Politicum - историко-политический форум


Неакадемично об истории, политике, мировоззрении, регионах и народах планеты. Здесь каждый может сказать свою правду!

История трагедии 1945–1975

История трагедии 1945–1975

Новое сообщение Буль Баш » 12 авг 2023, 20:01

Вьетнам пережил тысячу лет китайского владычества и стал независимым только в 938 г. в результате восстания; после этого китайцы еще несколько раз возвращали страну под свое правление, пока не были окончательно изгнаны в 1426 г.

Впрочем, обретение независимости не принесло ни стабильности, ни процветания. Вплоть до 1802 г. севером и югом правили соперничающие династии, пока император Зя Лонг не объединил страну силой и не стал править ею единолично из новой столицы Хюэ.

В конце XIX в. в ходе очередного империалистического раздела мира Индокитай привлек внимание Франции, которая силой оружия установила свое «прогрессивное доминирование» сначала на юге, в Кохинхине. В мае 1883 г., когда Национальная ассамблея в Париже проголосовала за выделение 5 млн франков на военную экспедицию с целью консолидации региона в качестве «протектората», консервативный политик Жюль Делафосс заявил:
«Господа, давайте называть вещи своими именами. Вам нужен не протекторат, а колония».
Разумеется, так оно и было. Французы отправили 20-тысячный экспедиционный корпус в историческую область Тонкин на севере Вьетнама, которую они завоевали после года ожесточенных сражений. Превратив ее в протекторат, французы установили там безжалостное правление: хотя они отменили древний обычай казнить неверных жен, затаптывая их насмерть слонами, они распространили смертную казнь посредством обезглавливания, ранее предназначавшуюся только для воров, на всех, кто решался бросить вызов французскому присутствию. Колониальные власти потакали потреблению опиума и даже открыли в Сайгоне фабрику по его переработке.

Вьетнам — страна размерами чуть больше Италии или Французской метрополии площадью около 330 000 кв. км. Здесь преобладает гористая местность с обильной экзотической растительностью; остальное занимают плодородные низменности с чрезвычайно высокой сезонной влажностью.

Редкий западный путешественник из числа тех счастливчиков, кои были избавлены от необходимости заниматься физическим трудом в этой изнуряющей влажной жаре, не был поражен красотой окружающих пейзажей и не ударялся в поэтические описания
«рисовых полей с пасущимися на них водяными буйволами, на спине у которых восседали белые цапли и собирали с них насекомых; буйной растительности столь насыщенных, ярко-зеленых тонов, что от нее рябило в глазах; многочисленных паромов на реках цвета кофе с молоком; цветистых пагод и деревянных хижин на сваях в окружении стай собак и уток; парящего воздуха, обилия запахов и воды — воды буквально повсюду, отчего создавалось ощущение, будто все вокруг плодится, бурно растет, зреет и размножается».

Изображение

Европейцы восторгались вьетнамским искусством плетения — соломенными крышами, корзинками самых причудливых форм и конусообразными шляпами. С любопытством разглядывали экзотическую съедобную живность, продававшуюся на уличных прилавках вперемежку с горами неизвестных специй. Удивлялись огромному числу гадалок и игроков в кости, а также выловленным в джунглях бабочкам размером с летучих мышей.

Здесь была великолепная водная культура: по рекам и каналам скользили бесчисленные сампаны; рыбалка была не только развлечением, но и щедрым источником пищи.

Путешественники красочно описывали петушиные бои, игорные дома-притоны с сомнительной репутацией и пышные церемонии в императорском дворце в Хюэ, где поддерживаемый французами марионеточный император устраивал роскошные обеды с жареными павлинами, по вкусу, говорят, напоминавшими жесткую телятину. К прибрежному району вокруг старой столицы обитатели дельты Меконга относились с большим подозрением, утверждая, что «горы там невысокие, реки не очень глубокие, однако же мужчины склонны к обману, а женщины чрезмерно развратны». Один европеец, влюбленный во вьетнамский язык, писал, что
«разговаривающие вьетнамцы похожи на очаровательных уток: их односложный язык в тональных каденциях звучит как череда мелодичных кряканий».
В Индокитае насчитывалось более 50 этнических групп; некоторые из них населяли самые дикие районы Аннама , деля их вместе с тиграми, пантерами, слонами, медведями, кабанами и даже носорогами. Две обширные дельты — Красной реки (Хонгха) на севере и Меконга на юге — славились своим уникальным плодородием. Когда начался бум экспортной торговли рисом, французы принялись захватывать эти изобильные земли, вытесняя с них коренных жителей точно так же, как это делали американцы на Диком Западе и британские колонисты в Африке. Население Индокитая облагалось непомерными налогами и фактически оплачивало собственное порабощение.

К 1930-м гг. 70 % крестьян превратились в арендаторов или сохранили лишь крошечные приусадебные наделы. В первой половине XX в. французские плантаторы — несколько сотен семей, сколотивших приличные состояния в колониальном Индокитае, — относились к вьетнамцам, по словам одного британского путешественника,
«как в прежние времена рабовладельческая аристократия к своим рабам. То было полнейшее презрение, без которого невозможна никакая подлинная эксплуатация».
Колониальная администрация стояла на страже интересов французских плантаторов, каучуковых магнатов и владельцев угольных шахт. Она закрывала глаза на жестокое обращение с местной рабочей силой, а также поддерживала искусственно завышенный обменный курс франка к пиастру, что еще больше обогащало казну метрополии. Французы насаждали среди вьетнамцев свой язык, образование и культуру. По воспоминаниям одного вьетнамца, в школе учили тому, что их предками были галлы. Он узнал, что это не так, только когда его отец, сержант французской армии, строго и гордо сказал ему: «Твои предки были вьетнамцами».

Как писал один австралийский хирург, даже среди простых людей существовало осознание «долгой непрерывной истории и древности своей цивилизации».

Положение вьетнамцев было чуть лучше, чем конголезцев под правлением бельгийцев, и чуть хуже, чем индийцев под властью британцев.

В жизни вьетнамского высшего и среднего класса существовало глубокое противоречие: поневоле погруженные в европейскую культуру и язык, они мало пересекались с французами за пределами работы. Нгуен Зыонг, родившийся в 1943 г., с детства питал страсть к Тинтину и французским шпионским историям. Тем не менее, считая, как и все азиаты, физический удар наихудшим из оскорблений, он питал отвращение к привычке французских учителей в школе наказывать учеников оплеухами. Его родители никогда не приглашали в гости семью колонов и никогда не получали приглашения от такой семьи.

По словам Нормана Льюиса, Сайгон представлял собой
«французский провинциальный городок в южной стране. Называть его дальневосточным Парижем столь же глупо, как Кингстон на Ямайке — вест-индийским Оксфордом. Здесь господствует дух чистой коммерции, отсюда — никаких безумных изысков, страстей, показной роскоши… 20 000 европейцев стараются держаться поближе друг к другу, заселяя несколько заросших тамариндами улиц».
Колониальная жизнь казалась большинству ее бенефициаров бесконечно комфортной и приятной — но лишь на какое-то время. Те, кто задерживался здесь слишком надолго, рисковали подцепить куда худшую болезнь, чем малярия или дизентерия, — лишающую жизненных сил апатичность Востока, усугубляемую потреблением опиума и обилием слуг. Французские колонисты — старожилы Индокитая называли ее le mal jaune — «желтая хворь».

Господствующее положение не спасало колонистов от презрения со стороны местной знати. Так, во Вьетнаме существовала традиция чернения зубов; белые зубы считались дурным тоном. Говорят, однажды вьетнамский император, принимая европейского посла, спросил:
«Кто этот человек с зубами, как у пса?»
Норман Льюис писал:
«Они слишком цивилизованны, чтобы плеваться при виде белого человека, но демонстрируют полнейшее равнодушие… Даже рикша, которому вы платите вдвое больше принятой таксы — для пущей верности, берет деньги в угрюмом молчании и сразу же отводит взгляд. Весьма некомфортно чувствовать себя предметом всеобщего отвращения, иностранным демоном».
Мало кто из вьетнамцев был доволен французским правлением, и локальные бунты вспыхивали один за другим. В 1927 г. в поселке Виньким в дельте Меконга молодежь организовала самодеятельную группу под названием Объединенная женская труппа, которая выступала с антиколониалистскими постановками и концертами. 1930-е гг. ознаменовались всплеском крестьянских демонстраций, поджогов урожая, местных мятежей. Из-за постоянно растущего налогового бремени некоторые крестьяне попадали в тюрьму за неуплату налогов, другие оказывались в неумолимых тисках ростовщиков, в результате чего к 1943 г. почти половина земли во Вьетнаме оказалась сосредоточенной в руках менее 3 % крупных землевладельцев.

Колониальные власти считали репрессии лучшим лекарством от всех проблем. Так, один офицер вьетнамской службы безопасности издевательски сказал арестованному мятежнику:
«Как может кузнечик опрокинуть автомобиль?»
Тем не менее по всей стране действовало множество партизанских и бандитских групп, скрывавшихся на обширных диких территориях. На тюремном острове Пуло-Кондор, о котором ходили страшные слухи, камеры редко пустовали. Колониальные власти отправляли туда вьетнамцев, даже не пытаясь создать видимость надлежащего судебного процесса. Это место стало известно как «революционный университет»; через него прошли многие из тех, кто впоследствии сыграл важную роль в борьбе за независимость страны. Однако человеку, который стал их вождем — и одним из выдающихся революционеров XX в., удалось избежать этой участи.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Франция цепляется за империю

Новое сообщение Буль Баш » 19 авг 2023, 20:06

Хо Ши Мин — «молочное» имя Нгуен Шинь Кунг — родился в 1890 г. в деревушке в центральном Вьетнаме.
Изображение

Его отец, сын императорской наложницы, сумел дослужиться до статуса мандарина, но затем оставил императорский двор и стал школьным учителем. Хо, как и чуть позже его ближайшие соратники Во Нгуен Зяп, Фам Ван Донг и Нго Динь Зьем, учился в престижной государственной школе в Хюэ, основанной в 1896 г., из которой был исключен в 1908 г. за революционную деятельность.

Разорвав связи с семьей, Хо некоторое время работал учителем в сельской школе, но в 1911 г. поступил помощником кочегара на французский грузовой пароход и покинул страну. Три года он путешествовал по миру, затем провел год в Соединенных Штатах, которые его очаровали, после чего перебрался в Лондон и устроился на работу помощником шефа-кондитера в отеле Carlton. Он все активнее интересовался политикой и встречался с националистами всех мастей — ирландскими, китайскими, индийскими. Хо свободно говорил по-английски и по-французски, овладел несколькими китайскими диалектами и позже русским языком.

В 1919 г. он написал обращение к президенту США Вудро Вильсону и другим участникам Версальской (Парижской) мирной конференции, где просил поддержать борьбу вьетнамского народа за независимость:
«Все порабощенные народы преисполнены надежд в связи с теми перспективами, которые открывает перед ними новая эпоха права и справедливости… в борьбе цивилизации против варварства».
В 1920 г. Хо принял участие в съезде Французской социалистической партии, где выступил со своей знаменитой речью:
«Несколько минут — слишком мало, чтобы рассказать вам о всех тех злодеяниях, которые совершаются в Индокитае капиталистическими бандитами. В нашей стране больше тюрем, чем школ… Свободы прессы и слова для нас не существует… Мы не имеем права уехать за пределы страны… Они делают все возможное, чтобы одурманивать нас опиумом и алкоголем, превращая людей в животных… Они убивают нас тысячами… чтобы защитить свои интересы».
В последующие годы Хо стал плодовитым памфлетистом и много писал для газет левого толка, часто цитируя Ленина.

В 1924 г. он поехал в Москву, где познакомился с вождями молодого социалистического государства и несколько месяцев учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока, после чего отправился в китайский Кантон в качестве переводчика советского советника, прикомандированного к Чан Кайши. Спустя три года, когда Чан объявил коммунистов врагами, Хо вернулся в Европу. Один из его французских товарищей вспоминал, что однажды, когда они беседовали с Хо, стоя на мосту через Сену, тот задумчиво сказал:
«Я всегда мечтал стать ученым или писателем, но так вышло, что я стал профессиональным революционером. Мне приходится бывать во многих странах, но я мало что там вижу. У меня — строгие приказы, мой маршрут тщательно прописан. Я иду по пути, с которого не могу свернуть».
«Приказы» от кого?

В жизни Хо Ши Мина было много загадок. Он никогда не был женат; по-видимому, его эмоциональные потребности полностью удовлетворялись приверженностью политической борьбе. Кто финансировал его путешествия по всему миру? Находился ли он на службе у Москвы или же получал финансовую помощь от своих политических попутчиков?

Неудивительно, что он стал коммунистом: мировой капитализм был имманентно враждебен его устремлениям. Хо был примечателен не столько своим учением и политическими взглядами, которые не отличались оригинальностью, но своим необычайным даром внушать веру, преданность и даже любовь другим людям. Вот как описал один вьетнамский студент свою первую встречу с Хо в Париже:
«Ему была присуща хрупкость, даже болезненная бледность. Но это лишь подчеркивало то невозмутимое достоинство, которое окутывало его, словно доспехи. Он излучал внутреннюю силу и щедрость духа, которые поразили меня в самое сердце».
В 1928 г. Хо посетил Бангкок, где встретился с находящимися в изгнании индокитайскими националистами. В следующем году в Гонконге он председательствовал на встрече лидеров соперничающих вьетнамских политических организаций, которая, чтобы не привлекать внимание полиции, проходила на стадионе во время футбольного матча. Он убедил своих соотечественников объединиться под знаменем Коммунистической партии Индокитая, которая в 1931 г. была официально признана Коминтерном.

В последующие годы во Вьетнаме произошла серия восстаний. В ответ французы подвергли бомбежкам повстанческие деревни и обезглавили многих местных лидеров. Хотя Хо не был напрямую причастен к организации восстаний, он был объявлен в розыск в европейских странах и колониях. Ему пришлось скрываться от властей; в конце концов он уговорил одного больничного служащего в Гонконге объявить его мертвым и сбежал в Китай. После этого он жил между Китаем и СССР, страдая от тяжелых лишений и болезней. Один французский коммунист, встретившийся с Хо в этот период, описал его как человека
«натянутого как струна, одержимого одной мыслью: освободить свою страну».
В начале 1941 г., спустя 30 лет, Хо тайно вернулся во Вьетнам, путешествуя пешком и на сампанах. Именно тогда он взял себе псевдоним, под которым вошел в историю, — Хо Ши Мин, или «Несущий свет». Он поселился в пещере в горах на севере страны и принялся сплачивать вокруг себя революционно настроенную молодежь, среди которой были и будущие герои революции Фам Ван Донг и Во Нгуен Зяп. Молодые люди прозвали 50-летнего Хо Ши Мина «дядюшкой Хо».

Как впоследствии вспоминал Зяп, он представил Хо своему маленькому партизанскому отряду так:
«Товарищи, этот пожилой человек — уроженец наших мест, крестьянин, который любит революцию».
Но все сразу поняли, что он — не местный и уж определенно не крестьянин. Он нарисовал карты Ханоя для тех, кто никогда не был в городе, и посоветовал копать туалеты. Один ветеран вспоминал:
«Про себя мы думали: „Что это за старик, который дает нам советы, что нам делать с нашим дерьмом?!“»
Тем не менее Хо быстро стал общепризнанным лидером не только местной группы, но и новой коалиционной организации под названием Лига независимости Вьетнама, сокращенно Вьетминь. Хотя лидеры движения не старались скрывать своих идеологических взглядов, лишь намного позже они открыто объявили коммунизм единственно допустимым учением.

Завоевание нацистами Западной Европы существенно пошатнуло власть Франции в ее колониях и усугубило страдания подчиненных народов. В Индокитае колониальные власти под предлогом нужд военного времени реквизировали у населения все, вплоть до предметов первой необходимости — спичек, одежды, лампового масла.

В 1940 г. коммунисты организовали в дельте Меконга короткое восстание, в ходе которого были убиты несколько французских чиновников. Размахивая флагами с серпом и молотом, повстанцы захватили склады с рисом и раздали его населению, разрушили несколько армейских постов и мостов. Так называемое восстание в Намки длилось всего 10 дней, и в нем приняла участие лишь незначительная часть населения, однако же оно в полной мере показало гнев, который бурлил под поверхностью.

Летом 1940 г. Япония, воспользовавшись своим военным доминированием в регионе, ввела войска в Индокитай, якобы чтобы прервать транзит военных поставок из западных стран в Китай. Постепенно военное присутствие переросло в оккупацию Индокитая, что вынудило Франклина Рузвельта в июле 1941 г. наложить на Японию знаменитое нефтяное эмбарго.

Хотя номинально Индокитай остался французским, в нем всецело хозяйничали японцы. Остро нуждаясь в сырье для своей промышленности, они заставили вьетнамцев сократить производство риса в пользу хлопка и джута. Это, вкупе с насильственным вывозом продовольствия, привело к тому, что в самом богатом рисопроизводящем регионе Юго-Восточной Азии население начало голодать.

Ситуация усугубилась в 1944 г., когда в результате засухи и последовавших за ней наводнений в стране разразился повсеместный голод, приведший к смерти по меньшей мере 1 млн вьетнамцев — каждого десятого жителя Тонкина. По своим масштабам это бедствие было сопоставимо с голодом в Восточной Бенгалии в британской Индии в 1943 г. Имелись достоверные сообщения даже о случаях каннибализма среди местного населения. Однако французов все это не коснулось. Голод остался в памяти многих северных вьетнамцев как самый ужасающий опыт в их жизни, даже на фоне пережитых впоследствии войн. Один вьетнамец, выросший в деревне под Ханоем, вспоминал, что в детстве мать строго ругала детей за небрежное обращение с едой, говоря:
«Если бы ты пережил 1945 г., ты бы так не делал!»
Другой крестьянин описывал заброшенные деревни и отчаявшихся людей:
«Тощие тела в лохмотьях бродили по проселочным дорогам и городским улицам. Потом на обочинах дорог, во дворах пагод, в городских парках, на площадях перед церквями, рынками, автобусными и железнодорожными вокзалами стало появляться все больше трупов. Группы голодных мужчин и женщин с младенцами на руках и детьми рыскали по садам и полям в поисках всего, что можно было съесть: они ели зеленые бананы, почки и сердцевину банановых стволов, побеги бамбука. Жителям нашей деревни приходилось защищать свои земли с оружием в руках».
Трупы увозили на запряженных волами телегах и хоронили в общих могилах. Однажды его трехлетняя сестра ела рисовый пирог на пороге дома, когда к ней подскочил изможденный парень, «похожий на призрака в лохмотьях», выхватил кусок пирога и убежал прочь.

В некоторых районах власти организовали благотворительные кухни, где голодающим раздавали жидкую кашу, и те выстраивались за ней в огромные очереди. Ван Ки, в то время тонкинский подросток, впоследствии ставший известным вьетнамским бардом, вспоминал:
«Когда утром ты выходил из дома, под дверью нередко можно было обнаружить труп. Если где-то собралась большая стая ворон, значит, там тоже лежал труп».
Удивительно ли, что в таких условиях все больше людей становились революционерами?

Ван Ки родился в 1928 г. в крестьянской семье, но вырос в доме своего дяди, необычайно образованного человека. Благодаря ему Ки познакомился с баснями Лафонтена, по которым в детстве разыгрывал собственные маленькие пьесы, и зачитывался французскими романами, такими как «Отверженные» Виктора Гюго. В возрасте 15 лет Ки распространял коммунистические листовки и возглавлял вооруженный отряд местного подполья, пока в конце концов не решил, что своими творческими талантами принесет делу революции больше пользы, чем военными.

Коммунистические пропагандисты хорошо понимали всю силу воздействия музыки и использовали для распространения своих идей традиционные народные песни, исполнявшиеся странствующими труппами. Чуть позже Ван Ки написал балладу «Хи Вонг» — «Надежда», которая стала одним из любимых гимнов революционно-освободительного движения. История Ван Ки наглядно демонстрировала примечательную особенность вьетнамской борьбы за независимость: уважение к французской культуре не препятствовало решительному намерению изгнать французов из Вьетнама.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Победный марш Вьетминя

Новое сообщение Буль Баш » 26 авг 2023, 20:26

Завершающий этап Второй мировой войны изменил расстановку сил в регионе. В марте 1945 г. японцы организовали в Индокитае переворот, свергнув французский марионеточный режим и установив в стране свою власть.

Колониальная система была устойчивой лишь до тех пор, пока подчиненные народы воспринимали ее как неизбежный порядок вещей — отношение, которое в Юго-Восточной Азии навсегда кануло в лету. Жестокость новых правителей отвращала от них вьетнамцев, но многие были впечатлены военной мощью азиатского соседа: некоторые называли японцев «оай» — «внушающими страх».

В июле Управление стратегических служб США (УСС) — американский «спонсор» партизанской войны — направило в Индокитай группу агентов во главе с майором Архимедом Патти, чтобы наладить контакты с Хо Ши Мином. Эти неопытные молодые американцы, как и их британские коллеги в оккупированных странах по всему миру, были рады найти друзей во враждебной среде: они смотрели на происходящее, на своих новых друзей и их намерения через розовые очки романтики. Один 22-летний вьетнамский партизан, решив подшутить над агентом УСС, предупредил того, что опасно выходить за пределы партизанского лагеря в Танчао: «Если ты попадешь в руки японцев, они съедят тебя, как свинью!» Когда он рассказал об этой шутке Зяпу, тот сделал ему жесткий выговор: «Мы — революционеры, а эти американцы — наши союзники, поэтому мы должны вести себя с ними культурно и цивилизованно».

Политика Вашингтона в Индокитае была неумелой и непоследовательной. Его военные союзники были больше озабочены завершением разгрома Германии и Японии. Между тем местные националисты, от Югославии до Бирмы и от Греции до Вьетнама, как только оттуда изгонялись силы гитлеровской коалиции, разворачивали активную борьбу, чтобы взять политическую власть в свои руки. Освободившись от фашистского ига, колониальные подданные не желали возвращаться под гнет своих бывших хозяев, будь то французы, британцы или голландцы.

Агенты УСС были очарованы личностью Хо Ши Мина и позволили убедить себя в том, что поставляемое американцами оружие будет использовано только против японцев. Партизаны Вьетминя даже устроили несколько небольших показательных акций против японских оккупантов, тогда как втайне продолжали копить оружие и строить планы против своего главного врага — французов. Военачальником партизанских сил Хо назначил своего верного соратника Во Нгуен Зяпа.

Бывший учитель и заядлый любитель истории, Зяп не имел никакого военного образования, когда 22 декабря 1944 г. сформировал первый вооруженный отряд — так называемый Отряд пропаганды, состоявший всего из 34 бойцов, включая трех женщин. 15 мая 1945 г. этот отряд вошел в состав вновь созданной Армии освобождения Вьетнама.

Современная история Вьетнама с нескрываемым удовлетворением повествует о том, как вьетнамские коммунисты использовали западные страны для достижения собственных целей. Так, в 1943 г., после захвата союзными силами французского Мадагаскара, где правил провишистский режим, британское Управление специальных операций завербовало семерых вьетнамских заключенных, которые прозябали в местной тюрьме. Те заверили своих освободителей, что хотят вернуться на родину и освободить ее от врагов, не упомянув, однако, о том, что врагами своей страны считают не столько японцев, сколько французов. Далее история Вьетминя гласит:
«Эти семеро притворились, что хотят стать агентами Союзников, но их сердца и умы принадлежали коммунистической партии»].
После небольшого курса подготовки их забросили на парашютах во Вьетнам. Новоиспеченные агенты опасались возмездия, за то что они согласились работать на британскую разведку, однако коммунисты приняли их с распростертыми объятьями. Им сразу же поручили передать в Калькутту просьбу увеличить поставки оружия, средств связи и медикаментов, которые якобы предназначались для борьбы с японскими оккупантами.

Внезапная капитуляция Японии в августе 1945 г. позволила Хо перехватить инициативу и заполнить образовавшийся вакуум власти. Его эмиссары убедили Бао Дая, слабохарактерного и бездеятельного молодого марионеточного императора Вьетнама, написать в Париж письмо, заявив о том, что единственный способ для Франции сохранить свое положение во Вьетнаме — «открыто и прямо признать его независимость».

Генерал Шарль де Голль, глава Временного правительства Франции, отказался отвечать на это послание, однако же был вынужден отреагировать, когда 25 августа Бао Дай отрекся от престола, перед этим пригласив Хо Ши Мина сформировать правительство. Вождь Вьетминя отправился со своими последователями победным маршем в Ханой, столицу Тонкина, и 2 сентября 1945 г. перед огромной восторженной толпой, собравшейся на городской площади Бадинь, провозгласил создание независимой Демократической республики Вьетнам.

«Французы бежали, японцы капитулировали, император Бао Дай отрекся от престола, — сказал он. — Наш народ разрушил цепи колониального рабства, сковывавшие его на протяжении более чем столетия».

Эта новость была транслирована по радио по всей стране. Современник тех событий, в то время школьник, живший к югу от Хюэ, вспоминал:
«Наши учителя были очень счастливы. Они сказали нам, чтобы мы шли на улицы и праздновали независимость вместе со всеми. Они сказали: даже когда вы будете стариками… вы должны помнить этот день».
Хо позаботился о том, чтобы представить переворот в надлежащем пропагандистском свете: в своей речи он процитировал Декларацию независимости США и уговорил агентов УСС сфотографироваться на церемонии поднятия флага Вьетминя. Фортуна благоволила Хо: как раз в этот момент в небе проревела эскадрилья американских истребителей P-38 — в глазах тысяч собравшихся это было знаком того, что Соединенные Штаты благословили новое правительство.

На самом же деле, в отсутствие строго политического курса со стороны Вашингтона, молодые идеалисты из УСС и Госдепартамента фактически проводили собственную политику. Патти, на тщеславии которого Хо играл как на лютне, описывал лидера Вьетминя как «добрую душу», а один из его коллег вспоминал:
«Мы рассматривали Хо в первую очередь как борца за национальную независимость и лишь потом — как коммуниста».
Патти впоследствии признавался:
«Возможно, я был несколько наивен в отношении тех намерений и целей, которые стояли за использованием слов [из Декларации независимости США 1776 г.] … Но, как бы то ни было, я был убежден, что вьетнамцы имели законное право требовать и получить независимость. В конце концов, разве [во Второй мировой войне] мы воевали не за это?»
Харизматичный вождь зачастую является решающим фактором успеха в революционной борьбе — возьмите Ганди и Неру в Индии, Кениату в Кении, Кастро на Кубе. В 1945 г. Хо Ши Мин стал единоличным вождем вьетнамского движения за независимость и сумел заручиться такой легитимностью своей власти, что та оказалась неприступной, даже когда его режим стал проявлять свое истинное, подчас варварское лицо.

Нгуен Као Ки, в то время 16-летний подросток, вспоминал, что в те дни
«у меня на губах, как и у всех моих сверстников в Ханое, было только одно имя — Хо Ши Мин».
Во многих домах висели его портреты. По словам другого молодого вьетнамца, они
«изголодались по герою, которому можно было поклоняться».
Французы не пытались взращивать местную политическую элиту, которая сочувствовала бы чаяниям собственного народа; в результате богатые и образованные вьетнамцы существовали в мире, абсолютно чуждом миру крестьян и простых людей. Хо и его соратники хорошо понимали, что коммунистические идеи не получат широкой поддержки, поэтому они объединили значительную часть вьетнамского общества под эгидой изгнания французов. Как бы то ни было, в последующие годы произошло нечто мистическое: Хо достиг почти божественного статуса, с которым не мог сравниться ни один другой правитель в мире.

В первые годы борьбы за независимость земли крупных землевладельцев в «освобожденных зонах» в принудительном порядке передавались в собственность крестьян. Хо и его соратники умалчивали о том, что рассматривают это перераспределение земель всего лишь как промежуточный шаг на пути к коллективизации. Тем временем приближенная к Хо верхушка и подконтрольные СМИ рисовали идеалистические картины жизни в СССР, расхваливая его как рай на земле и образец для подражания для Вьетнама.

Умело окружая себя аурой достоинства и мудрости, которая неизменно производила на людей глубочайшее впечатление, Хо показал себя гениальным политическим манипулятором. Под добродушной личиной «дядюшки Хо» скрывалось качество, необходимое для всех революционеров: абсолютное равнодушие к человеческим жизням, к той цене, которую платил его народ за принятые им политические решения. Возможно, человечеству давно пора оценивать политические движения не по их капиталистической, коммунистической или даже фашистской направленности, а по их отношению к человеку — фундаментальной гуманности. Что касается Вьетминя, то один из его лидеров, Во Нгуен Зяп, четко выразил его позицию:
«Во всем мире каждую минуту умирают сотни тысяч человек, а потому гибель сотен, тысяч и даже десятков тысяч наших соотечественников не значит почти ничего».
Действия Хо Ши Мина отражали ту же убежденность, хотя ему хватало политической дальновидности не озвучивать подобные мысли перед представителями Запада. Велось много споров о том, был ли он «настоящим» коммунистом или же просто националистом, принявшим учение Ленина в силу политической необходимости. Все имеющиеся факты свидетельствуют в пользу первого. Он никогда не был титоистом, как предполагали некоторые его западные апологеты, и неоднократно осуждал выход Югославии из советского блока в 1948 г. Он открыто восхищался Сталиным, хотя тот никогда не отвечал ему взаимным доверием и не предлагал какой-либо значительной помощи.

Также представляется маловероятным предположение о том, что Вьетнам мог бы избежать коммунизма, если бы Франция в 1945 г. объявила о своем намерении покинуть страну и запустила срочный переходный процесс, найдя надежных местных лидеров и подготовив их к управлению страной, как это сделали британцы перед уходом из Малайи. Как бы то ни было, французы выбрали наиболее самоубийственный путь, заявив о своей железной решимости не допустить независимости Вьетнама. Непримиримость колонистов обеспечила Хо Ши Мину позицию морального превосходства в предстоящей борьбе.

Главная ответственность за эту ошибочную политику лежит на де Голле. В марте 1945 г. он отверг предложение Пьера Мессмера, ответственного по делам колоний и заморских территорий, начать переговоры с Вьетминем. Вместо этого высокомерный генерал отправил в Сайгон нового верховного комиссара — адмирала Тьерри д’Аржанлье, убежденного колониалиста, поручив ему вернуть Индокитай под французское правление.

В некоторых частях мира, особенно в Африке, отсутствие пользующихся народным доверием националистических сил позволило европейским империям еще несколько десятилетий удерживать свою власть и привилегии. Но во Вьетнаме, как и по всей Азии, колониальная система начала трещать по швам, как только на сцену вышли местные лидеры, к голосу которых прислушивалось население. Это была новая реальность, которую Франция на протяжении следующего десятилетия упрямо старалась отрицать.

12 сентября 1945 г., менее чем через месяц после того, как Вьетминь захватил власть в Ханое, в Сайгоне высадились британо-индийские войска. Oни освободили из тюрем озлобленных французских колонистов и после серии беспорядочных и кровавых стычек, в которых японцы иногда воевали на стороне союзных сил, очистили город и юг страны от вьетминевцев. Командующий британским корпусом генерал-майор Дуглас Грейси заявил:
«Вопрос о правлении Индокитаем — исключительно дело Франции».
Один из его офицеров так описал первую встречу с представителями Вьетминя:
«Они явились ко мне и сказали „Добро пожаловать“ и все такое. Мне было неприятно это слышать, и я быстро выставил их за дверь. Совершенно очевидно, что это были коммунисты».
Некоторые резко критикуют Грейси, за то что он использовал оружие для подавления вьетнамских борцов за независимость. Но не нужно забывать, что Грейси не был ни Цезарем, ни даже Маунтбеттеном; как и многие другие генералы в те дни, он просто выполнял данный ему приказ: штыками восстановить довоенный порядок.

По просьбе Вашингтона Чан Кайши направил на север Вьетнама 150 000 своих солдат, чтобы помочь союзным силам установить контроль над страной. Вьетнамцы называли их «тау-фу» — «опухшими китайцами», потому что у многих из них, вероятно из-за болезни бери-бери, распухли ноги. Китайцы вели себя скорее как саранча, чем как воины, съедая в сельской местности все, что можно было съесть, и забирая из крестьянских домов все, что можно было унести. Они не могли помешать распространению политического влияния харизматичного Хо и даже продавали оружие Вьетминю.

В начале октября 1945 г. в Сайгон прибыли первые части французского экспедиционного корпуса, однако активные военные действия по восстановлению контроля над севером страны начались только через год — отсрочка, которая стала бесценной для коммунистов и фатальной для колониалистов.

Фам Фу Банг, 16-летний студент, мечтавший о независимости своей страны, считал Вьетминь исключительно национально-освободительным движением:
«Тогда я ничего не знал о коммунизме».
Когда японцы оккупировали страну, он с воодушевлением наблюдал за тем, как их соседи-азиаты унижают бывших французских господ —
«словно два могучих буйвола сцепились рогами».
После капитуляции Японии Банг присоединился к рядам революционеров-националистов: он воровал оружие у зазевавшихся китайских солдат, писал плакаты с лозунгами «Да здравствует Хо Ши Мин!» и «Да здравствует свободный Вьетнам!».

Однажды его отправили сопровождать поезд с рисом, направлявшийся на север в пострадавшие от голода районы. Когда они доехали до разбомбленного союзниками моста, вьетминевцы решили обратиться за помощью к местным жителям, чтобы переправить мешки через реку. Но вскоре поезд был осажден толпой голодающих людей. К Бангу подошел человек, больше похожий на скелет, и Банг насыпал ему банку риса. Но человек отчаянно просил насыпать еще одну банку для своего ребенка.
«Мы много спорили между собой, кто виноват в этой ужасающей ситуации — японцы, которые оккупировали нашу страну, французы, которые ели, сколько хотели, не думая о вьетнамцах, или американцы, которые бомбили железные дороги. Мы решили, что виноваты все трое. Мы спрашивали у себя: почему у нашей маленькой небогатой страны столько врагов?»
В течение 1945–1946 гг. Вьетминь поглотил некоммунистическую организацию Авангард молодежи и подавил другие оппозиционные группы на севере страны. Многие лидеры соперничающих движений были брошены в тюрьмы, а в сельской местности было ликвидировано несколько тысяч предполагаемых «врагов народа».

