия, стремясь отсрочить неизбежную передачу суверенитета своим ранее подчиненным государствам. Прежние империи, чье господство наглядно отражалось цветом на географических картах, вместо прямого правления теперь обратились к неформальным способам влияния, действуя через торговлю и инвестиции, предоставляя помощь и вооружение. Но границы этих новых сфер влияния постоянно смещались, а возникший новый мировой порядок не был стабильным.

При лейбористском правительстве Австралия приветствовала стремление к национальной независимости (и австралийские профсоюзы помогали Индонезии), однако сама она крепко держалась за сохранение собственного колониального режима в Папуа — Новой Гвинее.
Деятельный министр иностранных дел Австралии Г.В. Эватт в этот период сделал внешнюю политику страны весьма активной. На обоих послевоенных международных форумах и во время непосредственных контактов с Британией и США Эватт стремился играть заметную роль, что лично для него увенчалось председательским креслом на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1948 г. Но какую на самом деле роль в мировых делах мог играть малолюдный и удаленный форпост белой диаспоры? Американцы не собирались хоть как-то видоизменять свою глобальную стратегию в зависимости от мнения раздражавшего их представителя социалистического правительства; они не хотели делиться военными технологиями и в 1948 г. перестали передавать Австралии разведывательные данные.

Лейбористское правительство Британии тоже было низведено США до статуса второразрядного партнера, и помощь британцам со стороны Австралии в обеспечении их экономических и стратегических интересов в регионе имела для них большое значение. Вследствие этого обе страны приступили к осуществлению плана по созданию собственного атомного оружия, которое должно было испытываться на полигонах в Австралии и размещаться на оборонительных военно-воздушных базах на севере. Именно в ходе реализации этой стратегия в Австралии установился режим обеспечения безопасности периода «холодной войны». Британская разведка курировала создание в 1949 г. Австралийской организации безопасности и разведки (АОРБ), призванной обеспечить сохранность оборонных секретов. Одной из заметных акций АОРБ стало заключение в тюрьму лидера Австралийской коммунистической партии.

Лейбористы стремились уклониться от тех жестких условий, которые диктовала «холодная война». Сопротивляясь коммунистической экспансии и стремясь защитить себя пактом с Америкой, правительство все же понимало, что поляризация мировой политики и разделение мира на два вооруженных лагеря означают подчинение Соединенным Штатам Америки, не расположенным к учету чужого мнения, и навязывание крайней антикоммунистической позиции, не вполне соответствующей тону внешней и внутренней политики страны. Тем не менее к 1949 г. обусловленное «холодной войной» разделение усугубилось. В Восточной Европе установились сталинистские режимы, Германия оказалась разделенной, а американский воздушный мост в Западный Берлин, созданный для прорыва советской блокады, стал сигналом к усилению конфронтации по обе стороны железного занавеса. В конце года либералы пришли к власти на платформе решительного антикоммунизма. Они помогли Британии подавить коммунистическое повстанческое движение в Малайзии и отправили войска в Корею в 1950 г., когда там началась борьба между коммунистами и коалицией, возглавляемой американцами. Новый министр иностранных дел считал, что речь идет о модели глобальной коммунистической агрессии, направленной к югу от Китая, на весь регион Юго-Восточной Азии. В 1951 г. Роберт Мензис выступил с предупреждением о «непосредственной угрозе войны».

[ZHAN]

«С нашей обширной территорией и малочисленным населением, — добавил он позднее, — мы не сможем спастись от коммунистической угрозы, идущей из-за границы, без поддержки сильных друзей».

Первым и, безусловно, самым мощным из этих друзей были Соединенные Штаты Америки, и эта дружба была официально оформлена в 1951 г., когда состоялись переговоры о заключении договора безопасности между Австралией, Новой Зеландией и Соединенными Штатами Америки (АНЗЮС). С точки зрения австралийского правительства, этот блок должен был закрепить особые отношения Австралии с ее защитником, но на такой статус претендовали многие, и, по существу, это соглашение обязывало Америку охранять Австралию от внешнего агрессора только в той степени, в какой она сама этого хотела. Договор АНЗЮС фактически был продолжением системы союзов CШA в регионе Азия — Тихий океан и должен был примирить Австралию с установлением гораздо более важных для CШA отношений с ее бывшим врагом — Японией.

Австралия была также включена в Организацию договора Юго-Восточной Азии (СЕАТО), созданную CШA в 1954 г., после того как коммунистические силы нанесли поражение Франция во Вьетнаме, но и этот блок гарантировал лишь то, что Вашингтон считал необходимым.

Британия была членом СЕАТО, и Австралия продолжала поддерживать британскую атомную программу и помогать в сохранении военного присутствия в Малайзии. Это были особые взаимоотношения другого рода, и в 1956 г., когда Британия, отказавшись следовать советам CШA, присоединилась к Франции в конфликте с Египтом за право управлять Суэцким каналом, Мензис без колебаний поддержал действия «матери-Британии». Вернувшись к власти, он заявил: «Британская империя должна оставаться предметом нашей главной заботы на международной арене» — и высмеял беспокойных египтян-«джиппо», в которых видел только «опасную толпу недоразвитых подростков, выкрикивающих лозунги демократии и преисполненных самомнения и абсолютного невежества».

Романтический монархист и ревностный поклонник идеализированного отечества своих предков, Мензис, по его собственным словам, был «британцем до кончиков пальцев». Его галантность во время поездки английской королевы по Австралии в 1954 г. приписали огромной популярности юной Елизаветы, первой из правящих монархов, посетившей эту страну. Но, когда во время ее следующего визита, десять лет спустя, Мензис прочитал выспренные строки: «Ее лишь мельком видел я, / Но буду жить, любовь храня», слушатели смутились, а сама королева покраснела. Накануне своей отставки он предложил назвать новую денежную единицу страны «роял», но это предложение было осмеяно и забыто.

Если долго откладывавшийся, но неизбежный вывод британских войск вызывал сожаление, то неохотный, однако столь же неизбежный отход Британии от особых условий торговли со странами Содружества и установление близких торговых взаимоотношений с Европой воспринимался как тяжелый удар. Регулярные поездки Мензиса в Лондон, где проходили совещания стран Содружества, и его присутствие на традиционных турнирах по крикету стали ностальгическим анахронизмом. Его неприятие изменений состава Содружества, становившегося многорасовым по мере вступления в него бывших колоний, и его защита режима апартеида в Южной Африке делали Австралию охранительницей старомодного клуба для белых.

Хотя министры Мензиса, занимавшиеся внешней политикой, теперь больше интересовались Азией, они всегда смотрели на нее сквозь искажающую действительность призму «холодной войны». Даже План Коломбо — система совместного экономического развития стран Содружества в Южной и Юго-Восточной Азии, — благодаря которому 10 тыс. студентов из азиатских государств обучались в Австралии, расценивался как профилактика коммунистической заразы. Этот план позволил его участникам своими глазами увидеть «Белую Австралию».

Австралийское присутствие в Азии было представлено специалистами-консультантами, техническими работниками, преподавателями, дипломатами и журналистами, но больше всего — солдатами. Последние общались со своими соседями во время поездок по стране, в процессе обучения, при обсуждении произведений искусства и литературы, и все же Азия оставалась зоной споров и опасностей, требовавшей присутствия вооруженных сил ее могущественных друзей. Это, в свою очередь, заставляло австралийское правительство в 1950 — 1960-х годах все больше разыгрывать карту угрозы коммунизма, сводя все острые углы истории, все сложные аспекты развития культуры и национального характера к ответу на главный вопрос эпохи «холодной войны»: «Вы на чьей стороне — на их или на нашей?»

На государственном приеме в здании парламента 18 февраля 1963 г. в Канберре Роберт Мензис чрезмерно восхваляет королеву Елизавету (Национальная библиотека Австралии)

Это означало также, что Австралии приходилось следовать за Америкой даже тогда, когда на самом деле она была впереди. Боясь проникновения коммунизма с севера, австралийское правительство использовало все свое пусть и ограниченное влияние, чтобы американские войска разместились между Китаем и странами Юго-Восточной Азии. Начиная с 1962 г. оно предоставляло антикоммунистическому Южному Вьетнаму консультации военного характера, с тем чтобы помочь ему предотвратить объединение с коммунистическим Севером.

Еще раньше, чем Австралия оказалась прямо вовлечена в дела Индокитая, она восстановила всеобщую воинскую повинность, и, как только президент США Линдон Джонсон принял в 1965 г. судьбоносное решение о введении сухопутных войск, Австралия немедленно откликнулась на призыв о помощи. Сам по себе Южный Вьетнам мало что значил в этом решении; он рассматривался новым министром иностранных дел как не более чем «наша нынешняя граница». Гарольд Холт, сменивший Мензиса на посту премьер-министра в 1966 г., заявил в Белом доме, что Австралия пройдет весь путь с союзниками. К тому времени «весь путь» не совсем соответствовал ожиданиям американцев: в конце 1968 г., когда военные силы Америки насчитывали 500 тыс. человек, вклад австралийцев составил только 8 тысяч. Как и ранее в случае с Британией, так теперь с CШA почтение к сильному защитнику реализовывалось в оплате натурой его не столь уж ценной протекции.

Озабоченность коммунистической угрозой извне всегда была связана с ощущением наличия опасности внутри страны. После победы на выборах в 1949 г. Мензис попытался провести билль о роспуске Австралийской коммунистической партии. Он утверждал, что она является не легитимным политическим движением, а «чуждым и разрушительным паразитом», враждебным религии, цивилизации и государственной безопасности. Выиграв выборы, Мензис стал продвигать билль о роспуске Компартии. Билль был проведен в 1950 г., но сразу же оспорен самой Коммунистической партией и десятью профсоюзами. Эватт, будучи заместителем руководителя федеральной Лейбористской партии, а ранее — судьей в Верховном суде, выступал перед судьями от лица Федерации портовых рабочих. Всех, кроме одного из судей, он убедил, что этот законодательный акт, опиравшийся на полномочия Австралийского Союза военного времени, неконституционен, поскольку страна не находится в состоянии войны.

Мензис продолжал пытаться получить право менять конституцию через референдум. Этим попыткам противостояла Лейбористская партия, ведомая Эваттом, ставшим к этому времени лидером партии после смерти Чифли в 1951 г. Кампания была весьма интенсивной, и голоса на референдуме разделились почти поровну. Правительство не смогло получить необходимого числа голосов и поддержку большинства штатов, но, если бы еще 30 тыс. участников референдума в Южной Австралии и Виктории проголосовали «за», а не «против», предложение прошло бы. Все же трудно себе представить, чтобы аналогичный плебисцит в США, Британии или какой-либо другой стране тогда не получил большинства голосов в пользу подавления коммунизма. Подтверждение верности политическим свободам делало честь стране в лихорадочной атмосфере начала 1950-х годов.

Это был звездный час Эватта. Он ни в коем случае не симпатизировал коммунистам, но был встревожен радикальностью мер, которые хотело принять правительство. Предлагавшийся закон требовал от граждан, объявленных коммунистами, доказательств, что они таковыми не являются; в противном случае человека могли уволить с государственной службы и отчислить из профсоюза; отказ от прекращения деятельности в запрещенной организации считался преступлением, влекущим за собой наказание в виде лишения свободы на срок до пяти лет. Тот факт, что, представляя этот билль, Мензис несправедливо назвал некоторых деятелей профсоюзов коммунистами и даже предупредил одного из критиков лейбористов о том, что он может подпасть под действие предлагаемого закона, показался и Эватту, и другим в стране угрозой основным свободам.

АОРБ после избрания нового правительства усилила наблюдение за самыми разными лицами — не только за коммунистами и радикально настроенными людьми, но и за учеными, преподавателями и писателями — и готовилась интернировать 7 тыс. человек в случае объявления войны. То, что Эватт смог воспрепятствовать осуществлению этого репрессивного плана стало его значительным достижением.

[ZHAN]

Однако победа в референдуме не принесла ему дальнейшего успеха. Внутри лейбористского движения росло и крепло антикоммунистическое течение, осуждавшее выступление Эватта в Верховном суде и не поддержавшее его решение противодействовать референдуму. Это течение опиралось на непрофсоюзную религиозную организацию — Католическое движение социальных исследований, руководимое деспотичным фанатиком Б.А. Сантамария, который осуществлял свой крестовый поход против атеистического материализма с помощью влиятельных членов церковной иерархии. Занимая ведущие позиции в руководстве Промышленных групп, это движение стремилось ослабить влияние коммунистов в профсоюзах. Поскольку последние были тесно связаны с Лейбористской партией, члены таких групп начали захватывать ведущие посты и в партии.

Эватт проиграл выборы 1951 г., проведенные Мензисом, чтобы использовать в своих целях раздоры в рядах лейбористов в связи с запретом Коммунистической партии. Потерпел поражение он и на выборах 1954 г., проходивших в атмосфере обвинений в коммунистическом шпионаже. После этого поражения Эватт осудил действия Католического движения, а федеральное руководство партии добилось смещения лидеров отделения партии в штате Виктория. Федеральная конференция партии в 1955 г. незначительным большинством голосов утвердила эту акцию. Антикоммунисты отделились и создали собственную Антикоммунистическую лейбористскую партию, которая впоследствии была переименована в Демократическую лейбористскую партию.

Раскол сокрушил лейбористские правительства в штатах Виктория и Квинсленд. Благодаря преференциальной системе голосования, которая позволила использовать 10 % голосов сторонников Демократической лейбористской партии для поддержки коалиции Либеральной и Аграрной партий, в национальной политике установилось преобладание консерваторов, продержавшееся более десятилетия.

В конце войны в Австралийском Союзе и в пяти из шести штатов существовали лейбористские правительства; к 1960 г. в руках лейбористов остались только Новый Южный Уэльс и Тасмания, где умеренные лейбористы больше заботились о власти, чем о чистоте идеологии. Раскол разделил рабочих, трудившихся на одном производстве, соседей, живших на одной улице, отравил рабочее движение, предоставив руководству лейбористов возможность до последнего держаться за воспоминания о былой славе и за догматическую политику, все более чуждую интересам и симпатиям более молодого электората. Достаток и образование размывали прежнюю базу лейбористов — класс рабочих, занимавшихся физическим трудом, и один из комментаторов иронизировал над тщетными созидательными усилиями лейбористов — Партии труда: «…Напрасно трудятся строящие его» (Пс. 6:1).

Та самая неудача, которую потерпел Мензис при проведении референдума по вопросу запрета Коммунистической партии, позволила ему извлечь максимальные преимущества из «красной угрозы». Накануне выборов 1954 г. премьер-министр объявил об отступничестве советского дипломата Владимира Петрова. Его жену Евдокию вызволили в аэропорте Дарвина из рук двух агентов, сопровождавших ее в пути обратно в Москву. Петров утверждал, что получал информацию от коммунистической шпионской сети в Австралии, включавшей дипломатов, журналистов, ученых и даже членов аппарата лидера Лейбористской партии. Для проверки этих обвинений правительство создало Королевскую комиссию, в заседаниях которой участвовал Эватт, до тех пор, пока не был удален из зала за свое несдержанное поведение.

Действительно, один из функционеров Коммунистической партии в последние годы Второй мировой войны вербовал информаторов и передавал добытые сведения в советское посольство. Точно так же действовали и американские консульские служащие, собиравшие сведения от информаторов, находившихся на гораздо более влиятельных и выигрышных постах, позволявших следить за профсоюзами и ненадежным лейбористским правительством. Ко времени измены Петрова Советский Союз перестал быть военным союзником, а превратился в противника в «холодной войне». Сбор информации в пользу СССР уже не мог трактоваться как следствие чьего-то наивного идеализма, но был лишь тщательно скрываемым актом предательства. В атмосфере «холодной войны» 1950-х годов следствие по делу Петрова сыграло на руку Мензису, утверждавшему, что Лейбористская партия заражена коммунизмом, а ее лидер под маской защиты справедливости и гражданских свобод лишь укрывает предателей.

Королевская комиссия не нашла никаких улик, способных поддержать обвинение против кого-нибудь из австралийцев, но имена многих из них были очернены, им было отказано в праве защитить свою репутацию, их карьера рухнула, над их детьми издевались в школах. Сама Коммунистическая партия теряла былую силу. Разоблачение в 1956 г. Хрущевым сталинского террора, подавление попытки либерализации в Венгрии подорвали авторитет партии и стали причиной сокращения ее рядов, не насчитывающих теперь и 6 тыс. членов.

Тем не менее внутренняя «холодная война» продолжала избавлять страну от инакомыслия. Если не считать расследования в связи с делом Петрова и действовавшей до того Королевской комиссии штата по проблеме угрозы коммунизма, требование лояльности граждан в Австралии не создало чего-либо подобного американской системе принесения клятвы верности, официальных трибуналов и систематических чисток. Австралийская система работала на двух уровнях — с помощью тайной слежки, осуществляемой АОРБ, и на уровне мобилизации общественного мнения в расчете на получение согласия на увольнения и запреты.

Этот процесс набрал ход после передачи по национальному радио, состоявшейся через два месяца после провала референдума о запрете Коммунистической партии. К слушателям, подготовленным предварительным объявлением о том, что им предстоит услышать сообщение чрезвычайной важности, обратился председатель Австралийской радиовещательной комиссии. Он предупреждал: «Австралия в опасности… Опасность исходит от моральной и интеллектуальной апатии, от смертельных врагов человечества, которые подрывают нашу волю, притупляют наше восприятие и плодят злобные раздоры». Этот «Призыв к Австралии» подписали главный судья Верховного суда штата Виктория, другие судьи, церковные лидеры, финансируемые магнатами бизнеса и организованные Католическим движением, связанным с Сантамария.

Все это в значительной мере задало тон последующей кампании, пропитанной хилиастическим языком (Мензис и о «холодной войне» говорил как о битве между «Христом и Антихристом»). К числу тактических инициатив «холодной войны» можно отнести создание австралийского отделения Конгресса за культурную свободу, нацеленного на борьбу против коммунизма в среде интеллигенции. Редактором журнала под названием «Квадрант», выпускавшегося этим отделением, был Джеймс Макалей, поэт, из анархиста превратившийся в настолько консервативного католика, что он выступал против либерального гуманизма, который его организация вроде бы защищала.

«Холодная война» велась в правительственных научных учреждениях, в университетах и литературных обществах, проникая почти во все уголки общественной жизни. Мать одного известного коммуниста исключили из Женской ассоциации Австралии за то, что она отказалась принести клятву верности. После этого, лишившись в ее лице пианистки, игравшей на собраниях членов ассоциации, они вынуждены были ограничиваться только гимном «Боже, храни Королеву» в собственном исполнении. Общей участи не избежал даже спорт. В сезон 1952 г. на матче по австралийскому футболу в штате Виктория организаторы половину тайма отвели на проповедь «Призыва к Австралии». Известный проповедник-методист, выступавший в тот момент на стадионе «Лейк-сайд Овал» в Южном Мельбурне, понял, что аудитория не хочет его слушать, и воззвал, рассчитывая на общий отклик: «В конце концов мы все христиане». С трибун донесся ироничный встречный вопрос: «И эти чертовы судьи матча тоже?»

Коммунистическая опасность послужила для капиталистических демократий мощным стимулом, заставившим их сделать своим народам прививку с изрядной дозой улучшений. Соперничество между восточным и западным блоками находило свое выражение не только в гонке вооружений, но и в соревновании за темпы экономического роста и повышение уровня жизни. Если люди не испытывают лишений и уверены в своей безопасности, то у агитатора нет шансов завоевать аудиторию; а регулярный заработок, увеличение социального обеспечения, наличие личных перспектив являются залогом добросовестного выполнения гражданами их общественного долга.
Но улучшение благосостояния несет с собой свои собственные угрозы. В «Призыве к Австралии» прозвучала озабоченность тем, что обществу массового благополучия угрожают вялость и бесцельность. Именно поэтому в «Призыве» содержалось предупреждение об опасности моральной и интеллектуальной апатии. Как только классические цивилизации в своем развитии приближаются к серебряному и золотому веку, достигнутый комфорт начинает плодить роскошь и порок, приходящие на смену суровости века железного.

Уже в 1951 г. Мензис предупреждал: «Если материальное процветание породит в нас алчность или лень, мы лишимся этого процветания». В 1945–1963 гг. реальная средняя недельная зарплата увеличилась более чем на 50 %, пятидневная рабочая неделя и трехнедельный оплачиваемый отпуск стали нормой. Трансформация общественной жизни, ставшая результатом процветания, сопровождалась целым комплексом моральных проблем.

В ходе продолжительного бума быстро расширяли свои границы города. Население Сиднея в конце 1950-х годов перевалило за 2 млн человек, население Мельбурна достигло этой же величины в начале 1960-х, Аделаида и Брисбен насчитывали почти миллион жителей, а в Перте проживало уже более полумиллиона человек. Центральные районы городов оделись в стекло и бетон, стремясь соответствовать бурно развивавшейся административной и коммерческой деятельности, но самым важным явлением стало перемещение людей из городских окраин в более удаленные от городов пригороды. В конце войны образовался острый дефицит жилья, что вынуждало семьи селиться в ветхих постройках. В конце 1960-х годов нормой стал отдельный современный дом в блоке, расположенном на четверти акра.

Некоторые новые дома строились за счет государства, но большинство их возводилось на частные средства, или же жители строили их сами. Большинство супружеских пар начинали с того, что покупали массу вещей, а затем начинали откладывать деньги на постройку жилья. В 1957 г. непременной чертой живого «портрета новой общины» на окраине Сиднея были «вечера и уикэнды… оживляемые постоянным стуком молотка, визжанием пилы и рубанка, оставлявшего к тому же пахучий запах струганого дерева». После окончания строительства дома начиналось возведение заборов, создание садов. Повсюду по субботам завывали электрокосилки, шла усердная работа в церковных помещениях и на школьных игровых площадках.

В 1950-х годах расширилось участие австралийцев в религиозной жизни — к концу десятилетия прихожанами были 51 % женщин и 39 % мужчин. Их численность особенно заметно увеличилась в пригородах, где церковь организовывала самые разные виды занятий для молодых семей: воскресные школы, молодежные клубы, дискуссионные группы, соревнования по теннису, футболу и крикету. Это была эпоха религиозного рвения, поддерживаемого миссиями, кампаниями по привлечению новообращенных и укреплению веры. Отец Патрик Пеймон, американский священник ирландского происхождения, в 1953 г. принес в Австралию всемирную семейную программу «Фэмили Розари» под лозунгом: «Семья, которая вместе молится, не распадается». Американский евангелический проповедник Билли Грейм собирал огромные толпы во время своего турне в 1959 г. Христианство выступало как защитник семейной жизни и нравственный наставник молодежи.

Доля домовладельцев выросла с 53 % в 1947 г., что на протяжении многих лет было нормой, до беспрецедентных 70 % в 1961 г., что стало одним из самых высоких уровней в мире.

Параллельно с жилыми домами возникали фабрики. Старые мастерские и товарные склады, наполнявшие улицы центра городов, исчезали, уступая место новым специализированным заводам. Звуки сирены, людская суета, слив сточных вод и грохот промышленных предприятий накладывались на шум генераторов и степенное движение конвейерных лет.