4 января 1946 г. Вьетминь поспешил объявить о своем триумфе на общенациональных выборах, результаты которых, несомненно, были фальсифицированы, — практика, которая стала стандартной во Вьетнаме в последующие десятилетия. На протяжении короткого периода времени, пока на севере присутствовали китайские войска и представители союзных сил, вьетминевцы сохраняли видимость свободы слова. Но к середине июня, когда бо́льшая часть армии Чан Кайши покинула страну, чистки возобновились.

Люди Хо оперативно и твердой рукой захватили власть в сельской местности, особенно в удаленных районах на границе с Китаем. Но в дельте Меконга, где к началу 1946 г. французы восстановили свой контроль, повстанцам приходилось действовать тайно от колониальной администрации. Среди активных деятелей вьетминевского подполья был прошедший тюремные университеты Ле Зуан, который спустя два десятилетия будет править Вьетнамом. Поскольку французы изгоняли вьетминевцев из городов, он, как и многие его соратники, обосновался в сельской местности в дельте Меконга, чтобы начать партизанскую борьбу с колониальной властью.

То, что Франция избрала заведомо обреченный курс, отчасти можно объяснить унижением, пережитым ею во Второй мировой войне. Аналогичная колониальная катастрофа была предотвращена в Индии, не в последнюю очередь благодаря мудрости британских избирателей, которые на выборах 1945 г. поддержали социалистическое правительство, принявшее историческое решение покинуть Индийский субконтинент и Бирму. В отличие от этого, летом 1945 г. в Париже чернокожий сенатор от Французской Гвианы Гастон Моннервилль заявил:
«Без Империи Франция сегодня была бы не более чем освобожденной страной… Благодаря своей Империи Франция стала страной-победительницей».
Череда сменяющих друг друга правительств Четвертой республики была немощной во всем, кроме готовности применять силу в заморских владениях с безжалостностью, с которой не мог сравниться даже СССР.

Когда в мае 1945 г. в Алжире вспыхнуло стихийное восстание, в ходе которого было убито около сотни европейцев, французские войска в ответ уничтожили почти 25 000 алжирцев.

При подавлении восстания в марте 1947 г. на Мадагаскаре, где 37 000 колонов правили более чем 4,2 млн чернокожих подданных, было убито 90 000 человек.

Только в обессилевшем послевоенном мире, исчерпавшем свои запасы праведного гнева, европейской державе могли безнаказанно сойти с рук горы трупов. Однако французы восприняли молчание как карт-бланш: если мир закрыл глаза на кровопролитие в Алжире и на Мадагаскаре, значит, то же самое можно сделать в Индокитае.

Впрочем, гораздо больше, чем бесчеловечность французов, озадачивала проявленная Соединенными Штатами готовность оказать им поддержку. Без американской военной помощи колониальная политика Парижа рухнула бы в одночасье.

Историк Фредрик Логеваль заметил, что решение США помочь послевоенному восстановлению Франции было бы в высшей степени похвальным, если бы американцы отказались поддерживать ее имперские безумства.

Вероятно, эту весьма спорную политику США отчасти можно объяснить тем, что, хотя на тот момент холодная война еще не достигла «ледяной» стадии, вашингтонские политики не могли спокойно смотреть на то, как коммунисты захватывают все новые территории. Даже если на словах американские либералы ненавидели колониализм, в эпоху, когда в их собственной стране расовая сегрегация по-прежнему оставалась нормой, подчинение белыми людьми «низших рас» не казалось им таким уж вопиющим злом, как несколько десятилетий спустя. Таким образом, несмотря на скорее колониальную, нежели антикоммунистическую направленность французской политики в Индокитае в конце 1940-х гг., Соединенные Штаты ее поддержали: если на то пошло, интересы вьетнамского, малагасийского, алжирского и других подчиненных народов не входили в число приоритетов президента Трумэна.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Победный марш Вьетминя (2)

Новое сообщение Буль Баш » 02 сен 2023, 20:09

Некоторые вьетнамцы поначалу расценили возвращение французов как приемлемую временную целесообразность, чтобы избавиться от китайской армии, разграблявшей север страны.

Хо Ши Мин официально возглавил новую Демократическую Республику Вьетнам в Тонкине — и Франция символически признала и республику, и Хо как ее президента. В июле 1946 г., когда Хо прибыл в Париж, чтобы провести переговоры о конституционном будущем своей республики, его встретили со всеми почестями, как главу государства. Но это оказалось не более чем бутафорией. В ходе переговоров в Фонтенбло французское правительство ясно дало понять, что Хо пригласили в Париж не договариваться о передаче власти, а чтобы получить инструкции от своих хозяев. Позиция де Голля была непоколебима:
«Вместе с заморскими территориями, которые французы открыли для цивилизации, Франция — великая нация. Без этих территорий она перестанет быть таковой».
Глава французской делегации презрительно заявил лидеру Вьетминя:
«Нам хватит обычной полицейской операции и восьми дней, чтобы избавиться от всех вас».
Несколько недель после этого Хо пребывал в отчаянии. Чыонг Ньы Танг, который три десятилетия спустя станет министром временного революционного правительства Южного Вьетнама, был в числе вьетнамских студентов, которые встретились в Париже со своим героем. Новоиспеченный национальный лидер бесповоротно завоевал их сердца, когда попросил называть себя «дядюшкой Хо», а не «господином президентом». Он поинтересовался у них, каким они видят будущее Вьетнама, и посвятил общению с ними целых полдня. Трудно представить другого мирового лидера, который при подобных обстоятельствах сделал бы то же самое.
«Когда Хо узнал, что среди членов студенческой группы есть представители и севера, и юга, и центра страны, он воскликнул: „Итак, молодое поколение нашей великой семьи… вы должны помнить, что реки высыхают, горы разрушаются, но нация вечна“».
Его слова глубоко поразили молодых патриотов:
«…то был язык лозунгов и поэзии, с помощью которого вьетнамские вожди всегда сплачивали людей… С того дня я стал верным сторонником Хо Ши Мина. Меня покорили его простота, обаяние, дружелюбие. Его пламенный патриотизм стал для меня идеалом на всю оставшуюся жизнь».
Хо вернулся в Тонкин, понимая, что никакие мирные договоренности невозможны. Французы, как всегда, вели двойную игру: как только они перебросили во Вьетнам дополнительные войска, самолеты и военные корабли, они ужесточили свою хватку на юге, после чего двинулись на север.

Летом 1946 г. командующий французскими войсками в Индокитае Филипп Леклерк объявил Хо врагом Франции и предрек повстанцам полный разгром. Прошедший Вторую мировую войну генерал с презрением относился к так называемому министру обороны Вьетминя Во Нгуен Зяпу. Своей широкой, заразительной улыбкой Зяп вводил западных людей в заблуждение, создавая впечатление более добродушного и мягкого человека, чем Хо. На самом же деле безжалостность Зяпа могла сравниться только с его тщеславием: пренебрежительные высказывания Леклерка лишь разжигали его пламя ненависти к колонизаторам.

Через некоторое время Леклерк изменил свое мнение, убедившись в том, что Франция не сможет удержать Индокитай перед лицом непримиримой враждебности, сплотившей коммунистические и некоммунистические силы, но это произошло слишком поздно. Вскоре после этого он погиб в авиакатастрофе в Африке, и политика метрополии в Индокитае оказалась полностью сосредоточенной в руках Тьерри д’Аржанлье. Отличаясь поистине иезуитской гибкостью, верховный комиссар убедил Париж в том, что Вьетминь можно раздавить:
«Иметь дело с Хо Ши Мином для нас невозможно… Нам следует найти других людей, с которыми мы сможем договориться».
Французы решили восстановить у власти отрекшегося императора Бао Дая. Однако во Вьетнаме, как и во многих других угнетенных странах по всему миру, наступила эпоха подъема левых сил. Ни один другой потенциальный вьетнамский лидер не пользовался и малой долей той народной любви, которую сумел завоевать Хо.

В ноябре 1946 г., после срыва переговоров, французы подвергли интенсивной бомбардировке с воздуха и ударам с моря предполагаемые лагеря Вьетминя в портовом городе Хайфон и вокруг него. Погибло несколько тысяч человек; только европейский квартал избежал разрушений. 19 декабря д’Аржанлье выдвинул ультиматум, потребовав от Вьетминя вывести из города свои вооруженные формирования, однако в ответ вьетминевцы подняли вооруженное восстание в Ханое, которое продолжалось почти 60 дней. В результате ожесточенных боев французы выдавили вьетминевцев из разрушенного города и поспешили объявить о том, что восстановили контроль над Тонкином.

Но иностранные наблюдатели были настроены скептически. В декабре корреспондент лондонской The Times написал:
«Как только колониальная власть начинает отвечать насилием на насилие, она заведомо обрекает себя на поражение. Даже если французская армия сумеет отвоевать бо́льшую часть Индокитая, ни один француз, будь то чиновник, фермер или торговец, не сможет жить за периметром колючей проволоки».
Для Хо и Зяпа стало очевидно: им нужно готовиться к затяжной войне. В поисках новых баз, находящихся вне досягаемости для французских бомбардировщиков и военных кораблей, они приказали своим вооруженным отрядам, в общей сложности насчитывавшим около 30 000 бойцов, покинуть города и деревни и отправиться во Вьетбак, удаленный лесисто-гористый район на северо-западе страны.

Лидеры Вьетминя, ставшие обитателями пещер и лесных хижин, не питали иллюзий по поводу того, что со своим ополчением смогут добиться полной военной победы. Они избрали другую стратегию: сделать французское присутствие в Индокитае непомерно дорогостоящим. Небольшие подпольные группы вели партизанскую войну по всей стране, в то время как регулярные формирования проводили организованные боевые операции на севере, когда представлялись благоприятные условия.

Вьетминевцы полагались в основном на захваченное оружие, но вскоре при помощи 3000 японских дезертиров наладили и собственное оружейное производство. Проявляя безграничную изобретательность, они перезаряжали использованные французские гильзы и изготовляли мины из захваченных артиллерийских снарядов и минометных бомб.

К тому времени Вьетминь открыто или тайно поддерживали в общей сложности около 10 млн человек, которые платили ему разного рода налоги, несли трудовую повинность или воевали в его рядах. Хотя Вьетминь осуждал торговлю опиумом как проявление колониальной эксплуатации, Хо не видел ничего зазорного в том, чтобы использовать ее как источник доходов для своего революционного движения.

Семья всегда была священным институтом вьетнамского общества, но в те дни многие семьи распадались из-за идеологических разногласий. Отец 10-летнего Чан Хоя был мелким торговцем в Ханое и убежденным сторонником французского правления.

«Если нам придется выбирать между колониальным господством и коммунизмом, — заявил он, — я выберу колониализм, потому что это открывает нам доступ к западной цивилизации».

Он вдрызг разругался с дядей Хоя, врачом, который объявил о своем решении присоединиться к движению Хо Ши Мина. Такие семейные расколы оставались открытыми ранами на протяжении многих последующих десятилетий. Война в Индокитае только начиналась.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Паровые катки

Новое сообщение Буль Баш » 09 сен 2023, 19:30

В первые месяцы 1947 г. Шарль Трене напомнил всему миру о красоте французского языка, напевая своим проникновенным голосом: «…la mer, qu’on voit danser la long des golfes claires». Впрочем, при переводе с французского весь налет таинственного романтизма исчезал: «Море, что танцует вдоль прозрачных заливов». Кристиан Диор покорил воображение модниц новым стилем New Look с его пышными юбками, осиной талией и подчеркивающими грудь лифами. Люди с удовольствием стряхивали с себя аскетизм военного времени. Французская культура, стиль и красота, естественная или рукотворная, переживали новый расцвет. Обосновавшаяся в Париже британская писательница Нэнси Митфорд язвительно высмеивала своих соотечественников за их неспособность сравниться с французами в остроумии, утонченности и кулинарном искусстве.

И однако же этот умный, болезненно самолюбивый и умеющий наслаждаться жизнью народ ввязался в кровопролитную колониальную войну почти в 13 000 км от дома, которая в конечном итоге унесла жизни более 90 000 французов и несравнимо больше вьетнамцев. Большинство жителей французской метрополии относились к войнам за сохранение заморских колоний Империи — так называемым les sales guerres, или «грязным войнам», — с равнодушием, если не с откровенным цинизмом. Де Голль, который на тот момент находился в политическом изгнании, с опозданием осознал, что Франция не имеет в Индокитае жизненно важных интересов и не в состоянии его удержать. Однако колониалистское меньшинство было слишком влиятельно, чтобы позволить стране сойти с этого курса.

Джордж Оруэлл как-то сказал, что самый быстрый способ закончить войну — проиграть ее. Франции потребовалось на это почти десять лет.

В разных регионах Индокитая война принимала разные формы.

На севере значительные французские силы сражались с крупными регулярными формированиями Вьетминя, которые в конечном итоге стали насчитывать более 60 000 человек, не считая сменяющих друг друга крестьянских носильщиков. Вьетминь объявил сухой сезон с октября по апрель «наиболее благоприятным для боевых действий», а дождливые месяцы с мая по октябрь, когда передвижение было существенно затруднено, использовал для отдыха, военной подготовки, передислокации сил и планирования.

В городах и деревнях французы столкнулись с непрерывной чередой терактов — взрывами бомб в переполненных кафе, расстрелами чиновников. Такие инциденты стали обычным делом. Как-то на приеме у мэра Хайфона гости услышали неподалеку взрывы и стрельбу. На мгновение они встревожились, но, когда им сообщили, что полицейские «всего лишь» застрелили вьетминевца, который бросил гранату в полицейский участок, они как ни в чем не бывало вернулись к разговорам и коктейлям. Однажды партизаны, вооруженные гранатами и старыми британскими пулеметами, ворвались во время праздничного ужина в дом французского чиновника на Мысе Сен-Жак недалеко от устья реки Сайгон. Они убили восьмерых мужчин, двух женщин, шестерых детей и четверых вьетнамских слуг.

По всей сельской местности для защиты деревень и дорог французы создали целую сеть из почти 1000 фортов и мирадоров (сторожевых башен), окруженных минными полями, заграждениями из колючей проволоки и рифленого железа, бревнами, мешками с песком и рвами с заостренными бамбуковыми кольями. Однако эти укрепления были почти бесполезны против вьетминевцев, которые выкапывали мины противника для собственного пользования и без труда обходили любой военный пост. На Черной реке маломерные французские суда вступали в ожесточенные схватки с партизанами, скрывавшимися на ее берегах.

Между тем в горных районах и джунглях бойцы спецподразделения GCMA (Groupement de Commandos Mixtes Aéroportés) — Смешанной группы воздушно-десантных коммандос — возглавили партизанские отряды местных племен, имевших свои причины ненавидеть коммунистов. Из-за отсутствия взлетно-посадочных полос многие коммандос после завершения операций не могли вернуться «на большую землю» и были вынуждены оставаться жить вместе с туземцами.

Индокитайская война стала последним военным конфликтом, в котором использовались многократные и частые, примерно раз в неделю, выброски парашютистов. Но в целом это была наземная война; вертолеты играли в ней незначительную роль: даже в последние ее дни в распоряжении французских войск имелось всего 23 машины. Пехотные части с такими поэтическими кодовыми названиями, как Citron, Mandarine, Mercure, Artois, Mouette, Nice I и II (Лимон, Мандарин, Меркурий, Артуа, Чайка, Ницца I и Ницца II), бесконечно прочесывали сельскую местность. Время от времени им удавалось уничтожить нескольких вьетминевцев, однако это давалось колоссальной ценой и только усиливало ненависть со стороны крестьян.

Не имея никакого военного образования, Зяп взахлеб читал военную литературу: он был помешан на Наполеоне, Клаузевице и партизанской тактике Мао.

27 января 1947 г. его войска успешно провели первую громкую операцию, устроив засаду на автоколонну с вьетнамскими чиновниками из французской колониальной администрации, которые совершали инспекционную поездку по северным районам страны. Было уничтожено 14 автомобилей; убит министр образования и один французский инженер. Нападение впечатляло своей дерзостью и грамотной подготовкой; за ним последовало множество других. Шоссе № 5 между Ханоем и Хайфоном стало известно как «кровавая дорога». Одна из деревень на шоссе № 1 север — юг стала настолько популярным у вьетминевцев местом для засад, что французы в конце концов бульдозерами сровняли ее с землей.

Обе стороны не уступали друг другу в безжалостности. Вьетминевцы казнили деревенских старост, которые отказывались им подчиниться, перед этим подвергая их зверским пыткам и заживо хороня на глазах у сельчан. Один вьетнамец вспоминал, как однажды в его деревне вьетминевцы убили вьетнамского солдата, служившего во французской армии. Потом один из партизан пошел в соседний дом, взял там плоскогубцы и выдернул у убитого изо рта золотые зубы.
«С тех пор я видел много трупов, обезглавленных, расчлененных, выпотрошенных, даже со снятым скальпом, но не было ничего более отвратительного, чем вид того партизана, который держал в руке два золотых зуба и радостно улыбался».
Вьетнамцы, чье общество имело давнюю традицию тайных организаций, легко приспособились к партизанской и подпольной жизни.

Французские войска получили фактически карт-бланш на использование огневой мощи и делали все что хотели. В своей книге Норман Льюис описал первый полет в Сайгон: рядом с ним в самолете компании Air France сидел полковник Иностранного легиона, который внимательно вглядывался в простиравшуюся внизу дельту Меконга. Судя по всему, эта местность была ему хорошо знакома. Когда они пролетали над скоплением хижин на высоте около 600 м, Льюису показалось, что вся деревня словно курится струйками ладана. Только спустя мгновение он осознал, что это горят дома. Внизу суетились крошечные фигурки людей. Его сосед лаконично заметил: «Операция».

«Было очевидно, что всем своим существом он находился там, внизу, — писал Льюис. — От его усталости не осталось и следа. Вдохнув фимиама жертвоприношений, он словно вновь обрел силы. На наших глазах совершалось насилие, но мы, пассажиры, наблюдали за ним отстраненно, словно за событием давнего прошлого. Можно представить, как легко было французским летчикам сбрасывать бомбы на мирные деревни».

Жестокость французов отчасти была обусловлена их привычкой к расовому доминированию, отчасти тем фактом, что многие крестьяне, даже если не брали в руки оружие сами, знали, где скрывается враг, на каких дорогах собирается устроить засады, где разместил ловушки для неосторожных. Французы и их союзники — южные религиозные секты Каодай и Хоахао с внушительными собственными армиями — в среднем уничтожали по пять мирных жителей за каждого своего погибшего. В ноябре 1948 г. они устроили резню в деревне Мичать в центральной провинции, убив более 200 вьетнамских женщин и детей, однако этот факт не признается современными французскими историками. После устроенной вьетминевцами засады, в которой погибло несколько основателей Хоахао,

«люди из Хоахао хватали всех, кого подозревали в поддержке Вьетминя, связывали их веревками по несколько человек и бросали в реки», писал историк Бернард Фолл.
«Связки утопленников плыли по рекам, словно груды мусора, несомые течением и волнами».
Американский корреспондент Боб Миллер из United Press находился на борту французской бронированной баржи, которая вела ночное патрулирование канала, когда в свет ее прожекторов попали три сампана, нарушивших комендантский час. Два сампана проигнорировали приказ остановиться и были расстреляны из пулеметов. В третьем сампане, нагруженном мешками с рисом, сидела пожилая крестьянская пара с сыном. Французы принялись выкидывать мешки за борт, и в этот момент юноша, решив бежать, прыгнул в воду. Один солдат бросил вслед за ним гранату и убил его. Молодой французский офицер вежливо объяснил Миллеру, что
«это делается только ради того, чтобы люди поняли, что нарушение правил будет караться со всей суровостью, и чтобы французы могли удержать ситуацию под контролем».
Удержать ситуацию под контролем? Даже в относительно спокойные 1947–1948 гг. Иностранный легион потерял две сотни убитыми из-за мин, мелких вооруженных стычек и засад.

Иностранный легион стал частью героической мифологии о войне в Индокитае. Однако другие французские военные прозвали легионеров «дорожными катками» (genre rouleau compresseur). Его подразделения, где служили в том числе бывшие солдаты гитлеровских СС и Вермахта, были печально известны своими грабежами и изнасилованиями и приводили в ужас мирное вьетнамское население.

Зыонг Ван Май, происходившая из традиционной мандаринской семьи, вспоминала, как легионеры ворвались в их дом, вскрыли штыками сундуки и забрали все, что сочли ценным. Когда они с семьей переезжали с севера на юг, французские солдаты в зоне военных действий отняли у них все деньги и золото, считая это своим законным военным трофеем.

Чернокожие колониальные войска отличались еще меньшей разборчивостью и забирали у крестьян даже скудные запасы соли и рыбного соуса ныок-мам. Как и в Европе во время Второй мировой войны, самой дурной репутацией пользовались марокканцы. В отличие от них, вьетминевцы были знамениты не только своей беспрецедентной жестокостью, но и честностью.

Книги американо-французского писателя и историка Бернарда Фолла о войне в Индокитае часто называют классикой: они сочетают проницательный анализ стратегических и оперативных трудностей ведения антиповстанческой войны с реалистичной картиной военных действий глазами очевидца. Но предвзятость автора несомненна: он вольно или невольно героизирует французскую армию, умалчивая о совершавшихся ее солдатами многочисленных зверствах, о которых Фолл, непосредственный свидетель тех событий, не мог не знать.

Служившие во французских войсках вьетнамцы, казалось, подражали своим хозяевам: американец Говард Симпсон однажды наблюдал за тем, как разнузданные вьетнамские коммандос промчались на джипе по сайгонской улочке и намеренно раздавили ряды бамбуковых корзин с красным перцем, которые были выставлены на продажу. Когда джип уехал, две вьетнамские старухи бросились собирать остатки своего товара. Хотя это был незначительный инцидент на фоне огромной трагедии, Симпсон задавал вопрос: как он мог повлиять на умонастроения этих двух пожилых уличных торговок?

В начале 1948 г. французы предприняли безуспешную попытку сформировать антикоммунистический политический фронт под патронажем 34-летнего Бао Дая, которого в следующем году они заставили вернуться во Вьетнам и возглавить марионеточное правительство. Однако ленивый и избалованный бывший император рассматривал это партнерство всего лишь как способ вытянуть из французского правительства побольше денег. Не имея ни морального, ни политического авторитета, он интересовался только женщинами, яхтами и охотой.

Французам не оставалось ничего иного, кроме как прибегнуть к военным средствам, и в конечном итоге они перебросили в Индокитай 62 пехотных батальона, включая 13 североафриканских, 3 воздушно-десантных и 6 батальонов Иностранного легиона. Им помогали несколько сотен тысяч ополченцев сомнительной репутации и полезности, которые охраняли деревни и дороги.

Вплоть до последнего этапа войны французы не испытывали недостатка в местных добровольцах, нуждающихся в деньгах. Некоторые вьетнамцы отличились на французской службе, показав себя смелыми, опытными и преданными солдатами. Однако большинство не желали рисковать своими жизнями. Кроме того, французские военачальники сталкивались с хронической дилеммой: как сосредоточить превосходящие силы на севере, чтобы противостоять регулярной армии Зяпа, и одновременно защищать тысячи потенциальных объектов атак на остальной территории страны.

Ни у французов, ни у их союзников, ни у коммунистов не было достаточно сил, чтобы взять под контроль весь Вьетнам. Кристофер Гоша писал:
«В результате страна была разделена на враждующие, подобные архипелагам государства, чей суверенитет и границы то расширялись, то сужались по мере изменения локального баланса сил».
Некоторым историкам представляется странным, что французы, которые сами недавно пережили фашистскую оккупацию, словно бы не понимали, что своей жестокостью они только настраивают местное население против себя. Однако, по-видимому, французы вынесли из своего горького военного опыта другой урок: если на то пошло, своей жестокостью нацисты сумели запугать бо́льшую часть населения Франции и удерживать его в подчинении до середины 1944 г.

В октябре 1949 г. ситуация резко обострилась. К власти в Китае пришли коммунисты во главе с Мао Цзэдуном, и гигантский северный сосед, оставив в стороне свою историческую вражду с Вьетнамом, объявил о поддержке Вьетминя. Неожиданно Хо и Зяп получили доступ к безопасным убежищам и американскому оружию, захваченному у разгромленной армии Чан Кайши. В приграничных районах Китая были созданы военные учебные лагеря для вьетминевцев. В войска Зяпа были откомандированы сотни китайских военных советников.

На северо-западе Вьетнама французы начали нести тревожащие потери. Они пытались удержать страну, контролируя дороги, в то время как враг скрывался в горах и джунглях. Однажды французская колонна попала в засаду на шоссе № 4, извивающемся в горах вдоль китайской границы. Из ста автомобилей почти половину уничтожили; большинство сопровождающих убили. Французы были вынуждены оставлять один район за другим.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Паровые катки (2)

Новое сообщение Буль Баш » 16 сен 2023, 19:29

Одна из самых необычных личных историй того времени — история Ле Зуана, ставшего впоследствии преемником Хо Ши Мина.
Изображение

Он родился в 1907 г. в центральном Вьетнаме и стал убежденным коммунистом еще за десять лет до того, как Хо вернулся в страну из изгнания. За свою революционную деятельность Ле два раза был приговорен к длительным тюремным срокам. В конце 1940-х гг. он стал секретарем Центрального управления Южного Вьетнама (ЦУЮВ) — военно-политического штаба Вьетминя, в ведении которого находилась южная часть страны.

В отличие от других вьетминевских лидеров, у которых были свои дома, телохранители и даже повара, Ле Зуан ночевал в сампане, пришвартованном в протоке в дельте Меконга, и имел всего двух помощников. Среди его связных была красивая девушка с французским образованием по имени Нгуен Тхюи Нга. Она была влюблена в революционера из местной ячейки, но комитет партии заставил их прекратить отношения, потому что мужчина был женат.

[Суан Ба, серия статей и интервью со второй женой Ле Зуана, опубликована в газете Tien Phong от 25.06.2006 и в последующих номерах.]

Однажды в 1950 г. Ле Зуан пригласил Нга позавтракать вместе с ним. Она испытывала смесь благоговения и страха перед этим человеком, чья яростная энергия и преданность делу партии принесли ему прозвище Двести Свечей. Высокий и тощий, в напоминающей лохмотья одежде, непрерывно курящий, он, казалось, не мог думать ни о чем другом, кроме революции. К тому же он был вдвое старше Нга. Тем не менее за завтраком он объявил ей, что выбрал ее своей невестой. Она напомнила ему, что на севере у него уже есть жена и дети. В ответ Ле Зуан пожал плечами и сказал, что это был брак по договоренности и он уже 20 лет ничего не слышал о своей «жене». Свадьба Ле Зуана и Нга состоялась в лагере ЦУЮВ посреди джунглей; брак зарегистрировал близкий товарищ жениха Ле Дык Тхо. У невесты не было никакого приданого, помимо одной пары брюк. Когда они переносили лагерь на новое место, Нга часто приходилось прыгать в воду и толкать груженые сампаны по мелководью наравне с мужчинами. Они всегда были голодны; их скудный рисовый рацион дополняли только съедобные растения и плоды, которые можно было найти в джунглях.

В 1951–1952 гг. Нга работала политическим секретарем Ле Зуана и родила ему дочь Ву Ань. Судя по всему, Ле Зуан любил свою жену и однажды даже удивил ее необычным поступком. Как-то она шла через заросли слоновой травы к лагерю ЦУЮВ. Увидев Нга, Ле Зуан подбежал к ней, подхватил и радостно закружил в объятиях. Это было почти уникальным проявлением человеческой слабости в жизни этого одержимого борца революции, который станет во Вьетнаме вторым человеком после Хо.

Примерно с 1951 г. Вьетминь начал все более открыто говорить о центральной роли коммунистической идеологии, которую прежде Хо старался отодвинуть на задний план. Китайцы оказывали вьетминевцам не только военную помощь, но и снабжали советами, как построить во Вьетнаме коммунистическое общество. Одним из важнейших шагов было подавление несогласных: в первые два года после прихода к власти Мао Цзэдун уничтожил, по оценкам, 2 млн своих соотечественников. Идя по его стопам, Вьетминь запретил во многих контролируемых им районах радио, чтобы лишить крестьян доступа к информации, помимо той, что распространялась партией, и изгнал из своих рядов большинство интеллектуалов и представителей среднего класса.

На севере страны, где развернулось самое ожесточенное противостояние, мирное население страдало от обеих сторон. Нгуен Конг Луан вырос в маленькой деревушке недалеко от Ханоя, которую французы подчинили себе силой. Однако его отец был схвачен вьетминевцами, подвергнут пыткам и умер в одном из исправительных лагерей. А французские патрули часто задерживали его сына, и жизнь юноши не раз оказывалась под угрозой. Определение Франции своей роли в Индокитае как mission civilisatrice — цивилизаторской миссии — казалось издевательской шуткой. Луан писал:
«Наше подчинение французским военным властям не защищало нас от грабежей, изнасилований, пыток и убийств. Любой, будь то француз, африканец или вьетнамец, мог сделать с крестьянином едва ли не все что угодно, не боясь суда или хотя бы наказания со стороны своего начальства… Обычный сержант обладал такой же властью, как наместник в Средние века… Люди обращались к ним „нгай“, что эквивалентно „вашему превосходительству“, только используется для обращения к богам и мандаринам».
Привилегированное положение французских колонистов позволяло вьетминевцам использовать собственную аскетическую жизнь как мощное пропагандистское оружие. Генерал-лейтенант сэр Джеральд Темплер, верховный комиссар в британской Малайе, сумевший погасить охватившее страну восстание под руководством коммунистов, заметил с британским остроумием:
«Берите пример с коммунистов. Они не ходят на скачки. Не устраивают роскошные обеды и коктейльные вечеринки. Не играют в гольф».
Поскольку по закону Франция не могла посылать во Вьетнам призывников, бо́льшую часть рядовых в ее армии составляли наемники — уроженцы Северной и Западной Африки и вьетнамцы. Половину Иностранного легиона составляли немцы. В свободное от службы время солдаты делали все что хотели — начальство закрывало на это глаза. Алкоголизм процветал. Запах жженой карамели, желтоватый оттенок лица и въевшаяся маслянистая копоть на левом указательном пальце выдавали пристрастие к курению опиума, особенно среди старожилов.

В декабре 1950 г. новый верховный комиссар генерал Жан де Латтр де Тассиньи взялся за создание вьетнамской призывной армии. Хотя «вьетнамизация» стала ругательным словом только в 1971 г., по сути, эта политика была придумана за 20 лет до американцев де Латтром, который говорил о необходимости jaunissment — «окрашивания в желтый цвет» войны или по крайней мере ее трупов. Никто не воспринимал новую вьетнамскую армию как серьезную военную силу, отчасти потому, что за взятку в 50 000 пиастров можно было избежать призыва.

Что касается Зяпа, то к тому времени он развернул в Северном Вьетнаме 6 дивизий по 10 000 человек каждая, хорошо вооруженных легким оружием, хотя по-прежнему страдающих от нехватки продовольствия, одежды и военного снаряжения. В первые годы у бойцов Вьетминя не было ни водонепроницаемой одежды, ни другой защиты от непогоды. Только в 1952 г. им впервые выдали непромокаемые плащи, которые простым крестьянам казались чудом. По словам одного солдата-вьетминевца, они
«удивлялись тому, что человечество изобрело бумагу, с которой стекает дождь».
Военный перевес по-прежнему оставался на стороне французов. Канонерские лодки в дельте Красной реки блокировали поставки риса коммунистическим силам на север. 25 мая 1950 г., когда вьетминевцы напали на французский лагерь в Донгкхе в нескольких километрах от китайской границы, срочно переброшенное на парашютах подкрепление заставило нападавших отступить в джунгли. Однако гарнизоны в горах на севере страны, доступные только по извилистым узким дорогам, пролегавшим через многочисленные дефиле, были чрезвычайно уязвимы, особенно когда регулярные войска Зяпа получили в свое распоряжение пушки и минометы. Французы необдуманно запустили «щупальца» вглубь кишевшего вьетминевцами «муравейника». В то время как в целом по стране они были сильнее повстанцев, на северо-западе Зяп имел численное превосходство над противником.

Рано утром 16 сентября пять вьетминевских батальонов при поддержке артиллерии снова атаковали французскую базу в Донгкхе. Коммунисты потратили несколько недель на тщательное планирование и подготовку, что было отличительным признаком всех их важных операций. В начале сражения в штаб Зяпа поступали тревожные сообщения: один из полков сбился с пути, не успел занять исходные позиции, и вьетминевцы несут тяжелые потери. Но Хо Ши Мин, который прошел пешком несколько километров, чтобы лично присутствовать при операции, призвал к спокойствию и стойкости. Спустя 52 часа ожесточенного сражения, в 10 часов утра 18 сентября, гарнизон Донгкхе пал. Незадолго до этого одному офицеру и 32 бойцам Иностранного легиона удалось ускользнуть в джунгли и после недели тяжких скитаний добраться до расположения французских войск.

После этой победы ничто не могло остановить триумфальный марш Зяпа по приграничному региону. Французское командование само приняло решение оставить гарнизон в Каобанге, в 32 км к северу от Донгкхе. 3 октября командир гарнизона подполковник Пьер Шартон, заядлый сквернослов и всеобщий любимец, ехал впереди колонны грузовых автомобилей, которые везли 2600 солдат-марокканцев и 500 гражданских лиц, включая персонал передвижного борделя. В хвосте колонны ехала артиллерия и тяжелая техника. Шартон проигнорировал приказ бросить все имущество в гарнизоне: он решил отступить с достоинством и честью — упрямство, которое обошлось в сотни человеческих жизней. В дефиле в 15 км к югу от Каобанга они наткнулись на череду взорванных мостов. Его растянувшийся караван был вынужден остановиться, после чего из заросших густой растительностью горных склонов невидимый противник принялся поливать их огнем.

Положение, в которое попал Шартон со своей колонной, было лишь началом этой трагической истории. Чтобы обеспечить безопасный переход колонны из Каобанга, навстречу ей была направлена оперативная группа «Байяр», состоявшая из 3500 солдат, в основном марокканцев, и усиленная элитным десантным батальоном. Группа «Байяр» выдвинулась из Тхатхе 30 сентября под командованием полковника Марселя Лепажа. На подходе к Донгкхе они были остановлены вьетминевцами, открывшими по колонне интенсивный пулеметный и минометный огонь. Штаб приказал Лепажу принять экстренные меры: сжечь весь транспорт, бросить орудия, отступить в джунгли, обойти позиции вьетминевцев и двигаться на север, чтобы соединиться с Шартоном. То, что произошло дальше, было настоящим кошмаром. Выполняя этот безумный приказ, Лепаж уводил своих людей все глубже в горы, в логово врага, на встречу другой обреченной группе.

Вскоре его солдаты начали исчезать один за другим. Если человек отставал от колонны, его никогда больше не видели. Раненые были обречены на смерть. Каждый подъем и спуск был тяжким испытанием для груженной пехоты, насквозь промокшей от непрерывного дождя, который, кроме того, лишал их поддержки с воздуха. Вьетминевцы тоже устали от многодневной погони, но предвкушение близкой победы вливало в них силы: они знали, что положение французов безвыходно.

6 октября в приказе по войскам Зяп с ликованием объявил: «Враг голодает и мерзнет больше, чем вы!»

Шартон и Лепаж встретились на следующий день; их отряды понесли огромные потери и страдали от нехватки воды, продовольствия и боеприпасов. Вьетминевцы ударили снова — 15 батальонов обрушили огонь на обессилевшего врага. Марокканцев охватила паника. Их командиры приказали распределиться по местности мелкими группами, что было больше похоже на команду «Спасайся, кто может!». Шартон был ранен и взят в плен; большинство раздробленных групп были уничтожены вьетминевцами. В конечном итоге всего 600 человек добрались до расположения французских войск на юге; почти 4800 человек были признаны погибшими или пропавшими без вести; материальные потери были огромны: 450 грузовиков, 8000 винтовок, 950 автоматов и 100 минометов.

Зяп отпраздновал эту победу, напившись вместе со своими китайскими советниками, — как он утверждал, впервые в жизни.

18 октября французы были вынуждены оставить еще один лагерь на севере в Лангшоне, где в руки коммунистов попало огромное количество боеприпасов.

Эти победы доставались Вьетминю дорогой ценой: по подсчетам, только в этом сражении он потерял около 9000 человек. Однако, если новости о поражении французов быстро разлетались по всему миру, коммунисты жестко подавляли распространение любой информации, которая могла запятнать их победы и деморализовать сторонников. Ни у одной из сторон не было решительного превосходства над другой: в первые месяцы 1951 г. армия Зяпа потерпела сокрушительные поражения в серии крупномасштабных операций. В январе, когда вьетминевцы атаковали базу в 50 км к северо-западу от Ханоя, французы задействовали авиацию, сбросившую бомбы с напалмом, и отбили атаку; коммунисты потеряли 6000 человек погибшими и 8000 ранеными. Урок для главнокомандующего Вьетминя состоял в том, что его армия вовсе не была непобедима, особенно когда пыталась воевать в зоне досягаемости французской авиации и артиллерии.

Любой западный генерал после той череды поражений, которую потерпел Зяп зимой — весной 1951 г., да еще с такими чудовищными потерями, вызвал бы взрыв негодования политиков, общественности и СМИ и почти наверняка был бы отправлен в отставку. Однако Политбюро Вьетминя не подвергалось общественному контролю. Все ключевые решения принимались единолично Хо Ши Мином, а тот продолжал верить в своего боевого генерала. Зяпа, как и маршала Жукова во время Второй мировой войны, никогда не привлекали к ответу за шокирующие «счета от мясников», которыми приходилось расплачиваться за победы. Это давало Зяпу важное преимущество над французскими военачальниками, чьи сограждане в метрополии ежедневно читали в газетах о страданиях их армии в Индокитае.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Вашингтон оплачивает счета

Новое сообщение Буль Баш » 23 сен 2023, 19:32

Пожалуй, самые известные строки в романе Грэма Грина «Тихий американец», действие которого происходит в Сайгоне в период Первой Индокитайской войны, — это слова, сказанные циничным британским журналистом Томасом Фаулером о «тихом американце», агенте ЦРУ Олдене Пайле:
«Я никогда не встречал человека, который мог бы лучше обосновать, почему он причиняет другим неприятности… Он был покрыт непроницаемой броней благих намерений и невежества».
Когда французы столкнулись с непосильными военными расходами, они обратились за помощью к американцам. И начиная с 1950 г. те взяли на себя оплату растущих счетов. В далеком Вашингтоне политиков все больше тревожила перспектива того, что вслед за Китаем коммунистическая волна может захлестнуть всю Юго-Восточную Азию. Кроме того, США искали рычаги давления на Францию, которая категорически выступала против повторного вооружения Германии. Отныне пули и бомбы, которые обрушивались на коммунистов на полях сражений во Вьетнаме, оплачивались долларами, а не франками.

Американская щедрость была вызвана реальностью коммунистической угрозы для стабильности и демократии во многих странах, в том числе Греции, Италии, Франции и Турции. Джордж Кеннан, глава отдела по планированию внешней политики Госдепартамента США и автор знаменитой «Длинной телеграммы», отправленной в 1946 г. из американского посольства в Москве, охарактеризовал политику СССР как «текучий поток», который стремится «заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти».

Сталин и впоследствии Мао поддерживали революционные движения повсюду, где те казались жизнеспособными.

12 марта 1947 г. президент США выступил перед конгрессом с посланием, которое стало известно как доктрина Трумэна:
«В настоящий момент почти каждая нация в мире должна выбирать между альтернативными образами жизни. Этот выбор слишком часто является далеко не свободным… Я убежден, что Соединенные Штаты должны поддерживать свободные народы, которые сопротивляются агрессии вооруженного меньшинства или внешнему давлению».
Но, хотя готовность Запада противостоять международной коммунистической угрозе, безусловно, заслуживает восхищения, не стоит забывать и о том, что в этой борьбе США и их союзники не чурались никаких, в том числе весьма сомнительных средств.

На протяжении двух поколений Вашингтон закрывал глаза на фашистский режим генерала Франсиско Франко в Испании и поддерживал диктатуры в Южной и Центральной Америке, чьим единственным достоинством был ярый антикоммунизм. В Южной Африке британцы и американцы еще несколько десятилетий помогали оставаться у власти белому меньшинству, позволяя ему доминировать над «низшей расой». А в Индокитае французы убедили богатые Соединенные Штаты в том, что колониализм и антикоммунизм идут рука об руку.

После того как коммунисты во главе с Мао Цзэдуном подняли над Китаем красный флаг, консервативные американцы, потрясенные «потерей» своей любимой азиатской страны, потребовали от правительства жестких мер, чтобы предотвратить повторение подобного сценария в других частях мира. Генри Люс, владелец журналов Time и Life и страстный приверженец «прежнего Китая», бросил всю мощь своей медиа-империи на борьбу с коммунистами во Вьетнаме, поддерживая ее на протяжении двух десятилетий.

Советско-китайский договор о дружбе, подписанный в феврале 1950 г., создавал реальную угрозу появления на карте мира «Красной Азии». Американский консервативный журналист и историк Майкл Линд в своем ревизионистском исследовании Вьетнамской войны писал:
«Вечером 14 февраля 1950 г. в банкетном зале Кремля собрались три человека — Сталин, Мао Цзэдун и Хо Ши Мин. Они обсуждали планы, которым суждено было обречь Индокитай на полувековую войну, тиранию и экономическую стагнацию и спровоцировать серьезные политические потрясения в США и Европе. Это был международный коммунистический заговор, и Хо Ши Мин был одной из его ключевых фигур».
Неожиданное июньское вторжение Ким Ир Сена в Южную Корею привело и без того напуганный Запад в панику. США и союзники поспешно отправили на Корейский полуостров свои войска, где те с переменным успехом вели трехлетнюю войну, в значительной степени против китайцев. Таким образом, корейский опыт стал еще одним ключевым фактором, подтолкнувшим американцев поддержать французскую колониальную войну в Индокитае, хотя и не оправдывал в полной мере этой политики.

Госсекретарь США Дин Ачесон и его заместитель Дин Раск хорошо помнили, к каким катастрофическим последствиям привела политика умиротворения фашистских диктаторов в 1930-х гг. Кроме того, демократическая администрация столкнулась с растущим давлением со стороны конгресса, требовавшим дать жесткий отпор «оси Москва — Пекин». Как впоследствии заметил сенатор Уильям Фулбрайт, политические решения США того времени следует оценивать в свете безудержного советского экспансионизма:
«Мы находились в противостоянии с русскими — противостоянии не на жизнь, а на смерть — и считали своим долгом помешать реализации их планов где бы то ни было».
Развязанная маккартистами охота на ведьм привела к тому, что из Госдепартамента были изгнаны все дипломатические сотрудники, подозревавшиеся в сочувствии левым взглядам, среди которых было много специалистов по Азии. В результате внешнеполитическое ведомство США зачастую шокировало своим невежеством, особенно во вьетнамской политике.

Однако не все в «Туманной низине» поддерживали подобный альянс американской демократии с французским колониализмом. В начале 1950 г. Рэймонд Фосдик прозорливо предостерег против повторения ошибки, совершенной Соединенными Штатами в Китае, где они стали «союзниками реакционных сил». Какие бы ретроградные иллюзии ни питал Париж, писал Фосдик, независимость Индокитая — неизбежность:
«Воздушный змей их иллюзорных заблуждений скоро рухнет, так зачем нам привязывать себя к его хвосту?»
Французы проигрывали войну вовсе не потому, что им не хватало войск и оружия, а потому, что они не предложили вьетнамцам никаких преимуществ демократии и цивилизации, которые убедили бы тех смириться с их присутствием.

В следующем году молодой конгрессмен от Массачусетса посетил Сайгон и написал в своем дневнике:
«В сознании [вьетнамских] людей мы все больше превращаемся в колонизаторов. Они убеждены, что мы контролируем ООН и неисчерпаемо богаты, а потому проклинают нас за то, что мы не оказываем им поддержки в реализации национальных чаяний».
Эти слова принадлежали Джону Кеннеди, но американцы не были настроены внимать его мудрости. В старости Джордж Кеннан сетовал на то, что Вашингтон извратил его теорию сдерживания в отношении СССР и затем Китая, чтобы оправдать применение почти исключительно военных средств, в то время как гораздо уместнее и эффективнее было бы действовать на политическом, культурном, экономическом и дипломатическом фронте.

Зимой 1950 г., когда вооруженные силы ООН на Корейском полуострове оказались под угрозой сокрушительного разгрома, Вашингтон одобрил крупномасштабное расширение помощи Индокитаю. По мере того как желание Франции воевать заметно слабело, вмешательство США, напротив, росло: вскоре колониальная война почти полностью финансировалась из американского кармана. Трумэн и Ачесон решительно настаивали на том, чтобы Париж не вел с Вьетминем никаких переговоров. Это была первая фундаментальная ошибка Вашингтона в Индокитае, которая продолжала довлеть над его политикой в последующие годы.

Американская военная помощь достигла астрономических по тем временам $150 млн, которые были выделены почти без всяких условий: гордые французы отказались вводить спонсора в курс своих оперативных планов. К началу 1951 г. они получали более 7200 тонн военных поставок в месяц. Колониальные войска вели войну с американским оружием в руках, в американских касках, на американских джипах, грузовиках и самолетах. Неудивительно, что, когда десятилетие спустя во Вьетнам прибыли американские солдаты, в глазах старшего поколения вьетнамцев и их детей они мало чем отличались от прежних поработителей.

К сентябрю 1951 г. объективным наблюдателям стало ясно, что у французов не было реальных перспектив удержать Индокитай. Однако верховный комиссар генерал де Латтр де Тассиньи лично отправился в Вашингтон и, задействовав свой дар убеждения, добился того, чтобы в течение следующих четырех месяцев американцы поставили его войскам 130 000 тонн военного снаряжения, в том числе 53 млн патронов, 14 000 автоматов, 3500 радиостанций, 8000 грузовиков и джипов, 650 единиц военной техники и 200 самолетов. Это был последний важный вклад де Латтра в Индокитайскую войну, после чего он покинул страну и вскоре скончался от рака.

К концу 1953 г. новая республиканская администрация Эйзенхауэра оплачивала 80 % всех военных расходов — около $1 млрд в год.

Британцы, все еще ключевые союзники американцев и все более опытные эксперты по вопросу ухода из колоний, предостерегали США от такой политики, будучи уверены, что никакое количество оружия не поможет предотвратить скорое изгнание французов из Индокитая. Правительство Уинстона Черчилля было встревожено новой одержимостью Вашингтона. В августе 1953 г. британский министр иностранных дел Селвин Ллойд писал:
«В настоящее время эмоциональное отношение Соединенных Штатов к коммунистическому Китаю и — в меньшей степени — России граничит с истерией».
И Вьетминь в глазах американцев был важным орудием в игре этих «сатанинских сил».
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Крестьяне

Новое сообщение Буль Баш » 14 окт 2023, 19:46

Незначительное меньшинство вьетнамцев, достаточно образованных для того, чтобы видеть ситуацию за пределами своих деревень, и являвшихся свидетелями зверств Вьетминя, приветствовали возможное американское вмешательство. Один школьник с севера страны вспоминал:
«Из прочитанных мною книг я сделал вывод, что американцы по крайней мере должны быть лучше французов… Я понимал, что США не будут помогать своим союзникам безвозмездно, у них должен быть какой-то интерес… Но американцы щедро помогали другим бедным странам».
Тем не менее легко понять, почему гораздо больше вьетнамцев считали иначе и поддержали революционное движение, которое обещало устранение не только репрессивного колониального режима, но и вместе с ним — класса крупных землевладельцев, безжалостно эксплуатировавшего крестьянство на протяжении нескольких поколений.

В сельском Вьетнаме царила страшная бедность. Человек с начальным школьным образованием считался «интеллектуалом». В некоторых семьях имелась всего одна пара брюк, которую муж и жена носили по очереди. Большая часть ежедневного труда крестьян состояла в том, чтобы носить воду на горные склоны для орошения рисовых полей. Когда летняя жара становилась невыносимой, они часто работали при свете луны, помогая себе песнями. Рис требовалось один раз удобрить, три-четыре раза прополоть, дважды в год собрать урожай и посеять снова. Весенний урожай был более обильным, чем осенний, благодаря сезону дождей, и составлял три четверти годового урожая. Чтобы пополнить свои скудные доходы, крестьяне собирали в джунглях дрова на продажу. Некоторые в поисках работы перебирались в города. Те, кто был обременен огромными долгами, нанимались чернорабочими на поля.

Семья и деревня были доминирующими социальными институтами. Рядом почти с каждым домом стоял деревянный алтарь с фруктами и сладостями для богов: чем богаче семья, тем изобильнее алтарь. Семьи были многодетными; как правило, среди детей существовала иерархия: родители открыто отдавали предпочтение более способным и трудолюбивым. Слово отца было законом, хотя реальная власть в семье принадлежала матери. Среди крестьян ходила поговорка:
«Не будь отца — на столе все равно будут рис и рыба; не будь матери — на столе будут опавшие листья».
За пределами семьи крестьяне жили по принципу «король правит, но законы деревни важнее». В большинстве католических общин была своя церковь с колокольней, в буддистских — храм в окружении рощи магнолий. В некоторых деревнях имелось помещение для общинных собраний, которое называлось динь, а также столярная и швейная мастерская.

В небольших деревнях крестьяне зачастую жили и трудились как одна большая семья. На Новый год они собирались вместе, чтобы приготовить рисовые пироги в бамбуковых листьях, которые пеклись всю ночь, и пожелать долгих лет жизни, здоровья и достатка своим родителям: как и большинство азиатов, вьетнамцы считали, что с каждым годом старикам даруется все бо́льшая мудрость.

Когда в деревне забивали свинью, ее мочевой пузырь часто отдавали детям для игры. Деревенские дети также играли в прятки и в «попади палкой», а также любили стрелять из «джутовых ружей», сделанных из бамбуковых стволов, — наподобие стреляющих горохом духовых ружей, в которые играли дети в западных странах. Во время праздников они могли полакомиться сладостями, вареньем, арахисом, птичьими яйцами и обжаренной в карамели тыквой. Но в остальное время они питались только рисом и овощами — и были рады и этому.

Впоследствии некоторые вьетнамцы идеализировали простоту крестьянской жизни в довоенный период. Одна вьетнамка вспоминала:
«Все знали друг друга; двери домов никогда не закрывались на замок».
Она лирически размышляла о «красоте единения», возможности вместе делить радости и горести. Однако такая ностальгия была редкостью среди подавляющего большинства крестьян, которые хорошо помнили о тяготах, угнетении и почти хроническом голоде.

Нгуен Тхи Тхань Бинь родилась в 1948 г. к востоку от Ханоя в бедной крестьянской семье, где, помимо нее, было еще пятеро детей. Семья жила в соломенной хижине и кормилась с крошечного рисового поля размером около трех соток. В деревне на 30 домов не было ни одного радио и велосипеда. Всего несколько человек умели читать: когда в деревню случайно попадала газета, все жители собирались под деревом, а грамотный односельчанин забирался на ветку и вслух читал интересные новости.

В крестьянских семьях не было фотографий родителей и детей, потому что фотоаппарат был недоступной роскошью.

Традиционной одеждой была «пижама» ба ба — коричневая на севере, черная на юге, — которая, что вполне естественно, стала типичной униформой партизан.

Младенческая смертность была шокирующей, отчасти потому, что пуповину было принято перерезать осколком битого стекла.

Крестьянам часто приходилось покидать свои деревни из-за наводнений или голода. У Бинь не осталось воспоминаний о счастливом детстве: их жизнь была непрерывной борьбой за выживание; часто родители отправляли детей собирать улиток, чтобы дополнить скудный рацион. В 20 лет она вступила в Коммунистическую партию, членом которой оставалась всю жизнь, и относилась к Хо Ши Мину почти с религиозным пылом как к «незаменимому, не имеющему себе равных вождю».

Хотя партизанские отряды в юго-западных провинциях не могли добиться таких впечатляющих военных успехов, как регулярные формирования Зяпа на Севере, обещанное Вьетминем перераспределение земли обеспечило ему широчайшую поддержку населения. Даже более или менее зажиточные фермеры-арендаторы мечтали о собственности на землю: многие безнадежно сидели на крючке у кредиторов, которые отбирали у них до половины выращенного урожая. Иногда должники становились рабами и выполняли все прихоти своего землевладельца, например качали его гамак. Все эти люди страстно поддерживали земельную реформу Вьетминя. Один из них сказал Норману Льюису в 1950 г.:
«Наши враги медленно, но верно толкают нас к коммунизму. Нам придется стать коммунистами, потому что коммунизм — единственный для нас способ обрести свободу».
Один историк описывал солдат Зяпа как
«простых людей, чье мировоззрение было сформировано исключительно их непосредственным опытом и опытом их семей… которым на протяжении поколений приходилось терпеть угнетение и тяжелейшие условия жизни».
Бойцы Вьетминя отличались высокой дисциплинированностью, выносливостью, находчивостью, уникальной полевой выучкой и искусством камуфляжа, готовностью к трудностям и самопожертвованию. Их моральный дух был невероятно высок: ими двигало пламенное желание изменить политический, экономический и социальный порядок в своей стране.

Коммунисты активно работали с сельским населением, не только занимаясь политической пропагандой, но и обучая крестьян грамоте. Они сочиняли песни, чтобы помочь людям выучить алфавит, и создавали специальные программы для детей, где обучение велось в игровой форме.

Впрочем, эти достойные похвалы усилия не обходились без принуждения: коммунисты заставляли крестьян вывешивать украшенные цветами плакаты с надписью «Да здравствуют борцы с неграмотностью!»; а в некоторых деревнях неграмотных людей подвергали неоправданному унижению, заставляя их ползать по грязи. Впрочем, так было всегда и везде, где людям навязывалась коммунистическая доктрина: любые жертвы и жестокость оправдывались благом Народа.

Что касается более суровых наказаний, то даже официальная партийная история впоследствии признала, что в те годы «погибло немало невинных людей». Простые люди, служившие в рядах Вьетминя, считали любого человека в белой рубашке и синих брюках французским шпионом. На сленге вьетнамских коммунистов «отправить искать креветок» означало убийство (итальянские мафиози использовали похожий водный эвфемизм — «отправить спать с рыбами»). Убийства совершались с максимальной жестокостью и публичностью: вьетминевские эскадроны смерти предпочитали хоронить жертв живыми или потрошить их на глазах односельчан. Партийный лозунг гласил:
«Лучше убить невиновного, чем упустить виновного».
В «освобожденных зонах» вьетминевцы создавали печально известные исправительные лагеря. Когда отец Нгуен Конг Луан умер в одном из таких лагерей, зажигалка была единственным имуществом, которое охранники неохотно вернули его вдове.

В 1947 г. Вьетминь провел кампанию идеологической «чистки», в ходе которой было убито большое количество «классовых врагов», хотя точная цифра никогда не называлась. Любой землевладелец и правительственный чиновник жил под угрозой вынесения смертного приговора, который распространялся и на его семью. Католическая религия ассоциировалась с иностранными поработителями, поэтому ее последователи также были уязвимы.

Так называемые обличительные заседания — дау-то — народных судов вселяли в людей ужас. Обычно они проводились под председательством коммунистов во дворах пагод или домов крупных землевладельцев. Преследуемые жаждой мести крестьяне и мелкие фермеры нередко обвиняли землевладельцев в выдуманных преступлениях. Если выносился смертный приговор, жертву могли на месте расстрелять, забросать камнями, повесить или подвергнуть более мучительной смерти. В деревне Метхань в дельте Меконга приговоренный к погребению заживо чиновник из секты Каодай умолял застрелить его. Но его палачи презрительно заявили, что им нужно беречь пули для «пиратов», т. е. французов.

Нгуен Тхи Тхань Бинь вспоминала, как местные землевладельцы пытались спрятаться от своих обвинителей: одни ныряли под воду в ближайшем пруду, прикрыв голову сухим тростником; другие использовали более примитивную маскировку. Многим не удавалось скрыться, и Бинь, стоя в толпе своих односельчан, наблюдала за судом над ними. Даже будучи преданной коммунисткой, позже она признала, что «многие из этих людей были обвинены ошибочно».

В северных провинциях «народный суд» часто обставлялся как театрализованное действо: ночью, на большой площади, в окружении бамбуковых факелов. Помимо президиума из семи судей, бедных крестьян, в судебном заседании участвовали представители Вьетминя и иногда китайские советники. На сцене висели портреты Хо, Мао и Сталина, а также плакаты с лозунгами наподобие «Долой землевладельцев — реакционеров и предателей!».

Что касается расправ без суда и следствия, то один крестьянин сохранил неизгладимые воспоминания из своего детства. В 1952 г., когда ему было 12 лет, вьетминевцы схватили и обезглавили за его домом двух безоружных солдат, которые находились на французской службе и приехали к друзьям на Новый год.
«Этот звук, когда им перерезали горло, до сих пор стоит у меня в ушах».
Когда партизаны покинули деревню, в нее пришли французские войска. Oни обвинили сельчан в ответственности за гибель солдат и сожгли все дома. В 1953 г. сам он был схвачен вьетминевцами и приговорен к двум неделям в перевоспитательном лагере, где его заставили заниматься самоизобличением:
«Я должен был написать все, что я делал неправильно, все, что мои родители, бабушки и дедушки делали неправильно. Каждый должен был как следует подумать и написать».
Когда умер Сталин, всех заключенных заставили надеть черные траурные ленты. Вскоре после этого французские войска выбили партизан из этого района и освободили мальчика. Он и его семья ненадолго вернулись в родную деревню, после чего перебрались в Ханой.

Постоянный переход территорий из рук в руки усугублял и без того тяжелое положение мирного населения. Один крестьянин из дельты Меконга не скрывал своей радости из-за отступления Вьетминя, поскольку с приходом французов была снята экономическая блокада, и он мог свободно продать свой урожай:
«Люди были счастливы… Я сам не раз говорил: скорее бы кто-то из них победил — неважно кто. Жить то под одними, то под другими невыносимо».
Ань, дочь зажиточного землевладельца, присоединились к Вьетминю, чтобы освободить свою страну от французских колониалистов; она вышла замуж за своего соратника, родила сына и некоторое время воевала в партизанском отряде в дельте Меконга. Но в 1952 г. она решила уйти из Вьетминя:
«Я видела слишком много ужасов. Коммунисты старались захватить всю власть в свои руки и расправлялись с националистами».
Ее оставили в живых только потому, что она была слишком молода, чтобы представлять угрозу.

Спустя годы вьетминевцы с северных «освобожденных территорий» вспоминали этот период войны как счастливое время, аналогично тому как некоторые британцы испытывали ностальгию по легендарному «блиц-духу» 1940 г.

{Англ. blitz spirit можно перевести как «стойкость духа во время блица»; «Блиц» — бомбардировка Великобритании нацистской Германией в период с сентября 1940 г. по май 1941 г., которая началась с бомбардировки Лондона в течение 57 ночей подряд.}

Ван Ки, ставший странствующим партизанским менестрелем, с восторгом вспоминал:
«Дух был изумителен! Мы все считали себя членами одной большой семьи».
Повсюду были организованы добровольческие столовые, известные как «рестораны солдатских матерей», где местные женщины бесплатно готовили еду для бойцов. Ки и его трио проходили пешком сотни километров и давали сотни концертов:
«Это было удивительное и захватывающее время. Несмотря на то что мы находились в зоне военных действий, где шли ожесточенные бои, каждый вечер мы устраивали концерты, на которые собирались толпы людей. Песни, которые я пел, были не очень хороши, наша группа играла вразнобой, но мы рассказывали людям истории, читали стихи».
Огни вокруг сцены часто приходилось маскировать, чтобы не привлекать внимание французов. Ки дошел до старой столицы Хюэ на юге, где спал на берегу Ароматной реки {река Хыонг}, ел еду, которую ему приносили из города, курил сигареты Philip Morris и ненадолго влюбился в свою фанатку.

Ки уговорил своего товарища по имени Хайчау, который знал английский язык, вслух читать Reader’s Digest для других членов группы, чтобы «мы могли начать готовиться к послевоенной жизни». Они учили все английские фразы подряд, даже такие странные, как «У меня для тебя в кармане сюрприз!». Иногда во время своих странствий они просыпались от громкого крика «Тай кан!» — «Французская облава!» Когда французы приближались, вьетминевские бойцы спокойно говорили: «Буйвол идет». Хайчау написал песню с таким названием, которая высмеивала оккупантов, и та стала хитом среди солдат. Ки стал одним из многих революционеров, воодушевленных романтикой общей борьбы за свободу.

Эта борьба подарила вьетнамцам то, в чем французы отказывали им на протяжении столетия: чувство собственного достоинства. С каждым месяцем и с каждым годом миллионы вьетнамцев укреплялись в вере в то, что коммунисты одержат победу, и оказывали им всяческую поддержку. Одна вьетнамка вспоминает, как маленькой девочкой она вместе с матерью и сестрами сидела до поздней ночи в своей хижине в деревне под Хюэ и делала флаги Вьетминя:
«Красный с желтой звездой… мы знали, что они пригодятся людям, когда придет время праздновать победу».
Тем не менее война вовсе не была той романтической идиллией, какой рисовал ее Ван Ки: принесенные ею лишения и жертвы были ужасающими. Росла напряженность внутри национально-освободительного движения между его сторонниками из числа крестьян и буржуазии.

Нгуен Дык Хюи, родившийся в 1931 г. в бедной фермерской семье, был отправлен учиться в новую военную академию Вьетминя в Китае, где, по его словам, атмосфера была отравлена непримиримой классовой враждой и бесконечными изобличительными собраниями. Один курсант, награжденный за храбрость на поле боя, покончил с собой, не выдержав давления на так называемом идеологическом допросе. Самого Хюи обвинили сначала в шпионаже в пользу французов, затем в организации банды националистов и в конце концов бросили на семь месяцев в подземную тюрьму. Он заметил в своих мемуарах:
«Несправедливость этого не поддается описанию».
Что самое удивительное, после такого опыта он не потерял веру в партию, а партия не потеряла веру в него: он был назначен командиром роты и воевал с французами, а затем командовал батальоном в войне против американцев.

В первые годы после присоединения к Вьетминю Нгуен Тхи Нгок Тоан подвергалась преследованиям из-за своего происхождения. Ее отец был членом королевской семьи и служил в правительстве императора. В армии Зяпа ее поначалу пренебрежительно называли «солдатом-малышом». Даже когда бойцы Вьетминя убедились в ее преданности общему делу, они продолжали насмешливо говорить:
«Что здесь делает эта девчонка? Она ходила во французскую школу. Как может дочь мандарина воевать в Сопротивлении?»
Впоследствии Тоан рассказывала:
«Такое отношение делало меня очень несчастной».
Тем не менее она осталась в рядах Вьетминя, чего нельзя сказать о 16-летнем Нгуен Као Ки, выходце из буржуазной семьи, чей энтузиазм к движению Сопротивления угас:
«Их целью было не просто выдворить иностранцев из страны. Они хотели взять власть в свои руки, навязать свою волю, отомстить».
В конце концов Ки записался во французскую армию и стал военным летчиком.

Несмотря на большие потери в вооруженных столкновениях вокруг Ханоя, Вьетминь продолжал расширять свои северные «освобожденные зоны». К 1952 г. Вьетминь контролировал примерно четверть населения на юге, три четверти в центральном Вьетнаме и более половины на севере. Французы впустую тратили огромные ресурсы на строительство оборонительных укреплений. Для защиты дельты Красной реки была возведена так называемая Линия де Латтра: французы залили 39 млн кубометров бетона, чтобы построить цепь из 2200 укрепленных опорных пунктов, каждому из которых был присвоен номер с буквами «PK» (poste kilométrique) — километровый пост. Это было на руку вьетминевцам с их стратегией «обкусывания» — постепенного уничтожения — французских сил. Они нападали на изолированные форты по одному за раз, всегда в темноте.

Как правило, штурм начинался с взрыва шестового заряда, который проделывал проход в периметре из колючей проволоки. Затем раздавались крики «Тиен лен!» — «Вперед!» — и вьетминевская пехота бросалась в атаку. К рассвету вьетминевцы исчезали, оставляя после себя только трупы, зачастую изуродованные, и бетонные развалины со следами от взрывов мин и снарядов. Утром в Ханое и Хайфоне французские офицеры вполголоса передавали друг другу новости: «Слышали, что случилось на PK141 прошлой ночью?»
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Крестьяне (2)

Новое сообщение Буль Баш » 21 окт 2023, 19:18

В Индокитае воевало много выдающихся французских военных, таких как 51-летний полковник Поль Ванугзем, опытный офицер и интеллектуал, начавший свою карьеру как профессор философии; майор Марсель Бижар, который начал Вторую мировую войну в ранге сержанта и в 1944 г. высадился с парашютным десантом в оккупированной Франции; полковник Кристиан де Кастри, кавалерист и денди, который нигде не появлялся без своего шелкового платка и дорожил репутацией донжуана.

Воевали там и знаменитые женщины, такие как Валери Андре, ветеран французского Сопротивления, врач и пилот вертолета, и награжденная высокими наградами медсестра воздушного госпиталя Поль Дюпон Дизиньи.

Осенью 1952 г. Зяп сосредоточил три дивизии на восточном берегу Красной реки, поставив перед ними задачу захватить стратегически важный опорный пункт на хребте Нгиало. Благодаря ночным марш-броскам и блестящей маскировке днем — солдаты передвигались «муравьиной цепочкой» так, чтобы каждый видел рюкзак впереди идущего, — они сумели осуществить переброску сил незаметно для французов.

Операция началась 17 октября. В результате серии успешных атак вьетминевцы захватили несколько французских постов.

Десантный батальон Марселя Бижара прикрывал отступление уцелевших подразделений в сторону Черной реки. Преследуемые вьетминевцами по пятам, они были вынуждены бросать своих раненых; впоследствии местные жители рассказывали кошмарные легенды о том, что путь отступления Бижара был уставлен кольями с отрубленными головами французских солдат. Когда майор и его оставшиеся в живых люди вышли в расположение французских войск, их встретили как героев; тем не менее отступление из Нгиало стало для французов значимым поражением.

В апреле 1953 г. коммунисты открыли новый фронт в Лаосе, чтобы заставить французов рассредоточить силы. К июню военные поставки из Китая выросли с 250 тонн в месяц в предыдущем году до 2000 тонн, включая советские грузовики и бульдозеры.

Между тем французские войска испытывали острую нехватку офицеров и сержантов, бо́льшая часть рядового состава из числа североафриканцев была плохо обучена, а 110 000 призывников Национальной вьетнамской армии вызывали мало доверия.

Летом 1953 г., вскоре после того как главнокомандующим французскими силами в Индокитае был назначен генерал Анри Наварр, Сайгон посетил генерал О’Дэниел по прозвищу Железный Майк, командующий силами США в Тихоокеанском регионе. С характерной для американцев самоуверенностью он посоветовал французам ужесточить хватку — перейти к более агрессивным военным действиям. Как показал опыт Корейской войны, при столкновении американских войск с легко вооруженными китайскими частями на открытой местности последние нередко брали верх. Но, когда американцам удавалось заманить противника на заранее подготовленное поле боя, где у них имелись хорошо укрепленные позиции с надежным прикрытием авиацией и артиллерией, они были практически неуязвимы. Почему бы французам не использовать ту же тактику?