Место работы с домом соединял автомобиль. В 1949 г. автомобиль был у каждого восьмого австралийца, с начала 1960-х — у каждого пятого. Наличие машин и грузовиков освобождало промышленность от необходимости базироваться вблизи железных дорог и угольных месторождений. Это давало возможность городам расползаться вширь, и теперь пригороды вклинивались в пространства между железнодорожными путями.

Общественный транспорт потерял свою актуальность, и в городах, за исключением Мельбурна, трамвайные линии были разобраны, что не мешать движению потоков автомобилей в часы пик. Появление машин дало толчок новым формам досуга: люди по-новому стали проводить выходные, для них строились мотели, в пригородных супермаркетах применялись новые формы организации продаж, настоящим ритуалом стали воскресные автомобильные поездки, и люди больше не стремились в свободное время собираться вместе.

Переезд австралийцев в пригороды и обрастание вещами в загородном доме изменили роль домашней хозяйки. Она меньше работала по дому, все больше становясь потребителем товаров и услуг. Женщины реже занимались шитьем, починкой одежды, приготовлением пищи или обслуживанием квартирантов — прежде на всем этом зиждился домашний уют. Теперь они покупали больше товаров и прибегали к разным видам обслуживания, а уровень жизни семьи больше зависел от устройств, которые невозможно произвести дома: от стиральной машины, холодильника, телевизора и т. п.

Приезжавших в Австралию иностранцев удивляла сегрегация полов, местные же эксперты воспринимали это явление как знак растущего благосостояния. Один из них писал в 1957 г.: «Австралийские женщины при первой возможности возвращаются к своей любимой роли жены и матери и занимаются только этим». Как бы то ни было, но добровольно или вынужденно все меньше женщин становились на этот путь. В период 1947–1961 гг. число замужних работающих женщин возросло в четыре раза, а в 1950 г. решением Арбитражного суда их заработная плата увеличилась и составила 75 % базовой заработной платы мужчин. Оплачиваемый труд женщин оставался дополнением к их домашним обязанностям. Новые поселки на окраинах больших городов были местом, откуда мужчины каждый день ездили на работу и где женщины оставались хозяйничать.

Между тем сами города стали больше заботиться о своем имидже. Когда Мельбурн получил право принять Олимпийские игры 1956 г., устроители были обеспокоены тем, что существующие лицензионные ограничения, апатичные таксисты и даже простенький линолеум в отелях могут послужить предметом насмешек. Ставка была сделана на дружелюбие, а доминирующей темой города стало сочетание изящных садов и парков с «растущими ввысь и вширь огромными многоэтажными зданиями из стали и бетона, бронзы и стекла, функциональных и впечатляющих одновременно». Год 1956-й принес с собой также телевидение — мощное средство воздействия, познакомившее людей с американскими идеализированными семейными шоу и вовлекшее зрителей коммерческих каналов в драму потребительских вожделений. Реклама, способная предугадать и сформировать потребительские предпочтения, превратилась в один из важнейших видов бизнеса.

Первые телевизоры ставили в гостиной на самое почетное место. Как и в рекламной индустрии, электронные средства развлечения отделяли мужчину в доме от жены-домохозяйки и детей, но распределение аудитории по отдельным сегментам рынка в зависимости от стилей и вкусов шло гораздо медленнее. После войны семья всеми рассматривалась как основная единица общества, единообразная если не по обстоятельствам, то по структуре и функциям. Это была нуклеарная семья, живущая в изолированной обстановке загородного дома. В ее составе не было дополнительных членов, и как первичный элемент общества она считалась необходимым источником его энергии. Такую установку укреплял послевоенный демографический взрыв, поскольку в результате браков, заключение которых откладывалось до конца войны, дети в семьях появлялись на свет один за другим. Рождаемость увеличилась и за счет того, что браки стали более ранними. После войны беременные женщины наводнили родильные дома, «бэби-бумеры» до отказа заполнили ясли, а в конце 1959-х оказались переполненными и начальные школы. К 1960 г. пришлось принимать срочную программу по строительству и комплектации школ, для того чтобы обеспечить получение среднего, а затем и университетского образования.

[ZHAN]

Правительство приветствовало эту тенденцию, расценивая свои усилия по укреплению системы образования как вклад в социальный капитал и общий потенциал страны. Лаборатория ядерных исследований стала первым большим послевоенным зданием, построенным для Австралийского национального университета, а школа физики была самой амбициозной и дорогостоящей частью института передовых исследований университета. Спрос на специалистов по ядерной физике был второй по значению (после демографического бума) причиной расширения университетов в 1964 г. Значительный импульс развитию образования в области естественных наук был дан успешным запуском советского спутника. С 1963 г. государство стало оказывать помощь частным учебным заведениям, финансируя обеспечение школ научными лабораториями. Никогда ранее хранители научных знаний не пользовались таким авторитетом и не демонстрировали его столь уверенно. Председатель Австралийской комиссии по атомной энергии объяснял, что «технологическая цивилизация» несет в себе огромный поток сложных проблем, «которые доступны пониманию лишь малой доли населения», и что если оставлять такие вопросы на усмотрение избирателей или политиков, то «это может привести только к неприятностям, а возможно, и к беде. В конце концов надо положиться на специалистов».

Однако нуклеарная семья подвергалась опасности. Угрозу представляли нерегулярность сексуальных отношений, а также репрессии против гомосексуалистов, которых по ассоциации с временами «холодной войны» упрекали в нелояльности. Резко увеличилось число разводов, и распады семей после войны все больше волновали церковь, которая хоть и пережила возрождение, но, похоже, стала терять моральный авторитет под давлением материализма и секуляризма. Семью заботили проблемы молодежи, и психологи заговорили о том, что индустрия потребления рождает ювенильную преступность как социальное явление.

Здесь действовали две противоположные тенденции. С одной стороны, молодые люди могли легко найти работу, получали больший доход и возможность тратить деньги самым разнообразным образом: на одежду, пластинки, посещение концертов, комиксы, танцы, кино, даже на мотоциклы и автомобили. С другой стороны, жизнь в пригороде, необходимость участия в ведении домашнего хозяйства, удлинившийся период зависимости от родителей из-за более длительного периода обучения не давали тинэйджерам реализовать свои выросшие ожидания. Своего рода классовым явлением стала моральная паника, порождаемая «боджи» и «виджи»* эпохи рок-н-ролла 1950-х годов и других, более поздних музыкальных стилей, каждый из которых требовал от своих приверженцев особой одежды, ритуалов и жаргона. Подростки из рабочих семей были менее склонны откладывать вступление в трудовую жизнь, и чаще всего именно они оказывались «изгоями общества», отвергавшими мечту обитателей пригородов.

В одно и то же время, когда консерваторы заговорили об угрозе подростковой преступности, радикалы оплакивали исчезновение бунтарского духа в среде рабочего класса. «Холодная война» вторглась в деятельность профсоюзов, и этот фактор вместе с новыми полномочиями правительства Мензиса, позволившими применять карательные санкции к бастующим, сократил число промышленных конфликтов. Критики считали, что такие явления, как ослабление старых связей людей, живущих и работающих по соседству, вместе проводящих досуг, дружащих семьями, вредит классовой солидарности. По их мнению, усиление социальной и географической мобильности, появление новых форм потребления и досуга, привязывавших австралийцев к домашним и семейным радостям, происходит за счет ослабления связей, возникающих в процессе совместного труда.

Как и раньше, когда левые столкнулись с неоправдавшимися милленаристскими ожиданиями, они вновь ударились в ностальгическую идеализацию национальных традиций. Левые писатели, художники и историки отвернулись от унылой упорядоченности пригородных пейзажей и обратились к воспоминаниям о старой Австралии, менее богатой, но более щедрой, менее легковерной и более трепетной в отношении своих свобод, менее конформистской и более независимой. В таких работах, как «Австралийская традиция» (1958), «Австралийская легенда» (1958) и «Легенда девяностых» (1954), радикальные националисты восстанавливали историческое прошлое (проскакивая мимо милитаризма и ксенофобии), стремясь опереться на него в своей нынешней борьбе. Они, как могли, оживляли прошлые традиции, и в их трудах четко просматривается элегическая нота. Радикальные националисты создавали легенду об эгалитарном стоическом содружестве как раз в то время, когда новый ветер перемен сметал обстоятельства, давшие начало этой легенде.

Пока романтические настроения радикалов увядали, национальные чувства консерваторов были в расцвете. Они были заложены в политике правительства, направленной на то, чтобы привить разношерстному в этническом отношении населению обычаи и ценности принявшей их страны. В течение двух десятилетий после 1947 г. в Австралии поселились более 2 млн иммигрантов, причем большинство их приехали из неанглоговорящих стран. Вместе со своими детьми они составляли больше половины населения, численность которого к концу 1960-х годов превысила 12 млн человек.

«Наша цель, — провозгласил Артур Колуэл в 1949 г., — австралианизировать всех наших иммигрантов… в возможно более короткий срок».

Хотя его последователи-либералы и смягчили свою негативную позицию по отношению к изданию газет на иностранных языках и к созданию отдельных иммигрантских организаций, обозначенная Колуэлом цель оставалась актуальной задачей. Спустя 20 лет министр по делам иммиграции заявил: «Я решительно настроен на то, что мы должны иметь монокультуру с единым образом жизни для всех, чтобы понимать друг друга и разделять общие чаяния».

На кораблях, в центрах приема, в общежитиях для мигрантов, на курсах обучения языку и во время церемоний вступления в гражданство иммигрантов через «комитеты добрососедства» и другие добровольные организации обучали «австралийскому образу жизни». Это понятие позволяло отойти от аскетических ограничений прежних времен и традиций, описываемых национальной легендой, и перейти к культивированию нового образа жизни. Австралию представляли как изысканное городское индустриализированное общество потребителей, и в этом образе отражались пропагандистские усилия периода «холодной войны». В статье «Австралийский образ жизни», написанной одним из беженцев по поводу празднования 50-й годовщины Австралийского Союза, говорилось:

«Чем австралиец дорожит больше всего, так это собственным домом, садом, где он может копаться в свободное время, и автомобилем… Человек, имеющий дом, сад, автомобиль и хорошую работу, редко бывает экстремистом или революционером».

Более скромные перспективы были заложены в политику в отношении аборигенов. В 1951 г. министр территорий Австралийского Союза подтвердил официальную цель ассимиляции: «Ассимиляция, в частности, означает, что с течением времени в Австралии все лица, в чьих жилах течет кровь аборигенов, и лица смешанного происхождения будут жить так же, как белые австралийцы». Это потребует «долгих лет неспешных и терпеливых усилий». А до того времени в отношении аборигенов предстояло сохранять ограничительный режим протекции, не допускать их в общество белых и продолжать политику широкой дискриминации. Австралийцы-иммигранты хоть могли протестовать против нарушения данных им когда-то обещаний, и у них была возможность возвратиться домой. Австралийские аборигены такой возможности не имели, хотя и они желали обрести свое отечество.

В 1946 г. в районе Пилбара, Западная Австралия, забастовали пастухи-аборигены, требуя повышения оплаты труда, и, несмотря на недовольство властей, смогли добиться для себя некоторых улучшений. Впрочем, не все из них вернулись к работе после окончания забастовки, так как к этому времени они создали собственный кооператив и поселок. В 1966 г. в Северной Австралии 200 аборигенов-гуринджи покинули скотоводческую ферму, где они работали, и, начав с требований равной оплаты труда, быстро перешли к требованиям передачи им собственной земли. В промежутке между этими двумя наиболее заметными акциями происходили многочисленные мелкие выступления, вызывавшие яростное сопротивление скотоводов и властей штатов, причем вину за них, как правило, возлагали на агитаторов-коммунистов. Последние участвовали в обоих названных выступлениях, и те профсоюзы, которыми руководили коммунисты, наиболее активно помогали аборигенам. В Дарвине коммунисты из Северного союза австралийских рабочих в первые годы после войны поддержали требования аборигенов в отношении равной заработной платы, но сменившееся руководство Союза от такой поддержки отказалось. Федеральный совет по развитию аборигенов, созданный в 1957 г. по инициативе левых, содействовал появлению нового поколения активистов-аборигенов.

Росли волнения и в резервациях. В 1957 г. произошло восстание в поселении аборигенов Палм-Айленд на острове у побережья Квинсленда. Аборигены были возмещены действиями тирана-управляющего, а сам остров использовался как место содержания непокорных аборигенов почти так же, как тогда, когда за сто лет до этого здесь селили осужденных. Всеобщее внимание к тому, что ассимиляции не происходит, привлекла история с участием художника-аборигена Альберта Наматжиры (Наматьиры). Не прошло и года с того дня, когда Наматжиру представили королеве Елизавете, как ему отказали в разрешении на постройку дома в Алис-Спрингс, а в 1958 г. художника приговорили к шести месяцам тюрьмы за то, что снабжал алкоголем родственника, который, как и все аборигены, не имел австралийского гражданства и права покупать спиртное.

Политику ассимиляции всячески рекламировали в официальных публикациях. В них детей аборигенов изображали обучающимися «австралийскому образу жизни» в школе: мальчики в шортах и белых носочках, девочки в хлопчатобумажных платьицах. Детей отнимали у родителей, чтобы научить их образу жизни белых, и эта практика продолжалась все 1950- 1960-е годы. Только в начале 1980-х последовало запоздалое осознание правительством той травмы, которую наносит детям отрыв от их семьи, после чего были созданы первые агентства по воссоединению семей.

Потери, обусловленные австралийским образом жизни, редко упоминаются на фоне перечисления послевоенных достижений. Это был золотой век спорта, время австралийских триумфов над Англией на площадках для игры в крикет, эра успехов в легкой атлетике, плавании, теннисе и гольфе. «Золотые девушки» блистали на беговых дорожках мельбурнских Олимпийских игр, где Австралия получила 35 медалей. Эстафета побед женщин и мужчин продолжилась и в плавательном бассейне. В послевоенные десятилетия австралийские мужчины получили половину основных чемпионских титулов по теннису и в течение 20 лет выиграли пятнадцать Кубков Дэвиса. Жаркие спортивные сражения с США стали суррогатом отношений между этими двумя странами, смягчая зависимость одной страны от другой и выступая в той же роли, какую когда-то играли традиционные тест-турниры по крикету для отношений внутри Британской империи.

Австралийцам нравилось думать, что их эгалитарный дух, благоприятный климат и активные занятия спортом (в 1950-х гг. в Австралии было больше теннисных кортов в расчете на численность населения, чем в какой-либо другой стране мира) превалируют над мрачным профессионализмом янки. Теннис в Америке был главным образом спортом богатых любителей, в то время как австралийцы привлекали спонсоров, тренеров и других помощников из числа «скрытых любителей». Один из американских профессионалов отметил, что у австралийцев «короткие руки и глубокие карманы». Зато идеалы любительства особенно ярко проявлялись на пляжах, где процветали добровольные клубы спасателей, члены которых выявляли нарушителей запретов, пловцов, пренебрегавших осторожностью и рисковавших погибнуть в предательских океанских волнах. Наделенные известной долей авантюризма, мужественностью (поначалу женщины не имели права вступать в такие клубы) и азартом, члены клубов соединяли гедонизм пляжной жизни с военной дисциплиной тренировок и маршей. Как выразился один историк, они «обладали истинно австралийским духом», и их свободное объединение в «гуманное содружество», не ограниченное каким-либо кредо, классовой принадлежностью или цветом кожи, стало примером демократии «в том виде, в каком она была задумана».

Золотой век продолжался все 1960-е годы и закончился в начале 1970-х, но до этого перед Австралией встали многочисленные проблемы. Отставка Роберта Мензиса в начале 1966 г. можно принять за поворотный пункт в судьбах правительства. Он был последним из премьер-министров, который сам выбрал момент своего ухода с поста, и к своему семидесятилетию стал одиозной фигурой. Его уход позволил наконец затронуть целый ряд аспектов национальной политики. Были сняты дискриминационные барьеры для неевропейской иммиграции, а в 1967 г. в Конституции Австралийского Союза были отменены дискриминационные положения в отношении аборигенов.

Однако политическое искусство Мензиса было столь совершенным, что продолжение его дела оказалось не по силам консерваторам.

Оставшиеся шесть лет правления «династии Минга» повидали трех несостоятельных премьер-министров, быстро сменявших друг друга. Это были Гарольд Холт, Джон Гортон и Уильям Макмагон. Холт был веселым, добродушным человеком. Он утонул в море, как раз тогда, когда в стране начался рост недовольства. Гортон выделялся своей хулиганистой манерой изображать напористого националиста и нападками на традиционалистов. Он был смещен с поста премьер-министра в результате своего рода дворцового переворота в собственной партии. Макмагон был самым невыразительным политиком и ушел со своего поста после всеобщих выборов, результаты которых выдворили коалицию Либеральной и Аграрной партий из кабинета.

Некоторые из трудностей, вставших перед правительством, оно не было в состоянии контролировать, другие были созданы им самим. После двух успешных десятилетий перспективы были таковы, что в большинстве возникших проблем приходилось винить правительство. Лейбористы пришли к власти в 1972 г. на волне энтузиазма, вызванного ожиданием перемен, которые должны были компенсировать то, что было утрачено в предыдущие годы. Новое правительство сломя голову принялось восполнять утраченные возможности — только для того, чтобы провалиться три года спустя, когда долгий подъем закончился и золотая эра миновала.

Вьетнамская война оказалась тяжелейшим бременем для консерваторов. Сначала она была популярной, и консерваторы использовали ее, чтобы возобновить полномочия, полученные от коалиционного электората, в 1966 и 1969 гг. Визиты президента Соединенных Штатов Америки, а также лидера Южного Вьетнама подняли акции правительства Австралии.

«Давите ублюдков», — инструктировал полицейского суперинтенданта премьер-министр либерального правительства, получив в 1966 г. сообщение о том, что демонстранты блокируют кортеж президента Джонсона. Но «Наступление Тет» в 1968 г. развеяло иллюзии о превосходстве Америки и лишило Джонсона президентского поста. Его преемник перешел к массовым бомбардировкам Камбоджи, затем к захвату Лаоса, отчаянно пытаясь отодвинуть неминуемое поражение. Между тем потери Австралии множились. Из 50 тыс. человек, прошедших через Вьетнам, к 1972 г. 500 человек погибли, причем среди них было 200 призывников.

Призыв военнообязанных на несправедливую войну был первоочередным вопросом движения за мир, начавшегося с одиночных протестов женской группы под названием «Спасите наших сыновей» и выросшего в шумные выступления радикально настроенных студентов. К 1970 г. они заполнили городские улицы с требованием моратория на военные действия. Ужасающие фотографии детей с ожогами от напалма, показательных уличных казней и сообщения о поголовном уничтожении целых деревень во Вьетнаме… Широкая распространенность этих свидетельств делала крайне странной принятую в то время процедуру участия австралийских призывников в «лотерее смерти», когда после внесения в национальные списки военнослужащих молодые люди тянули жребий на отправку во Вьетнам, вытаскивая бумажку с написанной на ней датой своего рождения. Так углублялся разрыв поколений между министрами, которые стремились оправдать войну, и теми, кого они на нее посылали.

[ZHAN]

Мы — молодежь, которую призвали
На бойню, что бездумно развязали
Те старики, что, крепко спят сейчас.
По их приказу смерть настигла нас.

К 1970 г. правительство приступило к выводу австралийских войск и не очень усердствовало в преследовании все более многочисленных отказников от призыва.

Война окончилась с падением Сайгона в 1975 г., но участие Австралии прекратилось еще в 1972 г., когда стало ясно, что ее стратегия опережающей защиты провалилась. Президент Никсон объявил о выходе США из альянса, созданного «холодной войной» в Юго-Восточной Азии; его визит в Китай в 1972 г. при образовавшейся бреши в отношениях между этой страной и Советским Союзом подорвал последовательную логику внешней политики, которую Австралия проводила с 1950 г. и которая строилась на предположении о наличии монолитной коммунистической угрозы.

Получилось так, что Австралия с готовностью последовала за своим могущественным партнером в Индокитай только для того, чтобы, по выражению одного из министров, уяснить для себя «как принимаются военные решения в политических целях». Этот министр был поражен возможностью «мобилизовать общественное мнение в целях вмешательства в государственную политику», что, по его мнению, можно было приравнять к воздействию лондонской толпы на британский парламент в XVIII в.

Его коллега прибег к более современному сравнению, характеризуя демонстрантов, добивавшихся моратория, «как политических бандитов, которые занимаются консервированием демократии». Это правительство было совершенно оторвано от реальности.

Если корейская война стала стимулом для мировой экономики, то вьетнамская явилась причиной напряжения экономической ситуации. Америка, столкнувшись с огромными расходами, печатала доллары — валюту, лежащую в основе международной торговли; они вливались в финансовую систему стран, увеличивая инфляционное давление.

К концу 1960-х годов в экономике Австралии появились явные признаки перегрузки. Фермеры продолжали наращивать производство, но их доходы неуклонно падали. Изменения в соотношении себестоимость — цена толкали их на образование более крупных хозяйств. К 1971 г. число сельских жителей в абсолютном выражении уменьшилось настолько, что не достигало и двух миллионов, составляя лишь 14 % общей численности населения. К счастью, открытие новых залежей полезных ископаемых в Западной Австралии позволило ей выйти на азиатские рынки с бокситами и железной рудой, а в 1966 г. было открыто крупное месторождение нефти в Басс-Стрейте. Австралия в этом отношении приближалась к самообеспеченности.

Однако, хотя бум, вызванный открытиями новых месторождений минеральных ресурсов, стал причиной взлета акций на бирже, национальная экономика по-прежнему зависела от иностранного капитала и импортируемой техники. В основных отраслях промышленности доминировали крупные компании, ограничивая тарифы и конкуренцию; ключевые отрасли производства, в частности автомобилестроение, принадлежали главным образом иностранцам. Возросла агрессивность профсоюзов, которые активно требовали повышения заработной платы. Двадцать лет индустриализации и роста городов породили разного рода неудовлетворенность жизнью. Ближайшие пригороды несли на себе печать упадка и загрязнения. Дальние пригороды страдали от недостаточного развития коммунальных служб. Медицина и образование не поспевали за спросом. Оказалось, что полная занятость не несет с собой всеобщего процветания и что дробная система социального обеспечения не в состоянии помочь тем, кто в ней больше всего нуждается. Сложилась модель приоритетности частных интересов по отношению к общественным.

Даже те, кто воспользовался плодами процветания, отвергали то, что получили. Поскольку «австралийский образ жизни» утвердился в новых пригородных районах, его критиками стали главным образом интеллектуалы-модернисты, используя такое оружие, как ирония и пародия. Строго осуждая «Австралийский дом» (Australia's Ноте, 1952), архитектор Робин Бойд отозвался об укладе пригородов как о насаждающем дурной вкус «эстетическом бедствии», ведущем в тупик. Он рьяно выступал против «беспорядочного распространения возмутительного стиля», который искажал облик наиболее богатых районов, так же как другой архитектор осуждал «стерильные коробчонки, анемично отделанные кованым железом и обезображенные навесами для машин», которыми были заполнены районы, застроенные с помощью ипотечных кредитов. В своих сатирических монологах, вначале предназначенных для ревю 1955 г., конферансье Барри Хэмфрис, родом из мельнбургского пригорода, населенного средним классом, выросший в доме, спланированном его отцом, вывел ряд персонажей, воплощающих посредственность: бесконечно суетящуюся Эдну Эвридж, ее мужа-подкаблучника по имени Норм и безнадежно бесцветную Сэнди Стоун. «Я всегда хотел большего» — такими словами начинает Хэмфрис свои мемуары.