Наварр согласился. Он решил найти такое место для сражения, где французы смогут использовать все свои преимущества и нанести сокрушительное поражение вьетминевской армии, от которого та не сумеет оправиться. Его выбор пал на Дьенбьенфу.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Крепость, которой не было

Новое сообщение Буль Баш » 28 окт 2023, 19:44

В Индокитае принимали так много «фатальных решений», что было бы несправедливым выделять какое-либо одно как самое роковое, но цепочка решений, принятых в ноябре 1953 г., фактически предопределила исход войны, исключив все сомнения в том, кто станет победителем, а кто побежденным.

Битва при Дьенбьенфу была сравнительно небольшим сражением, в котором с французской стороны было задействовано чуть больше дивизии. Тем не менее она переломила ход войны с точки зрения морального духа: инициированная французами с явной целью получить перевес над силами Хо, операция закончилась эпическим разгромом самих французов по причинам, которые можно было объяснить только шокирующей коллективной некомпетентностью.

Осенью 1953 г. Париж находился на таком же перепутье, как и генералы в Индокитае: война, казалось, зашла в тупик, и вопрос состоял только в том, когда начинать переговоры с Вьетминем. На ноябрьском заседании Национальный комитет обороны пришел к выводу, что лучший стратегический сценарий для начала переговоров — «заставить врага признать невозможность достижения решающего военного исхода». Это могло быть достигнуто только одним способом: нанести сокрушительные удары по нескольким или всем шести дивизиям регулярной армии Зяпа, развернутым на севере.

Тем не менее адмирал Жорж Кабанье был откомандирован из Парижа в Сайгон с совершенно другими инструкциями для Наварра: не предпринимать никаких масштабных шагов, оставив дальнейшее урегулирование индокитайской проблемы на усмотрение политиков.

Однако у Наварра было свое видение ситуации: 2 ноября он принял решение создать укрепленную опорную базу в долине Дьенбьенфу (Долине глиняных кувшинов) в 280 км к западу от Ханоя, недалеко от границы с Лаосом. Решение было принято без надежных разведданных о местонахождении и намерениях врага: Зяп был всегда информирован гораздо лучше своего французского коллеги, отчасти благодаря высокопоставленным единомышленникам в Париже, которые ставили преданность коммунистической борьбе выше лояльности французскому триколору. Тем не менее позже Наварр заявил:
«Мы были абсолютно уверены в нашем превосходстве на укрепленных оборонительных позициях».
Его заместитель генерал-майор Рене Коньи, 49-летний опытный офицер, сражавшийся во французском Сопротивлении и полгода проведший в застенках гестапо, ныне командовавший французскими войсками в Тонкине, считал необходимым сосредоточиться на обороне дельты Красной реки, но в итоге неохотно согласился с новым планом Наварра.

Мощная укрепленная база с аэродромом (в долине имелась старая взлетно-посадочная полоса, построенная еще японцами), рассуждал Наварр, станет плацдармом, с которого французские войска смогут наносить удары по тыловым коммуникациям вьетминевцев и дать отпор любым силам Зяпа, которые тот может бросить против гарнизона. Располагаясь на пересечении стратегических дорог между Лаосом и Северным Вьетнамом, база перекроет вьетминевцам доступ к одному из важнейших регионов по производству риса и опиума. Хотя тонкинские аэродромы находились достаточно далеко от Дьенбьенфу, 69 военных транспортников C-47 «Дакота» могли обеспечить все потребности гарнизона в поставках, порядка 80 тонн в день. Самым опасным этапом операции должна была стать первоначальная высадка французского парашютного десанта в «горячей зоне», где, согласно разведданным, стоял лагерь батальона вьетминевцев.

Генерал Наварр, 55-летний ветеран Первой мировой войны, счел риски вполне приемлемыми. Бесстрашный офицер, наделенный холодным умом и поразительно красивой внешностью, он имел небольшой опыт высшего командования, однако же обладал внушительной репутацией и определенной степенью самонадеянности. Генерал прибыл в Индокитай в мае прошлого года с таким же мандатом, на который впоследствии будут обречены и его американские преемники: обеспечить условия для переговоров о выходе с позиции силы.

В Вашингтоне Джон Фостер Даллес, 65-летний бывший адвокат и ярый противник коммунизма с миссионерскими взглядами, заведовавший внешней политикой США при Эйзенхауэре, указывал на прецедент в Корее, где всего полгода назад вооруженным силам ООН пришлось яростно сражаться до самого конца, чтобы обеспечить делегации ООН эффективные рычаги на переговорах в Пханмунджоме.

Что бы потом ни говорили подчиненные Наварры, нет никаких свидетельств того, что операция в Дьенбьенфу рассматривалась с точки зрения более чем обычных тактических рисков, — и уж определенно никто не предполагал, что она может привести к катастрофе.

Первые два батальона французских и вьетнамских парашютистов были десантированы в пятницу 20 ноября, в 10:35 утра, буквально за минуты до того, как Наварр принял в своем кабинете прибывшего из Парижа Кабанье. Генерал почти наверняка знал, какого рода директиву везет ему адмирал, и решил действовать на опережение. К сожалению, он не знал того, что его инициатива как нельзя лучше вписывается в стратегический план Хо, Зяпа и главного военного стратега Чыонг Тиня.

Еще в октябре, совещаясь в бамбуковой хижине посреди джунглей, они сошлись во мнении, что наступление в дельте Красной реки слишком опасно, поскольку позволит французам использовать войска и огневую мощь вблизи своих основных баз. Нужно выманить французов за пределы этого укрепленного района, заставить их рассредоточить силы, а затем нанести удар там, где их войска осмелятся зайти дальше всего. С характерной для него образностью речи и жестов Хо поднял вверх сжатый кулак. Это французские силы на востоке, сказал он. И продолжил:
«Но, если мы заставим их разжать кулак, мы легко сломаем им пальцы, один за другим».
Сам того не зная, Наварр разыграл задуманную Хо партию, вытянув палец французских сил в район Дьенбьенфу.

Операция началась утром 20 ноября, когда первые французские и вьетнамские парашютисты, подчиняясь отрывистым командам «Пошел! Пошел! Пошел!», один за другим принялись нырять из темного брюха транспортных С-49 в прохладный утренний воздух над намеченной зоной высадки, клубившейся утренним туманом примерно в 200 м под ними. В первой партии парашютистов, раскачивающихся в воздухе под надувшимися куполами, находился полковник Пьер Ланглэ, 44-летний бретонец, известный среди солдат не только своим безграничным мужеством, но и ограниченным интеллектом вкупе с отвратительным характером. Как и ожидалось, с земли их встретили интенсивным огнем: военный врач, совершавший свой первый боевой прыжок, был убит выстрелом в голову, прежде чем успел приземлиться. Тем не менее к вечеру люди Ланглэ заставили вьетминевцев отступить со значительными потерями и сумели закрепиться на плацдарме, потеряв при этом 15 человек убитыми и 34 ранеными. Сам Ланглэ изрыгал ругательства больше обычного: из-за неудачного приземления он сломал лодыжку, что часто случается с парашютистами, и весь следующий месяц был вынужден провести в гипсе на большой земле.

На следующий день транспортники C-119, прозванные «летающими товарными вагонами», начали сбрасывать на парашютах военные грузы и технику. Старая взлетно-посадочная полоса, построенная еще японцами, не была готова к приему самолетов. На первом этапе операции французы использовали 60 000 парашютов, поэтому на аэрофотоснимках вся Долина глиняных кувшинов усеяна белыми и цветными пятнами парашютных куполов. После того как бульдозеры разровняли взлетно-посадочную полосу, начал прибывать поток подкреплений; в итоге численность гарнизона была доведена до 12 000 человек.

Командующим гарнизоном был назначен полковник Кристиан де Кастри, 51-летний военный аристократ, имевший среди своих предков маршала, адмирала и девятерых генералов, спортсмен-наездник международного класса и заядлый покоритель дамских сердец. Несколько лет назад он получил в Индокитае тяжелые ранения, подорвавшись на мине. Впоследствии некоторые обвиняли его в трусости, утверждая, что в Дьенбьенфу он отсиживался в хорошо защищенном бункере. Но на фоне прошлых боевых заслуг де Кастри такое обвинение кажется неправдоподобным. Чего явно не хватало этому военному аристократу, так это того, что сегодня называют «вдохновляющим лидерством». Когда безысходность положения стала очевидна, он впал в угрюмый фатализм. На него нельзя полностью возложить вину за случившееся в Дьенбьенфу: архитекторами операции были Наварр и Коньи. Тем не менее он совершил множество тактических ошибок, как своими действиями, так и бездействием.

Французы часто используют для описания гарнизона в Дьенбьенфу слово «крепость», однако же ничего похожего на это там не было. Плацдарм представлял собой равнину с цепочкой невысоких холмов в окружении труднопроходимых, поросших густыми лесами гор, где действия противника было невозможно ни предсказать, ни предотвратить. Оборонительные позиции, которые начали строиться за несколько месяцев до начала боевых действий, не были укреплены должным образом: французские солдаты с пренебрежением относились к земляным работам. Их командиры исходили из того, что воздушное сообщение с большой землей будет поддерживаться в непрерывном режиме.

Зяп узнал о намерениях Наварра из французских газет, которые расхваливали его план построить неприступную крепость и дать отпор коммунистам. То, что Зяп принял решение бросить прямой вызов французскому главнокомандующему, нанеся массированный удар по созданному им укрепрайону, было обусловлено важным изменением баланса сил, о котором ничего не знали в штаб-квартире в Ханое. Китай передал Вьетминю некоторое количество 105-мм гаубиц M2A1 американского производства, захваченных у побежденной армии Чан Кайши, а также 120-мм минометов и 37-мм зенитных орудий. Армия Зяпа наконец-то получила столь необходимую ей огневую мощь и, что немаловажно, дальнобойность: снаряды 105-мм гаубиц позволяли поражать цели на расстоянии до 11 км.

Главной трудностью в этой дерзкой — и в итоге сыгравшей историческую роль — операции, на которую Зяп решился, вероятно, не без помощи китайских советников, была логистика: ему нужно было убедить Политбюро и своих командиров в том, что их люди смогут буквально на руках перетащить двухтонные орудия на расстояние почти в 800 км по одной из самых труднопроходимых местностей в Азии и в течение нескольких месяцев обеспечивать всем необходимым осадные силы в количестве четырех дивизий.

6 декабря в «освобожденных зонах» была объявлена всеобщая трудовая мобилизация в посменные отряды носильщиков: крестьяне должны были отработать не меньше месяца, после чего их отпускали домой — измученных, истощенных, больных. Чтобы замотивировать крестьян, Вьетминь пообещал им награду — земельную реформу после победы революции. Рядом с уже знакомым военным лозунгом: «Все для фронта, все для победы!» — появился новый: «Земля крестьянам!»

К 5 января 1954 г. Зяп перебазировал свой передовой штаб в разветвленную сеть из пещер и искусственных туннелей, созданную вьетминевцами всего в 15 км от французского лагеря. В это же время он приказал начать выпуск боевых листков для своих войск. Помимо новостей и идеологической пропаганды, в них печатались и карикатуры. Одна из них изображала Францию в виде безобразной вульгарной женщины, которая родила ребенка по имени Дьенбьенфу, а собравшиеся вокруг них крошечные черные фигурки перерезали «пуповину» воздушного сообщения. Карикатура оказалась пророческой: через несколько недель войска Зяпа сделали именно это.

Вьетминевские логисты и инженеры трудились не покладая рук, чтобы обеспечить надежный маршрут снабжения. Они сумели сделать некоторые участки проходимыми даже для советских грузовиков, и те курсировали на этих отрезках туда-обратно, в конечных точках разгружаемые и загружаемые, словно муравьями, бригадами носильщиков. Поставляемый из Китая рис часть пути сплавлялся на плотах по Черной реке. Зяп приказал доставить на место осады 1000 тонн боеприпасов — один 105-мм снаряд весил почти 20 кг. Когда пехотные части прибывали на исходные позиции, им тут же вручали лопаты, чтобы рыть укрепления, и веревки, чтобы таскать грузы.

Огромное внимание уделялось маскировке. Вьетминевцы создавали «зеленые туннели», сплетая верхушки деревьев и лианы над тропами в джунглях, и строили мосты через реки под поверхностью воды так, чтобы те были незаметны с воздуха. На открытой местности за колоннами грузовиков шли крестьяне и заметали следы шин. Когда колонны попадали под налет французской авиации, на помощь раненым могли прийти лишь студенты-медики, в распоряжении которых имелся только перевязочный материал и народные болеутоляющие средства.

Что касается транспортировки артиллерийских орудий, то вьетминевский командир Чан До красочно описал стандартный процесс, который повторялся на протяжении нескольких недель:
«Каждую ночь, когда в долины опускался ледяной туман, собирались группы людей… Тропы были узкими и к тому же вскоре покрывались по щиколотку скользкой грязью… малейшее отклонение колес в сторону — и орудие скатилось бы вниз по крутому склону. Обливаясь потом и слезами, мы тащили эти орудия, которые было под силу сдвинуть только грузовикам… Единственной нашей едой был рис, часто недоваренный, потому что походным кухням нельзя было дымить днем и разжигать яркие костры ночью. На подъемах сотни человек тянули орудия вверх на длинных веревках; на гребне устанавливали лебедку, чтобы не позволить орудиям скатиться вниз. Спуски давались гораздо труднее; тропы извивались и изгибались, а тяжелые орудия так и норовили набрать скорость. Артиллерийские расчеты направляли и затормаживали свои пушки, ставя подпорки под колеса, а пехота удерживала их с помощью веревок и лебедок. Иногда за целую ночь, трудясь под светом факелов, нам удавалось пройти всего километр, а то и полкилометра».
Вьетминевская пропаганда посмертно героизировала солдата, который бросился под колеса пушки, чтобы не дать той скатиться в пропасть.

Французская разведка по мере возможности следила за лихорадочной деятельностью вьетминевцев на северо-западе. По ее оценкам, Зяп мог собрать около 25 000 носильщиков, которые могли обеспечить снабжением примерно такое же число осаждающих. В действительности же коммунисты мобилизовали 60 000 человек. Специально оборудованные велосипеды стали важнейшим звеном в цепочке снабжения: каждый велосипедист мог перевозить больше 50 кг груза, а в чрезвычайных ситуациях до 100 кг.

Коммунистические лидеры использовали свой агитаторский дар не только среди солдат, но и среди крестьян-носильщиков, вдохновляя их на поистине героические усилия и жертвы, на которые были способны немногие французские солдаты и тем более наемники. Один французский военнопленный был глубоко впечатлен, когда на призыв вьетминевского командира помочь обезвредить французские бомбы замедленного действия откликнулось сразу десять добровольцев.

Поначалу события разворачивались в неспешном темпе; между первой высадкой французского парашютного десанта 20 ноября и первым вьетминевским штурмом в марте прошло больше 100 дней. Тем не менее вьетминевцы жестко пресекали любые попытки французов выдвинуться за пределы периметра: в декабре два парашютных батальона, пытавшихся войти в деревню в 15 км от базы, наткнулись на сильный огонь и были вынуждены отступить. Наварр дал де Кастри новый приказ: отказаться от рейдов и просто удерживать лагерь любой ценой. Имея в своем распоряжении четыре 155-мм пушки, а также 105-мм гаубицы и 120-мм минометы, защитники были уверены, что подавят вьетминевцев превосходящей огневой мощью. Но их ожидания не оправдались: низкое качество топографических карт не позволяло авиационным и артиллерийским наводчикам обеспечить высокую точность наведения; к тому же вьетминевцы умело маскировали свои тяжелые орудия, делая их почти неуязвимыми для бомбардировки.

На протяжении всего декабря французское командование получало непрерывный ручеек разведданных, которые вызывали у Наварра и Коньи тревогу, хотя и не такую сильную, как следовало бы. Они знали, что в горах на севере происходит передислокация четырех дивизий, но не были уверены насчет их места назначения: отвлекающие действия вьетминевцев на Центральном нагорье и в дельте Красной реки ввели французский штаб в заблуждение. Кроме того, до настоящего момента вьетминевские войска, наталкиваясь на сильное сопротивление, всегда сворачивали атаку и отступали. Французские генералы были уверены, что в Дьенбьенфу армия Зяпа поступит так же. Посетивший гарнизон корреспондент газеты Le Monde сообщил читателям, что среди французских солдат царит настроение «On va leur montrer!» — «Мы им покажем!»

Накануне Нового года Наварру стало известно, что Вьетминь занимается переброской гаубиц: 31 декабря он сообщил в Париж, что оборона плацдарма может стать затруднительной. Тем не менее в первые недели 1954 г. главным врагом гарнизона была скука. Полковник Ланглэ вернулся из госпиталя с забинтованной лодыжкой и передвигался по лагерю на маленьком пони. Патрули несли небольшие, но регулярные потери. Многие солдаты с нетерпением ждали, когда вьетминевцы начнут штурм, чтобы «надрать им задницы» — и получить долгожданный отпуск в Ханой с его изобилием увеселительных заведений. Но некоторые предчувствовали недоброе. 11 января подполковник Жюль Гоше писал своей жене:
«Время идет медленно, и не происходит ничего интересного. Нам говорят, что это ненадолго и следует приготовиться к трудным временам. Ходят слухи, что мы предназначены для жертвоприношения».
В последующие недели защитники гарнизона предприняли несколько вылазок с целью уничтожить артиллерию противника, но все они потерпели неудачу. Попытки перерезать маршруты снабжения Зяпа с воздуха также не увенчались успехом, отчасти из-за сложных условий, отчасти из-за неопытности французских экипажей бомбардировщиков B-26 Marauder. Однажды позиции Ланглэ подверглись бомбардировке; поначалу защитники подумали, что это китайцы, но это оказался заблудившийся французский бомбардировщик, что было неудивительно, поскольку бомбометание производилось с высоты больше 3,5 км.

Вдали от Дьенбьенфу вьетминевцы совершали ночные диверсионные рейды, чтобы отвлечь внимание Наварра и нанести урон вражеской авиации. Их усилия были более успешными: в ходе рейдов на аэродромы вокруг Ханоя и Хайфона им удалось уничтожить 20 самолетов, большинство из которых — ценные транспортные C-47.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

В ожидании Зяпа

Новое сообщение Буль Баш » 04 ноя 2023, 19:10

К середине зимы Наварр и его штаб получили достаточно разведданных, чтобы понять: их ожидает полномасштабная кровавая катастрофа. Они делились своими сомнениями с Парижем, однако ядовитый коктейль из гордости, фатализма, глупости и моральной слабости мешал им признать собственную ошибку.

Если бы гарнизон Дьенбьенфу был эвакуирован, никто бы никогда за пределами Вьетнама не услышал об этом месте. Это было бы одним из обычных локальных отступлений, к которым все привыкли. Безусловно, главная ответственность за случившееся лежит на Наварре, но в неменьшей степени она лежит и на всем французском военном и политическом руководстве. К несчастью для французов, их страной и их армией управляли люди, над которыми довлело пережитое в недавнем прошлом национальное унижение и которые жаждали во что бы то ни стало восстановить национальную честь, возродить славу своей Родины. Движимые этими иррациональными побуждениями, они обрекли свою армию на одно из самых громких военных фиаско XX в. — фиаско тем более горькое, что были все шансы его избежать.

В последнюю неделю января гарнизон был приведен в состояние боевой готовности: разведка сообщила, что вьетминевцы собираются начать массированный штурм в течение нескольких часов. Разведка ошиблась: таков был первоначальный план, но Зяп его изменил. Краеугольным камнем всех недавних военных побед армии Вьетминя была тщательная подготовка. Несмотря на то что все войска уже прибыли на свои позиции, Зяп решил, что запасов артиллерийских и минометных боеприпасов недостаточно для успешного штурма. К досаде своих подчиненных, он отложил начало операции.

Согласно его новому плану, предстоящая операция должна была захватить сезон дождей. Зяп считал, что его люди, находящиеся на горных склонах, будут меньше страдать от проливных дождей, чем французский гарнизон на равнине. В Париже один из генералов думал так же, мрачно заметив, что к апрелю лагерь де Кастри будет затоплен водой по колено:
«Мы рассчитывали, что сумеем уничтожить три лучшие дивизии Вьетминя. Вместо этого Зяп загнал значительную часть наших сил в мышеловку и спокойно готовится к штурму».
Возможность эвакуации была в очередной раз обсуждена — и отброшена, поскольку это означало бы потерю огромного количества военного имущества и почти наверняка уничтожение арьергарда. Вместо этого Наварр принял решение усилить гарнизон.

Следующие семь недель тянулись бесконечно долго и для осаждающих, и для осажденных. Противники внимательно наблюдали друг за другом с укрепленных позиций. В небе курсировали самолеты. Время от времени завязывались перестрелки, но все именитые визитеры — важные военные и политические персоны, включая американского командующего Майка О’Дэниела и британского романиста Грэма Грина, — отбыли с базы целыми и невредимыми.

Воздушные атаки на позиции и пути снабжения Вьетминя были удручающе бесполезны. Французским пилотам не хватало опыта, а свои старые разбитые бомбардировщики они называли «ловушками» (les pièges). Многие из 650 французских летчиков, погибших в Индокитае, стали жертвами человеческих ошибок или механических поломок, а вовсе не действий врага. Вскоре вьетминевцы поняли: французы производят много шума, но наносят на удивление незначительный урон. Один молодой вьетнамец, переживший множество воздушных и артиллерийских обстрелов своей деревни, впоследствии вспоминал:
«Бомбардировки и обстрелы больше пугали людей, чем причиняли вреда… Постепенно люди к ним привыкли».
Более того, вокруг Дьенбьенфу самолеты все чаще попадали под плотный огонь 37-мм зенитных орудий советского производства. В декабре 53 самолета получили повреждения разной степени тяжести. После того как наступило сезонное ухудшение погоды, пилоты, полагавшиеся на навигационные технологии времен Второй мировой войны, столкнулись с еще большими сложностями и, как следствие, потерями.

С точки зрения Наварра, куда более тревожной, чем вести из Дьенбьенфу, была новость из Европы, которая в одночасье подняла ставки на вьетнамских полях сражений: это было известие о предстоящей международной конференции по Корее и Индокитаю, другими словами, о переговорах. Французские военные почувствовали в воздухе так хорошо знакомое им зловоние надвигающегося предательства. Не желая признавать, что их усилия вымостить путь к победе в Индокитае оружием и бомбами терпят неудачу, они обвинили политиков в том, что те в очередной раз собираются сделать их жертвами своих грязных манипуляций.

Между тем война в Индокитае вызывала растущее смятение в США и Европе. В первые годы после начала проекта «Манхэттен» — американской программы по созданию атомной бомбы — британский премьер-министр Уинстон Черчилль относился к ней с наивным легкомыслием. Но спустя десятилетие стареющий политик осознал все опасности развязывания ядерной войны гораздо острее, чем многие американцы, в том числе президент Дуайт Эйзенхауэр. Черчилль и его министр иностранных дел Энтони Иден понимали, что недавно созданная водородная бомба была не просто очередной военной игрушкой; даже сама по себе угроза ее применения ради достижения каких-либо внешнеполитических целей была в высшей степени серьезным шагом.

Администрация США обдумывала различные варианты, среди которых — подвергнуть Китай бомбардировке, чтобы наказать Мао Цзэдуна за поддержку Вьетминя. Это предложение шокировало британское правительство. Хотя лишь немногие американцы, в том числе в мундирах с генеральскими звездами, открыто предлагали «сбросить атомную бомбу» на китайцев, если начнется вооруженный конфликт, невозможно было прогнозировать, чем все закончится. Британцы продолжали верить в дипломатию, но администрация Эйзенхауэра все меньше разделяла это убеждение. Американские консерваторы осуждали готовность Британии к дипломатическому сотрудничеству с СССР и Китаем как трусливую политику умиротворения.

В январе 1954 г. в Берлине состоялась напряженная встреча министров иностранных дел великих держав-победительниц. Советский министр Вячеслав Молотов предложил созвать конференцию с участием представителей коммунистического Китая, который до сих пор по настоянию американцев бойкотировался международным сообществом. Это позволило бы начать урегулирование острых проблем в Азии, особенно в Корее и Индокитае. Госсекретарь США Джон Фостер Даллес встал на дыбы: американцы никогда не сядут за стол переговоров с коммунистическими узурпаторами власти в Китае. Однако Иден при поддержке Черчилля одобрил эту идею. Французский министр иностранных дел Жорж Бидо также выступил за: шаткое правительство Четвертой республики отчаянно желало начать диалог с Пекином и убедить того отказаться от поддержки Вьетминя. В конце концов Даллес, скрепя сердце, был вынужден согласиться. 18 февраля объявили, что 26 апреля в Женеве начнется международная конференция под председательством Великобритании и СССР, на которую будут приглашены все заинтересованные стороны.

Перед обеими армиями в Индокитае встала срочная задача: в преддверии переговоров добиться максимального военного преимущества на полях сражений. Наварр и его подчиненные отбросили все сомнения, вызванные тревожными разведданными и прогнозами, и принялись говорить о победе. Воодушевленное победоносным настроем своих генералов, французское правительство высокомерно отвергло предложение индийского премьер-министра Джавахарлала Неру объявить в Индокитае немедленное прекращение огня. Маловероятно, чтобы Вьетминь согласился на такое перемирие, но факт остается фактом: французы сами отказались от возможности — последнего шанса — забрать свои ставки со стола в Дьенбьенфу.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Катастрофа грядет

Новое сообщение Буль Баш » 11 ноя 2023, 19:34

Вдали от Парижа французские защитники удаленного форпоста в горах на западе Тонкина столкнулись с еще одним неожиданным новшеством в стане врага. Согласно традиционной военной мудрости, артиллерию следовало размещать на обратных склонах, вне прямой досягаемости противника. Однако Зяп установил свои гаубицы на передних склонах, где их стволы были направлены вниз на позиции де Кастри и простреливали бо́льшую часть лагеря. Несмотря на это, тяжелые орудия были практически неуязвимы для контрбатарейных обстрелов французов, поскольку были спрятаны в пещерах и туннелях и выкатывались наружу только для стрельбы.

Долина Дьенбьенфу находится на высоте 300 м над уровнем моря; самые высокие французские позиции располагались на 180 м выше. Позиционная линия вьетминевцев проходила по горным склонам на расстоянии всего 4,5 км от французов на средней высоте 1100 м. Вьетминевцы продолжали рыть туннели, приближаясь к периметру, и вскоре их артиллерия стала простреливать почти весь лагерь.

Пушки и минометы де Кастри находились в открытых огневых ямах, абсолютно беззащитные. В лагере имелось несколько 18-тонных танков Чаффи, доставленных в разобранном виде и собранных на месте, которые обеспечивали мобильную огневую мощь. Однако французские солдаты и офицеры постепенно начали понимать, в какой серьезный переплет попали. По мере того как передовые позиции подвергались все более интенсивному обстрелу вьетминевской артиллерии, услуги двух полевых борделей стали пользоваться все меньшей популярностью. Хотя к середине февраля вьетминевцы не предприняли ни одной серьезной атаки, количество убитых и раненых в гарнизоне достигло 10 % личного состава. Сокращение воздушного сообщения привело к нехватке продовольствия и боеприпасов.

11 марта вьетминевская артиллерия подобралась так близко, что начала обстреливать самолеты, стоявшие рядом со взлетно-посадочной полосой. Начиная с 13 марта все взлетающие и идущие на посадку самолеты попадали под плотный зенитный огонь. Воздушное пространство ниже 2 км стало небезопасным.

12 марта самолет Рене Коньи сумел взлететь под градом снарядов; бравому генералу посчастливилось выжить, но это был его последний визит на плацдарм.

В течение нескольких недель войска Зяпа копали, копали и копали — последний раз такие масштабные земляные работы велись на Западном фронте в ходе Первой мировой войны. Один из вьетминевцев позже вспоминал:
«Лопата стала нашим главным оружием».
Они вырыли по периметру лагеря разветвленную сеть туннелей и траншей, которые обеспечивали не только надежное укрытие, но и скрытые подходы.

Французские оборонительные позиции были сосредоточены на девяти холмах, названных красивыми женскими именами. Позиции «Изабель» и «Беатрис» считались почти неприступными, но вновь прибывший офицер-парашютист с тревогой отметил уязвимость окопов и огневых точек: гарнизон мог бы быть укреплен куда лучше, если бы все предыдущие недели его защитники копали так же энергично, как осаждающие.

Утром 13 марта Зяп зачитал перед бойцами 312-й дивизии послание Хо Ши Мина и исполнил вместе с ними гимн Вьетминя. После обеда они начали готовиться к штурму укрепления «Беатрис», самой восточной французской позиции, находящейся всего в 3 км от взлетно-посадочной полосы. В 17:05 защитники заметили подозрительную активность на позициях противника и приготовились открыть заградительный артиллерийский огонь, но Зяп их опередил. Град снарядов и минометных мин внезапно обрушился на «Беатрис», а также на многочисленные цели по всему лагерю, особенно на огневые точки, склады и штаб. Обстрел велся с поразительной точностью, вероятно благодаря помощи китайских военных советников, которые за предыдущие недели затишья тщательно изучили французские позиции и откалибровали прицелы на орудиях. Вьетминевские разведчики с бесконечным мужеством и терпением часами ползали в темноте между заграждением из колючей проволоки и французскими окопами. В частности, по антеннам радиосвязи они определили местонахождение командных пунктов.
Изображение
Дьенбьенфу, 13 марта — 7 мая 1954 г.

Группа Пьера Ланглэ выжила только чудом. Сам полковник мылся под душем, сооруженным из продырявленной бочки из-под горючего, когда начался обстрел. В чем мать родила он добежал до командного блиндажа и влетел в него за несколько секунд до того, как в его перекрытия угодил снаряд. На голову находившимся внутри офицерам посыпалась земля, доски и обломки разбитого оборудования. К счастью, второй снаряд, попавший туда же, не взорвался. По всему лагерю вздымались оранжево-красные огненные шары — это горели хранилища горючего и напалма. Все самолеты, кроме одного самолета-корректировщика, были уничтожены.

Французские командиры остались практически без связи. Многие телефонные линии были повреждены; радиосвязь из-за обычных вечерних атмосферных помех стала отвратительной. Батальон Иностранного легиона, оборонявший укрепление «Беатрис», был недоукомплектован рядовыми и офицерами, насчитывая всего 450 человек. Гарнизонное командование ожидало штурма только после наступления темноты и не успело перебросить подкрепление. Между тем вьетминевцы отрыли траншеи на расстояние менее 50 м до периметра «Беатрис», и их пехота, возникнув буквально из-под земли, бросилась в атаку в адской какофонии криков, сигналов горнов и взрывов бангалорских торпед, которые атакующие подсовывали под колючую проволоку.

Вьетминевская артиллерия продолжала наносить смертельные удары: в 18:30 точным попаданием был разбит командный пункт «Беатрис». Когда опустилась ночь, защитники опорных пунктов были вынуждены сражаться изолированно друг от друга, под светом осветительных ракет. Некоторые подразделения сумели нанести нападавшим значительный урон, прежде чем их сопротивление было смято. Тем не менее в течение часа, невзирая на огромные потери, вьетминевцы прорвали оборону и продвинулись вглубь периметра.

Один ротный командир продолжал корректировать огневую поддержку, даже когда в траншею ворвались вьетминевцы:
«Право 100… ближе 100… ближе 50… Огонь на меня! Вьеты над нами!»
После этого голос замолк; в эфире остался лишь треск атмосферных помех. Подполковник Гоше, который в письме жене мрачно пошутил, что он и его товарищи «предназначены для жертвоприношения», был смертельно ранен. Ланглэ получил приказ взять командование на себя, но у него не было ни телефонной, ни радиосвязи.

Вскоре после полуночи вьетминевцы захватили укрепление «Беатрис», убив более ста защитников и взяв в плен в два раза больше, большинство — ранеными. Ускользнуть удалось всего сотне человек во главе с сержант-майором. Когда 14 марта в 06:18 наступил рассвет, над полем боя повисла жуткая тишина, которую нарушал лишь шелест моросящего дождя, постепенно перешедшего в ливень. Гарнизонные медики, потирая глаза и валясь с ног от усталости, выходили из своего душного блиндажа после ночи непрерывных операций: 10 ранений в грудь, 10 в живот, 2 в голову, 15 переломов и 14 ампутаций. Повсюду валялись обломки, стояли черные сгоревшие остовы автомобилей, самолетов и военной техники. Французская авиация начала запоздалую и бесполезную воздушную атаку на позиции вьетминевцев.

Вскоре на «Доминик» прибыл раненый французский лейтенант Фредерик Турпин с захваченной высоты «Беатрис» с предложением от вьетминевцев объявить временное прекращение огня для эвакуации раненных. Штаб Коньи дал добро.

Это был хитрый психологический ход со стороны Зяпа, который таким образом переложил ответственность за восемь тяжелораненых на французов и заставил признать локальную победу вьетминевской армии. Турпину посчастливилось вместе с другими ранеными улететь в Ханой. Что касается оставшихся, то Пьер Роколь так писал об этом:
«Те, кто не был задействован на боевом дежурстве, словно пребывали в ступоре. Офицеры и солдаты не переставали задавать себе вопрос: „Как вьетминевцы сумели так легко одолеть батальон Иностранного легиона?“»
В ответ Коньи решил укрепить гарнизон, направив туда еще один батальон парашютистов.

Между тем Зяп приготовился повторить свой успех на укреплении «Габриель» в северном секторе, которое оборонял батальон 7-го полка Алжирских стрелков. 14 марта в 18:00, когда алжирцы ужинали в ожидании неспокойной ночи, пехота 308-й дивизии Вьетминя бросилась на штурм. Ожесточенная битва продолжалась до поздней ночи, под вспышками осветительных ракет, которые сбрасывал курсировавший в небе «Дакота».

В течение нескольких часов защитникам удавалось удерживать свои позиции при поддержке французской артиллерии, выкашивавшей ряды вьетминевской пехоты. Но в 03:30 ночи вьетминевцы возобновили артобстрел и разрушили командный пункт, убив или ранив большинство тех, кто в нем находился. Де Кастри приказал на рассвете начать контратаку, и оборонявшиеся офицеры были воодушевлены сообщениями о том, что подразделения парашютистов и танки стягиваются на исходные позиции. Но с алжирцев было достаточно. 15 марта в 07:00 на гребне высоты «Габриэль» появились первые вьетминевские солдаты. Стрелки, включая роту, которая до сих пор не участвовала в сражении, выскочили из окопов и врассыпную бросились бежать с холма.

Солдаты Зяпа захватили укрепление, взяв в плен 350 алжирцев, включая контуженного командира батальона, и обнаружив в окопах 80 трупов.

Недавно прибывший в Дьенбьенфу вьетнамский батальон был отправлен контратаковать, но, столкнувшись с заградительным артиллерийским огнем на открытой местности, дрогнул; когда в лагере появились бежавшие с позиций алжирские стрелки, наступление было прекращено.

Столкнувшись со вторым поражением за сутки, французское командование решило возложить всю вину на своих офицеров. В письме маршалу Жуэну в Париж Наварр заявил, что
«пораженческие настроения в наибольшей степени охватили тех командиров, которые ранее выказывали высокую уверенность (в некотором роде даже чрезмерную) и в целом склонны метаться от одной крайности к другой».
Генерал отправил в Дьенбьенфу двух полковников-добровольцев на замену погибших. Смирившись с безуспешными попытками французской авиации прервать маршруты снабжения Зяпа, Наварр предложил нелепую идею: засеивать над джунглями дождевые облака, чтобы затопить коммунистов.

В лагере несколько штабных офицеров де Кастри стали жертвами нервных расстройств: начальник штаба неподвижно сидел в своем блиндаже, отказываясь снимать каску. Де Кастри был опытным командиром, но ему не хватало лидерских качеств: вместо того чтобы поднять боевой дух своих людей пламенной речью или товарищеской поддержкой, он, казалось, смирился с неизбежным поражением.

Вьетминевцы сосредоточили огонь своих гаубиц на французской артиллерии, которая несла тяжелый урон: расчеты 155-мм орудий потеряли треть своих людей убитыми или ранеными, а расчеты 120-мм минометов — более половины. К третьему дню сражения была израсходована половина из имевшихся в гарнизоне 27 000 снарядов. Лишившись передовых наблюдательных пунктов, артиллеристы были вынуждены вести огонь почти вслепую, ориентируясь по аэрофотоснимкам вьетминевских позиций, которые печатались в Ханое и сбрасывались в лагерь на парашютах.

Начальник гарнизонной артиллерии, круглолицый весельчак Шарль Пиро, который браво обещал разделать под орех пушки коммунистов, подвергся беспощадному разносу со стороны Ланглэ за недееспособность его батарей в ходе первых двух ночных боев. Полковник удалился в свой блиндаж и в отчаянии разрыдался: «Я опозорен».

По правде говоря, позора заслуживало его начальство, которое направило 12 000 французских и колониальных солдат фактически в ловушку, где те были вынуждены сражаться с пятикратно превосходящими силами противника под командованием блестящего генерала.

Пиро взял гранату, прижал ее к телу и выдернул чеку. Де Кастри попытался скрыть самоубийство полковника, но новость быстро просочилась на большую землю и была опубликована в газете Le Monde.

В ночь на 14 марта несколько снарядов угодили в главный медпункт, убив 14 человек в приемном отделении и 9 прооперированных, а также уничтожив рентгеновский аппарат. Это усугубило страдания раненых. За все время осады хирурги и медперсонал оказали помощь 2665 раненым и провели 934 операции, из которых 319 закончились летальным исходом. Противник продолжал обстреливать взлетно-посадочную полосу и уничтожил 10 самолетов, которые застряли на земле из-за плохой погоды.

Следующие два дня, 15–16 марта, прошли почти без происшествий. Вьетминевцы транслировали по громкоговорителям призывы сдаться, повторяя их на французском, вьетнамском, арабском и немецком языках. Это возымело действие. Вопреки настоятельным возражениям де Кастри, Коньи направил в гарнизон Дьенбьенфу один вьетнамский и два тайских батальона, которые были известны своей ненадежностью. Французские офицеры всегда опасались, что известие о мирных переговорах приведет к развалу местных войск, и оказались правы. После объявления о грядущей Женевской конференции те поняли, кто побеждает в войне за Индокитай — и это были не колониальные силы.

В ночь на 15 марта струйка дезертиров из тайского батальона, оборонявшего форт «Анн-Мари» в северном секторе в 2,5 км к юго-западу от «Габриель», переросла в полноводную реку. Когда вьетминевцы начали обстрел позиций, бегство только усилилось. Французский передовой наблюдатель-корректировщик лаконично сообщил в штаб: «Тайцы ушли». Опорные пункты «Анн-Мари-1» и «Анн-Мари-2» оказались в руках Зяпа почти бескровно, и тот немедленно переместил туда свои минометы и безоткатные орудия.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Катастрофа грядет (2)

Новое сообщение Буль Баш » 18 ноя 2023, 20:05

Боевой дух гарнизона рухнул настолько, что войска Зяпа могли бы почти беспрепятственно захватить весь лагерь, что его командиры и горели желанием сделать. Впоследствии де Кастри писал о той пропасти духа, которая разделяла осаждающих и осажденных, где первые были
«людьми, сражавшимися за независимость своей страны… [а вторые] наемниками, воевавшими за деньги».
Однако Зяп отказался спешить. До сих пор тщательная, методичная подготовка никогда его не подводила. Кроме того, первые победы достались его войскам дорогой ценой: по оценкам, при штурме «Беатрис» погибла четверть задействованной пехоты, а при взятии «Габриэль» только один из батальонов потерял убитыми 240 человек. Шесть вьетнамских недоучившихся медиков пытались оказать помощь 700 раненым.

Под градом шрапнели и мин вьетминевцы дорого расплачивались за отсутствие у них стальных касок, а также за тактику атак «людскими волнами». Ночами напролет они рыли траншеи и туннели, постепенно приближаясь к французским позициям. Деревянные стойки доставлялись за несколько километров из ближайшего леса. Зяп требовал подкреплений; на контролируемом коммунистами севере Вьетнама была проведена всеобщая мобилизация, затронувшая даже подростков: Дьенбьенфу стал местом мученической смерти не только тысяч французов, но и тысяч вьетнамцев.

Зяп ежедневно изучал графики снабжения — «движущуюся красную линию». Однажды утром он спросил у своего начальника снабжения, почему прошлой ночью не было доставлено ни одной тонны риса. Тот ответил, что помешал проливной дождь. «Пусть идет дождь или град, мы не можем допустить, чтобы наши солдаты воевали с пустыми животами!» — заявил Зяп. Это было циничное словоблудие: он прекрасно знал, что большинство его людей голодают. Oни почти не получали ни мяса, ни овощей, и к середине марта, по словам солдата 312-й дивизии, им выдавали «такой гнилой рис, что повара не знали, как его приготовить». Солдатам приходилось собирать съедобные дикие растения и корни в джунглях. Понятно, что ни о каких сигаретах не шло и речи.

Тем не менее Зяп решил продолжать осаду в той же манере медленного удушения, кропотливо подготавливая успех каждого удара и постепенно лишая французов любой надежды на выживание. Его 37-мм зенитные пушки не давали спуску французской авиации: почти ни один самолет не возвращался из полета в гарнизон невредимым. После взятия трех из девяти высот вьетминевская артиллерия вела непрерывный обстрел взлетно-посадочной полосы.

Число медицинских эвакуационных рейсов заметно сократилось; едва самолет или вертолет с красным крестом касался земли, его окружала толпа охваченных паникой потенциальных пассажиров, раненых и нет. Фотожурналист Жан Перо описал в своем репортаже эту сцену, которая напомнила ему пережитое в Германии в 1945 г.:
«Крики. Слезы. Паническая толчея раненых у люка. Никогда не видел ничего подобного со времен концлагеря».
17 марта вьетминевцы сделали еще один грамотно рассчитанный «жест милосердия», передав гарнизону 86 раненых пленных. Понятно, что это только добавило работы и без того перегруженной медицинской службе: медики не знали, что делать с грудой ампутированных конечностей.

Экипажи санитарных вертолетов не заслуживали никакой похвалы: 23 марта вертолет H-19, несмотря на указания, приземлился на площадке, которая хорошо простреливалась вьетминевцами. Пока загружали раненых, экипаж покинул машину и избежал гибели, в то время как вертолет и его беспомощные пассажиры, среди которых был сын легендарного генерала Фернана Гамбьеза, Ален Гамбьез, были уничтожены. Один французский писатель с горечью заметил:
«Определенно экипажи вертолетов набираются не из лучших людей ВВС».
А де Кастри сетовал по поводу отсутствия у них мужества. Такие же горькие слова можно было сказать и о французских экипажах самолетов, которым вскоре надоело рисковать своими жизнями. Постепенно все больше рейсов по снабжению гарнизона стало выполняться наемными пилотами из выкупленной ЦРУ авиакомпании CAT, которые демонстрировали куда больше летного мастерства и мужества, чем их французские коллеги. Особенно рискованными были боевые вылеты для бомбардировки напалмом: однажды во время разгона С-119 по взлетно-посадочной полосе его пилот преждевременно убрал шасси, из-за чего самолет проскреб брюхом, в котором было 4 тонны «адского желе» и 1500 галлонов авиационного топлива, по стальному покрытию, выбивая снопы искр. Экипаж выжил каким-то чудом.

Что касается гарнизона в Дьенбьенфу, то большинство французских солдат и офицеров сохраняли стойкость, тогда как их презрение к «колониальным братьям» росло с каждым днем. 15 марта батальон вьетнамских парашютистов не сумел отбить укрепление «Габриэль» (хотя Пьер Роколь признал, что их французские командиры также «подали прискорбный пример»). Несколько сотен солдат алжирского батальона покинули свои позиции и до конца осады отсиживались в джунглях и пещерах на берегу реки Намъюм, — за что их прозвали «намъюмскими крысами», — воруя еду в собственном лагере и окружающих деревнях. Североафриканские артиллеристы и инженеры сохраняли поразительное мужество, хотя ежедневно теряли около полусотни человек, даже когда не было больших атак.

Душой гарнизона стал не де Кастри, а Ланглэ, который, по словам одного восхищенного легионера, «пел Марсельезу все 56 дней. И никогда не падал духом». Однако полковник, как и многие доблестные вояки, не отличался ни особым умом, ни даже тактической смекалкой. Де Кастри как-то сказал Наварру: «Его достоинства — в его недостатках».

16 марта к Ланглэ присоединился вновь прибывший майор Марсель Бижар, его старый товарищ, ставший еще одной легендой Дьенбьенфу. Сын бедного железнодорожника из Туля, после одного особенно кровопролитного сражения Бижар представил к награждению Военным крестом всех бойцов своего парашютного батальона. Этот железный человек был известен под своим радиопозывным «Бруно». Однако и Ланглэ, и «Бруно» могли разве что пережить вместе со своими людьми распятие, но не воодушевить их на воскресение.

Несколько успешных рейдов за периметр немного приободрили защитников гарнизона, но де Кастри был вынужден тщательно взвешивать каждую такую вылазку и даже рутинное патрулирование с точки зрения потенциальных человеческих потерь. Раненых становилось все больше, а их положение все хуже. Сержант Лерой, получивший осколочные ранения 16 марта при обороне форта «Изабель», находился в полевом госпитале, когда тот подвергся обстрелу, — его снова ранило шрапнелью. Едва оправившись от ранений, он отправился в свой форт, но на полпути в их грузовик угодил снаряд. Водитель погиб; раненого Лероя вытащили из-под обломков, после чего он пережил операцию на желудке и, поскольку госпиталь был забит до отказа, следующие три ночи провел в дренажной канаве. В конце концов 25 марта он был эвакуирован в Ханой.

Всего за период с 13 и 27 марта было эвакуировано 324 раненых, но 28 марта вьетминевцы подбили «Дакоту» на взлетно-посадочной полосе. Теперь артиллерия Зяпа простреливала весь лагерь, и отряд из 1200 парашютистов под командованием майора Бижара предпринял отчаянный рейд, чтобы подавить их огневые точки. В тот день вьетминевцы потеряли 350 человек убитыми; французам удалось уничтожить немало зенитных установок, но сами они потеряли 110 человек — целую роту — без сколь-нибудь существенного результата. Число боеспособных солдат в распоряжении де Кастри стремительно таяло. Использовать взлетно-посадочную полосу стало слишком опасно: вьетминевцам удалось перерезать «пуповину» — «воздушный мост», на котором строился весь план операции в Дьенбьенфу. Солдаты начали снимать с ВВП перфорированные стальные плиты, чтобы покрывать ими блиндажи и траншеи: самолетов здесь уже не ждали.

После этого страдания раненых стали действительно ужасными. Кроме того, в гарнизоне закончились запасы виножеля — винного концентрата, служившего стимулятором и источником жизненной силы для многих поколений французских солдат.

29 марта начались проливные дожди, которые шли на протяжении всех оставшихся недель осады: люди сражались и умирали в болоте жидкой грязи. Теперь, когда все грузы приходилось сбрасывать в гарнизон на парашютах, снабжение резко сократилось. Кроме того, из-за плотного зенитного огня транспортным самолетам пришлось отказаться от дневных полетов на низкой высоте и производить выброску с бо́льшей высоты преимущественно по ночам. В результате все больше грузов попадало в руки солдат Зяпа. Один вьетминевский военачальник сухо заметил:
«Вражеская парашютная выброска составляет немаловажный источник предметов снабжения, которые в прямом смысле падают на нас с неба!»
Самой известной оборонительной операцией французской армии в XX в. была битва при Вердене в 1916 г., немалую роль в которой сыграла так называемая Священная дорога (La Voie sacrée) — жизненно важная артерия, по которой силы генерала Филиппа Петена получали непрерывный поток свежих войск и боеприпасов. 22 марта полковник де Кастри в личном письме генералу Коньи заметил, что Дьенбьенфу превращается в индокитайский Верден с одним ключевым отличием: здесь не было никакой «священной дороги».
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Кровавый след. Уйти или бомбить?

Новое сообщение Буль Баш » 25 ноя 2023, 20:04

Несмотря на то что Зяп сосредоточил в Дьенбьенфу три четверти своих регулярных войск, партизанские отряды Вьетминя продолжали наращивать давление в разных частях страны, заставляя французов рассеивать силы. Продолжались столкновения в дельте Красной реки и южных районах Аннама: с начала февраля до середины марта 59 фортов пали под натиском вьетминевцев. Значительная часть дельты Меконга оказалась в руках коммунистов, теснивших французские войска все дальше на север региона. Французское командование отчаянно пыталось удержать территории по всему Вьетнаму и в Лаосе; в Дьенбьенфу надвигалась катастрофа.

Французская колониальная власть в Индокитае трещала по швам. Только одна сила в мире была способна предотвратить ее крах: Соединенные Штаты Америки.

На протяжении двух месяцев весной 1954 г. президент Эйзенхауэр и ряд ключевых членов его администрации активно продвигали план военного вмешательства, которое они не просто считали необходимым — они горели желанием это сделать. Как и в следующие 20 лет, Вашингтон мало заботили интересы и чаяния самого вьетнамского народа. Им двигали другие мотивы: не допустить в Азии очередной триумф коммунизма, который несоизмеримо усилил бы влияние Китая и снизил влияние Запада в регионе. Одна только мысль об этом приводила в ужас республиканских избирателей, ставших болезненно чувствительными под влиянием лихорадки маккартистской охоты на ведьм.

Обсуждение обострилось, когда 20 марта, через неделю после первого штурма в Дьенбьенфу, в Вашингтон прибыл начальник французского Генерального штаба генерал Поль Эли. Эли был прямолинеен: без помощи США гарнизон в Дьенбьенфу падет. Американцы немедленно согласились выделить небольшую помощь — еще десяток бомбардировщиков B-26 и 800 парашютов. Но Эли требовалось гораздо больше, и он нашел заинтересованных единомышленников.

Адмирал Артур Рэдфорд, председатель Объединенного комитета начальников штабов, был ястребом среди ястребов. Он предложил задействовать против армии Зяпа 60 базирующихся на Филиппинах тяжелых бомбардировщиков B-29 «Суперкрепость». Аналитическая группа из Пентагона пошла дальше, заявив, что три тактические ядерные бомбы, «примененные правильным образом», позволят одним махом устранить коммунистическую угрозу. Рэдфорд одобрил это предложение как один из вариантов, который стоит рассмотреть. Однако Госдепартамент настоятельно предостерег против того, чтобы даже намекать французам о возможности ядерного удара, поскольку это непременно просочится в прессу — и разгорится громкий скандал.

Генерал Мэтью Риджуэй, начальник штаба Армии США и главный герой Корейской войны, решительно и прозорливо выступал против любого вмешательства в Индокитае, называя его «неправильной войной в неправильном месте».

Но Эйзенхауэр был иного мнения. Он высказался за применение американцами военной силы, но выдвинул два условия, которые, как оказалось, сыграли решающую роль: обеспечить поддержку конгресса и участие союзников, в первую очередь Великобритании. Госсекретарь Даллес и вице-президент Ричард Никсон с энтузиазмом поддержали предложенную Рэдфордом операцию «Стервятник» с использованием бомбардировщиков B-29. На протяжении нескольких недель, пока люди де Кастри держали оборону в Дьенбьенфу, в Вашингтоне, Лондоне и Париже шли напряженные переговоры: американцы пытались собрать кворум для новой военной кампании.

30 марта пять вьетминевских полков, после нескольких атак, следовавших одна за другой, захватили позиции на высоте «Элиан-1» и вокруг нее. Высота оборонялась алжирцами, которыми командовали недавно назначенные французские офицеры. В колониальных войсках офицеры играли ключевую роль. Если солдаты хорошо знали своих командиров и доверяли им, они могли сражаться достаточно стойко. Но, если они не доверяли командирам или те погибали, солдаты бежали с поля боя.

Вьетминевцы начали артобстрел, как обычно, в 17:00 и через час двинули в атаку пехоту. Сильный дождь затопил траншеи и сделал невозможной поддержку с воздуха. Одновременно со штурмом «Элиан-1» вьетминевцы осадили расположенную на севере от нее высоту «Доминик» — через бинокль Ланглэ мрачно наблюдал за тем, как они прорвали оборону и вклинились вглубь периметра. Вскоре на высотах завязалось четыре отдельных пехотных сражения, в каждом из которых перевес был на стороне нападавших. Среди алжирских защитников «Элиан-1» началось бегство; пытаясь остановить панику, французский офицер застрелил нескольких беглецов, но это не помогло. В периметре образовалась зияющая дыра. После четырех часов ожесточенного боя форт пал. Подобные сцены имели место и на «Доминик-2»: алжирцы вылезали из окопов и с поднятыми руками бежали в сторону противника. К 22:00 этот опорный пункт также был взят.

Несколько смельчаков сражались до конца; среди них был 18-летний сержант евро-азиатского происхождения по имени Шаламон, который не выпускал из рук свой пулемет, пока не был окружен и убит.

Опорный пункт «Доминик-3» устоял благодаря 27-летнему офицеру-артиллеристу Полю Брунбруку, ветерану героической обороны Насана в декабре 1952 г., еще одного осажденного французского гарнизона. Он не позволял защитникам пасть духом и мастерски использовал свои 105-мм гаубицы, в конце концов дав приказ стрелять прямой наводкой: «Débouchez à zéro!» — «Взрыватели на ноль!» Ланглэ по рации приказал Брунбруку оставить позиции, но молодой офицер ответил: «Ни за что!»

Рано утром 31 марта он отступил вместе со своими несгибаемыми сенегальцами и тремя гаубицами, которые оставались в исправном состоянии даже после 1800 выстрелов. Брунбрук был награжден рыцарским крестом Почетного легиона; через две недели он скончался от ран, полученных в очередном героическом сражении.

Форт «Элиан-1» пал быстро вместе с еще одним укреплением с гордым названием «Елисейские поля».

Вторая волна атак обескровила обе стороны. Один вьетминевский полк понес настолько большие потери, что его пришлось вывести с передовой. Французы потеряли значительную часть своей артиллерии и истратили половину оставшихся боеприпасов, 500 тонн.

Рано утром 31-го марта, прилетев из Сайгона в Ханой, Наварр узнал об этих новых несчастьях, а также о том, что Коньи всю ночь отсутствовал в штабе — по слухам, он провел ее с женщиной. Это только усилило желчную свару между двумя генералами, которые теперь старались переложить друг на друга ответственность за неизбежную катастрофу.

Генерал Майк О’Дэниел предложил французам нелепый план спасения: отправить в Дьенбьенфу из Ханоя бронетанковое подразделение. Это предложение не принимало во внимание два ключевых фактора — условия горно-лесистой местности и умение вьетминевцев устраивать засады на французские колонны. Тем не менее президент Эйзенхауэр впоследствии выразил удивление, почему французы не воспользовались планом О’Дэниела.

В отчаянном стремлении спасти ситуацию Наварр и Коньи продолжали принимать бесполезные меры: утром того же дня в лагерь был десантирован еще один парашютный батальон. Даже теперь, когда стало ясно, что гарнизон обречен, в отважных добровольцах не было недостатка. Так, капитан Ален Бизар отказался от теплого места помощника начальника штаба армии в Париже, чтобы присоединиться к защитникам Дьенбьенфу. Вероятнее всего, этими молодыми офицерами двигало желание искупить позор, пережитый их нацией в 1940 г., и показать, что новое поколение французов обладает той готовностью к самопожертвованию ради своей страны, которой не хватило их отцам.

Вечером 31 марта французы провели контратаки и ненадолго вернули опорные пункты «Доминик-2» и «Элиан-1», но вскоре те снова пали под ожесточенным напором вьетминевцев.

В ночь на 1 и 2 апреля защитники сумели отбить ночные атаки, но утром 2 апреля было принято решение оставить опорный пункт «Югетт-2». Французы запоздало взялись за укрепление оставшихся фортов. 3 апреля по репутации Иностранного легиона был нанесен очередной удар, когда 12 его бойцов, выживших после взятия «Беатрис», покинули свои позиции и сдались врагу. Как и всем дезертирам, переходившим на сторону Зяпа, им тут же вручили в руки лопаты и заставили копать. По состоянию на 7 апреля в гарнизоне насчитывалось 590 раненых. В батальонах Иностранного легиона и батальонах парашютистов осталось меньше 300 человек в каждом.

Зяп проигнорировал просьбу французов о временном прекращении огня, чтобы позволить эвакуировать раненых, — время «жестов милосердия» прошло.

Между тем дебаты в Вашингтоне о возможном американском вмешательстве — не ради спасения французов, но чтобы усмирить коммунистов, — сыграли куда более важную историческую роль, чем судьба Дьенбьенфу. С конца марта Даллес развернул в СМИ блиц-кампанию, чтобы «пробудить» американский народ и заручиться его поддержкой. Госсекретарь называл Вьетминь орудием в руках китайцев. Правительство США, заявлял он, не имеет права бездействовать, в то время как коммунисты одерживают триумф; при этом он не уточнял, какие именно меры оно может предпринять.

Заголовки на первых страницах готовили американскую аудиторию к вступлению в войну. Журнал US News and World Report писал:
«США открыто предупреждают коммунистов: мы не позволим им проглотить Индокитай».
Бо́льшая часть мира по-прежнему была уверена в превосходстве западной военной силы и в том, что французы в итоге одержат победу в Дьенбьенфу. 19 марта британский журнал The Spectator писал:
«Французы должны выиграть эту битву, и, когда это произойдет, мир наконец-то увидит свет в конце индокитайского туннеля».
9 апреля журнал продолжал:
«Несмотря на чрезвычайную непопулярность этой войны, героическая оборона, которую держит гарнизон полковника де Кастри и его 11 000 человек, напомнила Франции о том, что она по-прежнему способна сражаться и вызывать восхищение всего мира».
Подобные разглагольствования отражали не более чем невежественный самообман вкупе с нелепой франкофилией, хотя даже самые ярые оптимисты не могли не признать, что до окончания битвы нельзя уверенно говорить о ее исходе.

3 апреля госсекретарь США провел встречу с лидерами конгресса, на которой присутствовали демократы: Линдон Джонсон от Техаса, Ричард Рассел от Джорджии, Эрл Клементс от Кентукки — и республиканцы: Юджин Милликин от Колорадо и Уильям Ноуленд от Калифорнии. После того как Рэдфорд проинформировал их о тяжелом положении в Дьенбьенфу, Даллес высказал пожелание президента: он хочет, чтобы конгресс принял совместную резолюцию, санкционирующую развертывание американской авиации и военно-морских сил.

«Если мы потеряем Индокитай, — сказал Рэдфорд, — будет всего лишь вопросом времени, когда падет вся Юго-Восточная Азия, включая Индонезию».

Под градом скептических вопросов со стороны конгрессменов адмирал был вынужден признать, что он — один из немногих, кто выступает за военное вмешательство. На вопрос «почему?» он уверенно ответил, что знает Азию гораздо лучше своих коллег. Не обладая блестящим умом, он никогда не страдал от недостатка самомнения.

Следующий ключевой вопрос касался того, должны ли США действовать в одиночку или же привлечь союзников. Линдон Джонсон заявил:
«Мы не хотим повторения корейского сценария, где США обеспечивали 90 % живой силы».
Из войны 1950–1953 гг., подорвавшей президентство Гарри Трумэна, политики вынесли следующий урок: американцы готовы платить другим, за то чтобы те сражались и умирали в войнах с коммунистами в далеких азиатских странах, но были категорически против, чтобы жертвовать жизнями американских парней. Даллесу задали прямой вопрос: будет ли Британия участвовать в операции США во Вьетнаме? Он признал, что это маловероятно.

Ответ конгрессменов был однозначен: конгресс одобрит военное вмешательство, которого так жаждали госсекретарь и президент, только при условии того, что под ним подпишутся и другие страны. На встрече в Белом доме 4 апреля Эйзенхауэр признал, что теперь все зависит от решения британцев. Тем же вечером французское командование официально запросило у США поддержки авиации в операции в Дьенбьенфу. Наварр даже предложил американцам замаскировать опознавательные знаки на самолетах или же использовать французские эмблемы, что лишь подчеркивало его все более неадекватное восприятие реальности.

Вечером 5 апреля Черчилль получил эмоциональное личное письмо от Эйзенхауэра, в котором тот напомнил ему о призраках Гитлера, Хирохито, Муссолини: «Разве наши нации не должны извлечь из этого серьезный урок?» — и призвал британцев присоединиться к операции в Индокитае.

На следующий день Эйзенхауэр заявил Совету национальной безопасности, что «у нас по-прежнему есть все шансы выиграть это сражение». На пресс-конференции 7 апреля он впервые публично озвучил то, что впоследствии стало известно как «теория домино». Если мы позволим коммунистам прийти к власти в Индокитае, остальная часть Юго-Восточной Азии «очень быстро последует за ним».

Французы давно твердили о том же самом, используя метафору с боулингом — в их варианте это звучало как «эффект десяти кеглей».

В Тонкинский залив были отправлены авианосцы Boxer и Essex, чтобы быть под рукой, если Эйзенхауэр примет решение откликнуться на просьбу Франции. Тем не менее сомневающихся было гораздо больше. На Капитолийском холме молодой сенатор-демократ от Массачусетса Джон Кеннеди призвал наконец-то сказать правду американскому народу: он считал, что любое вмешательство США будет абсолютно бесполезным, если Франция не предоставит своим колониям полную независимость.
«Сколько бы денег, войск и оружия мы ни влили в джунгли Индокитая», это вряд ли позволит нам одержать победу над противником, чьи партизанские отряды находятся одновременно везде и нигде, и который пользуется «полной поддержкой населения».
Но Эйзенхауэр был настроен воевать — при условии, что США сумеют найти союзников. Он с нетерпением ждал результатов переговоров в Лондоне.

Между тем французское командование продолжало направлять в Дьенбьенфу подкрепления. Было принято отчаянное решение отправить батальон добровольцев без парашютной подготовки. Даже для опытных парашютистов ночной прыжок в узкий периметр, плотно окруженный врагом, — серьезное испытание; чего уж говорить о новичках. Когда самолеты приблизились к зоне выброски, людей предупредили, что за один заход может выпрыгнуть не больше шести человек. Некоторые, примерно один из десяти, отказались покидать кабину — малодушие всегда заразительно, особенно когда вам нужно шагнуть в ночное небо, испещренное огненными трассами вражеских зениток, а внизу вас ждет враждебная неизвестность. Тем не менее большинство добровольцев мужественно прыгнули в темноту и приземлились на французских позициях с удивительно малыми потерями.

Впоследствии эти герои стали жертвами вопиющего армейского бюрократизма: выжившим отказали в выдаче значков парашютистов на том основании, что они не прошли установленный курс обучения.

1 апреля, словно решив отметить День дураков очередным нелепым действом, Наварр представил к повышению в звании многих офицеров гарнизона, в том числе де Кастри, которому был присвоено звание бригадного генерала.

В то время как солдаты Зяпа продолжали яростно копать, продвигая траншеи и туннели к очередным объектам атаки, утром 10 апреля новоиспеченный полковник Марсель Бижар отдал приказ контратаковать «Элиан-1». Пехотинцы, выстроившись клином вслед за самоходным огнеметом, подбадривая себя песнями, ринулись на позиции вьетминевцев, которые встретили их шквальным огнем. В 11:30, после ожесточенной схватки, французы сумели достичь вершины холма, но, потеряв 60 человек, были вынуждены отступить.

На рассвете 18 апреля сотня защитников «Югетт-6», услышав неподалеку стук лопат, выскочили из окопов и, перепрыгивая через вырытые вьетминевцами траншеи, бросились бежать к периметру лагеря. Добежать удалось всего шестидесяти.

В ходе англо-американских кризисных переговоров, проходивших в апреле 1954 г., Даллес с трудом скрывал свое презрение к Британии как нации и конкретно к ее лидерам. Это чувство было взаимным: Черчилль охарактеризовал госсекретаря как
«недалекого, лишенного воображения, не способного на понимание человека».
Прилетев в Лондон 11 апреля, Даллес повторил набившие оскомину аргументы о необходимости вместе бороться против тоталитарных угроз. Иден был безукоризненно вежлив, но непоколебимо скептичен. Безусловно, нельзя не заметить горькую иронию ситуации: в 1954 г. он категорически отверг сравнение текущего положения с 1930-ми гг., чтобы оправдать военное вмешательство Запада в Индокитае, а через два года, будучи премьер-министром, сам прибег к той же аналогии, чтобы оправдать катастрофическое вторжение Великобритании в Египет. Как бы то ни было, британский и американский министры распрощались с ледяной вежливостью.

В Париже Даллес преуспел ничуть не больше: министр иностранных дел Жорж Бидо от лица Франции наотрез отказался предоставлять Индокитаю полную независимость, что было одним из условий американского вмешательства. Но вашингтонские ястребы жаждали войны. 16 апреля вице-президент Ричард Никсон заявил журналистам, что «США должны отправиться в Женеву и убедить свободный мир в необходимости предпринять совместные действия».

В далеком Индокитае французские военные услышали его слова, и у них затеплился огонек надежды.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

«Триумф воли»

Новое сообщение Буль Баш » 02 дек 2023, 19:42

В период с 14 по 22 апреля гарнизон Дьенбьенфу потерял 270 человек. Фраггинг {американский военный термин, означающий предумышленное убийство, как правило, непопулярного офицера находящимися в его подчинении рядовыми солдатами с помощью осколочной гранаты} не был чисто американским изобретением: однажды ночью солдат бросил гранату в блиндаж, полный сержантов, за что был расстрелян на месте. К 14 апреля в распоряжении де Кастри осталось 3500 боеспособных солдат; почти 2000 дезертиров скрывались в окрестностях лагеря и каждую ночь выходили за добычей, ввязываясь в стычки за сброшенные на парашютах грузы.

Изначально лагерь занимал площадь в 5 кв. км; теперь она сократилось вдвое. Территория вокруг него напоминала участок Западного фронта в 1917 г.: голое поле, покрытое месивом грязи, черными останками сгоревшей техники, бочек, гильз от снарядов, изрубцованное воронками и окопами. Никто ни с одной, ни с другой стороны не рисковал появляться на открытой местности при свете дня. Мастерство французских пилотов оставалось плачевным. 13 апреля де Кастри доложил Коньи, что его позиции снова подверглись атаке трех бомбардировщиков, тогда как ящики с 800 артиллерийскими снарядами были парашютированы в руки врага. Сообщение заканчивались коротким и злым «Без комментариев».

Вьетминевцы проявляли необыкновенную энергию и изобретательность, прокладывая траншеи и туннели к французским позициям, а их пехота — огромное мужество, атакуя эти позиции раз за разом. Тем не менее осаждавшие несли несоизмеримо бо́льшие потери, чем осажденные. Одним из косвенных доказательств колоссальных размеров потерь может служить тот факт, что даже в 2018 г. Ханой предпочитал скрывать достоверные данные. Взятые французами военнопленные рассказывали о том, что многие вьетминевские батальоны страдали от вспышек малярии, пали духом и даже отказывались выполнять приказы командиров. Ситуация была настолько серьезной, что командиры-коммунисты были вынуждены отказаться от атак «людскими волнами» в пользу более продуманных тактик и усилить пропагандистскую работу. Политруки старались воодушевить своих солдат и носильщиков, преимущественно выходцев из крестьянской среды, обещанием того, что в течение нескольких недель после взятия Дьенбьенфу в «освобожденных зонах» будет проведена земельная реформа: все земли будут конфискованы у землевладельцев и распределены между крестьянами. Однако же самым мощным стимулом для этих простых людей было осознание того, что их жертвы, в отличие от жертв французских защитников гарнизона, были не напрасны. Они победят.