Он и другие его образованные современники, в частности Жермен Грир, Роберт Хьюджес и Клайв Джеймс, покинули Австралию в поисках международного успеха. Не в состоянии примириться со скупой, конформизмом и филистерством отечества их юности и превратившись в «экспатов»-иностранцев, они все равно не смогли выйти из роли назойливых оводов, жаля своими суждениями. Другие недовольные покидали пригороды, ища спасения в центральных районах городов, где европейские иммигранты начинали создавать специфическую атмосферу большого города с присущим ей пристрастием к вину, пище и уличному образу жизни, стремясь облагородить свое новое прибежище. Модернисты считали размеренный быт пригородов отупляющим и гнетущим, свободу и возможность самореализации предпочитая искать в крайностях, в беспорядочной жизни богемы. Понадобился такой проницательный историк, как Хью Стретгон, чтобы в реформистской работе «Идеи для австралийских городов» (Ideas for Australian Cities, 1970) показать, какое удовлетворение могут принести человеку дом и сад в четверть акра. И лишь гораздо позднее, когда мечты о загородной жизни окончательно разбились, более молодые историки вернулись к теме пригородов, постмодернистски воспринимая их как место, где гнездятся опасности и пороки, обиталище «Пригородных чудовищ» (The Beasts of Suburbia, 1994).

Настал момент, когда поколение бэби-бумеров начало отвергать образ жизни своих родителей, и консервативный порядок разбился вдребезги. Для международного движения «новых левых», возникшего в 1968-м — году баррикад — в студенческих кампусах, сама вьетнамская война стала только частью более широкой борьбы за освобождение стран «третьего мира» от империализма эпохи «холодной войны». Этой борьбе сопутствовали движения внутри стран за освобождение развитых индустриальных обществ от их собственных пороков. «Новые левые» выступали против потребительства с его деструктивным влиянием на окружающую среду, против карьеризма с его отрицанием индивидуальности и против общепринятой морали с ее угнетением возможности самореализации. Этот новый иконоборческий радикализм отрицал респектабельность, для него была характерна некая театральность, выражавшаяся в специфическом языке и жестах, одежде и во всем внешнем виде его приверженцев. В своих амбициозных попытках создать основу контркультуры, которая должна была распространяться на все стороны личных взаимоотношений, новый радикализм был наивен, настаивая на том, что личная жизнь есть жизнь политическая и что торжество интимности способно сломать все существующие барьеры и создать гармонию.

Хотя «Новые левые» были настроены оппозиционно, их идеи и установки основательно повлияли на культуру; к концу 1960-х годов премьер-министр в поисках популярности излишне картинно приблизил к себе музыкальную группу «Сикерс» (The Seekers), демонстрируя приверженность моде. Радикалы из поколения бэби-бумеров порвали с иерархической дисциплиной «старых левых», выступив за менее формальный, более открытый и экспрессивный стиль отношений, и ориентировались не столько на рабочий класс, сколько на прогрессивную интеллигенцию. Разрывы такого же рода ознаменовали возникновение движений за освобождение женщин, либерализацию лиц с нестандартной сексуальной ориентацией и других подобных проектов. Они были предтечами новых общественных движений, представлявших собой другую форму политики, ориентированную на решение конкретной задачи и опиравшуюся на меняющиеся, хотя и реальные идентичности — эти кочевые феномены нашего времени.

[ZHAN]

Новая политика отвергала конформизм массового общества и оспаривала его механизмы контроля. Набирали силу кампании против цензуры, смертной казни и расовой дискриминации. Группа по иммиграционным реформам выступала за отмену политики «Белой Австралии», которая и так все больше смещала правительство: в 1958 г. без особой огласки отменили практику проведения проверочных диктантов при принятии гражданства, в 1966-м политика «Белой Австралии» была практически отменена, и к концу десятилетия в страну ежегодно въезжали около 10 тыс. небелых иммигрантов. Группы мигрантов все больше стремились сохранять свою культурную идентичность.

Самый драматический вызов пришел со стороны Движения аборигенов, и именно в тот момент, когда правительство пусть с опозданием, но наконец стало получать результаты своей политики ассимиляции. В 1959 г. Австралийский Союз распространил социальные пособия на всех аборигенов, кроме «кочевых и примитивных», а в 1962 г. все аборигены получили право голоса. В 1965 г. Арбитражный суд вынес постановление о равной с белыми оплате труда пастухов-аборигенов. В 1967 г. общенациональный референдум, получивший поддержку всех основных политических партий и проведенный среди подавляющего большинства населения, уполномочил государство принять законодательство для аборигенов.

Последняя из этих мер стала поворотным пунктом внутренней политики. Ранее перемены были направлены на устранение формальных препятствий, не дававших аборигенам права стать свободными и равноправными гражданами Австралии: одно это (хотя считалось, что речь идет о предоставлении гражданства) на самом деле выделяло их в особую категорию людей, в отношении которых Австралийский Союз может принимать законы, чтобы преодолеть дискриминационные действия в более консервативных штатах. Впрочем, коалиционному правительству ничего такого сделать не удалось. Наоборот, оно отклоняло возрастающие требования аборигенов о признании их права на самоопределение. Так же как в 1967 г. Австралийский Союз отверг притязания гуринджи в Северной Австралии, так в 1968 г. он оспорил обращение в суд народа йолнгу из Арнемленда, протестовавших против строительства шахты на их земле. А еще раньше, в 1963 г., парламент Союза отказал им в коряво составленном иске против изъятия у них этой земли. Теперь правительство осуждало формально юридическое требование как «несерьезное и досадное».

Проявления разочарования в районах, где аборигены вели свое традиционное хозяйство, сопровождались волной протестов аборигенов в малых и больших городах Юга. Молодые активисты больше не проводили работу в организациях белых с целью добиться равенства независимо от расы; они демонстрировали свою исключительность, свою «гордость черных» и свою «силу черных». «Темнокожие — это больше, чем цвет, это — состояние ума», — говорил Бобби Сайкс. Такие идеи опирались на заокеанские прецеденты. Как в 1965 г. Движение за свободу в сельских районах Нового Южного Уэльса, начатое радикально настроенными студентами, стало отзвуком рейдов свободы за гражданские права в США, так и другие, все более мощные выступления за утверждение самостоятельной идентичности следовали американскому образцу.

Наиболее яркой демонстрацией «силы черных» в Австралии явилось палаточное посольство аборигенов, расположившееся на лужайке перед Домом парламента в Канберре. Возникшее в День Австралии в 1972 г., оно символизировало новые цели: речь шла уже не о принятии аборигенов в общество белых, а об их отделении. Посольство сохранялось несколько месяцев, пока обеспокоенный ситуацией премьер-министр не приказал его ликвидировать. Телезрители увидели последовавшую за этим схватку полиции с защитниками посольства. «Все знают, — заявил лидер Лейбористской партии, — что, если бы в это дело не были вовлечены молодые и темнокожие, правительство не посмело бы вмешаться». Фактически этими действиями он отпел правительство, которое несколько недель спустя проиграло выборы.

Лидером лейбористов был Гоф Уитлэм, избранный на этот пост в 1967 г. после длительной борьбы со старой гвардией во главе с испытанным центурионом Артуром Кэлвеллом. Последний был связан лейбористской традицией, и его действия ограничивались ее хранителями — фотография в газете, на которой лидер парламента изображен ожидающим в кулуарах итогов заседания федерального исполнительного органа своей партии в 1963 г., позволила либералам заявить, что Лейбористской партией руководят тридцать шесть «безликих мужчин». Уитлэм, крупный, исполненный уверенности в себе мужчина и современно мыслящий человек, направил свою энергию прежде всего на модернизацию собственной партии. Он стремился отойти от прежних социалистических лозунгов, от озабоченности делами профсоюзов и аргументов эпохи «холодной войны» и сделать политику лейбористов понятной среднему классу пригородов. Соответственно он постарался выработать стратегию, которая бы справилась с проблемами, в решении которых потерпело неудачу коалиционное правительство за двадцать лет пребывания у власти. В современных условиях, утверждал он, потенциал использования прав гражданина определяется не личными доходами человека, а «наличием и доступностью услуг, которые может предоставить и обеспечить только само сообщество».

Расширяя сферу деятельности правительства, он направлял государственные средства на обновление городов, улучшение систем образования и здравоохранения и увеличение числа услуг государства. Он отказался от политики наращивания всевозможных ограничений и выделения специальных интересов, мешающих увеличению национального потенциала и расширению возможностей граждан. Уитлэм был первым лидером Лейбористской партии на федеральном уровне, кто был родом из влиятельной и обеспеченной семьи (на уровне штата таким же изгоем истеблишмента и проводившим сходную политику лейбористом был Дон Данстен в Южной Австралии), и первым, кто отрекся от лейборизма во имя социальной демократии. Когда его попросили привести пример равенства, как он его понимает, он сказал: «Я хочу, чтобы у каждого ребенка был стол с лампой на нем и собственная комната, где он мог бы заниматься». Для него свет на столе был светом в конце тоннеля.

Обновленная Лейбористская партия пришла к власти в 1972 г., выдвинув на выборах лозунг «Время пришло», и начала стремительно выполнять свою программу. В первый же месяц правительство вывело последние войска из Вьетнама, положило конец практике призыва на военную службу, установило дипломатические отношения с Китаем, провозгласило независимость Папуа — Новой Гвинеи и ратифицировало международные соглашения по ядерному вооружению, вопросам труда и расовой дискриминации и отменило награждение имперскими наградами.

Уитлэм культивировал национализм, который допускал и интернационализм. Расширение поддержки разных видов искусств, повышение требований к содержанию телевизионных программ и, в частности, поощрение расширения в них австралийского контента, охрана исторических памятников — все это наряду с другими инициативами было предназначено для усиления национального самосознания. В сочетании с возобновлением местных изданий, поддержкой австралийских театров и кино эти меры способствовали культурному возрождению, которое позволяло рассматривать жизнь в этой стране как существование, полное глубокого значения и богатых возможностей.

Общее настроение масштабности происходящего отразили такие события, как завершение в 1973 г. строительства здания Сиднейской оперы и приобретение новой Национальной галереей огромного полотна современного художника Джексона Помока «Голубые столбы». Для Маннинга Кларка, чей обширный и пророческий труд «История Австралии» также совпадал с новыми настроениями (третий том с упором на борьбу за независимость Австралии и против нее увидел свет в 1973 г.), это был конец ледяного века.

Правительство Уитлэма пересмотрело содержание понятия «Отечество» и устранило официальную дискриминацию иммигрантов небританского происхождения. Были запрещены все формы дискриминации на основании расовой и этнической принадлежности. Было решено отказаться от политики ассимиляции как несовместимой с растущим разнообразием, которое теперь рассматривалось в контексте обогащения национальной жизни. По мере того как монокультура сменялась мультикультурой, осознание имеющихся различий помогало устранять сохранявшиеся неблагоприятные условия существования для этнических групп. Было признано, что они должны иметь возможность для удовлетворения своих специфических потребностей.

Термин «мультикультурализм» пришел из Канады, где он означал вклад, внесенный иммигрантскими группами, которые не принадлежали по происхождению ни к британцам, ни к французам. Мультикультурализм по-австралийски меньше внимания уделял происхождению различий и совсем не подвергся влиянию практики его употребления в США, где его использовали для обозначения конституционных прав. Признаком принадлежности к другой культуре здесь служил язык, который являлся маркером для определения этнической принадлежности (так что «неанглоговорящее происхождение» стало синонимом «этничности», и это определение применялось ко всем лицам небританского происхождения) и был тесно связан с прибытием мигрантов на постоянное жительство в страну.

[ZHAN]

Решением Арбитражного суда, принятым в 1974 г., женщины стали наконец полностью получать минимальную заработную плату, положенную взрослым. Это официально признанное равенство должно было иметь и практическое воплощение: женщинам обещали отпуск по беременности, а работающим — детские сады и ясли, а также женские консультации и приюты. Премьер-министр назначил Элизабет Рейд консультантом по проблемам женщин, и это стало новым связующим звеном между феминизмом и государственной политикой.

Вскоре появилось еще одно австралийское понятие — «фемократ». Так стали называть государственных служащих, сочетавших выполнение служебного долга с приверженностью целям женского движения, выражавшейся в обеспечении интересов женщин в процессе нормотворчества.

Аналогичные тенденции просматриваюсь в деятельности созданного Департамента по делам аборигенов, где администраторы-аборигены ввели в практику оказание ряда услуг, в частности медицинское и юридическое обслуживание, ориентированных на конкретные нужды своих народов. Созданный одновременно выборный национальный совет для представления интересов аборигенов, впрочем, не смягчил общего напряжения, так как ему была отведена лишь консультативная роль.

Правительство вводило свою социальную программу путем широкого общенационального опроса и выполняло ее, создавая новые властные органы и финансируя их деятельность на федеральном уровне. Комиссия по делам учебных заведений составила документ, согласно которому Австралийский Союз имел право поддерживать не только государственные, но и частные учебные заведения, увеличивать размер финансирования университетов и отменять плату за преподавание. С учетом потребностей здравоохранения была создана система всеобщего медицинского страхования. Комиссия по официальному исследованию бедности расширила систему социального обеспечения. Другая комиссия подготовила рекомендации по юридическому признанию за аборигенами прав на землю на федеральных территориях, хотя правительство пало прежде, чем эти предложения были осуществлены. Новый Департамент городского и регионального развития помог властям штатов и местной администрации улучшить систему городских служб и финансировал приобретение и освоение земель под строительство.

Уитлэм расширил сферу деятельности общенационального правительства в большей степени, чем это сделал кто-либо другой из лидеров мирного времени до или после него. Он даже вывел из употребления само название государства — «Австралийский Союз», считая его анахронизмом, но встретил при этом растущее сопротивление местных органов власти. Самым беспощадным его критиком был Джо Бьелке-Петерсен, который с 1968 г. был премьером Квинсленда и оставался на этом посту до 1987 г. с помощью всяких предвыборных комбинаций (ему никогда не удавалось получить больше 39 % голосов). Как и занимавшие этот пост длительные сроки предыдущие премьеры популистского толка, вызывавшие у него восхищение — Плейфорд и Болт, Бьелке-Петерсен был фермером; в отличие от них он был набожным лютеранином и членом Аграрной партии, которую он расширил и преобразовал в Национальную партию в 1974 г., после того как агрессивно вторгся на электоральное поле городских избирателей Либеральной партии.

Бьелке-Петерсен привлек к себе внимание как политик федерального масштаба во время турне по Австралии в 1971 г. команды южноафриканского Союза регби, сопровождавшегося акциями протеста против апартеида. Он объявил чрезвычайное положение и поощрял разгон демонстрантов полицией; позже он вообще запретил уличные выступления. Премьер жестко игнорировал любые болезненные проблемы, отметая выступления прессы своей фирменной фразой: «Об этом не беспокойтесь».

«Размахивающий Библией ублюдок», как называл его выведенный из себя Уитлэм, выступал против усилий премьера по защите окружающей среды, земельных прав аборигенов, феминизма и многого другого. В 1974 г. к нему присоединился Чарлз Корт, ранее занимавший пост министра промышленного развития в Западной Австралии, а теперь ставший лидером ее Либеральной партии и коалиционного правительства. Корт был менее косноязычен, но столь же суров. «Вы знаете, юноша Чарлз, — вспоминал он совет Тома Плейфорда, данный ему в самом начале его карьеры, — эта страна и особенно отдельные штаты все еще находятся на той стадии, когда им нужны великодушные деспоты». Эти двое правили крупными отдаленными штатами, богатыми полезными ископаемыми и имевшими протяженные границы. Они выступали за идеалы развития, права государства и консервативную нравственность.

Крылатая фраза Уитлэма «Круши или сокрушайся» указывала на то, как правительство справляется с конституционными и политическими препятствиями. Он обращал мало внимания на экономику, хотя его правительство удвоило государственные расходы за три года своего пребывания у власти. Придерживаясь своих амбиций в области реформ, он в 1973 г. на 25 % уменьшил все тарифы. В результате повышения курса национальной валюты местное производство оказалось на грани банкротства. В то же время цены и заработная плата продолжали расти, и к концу 1973 г. ежегодное повышение достигло 10 %.

Затем в ответ на войну Судного дня арабские страны наложили эмбарго на нефть для Запада, и ее цена возросла в четыре раза. Непосредственное воздействие этой акции на Австралию было небольшим, поскольку она была способна сама обеспечить свои энергетические потребности, но катастрофичными оказались косвенные последствия нефтяного эмбарго. Инфляция, вызванная нефтяным кризисом, вызвала шок в мировой экономике, вызвав нарушение торговой инфраструктуры и спад инвестиций.

После 1974 г. развитые индустриальные страны постигло новое бедствие — стагфляция, т. е. стагнация производства при высокой инфляции. Кейнсианские методы, которыми руководствовались в экономике во время длительного бума после войны, не подходили при таком сочетании, поскольку оба элемента по идее исключали друг друга. Какое-то время Уитлэм и его правительство игнорировали и советы финансистов, и саму инфляцию и не сбавляли оборотов, но безработица росла, достигнув невиданного с 1930-х годов уровня. В 1975 г. было решено справляться с инфляцией с помощью сокращения бюджета, а безработица превысила 250 тыс. человек.

Золотой век пришел к концу.

К этому времени правительство оказалось в кризисе. Несколько министров ушли в отставку или были освобождены от должности, оказавшись замешанными в скандалах. Один из них вел переговоры с сомнительными международными финансистами о четырехмиллиардном займе, с тем чтобы удержать национальный контроль над австралийской нефтью, газом и обработкой урана. Оппозиция, которая доминировала в сенате, использовала «дело о займе» как предлог отказать правительству в денежных средствах, надеясь при этом вынудить его пойти на перевыборы.

У оппозиции нашлось много союзников. Лидеры бизнеса потеряли веру в правительство, а пресса жаждала крови. Генерал-губернатор сэр Джон Керр отвергал имперскую манеру правления своего премьер-министра. Сэр Гарфилд Барвик, ранее министр в консервативном правительстве, ставший Верховным судьей, советовал генерал-губернатору исполнить свой долг и воспользоваться правом главы государства распустить правительство. Посол США и должностные лица Центрального разведывательного управления весьма критично относились к лейбористскому правительству, особенно к его стремлению в той или иной мере контролировать американские военные коммуникационные базы, построенные у Северо-Западного мыса и в Пайн-Гэп в 1960-х годах.

У правительства были свои сторонники. Интересно, что очень многие либертарианцы среди «новых левых» выступали за начатое Уитлэмом усиление роли государства и расширение его деятельности, однако они сомневались в способности лейбористов победить на выборах. Было решено принять участие в выборах в надежде, что у кого-нибудь из членов коалиции в сенате сдадут нервы. Некоторые были готовы согласиться на предоставление правительству средств после 27 дней моратория, но генерал-губернатор начал действовать первым. Сразу после полудня 11 ноября 1975 г. он объявил об отставке правительства и назначил Малкольма Фрейзера, лидера Либеральной партии, исполняющим обязанности премьер-министра, которому предстояло получить положенные фонды и провести выборы. Фрейзер так и поступил. Он выиграл выборы рекордным большинством голосов.

Роспуск правительства был самым серьезным конституционным кризисом в истории Австралии. Когда распространились сведения о действиях генерал-губернатора, у здания парламента в Канберре собралась толпа. Генерал-губернатор вышел на ступени перед парламентом, чтобы огласить указ о роспуске обеих его палат. В этот момент Гоф Уитлэм угрожающе глянул через плечо на Фрейзера, назвал его «Керровым сукиным сыном» и призвал собравшихся не стесняться в выражении своего гнева. В крупных городах люди оставили работу и вышли на стихийные демонстрации, агитируя население перейти к прямым действиям. Однако Уитлэм принял роспуск своего правительства, а лидер Австралийского совета профсоюзов подавлял все разговоры о забастовке.

События 1975 г., естественно, подорвали правительственную систему. Накаленная атмосфера породила конспирацию в политической деятельности; стремление высоких чиновников нарушать правила причинило тяжелый ущерб конституционному порядку. Сам Уитлэм остается в истории весьма неоднозначной фигурой. Для кого-то он остается героем, вынужденным сложить свои полномочия в расцвете сил, другие считают его опасным и некомпетентным человеком. Последний из национальных лидеров, кто следовал своим убеждениям, не считаясь с тем, к чему они могут привести, он поднялся и пал тогда, когда были исчерпаны возможности существования уверенного в себе и свободно действующего национального правительства.

[ZHAN]

После хронической политической нестабильности, которая знаменовала провал консерваторов, и лихорадочного темпа жизни при Уитлэме, последовавшие затем годы выглядят неким состоянием равновесия. В период между 1975 и 1991 гг. правительство сменилось только один раз, и два премьер-министра сохраняли свой пост примерно одинаковое время. Оба по-своему стремились обеспечить уверенность в будущем, которой хотел электорат, и оба придерживались нейтральной позиции.

Однако в сложившихся обстоятельствах не могло быть и речи об уверенности в будущем без отказа от укоренившихся старых привычек. Один премьер видел путь к изменениям в конфронтации, другой — в консенсусе, но инициируемые и тем и другим перемены были недостаточными. И в том и другом случае надо было идти дальше, отказываться от той или иной устаревшей практики и предпринимать дополнительные нововведения. Оба лидера весь свой немалый личный авторитет использовали для ускорения процесса реформ. И оба подверглись осуждению, как только оказались вынужденными уйти со своего поста вследствие нерешительности и несостоятельного руководства. Преследуя постоянно ускользающую цель обеспечения конкурентоспособности, австралийцы оказались вовлечены в бесконечный процесс национального обновления.

Первым из этих лидеров был Малкольм Фрейзер, возглавлявший коалицию Либеральной и Национальной партий в 1975–1983 гг. Этот высокий худой отпрыск крестьянской династии из вотчины либералов — штата Виктория — получил образование в частных школах и Оксфордском университете. Его робкие и неуклюжие манеры обычно принимали за аристократическую замкнутость. Мрачная решимость, с которой он добивался власти, не исчезла и тогда, когда он занял свой пост: он постоянно подстегивал своих коллег, импульсивно, хотя и целеустремленно вникая во все аспекты политики. «Кто сказал, что жизнь должна быть легкой» — так любил провоцировать собеседников этот человек казалось, наследовавший привилегии правящего класса, но это было его настоящим кредо, и он сам не щадил своих сил. Фрейзер считал австралийцев слишком избалованными, что в условиях острой конкуренции их необходимо отучить полагаться только на заботу государства. Стараясь насколько возможно уменьшить вмешательство государства в дела общества, он сам, однако, постоянно влезал в вопросы управления, видя в этом проявление сильного лидерства. Суровый индивидуализм боролся в нем с инстинктивным патернализмом тори.