В ночь с 22 на 23 апреля солдаты Зяпа отрыли несколько туннелей под «Югетт-1» и ворвались внутрь оборонительного периметра. Застигнутые врасплох, его защитники вместе с командиром сражались не на жизнь, а на смерть, окруженные толпой вьетминевцев. Де Кастри потребовал вернуть «Югетт-1», поскольку без этой позиции практически не оставалось места для выброски грузов. Контратака парашютистов была назначена на 14:00 23 апреля, но ближе к этому времени стало ясно, что они еще не будут готовы. Последовал хаос: отменить запланированный авиаудар было невозможно, и в 13:45, когда гарнизонная артиллерия израсходовала бо́льшую часть имевшихся боеприпасов, появились четыре бомбардировщика Marauder и дюжина истребителей. Занимавшие «Югетт-1» вьетминевцы понесли тяжелые потери, но потом внезапно наступило 45-минутное затишье, во время которого к ним было срочно направлено подкрепление.

Когда две французские роты наконец-то выскочили из окопов и бросились в атаку по открытой местности, вьетминевцы встретили их интенсивным огнем. В 15:30 французы были прижаты к земле на полпути к цели и несли большие потери. Час спустя выжившие отступили, потеряв 76 человек убитыми и тяжелоранеными. Лейтенант Гарен, чьи ноги были искалечены взрывом гранаты, выстрелил себе в голову, чтобы его люди не рисковали своими жизнями ради его спасения. Теперь половина взлетно-посадочной полосы была в руках вьетминевцев, в то время как гарнизонный медпункт был переполнен ранеными: 401 тяжелый случай, 676 — средней тяжести. Один офицер сказал раненым, которым не хватило места в укрытии: «Те, кто не может стоять или сидеть, пусть лучше лежат в своих окопах».

Накануне Женевской конференции Даллес снова отправился в Европу, на этот раз в сопровождении адмирала Рэдфорда, чтобы попытаться переубедить правительства Черчилля и Четвертой республики. Всему миру постепенно становилось ясно, что без военного вмешательства США судьба Дьенбьенфу была предрешена, и журнал The Spectator с энтузиазмом, присущим части консервативных кругов, написал, что, раз иные средства не работают, «придется применить военную силу, чтобы убедить Хо Ши Мина и китайцев в необходимости мира». 22 апреля Даллес и Бидо снова встретились в Париже, чтобы выработать общую политическую платформу для Женевы. Тем временем Эли и Наварр продолжали требовать еще больше американских самолетов. Когда к переговорам присоединились британцы, Бидо стал проявлять чрезмерную эмоциональность, вероятно под влиянием неумеренных доз алкоголя: позже он утверждал, что в приватной беседе Даллес спросил у него, что он думает по поводу применения ядерного оружия в Дьенбьенфу. То, что американцы не преминули затронуть этот вопрос, по крайней мере в неофициальном порядке, представляется вполне правдоподобным.

По правде говоря, Эйзенхауэр и его госсекретарь устали от европейцев: от французов, которые хотели полномасштабной помощи без всяких условий и ограничений; от британцев, которые упрямо не хотели признавать преимущества «совместного решения» индокитайской проблемы, пока французы не упаковали чемоданы. Было жалко смотреть, как британцы нервничают по поводу китайской угрозы для своей колонии в Гонконге. Престарелый премьер-министр и его министр иностранных дел Энтони Иден уперлись, как ослы. Они отвергли «теорию домино» Эйзенхауэра и отказались поддерживать какие бы то ни было военные действия в преддверии Женевской конференции, на которой Иден сопредседательствовал вместе с советским министром иностранных дел Молотовым. 26 апреля на ужине в загородной резиденции «Чекерс» Рэдфорд использовал все свое красноречие в попытке переубедить Черчилля, но тот спокойно ответил американскому адмиралу:
«С потерей крепости придется смириться».
Если уж Британия не сумела сохранить Индию для себя, добавил он, маловероятно, что ей удастся сохранить Индокитай для Франции.

29 апреля Даллес телеграфировал в Вашингтон:
«Великобритания проявляет все бо́льшую слабость. Похоже, британцы считают, что мы готовы пойти на нынешние риски войны с Китаем, и это, вкупе с их страхом перед возможностью применения ядерного оружия с нашей стороны, пугает их до смерти».
Таким образом, Британия сыграла в этой — и последующей — Вьетнамской войне роль ключевой сдерживающей силы. Дай Черчилль другой ответ, даже при том что Эйзенхауэр вряд ли бы решился на ядерный сценарий, западные союзники во главе с США, скорее всего, задействовали бы военные силы, чтобы поддержать совершенно безнадежное положение Франции в Индокитае. Телеграммы Эйзенхауэра Даллесу ясно свидетельствуют о том, что, отказавшись задействовать военную мощь США в одностороннем порядке, он был не просто готов, но горел желанием это сделать, если бы Британия обеспечила ему политическое прикрытие, пусть даже с чисто символическим обязательством направить в Индокитай свои бомбардировщики RAF.

С 1940 г. британцы демонстрировали чудеса дипломатического лавирования, чтобы избежать ссоры с США. Теперь же, отказываясь поддержать Вашингтон в вопросе, которому тот придавал такое значение, они чувствовали себя не в своей тарелке. Между тем у Лондона были все основания проявлять осторожность. Черчилль не раз справедливо признавал, что в ходе своего премьерства в 1952–1955 гг. он был лишь бледной тенью себя прежнего. Но в этом вопросе он проявил замечательную прозорливость и твердость. Британцы подозревали, что подлинным мотивом для любого шага США в этом регионе было желание наказать Китай. Негодование американской администрации по поводу оказания Китаем военной помощи Вьетминю представлялось по крайней мере странным на фоне куда более щедрых американских поставок военного оборудования и оружия французским войскам. Наученные горьким опытом корейского конфликта, вылившегося в опасно затянувшуюся локальную стычку с коммунистами, британцы опасались, что военное вмешательство в Индокитае может спровоцировать нечто гораздо более серьезное, вплоть до новой большой войны. Черчилль отказался вступать с американцами в сговор, имеющий целью ввести в заблуждение конгресс, и поддерживать военные действия, которые не только не позволят спасти Дьенбьенфу, но и могут привести к непредсказуемым последствиям для всего мира.

Эйзенхауэр, который жаждал «задать коммунистам в Индокитае хорошую трепку», был в ярости от британского «малодушия». Адмирал Рэдфорд тоже. Вероятно, это сыграло не последнюю роль в том, что два года спустя американский президент отказался подержать премьер-министра Идена в ходе Суэцкого кризиса. Как бы то ни было, весной 1954 г. никакие действия Запада не могли бы спасти Дьенбьенфу, разве что такие отчаянные меры, как применение непропорциональной огневой мощи вплоть до ядерной бомбардировки. Даже десятилетие спустя военное вмешательство США во Вьетнаме было воспринято большей частью мира как скрытый колониализм — в 1954 г. такие действия были бы сочтены его открытым проявлением. В вашингтонских дебатах почти полностью отсутствовало понимание того, что будущее Индокитая должно определяться не военными, а политическими, социальными и культурными силами. Обсуждение было сосредоточено только на том, сколько огневой мощи следует применить. И в 1954 г., и десятилетие спустя в высших политических и военных кругах США считалось само собой разумеющимся, что, если США решат применить свою военную мощь против крестьянской армии в резиновых «вьетнамках», коммунистический режим Хо будет стерт с лица Земли.

То, что французы терпели поражение в Индокитае, рассуждали американцы, объяснялось лишь одним: они были французами. Бернард Фолл вспоминает, с каким презрением один высокопоставленный американский чиновник отозвался о присутствии Франции в Индокитае:
«Эта нация выродилась, нам всем следует это признать. Они трусливо капитулировали перед немцами. В Индокитае у них воюют только наемники — в самих французах не осталось ни капли воинского духа».
Как бы то ни было, весной 1954 г. американцы не пришли на помощь «выродившейся нации», и события в Долине глиняных кувшинов разворачивались своим чередом. В те дни газета Le Figaro опубликовала карикатуру под заголовком «Последний редут», которая изображала министров французского правительства, пускавших себе в лоб последние пули. Если большинство рядовых французов смирилось с падением Дьенбьенфу, то элита — нет: для нее это означало конец Франции как великой державы.

Наварр и Коньи цеплялись за последние соломинки, лелея надежду на то, что усиление муссонных дождей перережет пути снабжения войск Зяпа и остановит их дальнейшее наступление или же что участники Женевской конференции заставят Хо Ши Мина согласиться на прекращение огня. Одновременно они продолжали убеждать Париж в том, что дополнительные подкрепления дадут гарнизону шанс:
«Не говоря уже о воинской чести, существует надежда на благоприятный исход, которая оправдывает дополнительные жертвы».
Разумеется, это был полный абсурд. Французские летчики, не желая рисковать своими жизнями, теперь сбрасывали грузы с высоты 3 км, из-за чего почти половина попадала в руки солдат Зяпа. Бомбардировки чаще всего велись вслепую, через слой облаков. 28 апреля бомбардировочная группа Франш-Конте доложила, что ее командир, его адъютант и восемь пилотов не допущены к полетам по медицинским показаниям. Полковник французских ВВС дерзко заявил:
«Отказ посылать их [в Дьенбьенфу] в дневное время, на малой высоте, почти на верную смерть лежит на моей совести. Я считаю такое жертвоприношение бесполезным».
Де Кастри с горечью пожаловался в Ханой, что летчики увиливают от исполнения своего воинского долга, в то время как его солдаты несут тяжкий крест: «Двойные стандарты здесь недопустимы».

Американские пилоты-наемники проявили в небе над Дьенбьенфу куда больше героизма, чем их французские коллеги. Пожалуй, самым знаменитым среди них был добродушный толстяк из авиакомпании CAT Джеймс Макговерн, за свои огромные размеры прозванный друзьями «Макгун-землетрясение». Во время последнего из своих бесчисленных полетов в Дьенбьенфу, когда он приблизился к зоне выброски с грузом боеприпасов, его C-119 попал под зенитный огонь и получил серьезные повреждения. Но «Макгун-землетрясение» не захотел прыгать с парашютом, решив дотянуть до аэродрома на одном двигателе: однажды после аварийной посадки в Китае ему пришлось совершить героический переход по горам, и теперь он наотрез отказался «заниматься подобной ходьбой». Но его надежды не оправдались: самолет рухнул посреди джунглей и взорвался.

Безответственно пренебрегая секретностью, 24 апреля Le Monde опубликовала новость о начале операции «Кондор»: колонна из 3000 человек выдвинулась из Лаоса маршем через джунгли, чтобы прорвать осаду Дьенбьенфу. С самого начала было очевидно, что в таких нереально сложных условиях, против хорошо окопавшихся вьетминевцев у «Кондора» не было никаких шансов. Тем не менее слухи об идущей на помощь колонне поддерживали надежду, все еще теплившуюся у немногих оптимистов. Большинство же защитников гарнизона смирились с мыслью о неизбежной смерти или плене, разве что одни приняли свою судьбу со стоическим мужеством, а другие поддались ярости или отчаянию. Положение солдат также было неодинаково: те, кто защищал позиции ближе к центру оставшегося периметра, продолжали получать пайки и вино, что хоть как-то помогало им заглушить свои печали. Те же, кто оборонял отдаленные форты, иногда по несколько дней не получали съестных припасов, питаясь только сухарями и томатным соусом. В госпитале доктор Гравен успокаивал раненых тем, что личинки, которыми кишели их раны, питаются только отмершей тканью.

26 апреля алжирские стрелки на «Изабель», поддавшись очередному приступу паники, подняли мятеж. Их полковник хотел застрелить зачинщиков, но де Кастри его отговорил. 30 апреля, когда Иностранный легион отмечает свой главный праздник — годовщину героического сражения при Камероне в Мексике в 1863 г., изнуренным, грязным, полуголодным легионерам, сидящим в траншеях под проливным дождем, было не до веселья.

Вечером 1 мая вьетминевская пехота атаковала форт «Элиан-1», который пал спустя полтора часа рукопашного боя. Вслед за ним пал «Доминик-3», где тайские и алжирские защитники оказали яростное сопротивление, прежде чем были вынуждены отступить. Самые ожесточенные бои завязались за «Элиан-2», где защитники потеряли 331 человека убитыми и пропавшими без вести и 168 ранеными, но удержали форт.

Теперь в распоряжении де Кастри осталось чуть больше 2000 человек против 14 000 у Зяпа. Кроме того, вьетминевцы применили новое оружие: советские многозарядные реактивные минометы «катюша», своими свистящими залпами производившие устрашающее психологическое воздействие. Отношения между Наварром и Коньи испортились окончательно: главнокомандующий обвинил своего подчиненного в распространении пораженческих слухов и пригрозил военным судом.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

«Триумф воли» (2)

Новое сообщение Буль Баш » 09 дек 2023, 20:07

Дух смерти витал над Дьенбьенфу, где зловоние экскрементов, разлагающихся непогребенных трупов и гниющей человеческой плоти становилось все более и более невыносимым. В лагерь продолжала прибывать тонкая струйка отчаянных добровольцев, готовых пожертвовать своей жизнью с единственной целью — позволить французской делегации в Женеве оспорить неизбежность поражения. Всех ходячих раненых отправляли обратно на позиции: в окопах можно было увидеть немало солдат, перевязанных грязными бинтами. Ланглэ и Бижар обсудили возможность прорваться через осаду небольшими рассредоточенными группами, но пришли к выводу, что любая попытка выйти за пределы периметра была обречена.

Вьетминевцы не собирались давать осаждаемым передышку. Утром 4 мая гарнизонный радист услышал зловещую череду сообщений от лейтенанта, который после гибели командира роты взял на себя командование марокканским подразделением на «Югетт-4»: «Нас осталось всего десять вокруг КП… Ждем подкрепления… Где подкрепление?.. Вьеты атакуют… Я их слышу… Они уже в траншее, идут сюда… Они здесь… А-а-а!» Вечером 5 мая Коньи отправил де Кастри напыщенный приказ «держать оборону как можно дольше, что отныне становится вашей великой миссией».

В течение следующих 24 часов гарнизон получил по воздуху 383 человека подкрепления, из которых 155 были вьетнамцами. Утром 6 мая разведка предупредила де Кастри, что вечером вьетминевцы готовят большую атаку. Капитан Ив Эрвуе заставил доктора Гровена снять гипс со своих сломанных рук, чтобы управлять танком. В 21:30 вьетминевцы взорвали мощный заряд в туннеле, прокопанном под «Элиан-2», после чего молниеносным броском пехоты под проливным дождем захватили форт; капитан Жан Пуже попытался контратаковать, но безуспешно. Яростные рукопашные схватки завязались на «Элиан-4» и «Элиан-10», что заставило Ланглэ и Бижара срочно радировать экипажам круживших над их головой самолетов, чтобы отменить выброску подкрепления: периметр стал настолько узким, что парашютисты почти наверняка приземлились бы в объятия вьетминевцев.

В своем последнем сообщении командир форта «Элиан-4», павшего вскоре после 21:00, просил не вести артобстрел по захваченным позициям, поскольку все окопы были заполнены ранеными и убитыми французскими солдатами. Тем временем вокруг медпункта среди раненых и мертвых дремали группки солдат, которым из-за отсутствия оружия или боевых заданий попросту нечем было заняться.

7 мая в 17:00 де Кастри связался со штаб-квартирой в Ханое и сказал: «Мы сделали все, что могли. В 17:30 я отправляю переговорщиков». Коньи лично подошел к аппарату и, задействовав все свое красноречие, попытался убедить командующего гарнизоном не объявлять официальную капитуляцию: «Вы не должны поднимать белый флаг. Вы должны сражаться, пока битва не угаснет сама собой». «Хорошо, мой генерал», — притворно согласился де Кастри. «Держитесь — и прощайте, старина!» — торжественно ответил Коньи. Закончив разговор, де Кастри немедленно отдал приказ оставшимся в живых офицерам уничтожить как можно больше оружия. Как позже вспоминал капитан Пуже: «В душной темноте командного блиндажа, под резким светом голой электрической лампочки он выглядел на десять лет старше, чем в марте». За все время осады командир гарнизона не проявил ни одного из качеств, которые могли бы сделать его героем. Тем не менее несправедливо возлагать на него всю вину за произошедшую катастрофу, предрешенную в тот момент, когда было принято решение создать этот изолированный гарнизон — вдали от основных сил и надежных путей сообщения. Вьетминевцы поставили на кон гораздо больше, чем французы, и сорвали банк.

Сражение постепенно утихло. Гарнизонный оператор отменил воздушную атаку истребителя-бомбардировщика с позывным Цезарь-5: «Мы взрываемся все. Прощаемся с нашими семьями… Прощай, Цезарь».

Форт «Изабель» продержался еще несколько часов: 1200 его защитников предприняли попытку вырваться из окружения, которая закончилась тем, что две роты были полностью уничтожены в хаотичной ночной схватке. Считается, что марокканский артиллерист по имени Мухаммед бен Салех, продолжавший вести стрельбу из своей 105-мм гаубицы еще несколько часов после приказа де Кастри, стал последним, кто погиб в битве за Дьенбьенфу.

На руках у вьетминевцев оказалось 5500 пленных, из них почти тысяча раненых. Французское командование официально зарегистрировало 1161 дезертира, которые теперь присоединились к рядам военнопленных, — в общей сложности 16 батальонов французских и колониальных войск были вычеркнуты из боевых списков Наварра. Вьетминевский бард Ван Ки изумлено заметил: «Это была невероятная победа, за гранью нашего воображения. Никто не мог понять, как мы смогли победить такую мощную силу». Полковник Чан Чонг Чынг справедливо утверждал, что эта победа была прежде всего «триумфом воли».

В плену погибло больше людей де Кастри, чем в бою. Когда французские офицеры прибыли в лагерь для военнопленных, вьетминевский комиссар обратился к ним в характерной для коммунистов манере: «Вы находитесь здесь на неопределенный срок. Мы будем перевоспитывать вас трудом. Вы будете жить такой же жизнью, как те, кого вы угнетали, и будете страдать так же, как страдали они, чтобы понять их. Мы поможем вам в ваших поисках истины». В конечном итоге домой вернулось всего 3900 бывших защитников гарнизона — 43 % попавших в плен.

60 тайцев и 19 европейцев сумели выскользнуть из окружения и, преодолев больше 160 км по труднопроходимым джунглям, прийти в расположение французских войск. Де Кастри освободили из плена в конце 1954 г. Первым вопросом, который он задал встречавшему его офицеру ВМС, было: «Правда, что они хотят меня пристрелить?»

Из 14 324 вьетнамских солдат, взятых вьетминевцами в плен во французской униформе в ходе войны, домой вернулся только каждый десятый.

Справедливости ради стоит сказать, что солдаты армии Вьетминя страдали от голода и недостатка медицинской помощи не меньше военнопленных. Тем не менее совершенно очевидно, что Зяпа и его соратников нисколько не заботило выживание тех, кто выбрал проигравшую сторону. Да и могло ли быть иначе, если за победу в Дьенбьенфу они без колебаний заплатили, по некоторым оценкам, 25 000 жизней своих солдат? Нгуен Тхи Нгок Тоан, 21-летняя дочь высокопоставленного чиновника, ставшая пламенной революционеркой, служила медсестрой в армии Зяпа. Сразу после победы в Дьенбьенфу она вышла замуж за Као Ван Кханя, заместителя командующего 308-й дивизией; свадебная церемония состоялась в командном блиндаже де Кастри.

С теоретической точки зрения битва при Дьенбьенфу не была решающим событием, способным переломить дальнейший ход войны. Французы все еще обладали значительными силами, тогда как армия Зяпа была настолько обескровлена, что ей было не под силу перевести эту локальную победу в успешное общее наступление. Но это поражение сломило дух правительства и народа Франции. Пьер Роколь писал:
«Поражение при Дьенбьенфу подало мощный сигнал, что пора прекратить огонь, поскольку воля к продолжению борьбы иссякла».
Американские спонсоры сыграли с французами злую шутку: они предоставили им достаточно военной помощи, чтобы вести войну, но недостаточно для того, чтобы в ней победить.

Как правило, ошибочно полагать, что исход любой исторической драмы заранее предрешен, однако в истории присутствия Франции в Индокитае с 1945 по 1954 г. не было и тени неопределенности: колониальное правление оказалось обречено на фоне подъема национально-освободительной борьбы с явным коммунистическим окрасом вкупе со слабостью некоммунистических политических сил — мифической «третьей силы», о которой так любили говорить американцы. Даг Рэмзи, сотрудник дипломатической службы США, который спустя десятилетие станет значимой фигурой во Вьетнаме, впоследствии сказал:
«У меня не раз возникал вопрос, чего ради мы вмешиваемся в это столько лет подряд. Все эти договоренности с колониальным державами начались еще с Рузвельта. При Даллесе все дошло до абсурда».
Было немало размышлений о том, в какой мере Зяп своим успехом был обязан китайским военным советникам. Очевидно, что люди Мао предоставляли важную консультативную помощь. Но, как показывает последующая история, северовьетнамские лидеры — как мы отныне будем их называть, несмотря на то что большинство коммунистических лидеров были уроженцами центрального и южного Вьетнама, — практически не нуждались в чужих советах и мало к ним прислушивались. За десятилетие войны с могущественным врагом Зяп и его соратники стали искусными военачальниками с огромным опытом и, что было их немаловажным преимуществом, с полным безразличием к жертвам, присущим всем коммунистическим армиям: недаром некоторые на Западе окрестили северовьетнамцев «дальневосточными пруссаками». Повествуя о военных победах, современная история Вьетнама — как того требует официальная мифология авторитарного государства — выдвигает на передний план личную роль Хо Ши Мина. Впрочем, в этих утверждениях имеется доля истины: Зяп не смог бы удержаться на посту главнокомандующего после стольких кровопролитных поражений и не менее кровопролитных побед без той безоглядной поддержки, которую оказывал ему Хо в хорошие и плохие времена. Самого генерала скорее уважали и боялись, чем любили. Страдая болезненным самомнением, в своих мемуарах он описывал вьетнамские войны исключительно с вершины собственного «я» — «Зяп… Зяп… Зяп…» — лишь вскользь упоминая о заслугах своих подчиненных. Как бы то ни было, одержанная под его командованием победа при Дьенбьенфу вошла в число самых эпических военных побед XX в.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Женева 1954

Новое сообщение Буль Баш » 16 дек 2023, 18:25

Новость о капитуляции дошла до Парижа 7 мая в 16:45; в Женеве об этом стало известно чуть позже, всего за несколько часов до того, как министры иностранных дел приступили к обсуждению политического будущего Вьетнама. Первым выступил Жорж Бидо; он традиционно превознес «цивилизаторскую миссию» Франции в Индокитае, что вызвало у собравшихся разве что скрытую усмешку, и посетовал на то, что его страну «насильно втянули в этот конфликт». Однако то, что произошло за переговорными столами (Даллес наотрез отказался сидеть с китайцами за одним столом) в последующие недели, представляется почти невероятным: нанеся сокрушительное поражение французам на поле боя, Вьетминь не смог одержать сопоставимого политического триумфа. Пролив реки крови, чтобы получить решающее преимущество на переговорах, делегация Вьетминя была вынуждена отправиться домой всего лишь с «половиной буханки» в руках.

Как такое могло случиться?

Женевская история началась 24 апреля 1954 г. с прибытием первых делегаций. Журналисты не давали прохода китайской делегации числом в двести человек во главе с обходительным и харизматичным 56-летним интеллектуалом Чжоу Эньлаем, потомком знатного рода ученых и чиновников. Прирожденный дипломат, Чжоу сумел завоевать глубокое уважение международного сообщества и пользовался им до конца своих дней, даже несмотря на то что верой и правдой служил Мао Цзэдуну на протяжении всех десятилетий массовых убийств.

Русские привезли с собой чемоданы икры, чтобы продемонстрировать гостеприимство на торжественных приемах, ни один из которых так и не состоялся.

Джон Фостер Даллес, следуя своим представлениям о дипломатической вежливости, повернулся к Чжоу Эньлаю спиной, когда тот протянул ему руку. Госсекретарь США заставлял британцев нервничать куда больше, чем коммунисты: они боялись, что Даллес даст волю своей злобе и будет саботировать любой переговорный процесс. Бросающаяся в глаза уверенность китайской и советской делегаций только укрепили убежденность американцев в том, что Хо Ши Мин был всего лишь пешкой в их игре: в Женеве люди Чжоу и Молотова сновали повсюду, тогда как делегация Вьетминя присутствовала только на заседаниях конференции.

Поскольку делегации были размещены в разных отелях и особняках, Даллес сплотил вокруг себя группу тех, кто упрямо выступал за продолжение войны в Индокитае. Он не пытался скрывать свое раздражение тем, что вынужден присутствовать на очередных дипломатических торгах с коммунистами, сравнивая их с Ялтинской конференцией 1945 г. Ветеран либеральной журналистики Уолтер Липпман заметил:
«Позиция США в Женеве принципиально нереализуема, поскольку ведущие сенаторы-республиканцы не выдвигают никаких иных условий для заключения мира, кроме безоговорочной капитуляции противника, и никаких иных условий для вступления в войну, кроме как в виде коллективной акции, в которой никто не желает участвовать».
Тем не менее непримиримость госсекретаря США сыграла решающую роль в том, что итоги переговоров оказались куда менее благоприятными для коммунистов, чем многие прогнозировали после Дьенбьенфу. В 1972 г. президент Ричард Никсон безуспешно попытался надавить на северных вьетнамцев с помощью своей «теории безумца», убедив их в том, что у власти в Белом доме находится неадекватный человек, способный на любой шаг, вплоть до ядерной бомбардировки. Но в 1954 г. все коммунистические делегации в Женеве смертельно боялись того, что Соединенные Штаты отправят в Азию свои войска.

Корейская война стала для Китая и СССР еще более болезненным опытом, чем даже для западных держав, где читали газеты и прекрасно понимали, какую игру ведут консервативные силы в США. На Западе знали, что администрация Эйзенхауэра воспользуется малейшим предлогом, чтобы протолкнуть решение о применении американской огневой мощи и, возможно, даже ядерного оружия. Более того, хотя бойцы и сторонники Вьетминя славились почти бесконечной способностью к самопожертвованию, руководство знало, что их люди устали. «Освобожденные зоны» стонали под непосильной тяжестью затяжной войны и подчас не менее кровавой социальной революции.

Предположительно о «разделе» первыми заговорили русские. Вьетминь доминировал на севере, но оставался слабым на юге. Такой прецедент уже имелся — в 1945 г. американский офицер Дин Раск без излишних раздумий провел черту по 38-й параллели, разделив Корейский полуостров на два государства.

3 мая, накануне официальных заседаний по Вьетнаму, марионеточное правительство Бао Дая потребовало от французской стороны гарантий того, что вопрос о разделе не будет стоять на повестке, пригрозив в противном случае бойкотировать конференцию. В тот же день Даллес в сквернейшем настроении улетел в Вашингтон, оставив во главе американской делегации своего заместителя Уолтера Беделла Смита. Все вздохнули с облегчением: в отличие от Даллеса, бывший начальник штаба союзнических войск в Европе по прозвищу Битл {от англ. beetle — жук} был известен как рациональный человек. Делегации бросились проводить закрытые двусторонние переговоры в преддверии официальных заседаний по урегулированию во Вьетнаме, которые начались 8 мая — теперь уже под тенью падения Дьенбьенфу.

На протяжении первой недели китайцы хранили молчание. Только два министра иностранных дел, Молотов и Иден, проявляли явное нетерпение. 10 мая Фам Ван Донг сделал вступительное заявление, провозгласив приверженность Вьетминя полной независимости всех трех государств Индокитая. Он пообещал, что вьетнамцы, воевавшие против Хо Ши Мина, будут «избавлены от репрессий». Затем, к огромному удивлению западных делегаций, он выразил готовность рассмотреть вопрос о разделе Вьетнама. С высокой долей уверенности можно сказать, что делегация Вьетминя выступила с этой инициативой только под давлением Китая и СССР.

После того как идея раздела была озвучена коммунистическим лагерем, такой вариант урегулирования стал казаться наиболее вероятным, хотя вопрос, где именно будет проходить граница между новым Северным и Южным Вьетнамом, вполне ожидаемо вызвал ожесточенные торги. Первоначально французы ратовали за распределение территорий по схеме «шкура леопарда»: они обозначили районы, которые были готовы уступить коммунистам, но Ханой и Хайфон оставили себе. 12 мая делегация Бао Дая решительно заявила о своем несогласии с любым разделом. Несмотря на это, представители французской стороны и Вьетминя при посредничестве британцев приступили к обсуждению деталей.

В Соединенных Штатах Даллес не скрывал своего бешенства, а консервативные СМИ устроили истерию. Time заявил, что британское руководство «заняло внушающую тревогу позицию умиротворителей». Беделл Смит на пресс-конференции назвал раздел неприемлемым и за закрытыми дверями все резче высказывался о готовности Идена потворствовать коммунистическим устремлениям. В ходе тайных двусторонних переговоров Вашингтон попытался убедить Париж придерживаться твердой позиции, но французы ответили, что только немедленное военное вмешательство США может удержать их от заключения сделки. Эйзенхауэр и Даллес в очередной раз попытались сколотить военную коалицию, пусть даже без участия Британии. Но Австралия и Новая Зеландия наотрез отказались, погасив последнюю вспышку американского энтузиазма.

Журнал The Spectator описал начало переговоров в Женеве как «чудовищную склоку», где каждый тянет одеяло на себя.

Чтобы понять события следующих нескольких недель, необходимо принять во внимание, что победа в Дьенбьенфу не заставила вьетминевцев ослабить натиск в других частях страны: французы продолжали терять территории и людей, а дезертирство из местных войск приобрело масштабы эпидемии. 4 июня Наварр передал командование войсками Полю Эли, новому и последнему верховному комиссару в Индокитае. После этого случились еще две военные катастрофы.

24 июня Мобильная группа 100, осуществлявшая отход из Анкхе на Центральном нагорье, попала в серию засад. Погибло около половины личного состава группировки; было уничтожено четыре пятых транспортных средств; один из лучших французских полков, 1-й полк «Корея», был стерт с лица земли. 12 июля похожая участь постигла Мобильную группу 42. Между тем стало известно, что Зяп готовит новое большое наступление в дельте Красной реки: по китайской железной дороге к северной границе «освобожденной зоны» ежемесячно доставлялось около 4000 тонн оружия и боеприпасов, предназначенных для Вьетминя.

Затянувшиеся переговоры великих держав на фоне продолжающегося кровопролития в Индокитае вызывали негодование мирового сообщества. Так, в лондонском кабаре-клубе Café de Paris Ноэль Кауард, представляя Марлен Дитрих, продекламировал остроумный стих, воспевавший женскую привлекательность. После его слов о Клеопатре: «Змея Нила улыбкой добивалась своего куда быстрее, чем Женева», — зал взорвался смехом.

Однако неожиданно забрезжил луч надежды: на фоне продолжающихся военных поражений Франции на Вашингтон снизошло осознание того, что все может закончиться гораздо хуже, нежели разделом страны. Без вмешательства США весь Вьетнам может оказаться в руках коммунистов. Беделл Смит нехотя смирился с необходимостью сделки. 15 июня коммунистический лагерь провел в Женеве тайное стратегическое совещание: Чжоу настоятельно призвал представителей Вьетминя занять более реалистичную позицию и, в частности, отказаться от пропагандистской лжи, будто их войска не воюют в Лаосе и Камбодже. Молотов поддержал своего китайского коллегу.

Три дня спустя произошло еще одно ключевое событие: Национальное собрание Франции отправило Жозефа Ланьеля в отставку, назначив новым главой правительства Пьера Мендеса-Франса. Новый премьер-министр немедленно объявил, что тоже подаст в отставку, если в течение 30 дней не сумеет добиться прекращения огня в Индокитае. Тем самым он установил крайний срок для достижения договоренностей в Женеве, и Чжоу Эньлай заявил Идену и другим, что также хотел бы уложиться в эти сроки. 23 июня в Берне Чжоу встретился в частном порядке с Мендесом-Франсом, и два политика нашли общий язык. Чжоу без обиняков признал, что его главная цель — не допустить, чтобы американцы ввели войска в Индокитай. Они сошлись на том, что раздел страны отвечает интересам и китайцев, и французов.

Представители антикоммунистических сил во главе со своим новым премьер-министром Нго Динь Зьемом, назначенным по прихоти Бао Дая, продолжали выступать категорически против. Но их мнение мало кого интересовало: только Вашингтон мог наложить вето на план раздела. Черчилль написал Эйзенхауэру:
«Кажется, Мендес-Франс принял решение уйти на лучших возможных условиях. Если это действительно так, я думаю, что он прав».
24 июня Даллес заявил лидерам конгресса, что США должны принять новый курс — защитить Южный Вьетнам, Лаос и Камбоджу от коммунистической угрозы: «Задействовать все силы, которые у нас есть, чтобы дать отпор их подрывному влиянию и удержать этот регион». Его заявление косвенно признавало потерю Севера.

Между тем в преддверии решающего раунда переговоров в Женеве китайское руководство и лидеры Вьетминя также скорректировали свою позицию. На встрече 3–5 июля в южно-китайском городе Лючжоу премьер Чжоу Эньлай напомнил Хо Ши Мину и его делегации, чем закончилось коммунистическое вторжение в Южную Корею летом 1950 г.

«Ключевой причиной неудачи в Корее было вмешательство США, — сказал он. — Мы не ожидали, что они так быстро перебросят подкрепление [вооруженные силы ООН под командованием Макартура] <…> Если бы не вмешательство США, Корейская народная армия сбросила бы [силы] Ли Сын Мана в океан».

В некотором роде китайское руководство опасалось того же, что и руководство США: если Вьетминь перегнет палку, как это сделал Ким Ир Сен в Северной Корее, может разразиться геостратегическая катастрофа.