Фрейзер победил на выборах 1977 и 1980 гг. дискредитировавшую себя Лейбористскую партию, а в 1983 г. электорат отвернулся от него, выбрав нового лейбористского лидера — Боба Хоука. Если не считать, что тот тоже учился в Оксфорде, будучи стипендиатом Родса, Хоук почти во всем отличался от Фрейзера. Один был высоким, другой — низкорослым один выражался кратко и четко, другой предпочитал разговорную речь. Фрейзер был резок, Хоук успокаивал; Фрейзер отличался корректностью, Хоук некогда любил выпить и слыл волокитой; Фрейзер воспринимал власть как свой долг, Хоук добивался популярности с почти библейским убеждением, что это его предназначение.
Новый премьер-министр родился в семье конгрегационалистского священника, работал в Австралийском совете профсоюзов и в 1970 г. стал его первым председателем, который никогда не работал среди рабочих. На этот пост были и другие кандидаты, но никто не мог так искусно лавировать между членами Совета и работодателями, непостижимым образом добиваясь новых договоренностей. После того как Хоук стал членом парламента и проложил себе дорогу к руководству, он отказался от большинства своих вольных привычек. Известный повеса, он теперь предстал перед публикой в атрибутах человека, облеченного властью, сидя за внушительным письменным столом на фоне шкафа с муляжами книг на полках, ворчливо настаивая на необходимости национального примирения.

Оба лидера стремились отыскать решение насущных государственных проблем, ибо с окончанием золотого века правительства сталкивались не столько с возможностями, сколько с трудноразрешимыми задачами. Возникли стратегические трудности во внешней политике и симптомы внутреннего напряжения: деградация окружающей среды, разрушение семейных отношений, наличие бездомных и распространение преступности.

В новой неопределенной ситуации правительства стремились восстановить сплоченность и целеустремленность нации. Прежде всего, они пытались залатать дыры в экономике, которая более не обеспечивала надежного роста и постоянной занятости. После длительного бума мировая экономика характеризовалась слабым, неустойчивым ростом, высокой и постоянной безработицей. Австралия же столкнулась с особыми проблемами: ее зависимость от экспорта сырьевых товаров делала ее все менее конкурентоспособной в условиях глобальной экономики, в которой доминировали производителя товаров с высокой степенью переработки и индустрия сферы обслуживания.

Быстрый рост финансовых рынков, увеличившаяся мобильность капитала и переход от трудоемкого фабричного производства к высокотехнологичным информационным видам индустрии создали новый экономический порядок, который иногда называют постиндустриальным. Постиндустриализм, в свою очередь, повлек за собой изменения самой модели производства, в котором сборку комплектующих на конвейере заменили манипуляции символами на экране компьютера. Информационная революция создала виртуальную реальность, а ее пророки провозгласили наступление постматериальной эры. Однако поразительной особенностью жизни Австралии в последней четверти ХХ в. было не это, а небывало глубокое влияние экономики.

В общественной жизни, как никогда ранее, стали главенствовать потребности бизнеса, а те, кто чувствовал себя уверенно в реалиях неоклассической экономики, пользовались беспрецедентным авторитетом. В сводках новостей доминировали сообщения о биржевых индексах и движении валют. Терминология рыночной экономики стала языком государственной политики и проникла почти во все сферы общественной жизни. Появилась новая теология — неолиберализм, а в Австралии для нее придумали отдельный термин — «экономический рационализм». Он был примечателен не столько склонностью своих приверженцев включать в силлогизмы чуть ли не любую форму человеческого поведения, сколько признанием логики рынка единственным способом мышления.

Правительство Фрейзера стремилось справиться с экономическими трудностями страны путем решения проблемы инфляции. Оно считало, что снижение цен и зарплат и восстановление прибыльности возродят экономическую активность. Сокращение правительственных расходов должно было покрыть государственный дефицит, уменьшить потребность государственного сектора в финансовых резервах и уменьшить банковский процент в интересах увеличения частных инвестиций. В течение тридцати лет государственные расходы и доходы росли вместе с ростом национального продукта; теперь австралийцы столкнулись с урезанием государственных программ и расходов на них.

Инфляция действительно уменьшилась, но к 1978 г. число безработных перевалило за 400 тыс. человек. В то же время с иностранных капиталовложений были сняты ограничения, с тем чтобы расширить промышленность, работающую на экспорт. Фермеры поставляли на экспорт уже не шерсть, а мясо и пшеницу, но больше всего средств поступало от продажи электроэнергии и минералов. Резкое повышение цены на нефть позволило Австралии стать важнейшим поставщиком угля, увеличить продажу нефти, газа и урана. Для вывоза на азиатские рынки природных ресурсов были открыты новые шахты в Западной Австралии и Квинсленде.

Позиционирование Австралии как источника полезных ископаемых было рискованной стратегией. Доля сырья в мировой торговле снижалась, и цены на него падали. Новые проекты добычи природных ископаемых создавали сравнительно мало рабочих мест, не в последнюю очередь из-за внедрения технологических инноваций, к тому же влияние на обменный курс бума в области добычи природных ресурсов отрицательно сказывалось на других отраслях. Когда в 1982 г. рост экспорта прекратился, а сельскохозяйственный сектор пострадал от засухи, правительство ослабило контроль за государственными расходами и денежной эмиссией. Возобновившаяся инфляция, снижение зарплат и дальнейший подъем безработицы привели к поражению правительства на выборах 1983 г.

Лейбористы пришли к власти с альтернативной стратегией, опиравшейся на их особые взаимоотношения с профсоюзами. По условиям законченного с Австралийским советом профсоюзов соглашения (Получившего название «Аккорд».), рабочие должны были отказаться от требований повышения заработной платы в обмен на создание рабочих мест. Конфликт удалось заменить сотрудничеством благодаря согласованным усилиям, направленным на то, чтобы Австралия снова наконец, взялась за работу. Общенациональный экономический саммит, проведенный в Канберре менее чем через месяц после выборов и узаконивший эти договоренности, был проведен в театральной форме, не имевшей ничего общего с устоявшейся политической практикой. Из здания парламента удалили избранных представителей страны, чтобы освободить место для бизнесменов и лидеров профсоюзов для заключения Аккорда. Профсоюзы смирились с замораживанием заработной платы, а работодатели приняли возврат к системе централизованной фиксированной отплаты труда. Компенсацией для работников за их готовность проявлять терпение в вопросах зарплаты стало восстановление государственной системы медицинского страхования, а также некоторые другие улучшения по линии государственных выплат.

Кроме того, были приняты государственные программы с целью поддержки ключевых отраслей промышленности, таких, как сталелитейная и автомобилестроение.

Как стратегия в области занятости Аккорд работал. До конца десятилетия было создано полтора миллиона рабочих мест, и количество безработных уменьшилось с 10 % в 1983 г. до немногим более чем 6 % в 1989 г. Но, пытаясь повысить конкурентоспособность, лейбористское правительство пошло и на другие реформы. В конце 1983 г. оно отказалось от защиты курса национальной валюты и пошло на свободное образование цены австралийского на рынке. Контроль за обменом иностранной валюты был снят, контроль за внутренними банками уменьшен, и иностранные банки получили возможность с ними конкурировать. Если Аккорд был тем пряником, который обеспечивал участие промышленного сектора в реконструкции австралийской экономики, то отсутствие финансовой регуляции стало тем кнутом, который побуждал ее двигаться вперед под ударами увеличившейся конкуренции. Пол Китинг, который в качестве казначея вдохновлял эти реформы, хвалился: «Мы первое поколение послевоенных австралийских политиков и экономистов, которые наладили по-настоящему открытую рыночную экономику».

После проведения финансовой либерализации экономическое положение Австралии стало зависеть от изменчивых оценок международных валютных спекулянтов. В результате быстрого роста внешних заимствований и постоянного торгового дефицита к 1986 г. доллар потерял 40 % своей стоимости. К этому времени чистый внешний долг, наполовину государственный, наполовину частный, составлял 30 % национального продукта, и каждое новое падение курса доллара его увеличивало. В мае 1986 г. Китинг заявил: «Мы должны рассказать австралийцам правдиво, честно и серьезно, в какой международной яме находится сейчас Австралия». Он предупреждал, что если не снизить цены и не увеличить объем торговли, «мы кончим как страна с третьесортной экономикой… как банановая республика».
Этот эпитет вызвал шок, эхом отозвавшись во всей стране. Казалось, Австралии угрожает опасность последовать по пути разрушения за другими белыми обществами переселенцев. Как и они, Австралия создала высокий уровень жизни, опираясь на свой экспорт, между тем ее товары больше не пользовались устойчивым спросом. Как и они, Австралия имитировала европейскую цивилизацию, но, по словам двух экономистов-историков, «современная австралийская экономика по сути своей не очень "европейская"». Они считали ее еще менее эффективной, чем экономику Канады: большая часть современных технологий импортируется для того, чтобы обеспечивать немногочисленное население, чье благополучие зависит от эксплуатации природных ресурсов. По их словам, «если характеризовать три классических фактора производства, то земля разворована, капитал получен взаймы, производительность труда низка».

Сравнение Австралии с банановой республикой подготовило аудиторию Китинга к шоковой терапии, урезанию государственных расходов, дальнейшему замораживанию заработной платы, еще большей открытости австралийского бизнеса для международной конкуренции. На смену политике уменьшения финансового регулирования пришли планы прогрессивного сокращения тарифов, защищавших отечественную промышленность, и появились первые предложения об ослаблении централизованной фиксации заработной платы. С введением дальнейших мер по дерегулированию могли исчезнуть те непременные черты, которые с самого начала были характерны для Австралийского Союза. В этом случае центральный принцип, определявший жизнь поселившихся в Австралии людей: наличие сильного государства, способного защитить уровень жизни населения, — уступит поле действия свободному рынку. Все было в руках лейбористов.
Кампания по демонтажу базовой установки на регулятивные функции всего австралийского общественного устройства во многом опиралась на созданные за рубежом прецеденты. После того как закончился длительный бум и не удалось восстановить экономическое процветание с помощью кейнсианских методов, наметился общий сдвиг вправо. Избрание консервативного правительства в Британии и президента-республиканца в США в конце 1970-х годов возвестило начало наступления на профсоюзы, атаку на систему социального обеспечения и смешанную экономику. Апологеты «новых правых» вели речь не о несостоятельности рынка, а о несостоятельности правительства, не о свободе от опасности, а о свободе рынка как основе свободного общества. Приверженцы такой политики называли себя «новыми правыми» в отличие от прежних правых, более прагматичных консерваторов.

Идеи «новых правых» были поддержаны в Австралии институтами по разработке стратегий и исследовательскими центрами, пропагандировались обозревателями в средствах массовой информации и были вскоре восприняты государственной политикой. Они апеллировали к производителям экспортной продукции и другим противникам протекционизма: недавно образованная Национальная федерация фермеров вместе с крупнейшими магнатами горнодобывающей промышленности требовала отмены обременительных тарифов и гарантированной заработной платы. Им раскрыли свои объятия противники государственного обеспечения, которые считали, что эта система лишь держит людей в зависимости и укрепляет контрпродуктивную бюрократию. Юристы из числа «новых правых» утверждали, что система арбитража и централизованного определения заработной платы укрепляет болезненный и кровосмесительный «клуб индустриальных отношений». Крупные организации работодателей поначалу сопротивлялись призыву отменить эту систему, но, по мере того как австралийский бизнес стал чувствовать холодный ветер международной конкуренции, они стали приветствовать снятие ограничений для рынка рабочей силы.

[ZHAN]

Консервативные политики с большей осторожностью расценивали электоральные перспективы поэтики «новых правых»: в 1984 г. они проиграли лейбористам, перехитрившим их своей политикой смягчения финансового регулирования, а в 1987 г. их шансы погубила популистская кампания авторитарного премьера Квинсленда Джона Бьелке-Петерсена, которого они выдвинули на роль национального лидера. Наследие патерналистского либерализма Мензиса и вся совокупность австралийских традиций превращали поворот к правому радикализму в опасную игру. В этой стране индивидуализм был возможен лишь при условии защиты со стороны сильного государства. Индивидуализм в трактовке «новых правых», такой индивидуализмом, который предоставлял неограниченный выбор его пользователю, пока тот был способен за него платить, выглядел рецептом политического самоубийства. Нежелание Либеральной партии поддерживать экономическую политику «новых правых» позволило лейбористам присвоить эту политику себе.

На протяжении 1980-х годов отсутствие финансового регулирования наряду с волатильностью глобального движения капиталов привело к череде повышений и падений на фондовом рынке. Средства, которые могли бы быть вложены в исследования, экономическое развитие и повышение производительности труда, попали в сундуки нового поколения корсаров, с помощью долгового финансирования грабивших успешные компании. Корпоративные авантюристы создавали бумажные империи, строили грандиозные особняки, приобретали частные самолеты и произведения искусства, предавались бесконечным развлечениям и не скупились на политические воздаяния. Золотой век превратился в позолоченный век неудержимых излишеств.

Политики-лейбористы считали, что эти не скованные запретами и обязательствами богачи намного талантливее, чем старшее поколение истеблишмента, заседавшее в советах корпораций. Им нравился их предпринимательский энтузиазм, они приветствовали приобретение ими зарубежных активов по абсурдно завышенным ценам, усматривая в этом свидетельство внешней экспансии австралийского бизнеса. После того как под влиянием займов распух национальный долг, повысился курс доллара и, следовательно, возрос торговый дефицит, правительство, наконец, нажало на тормоза. Избавившись от механизмов, способных оживить экономику, оно смогло лишь завести ее в тупик из-за постоянного увеличения процентных ставок, которые к 1989 г. достигли 20 %. Последовавший за этим коллапс сокрушил крупных предпринимателей вместе с тысячами мелких предприятий. «Для Австралии это — необходимая рецессия», — упрямо настаивал главный казначей.

Снова стала расти безработица, которая в 1992 г. превысила 10 %. Все усилия приспособить австралийскую экономику к новой модели торговли и инвестиций, хотя и позволили улучшить производительность, привели к устойчивому торговому дефициту и увеличению внешнего долга. Австралия оставалась в зависимости от иностранных капиталовложений и была подвержена циклическим подъемам и спадам. Опора на рыночные силы привела не к повышению, а к понижению показателей роста экономики по сравнению с послевоенными годами, когда она регулировалась правительствами, а также к большему неравенству и уязвимости. Впрочем, так было во всех странах, которые в 1980-х годах проводили в жизнь программу «новых правых».

Однако опыт Австралии отличался тем, что отмена регулирования была проведена лейбористским правительством. Лейбористы сочетали неолиберальную экономическую политику с корпоративистскими методами правления в попытке сохранить социальные параметры в работе рынка. Аккорд предусматривал некоторую защиту от последствий программы «новых правых», характерных для Британии и США: здесь процент безработных был меньше, заработная плата не опускалась ниже определенного уровня, нуждающиеся получали большую помощь. Уступая экономическим аргументам «новых правых», лейбористы все же надеялись избежать безжалостного отказа от ответственности за положение слабых и уязвимых.

Как и Маргарет Тэтчер, Пол Китинг настаивал на том, что альтернативного пуги нет. В 1990 г. он твердил о необходимости «убрать от рынка бесцеремонные руки бюрократии». Предложенный им выбор был суров: Австралия может продолжать «противопоставлять себя реалиям мировых рынков» или «отступить к несостоятельной политике прошлого». Глобализация — ключевое слово для обозначения этих реалий — служила как диагнозом, так и средством защиты от тех резких перемен, которые охватили Австралию. Их предчувствовал австралийский эрудит Барри Джонс, рассмотревший будущее своей страны в постиндустриальном мире в книге «Спящие, проснитесь!» (Sleepers Wake! 1982). Австралии предстояло либо приспособиться к задачам и возможностям века информации, либо ей грозило будущее без работе Джонс стал министром науки в правительстве Хоука. Он популяризировал понятие «умная страна» для обозначения изобретательной, бдительной и способной к адаптации Австралии, какой он хотел ее видеть. Но в 1990 г. его изгнали из министерства.

К тому времени угрожающе реальной казалась мрачная обратная альтернатива. Исчезали те виды занятий, которые некогда обеспечивали надежную занятость. Продукция отечественных производителей одежды и обуви не могла больше конкурировать с дешевым импортом; предметы домашнего обихода поставлялись из Юго-Восточной Азии по низким ценам; городские офисы, ранее наполненные множеством машинисток и секретарей, теперь занимали персонажные компьютеры, которые придумывали в Силиконовой долине, а собирали где-то за границей. К сожалению, рост новых, высокотехнологичных отраслей промышленности, которые, казалось, должны бы поглотить излишек рабочей силы, не был устойчивым. Работодатели теперь не хотели содержать большой постоянный штат работников. Те, кто рассчитывал на карьеру и старался выбрать себе на всю жизнь такое занятие, в котором бы ценился опыт, которое позволяло бы со временем достойно выйти на пенсию, казались старомодными людьми. В среде менеджеров и специалистов считалось, что находиться на одной и той же должности дольше нескольких лет равносильно признанию своей несостоятельности.

Бремя подобных изменений ложилось главным образом на тех, кто меньше всего был способен его вынести. Потеря постоянной работы особенно пагубно сказывалась на иммигрантах из среднего класса, как мужчин, так и женщин, селившихся вблизи фабрик в больших городах. Упадок тяжелой промышленности ударил по таким индустриальным центрам, как Ньюкасл и Уоллонгонг в Новом Южном Уэльсе, Уайалла и Элизабет в Южной Австралии. Закрытие заводов в небольших городах еще больше усложняло жизнь сельских обитателей. С уменьшением фермерского населения стали закрываться школы, больницы, магазины и банки. От изменения практики найма, при которой выбрасывались на улицу наименее опытные работники и постоянный штат заменялся случайными кадрами, работающими неполный день, пострадала молодежь, не находившая применения после окончания школы, и процент безработных среди молодых людей оставался постоянно высоким.

В 1980-х годах уровень участия в рабочей силе вырос. К движению женщин за оплачиваемый труд, набиравшему силу в 1960- 1970-х годах добавились работники с неполным рабочим днем. Дискриминационная практика, стоявшая на страже интересов кормильца-мужчины, уходила в прошлое, но многим семьям необходим был заработок обоих взрослых, чтобы свести концы с концами. Каждая шестая семья в период между 1974 и 1987 гг. была неполной, и одинокие отец или мать, имевшие детей на иждивении, скатывались за черту бедности.

Правительство Хоука вызывало тревогу своей неспособностью обеспечить полную занятость населения и остановить грядущий упадок. Опрометчивые предвыборные обещания премьер-министра в 1987 г., утверждавшего, что «к 1990 г. ни один ребенок в Австралии не будет жить в бедности», теперь оборачивались против него. Лейбористы оставались верными системе социального обеспечения, но направляли помощь главным образом тем, кому надо было приумножить уже имеющееся имущество и доходы. Внимание стали уделять прежде всего созданию рабочих мест и обучению, что привело к резкому росту числа школьников и расширению высшего образования. В свою очередь это повлияло на сферу занятости благодаря новым школьным программам, которые ориентировали обучение на приобретение практических навыков, и применению рыночного принципа «потребитель платит» в университетах, где была введена отложенная оплата за обучение. И в миграционной политике, после ее пересмотра в 1988 г., появился новый акцент на наличие квалификации и делового опыта у иммигрантов.

[ZHAN]

В жертву новой государственной политике было принесено стремление к равенству. В течение 30 лет после войны социальнодемократические правительства стремились уменьшить неравенство в благосостоянии, доходах и возможностях, порождаемое капиталистическим рынком. Эта борьба за равенство была остановлена, и на протяжении 1980-х годов во всем мире усилилась поляризация богатых и бедных.

Австралии с ее остатками системы государственного обеспечения и низким уровнем социального обеспечения по сравнению с другими странами, где существовали универсальные системы социального обеспечения, было легче выполнить свои обязательства перед бедными. Она тратила меньше средств, но большая часть того, что тратилось, шла в карманы нуждающихся. Однако это ограниченное перераспределение средств в интересах бедных не могло обуздать роста доходов на другом конце шкалы благосостояния. При замороженной заработной плате доля прибыли возрастала, и богатые становились богаче. Они устанавливали себе избыточно высокие административные оклады и реализовывали свои сверхдоходы, скупая собственность и ценные бумаги. Они все меньше стремились делиться своим избыточным достатком, используя «налоговые гавани», чтобы минимизировать вклад в общественный доход, и все больше афишировали свои богатства.

Снятие финансового регулирования не просто устранило институциональную инфраструктуру, которая связывала отдельных людей взаимными обязательствами, но и разрушила чувства, поддерживавшие социальную солидарность. Низость духа проявлялась в том, что к жертвам безработицы относились с презрением, то и дело их называли бездельниками, живущими на подачки. Под влиянием ослабления взаимопомощи, махрового индивидуализма, попиравшего любовь, долг и жертвенность, расцвел культ эгоизма.

Самым дерзким среди корпоративных пиратов, процветавших в 1980-х, был англичанин-мигрант Алан Бонд. Он начал свою трудовую деятельность, рисуя вывески и рекламные плакаты в Перте, затем занялся застройкой земельных участков и построил международную корпоративную империю, владевшую активами в недвижимости, горнодобывающей промышленности, пивоварении и СМИ. В результате обрушения фондового рынка в 1987 г. все его дела всплыли на поверхность, а к 1990-му временные управляющие все еще разбирались с его банкротством, пытаясь отследить активы акционеров. Бонд попал за решетку — в отличие от других предпринимателей, которым удалось бежать за границу или избежать приговора суда. В 1989 г., когда журналисты, специализирующиеся на финансовой тематике, прежде превозносившие его предпринимательский талант, начали сомневаться в его состоятельности, Бонд, выступая в Национальной галерее, где выставлялась часть его коллекции картин, сравнил отношение к себе с историей художников-импрессионистов. По его словам, этих смелых, творческих людей, как и его самого, подвергали «критике и насмешкам». Они тоже были жертвами такого типичного для Австралии ревнивого отношения к неординарным людям, учившего «не высовываться».

Приобретя картины импрессионистов, Бонд «высунулся», присвоил право на применение к самому себе и этого выражения. Поборники равноправия в Австралии однажды уже использовали его, осуждая людей, возносивших себя над другими. Критика таких людей, проявление неуважения к ним считалась национальной добродетелью. Затем в последний год полномочий правительства Уитлэма, когда стремление к равенству утратило решительность, один из высокопоставленных либералов внес новую нотку, провозгласив:

«Высовывающиеся, все больше высовывающихся — вот что нужно этой стране».

К 1980-х годах термин утратил все свои уничижительные оттенки. Высовывающиеся теперь были национальным достоянием, воспевались в панегириках практически во всех сферах деятельности. Наконец, в 1984 г. свою дань уважения получили успешные австралийские женщины. Поскольку неравенство в престиже, богатстве и власти было обязательной стороной предприимчивости и успешности, австралийцам было предложено отбросить ненужною скромность, чтобы добиться успеха. Критика стала считаться национальным пороком в стране, забывшей, что «достигнуть» — глагол переходный.

В течение 1980-х годов Австралия ликвидировала большую часть институтов, которые ограждали ее небольшую торговую экономику мерами торгового протекционизма от воздействия внешних потрясений. Мало кто оплакивал кончину политики Австралийского «устроения». Критики говорили о том, что она использовалась для защиты групповых интересов, потворствовала проведению неэффективной политики и душила инициативу. Чаще всего они утверждали, что она просто неустойчива, потому что глобализация, лишает национальные правительства способности противостоять рыночным силам. Некоторые члены лейбористского правительства стремились совместить процесс реформирования с эгалитарными традициями и сохранить способность поддерживать уровень жизни населения. Однако эти надежды затухали, по мере того как продолжалось дерегулирование хозяйства, а возможность контролировать его последствия уменьшалась. К концу десятилетия Австралия рассталась с прошлым и дрейфовала в изменчивых водах глобального рынка, менее защищенная и более уязвимая.

Правый поворот в экономической и социальной политике совпал с возрождением атмосферы «холодной войны». После поражения Америки во Вьетнаме, частичной разрядки в отношениях с Советским Союзом и сокращения военных расходов ряд унизительных отступлений в конце 1970-х годов привел нового президента США Рональда Рейгана к решению оказать сопротивление коммунистической «империи зла». Подбадриваемые со стороны Маргарет Тэтчер, США возобновили гонку вооружений. Австралия с самого начала оказала демонстративную поддержку второму этапу «холодной войны». Малкольм Фрейзер не раз указывал на угрозу советского морского присутствия в Индийском океане: он поощрял расширение американских коммуникационных баз в Австралии и ответил на советское вторжение в Афганистан попыткой не допустить участия Австралии в московских Олимпийских играх 1980 г.

Таким образом Фрейзер приветствовал действия Рейгана и полностью поддерживал новое подтверждение могущества Америки. С другой стороны, отношения Фрейзера с Тэтчер были гораздо более прохладными, частично из-за споров на форумах Содружества Наций по вопросу о белых режимах в Южной Африке. Фрейзер мужественно критиковал апартеид, и права человека были важным элементом его внешней политики, в которой немаловажное место занимал региональный фактор. Фрейзер видел в Китае союзника в борьбе против Советского Союза. Он посетил Пекин раньше, чем Вашингтон; он приветствовал в 1979 г. вторжение Китая во Вьетнам и поддержал неофициальную коалицию Китая и Японии с Ассоциацией государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) с целью сдержать угрозу со стороны Советского Союза. Это, в свою очередь, заставило Австралию сблизиться с АСЕАН как с главным региональным форумом и высветило проблемы в ее отношениях с Индонезией.

Эта страна, являясь ближайшим и самым населенным соседом Австралии, возникла во второй половине ХХ в. и стала представлять непосредственную угрозу. Управляемая агрессивно выступающим против империализма Ахмадом Сукарно, Индонезия в 1962 г. присоединила западную часть Новой Гвинеи, а в следующем году вступила в конфронтацию с Малазийской конфедерацией, что послужило основанием для опасений относительно возможности развития конфликта с Западом. В 1965 г. генерал Сукарно разгромил Индонезийскую коммунистическую партию, убив сотни тысяч ее членов. В результате опасения антизападной политики потеряли остроту, однако коррупционный и авторитарный режим Сукарно сам по себе представлял опасность. В 1975 г. Индонезия вторглась в бывшую португальскую колонию Восточный Тимор, а в последующие годы варварски подавила сопротивление как в Тиморе, так и в провинции Новая Гвинея.

Правительства Уитлэма и Фрейзера вынуждены были принять результаты этой агрессии. Хоук пытался оправдаться, объясняя свои действия необходимостью переговоров с Индонезией о разделении богатых залежей нефти, находящихся под дном Тиморского моря.

Приоритет экономики повлиял не только на внутреннюю, но и на внешнюю политику: в 1987 г. были объединены министерства иностранных дел и торговли. Торговля стала в большей степени ориентироваться на регион, поскольку баланс мировой экономики сдвинулся в сторону Тихого океана: к 1984 г. тихоокеанская торговля превзошла по объему трансатлантические связи. Пока европейская экономика в 1980-х годах переживала застой, Япония и четыре «тигра» — Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур — быстро набирали силу. Индонезия и Малайзия следовали по тому же пути индустриального развития, а Китай сбросил оковы своей командной экономики и начал интенсивно двигаться в том же направлении.

[ZHAN]

Австралия увеличила объем торговли с Азией, которая к 1980 г. поглощала половину австралийского экспорта и обеспечивала половину импорта, но доля Австралии на мировом рынке падала. Торговые блоки Европы и Северной Америки добивались большего доступа к рынкам азиатских стран, и возникла серьезная опасность того, что Австралия окажется в стороне. Если бы Австралия отгородилась от Азии, то новые индустриальные страны региона превзошли бы ее жизненный уровень, превратив ее в «бедное белое отребье» на юге Тихоокеанского региона. Правительство проявляло чудеса изобретательности в создании Кернской группы стран — экспортеров сельскохозяйственной продукции в ходе подготовки к новому раунду международных торговых переговоров 1986 г., но заставить США соблюдать правила свободной торговли в сельском хозяйстве оказалось намного труднее. После подписания соглашения в 1983 г. стали более тесными экономические связи с Новой Зеландией.

Как в самом регионе, так и за его пределами Австралия стремилась играть независимую роль. Назначенный министром иностранных дел после 1987 г., Гарет Эванс на международных форумах проявлял не меньшую активность, чем Эватт 40 лет назад. Эванс способствовал разрешению проблемы Камбоджи, направлял миротворческие силы как в этот, так и в другие районы во время локальных конфликтов. Он выступал за ядерное разоружение и в целом действовал в преобразующей роли добросовестного члена международного сообщества. Его усилия неизменно встречали сопротивление правительства Хоука, всецело преданного западному альянсу, что в последней фазе «холодной войны» означало со стороны Австралии безоглядную поддержку Америки, утверждавшей себя в качестве все более доминирующей силы. Американские коммуникационные базы, приобретавшие большее, чем когда-либо, значение при наличии нового поколения стратегических вооружений, оставались в священной неприкосновенности. Американские военные корабли обладали незыблемым правом заходить в местные порты независимо от наличия на борту ядерного оружия.

Когда в 1986 г. лейбористское правительство Новой Зеландии отказало США в этом праве и администрация Рейгана приостановила выполнение своих обязательств в рамках АНЗЮС по отношению к далекому дерзкому форпосту, Австралия осталась верной своему могучему союзнику. АНЗЮС не терял своей актуальности не потому, что гарантировал Австралии безопасность (во время Тиморского кризиса стало ясно, что Индонезия для США важнее Австралии), но потому, что обеспечивал ей членство в западном альянсе и тем самым давал доступ к американским технологиям и разведывательным данным. Бремя участия в военном союзе приходилось нести стране, обладавшей весьма ограниченной мощью.

Второй этап «холодной войны» завершился в конце 1980-х годов падением коммунизма. Советская экономика с ее ставкой на тяжелую промышленность была не в состоянии приспособиться к нуждам новых информационных технологий. Необходимость направлять на вооружение все большие ресурсы больной экономики, соревнуясь с растущими военными расходами CШA, отражалась на жизненном уровне народа, который уже нельзя было ни убедить, ни заставить оставаться в повиновении. Жесткая система централизованного контроля, навязывание обанкротившейся идеологии, тотальная коррупция и цинизм привели к цепной реакции мирных революций в Восточной Европе и свержению Ельциным Горбачева. Величайшее соревнование капитализма и социализма, характеризующее весь ХХ век, закончилось. Был побежден не только тупиковый командный социализм коммунистических стран, но и более умеренный коллективизм, к которому шли лейбористские движения на Западе.

Вместе с этим триумфом возобновились заявления о том, что пришел конец идеологии и даже истории. Пока делались все эти заявления, произошло обострение идеологических разногласий в австралийской политике. Коалиционные партии, снова проигравшие выборы в 1990 г., обратили свой взор на опытного экономиста Джона Хьюсона, который быстро разработал бескомпромиссную экономическую программу в духе «новых правых», предусматривавшую регрессивную систему налогообложения, дальнейшее сокращение государственного сектора, более резкую ликвидацию протекционистских тарифов и регулирования рынка труда.

Лейбористский премьер-министр Хоук к этому времени утратил интерес к дальнейшим переменам; его энергия на служебном посту была исчерпана, и в 1991 г. его сменил Китинг.

Бывший казначей, выступавший в 1980-х годах за отмену государственного регулирования экономики, принялся энергично продвигать меры по выходу из рецессии. Они включали в себя продажу государственных предприятий и ослабление централизованного установления уровня заработной платы.

Австралия построила самые разнообразные государственные предприятия, охватывающие газо-, электро- и водоснабжение; обслуживание воздушного, железнодорожного и морского транспорта, а также аэропорты и морские порты; банковские, страховые и другие финансовые услуги. К концу века не многие из этих видов деятельности оставались в руках государства. В результате приватизации и проведения тендеров на предоставление услуг правительство в большей степени стало покупателем, чем продавцом.

Не менее резкие изменения произошли в установлении уровня заработной платы, поскольку лейбористы порывали с особой системой производственных отношений, сформировавшейся в течение ХХ в. Она включала в себя трибуналы на федеральном уровне и на уровне штатов для проведения арбитражного разбирательства взаимных требований работодателей и работников. В результате труд большинства рабочих оценивался на основе общих решений, устанавливавших ставки заработной платы и определявших условия труда. Арбитражная система централизовала трудовые отношения, поскольку решения распространялись на всю отрасль; она рассматривала объединения работодателей и профсоюзы как представительные отраслевые организации. Предполагалось, что частичная отмена централизованного регулирования трудовых отношений обеспечит хорошо организованным работникам больше стимулов для повышения производительности; а вероятность того, что рабочие, находящиеся в более уязвимом положении, могут выпасть из этого процесса, тогда не достаточно принималась во внимание.

В то же время Китинг использовал возможности своего положения как премьер-министра, а также и весь спектр идей «новых правых», скрупулезно собранных Хьюсоном, чтобы обновить свой имидж. Он перестал быть воинствующим рационалистом в экономике, сметающим препятствия на пути эффективности и конкурентоспособности; теперь он предстал в качестве компетентного администратора, понимающего, что на правительство возложена более широкая ответственность.

«Когда Австралия сделала выбор в пользу открытой экономики, — утверждалось в правительственном заявлении, — народ тем самым выказал свою готовность добиваться успеха в бесконечной гонке», однако способность к постоянным переменам зависела от упругости того, что Китинг теперь называл «социальной тканью». Процветать будут те страны, где существует «социальная демократия, где правительство вносит свой вклад в создание мотивации для развития общества, где в эту постмонетаристскую, посткоммунистическую эпоху создано удачное сочетание эффективной экономики и всеобъемлющей социальной политики». Отмечая эти новые явления, Китинг все больше апеллировал к национальным традициям стойкости и стремлению идти до конца; он взывал к инстинктивной верности лейбористскому движению даже в случае неудачи. По-еле победы над Хьюсоном на выборах 1993 г. он объявил: «Это была победа тех, кто действительно верит».

Китинг вспоминал прошлое во имя будущего. Крушение старых отраслей промышленности уничтожало избирательную базу лейбористов, поскольку сокращалось число членов и возможности профсоюзов, и Лейбористская партия все больше зависела от поддержки коалиции общественных движений. Для того чтобы остаться у власти, правительство вынуждено было опираться на женское движение, защитников окружающей среды, этнические ассоциации и движение аборигенов. Поощряемые верхушками объединений, которые получали финансовую помощь и участвовали в формировании государственной политики, их прежние критики научились выражаться на их корпоративном жаргоне, использовать визуальные средства агитации, ставить понятные им цели и применять ключевые показатели их достижения. Китинг, будучи продуктом жесткой в своем прагматизме школы правых лейбористов Нового Южного Уэльса, некогда высмеивавший левых за то, что они выступали за сохранение природы, иронично трактовавший их политику как призыв «давайте снова плести корзины в Бэлмейне», теперь стал чуть ли не главным защитником всего этого.

[ZHAN]

Премьер-министр поднимал эти вопросы в своих неожиданно красноречивых и необычных по стандартам австралийской общественной жизни публичных выступлениях. В них он широко использовал национальные легенды, обновляя и дополняя их содержание. В этом Китингу помогал Дон Уотсон, его спичрайтер, историк, наделенный даром воображения и изобретательностью, сумевший обогатить приземленный словарь премьер-министра. В 1992 г. Китинг, начав свое обращение к аборигенам, собравшимся в Редферн-парке, словами: «Мы забрали традиционно принадлежавшие вам земли и уничтожили традиционный образ жизни», сразу завоевал на свою сторону скептически настроенных слушателей.

В частых обращениях Китинга к памяти о жертвах, принесенных в заморских войнах, было больше противоречий: признание национального героизма, проявленного благодаря имперскому безрассудству, должно было подкрепить его призыв к окончательному разрыву с Британией и образованию Австралийской республики. Республиканизм, в свою очередь, должен был отделить в глазах избирателей устремленную вперед Лейбористскую партию от отсталых либералов, привлечь творческую энергию всей сферы культуры и использовать все разнообразие мультикультурного общества как элементы общенациональной мощи.

Национализм Китинга был направлен вовне. Он хотел, чтобы Австралия стала «конкурентоспособной, ориентированной на внешние связи, свободной от фобий» страной. Он стремился внушить австралийцам уверенность, необходимую для существования в глобализированной экономике, и приучить их к мысли, что их судьба связана с Азией. Он даже высказал мысль, что австралийское традиционное мужское товарищество можно понимать как некую азиатскую ценность.

Однако далеко не все лидеры в странах Азии разделяли такой подход. Правительство Индонезии сочло, что свойственный австралийской прессе критический настрой несет в себе признаки неуважительности, что Австралия слишком озабочена вопросами о правах человека, и усмотрело в этом признак того, что этот удаленный форпост белой расы все еще предан лишь западным ценностям. Австралии было отказано в членстве в АСЕАН, а ее попытка трактовать форум АТЭС как широкий региональный блок встретила отповедь малазийского премьер-министра Махатхира. Разочарованный Китинг назвал своего коллегу «упрямцем», но это, естественно, делу не помогло.

После электоральной победы 1993 г. Китинга стала больше занимать «картина в целом», его раздражали комментаторы, высказывавшие мнение, что он перестал интересоваться экономической реформой. Между тем либеральную партию вновь возглавил прежний лидер Джон Говард. Осторожный ветеран политических сражений, он избежал прямолинейной наивности Хьюсона, который столь удачно для Китинга детально раскрыл комплексную программу «новых правых», продемонстрировав ее неприятные последствия. Воспользовавшись растущей неудовлетворенностью избирателей подуставшим правительством, Говард выдвигал максимально ограниченные цели.

Он также учел совокупные результаты политики отмены регулирования экономики, продолжавшейся более десятилетия, и особенно ее неоднозначное влияние на доходы населения. В период между 1982 и 1994 гг. у 10 % наиболее состоятельных граждан доход рос в реальном выражении на 100 долл. в неделю, а у 10 % самых бедных (пользующихся помощью системы социального обеспечения, созданной лейбористами) увеличение дохода составило 11 долл. в неделю. Но у 80 % населения, находящихся между этими двумя группами, доход реально снизился. К этой аморфной статистике и обращались коалиционные партии, используя неопределенное название «Средняя Австралия». Оно не имело ничего общего с «позабытыми людьми», к которым обращался когда-то Мензис. Он изобрел этот выразительный термин, пытаясь обновить консервативную традицию, в то время как географически не существующая «Средняя Австралия» была творением исследователей-консультантов.

В течение первого срока пребывания лидером Либеральной партии в конце 1980-х годов Говард выпустил программный документ, на обложке которого была изображена идеализированная семья: муж в нарядном костюме, благочинная жена и двое аккуратно одетых, чистеньких детей, — запечатленная перед своим солидным домом с зеленым палисадником за белым штакетником забора. Этот образ покоя и безопасности пригородной жизни восходил к временам, когда Мензис представлял семью всеобщим символом домашнего покоя, но к 1980-м годам лишь в каждом пятом домохозяйстве семья состояла из мужчины-кормильца, жены-домохозяйки и детей. Некстати воскресив этот образ, Говард игнорировал те дома, где оба партнера были заняты карьерой, но могли быть не женаты; исключал однополые пары, родителей-одиночек и родителей, продолжающих помогать детям трудоспособного возраста, семьи с детьми от предыдущих браков. Китинг высмеивал Говарда, называя его человеком, живущим прошлым, который хочет вернуть Австралию назад — в удушающую ортодоксальность 1950-х.

Говард был четвертым, самым младшим ребенком в семье владельца автомастерской; он вырос в южном пригороде Сиднея, в 1950-х годах, стал местным стряпчим и кормильцем для собственной семьи. При этом он был способным и весьма решительным политиком, а, вернув себе положение лидера либералов, стал особенно расположен к образности. Теперь он апеллировал к «борцам», «мужчинам и женщинам основной Австралии», интересами которых пренебрегали «крикливые группы меньшинств»: феминистки, защитники окружающей среды, этнические лобби, аборигены и интеллектуалы. Противопоставляя практические заботы своих борцов капризам избалованных лейбористами «элит», Говард подчеркивал общенациональные интересы: коалиция будет править «для всех из нас». Этот лозунг оказался привлекательным для многих в традиционно голосовавшей за лейбористов центральной части страны на выборах 1996 г., и эти избиратели обеспечили коалиции решительную победу.

Новое правительство проводило политику экономического либерализма и социального консерватизма. Оно приступило к дальнейшему этапу экономической реформы, уделяя усиленное внимание либерализации торговли; изменениям на рынке труда, направленным на ликвидацию дефицита и неконкурентных методов; частичной продаже «Телстры» — крупнейшего из оставшихся государственных предприятий; урезанию предоставляемых государством услуг; сокращению численности государственных служащих. Новому казначею посчастливилось раскрыть «черную дыру» в бюджете, что позволило правительству произвести дальнейшие сокращения государственных расходов и вернуть бюджетный профицит.

Обрушение фондовых бирж в Юго-Восточной Азии в конце 1997 г. и последовавшая глубокая рецессия в Азиатском регионе послужили дополнительным подтверждением правильности этой политики. Сокращение спроса потребителей из Азии на австралийские экспортные товары частично компенсировалось новыми рынками, где падение цены австралийского доллара давало конкурентные преимущества. Казначей даже с гордостью заявлял, что он обеспечил «огнеупорность» австралийской экономики.

Правительство Говарда отбросило большинство программ своего предшественника для переобучения безработных, заменив их новой системой «работы за пособие», согласно которой молодые безработные должны были быть заняты на работе по месту жительства. Впоследствии оно распространило принцип «взаимных обязательств» на других получателей социального обеспечения, хотя число получающих пособия продолжало расти. В начале 1990-х годов денежные пособия получали 1,5 млн австралийцев трудоспособного возраста; к концу десятилетия их число возросло до 2,6 млн, составив 20 % рабочей силы.

В результате изменений на рынке труда стало больше работающих бедных. Начало этому процессу положило лейбористское правительство в начале 1990-х годов, когда стало поощрять переговоры о ставках заработной платы на уровне рабочего места или на уровне предприятия в качестве альтернативы централизованной общенациональной системе установления ставок зарплаты. Новое правительство пошло еще дальше, приняв Акт об отношениях на рабочем месте 1996 г. Этим законом поощрялись индивидуальные трудовые договоры в дополнение к коллективным договорам и ограничивалась сфера действия решений Комиссии по трудовым отношениям. Комиссия больше не устанавливала общенациональный уровень зарплаты, а лишь определяла пособия в рамках «социальной защиты» низкооплачиваемым работникам, которым не удавалось выторговать себе большую зарплату при заключении трудового договора.

[ZHAN]

Коалиционное правительство хотело бы пойти еще дальше в области трудовых отношений, но у него не было большинства в сенате, и оно было вынуждено договариваться о компромиссах с мелкими партиями, которые имели решающее влияние в законодательных органах. В частности, оно хотело ослабить жесткую хватку профсоюзов. Членство в профсоюзах шло на убыль, составив в 1996 г. всего лишь 31 % рабочей силы, но оставалось значительным в ключевых отраслях, таких, как морской транспорт.

В 1997 г. правительство разработало вместе с Национальной федерацией фермеров и одной из основных стивидорских компаний план ликвидации Морского союза Австралии (МСА). Были набраны новые работники из числа военнослужащих и отправлены в Дубай на стажировку. Вечером 7 апреля 1998 г. охранники в масках и с собаками на поводках вошли в порты страны, чтобы сместить всех членов МСА, работавших в компании.

Министр по трудовым отношениям, прежде отрицавший, что ему было известно об организованном им же плане, торжествовал:

«Сегодня правительство, действуя решительно, навело порядок в портах раз и навсегда».

Он поторопился с этим заявлением. Массовые пикеты препятствовали перемещению грузов, а суды выносили решения о восстановлении работников на прежних местах. Последующие переговоры завершились новым соглашением, направленным на повышение производительности: за следующие месяцы цена акций компании увеличилась втрое. МСА пришлось согласиться на сокращение численности персонала и отказаться от многих из своих методов, а о тех, кто вызвался заменить на работе членов профсоюза, просто забыли. Среди других пострадавших в портовом споре была Австралийская радиовещательная компания, которую правительство обвинило в предвзятости; оно ввело в состав ее правления бывшего председателя Лейбористской партии штата.

Премьер-министр при вступлении в должность заявил, что он хочет, чтобы австралийцы жили «безмятежно и благополучно». Правительство поднимет завесу политкорректности и будет культивировать «широкие общественные ценности». Это «правительство настроено не на идеологию», а на «практические результаты». С этой целью Говард урезал полномочия Управления по положению женщин и приказал руководителям официальных организаций употреблять слово «председатель», а не его нейтральные с гендерной точки зрения заменители. Основные мультикультурные агентства правительства были ликвидированы, а сам термин «мультикультурализм» на несколько лет исчез из лексикона премьер-министра.

Частный охранник в импровизированном укрытии в помещении грузового терминала порта Фримантл в период портового трудового спора 1998 r. Профсоюз опубликовал эту фотографию как тревожное свидетельство организации трудовых отношений путем устрашения (Топу McDonough)

Коренные жители Австралии приняли на себя основную тяжесть упорного стремления правительства к утверждению широких общественных ценностей вместо «шумного, эгоистичного гомона влиятельных привилегированных групп, мало заботившихся о национальных интересах». Коалиция сократила финансирование программ для аборигенов. Она законодательно ограничила недавно признанные Верховным судом земельные права аборигенов на том основании, что такие права являются дискриминационными и сеют рознь. Говард взял на вооружение призыв историка Джеффри Блейни отказаться от «траурного» отношения

Его собственная версия национального прошлого подверглась испытанию, когда в мае 1997 г. в рамках расследования дела об изъятии детей аборигенов, предпринятого по поручению предыдущего правительства, был опубликован доклад «Их возвращение домой». В ходе расследования рассматривались показания сотен свидетелей из числа аборигенов и было установлено, что в период 1910 — 1970 гг. из семей аборигенов были изъяты от каждого третьего до каждого десятого ребенка, в большинстве случаев силой или в связи с бедственным положением семьи. Министр по делам аборигенов отказался обратиться к парламенту с требованием о принесении извинений «украденным поколениям» на том основании, что это могло быть воспринято так, что нынешнее поколение несет ответственность за деяния, которые предыдущие поколения «считали максимально отвечающими интересам этих детей».