В 1954 г. прошло всего пять лет с тех пор, как коммунисты во главе с Мао Цзэдуном одержали победу в гражданской войне, нанеся пусть косвенное, но унизительное поражение США. Некоторые американские консерваторы все еще лелеяли надежду, какой бы фантастической она ни была, вернуть «потерянный Китай». За четыре года до этого китайцы вмешались в Корейскую войну только лишь потому, что не смогли бы смириться с присутствием победоносной армии Макартура на другом берегу пограничной реки Ялу. В эпоху Женевской конференции Мао вовсе не был так уверен в устойчивости своего режима, как предполагали многие на Западе. Внешняя безопасность была приоритетом Чжоу Эньлая. А для этого, считал он, необходимо успокоить американские страхи: коммунистический Китай вполне может ужиться с некоммунистическим Южным Вьетнамом у себя под боком, если это утихомирит Даллеса и Эйзенхауэра.

Таким образом, продолжал китайский премьер в Лючжоу, если война в Индокитае затянется без решающего исхода — что было очень вероятно, учитывая соотношение сил: порядка 470 000 у французов против 310 000 у Вьетминя, — и напряженность между Востоком и Западом будет нарастать, Вашингтон может нанести удар. Все, что было завоевано за десятилетие борьбы, будет потеряно. По оценкам Зяпа, для достижения окончательной военной победы Вьетминю могло потребоваться от двух до пяти лет; китайские советники считали так же. Вьетминь предлагал провести разграничение по 13-й параллели через Центральное нагорье Аннама. Французы хотели, чтобы граница проходила намного севернее — по 18-й параллели, южнее города Винь. Китайцы предложили в качестве компромисса 16-ю параллель, что не вызвало у Хо Ши Мина серьезных возражений. 7 июля Чжоу доложил о ситуации Мао, и тот признал необходимость уступок и достижения политического урегулирования в кратчайшие сроки. Русские согласились по тем же геополитическим соображениям.

Полыхая праведным гневом, Даллес отказался присутствовать на последней сессии Женевской конференции, стартовавшей 10 июля. В его глазах обсуждаемая сделка была капитуляцией, не менее постыдной и трусливой, чем заигрывание с фашистами в 1930-х гг.: он был уверен, что это станет всего лишь промежуточной остановкой на пути к полностью красному Вьетнаму. И это после того как США потратили на войну с коммунистами в Индокитае $2,5 млрд — больше, чем предоставили экономической помощи самой Франции начиная с 1945 г.!

Между тем Мендес-Франс даже не потрудился проинформировать Бао Дая о ходе переговоров. В Сайгоне новоиспеченный премьер-министр Нго Динь Зьем продолжал противиться разделу, даже когда посол США посоветовал ему снять розовые очки и признать, что половина страны лучше, чем ничего. Зьем поручил своему министру иностранных дел в Женеве сохранить Ханой и Хайфон под контролем Сайгона любой ценой, что наглядно показывало присущую ему склонность закрывать глаза на нежелательные реалии в пользу приятных фантазий. Он настоял на том, чтобы в официальный протокол конференции была занесена позиция его правительства, согласно которой раздел игнорировал «единодушное стремление вьетнамского народа к национальному единству».

16 июля американцы нехотя удостоили Женевскую конференцию своим присутствием в лице заместителя госсекретаря Беделла Смита. Тот прибыл, однако, с инструкциями держаться в стороне от «торгов» — напряженного раунда двусторонних и специальных встреч, на которых обсуждались условия сделки. Через два дня министры иностранных дел приняли решение о создании Международной контрольной комиссии (МКК), в состав которой вошли представители Индии, Канады и Польши, чтобы контролировать соблюдение режима прекращения огня и других договоренностей.

20 июля делегации Франции и Вьетминя пришли к соглашению, что разделение пройдет рядом с 17-й параллелью и обеспечит Южному Вьетнаму короткую и удобную для защиты границу с Севером. При этом подчеркивалось, что данная демаркационная линия «является временной и не может быть истолкована как являющаяся в какой-либо мере политической или территориальной границей». Всем вьетнамцам предоставлялся 300-дневный период отсрочки с гарантированной свободой передвижения между Севером и Югом, в течение которого они могли выбрать, в какой части страны хотят жить дальше. В течение двух лет на Севере и Юге должны были быть проведены общенациональные выборы, чтобы определить будущее страны. Оба Вьетнама, а также Лаос и Камбоджа, получали признание как нейтральные государства. Французы отправлялись домой.

Женевские соглашения состояли из двух основных документов. Соглашение о прекращении военных действий было подписано 21 июля 1954 г. между французской и северовьетнамской сторонами. Заключительная декларация конференции была одобрена в устной форме Францией, Великобританией, Китаем и СССР. Даллес сделал заявление, в котором подчеркнул особый интерес США к судьбе новорожденных «близнецов»: он предупредил, что любое нарушение условий сделки «будет рассматриваться с серьезной озабоченностью и считаться угрозой международному миру и безопасности».

Все участники конференции, кроме американцев, воздали должное Энтони Идену, который на своем посту сопредседателя на протяжении многих недель «почти с нечеловеческим позитивным настроем и терпением» обеспечивал прогресс переговоров, даже когда казалось, что те обречены на провал. Это был звездный час в карьере блистательного, но не всегда последовательного государственного деятеля, которого природа зачем-то наделила и поразительной красотой.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Раздел Вьетнама

Новое сообщение Буль Баш » 23 дек 2023, 19:15

По сути, Женевские соглашения просто урегулировали условия перемирия между уходящими французскими колонизаторами и коммунистами, которые в качестве военного трофея получили под свое управление весь север Вьетнама. Это дало основания Сайгону и Вашингтону впоследствии утверждать, что отказ от проведения общенациональных выборов в указанный двухлетний срок не является нарушением прочих договоренностей.

Бо́льшая часть мировой общественности была удручена результатами Женевской конференции, но понимала, что на данный момент это был единственный приемлемый для всех выход. 23 июля The Spectator резюмировал:
«Это плохой мир. Но это определенно лучший мир, который мог быть достигнут при существующих обстоятельствах».
Громкое бряцание оружием со стороны Вашингтона, продолжал журнал, поумерило пыл коммунистов и заставило их пойти на компромиссы.
«Как ни парадоксально, но своими дикими, безобразными и нецивилизованными гримасами Соединенные Штаты косвенно способствовали заключению мира».

Изображение

В скором времени Эйзенхауэр и Даллес наделили новую полунацию легитимностью и несоизмеримой геополитической значимостью, движимые необходимостью успокоить своих республиканских избирателей дома и восстановить лицо своей администрации после того, как та не сумела спасти Северный Вьетнам от коммунистов. Южный Вьетнам, заявил госсекретарь, будет процветать, «свободный от скверны французского колониализма». Инструментом для проведения своей политики Вашингтон, не мудрствуя лукаво, выбрал Нго Динь Зьема — ставленника Бао Дая с довольно сомнительной политической репутацией и влиянием.

Что касается британцев, то они твердо отказались от какого бы то ни было вмешательства в Индокитае, заявив, что в этом регионе у них нет жизненно важных интересов. Они считали, что для Запада гораздо важнее дать отпор Советам в Европе. Между тем СССР и Китай принялись помогать новому своему собрату по социалистическому лагерю, хотя и без особого рвения. Разумеется, они были бы рады, если бы американцы потерпели неудачу в попытке превратить Южный Вьетнам в «витрину капитализма», но у них не было никакого желания превращать Индокитай в арену противостояния между Востоком и Западом.

Делегация Вьетминя вернулась из Женевы, убежденная в том, что Чжоу Эньлай вел двойную игру и предал их, но Хо Ши Мин успокоил своих соратников: скоро весь Вьетнам окажется в их руках, нужно только немного подождать. Он был уверен, что на общенациональных выборах население Севера и Юга проголосует за объединение страны. В ожидании присоединения Юга Хо и его товарищи с безжалостной целеустремленностью взялись за построение социалистического государства, о котором так долго мечтали. Несмотря на то что вьетминевцы показали себя стойкими воинами, к 1954 г. они устали от войны и были рады возможности вернуться домой к своим семьям, снова спать на нормальных кроватях и есть пусть скудную, но домашнюю пищу, без страха постоянных обстрелов и бомбардировок.

Никто на Западе не рассматривал Женевские договоренности как успех. Это была всего лишь попытка великих держав ограничить ущерб дипломатическими средствами: единственное достижение конференции состояло в том, что она позволила вытащить истощенную колониальную державу из обреченной на поражение войны. Тем не менее Женевские договоренности таили в себе весьма примечательный и красноречивый факт: Сайгонское правительство получило слишком много, тогда как очевидно побеждающий Вьетминь — слишком мало. Это могло объясняться лишь тем, что СССР и Китай были заинтересованы в судьбе Индокитая и конкретно Вьетнама гораздо меньше, чем предполагали ястребы холодной войны в Вашингтоне. Мао Цзэдун не хотел видеть у своего порога мощного конкурента — сильный коммунистический Вьетнам, который сумел бы втянуть в свою сферу влияния Лаос и Камбоджу; в Азии должен был доминировать красный Китай.

Всеобщее прекращение огня во Вьетнаме вступило в силу 27 июля. Секретарь ЦУЮВ Ле Зуан, который много лет вел подпольную жизнь в дельте Меконга, раздобыл ручную железнодорожную дрезину и отправился объезжать подведомственные ему южные территории. На Севере коммунисты примеряли на себя новую роль хозяев государства.

9 октября французская армия покинула Ханой, сопроводив свое отбытие вызывающе помпезными церемониями, что заставило одного американского наблюдателя сравнить французов с Дон Кихотом, который сражается с ветряными мельницами. Под бравурные звуки духового оркестра, грохот барабанов и лязганье цимбал генерал Рене Коньи, импресарио катастрофы в Дьенбьенфу, приветствовал марширующие полки — парашютистов, легионеров, морских пехотинцев, сенегальцев, североафриканцев, за которыми двигались колонны бронетехники, пережевывавшие мягкий асфальт ханойских улиц.

Покидая Индокитай, французы не проявили ни капли благодарности и благородства. Верные своей политике выжженной земли, бывшие колонизаторы забрали с собой или уничтожили все, что могло иметь хоть какую-то ценность для победителей.

10-летнему Доан Фыонг Хаю показалось, что трубы покидающих Ханой французов «трубили так печально, будто рыдали». Стоял промозглый ветреный день, когда они в последний раз спустили флаг над своей цитаделью. Двое сержантов свернули промокший триколор и передали его генералу, который, в свою очередь, отдал его командиру гарнизона. Оркестр заиграл «Марсельезу», и вовремя заморосивший дождь скрыл слезы, выступившие на глазах многих офицеров и солдат. Затем гарнизон погрузился на грузовики и уехал в сторону порта. 75-летняя эпоха французского колониального правления в Ханое подошла к концу.

На смену уехавшим французам сначала прибыли представители МКК — «офицеры индийской армии со стеками и топорщащимися гвардейскими усами, бледнолицые поляки в странных треугольных фуражках и вечно пьяные канадцы, болтающие на своем непонятном французском». Им на смену пришли победители — первые отряды армии Зяпа. Вот как описывал их прибытие Говард Симпсон:
«Они шли двумя колоннами по двое, по одной на каждой стороне улицы: маленькие люди в оливково-серой униформе, в самодельных шлемах, сплетенных из листьев и обтянутых тканью и камуфляжной сеткой. Нагруженные оружием и снаряжением, „бодой“ (солдаты армии Северного Вьетнама) 308-й дивизии вошли в незнакомую им городскую среду. Они шли почти беззвучно; было слышно лишь мягкое шарканье сотен дешевых теннисных тапок по асфальту: вступление Вьетминя в Ханой было, пожалуй, самым тихим маршем победителей в истории».
Бывшие крестьяне удивленно глазели на великолепные здания и широкие проспекты — свой военный трофей. Их приветствовали толпы людей, что, впрочем, не было стихийным проявлением народной любви: партработники несколько дней колесили по городу, убеждая сомневающихся горожан в том, что встретить победителей с энтузиазмом — в их интересах.

В толпе встречавших выделялась громоздкая фигура американского майора Люсьена Конейна по прозвищу Черный Луиджи, Лу-Лу или Трехпалый Лу. Уроженец Парижа, он вырос в Америке и в 1939 г. вернулся на родину, чтобы воевать с фашистами во французской армии. После ее капитуляции Лу поступил на службу в американское Управление стратегических служб и выполнял задания в Европе и на юге Китая. Теперь же, как сотруднику американской Военной миссии во главе с полковником Эдвардом Лансдейлом, ему было поручено заняться созданием подпольных диверсионно-разведывательных групп для работы на территории Северного Вьетнама. Конейн был карикатурой на сотрудника секретной службы — любитель крепко выпить, не сдержанный на язык, с бандитскими замашками и вспыльчивым нравом: рассказывали, что однажды он разрядил всю обойму своего кольта 45 калибра в заглохший автомобильный двигатель. Глядя на колонну марширующих бодой, Лу вдруг вскинул в воздух кулак и крикнул по-вьетнамски «Да здравствует Хо Ши Мин!», чем вызвал одобрительные возгласы стоявших вокруг коммунистов. Они так и не поняли, что он попросту над ними насмехался, что будет продолжать делать на протяжении еще многих лет.

Когда французы покинули Индокитай, Норман Льюис попытался осмыслить происходящее:
«Стоило ли это того — краткий насильственный брак с Западом, завершившийся столь беспощадным разрывом? Существовала ли в конечном итоге некая непостижимая для нас историческая необходимость, могущая оправдать все это кровопролитие, годы порабощения, презрения, унижения? Что выиграют в долгосрочной перспективе свободные народы Индокитая, стоящие сегодня на пороге возрождения, от принудительного разрыва со старым устоявшимся образом жизни, на смену которому отныне придет материалистическая философия и все затмевающий идеал повышения уровня жизни?»
Пожилой крестьянин из деревни, расположенной на шоссе № 1, сказал:
«Самым счастливым в моей жизни был тот день, кода я увидел два грузовика с французскими солдатами, навсегда покидавшими Хюэ. Когда они проезжали мимо моего дома, я хорошо разглядел, какие грустные у них были лица».
Во вьетнамской земле осталось лежать 93 000 французских солдат, которые погибли здесь за последние десять лет в тщетной попытке их страны удержаться за колониальное прошлое. У этих солдат не было своего Редьярда Киплинга, чтобы окутать их саваном романтики. Тем не менее 10 лет спустя в Сайгоне появилась легенда, что сотни солдат Мобильной группировки 10 были похоронены на месте своей гибели у шоссе № 19 на Центральном нагорье в вертикальных могилах — где они стояли, несгибаемые в своем смертном окоченении, повернувшись лицом к Франции.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Тирании-близнецы. «Режим террора»

Новое сообщение Буль Баш » 30 дек 2023, 19:28

Северный и Южный Вьетнам всегда отличались друг от друга так же сильно, как север и юг Великобритании, США, Италии и многих других стран, вплоть до различий в нецензурной брани. В годы после Женевской конференции обе новые страны оказались под властью репрессивных авторитарных режимов. Но, в отличие от южного соседа, режим Хо Ши Мина пользовался рядом весомых политических преимуществ.

Несмотря на то что Север был опустошен войной и страдал от ужасающей нищеты, усугубляемой коммунистической экономической политикой, он отличался гораздо большей дисциплиной и сплоченностью. Хо Ши Мин, хотя и прожил во Вьетнаме намного меньше Нго Динь Зьема, был победителем в борьбе за независимость и обладал колоссальным авторитетом внутри страны. Легендарную харизму и обаяние он грамотно использовал для достижения своих целей на международной арене. Кроме того, осуществляя жесткий контроль над информацией, северовьетнамский режим надежно скрывал от посторонних глаз свои неприглядные стороны, включая подавление бунтов, политические чистки и массовые убийства.

На Юге безумства и жестокости режима Зьема происходили у всех на виду: для многих крестьян вьетнамские землевладельцы были ничуть не лучше французских, и немало из них завидовали «лучшей доле» своих северных братьев. Лишь намного позже южане будут вспоминать этот шестилетний период с 1954 по 1960 г. как утерянный рай, когда их соотечественники по крайней мере не убивали друг друга.

Как только 25 июля 1954 г. было объявлено прекращение огня, с Севера начался массовый исход: в страхе перед новым режимом около 1 млн вьетнамцев — торговцев, землевладельцев, антикоммунистов, католиков и всех, кто находился на службе у французов, — бежали из страны по суше, морю и воздуху. Это было время смятения и паники, разлук и прощаний. Вьетминевцы останавливали автобусы, направлявшиеся по дороге № 1 в порт Хайфона, и агитировали, а иногда и заставляли беглецов остаться. С семьей Нгуен Зыонг, скромными торговцами, случилось несчастье: в толпе на аэродроме в предместьях Ханоя мать на мгновение поставила на землю сумку со всем их богатством — драгоценностями и золотыми монетами. Не успели они оглянуться, как сумка исчезла: новую жизнь в Сайгоне им пришлось начинать почти без гроша.

В то самое время, когда временное правительство Северного Вьетнама выпустило памятную кружку в честь победы в Дьенбьенфу, в Ханое разыгрывались человеческие трагедии. Более или менее зажиточные семьи выставляли на улицах перед домами свое имущество, распродавая его по бросовым ценам. В некоторых семьях происходил раскол. Отец Нгуен Тхи Чинь, глава некогда богатой землевладельческой семьи, предупредил свою 16-летнюю дочь и 19-летнего сына Лана, что он принял решение перебраться на юг, — одна из его дочерей состояла в браке с французским доктором и уже покинула Север. Вечером накануне отъезда он выдал сыну и дочери по поясу, в каждом из которых было зашито немного денег, и приготовил сумки с едой и предметами первой необходимости. Но на рассвете Чинь была разбужена братом. «Пойдем со мной», — прошептал он. На улице она увидела его друга с двумя велосипедами. «Мы хотим присоединиться к революции, — сказал Лан. — Отец не разрешил бы мне это сделать, но потом он поймет». Чинь была потрясена. Она умоляла его остаться, плакала, цеплялась за руль велосипеда, но все было напрасно. Лан и его друг укатили прочь.

В слезах она разбудила отца. Он решил, что она должна уехать, как было запланировано, а он останется и попытается найти Лана. Через несколько часов она вместе с толпой толкающихся, плачущих, отчаявшихся людей погрузилась в транспортный самолет. На прощание отец подарил ей золотой браслет. По прибытии в Сайгон всех их отправили в лагерь для беженцев, где она плакала в течение нескольких недель. В конце концов она встретила старого друга их семьи, который сказал ей: «Смирись с этим и продолжай жить». Через два года она вышла замуж за его сына. Чинь ничего не знала о своем брате больше 40 лет.

Чан Хой, служивший стажером во французских ВВС, должен был отправиться в Сайгон вместе со своей эскадрильей. Но его мать решила остаться, чтобы продать дом и имущество их семейной автобусной компании. Хой полетел на борту самолета C-47: «Я проплакал всю дорогу — вьетнамцы очень привязаны к своим родным». Он рыдал бы еще сильнее, если бы знал, что не увидится со своей семьей до 1998 г. Он обосновался на Юге, но всю свою жизнь тосковал из-за того, что не может провести выходные дни и праздники в родном доме, в окружении большой семьи.
Изображение

На автобусах, поездах, автомобилях и пешком потоки людей текли по дорогам в Хайфон, где их ждали суда, предоставленные в основном американцами. Впоследствии власти Северного Вьетнама утверждали, что агенты США развернули активную пропагандистскую кампанию с целью запугать северян и заставить их бежать из страны. Несомненно, пропаганда велась. «Герой» американских консерваторов д-р Том Дули щедро фабриковал истории о коммунистических зверствах, включая беспардонно лживый бестселлер «Избави нас от лукавого». С другой стороны, теперь мы знаем, какая трагическая участь постигла многих из тех, кто решил остаться, поверив ложным заверениям Хо Ши Мина в том, что им нечего опасаться.

Сыну состоятельного землевладельца Нгуен Хай Диню было 18 лет, когда его единственная сестра уехала на Юг. Сам он остался. «Почему? Потому что я был очень глуп… Мы считали французов колониальными угнетателями, пока не пришли к власти коммунисты… после этого мы стали считать французов нашими друзьями». Новый режим маргинализировал и порой открыто подвергал репрессиям выходцев из зажиточных и образованных слоев общества. Динь столкнулся с тем, что его происхождение лишает его права учиться в университете и занимать любые мало-мальски ответственные посты. Один политработник сказал ему: «В прошлом эта страна была феодальной: теперь она принадлежит крестьянам и рабочим. У вас больше нет страны». Его отец был лишен гражданских прав на пять лет как «антисоциальный элемент» и едва зарабатывал себе на жизнь, готовя еду для партработников. Динь ненавидел в новом обществе буквально все, и прежде всего невозможность говорить то, что он думает. Он встречался со студенткой по имени Фыонг, но за пять лет отношений ни разу не осмелился заговорить с ней на политические темы: «Все боялись друг друга. Каждый мог оказаться осведомителем». Динь имел право заниматься только физическим трудом.

В некоторых районах Северного Вьетнама племена продолжали вооруженное сопротивление, используя оружие, которым снабдил их французский спецназ до прекращения огня. Бернард Фолл утверждал, что некоторые французские офицеры не смогли выбраться из удаленных районов и остались воевать в партизанских отрядах, пока в конце концов не были уничтожены северовьетнамской армией. Он рассказывает, что в конце лета 1956 г. один французский спецназовец в отчаянии требовал в радиоэфире: «Сукины дети, помогите нам! Помогите! Парашютируйте хотя бы немного боеприпасов, чтобы мы могли умереть в бою! Чтобы они не перерезали нас, как свиней!» Фолл утверждает, что ничего не было сделано: «Не было никакой операции „U-2“ {имеется в виду американский самолет-разведчик Lockheed U-2}, никакой шумихи: Франция не потребовала вернуть ей ее солдат, а коммунисты были довольны тем, что могли решить проблему без чужого вмешательства».

В сентябре 1957 г. ханойская еженедельная газета «Куандой нянзан» («Народная армия») сообщила, что за два года после прекращения огня в горах к востоку от Красной реки северовьетнамская армия уничтожила 183 и взяла в плен почти 300 «вражеских солдат», а также заставила сдаться 4336 местных партизан. Скорее всего, среди них было не так много французов, однако это сообщение подтверждает, что сопротивление продолжалось еще несколько лет.

Тем временем новое правительство приступило к проведению земельной реформы. Центральная партийная газета «Нянзан» («Народ») призывала коммунистов «бороться с собственничеством и пацифизмом» и «решительно вести крестьянство к полному уничтожению землевладельцев как класса». Представитель Индии в МКК в своем отчете написал, что нет ничего более наивного, чем считать ханойский режим националистическим или социалистическим, поскольку тот носит «неоспоримо коммунистический характер». Северовьетнамские СМИ развернули яростную антиамериканскую пропаганду. Пьер Асселин, отмечая, что все тоталитарные режимы нуждаются во врагах, писал:
«Демонизация США… обеспечила властям „полезного врага“, который помогал им заручиться поддержкой населения… и продолжать свою кровавую Вьетнамскую революцию».
Драконовская земельная реформа, первый этап которой был проведен в период между 1954 и 1956 гг., вызвала энтузиазм у части крестьян, которые получили наделы земли, отнятые у бывших землевладельцев. К тому же война наконец-то завершилась. Но все это не принесло им долгожданного процветания: подавляющее большинство крестьян продолжали хронически голодать. Как заметила Зыонг Ван Май, дочь бывшего колониального чиновника, «государство лишило их стимула к упорному труду, когда крестьянам платили за то, сколько они сделали». Позже, когда была начата коллективизация, «нищета и голод стали нормой».

Взрослым выдавали пайки по 13 кг риса в месяц, 280 г мяса и столько же сахара, а также пол-литра рыбного соуса. Они получали по 3,6 м ткани в год и два комплекта нижнего белья. Но даже в самые тяжелые времена партийные лидеры и их семьи жили гораздо лучше. Конечно, северовьетнамская элита не купалась в таком богатстве, которое вскоре сосредоточили в своих руках их южные коллеги, но она никогда не голодала. В 1955 г. только поставки риса из Бирмы позволили предотвратить такой же массовый голод, который случился здесь десять лет назад. Основными источниками денежных средств для Ханоя были $200 млн, полученных от Китая, и еще $100 млн, полученных от СССР. Но это не было безвозмездной помощью — союзники по соцлагерю просто расплатились за товары, которые Северный Вьетнам, сам отчаянно нуждающийся в них, поставлял на экспорт.

Достоверная статистика о зверствах и расправах, которые чинили новые правители Северного Вьетнама в первые годы революции, так и остается за семью печатями. 29 октября 1956 г. на митинге в Ханое Зяп, в то время исполнявший обязанности вице-премьера, выступил с важным признанием ошибок новой власти:
«Мы рассматривали всех землевладельцев без разбора как врагов, что заставило нас считать, что враги были повсюду… Для подавления наших врагов мы принимали решительные меры… и прибегали к несанкционированным методам [коммунистический эвфемизм для неблагозвучного слова „пытки“], чтобы добиться от них признаний… В результате многие невинные люди были осуждены как реакционеры, арестованы, казнены, брошены в тюрьмы».
По некоторым оценкам, число казненных достигло 15 000. Говорят, что Хо Ши Мин был глубоко огорчен такими перегибами, однако же никогда не использовал свой огромный авторитет, чтобы предотвратить их.

Новый режим не только конфисковывал у землевладельцев земли, но и во многих случаях требовал вернуть арендаторам деньги, «награбленные» за многие годы в виде «чрезмерной» арендной платы. Имущество и тягловых животных изымали самовольно, так что престарелому дяде Зыонг Ван Май пришлось самому впрягаться в плуг, чтобы вспахать оставшийся у него клочок рисового поля. Большой дом другого ее дяди был «перераспределен» между бедняками: вернувшись через 40 лет в Северный Вьетнам, она обнаружила, что там живут 40 человек. Бабушка Доан Фыонг Хая состарилась на глазах, когда ее признали землевладельцем-эксплуататором, подвергли допросу, затем народному суду, и конфисковали все имущество. Она отказалась от предложения сына отвезти ее в Ханой на лечение, тяжело заболела и вскоре умерла.

Весь класс землевладельцев был подвергнут узаконенному унижению и уничтожению, чтобы поднять самоуважение крестьян, а также внушить им презрение к собственности как таковой. Даже будучи убежденной коммунисткой, д-р Нгуен Тхи Нгок Тоан позже признала: «Происходило много вещей, в которых я не видела смысла». Ей самой много лет отказывали в повышении по службе, несмотря на непоколебимую преданность партии: «Мне не хватало правильного семейного происхождения». Предпочтение отдавалось тем, кто имел крестьянские корни; такие же, как Тоан, выходцы из образованных и якобы «привилегированных» семей, стали изгоями. Любое разнообразие мнений, выражение несогласия и свобода информации были запрещены. Северный Вьетнам принял сталинский подход к истине: истинно то, что постановило Политбюро.

Чыонг Ньы Танг, впоследствии разочаровавшийся в линии партии, писал, что многие из казненных
«врагов народа… так называемые землевладельцы… были такими же бедными крестьянами, которым посчастливилось владеть чуть большими по размеру участками земли, чем их соседям… и которых никак нельзя было назвать богачами».
Он также отмечал, что партия никогда не выражала сожаления по поводу развернутой в 1956 г. кампании репрессий против «интеллектуалов». Многие из них были осуждены и брошены в тюрьмы; немногие «счастливчики» были заключены под домашний арест, без связи с внешним миром. В ноябре 1956 г. сразу в нескольких районах Северного Вьетнама вспыхнули восстания, на подавление которых были брошены две армейские дивизии.

Одно из них произошло в провинции Нгеан; как гласит история коммунистического Вьетнама, оно было организовано «тремя католическими священниками-реакционерами» по имени отец Кан, отец Дон и отец Кат. Под предводительском этих подрывных элементов крестьяне взяли в руки оружие, забаррикадировали дороги в деревни, захватили в заложники партработников и выдвинули требования против земельной реформы.

Далее коммунистическая летопись признает: «Мы были вынуждены применить военную силу… Все главари и их ключевые приспешники были арестованы». Помимо сотен погибших в ходе подавления мятежа почти 2000 человек были приговорены к смертной казни, и еще больше получили тюремные сроки.

В 1956–1959 гг. беспорядки охватили провинцию Лайтяу. Ханой обвинил в них китайских националистических агентов. Как бы то ни было, эти восстания создавали «сложные политические ситуации… порождая среди населения страх и беспокойство относительно социалистического пути развития и подрывая доверие к партии и правительству».

Лан, брат Нгуен Тхи Чинь, который мечтал «присоединиться к революции», вступив в ряды Вьетминя, вместо этого был брошен в тюрьму на шесть лет. После освобождения ему отказали в выдаче пайковых карточек, и он был вынужден подрабатывать уличным носильщиком и продавать свою кровь в больницы. Судьба их отца Куи была еще печальнее: после освобождения из тюрьмы он не смог получить ни пайковые карточки, ни даже разрешение на работу. Ему пришлось жить попрошайничеством. Однажды ночью, умирая от голода и холода, он постучался в дверь своего старого друга, писателя Нгок Зяо. Дверь открыла его жена. Увидев на пороге Куи, она умоляла его уйти: ее муж сам был в немилости у режима. Сам Зяо прятался на чердаке: он подумал, что среди ночи к нему нагрянули полицейские. Услышав разговор, он спустился и убедил жену впустить Куи в дом, накормить его и позволить помыться. Они проговорили всю ночь, пока Зяо с сожалением не сказал: «Мне жаль, но ты не можешь остаться здесь». Перед уходом Куи сказал Зяо: «Если ты когда-нибудь встретишь мою дочь, пожалуйста, скажи ей, как сильно я ее люблю». И исчез в темноте. После этого Зяо и его жена оказывали ему единственную помощь, на которую осмеливались: каждое утро на рассвете они оставляли на задворках своего дома мешочек с рисом. Мешочек исчезал на протяжении двух недель, пока однажды не остался нетронутым. Куи навсегда исчез из их жизни и из жизни Вьетнама, умерев неизвестно когда в неизвестно где. Чинь узнала о последних днях жизни своего отца только много лет спустя после окончания войны.

На Западе Северный Вьетнам окрестили «запретной зоной». Тем не менее, благодаря авторитету его лидера, олицетворявшего собой идеал пламенного революционера-победителя и борца с империализмом, мир смирился с его страной. Глядя на созданное им закрытое общество, большинство западных людей лишь пожимали плечами: у коммунистов так принято. Один из северовьетнамских интеллектуалов впоследствии предложил выделить в политической карьере Хо несколько этапов: сначала простой патриот; затем коммунист; наконец, мнимый националист, в действительности — продвигающий интересы Коммунистического Интернационала. По мнению одного из его соотечественников, космополитический опыт и идеологические связи с Китаем и СССР давали Хо огромное преимущество перед его противниками, которые мало что знали о мире за пределами Индокитая. Он с поразительным мастерством балансировал между двумя великими коммунистическими державами, особенно после того, как в конце 1950-х гг. отношение между теми вступили в фазу резкого охлаждения.

Ханойское Политбюро было ошеломлено докладом Никиты Хрущева на XX съезде КПСС в феврале 1956 г., на котором тот выступил с осуждением культа личности Сталина: сам вождь Северного Вьетнама почитался почти как божество. Большинство старших товарищей Хо были сталинистами; в 1953 г. они оплакивали смерть своего героя, по словам одного высокопоставленного партийного функционера, «не в силах сдержать слез, которые текли по нашим щекам». Они были глубоко разочарованы отказом Москвы от военного противостояния с Западом в пользу простого экономического и идеологического соперничества.

Венгерское восстание 1956 г. лишь укрепило руководство Северного Вьетнама в убеждении в том, что любое потворствование несогласным создает экзистенциальные риски для действующего режима.

Канадский дипломат докладывал из Ханоя:
«Говорить о возможности экономического коллапса Северного Вьетнама бессмысленно, поскольку экономики как таковой здесь не существует».
На момент обретения независимости на 13 млн оставшегося в стране населения приходилось всего 30 квалифицированных инженеров и несколько фабрик. Коммунистическое руководство было слишком озабочено решением внутренних проблем, чтобы думать о каких-либо агрессивных действиях против Юга. Почти 80 000 военнослужащих были демобилизованы из армии и отправлены поднимать сельское хозяйство. И Китай, и Советский Союз ясно дали понять, что не хотят видеть со стороны Северного Вьетнама никаких вооруженных провокаций, которые могли бы встревожить американцев.

Мы располагаем скудными сведениями о том, как велась партийная борьба за власть в Ханое в 1954–1957 гг. Можно лишь с высокой долей уверенности утверждать, что Хо Ши Мин и Зяп не хотели новой войны: они верили, что единый коммунистический Вьетнам сам упадет им в руки после обещанных международным сообществом выборов. Все свидетельствовало о том, что — по крайней мере, на том этапе — они были искренне настроены достичь этой цели мирным путем. Но далеко не все ветераны Вьетминя были с ними согласны. Наблюдая за политикой правительства Зьема в Сайгоне, они видели все меньше надежд на обещанное воссоединение Вьетнама, кроме как путем вооруженной борьбы.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

«Единственный парень, которого мы там нашли»

Новое сообщение Буль Баш » 06 янв 2024, 19:26

Навстречу массовому потоку беженцев из Северного Вьетнама в 1954–1955 гг. в обратном направлении тек лишь тонкий ручеек. Коммунистические партизанские отряды после эмоциональных проводов в своих деревенских общинах отправлялись маршем на Север. В общей сложности за этот период Северный Вьетнам принял всего 173 900 бойцов Вьетминя и 86 000 членов их семей.

Один ветеран революционного движения нанес прощальный визит в дельту Меконга, прежде чем неохотно подчиниться приказу о «перегруппировке» на Север. «Что ж, увидимся через два года!» — уверенно сказал он остающимся товарищам и поднял вверх два пальца — жест, ставший популярным среди вьетминевцев, который символизировал, что до исполнения их мечты осталось совсем немного времени.