Премьер-министр по-прежнему настаивал, что «недостатки» в национальной политике не должны умалять патриотической гордости. В том же месяце, когда вышел доклад «Их возвращение домой», Говард, выступая перед конвентом по примирению с аборигенами, сказал, что, хотя он испытывает глубокое сожаление в отношении аборигенов, страдавших от несправедливости в прошлом, «символические жесты и гипертрофированные обещания» ничего не дадут. Часть присутствующих в ответ встали и повернулись спиной к премьеру, но это только укрепило его в убеждении, что австралийское общество «одно из самых справедливых, самых равноправных и толерантных в мире».

Джон Говард не был одинок в своей кампании по избавлению средних австралийцев от политкорректности. Незадолго до выборов 1996 г. Либеральная партия решила поддержать мелкую предпринимательницу в борьбе за голоса электората в Ипсвиче — промышленном городе в Квинсленде. Позже ей было отказано в поддержке, когда она опубликовала в местной газете письмо, в котором утверждала о наличии дискриминации в пользу аборигенов. Она утверждала, что «правительства осыпают их деньгами, кредитами и возможностями» за счет работящих белых австралийцев. Ее безыскусность, полное неведение относительно национальной политики и несоблюдение принятых правил обеспечили ей неотразимую привлекательность в глазах СМИ и избирателей, которые избрали ее в палату представителей с наибольшим отрывом от других кандидатов, чем на каком-либо ином федеральном избирательном участке. Ее звали Паулина Хансон.

Дебютное выступление Хансон в парламенте шесть месяцев спустя укрепило ее позиции «нарушителя спокойствия». Она говорила о себе, что «пришла сюда не как изощренный политик, а как женщина, которая испытала достаточно ударов судьбы», как «обычная австралийка, которая хочет, чтобы ее страна была сильной и независимой». Ее главной идеей было «равенство всех австралийцев», что означало положить конец «расизму наоборот», политике мультикультурализма, миграции из Азии («нам угрожает поглощение азиатами», — утверждала она) и «аборигенному производству». Выступление вызвало шквал критики за разжигание предрассудков, однако премьер-министр отказался осудить Хансон. Напротив, выступая в прямом эфире, он сказал радиоведущему, говорившему о ней в злобном тоне, что «кое-что из того, что она сказала, точно отражает настроения людей».

Хансон завоевала традиционный электорат лейбористов благодаря критике политики прежнего лейбористского правительства. Стремительно приобретенная Паулиной Хансон популярность расколола избирателей, составлявших опору лейбористов: она публично оскорбляла дипломированных, свободных от национальных предрассудков, прогрессивных представителей среднего класса, одновременно апеллируя к более возрастным и менее мобильным фабричным рабочим. Презрительное отношение к ней лишь укрепляло ее положение жертвы несправедливости. На вопрос ведущего новостей, испытывает ли Хансон ксенофобию, она ответила одновременно с недоумением и с вызовом: «Объясните, что вы имеете в виду».

А в апреле 1997 г. Хансон образовала собственную Партию одной нации, которая в течение года обрела 25 тыс. членов. Пользуясь рекомендациями бывшего организатора Либеральной партии, она формировала ее по образу корпорации, не допуская рядовых членов к принятию каких бы то ни было решений. Одна нация представляла собой избирательную операцию, набиравшую очки за счет ауры своего основателя и выставлявшую себя политической партией, которая испытывает антагонизм к политике и политикам, в том числе в консервативных партиях.

Смелое введение Джоном Говардом ограничений на продажу и использование оружия после массового убийства туристов в Порт-Артуре в 1996 г. поставило его под огонь критики этого все более шумного и заговорщического движения.

Опасность со стороны Партии одной нации стала очевидна во время выборов в штате Квинсленд в июне 1998 г.: кандидаты от этой партии получили 13 % голосов, отодвинув либералов на третье место и позволив лейбористам прийти к власти. Опасения относительно возможного повторения этой ситуации на федеральных выборах привели к разногласиям в коалиции. Больше всех риску в связи с поддержкой Одной нации избирателями в буше подвергалась национальная партия; некоторые из ее парламентариев теперь публично принимали политику Одной нации, а ее лидер усилил нападки на организации аборигенов. Несмотря на то что Джон Говард начал критиковать взгляды Хансон, он возражал против предлагавшегося лейбористами отмежевания основных партий от Партии одной нации, до тех пор пока катастрофические для коалиции результаты выборов в Квинсленде не вынудили его с ними согласиться.

На выборах Хансон неудачно провела федеральную кампанию и получила лишь 10 % общенационального числа голосов. И тем не менее ее взгляды поддержало немногим менее миллиона австралийцев.

[ZHAN]

Между тем Говард в период выборов в октябре 1998 г. оказался под серьезным давлением. Он сосредоточил свою кампанию вокруг налоговой реформы, обещав ввести налог на товары и услуги. Новым лидером лейбористов стал Ким Бизли — большой и добродушный человек, вызывавший широкие симпатии своей добропорядочностью у избирателей, уставших от конфронтации. Говард и в этом случае пошел в наступление, заявив, что его оппоненту не хватает «храбрости» для принятия жестких решений. Соперничество было напряженным при незначительном перевесе в пользу лейбористов, но распределение голосов оказалось благоприятным для коалиции, и она вернула себе прочное парламентское большинство.

В течение первого срока пребывания у власти правительство Говарда стремилось ликвидировать наследие Китинга во внутренней и внешней политике. Особой критике подвергалась попытка лейбористов наладить более тесные отношения в регионе, открыто осуждалась идея о том, что судьба Австралии связана с Азией, предпочтение отдавалось акцентированию особого характера австралийской культуры и традиций. Говард высмеивал утверждения о том, что заявления Паулины Хансон — и его неспособность их оспорить — сводили на нет все, что было сделано предыдущими австралийскими правительствами по вытеснению памяти о «Белой Австралии».

Правительство мало интересовали другие региональные объединения — Говард посетил лишь половину совещаний Южнотихоокеанского форума — и было безразлично к растущим трудностям Папуа — Новой Гвинеи и малых тихоокеанских островных государств. Члены правительства избегали упоминания об Австралии как о «добропорядочном гражданине мира», напротив, упрямо настаивая на заботе о национальных интересах. Поддерживая продолжение либерализации торговли в рамках новой Всемирной торговой организации, Австралия, тем не менее, на Киотской конференции по глобальному потеплению в 1997 г. отказалась принять целевые показатели по сокращению выбросов парниковых газов и выступила с критикой форумов, проводимых Организацией Объединенных Наций. Если лейбористы применяли многосторонний подход к международным делам, то коалиция делала акцент на двусторонние отношения и национальный суверенитет.

Экономический кризис в Азии вынуждал к более активным действиям. Австралия оказалась втянутой в осуществление комплексов спасательных мер, организованных Международным валютным фондом, а также поддержала жесткие условия, введенные МВФ при предоставлении финансовой помощи. Для Индонезии эти условия включали отмену продовольственных субсидий и контроль цен. В 1995 г. 11 % ее населения жили в бедности; к 1998 г. почти половина жителей страны терпела лишения, и нарастающие волнения вынудили президента Сухарто уйти в отставку. Его преемник был бессилен остановить межобщинные столкновения и жестокие действия армии по их усмирению, в том числе в Восточном Тиморе.

Западная часть этого острова была голландским владением и вошла в состав Индонезии при образовании республики в конце Второй мировой войны, а восточая часть принадлежала Португалии и была захвачена индонезийскими войсками в 1975 г. Условием предоставления помощи МВФ было расширение автономии для этой провинции, однако перспектива получения независимости привела к усилению акций устрашения населения со стороны местных вооруженных формирований, поддерживаемых индонезийскими военными. В сентябре 1999 г. 10-тысячный контингент международных сил ООН высадился там для наведения порядка, при этом командующий и большинство военнослужащих были предоставлены Австралией.

Эти действия Австралии пользовались широкой поддержкой, многие австралийцы хотели стать добровольцами по оказанию помощи в восстановлении разрушенной молодой страны. Правительство критиковали за медлительность, но оно опасалось негативных последствий в случае усиления давления на находящееся в сложном положении правительство Индонезии, к тому же Лейбористская партия вряд ли могла претендовать на какое-либо моральное превосходство, опираясь на то, как она сама ранее решала эту проблему. Говард был разочарован тем, что CШA не предоставили больше помощи, но серьезно ошибся, позволив Австралии выступать в образе «помощника» американского «шерифа».

Премьер-министр Малайзии д-р Махатхир ссылался на эту роль, чтобы накрепко запереть перед Австралией дверь, ведущую в АСЕАН, к тому времени разросшуюся после вступления в нее североазиатских государств: Китая, Японии и Южной Кореи. Говард после Тимора настаивал на том, что «нас перестало волновать, являемся ли мы азиатской страной, находимся ли мы в Азии, неразрывно ли связаны с Азией или входим в мифическое восточноазиатское полушарие», и что мы просто «делаем свое дело — быть самими собой в этом регионе».

Затянувшееся недовольство Индонезии имело еще одно последствие. Сеть ее островов пересекает морской путь, соединяющий континентальную Азию с северным побережьем Австралии, и в последние десятилетия ХХ в. новые группы людей следовали через архипелаг по маршруту, когда-то проложенному первыми австралийцами. Они составляли лишь малую часть гораздо более широкого движения людей, которых преследования и тяготы вынуждали покинуть родину. Для огромного большинства беженцев эта далекая страна была недостижима. Австралия отреагировала на усугубившуюся гуманитарную проблему: она ввела понятие беженца в иммиграционною программу, обеспечив возможность оценки заявителей и оказания им помощи в приезде в страну. В 1970-х годах в рамках правительственной программы было предоставлено убежище некоторому количеству беженцев из Центральной и Южной Америки, а также взята ответственность за людей, бежавших из Тимора после вторжения Индонезии.

Прибытие в 1976 г. в Дарвин первого судна с вьетнамскими беженцами, едва державшегося на плаву, вызвало гораздо больше проблем, поскольку прибывшие на нем люди не имели права на въезд, и правительство вступило во взаимодействие с международными агентствами и правительствами стран Юго-Восточной Азии по созданию пересыльных лагерей в рамках программы, получившей название Программы упорядоченного отъезда. Беспорядки в Камбодже и Лаосе привели к еще одному потоку людей, прибывавших на лодках в конце 1980-х годов, и лейбористское правительство ввело политику обязательного задержания, снова призывая соседние страны к сотрудничеству, направленному на сдерживание этого потока. Вооруженные конфликты на Ближнем Востоке и в Афганистане вызвали еще одну волну прибывших в конце 1990-х годов, и на этот раз Индонезия не помогла. Вместо того чтобы сдержать их передвижение, она позволила предпринимателям пихать их на утлые суденышки и везти на территорию Австралии.

Численность их была невелика — 3300 в 1999 г. и 2900 в 2000 г., — но правительство считало их «пробравшимися без очереди» и трактовало «незаконный ввоз людей» как угрозу для суверенитета и безопасности Австралии. Для решения проблемы требовалось международное сотрудничество, но у Австралии все чаще возникали разногласия с учреждениями ООН по вопросам соблюдения прав человека внутри страны, а также по проблеме беженцев. В 2000 г. правительство объявило о намерении принять «более экономичный и избирательный подход» к запросам ООН о предоставлении информации и «более твердый и стратегический подход к участию Австралии в системе договоров».

Аналогичное разочарование вызывали и экономические форумы. Австралия поддержала создание Всемирной торговой организации. Она провела либерализацию экономики, снизила тарифы и сократила помощь промышленности в надежде, что другие страны поступят так же, но и Европейский союз и США продолжали политику протекционизма в отношении своего сельскохозяйственного сектора, защищая его перед лицом австралийских экспортеров. Правительство Говарда приветствовало избрание президента Буша в конце 2000 г., увидев в этом возможность установления более тесных экономических, а также стратегических отношений. В следующем году обе страны приступили к обсуждению соглашения о свободной торговле, однако соглашение, которое было достигнуто в начале 2004 r., сохранило многие из ограничений для доступа Австралии на крупнейший рынок мира.

Правительство Говарда в течение своего второго срока активно продолжало введение предусматривавшихся им экономических мер: налоговая реформа, полная продажа «Телстры», дальнейшее сокращение регулирования производственных отношений и продолжение уточнения условий для получения социальной помощи. В связи с отсутствием у правительства контроля в сенате приходилось вести длительные переговоры с мелкими партиями и независимыми сенаторами для достижения существенных компромиссов. Продолжалась работа по введению налога на товары и услуги, при этом предусматривался ряд освобождений от налога и компенсаций за его выплату. Продажа «Телстры» была ограничена лишь небольшой ее частью, оставляя 50,1 % в руках государства. Тони Абботт, воинственно настроенный новый министр по вопросам занятости, не смог добиться изменения законодательства, которое предоставляло защиту против несправедливых увольнений, но ужесточало условия для получения права на пособие по безработице, призывая безработных отказаться от «снобизма».

[ZHAN]

Введение новой налоговой системы в 2000 г. совпало с падением курса австралийского доллара (в начале следующего года он впервые упал ниже 50 центов США). В обоих изменениях видели причину роста цен на бензин, который еще более возбудил общее недовольство. Банкротство одной крупной страховой компании вскрыло злоупотребления корпораций, а провал броского телекоммуникационного проекта привел в замешательство наследников двух австралийских медийных династий — Мёрдоков и Пакеров. Австралия продолжала испытывать значительный дефицит торгового баланса, продолжая накапливать внешний долг. Она все еще зависела от экспорта товаров, отставала в развитии новых технологий, не имела ни одного глобального бренда. Когда ведущие добывающие компании провели слияние с международными партнерами и переместили свои штаб-квартиры из страны, начались разговоры о том, что экономика Австралии становится «филиальной». В преддверии выборов, которые должны были состояться в конце 2001 г., председатель Либеральной партии предупреждал своих коллег, что правительство воспринимается населением как «скаредное, хитрое, оторванное от жизни и не желающее никого слушать».

Лейбористы все еще усиленно пытались представить убедительную альтернативу, а затем оказались на выборах в условиях военного времени. Разрушение Центра мировой торговли в Нью-Йорке 11 сентября 2001 г. привело к объявлению Бушем войны с терроризмом и оказанию Говардом непосредственной поддержки вторжения в Афганистан. Двумя неделями ранее Австралия оказалась охвачена собственной военной драмой, когда норвежский контейнеровоз «Тампа» пришел на помощь дрейфующему индонезийскому рыболовному судну с 433 пассажирами на борту, большинство из которых были афганцами. Капитан «Тампы» направился к соседнему острову Рождества — австралийской территории к югу от острова Ява, но австралийское правительство запретило ему приставать к берегу. Имея на борту потерпевших бедствие пассажиров, численностью превосходивших его команду в шестнадцать раз, капитан бросил якорь на некотором расстоянии от берега. Отряд австралийских элитных десантных частей особого назначения захватил «Тампу». Некоторые из ищущих убежища были приняты Новой Зеландией, большинство отправили в специально построенный центр для интернированных на крошечном острове Науру, а некоторые позже отправились в другой лагерь — в Папуа — Новой Гвинее. Это назвали «тихоокеанским решением» — страшное название, которое премьер-министр изобрел, очевидно, не понимая, насколько оно созвучно тому, как Гитлер обозначил свой способ устранения нежелательного народа.

Кризис, связанный с «Тампой», попал в заголовки мировой прессы. Последовало осуждение со стороны Норвегии, конфликт с Генеральным секретарем ООН, отказ президента Индонезии отвечать на телефонные звонки премьер-министра. Тихоокеанское решение исходило из администрации Говарда, ему способствовал специальный закон, исключавший остров Рождества из иммиграционной зоны Австралии, и Канберра имела возможность действовать практически полностью вне судебного надзора. Ищущие убежища содержались в строгой изоляции. Пресс-секретарь министра обороны выпустил инструкцию о запрещении их «персонализации или гуманизации».

Кризис также превратил выборы в дебаты о пограничном контроле. Лейбористы сначала отказались поддержать специальное законодательство, затем сдались и потерпели двойное поражение. Правительство воспользовалось своим преимуществом, утверждая, что с другого судна, забитого незаконными мигрантами, при приближении военного корабля выбрасывали за борт детей. В ответ на опровержение министр обороны настаивал, что это «непреложный факт», была опубликована фотография, изображавшая мужчин, женщин и детей, барахтающихся в воде. Фотография, как выяснилось после выборов, была сделана после того, как австралийский военный корабль стал буксировать поврежденное судно, пока оно не затонуло. Страхи и сомнения, родившиеся после 11 сентября, обостряли проблему пограничного контроля. «Неизвестно, есть у них связи с террористами или нет», — сказал премьер-министров о людях, ищущих убежища, незадолго до выборов. Утром в день голосования газеты вышли с рекламой на всю полосу, изображавшей Джона Говарда со сжатыми кулаками, и подписью: «Мы решаем, кому приезжать в эту страну». Он вернулся к власти с незначительно возросшим большинством голосов.

Война с терроризмом началась с удара по Афганистану и расширилась после осуждения «оси зла» президентом Бушем в Послании конгрессу в начале 2002 г. Говард поддержал новую американскую доктрину превентивной обороны и игнорировал болезненную реакцию других стран региона, объявив в конце года, что Австралия также будет рассматривать возможность направления войск в какую-либо соседнюю страну для удара по террористическим ячейкам, если они будут угрожать безопасности отечества. К тому времени террористическая ячейка взорвала туристов в ночном клубе на индонезийском острове Бали; среди двухсот жертв было восемьдесят восемь австралийцев.

Австралия присоединилась к США и Британии в операции по разоружению Ирака, контингент австралийских войск участвовал в трехнедельной войне, в результате которой в марте 2003 г. был свергнут Саамам Хусейн. «У Америки во всем мире нет друга лучше, чем Австралия», — заявил Говард, обращаясь к конгрессу CШA годом раньше. Общественность совсем не удалось убедить в том, что эта «коалиция доброй воли» может обойтись без одобрения ООН, однако после завоевания Ирака антивоенные выступления стихли. Когда выяснилось, что оружие массового поражения в Ираке не обнаружено и повода для начала военных действий не было, это вызвало в Австралии гораздо меньше споров, чем в CШA и Британии, поскольку было очевидно, что страна следовала в их фарватере. Вооруженное сопротивление оккупации Ирака нанесло австралийскому правительству меньше ущерба, так как Говард воспротивился давлению со стороны CШA относительно расширения участия в операции.

Австралийский лидер также избегал чрезмерного восхваления успехов, что было свойственно его американским и британским коллегам. Джон Говард зачастую проявлял грубость и недовольство, нащупывая путь к власти. Первоначальное намерение повысить стандарты поведения парламентариев провалилось после ухода в отставку министров, допустивших ряд опрометчивых шагов; проводимое им самим различие между «основными» и «неосновными» предвыборными обещаниями было дискредитирующим в своем цинизме. Но его противники недооценивали политическую изощренность премьер-министра, особенно его умение оценивать состояние общественного мнения и управлять им. Он усилил контроль над собственной партией и добился ее доминирующего положения над оппозицией.

После своей третьей победы на выборах Джон Говард меньше беспокоился по поводу происшествий с министрами; он обладал опытом устранения осложнений в таких проблемных сферах, как здравоохранение и образование. В отличие от своих менее осторожных коллег премьер-министр старался не совершать опрометчивых поступков. В заявлениях по поводу инцидента с детьми, оказавшимися за бортом, он не забыл уточнить, что «как его информировали, они были выброшены за борт». Линии связи, по которым передавалось опровержение этой дезинформации, явно вели в канцелярию премьер-министра, однако, по-видимому, до него самого не дошли. Один политический обозреватель отмечал умение Говарда использовать что-то вроде так называемого свистка браконьера; он умел подавать сигнал одной группе избирателей так, чтобы другие избиратели его не расслышали.

Даже осуждение сенатом назначенного им генерал-губернатора не поколебало власти премьер-министра. А выбор этот был спорным, поскольку в результате на высший государственный пост страны был возведен англиканский архиепископ. Хотя это назначение не было антиконституционным, соединение церкви и государства знаменовало символический разрыв с конституционной традицией, а в связи с тем что генерал-губернатор не сумел в качестве архиепископа справиться с проблемой сексуальных преступлений в его церкви, он оказался втянут в полемику, подорвавшую репутацию самого поста генерал-губернатора. В 2003 г. генерал-губернатор подал в отставку, и премьер ее принял. Говард уже взял на себя многие вице-королевские обязанности, исполняя официальные функции на политических торжественных церемониях, провожая войска в зарубежные миссии и встречая их, даже принимая военный салют вместо генерал-губернатора, являвшегося главнокомандующим вооруженными силами.

[ZHAN]

Узурпация премьер-министром вице-королевских функций содействовала ему в культивировании традиций анзаков, в акцентировании патриотизма и защиты западных ценностей вместе с военными союзниками Австралии — CШA и Британией. Правда, это не совсем удачно согласовывалось с его претензией на роль представителя простых австралийцев.

Лейбористы после выборов 2001 г. выбрали нового лидера — Саймона Крина, но он не сумел произвести особого впечатления, и в 2003 г. его сменил более молодой человек — Марк Латам. Выходец из западного пригорода Сиднея, Латам быстро откликнулся на призыв Говарда, обращенный к амбициозным «простым австралийцам — стойким борцам». Он был моложе и намного импульсивнее премьер-министра, на его фоне правительство выглядело усталым и реакционным.

Джон Говард был не единственным политическим лидером, процветавшим в эпоху политических разочарований. Премьеры штатов, возродившие жесткий стиль Генри Болта или Чарлза Корта, редко надолго удерживались на своем посту.

Джеффри Кеннетт пробился к власти в 1992 г., объявив, что он «вновь открывает Викторию для бизнеса», и приступил к стремительным переменам, но за два срока избиратели устали от его бурного энтузиазма. Премьер Нового Южного Уэльса от лейбористов с 1995 г. Боб Карт — лидер новой формации, осторожный, вдумчивый, твердо придерживающийся умеренной позиции. Столкнувшись с неблагоприятным освещением в СМИ в 2001 г. положения в области правопорядка, он заменил министра внутренних дел и комиссара полиции и ввел обязательное по закону назначение наказания. «Стенания левых (борцов за гражданские права) и правых (обиженной оппозиции в штатах)», — отметил он в своем дневнике.

В 1980-х годах периодически вспыхивавшие политические скандалы подрывали доверие к правительству. В Квинсленде, где Бьелке-Петерсен до 1987 г. не признавал никаких законов, кроме собственного мнения, взяточничество и коррупция не знали пределов. Премьер от лейбористов в Западной Австралии настолько расплодил кумовство, что штат стали называть «Западная Австралия Инкорпорейтед». Сделки на льготных условиях для приближенных стали обычным стилем жизни в Новом Южном Уэльсе, замешанным в этом оказался даже судья Верховного суда. К концу десятилетия чередой королевских комиссий некоторые из виноватых в таком положении дел были отправлены под суд. За решеткой оказались комиссары полиции, министры и один премьер.

Публицисты предупреждали о «растущем недоверии к правительству и государственному управлению и разочаровании в них», что угрожало «кризисом цинизма». Они наблюдали отступление от приверженности общественному благу и считали, что пропасть между народом и его представителями настолько увеличилась, что стала угрожать законности политических институтов. Критики отмечали, что в политическом размежевании нет ничего нового и это не является особенностью данной страны. Они отмечали, что падению доверия к политикам соответствует снижение доверия к адвокатам, врачам и представителям других профессий. Но роль правительства настолько глубоко встроена в историю Австралии, что потери здесь ощущаются весьма остро.

Социологические опросы, касавшиеся веры в честность и этические нормы в различных сферах деятельности, выявили одну из них, рейтинг которой оказался ниже, чем у политиков, — это журналистика. Австралия отличалась поразительной концентрацией собственности на средства массовой информации, и к концу 1980-х годов медиамагнаты — Керри Пакер и Руперт Мёрдок — были самыми богатыми людьми в Австралии (хотя Мёрдок был так называемым отсутствующим собственником, став гражданином США, что было условием расширения там его бизнеса). Игнорировать их мог только безрассудный политик. Когда правительство Хоука отменяло ограничения на концентрацию собственности на средства массовой информации, один из членов кабинета спросил премьер-министра: «Почему вам просто не рассказать, что нужно вашим друзьям?» Задачей СМИ, по общему мнению, было следить за действиями правительства, чтобы избиратели могли привлечь к ответственности своих представителей. Теперь медиамагнаты были непосредственно заинтересованы в действиях власти, касающихся всех вопросов их деятельности.

Хотя социологические опросы в их отношении не проводились, герои спорта пользовались гораздо более широким признанием. Вслед за богатым уловом золотых медалей в Мельбурне на Олимпийских играх 1956 г. последовало нарастающее разочарование результатами последующих игр. Правительством был создан институт спорта, тративший миллионы долларов на каждую медаль. Вложение государственных средств принесло хорошие дивиденды на Олимпиаде в Сиднее в 2000 г. Это был вид деятельности, где слово «элита» имело положительный оттенок, а победа в международных спортивных соревнованиях стала показателем благополучия страны. Самым прославленным спортивным событием 1980-х годов стало завоевание Аланом Бондом Кубка Америки — приза, предназначенного для богатых людей, располагающих средствами, чтобы ходить на двенадцатиметровых яхтах. Боб Хоук впал в такую эйфорию, что выступил на телевидении, призвав руководителей дать выходной своим работникам.

Спорт был одним из видов большого бизнеса. В 1977 г. телевизионная сеть Керри Пакера оплатила услуги ведущих игроков в крикет, нарядила их в броские одежды и превратила спокойную игру в яркое представление. И другие спортивные правила вскоре отступили перед аналогичными соображениями коммерческой необходимости. Спортивные игры стали медийным продуктом, клубы превратились в корпорации, герои спорта становились знаменитостями. Разница между любителями и профессионалами когда-то утверждала превосходство добровольного участника над наемником, удовольствия над вознаграждением. Теперь профессионализм стал синонимом успеха, а кумиры спорта — жертвами обвинений в употреблении допинга, договорных матчах и сексуальной распущенности.

Таковы были развлечения в продолжавшей процветать стране. При всех стрессах, связанных с экономическими реформами 1980-х и 1990-х годов, Австралия оставалась богатой страной. Люди жили дольше, были лучше образованны, приобретали больше имущества и больше времени уделяли досугу. Некоторую тревогу вызывала пропасть, разделявшая тех, кому удалось воспользоваться новыми возможностями, и тех, кто этого сделать не сумел. Чтобы не отставать, приходилось больше и напряженнее работать и больше беспокоиться о семье. Отставание усиливало недовольство и вызывало меньше сочувствия. Международные обследования свидетельствовали о том, что австралийцы были настроены более оптимистично, чем граждане других развитых стран, поскольку они сохранили веру в будущие возможности, но социальные опросы выявляли широкое распространение ностальгии по более простому, более беззаботному прошлому. Процесс национального обновления, адаптировавшего Австралию к преобразованиям в международном сообществе, также вызывал опасения по поводу утраты собственного своеобразия.

Когда закончился продолжительный подъем, в стране было 13,5 млн жителей, в первые годы нового века — уже 20 млн. Тасмания и Южная Австралия находились в состоянии застоя, Квинсленд и Западная Австралия развивались более быстрыми темпами, но концентрация населения в юго-восточной части континента продолжалась. В Сиднее с пригородами насчитывалось более 4 млн жителей, а Мельбурн приближался к этому уровню. Золотой берег Квинсленда, как магнит, притягивал вышедших на пенсию южан, и к концу века через Брисбен протянулся «коридор» с населением 2,4 млн человек.

Более одной пятой населения Австралии были родом из других стран — больше, чем в Канаде, США или любом другом переселенческом обществе. Большинство мигрантов направлялись в Сидней и Мельбурн — возникал контраст между преобладанием европейцев в маленьких городах и космополитической атмосферой двух крупных городов. Мельбурн больше привлекал послевоенных мигрантов из Южной и Восточной Европы, принял многих из 225 тыс. вьетнамцев, поселившихся там после 1975 г., а также другие группы неевропейских мигрантов, а Сидней притягивал вновь прибывших из Восточной и Юго-Восточной Азии, с Ближнего Востока, из Латинской Америки и островных государств Тихого океана. Увеличивался также контраст между смешанным расселением мигрантов в Мельбурне и разраставшимися анклавами отдельных мигрантских общин в Сиднее.

[ZHAN]

Мультикультурализм — и слово, и понятие оставались расплывчатыми и спорными. Его сторонники превозносили богатство и разнообразие культурных традиций, толерантность и плюрализм мультикультурной нации. Традиционные националисты акцентировали внимание на своеобразии отдельных групп и усилении различий. Приглушаемая двухпартийной поддержкой мультикультурализма правительствами Фрейзера и Хоука, эта полемика периодически выливалась в ожесточенные споры.

В 1983 г. историк Джеффри Блейн подверг сомнению принцип недопущения дискриминации, заявив, что уровень иммиграции из Азии превышал уровень приятия ее обществом. Уязвленный обвинениями в расизме, он в ответ выдвинул доводы о том, что правительство проводило политику «капитуляции Австралии» и что мультикультурализм превращает Австралию в «нацию племен». В конце 1980-х годов Джон Говард снова заговорил о слишком высоком уровне миграции из Азии и критиковал мультикультурализм как «бесцельную, сеющую рознь» политику.

Ни один из этих эпизодов не прояснил значения мультикультурализма. Наоборот, они показали, что культура не более чем эвфемизм, за которым кроется понятие расовых различий. Сторонники этого направления концентрировали все внимание на «азиатизации», а критики отклоняли всякое дальнейшее обсуждение, обвиняя их в том, что они хотят вернуться к концепции «Белой Австралии», и предупреждали о том, что таким образом они нанесут ущерб национальной репутации. И то и другое мнения находили живой отклик в соседних странах Юго-Восточной Азии.

Демагогам, вещающим по радио и представляющим Партию единой Австралии, оставалось черпать аргументы из кладезя слепой приверженности идеям мультикультуризма. Однако лидеры мало помогали в этом. Они рисовали прежнюю Австралию как «остров предрассудков», возродившийся к жизни только благодаря усилиям нового послевоенного поколения, которое избавилось от гнета монокультуры. Настаивая на единстве нации, в основе которого лежит многообразие культурной практики как определяющая черта, они свели на нет эту и без того расплывчатую концепцию. Они подвергали критике существовавший ранее порядок, но при этом не могли объяснить, каким образом произошла трансформация. Не признавали того факта, что она имела мирный характер и что Австралии удалось избежать возобновления этнической вражды, то и дело вспыхивавшей в других районах мира. Таким образом, они оказались апологетами изолированности, которую сами же и порицали.

Интеграция новоприбывших — логическая закономерность жизни общества поселенцев, а в Австралии она выражена особенно сильно. Мультикультурализм выполняет функции политики заселения в стране, которая продолжает ежегодно принимать около 100 тыс. постоянных поселенцев (а также более 4 млн туристов, 200 тыс. командированных и 100 тыс. студентов) со всего мира. Отход федерального правительства от идей мультикультурализма после 1996 г. не изменил этой закономерности, и к 2001 г. Говард сам стал публично заявлять о поддержке мультикультурализма. На вопрос, почему он изменил свое мнение, он ответил просто:

«Надо принимать жизнь такой, как она есть».

В течение 200 лет Австралия наращивала численность населения страны за счет приглашения поселенцев из-за океана, и вот впервые раздался голос, призывающий к сдерживанию притока иммигрантов. Это был голос сторонников охраны окружающей среды. Окончание долгого периода экономического бума совпало с расширением наших знаний о цене развития. Величайший триумф послевоенного периода оказался иллюзией. Власти района Сноуи-Маунтинс повернули течение рек с юго-восточного побережья для орошения долины Риверайны и отравили солью ее почвы; на реке Орд, протекающей по северо-западному побережью, была сооружена плотина, но зараженная насекомыми вода погубила большую часть урожая; государственная научная организация объявила биологическую войну кроликам, но выжившие в ней особи вернулись, и борьба за пастбища возобновилась. Утрата веры в способность управлять экономическим ростом сопровождалась не меньшими сомнениями в возможностях научного контроля за природой.

Движение в защиту окружающей среды проявило себя рядом акций в 1970-х годах. Профсоюз рабочих-строителей в Сиднее был инициатором «зеленых запретов» в отношении беспорядочного разрушения инфраструктуры города. Участники аналогичной кампании в Квинсленде предотвратили добычу минеральных песков на острове Фрейзер и остановили бульдозерную расчистку тропического леса на материке. В Тасмании Общество защиты дикой природы заблокировало проект сооружения гидроэлектростанции на реке Франклин. По всей стране активисты боролись за предотвращение вырубки лесов на экспорт. Численность объединений по защите природы возросла с 100 тыс. в 1974 г. до 700 тыс. в 1991 г. Они создали новую политическую Партию зеленых, к концу десятилетия пользовавшуюся значительной поддержкой. Под руководством своего лидера Боба Брауна зеленые смогли стать внятной альтернативой лейбористам с их осторожной политикой.

Правительство и промышленные круги сопротивлялись давлению, подключая сторонников этого движения к мероприятиям по охране окружающей среды. Изменению привычной практики содействовало ослабление позиций производителей сырьевых товаров и быстрый рост туристической индустрии. Тяготы приспособления к новым порядкам легли на плечи сельских жителей, обремененных долгами, лишенных преимуществ пользования коммунальными услугами и вынужденных заниматься, казалось, бесперспективным делом. Никогда еще разрыв между городом и деревней не был таким большим. Это обстоятельство было на руку популистам.

«Тысячи рабочих мест принесены в жертву в угоду модным тенденциям в интересах тех, кто занимается плетением корзин, под влиянием зеленых и групп защитников окружающей среды, отсиживающихся в роскошных кабинетах».

Недовольство выплескивалось в протестных маршах фермеров перед парламентом и демонстративном игнорировании ограничений на владение оружием. Обострились отношения между аборигенами и неаборигенами, жившими в маленьких городках сельских районов. Дошло до того, что по мере усугубления безработицы и учащения беспорядков в городках с наступлением темноты стали заколачивать досками витрины магазинов.

В последние годы XX столетия присутствие в стране аборигенов стало невозможно не замечать. Перепись выявила резкое увеличение их числа — с 156 тыс. человек в 1976 г. до 410 тыс. к 2001 г. Численность коренного населения стала явно восстанавливаться не только в буше, но также в больших и малых городах. Аборигенов Австралии стали включать в перепись населения только с 1960-х годов, и с тех пор число австралийцев, ставивших галочку в графе «Коренной житель», каждый раз росло. Некоторые из них заявляли о своем происхождении, которое раньше скрывали, а другие находили у себя скрытые аборигенские корни.

Салли Морган, художница и писательница, выросшая в пригороде Перта, поведала свою историю, начавшуюся с умалчивания о ее происхождении в детстве, продолжившуюся обретением семейных уз и закончившуюся возвращением в «Родные места» (Му place, 1987). Ее книга, поведавшая о превращении позорного клейма в то, чем можно гордиться, стала бестселлером.

«То, что начиналось как неопределенный поиск знания, переросло в духовное и эмоциональное паломничество. Теперь мы сознавали себя аборигенами и гордились этим».

Понятие аборигенности менялось, становясь в меньшей мере продуктом биологического развития, нежели признаком духовно-культурного и эмоционального родства. Общины коренных жителей по понятным причинам относились к переменам скептически; они настаивали на своем праве на достойное существование среди остального населения и подвергали сомнению аутентичность происхождения нескольких знаменитостей 1990-х годов, объявивших о том, что их корни ведут к аборигенам.

Принадлежность к аборигенам давала мало преимуществ. Среди тех, кто назвал себя аборигеном при проведении переписи, безработица была выше, а уровень их доходов был ниже, чем у остального населения. Их чаще арестовывали и сажали в тюрьму. Средняя продолжительность жизни аборигенов была на 15 лет меньше среднего общенационального показателя, и все это несмотря на четверть века работы государственных программ по улучшению положения коренного населения. Следуя своей политике самоопределения, Австралийский Союз создал и финансировал организации аборигенов для управления этими программами. Прежние резервации и миссии в отдаленных районах севера были заменены советами по вопросам использования земли и другими органами, нормы распределения продовольствия — денежными выплатами, однако большая часть наличных денег уходила на алкоголь и автомобили, и мало что тратилось на питание. Белые администраторы в городах и поселках юга передавали свои полномочия самоуправляемым агентствам, которых позднее и обвиняли за разочаровывающие результаты работы.

Этим объясняется акцент правительства Говарда на «практическое примирение» вместо, как выразился премьер-министр в 1997 г., символических жестов и преувеличенных обещаний. Правительство имело веские основания для призыва к усилению подотчетности в отношении государственных расходов и особого внимания к программам в области здравоохранения, жилищного строительства, образования и занятости, ориентированным на практические результаты. Ноэль Пирсон, один из представителей молодого поколения активистов-аборигенов, высказывался о необходимости решения проблем злоупотребления алкоголем, насилия и распада семей в общинах коренного населения; он осуждал зависимость от социальной помощи, в которой видел угрозу для самого выживания своего народа, и призывал его брать на себя больше ответственности за собственное положение.

Одновременно много споров вызвала предпринятая попытка сворачивания прав на землю. Добывающие компании и фермеры и раньше проводили кампанию запугивания в связи с постановлением Верховного суда в 1992 г. по делу Мабо о сохранении права коренного населения на коронные земли, а правительство Китинга в 1993 г. в законодательном порядке предусмотрело уточнение объемов прав собственности коренного населения и введение процедур для определения претензий. В последующем решении, вынесенном в конце 1996 г., Верховный суд определил, что право на аренду пастбищ не отменяет права коренного населения на землю. Принятие этого решения совпало по времени с ростом популярности Паулины Хансон и посеяло панику и страхи, что люди могут лишиться своих домов. Говарду едва ли удалось развеять эти страхи, когда, выступая с телевизионным обращением, он продемонстрировал карту, согласно которой большая часть территории Австралии может потенциально оказаться под контролем аборигенов. Этот аспект политики правительства Пирсон подверг резкой критике. Он назвал законодательные акты премьер-министра «непристойными», а правительство — «расистской мразью».

Те группы, что пытаются исправить существующее неблагоприятное положение вещей, часто обвиняют в стремлении добиться привилегий. Именно такую стратегию применили в отношении людей, лишенных всего. Настаивая на том, что никто из австралийцев не должен обладать особыми правами, правительство восстановило специальные права фермеров-овцеводов в новом законе, сократившем возможности для признания права коренного населения на остатки земель. Какое-то время казалось, что закон, предложенный правительством, не пройдет в сенате, но один независимый сенатор, которому принадлежал решающий голос, допустил принятие закона, поскольку испугался, что борьба по этому вопросу скажется на его собственных электоральных перспективах. Решение по делу Мабо могло создать новый моральный фундамент для австралийской нации, но вместо этого оно лишь усилило разделение.

Эта полемика вновь продемонстрировала, что требования аборигенов затрагивали самую суть вопроса об австралийской нации.

«Лишение собственности — самый темный аспект истории нашей нации», — заявили два члена Верховного суда в ходе рассмотрения дела Мабо. Они утверждали: «Нация в целом должна чувствовать себя униженной до тех пор и пока не будут признаны прошлые несправедливости и пока мы не откажемся от них».

Коренным населением Австралии созданы мощные символы. Среди них флаг аборигенов — удивительная композиция из черного, охры и золота. В 1990-х годах он стал все чаще появляться на публичных мероприятиях, которые нередко открывал кто-то из старейшин аборигенов с флагом в руках и произносил «приветствие стране», а кто-то из некоренных австралийцев в ответ выражал признательность исконным жителям страны, на земле которой состоялась их встреча. Возрождался язык аборигенов, стали возвращаться в обиход аборигенные имена.

Подъем аборигенной культуры охватывал как традиционную культуру, так и новые формы, которые доходили до более широкой, коммерческой аудитории в музыке, кино, театре, танце, изобразительном искусстве и литературе. Художники-аборигены в Центральной Австралии с помощью акриловых красок переносили традиционные знания на доски и холст, некоторые возрождали использование коры деревьев. Особенно громко звучали голоса таких деятелей культуры, как драматург Джек Дэвис, композитор Джимми Чай, создавший мюзикл под названием «Совсем новый день» (Bran Nue Dae, 1990), и Руби Лэнгфорд — автор романа «Не пускай свою любовь в город» (Don't Take Your Love to Town, 1988). Йофу Йинди, аборигенская музыкальная группа Арнемленд, достигла международной известности благодаря своим песням на английском и родном языках. Все они в своих произведениях затрагивали тему лишения собственности, выселения и доказывали право на выживание.

Позднее аналогичные темы были раскрыты в фильме «Забор от кроликов» (Rabbit-Proof Репсе), вышедшем на мировые экраны. Снятый по одноименной книге Дорис Пилкингтон Рагимары, изданной в 1996 г., фильм рассказывает о матери автора — Молли Крейг. В 1930 г. белые власти забрали Молли из семьи в Северо-Западной Австралии и отправили в далекое поселение на юг, но она бежала с сестрой и кузиной. Три девочки отправились домой, в путь длиной 1500 км вдоль забора, проходившего через дикие районы Западной Австралии и предназначавшегося для защиты штата от насекомых-вредителей. Одну из девочек поймали, а две другие добрались до дома и вместе с матерью бежали в пустыню. Так же как и вышедшая ранее книга Салли Морган «Родные места», это была семейная история, но гораздо более драматичная. Поселение, откуда бежали девочки, было местом принудительного содержания, охранник, пытавшийся их изловить, представлял собой неумолимую угрозу для их свободы, а диджериду [традиционный духовой музыкальный инструмент аборигенов] звучит в саундтреке фильма как настойчивое напоминание о жизни аборигенов под постоянным принуждением.

В 1991 г. правительство Хоука инициировало официальный процесс примирения под руководством учрежденного законом органа, в который вошли коренные и некоренные австралийцы. Он приступил к процессу консультаций и обсуждений, который должен был завершиться в столетнюю годовщину Австралийского Союза в 2001 г. Именно на конвенте Совета по примирению с аборигенами в 1997 г. Хоук отказался от символических жестов и чрезмерных обещаний. Совет продолжал работать, но примирение остается незавершенным. В 1995 г. правительство Китинга поручило подготовить доклад «Их возвращение домой» об изъятии детей аборигенов из семей, но в 1997 г. правительство Говарда отклонило содержавшуюся в нем рекомендацию о принесении официальных извинений и впоследствии опровергло сам факт существования «украденных поколений».

Крушение надежд аборигенов сопровождалось наступлением на их моральную легитимность. Это выражалось как в отрицании допускавшейся к ним в прошлом несправедливости, так и в отказе от ответственности за долговременные последствия этой несправедливости. Один антрополог, работавший в исследовательском центре «новых правых», который ранее выступал с критикой выводов королевской комиссии по расследованию случаев смерти аборигенов, находившихся в заключении, возглавил нападки на доклад «Их возвращение домой». Он также помогал в проведении кампании по дискредитации группы женщин-аборигенок, возражавших против проекта застройки на острове Хиндмарш, в устье реки Муррей.

Лейбористское правительство использовало законодательство об охране исторического наследия, для того чтобы остановить застройку на основании свидетельства женщин о том, что остров имеет священное значение, но этот антрополог взял на вооружение утверждения других женщин-раскольниц, которые настаивали на том, что эти свидетельства сфабрикованы. После рассмотрения вопроса королевской комиссией и последовавших за тем юридических действий, правительство Говарда исключило остров Хиндмарш из сферы своей правовой защиты, а премьер-министр похвалил раскольниц за отстаивание «лейбористской линии на политкорректность».

[ZHAN]

К этому времени друзья премьера навязывали свои собственные ортодоксальные принципы культурным институтам страны. В 1999 г. его биограф, которого Говард назначил членом совета Национального музея, сообщил, что кураторы открывающейся в нем выставки содействовали «переписыванию истории Австралии в духе политкорректности». Его бывший спичрайтер, которого он также назначил в совет музея, смог дискредитировать директора-аборигена. Пользуясь своим влиянием в администрации премьер-министра, этим двоим удалось добиться пересмотра концепции музея и более положительного представления австралийских достижений.

Национальные праздники омрачались призраками прошлого. Правительство Фрейзера готовило грандиозную программу празднования двухсотлетия заселения Австралии выходцами с Британских островов, но с самого начала ощущало необходимость выхода за рамки этого основательного события. Точное воспроизведение прибытия Первого флота вряд ли стоило осуществлять с участием иммигрантов, приехавших из других стран после этого, и неизбежно вызвало бы обиду у многих австралийских аборигенов. Поэтому Комитет по празднованию двухсотлетия предложил развернуть празднование на весь 1988 год под всеобъемлющим лозунгом «Жить вместе». Фрейзер предпочитал более энергичное: «Австралийские достижения». Правительство Хоука вначале восстановило изначальный лозунг «Жить вместе», а затем остановилось на «Празднике нации». Официальные вирши были так же бессодержательны, как и общественные праздничные мероприятия.

Вы в Праздник нации
Нас помержите, моди!
И Праздник нации
Событием пусть будет!
Мы год 88-й отметить пышно просим.
Так поддержите же нас, люди!

Такого рода пустая риторика не могла умиротворить ни протестующее коренное население, осуждавшее темную историю «Белой Австралии», ни традиционалистов, обвинявших власти в отрицании британского вклада в наследие Австралии. Аборигены провели свое шествие 16 января 1988 г., а традиционалисты организовали неофициальное воспроизведение событий прибытия Первого флота, повторив весь путь от Англии до Сиднейской гавани, в которую вошел их флагманский корабль под красным треугольным парусом с рекламой американского прохладительного напитка.

Самым большим и дорогим (1 млрд долл.) подарком нации ко дню рождения стало новое здание парламента, разместившееся внутри холма, стоящего над старым зданием. Старое здание парламента было построено из австралийских материалов и имеет простую конструкцию, позволявшую законодателям находиться бок о бок с гражданами. Вместимость этого здания стала недостаточной не столько из-за увеличения состава парламента (который к 1988 г. увеличился вдвое и составил 148 членов палаты представителей и 76 сенаторов), сколько по причине возросшей численности вспомогательного персонала — с 53 человек до более чем тысячи. В австралийской правительственной системе министры работали не в своих департаментах, а группировались вместе с небольшой группой советников рядом с законодательными палатами. В просторном новом здании предусмотрены отдельные входы для министров, членов парламента и населения. Помещение, отведенное для премьер-министра, больше, чем у каждой из законодательных палат.

Поднявшись выше по холму, парламентарии не взяли с собой располагавшийся над креслом спикера королевский герб, который был вырезан из древесины дуба, привезенной из зала заседаний Вестминстерского дворца. Британское прошлое ветшало. Австралийское правительство отменило имперские награды в 1975 г. В 1984 г. оно объявило банальную песенку «Вперед, прекрасная Австралиия» государственным гимном к досаде многих монархистов. В том же году правительство Австралийского Союза учредило королевскую комиссию по расследованию британских ядерных испытаний в Австралии в 1950-х годах, но она столкнулась с полным отказом от сотрудничества со стороны британского правительства, когда стала восстанавливать историю захоронения отходов на австралийской земле вероломным Туманным Альбионом, грубо пренебрегавшим благополучием аборигенов.

В 1986 г. Актами об Австралии были разорваны последние остававшиеся связи с Британией в области законодательства и управления. В том же году британское правительство пыталось не допустить издания в Австралии книги бывшего офицера разведки и направило секретаря кабинета министров в Верховный суд Нового Южного Уэльса для дачи показаний. Он удивился, обнаружив, что австралийский суд не собирался принимать его заявление, а при перекрестном допросе, который проводил молодой энергичный сиднейский адвокат Малкольм Тёрнбулл, начал давать уклончивые и двусмысленные ответы. Признание им как главой британской государственной службы того, что правительство Ее Величества, «возможно, что-то недоговаривало», ассоциировалось не просто с действием Закона о неразглашении государственных тайн, а вообще с принятым характером отношений с бывшим доминионом.

Двумя годами позже британский парламент завершил доклад о расследовании судьбы 10 тыс. детей, отправленных из страны в 1950-х и 1960-х годах в Австралию, где они столкнулись, по словам доклада, с «исключительной безнравственностью». Телевизионный сериал «Покидая Ливерпуль» был посвящен отправке сирот из послевоенной Британии в чужую страну. Это рассказ о ссылке, напоминавшей транспортировку заключенных, только теперь Британия и Австралия предстали как совершенно разные страны, а отправка детей из одной страны в другую — как абсолютно недопустимая акция. В результате такого рода исследований событий прошлого, то, что когда-то было предметом национальной и имперской гордости, стало объектом осуждения.

Все больше австралийцев начинали придерживаться мнения о необходимости окончательного разрыва с Великобританией. Пол Китинг активно продвигал идею республики по мере приближения выборов 1996 г., а Малкольм Тёрнбулл возглавил влиятельное республиканское движение. Коалиция пыталась нейтрализовать эту проблему, принимая меры, которые дали бы возможность стране принять решение. Несмотря на то что Джон Говард пришел к власти как монархист, значительная часть его партии и даже его министерство выступали за республику. Казалось, это движение приобрело непреодолимую силу, и, чтобы остановить ее, понадобится все его политическое мастерство.

Говард мог воспользоваться двумя слабыми сторонами республиканской идеи. Первая состояла в самой популярности республиканцев. Движение Тёрнбулла использовало известных писателей и деятелей искусства, привлекало видных телевизионных ведущих, бизнесменов и спортсменов. Их энергичную пропаганду можно было подать как пример оторванности элиты от реальных забот простых австралийцев. Один из ведущих авторов республиканского направления вспоминал, как республиканское движение зародилось за обедом в фешенебельном пригороде Сиднея Вулларе. Один из ведущих монархистов утверждал, что этому движению была нужна «уродливая элитарная республика», республика «знаменитостей, бахвальства и социального презрения».

Другую слабую сторону породило решение республиканского движения провести кампанию за минималистскую модель республики — просто заменить монарха президентом и доработать некоторые соответствующие статьи действующей конституции. Более обширные изменения, пересмотр непомерно раздутых полномочий исполнительной ветви власти, по их мнению, могли бы напугать население. Их главным аргументом стало всего лишь апеллирование к национальным предрассудкам — во главе государства в Австралии не должен стоять иностранец. Поскольку австралийский генерал-губернатор уже исполнял функции главы государства, это давало возможность монархистам увести полемику в изощренные дебаты вокруг конституционного закона. Малкольм Тёрнбулл никак не мог устоять против такого вызова и, видимо, не понимал, что в результате его дело теряло привлекательность для народа.

Говард исправил оплошность правительства, созвав Конституционный конвент. Одна половина его делегатов должна была избираться, а другая — назначаться, что было заметным отступлением от избираемого Федерального конвента, который за сто лет до этого работал над созданием Австралийского Союза. В результате выборов в декабре 1997 г. республиканцы получили большинство, хотя некоторые из них были против минималистской модели республики Тёрнбулла. Благодаря назначениям в конвент вошли члены федерального парламента и парламентов штатов, военачальники, архиепископы, профессора и представители молодежи. Говард приветствовал их в Канберре сразу после начала Нового года как «удивительно многообразный коллектив австралийцев», а через две недели препирательств они незначительным большинством голосов приняли предложение республиканского движения об избрании президента двумя третями голосов на совместном заседании палат федерального парламента.

Премьер-министр на этом не остановился. Он объявил, что разработает новую преамбулу к Конституции для рассмотрения вместе с новой процедурой выбора главы государства. С помощью поэта-единомышленника он произвел на свет изумительно банальную преамбулу, которая провозглашала принцип товарищества, отказывалась признавать, что земля прежде принадлежала аборигенам и наносила неспровоцированный удар по политкорректности. После последовавших споров он вынес преамбулу и минималистскую модель на референдум 1999 г. И то и другое было отвергнуто.

Таким образом, австралийцы отметили столетнюю годовщину своего Союза сохранением его официального статуса конституционной монархии. Столетие ознаменовалось воссозданием событий, которые привели к рождению национального государства, в том числе возвращения в Вестминстер, где австралийская конституция получила силу закона. Главные торжества прошли в Мельбурне, воскрешая в памяти открытие первого парламента Австралийского Союза будущим королем Георгом V в Здании выставок. Такое воссоздание событий вновь подтвердило непрерывность демократического самоуправления в духе всеобщего участия и при этом позволило избежать озлобленности, сопровождавшей празднование двухсотлетия страны.

Один известный австралиец напомнил стране о несовершенстве фундамента Австралийского Союза. «Основатели нашей нации были в общем и целом хорошими, достойными людьми», — сказал он, но они «просто не придали значения трагедии положения коренного населения Австралии». Отмечая столетнюю годовщину, продолжал он, нации пора бы уже признать несправедливость, допущенною в прошлом, и продолжающие существовать проблемы, связанные с неблагоприятным положением аборигенов, принеся безоговорочные извинения за «подлинное и прочное примирение». Это были слова сэра Уильяма Дина — генерал-губернатора, постоянно вызывавшего раздражение правительства Говарда в течение всего срока его генерал-губернаторских полномочий, истекших в год празднования столетия.

На этот пост его назначил Китинг в 1996 г., переведя его из Верховного суда, где в решении по делу Мабо он говорил о «национальном наследии неописуемого позора». Мягкий, отзывчивый, честный человек, он присутствовал на официальных массовых торжествах и на митингах в малонаселенных внутренних районах страны. Генерал-губернатор уделял особое внимание проблемам бездомных, безработных и отверженных. «Окончательной проверкой того, чего мы стоим как поистине демократическое государство, — заявлял он, — служит то, как мы обращаемся с самыми обездоленными и уязвимыми из наших граждан». Он постоянно возвращался к необходимости взаимного уважения и толерантности всех австралийцев.

Сэр Уильям Дин пользовался всеобщим восхищением, но не у правительства и его сторонников. Противники называли его «святошей» — лицемерным благодетелем. Хотя он старательно избегал прямой критики своих министров, неоднократные призывы генерал-губернатора к полному признанию прошлого и прочному примирению с аборигенами свидетельствовали о том, что пост его был более чем номинальным.

После истечения срока полномочий Джон Говард постарался назначать на эту должность менее неудобных людей, которые молча соглашались с его привычкой представлять Австралийский Союз на мероприятиях, где когда-то эта функция принадлежала вице-королю. Прошло то время, когда официальный представитель монарха служил совестью нации, и премьер-министр роялистского толка, обративший вспять волну республиканских настроений, занялся внешними атрибутами президента. Очевидно, национальный потенциал изобретательности не иссяк.

[ZHAN]

«На исторические события в целом, как и на горную гряду, наблюдателю лучше всего смотреть, находясь на достаточном от них расстоянии».

Так когда-то выразился профессор истории на заключительных страницах своей «Краткой истории Австралии». Эти слова Эрнеста Скотта написаны почти девяносто лет назад, и с тех пор образ историка как наблюдателя событий уже никого не привлекает. Сегодня историк находится как бы внутри событий, увлеченный постоянным созданием и воссозданием прошлого. Когда-то история служила авторитетным руководством в процессе принятия решений. Великие историки-литераторы XIX в. порождали всеобъемлющие описания тех сил, которые формировали цивилизацию. В этих уроках управления государством и моральных наставлениях современники черпали веру в то, что они могут постичь свою дальнейшую судьбу. Но представление об историке как учителе или пророке исчезло. Футурология стала вотчиной экономистов, экологов и специалистов по информатике. Каким бы ни возникло перед нами будущее, оно станет совершенно непохожим на то, что было раньше.

Скотт отнес свою рекомендацию к последним 15 годам, охваченным его повествованием. Для него первые годы существования Австралийского Союза представляли собой «плотный ряд» эфемерных перемен, но, уходя от этих событий в глубь времен, он прослеживал историю Австралии на протяжении лишь пяти веков. Его книга была окончена в тот год, когда его соотечественники вернулись на имперскую службу, чтобы штурмовать склоны Галллиполи. Но само повествование начиналось с «белого пятна на карте», с открытия материка европейцами, и закончилось появлением «нового названия на карте — Анзак. Сейчас история Австралии охватывает уже многие тысячелетия. В этом самым драматичным образом растянувшемся прошлом последние две сотни лет европейского заселения континента можно считать слишком близким периодом, чтобы можно было различить его основные особенности. С большого временного расстояния начавшаяся в 1788 г. колонизация предстает не более чем неустойчивым перерывом в долгой истории Австралии.

Две тысячи лет назад сама Британия подверглась колонизации. После первых путешествий, уточнения карт и налаживания торговли Британия была захвачена римской армией. Сначала римское нашествие не встретило серьезного сопротивления, но, по мере того как границы присутствия пришельцев расширялись, им пришлось подавлять восстания местных племен и отсылать домой завоеванные трофеи. Они строили города, селили на землях бывших солдат, навязывали народу свои законы, язык и обычаи, возводили стены для защиты от нашествий чужаков, эксплуатировали природные ресурсы, создавая отрасли промышленности, нацеленные на экспорт, и поставляли войска для службы в имперской армии.

Когда в регионе появились новые силы, император Константин пришел на помощь острову, но в конечном счете мощь империи угасла, и Британии оставалось рассчитывать только на саму себя. Коренное население переняло многое у колонизаторов, смешав его со своими традициями, и новые волны пришельцев, в свою очередь, немало восприняли из римского наследия. Римская колония как таковая просуществовала более 400 лет, и ее следы все еще видны в исторических местах и названиях местностей, но лишь как один из срезов многослойного прошлого острова. Продержится ли британская колонизация Австралии столь же долго? Повлияют ли на нее языки и образ жизни других народов?

Взаимоотношения поселенцев и коренных народов остаются неопределенными. С самого начала они создали напряжение. Провозглашение суверенитета, захват земли и жестокость противостояния, которую они порождали, беспокоили и некоторых колонистов. Все попытки успокоить их, проводя политику по защите аборигенов, помещая их в резервации, обращая в христианство или даже поощряя ассимиляцию, заканчивались неудачей. Теперь эти взаимоотношения приобрели особенно важное значение, так как условия изменились. Раньше говорили: как только англичане решали, что они нашли ответ на вопрос ирландцев, ирландцы меняли свой вопрос. В конце концов стало ясно, что ситуацию надо перевернуть: теперь это был не ирландский, а английский вопрос.

В Австралии изменение отношений между колонистами и колонизированными проявилось в стремлении аборигенов к самоопределению. Закон Австралийского Союза о правах на землю 1976 г., казалось бы, удовлетворял их требования, но на самом деле передача земли в собственность аборигенам в конце 1970 — 1980-х годах тормозилась правительствами штатов и сводилась главным образом к предоставлению им районов пустынь и саванн в центре и на севере материка. В вопросе о правах на землю как в теории, так и на словах произошел отрыв от прежних представлений о том, что передача прав означает наделение ими аборигенов. Право на землю на практике стало тем же, чем в XIX в. было создание резерваций, — филантропическим актом суверенного колониста. Подобным же образом примирение, к которому стремились коренные жители, зависело в конечном счете от желания белых австралийцев признать несправедливость, допущенную в прошлом. Один комментатор назвал усилия тех, кто участвовал в процессе примирения, «терапией для белых».

Дело Мабо в 1992 г. разрушило гуманитарную основу этого процесса. Решение судей Верховного суда переместило базу политики в отношении аборигенов из области применения действующего законодательства, в рамках которого парламент узаконил реституцию земель аборигенов, в сферу самих основ австралийской правовой системы. Суд не отменил суверенитет правительства, установленный в 1788 г., но признал наличие в обычном праве прав собственности аборигенов, возникших до прибытия европейцев и продолжавших действовать после того, как они заселили материк. В последовавшем затем решении по делу племени вик было подтверждено, что права на землю могут сосуществовать с другими правами на собственность. С тех пор Австралийский Союз узаконил ограничение сферы судебных решений, но их применение еще предстоит проработать, но внедрение этих новаций носит безотзывный характер. Колонизаторы оказались перед лицом того факта, что они владеют землей совместно с колонизированным населением.

Австралия как формально, так и по существу является продуктом господства Европы, которое началось пятьсот лет назад и закончилось во второй половине ХХ в. Процесс деколонизации в Азии и Африке сопровождался изгнанием или выведением имперских сил и созданием новых государств. Европейцы ушли. В колониях, заселенных европейцами, где раньше уже возникли независимые нации, этого не произошло, но оказалось необходимым изменить отношения между поселенцами и коренным народом. Новая Зеландия и Канада показали, как этого можно добиться мирным путем. Зимбабве — пример того, каковы последствия отказа от этой политики; в Южной Африке результаты остаются неясными. Поскольку на разные подходы к разрешению постколониальной ситуации влияет относительная численность коренного населения, очевидно, что претензии последнего стали гораздо более авторитетными, чем раньше. И их влияние вряд ли уменьшится.

Впервые посетив Австралию в 1987 г., английская писательница Анджела Картер была поражена обществом «бесконечно любопытствующим в отношении себя самого». Ее друзья постоянно размышляли над вопросами национальной идентификации, все время спрашивали друг друга, что значит быть австралийцем. Она подумала, что это и в самом деле результат конца империи. Все писатели, вместе с которыми она участвовала то в одном, то в другом литературном фестивале, «постоянно задавались вопросом о том, какой подтекст является постколониальным». Но эти дискуссии происходили «в контексте общества, в котором точка отсчета больше не была британской», при этом участники обсуждения «все еще пытались разобраться в самих себе». Наблюдения Картер отличались проницательностью, но ее объяснения, вероятно, были слишком британскими по стилю. Империя не просто закончила свое существование, ей грозило забвение.

Точки отсчета перестали быть «британскими» задолго до приезда писательницы; проблема заключалась в том, чтобы найти новые.
Для колоний поселенцев оказалось значительно легче сбросить с себя опеку метрополии, чем самим определиться в качестве полностью автономных субъектов. Австралийский национализм возник в XIX в. в результате осознания австралийцами особости места своего происхождения. Этот национализм делал акцент на свободе и возможностях нового мира в отличие от ограниченности и бессилия мира старого. Он стал продуктом деятельности людей, обретших свободу на новом месте, где они могли сбросить тяготившие их оковы. Этот национализм создал Австралийский Союз как страну молодой нации, начавшей свою жизнь на земле неограниченных возможностей.

Однако эта Австралия сохраняла свои корни, оставаясь привязанной к бывшей метрополии деликатными узами торговли и инвестиций, постоянно уповая на могучего защитника и, кроме всего прочего, помня о своем духовном родстве с ним. Между тем, как ни стремились поселенцы освоиться на новой земле, они не могли поделить ее с теми, кто здесь жил изначально, и не захотели делить ее ни с кем-либо еще из этого региона. Подчеркнутый акцент на исключительности своих прав отразился почти в каждом аспекте внешней и внутренней политики страны в первой половине ХХ в., но привел лишь к появлению ощущения неуверенности в собственной безопасности, к возникновению чувства потерянности, одиночества и уязвимости. Эти ощущения и чувства унаследованы современными австралийцами и очевидны сторонним наблюдателям. Неслучайно один индонезийский журналист охарактеризовал австралийцев как «белое племя Азии».

Это же наследие с очевидностью проявилось в кризисе с беженцами и в тревоге, поднятой в связи с охраной границ.

Влияние прошлого так велико, что это название — «Белая Австралия» — остается в силе, хотя оно давно утратило точность. Попытки удержать чистоту народа, переселившегося в Австралию, померкли перед лицом ее современного этнического разнообразия. Двадцать процентов австралийцев родились за рубежом, у 40 % граждан страны сегодня хотя бы один из родителей родился за пределами страны. Шестнадцать процентов австралийцев дома говорят не по-английски, а к числу наиболее быстро растущих языковых общин относятся китайско-кантонская, китайско-ханьская, вьетнамская, тагальская, индонезийская, арабская, индийская-хинди и сербская. Здесь этническое многообразие шире, оно более гармонично и больше ценится, чем в других странах региона.

Правда, такая расстановка сил не причинила ущерба доминированию этнического большинства: потомки тех, кто претендовал на исключительное обладание страной, продолжали устанавливать удобные для себя границы плюрализма. Они делают это постепенно и поэтапно, что позволяет им самим перестроиться, и теперь они в какой-то мере отвечают тем характеристикам, которые некогда были чуждыми и враждебными. Возврат аборигенам Айерс-Рок и возвращение ему изначального названия Улуру приобрел большое значение для всех австралийцев. Вплетение азиатских народов и азиатской культуры в ткань австралийской жизни неопасно для тех, кого это касается самым непосредственным образом. Проблема такого медленного, часто неохотного перехода заключается в том, что он не позволяет решительно порвать с призраком «Белой Австралии». Возможно, этого сможет окончательно добиться лишь Австралийская Республика, которая в конце концов все-таки будет провозглашена.

Приехав в Австралию молодой женщиной, Кэтрин Спенс волновалась за то, что новые колонии слишком легко подлаются внезапным переменам, и боялась, что золотая лихорадка все погубила. Уже став «великой бабушкой Австралии» и оглядывая в 1910 г. прожитое и сделанное за всю свою жизнь, она сказала:

«В истории молодого общества не бывает ничего неважного, и, главное, кажется, что нет ничего невозможного».

История, которая описана здесь, — это история быстрых перемен. Оказавшись в новых обстоятельств, колонисты использовали знакомый им опыт, а если делали фальстарт, то очень быстро начинали все заново. Все первые поселения в Новом Южном Уэльсе, Тасмании, Виктории и Квинсленде были оставлены, и люди перешли в другие места, но Сидней, Хобарт, Мельбурн и Брисбен, а также более тщательно спланированные в интересах вновь прибывающих Перт и Аделаида вскоре закрепились в роли постоянных поселений. Они и сегодня остаются центрами своих штатов. Преодолев первые трудности, поселенцы научились обрабатывать землю. Они стали относиться к ней как к зеленым угодьям, где можно применять самую передовую технику и добиться высоких результатов в производстве первичных товаров для мировых рынков. Они научились связывать собственное процветание со схемами общего улучшения и с такой же и даже еще большей изобретательностью адаптировали знакомые им институты к местным условиям. Австралия в XIX в. преодолевала препятствия, встававшие на ее пути, уверенная в том, что она в состоянии контролировать свою судьбу.

Через сто лет эта уверенность растаяла. Автомобилист, путешествующий между наиболее крупными городами страны, увидит по дороге заброшенные дома, остатки сельской промышленности, некогда бывшей основой процветания Австралии, а теперь едва сводящей концы с концами. Сжавшийся временной интервал между инновацией и устареванием нигде не очевиден больше, чем в в районах юга. Побурели зеленые угодья, и молодая страна постарела и устала. Потенциал политических инноваций исчерпан. В начале ХХ в. исследователи приезжали в Австралию, чтобы поучиться у нее успехам; а теперь мы руководствуемся кредитными рейтингами нью-йоркских агентств. Австралийцы не лидеры, они скорее последователи, ведомые, пренебрегающие своими прежними достижениями, потому что многое представляется им незначительным в увядающей памяти людей, которые не учатся больше у своего прошлого.

Каковы же его уроки? Для тех, кто был здесь с самого начала, современная история Австралии представляется глубоко травматичной, и излечение от этого только начинается. Для тех, кто сюда пришел, это рассказ о новых начинаниях. Место изгнания стало землей выбора и прибежищем для новых и новых волн пришельцев, которые постоянно ее перерабатывают. Они ослеплены ее светом, напуганы ее пространствами, угнетены ее безразличием. Она не декларирует своих достоинств. Здесь нет статуи Свободы, чтобы приветствовать вновь прибывших, и никто не оглашает основные принципы поведения.

Их следует искать в образе жизни австралийцев и преимуществах, которые обычно воспринимаются как должное. Большинство людей довольствуются скромными удобствами. Как выразился один из поселенцев в 1960-х годах, это место, «где не надо быть богатым, чтобы быть в тепле». По большинству своему это люди, которым не свойственно стремление к показухе, в трудное время они склонны к сплочению. Пожары и наводнения пробуждают в них самые лучшие качества. Степень свободы здесь велика, противоречия разрешаются в общепринятом правовом порядке, а здоровая подозрительность по отношению ко всем крайним проявлениям защищает австралийцев от деспотизма. Этих и других успехов пришлось добиваться в прошлом, и в настоящем их необходимо охранять. История Австралии относится к прошлому и к будущему, помогая нам понять, как мы пришли к тому, чем мы сегодня являемся, и она должна существовать. Ее присутствия невозможно избежать. Вникнуть в нее — значит получить способность определить то, что может произойти.

По материалу: Стюарт Макинтайр. Краткая история Австралии