Жена секретаря ЦУЮВ Ле Зуана была беременна вторым ребенком, когда муж отправил ее на Север на польском корабле вместе с семьей своего близкого товарища Ле Дык Тхо. Сам он остался. До конца своих дней Ле Зуан утверждал, что Хо Ши Мин совершил две исторические ошибки: в 1945 г. позволил вернуться французам и в 1954 г. согласился на раздел страны. Он и другие сторонники жесткой линии были убеждены, что за единый коммунистический Вьетнам им придется сражаться с оружием в руках. Перед отъездом он сказал Нга: «Передай Хо, что пройдет 20 лет, прежде чем мы увидимся снова».

В нарушение Женевских соглашений Ханой, чтобы подстраховаться на случай возобновления военных действий, приказал 10 000 вьетминевцам тайно остаться на Юге. Между тем большинство из тех, кому пришлось «перегруппироваться» на север от новой демилитаризованной зоны (ДМЗ), были возмущены решением Ханоя согласиться на раздел страны. На Севере им пришлось столкнуться с гораздо бо́льшими трудностями и лишениями, чем на относительно сытом Юге; многие тяжело переживали расставание с семьями, что усугубляло их недовольство. Жена Ле Зуана с двумя маленькими детьми жила в крошечной комнатушке над автомастерской на окраине Ханоя, зарабатывала на жизнь статьями для партийной газеты «Вьетнамские женщины» и ничего не знала о судьбе своего мужа. Некоторые южане, особенно занимавшие высокие партийные посты, открыто демонстрировали неповиновение северному политбюро, и почти каждый мечтал вернуться домой. Те, у кого была такая возможность, отправляли своих детей учиться в СССР и Китай.

Новое государство Южный Вьетнам и его правительство оказались в более выигрышном положении, чем северяне: дельта Меконга традиционно была ведущим рисопроизводящим регионом в Юго-Восточной Азии; к тому же его сельская местность меньше пострадала от военных действий. Местное население, хотя и поддерживало национально-освободительную борьбу, которую вел Вьетминь, не было увлечено коммунистическими идеями. Наконец, американцы поставили перед собой цель превратить Южный Вьетнам в витрину «свободного мира».

Позже один офицер южновьетнамской армии размышлял по поводу тех дней: «Мы воспринимали происходящее как должное. Мы не были богаты, но наша жизнь оставалась довольно благополучной, и мы располагали некоторой свободой. Южные вьетнамцы всегда отличались мягкостью, потому что они живут на плодородной земле. Северяне же были более жесткими, потому что живут на скудных и суровых землях».

Бывший северянин, сумевший сделать карьеру на государственной службе в Сайгоне, писал: «Для многих из нас 1956–1960 гг. оказались лучшими в нашей жизни — мы были полны ожиданий и радужных надежд».

Фунг Тхи Ли, родившаяся в 1949 г. в крестьянской семье, вспоминает свое деревенское детство как «рай, где мы жили посреди многоцветья тропических птиц, неповоротливых буйволов, домашних животных — собак, кур и свиней, среди полноводных рек, в которых мы любили купаться, и просторных полей, где могли бегать и смеяться днями напролет».

В отличие от Хо Ши Мина, который проложил себе путь к власти в Северном Вьетнаме огнем и мечом, Нго Динь Зьем стал премьер-министром Южного Вьетнама по прихоти марионеточного «главы государства», бездельника и плейбоя Бао Дая. Как политическая фигура Зьем не вызывал восторга ни у французов, ни у американцев. Он обладал некоторыми качествами, присущими великим лидерам: смелостью, честностью, целеустремленностью и страстной преданностью своей стране. К сожалению, он также был ревностным католиком, слепо преданным своей алчной и беспринципной семье, пропитанным мессианской убежденностью в собственной избранности и ностальгией по иллюзорному прошлому, а также абсолютно безразличным к нуждам и чаяниям народа.

Правление Зьема в глазах большинства вьетнамцев мало чем отличалось от французского колониализма. Постоянно окружавшие его крупные, высокорослые американцы лишь подчеркивали физическую и политическую малозначительность Зьема. Он родился в 1901 г. и какое-то время мечтал стать священнослужителем, как его старший брат Нго Динь Тхук, — впоследствии Зьем убедил Ватикан сделать того архиепископом Хюэ. Но в итоге Зьем выбрал государственную службу и к 25 годам дослужился до должности губернатора провинции.

В 1933 г. французы заставили Бао Дая назначить молодого амбициозного политика министром внутренних дел, однако тот продержался на этом посту всего три месяца: Зьем требовал реальных полномочий и свободы действий, в результате чего перессорился с колониальными властями. Именно тогда он сказал слова, которые впоследствии оказались пророческими: «Коммунисты победят нас не благодаря своей силе, а по причине нашей слабости».

Во время Второй мировой войны он попал в плен к вьетминевцам, которые убили одного из его братьев и племянника. Хо Ши Мин встретился с Зьемом и предложил ему сотрудничество, но получил резкий отказ. «Вы — преступник, который сжег и разрушил нашу страну, — якобы заявил тот. — Мой брат и его сын — всего лишь две жертвы из сотен тех, кого вы убили». Позже коммунисты сетовали на добросердечие Хо, который приказал отпустить Зьема на свободу.

В 1950 г., после неудачного покушения на него агентов Вьетминя, Зьем покинул Вьетнам. Первые два года изгнания он провел в семинарии католического общества «Мэрикнолл» в Лейквуде, штат Нью-Джерси, где жил в семинарском общежитии и смиренно выполнял черную работу по хозяйству. Однако там же он свел знакомство с такими влиятельными собратьями по католической вере, как кардинал Спеллман, судья Верховного суда Уильям Дуглас, и сенаторы Майк Мэнсфилд и Джон Кеннеди, которых Зьем впечатлил своей пылкой ненавистью к колониализму и коммунизму. В 1953 г. он перебрался в бенедиктинский монастырь в Бельгии, где наладил важные связи с французами, а также каким-то образом завоевал доверие Бао Дая, находившегося тогда в изгнании под Каннами. Его хваткий младший брат Ню — будущий политический советник президента, получивший зловещее прозвище Серый Кардинал, — сыграл важную роль в продвижении Зьема к власти.

Назначение Зьема премьер-министром, после которого он 26 июня 1954 г. без громких фанфар вернулся в Сайгон, никак не отразилось ни на его аскетизме, ни на его гипертрофированном самомнении. Убежденный в том, что безупречная религиозность наделяет его моральным превосходством над остальными, он рассматривал власть как принадлежащую ему едва ли не по праву помазанника Божьего, что, как и короля Англии Карла I за три века до этого, привело Зьема к печальному исходу.

Зьем считал безопасность Южного Вьетнама исключительно военной проблемой, и в 1955 г. ввел всеобщую воинскую повинность. Он не пытался приобрести новых друзей или помириться со старыми врагами. Он единолично принимал решения и требовал их беспрекословного выполнения, сам работая по 16 часов в сутки. Одержимый желанием докопаться до всех деталей, он мог беседовать с иностранными послами и журналистами по четыре часа кряду без перерывов на отдых; иногда он лично подписывал выездные визы. В отличие от Хо Ши Мина, который был остроумным собеседником, Зьем был напрочь лишен чувства юмора, особенно когда дело касалось его самого. Проблема финансов — национального дохода его новой страны — счастливо разрешилась сама собой: 12 августа 1954 г. Совет национальной безопасности США заключил, что в свете «теории домино» в этом регионе Юго-Восточной Азии было чрезвычайно важным восстановить престиж Запада, серьезно пострадавший из-за поражения Франции. Неделю спустя Эйзенхауэр подписал директиву NSC5429/2, которая превратила США в главного спонсора Южного Вьетнама.

Пожалуй, самым серьезным недостатком сайгонского режима было то, что практически никто из его ключевых фигур, ни даже людей рангом пониже не участвовал в борьбе за независимость, более того, многие из них раньше служили французам. Вопреки данному обещанию предоставить амнистию активистам Вьетминя, Зьем принялся сажать их в тюрьмы и специально созданные концлагеря. Французский премьер-министр Эдгар Фор утверждал, что этот низкорослый фанатик «не только не способен управлять государством, но и явно безумен», и руководство США все чаще склонялось к этой мысли.

Но на кого еще они могли сделать ставку? В 1961 г. вице-президент Линдон Джонсон высказался со всей прямотой: «Черт побери, это был единственный годный парень, которого мы там нашли!» В 1954 г., несмотря на серьезные сомнения, в крошечном кругу образованной элиты Сайгона американцы попросту не смогли найти более подходящего кандидата на пост премьер-министра новой страны.

Среди первых американцев, которые начали вести игру на вьетнамской сцене, был знаменитый полковник ВВС Эдвард Лансдейл, 48-летний глава сайгонской Военной миссии. В обязанности миссии, помимо прочего, входило проведение секретных операций на территории Северного Вьетнама, но эта деятельность была не особо успешной: диверсионные вылазки стоили свободы или жизни практически всем местным жителям, которые имели глупость завербоваться к американцам. Лансдейл стал первым в череде «актеров», которых вашингтонские «импресарио» в течение последующих двух десятилетий выводили на вьетнамскую сцену в своих попытках найти подходящего исполнителя на роль «Лоуренса Индокитайского». Бывший руководитель рекламного агентства, обладавший замечательным даром втираться в доверие, Лансдейл установил тесные отношения с Зьемом, который, казалось, был готов прислушиваться к Вашингтону. Прежде чем прибыть в Сайгон, полковник блестяще проявил себя на Филиппинах, где помог президенту Рамону Магсайсаю подавить коммунистическое партизанское движение «хуков». И теперь Даллес поручил ему повторить этот успех во Вьетнаме.

Соотечественники в Сайгоне относились к Лансдейлу по-разному. Некоторые считали его «неуправляемой ракетой», хотя один из его коллег позже сказал: «Я уважал его за то, что он умел внимательно слушать всех — и американцев, и вьетнамцев, а также за его проницательность и прагматичность. Он четко понимал, что было возможно, а что нет». Лансдейл не переставал твердить Зьему, что тот должен завоевать умы и сердца своего народа.

Интриги, которые плел полковник за кулисами, были довольно противоречивы. Предположительно именно он стоял за срывом попытки военного переворота в октябре 1954 г. Он подкупил предводителей религиозных сект Каодай и Хоахао с их внушительными армиями, выплатив им несколько миллионов долларов из кармана ЦРУ в обмен на обещание поддерживать Зьема. Он также попытался заключить сделку с Бай Вьеном, боссом могущественной мафиозной группировки Бинь Сюйен, которая контролировала империю борделей и опиумных притонов в Шолоне {это историческое название сайгонского пригорода, сейчас преимущественно используют название Тёлон} — густонаселенном китайском квартале Сайгона. В центре этой империи, за высокими стенами, находилось казино «Великий мир» — Дай Тхе Зёй — 50 деревянных строений с жестяными крышами, вмещавшими 200 игорных столов. Вьена охраняли «зеленые береты» — частная армия численностью в 40 000 человек, а также французы.

В те дни бывшие колониальные правители отчаянно боролись за влияние с американцами, «новыми парнями на районе», что порой приводило к трагикомическим стычкам. Лансдейлу нравилось рассказывать историю о том, как однажды в вестибюль дома, где жили служащие американского посольства, кто-то стал подкидывать гранаты. Сотрудники ЦРУ пришли к выводу, что это была попытка запугивания со стороны галлов. Вечером Лу Конейн, главный в американской военной миссии эксперт по разборкам, отправился в «Адмирал», самое популярное французское заведение в Сайгоне, вытащил из кармана гранату, выдернул чеку и, размахивая ею перед помертвевшими от страха посетителями, произнес поучительную речь на их родном языке: «Я знаю, все вы очень огорчены тем, что американцы в Сайгоне, и особенно наши секретари посольства, не чувствуют себя в безопасности. Я обещаю вам: если произойдет какое-либо недостойное и прискорбное событие, и у вас, и у нас будет повод для слез». После этого он вставил чеку обратно в гранату и удалился. Больше никто не пытался запугивать сотрудников посольства.

Когда все попытки Лансдейла подкупить Бай Вьена провалились, американцы стали опасаться, что при поддержке французов главный мафиози вполне может взять верх над премьер-министром. Британские наблюдатели были столь же пессимистичны; в своем докладе в Лондон британский дипломат писал: «Г-н Зьем обладает многими качествами национального революционного лидера, посвятившего себя спасению своей страны, — а именно смелостью, порядочностью, целеустремленностью, убежденностью и непримиримой враждебностью к коммунизму». К сожалению, продолжал дипломат, ему также присуща «неспособность к компромиссам» и «ограниченная способность к административному управлению».

После того как генерал Джозеф Коллинз по прозвищу Джо-Молния, в 1944–1945 гг. командовавший корпусом армии США в Европе, посетил Вьетнам в качестве личного посланника президента Эйзенхауэра, по возвращении в Вашингтон он заявил, что США поддерживают неудачника. Позже Коллинз сказал: «В целом мне понравился Зьем, но я пришел к выводу, что ему не хватает силы характера, чтобы совладать со всем этим диким скопищем персонажей, которые его окружают». 27 апреля 1955 г. в 18:10 вечера Даллес отправил из Вашингтона в Сайгон телеграмму, в которой санкционировал смещение премьер-министра, словно речь шла об увольнении не оправдавшей ожиданий горничной.

Однако Зьем переиграл всех. Тем же вечером — вероятно, по простому совпадению, хотя не исключено, что Лансдейл приложил к этому руку, — в Сайгоне вспыхнули уличные бои между южновьетнамской армией и отрядами Бинь Сюйен. Спустя шесть часов после того, как Даллес потребовал отстранить Зьема от власти, он поспешно отменил свою телеграмму — вопрос так и остался в подвешенном состоянии, пока длилась гражданская мини-война, унесшая жизни 500 вьетнамцев. В конце мая правительственные силы одержали победу: Бай Вьен был вынужден бежать из страны и до конца своих дней жил на попечении у приютивших его французов. Американцы решили, что Зьем — не такой уж провальный вариант, как они считали раньше, и заключили его в свои удушающе теплые объятия.

Сенатор Губерт Хамфри, ключевая фигура во влиятельной лоббистской группе «Американские друзья Вьетнама», назвал южновьетнамского премьер-министра «воплощением честности, порядочности и достоинства». Генри Люс написал в журнале Life: «Каждый сын и каждая дочь Американской революции, каждый ее сторонник, где бы он ни жил, должен праздновать поражение Бинь Сюйен и кричать „Ура Нго Динь Зьему!“»

В октябре 1955 г. Зьем, не желая проводить общенациональные выборы, в которых почти наверняка победили бы коммунисты, инсценировал референдум и по его результатам сместил Бао Дая, провозгласив себя президентом новой республики Южный Вьетнам. Лансдейл утверждал, что внес непосредственный вклад в успех Зьема на выборах: именно он предложил отпечатать избирательные бюллетени за Зьема красным цветом, который у вьетнамцев считается символом удачи, а бюллетени за Бао Дая — зеленым, цветом несчастья. По официальным данным, на референдуме за Зьема проголосовали 98,2 % избирателей, что было абсурдной цифрой, на которую не решались даже политические лидеры СССР.

В Вашингтоне Даллес заявил: «Сегодня Южный Вьетнам — свободная нация. Это больше не марионетка в чужих руках». Однако существование этой «свободной нации» всецело зависело от щедрости американских спонсоров. Если в Северном Вьетнаме не было жизнеспособной экономики, то у южного соседа дела обстояли ненамного лучше: вместо экономики там был огромный торговый дефицит и финансируемый американцами поток импорта. Среди южных вьетнамцев снова стала популярной циничная поговорка времен французского колониализма: «Хочешь есть рис — стань католиком».

Одним из тех, кто прислушался к этому совету, был Нгуен Ван Тхиеу, будущий президент Республики Вьетнам, который в 1958 г. перешел из буддизма в католическую веру. Размеры американской помощи увеличились с $1 млн в 1954 г. до $322 млн год спустя и с тех пор только продолжали расти — в пересчете на душу населения Вашингтон влил в Южный Вьетнам больше денег, чем в любую другую страну в мире, за исключением разве что Южной Кореи и Лаоса. Пол Каттенберг из Госдепартамента предложил альтернативу — дать Северному Вьетнаму взятку в размере $500 млн якобы «на восстановление нанесенного войной ущерба», на деле же — чтобы тот пообещал не трогать южан. По словам Каттенберга, это было гораздо более дешевым решением проблемы, чем из года в год финансировать режим Зьема.

Но в Вашингтоне не заинтересовались этой идеей. США продолжали вливать в сайгонскую казну миллионы долларов, тем самым лишь способствуя коррупции и разбазариванию средств: чиновники и генералы могли тратить эти деньги по своему усмотрению, не отчитываясь перед зарубежными спонсорами. Получение правительственной лицензии на импорт открывало путь к богатству. Часть городского среднего класса сколотила приличные состояния на волне притока наличности и товаров, причем многие из нуворишей были выходцами с Севера, сумевшими преуспеть на Юге. С приходом капитализма необходимость зарабатывать на жизнь честным трудом, казалось, осталась только уделом крестьян: в Сайгоне началась эпоха процветания.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Короткая эпоха процветания

Новое сообщение Буль Баш » 13 янв 2024, 19:37

В конце 1950-х гг. южная столица по-прежнему несла на себе отпечаток колониальной элегантности с оттенком восточного декаданса, что так восхищало западных людей. Вновь прибывшие приходили в экстаз от вида вьетнамских девушек в традиционных платьях-рубахах аозай или, еще лучше, без них. Образованные иностранцы вспоминали строки из романа Грэма Грина:
«Любить аннамитку — это все равно что любить птицу: они чирикают и поют у вас на подушке».
[Грин, «Тихий американец».]

Большинство западных мужчин предпочитали сексуальные связи с профессионалками; вьетнамский же средний класс продолжал придерживаться строгих традиций невинности. Браки по договоренности по-прежнему были нормой, и лишь немногие решались до свадьбы на что-то большее, чем просто подержаться за руки. Нгуен Као Ки, который позже стал премьер-министром Южного Вьетнама и прославился впечатляющей вереницей жен и любовниц, утверждал, что, когда 21-летним курсантом летной школы отправился на учебу во Францию, он, как и почти всего его ровесники, был девственником.

Респектабельные вьетнамцы называли девушек, которые пытались подражать «круглоглазым», т. е. западным женщинам, «меми» — прозвище лишь немногим менее презрительное, чем клеймо проститутки. В семьях царила строгая дисциплина в отношении детей обоих полов. Отец Чыонг Ньы Танга сам выбрал карьеру для своих шестерых сыновей: врач, фармацевт, банкир, остальные трое — инженеры. Танг изучал фармакологию, пока не решил, что его призвание — революция:
«Каждое воскресенье мы собирались в доме нашего деда, где он учил нас заповедям конфуцианской этики. Он говорил нам о необходимости вести добродетельную жизнь, о прямоте души и поступков, о почитании отца. Он учил нас фундаментальным этическим принципам: нян, нгиа ле, чи, тин — человеколюбию, долгу, почтительности, благородству и преданности… Он говорил, что у нас, мужчин, есть две незыблемые обязанности: защищать честь своей семьи и быть преданным своей стране. Мы вместе пели нравоучительные песни, которые все знали наизусть: „Конг тя ньы нуй Тэйшон“ — „Самопожертвование твоего отца, взрастившего тебя, выше горы Тэйшон. Любовь и забота твоей матери — вечнотекущие реки“».
В 1956 г. жизнь беженки из Ханоя Нгуен Тхи Чинь приняла неожиданный поворот, когда эту красивую молодую женщину случайно увидел американский режиссер Джозеф Манкевич, приехавший в Сайгон снимать фильм «Тихий американец». Он предложил ей попробоваться на роль вьетнамской девушки Фыонг, которая сначала была подругой британского журналиста Фаулера, а затем — сотрудника ЦРУ Олдена Пайла. Чинь была в восторге, но ее муж, офицер южновьетнамской армии, в тот момент находился на учебе в США, а в его отсутствие, как того требовали нормы приличия, она должна была получить согласие своей свекрови. Та пришла в ужас от мысли, что в их семье появится актриса. Карьера Чинь в кино началась только в следующем году, когда она снялась во вьетнамском фильме в роли буддийской монахини, которая была одобрена семьей ее мужа.

После этого Чинь снялась в главных ролях в 22 фильмах, таких как «Янки во Вьетнаме», «Операция ЦРУ» и т. д. Эти фильмы сделали ее знаменитой по всей Юго-Восточной Азии, а в своей стране она стала настоящей звездой. Но, несмотря на громкую славу, она продолжала тосковать по своей семье, ничего не зная о судьбе тех, кто остался на Севере: «Война — мой враг. Не будь войны, какая бы чудесная жизнь у меня была!»

Что же касается фильма Манкевича, то полковник Лансдейл, которого некоторые ошибочно считают прототипом Пайла, присутствовал на гала-показе в Вашингтоне и расхвалил фильм до небес. Сам автор отрекся от экранизации: Оди Мерфи сыграл «тихого американца» как хорошего, порядочного парня, концовка была изменена, и Грин выразил сожаление по поводу пропагандистской «санации» его циничного романа.

Несмотря на то что значительная часть американских денег разворовывалась и растранжиривалась, эти огромные денежные вливания вкупе с передышкой от войны принесли в дельту Меконга в конце 1950-х гг. счастливые времена. Один из крестьян впоследствии рассказывал: «Я вспоминаю то время как сказку. Я был беззаботен и наслаждался своей молодостью». Членство в коммунистической партии резко пошло на убыль. Поля дарили щедрые урожаи риса, сады — изобилие фруктов; во дворах бродили толстые свиньи, а в деревенских прудах кишела рыба. На смену соломенным хижинам начали приходить деревянные дома. Наиболее зажиточные крестьяне покупали мебель, велосипеды и радио; их дети ходили в школы. Сампаны с лодочными моторами и автоматические водяные насосы стали первыми шагами на пути к модернизации сельского хозяйства.

Тем не менее самые обездоленные остались в стороне от всеобщего процветания. Политический режим Южного Вьетнама был ничуть не более справедлив и гуманен, чем коммунистический режим на Севере, хотя и проливал меньше крови поначалу. Землевладельцы вернулись в деревни, из которых были выгнаны вьетминевцами, и предъявили свои права на земли, а некоторые даже потребовали вернуть им «задолженность» по арендной плате. Зьем постепенно усиливал свою авторитарную хватку: Чан Ким Туйен, глава его разведывательной службы SEPES, маленький человек ростом меньше полутора метров и весом меньше 50 кг, был известен как один из самых безжалостных убийц в Азии. Зьем отвергал любые обвинения в том, что он нарушил условие о проведении общенациональных выборов в двухлетний срок. Впрочем, в какой-то мере он был прав: официально его правительство не было участником Женевских соглашений, а о свободных и честных выборах на Севере не могло быть и речи.

Американцы и некоторые европейцы рассматривали Южный Вьетнам в контексте других клиентских государств США, где американцы обеспечивали выживание и даже процветание куда более неприятным режимам, чем режим Зьема. Жестокость и коррумпированность южнокорейского диктатора Ли Сын Мана не мешали ему удерживаться у власти уже много лет. На Филиппинах президент Рамон Магсайсай не чурался самых безжалостных методов, чтобы очистить страну от партизанского движения хуков. В Греции правящий режим с шокирующей жестокостью подавил коммунистическую угрозу. Мало кто из диктаторов Латинской Америки правил своими странами, пытаясь создать хотя бы видимость честности, справедливости и человечности, однако все они продолжали пользоваться поддержкой Вашингтона.

Таким образом, в конце 1950-х гг., несмотря на очевидную некомпетентность, коррумпированность и репрессивную политику режима Зьема, американцы не видели причин для его краха, по крайней мере до тех пор, пока оплачивали его счета. В феврале 1957 г. южновьетнамские коммунисты совершили очередную неудачную попытку покушения на Зьема. Полковник Лансдейл расхваливал президента перед своими боссами, и некоторые были действительно впечатлены его успехами: приезжавшие в Сайгон западные корреспонденты своими глазами видели прогресс и процветание, о котором трубили американцы. Когда в мае 1957 г. Зьем посетил США, его лично встречал президент Эйзенхауэр и четверть миллиона ньюйоркцев вышли поприветствовать его торжественный проезд по улицам города. Газета The New York Times в эйфорической передовице назвала его «азиатским освободителем, олицетворением твердости воли»; The Boston Globe окрестила его «вьетнамцем, сделанным из стали». Журнал Life опубликовал статью под заголовком «В Америку прибыл творец чудес из Вьетнама: Зьем — жесткий лидер, который пробудил свою страну и искоренил красную угрозу». Вряд ли можно было втиснуть в одну короткую фразу больше фантазий.

По возвращении в Сайгон Зьем уступил уговорам американских советников чаще показываться перед своим народом, тем более что каждое его появление те умело оркестрировали восторженными толпами. Зьем считал это искренним проявлением народной любви и только укреплялся в одержимой вере в собственную избранность. Стремясь при каждом удобном случае подчеркнуть свою независимость, в одном из интервью журналистке Маргерит Хиггинс Зьем заявил, что, если бы США контролировали правительство Сайгона, «как марионетку на веревочках… чем бы они тогда отличались от французов?» По словам Эва Бумгарднера из информационного агентства USIA, Зьем считал американцев «большими детьми — с добрыми намерениями, обладающими деньгами и военной мощью, продвинутыми в техническом плане, но не очень-то искушенными в ведении дел с ним и его расой».

Зьем действительно был сам себе хозяином, чего нельзя сказать о последующих южновьетнамских лидерах. К сожалению, он не прислушался к советам, которые могли бы обеспечить ему политическое выживание и даже успех: обуздать свою зарвавшуюся семью; перестать покровительствовать католикам; выбирать подчиненных исходя из их компетентности, а не лояльности; положить конец коррупции; прекратить преследование оппозиционеров; провести радикальную земельную реформу.

Традиционно жители Сайгона с гордостью считали себя «настоящими вьетнамцами» — «нгыой вьет» — и свысока смотрели на северян, которых они называли «бак ки» {в период французской колонизации страна в административном отношении делилась на три части: Бак ки — северную, Чунг ки — центральную и Нам ки — южную}. Теперь же они с негодованием смотрели на засилье северян-католиков при дворе у Зьема и в его правящей политической партии Кан Лао {имеется в виду Персоналистская трудовая революционная партия (Cần lao Nhân vị Cách Mạng Ðảng), образованная в начале 1950-х гг. президентом Республики Вьетнам Нго Динь Зьемом и его братом Нго Динь Ню}.

Зыонг Ван Май, которая сама была уроженкой Ханоя, писала: «Режим Зьема все больше напоминал правительство саквояжников» {изначально «саквояжниками» называли выходцев из северных штатов США, приезжавших в южные штаты после победы Севера в Гражданской войне с целью легкой наживы в условиях политической нестабильности}.

Самое пагубное влияние на репутацию президента оказывал его брат Нго Динь Ню, хитрый и безжалостный глава службы безопасности, чья жена, мадам Ню по прозвищу Леди Дракон, могла бы стать голливудской звездой в роли Злой ведьмы Востока. Ханойское руководство также не чуралось пользоваться услугами палачей и истязателей, но предусмотрительно заботилось о том, чтобы об этом мало кто знал за пределами тюремных стен. В противоположность этому, Ню прославился своими зверствами на весь мир, что наносило непоправимый ущерб имиджу сайгонского правительства.

Генералы Зьема любили носить массивные, обильно украшенные латунью фуражки вместе с солнцезащитными очками — сочетание, казалось, ставшее отличительным признаком прислужников тиранов по всему миру. Некоторые представители политической элиты обожали смокинги, облачаясь в них по любым торжественным случаям. Каждый южновьетнамский крестьянин, глядя на фотографии своих новых правителей в «западных одеждах», видел пропасть между «ними» и «нами». Репортер информационного агентства UPI, вьетнамец по происхождению, наблюдая за приездом Зьема в Национальное собрание в Сайгоне, заметил своему коллеге: «Возможно, в Ханое правят полные ублюдки, но им хватает ума не разъезжать перед своим народом на мерседесах». Это был разительный контраст с Хо Ши Мином, который отказался жить во дворце бывшего генерал-губернатора Ханоя, вместо этого поселившись в скромном домике садовника на его задворках. Как заметил один американский репортер, «люди, которые, как мы рассчитывали, займутся национальным строительством, не имели никакой связи со своим народом».

В 1960 г. 75 % всех сельскохозяйственных угодий на Юге по-прежнему принадлежали 15 % населения; подавляющее большинство землевладельцев, боясь за свою безопасность, жили вне своих землевладений. Коммунисты призывали крестьян не платить арендную плату, поскольку неповиновение превращало их в сторонников революции: после того как землевладельцы и правительство восстанавливали контроль над деревней, они взыскивали с крестьян все долги. Широкое недовольство вызвало возвращение старой колониальной системы принудительного труда, в соответствии с которой каждый крестьянин был обязан пять дней в году бесплатно отработать на государство.

Когда представитель ЦРУ в Сайгоне Уильям Колби попытался убедить Зьема провести радикальное перераспределение сельхозугодий, тот ответил: «Вы не понимаете. Я не могу уничтожить свой средний класс».

Назначаемые правительством деревенские администраторы превращались в местечковых тиранов, обладавших почти абсолютной властью и правом судить тех, кто стоял ниже них, — вплоть до вынесения смертных приговоров. Взятки брали поголовно: медсестры в местных медпунктах; полицейские, занимавшиеся регистрацией населения для взимания налогов; члены сельсоветов, отвечавшие за разрешение споров. Чтобы умаслить своих угнетателей, запуганные крестьяне были вынуждены приглашать их на свадьбы и поминки, а также предлагать им лучшие куски мяса собак и кошек, которых они готовили для еды.

Конечно, не все государственные чиновники были мерзавцами, но подавляющее большинство оказались некомпетентны, коррумпированы, жестоки — или совмещали в себе все три качества сразу.

Таким образом, в 1960–1961 гг. политические убийства стали обычным делом; многие крестьяне относились к ним одобрительно, поскольку террористы выбирали в качестве жертв, как правило, самых непопулярных чиновников.

Одним из нововведений Зьема были так называемые агровили — поселения за периметром из колючей проволоки, в которые принудительно переселяли крестьян. Это делалось с «благой» целью изолировать местное население от коммунистов, но на деле только лишь усугубляло враждебность со стороны крестьян.

Насколько кровавым правителем был Зьем? Коммунисты утверждали, что в период с 1954 по 1959 г. он уничтожил 68 000 настоящих и мнимых врагов своего режима и бросил в тюрьмы и концлагеря 466 000 человек. Эти цифры кажутся чересчур фантастическими, впрочем, как и число жертв аграрной реформы на Севере, в которых южане и американцы обвиняли Ханой. Что можно сказать с уверенностью, так это то, что сайгонское правительство безоглядно продвигало интересы католиков и яростно преследовало бывших вьетминевцев. В то время как северное Политбюро создало высокоэффективное полицейское государство, надежно скрывая происходящее за кулисами от внешнего мира, Зьем и его семья выстроили шаткую систему, все недостатки и зверства которой были налицо. Эта система внушала некоторый страх — но ни капли уважения.

Между тем крах режима Зьема не был предопределен. Управляй он страной в чуть более просвещенной манере, коммунистического возрождения можно было бы избежать. Фредрик Логеваль утверждал, что, учитывая равнодушное отношение Китая и СССР к нарушению условий Женевских соглашений, «вполне возможно представить себе „Южнокорейский“ сценарий, при котором Южный Вьетнам во главе с Зьемом выживает наравне с Севером… В конце концов, Зьем был единственной значимой некоммунистической фигурой на политической сцене Вьетнама в период с 1945 по 1975 г.» Но Зьем продолжал совершать одно безумство за другим: с 1957 г. в течение трех следующих лет сайгонское правительство построило около 418 000 кв. м элитной жилой недвижимости, 47 000 кв. м танцевальных залов и всего 119 000 кв. м школьных зданий и 6300 кв. м больниц.

Именно внутренние эксцессы и вопиющие недостатки режима, а не отказ от проведения общенациональных выборов, обеспечили коммунистам необходимое топливо, чтобы снова разжечь пламя войны на Юге. И внутри страны, и на международной арене Хо Ши Мин — победитель в борьбе за независимость — был наделен неоспоримой легитимностью как вождь и выразитель чаяний вьетнамского народа. В школе учитель-коммунист сказал 10-летнему Чыонгу Мили и его одноклассникам: «Знаете, почему Нго Динь Зьем приехал во Вьетнам? Его прислали сюда американцы. Теперь он и его семья захватили всю власть, а бедные люди вынуждены трудиться в поте лица, чтобы прокормить их. Как вы думаете, кто должен править Вьетнамом — Зьем или Хо Ши Мин?» Пять лет спустя Чыонг Мили стал связным Вьетконга, как стало называться возрождающееся коммунистическое партизанское движение на Юге.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Новый призыв к оружию

Новое сообщение Буль Баш » 20 янв 2024, 20:25

Последние французские солдаты покинули Сайгон 28 апреля 1956 г. Ханой был встревожен и недоволен тем, что главный западный гарант Женевских соглашений умыл руки и отказался от всякой ответственности за дальнейшую судьбу Индокитая, и прежде всего за проведение обещанных выборов. Тем не менее последовавшее за этим возрождение партизанской войны на Юге изначально было не результатом целенаправленных усилий со стороны Ханоя, но следствием стихийного роста недовольства среди местного населения политикой режима Зьема. Как сказал один южновьетнамский крестьянин американскому историку Джеймсу Труллингеру, он и его односельчане считали временное бездействие коммунистов хитрым маневром — Ханой решил подождать несколько лет, пока южане вдоволь не нахлебаются от Зьема и не созреют для революции. Южные партизаны начали наносить удары по правительственным войскам и объектам без какого-либо приказа свыше.

Первый призыв к оружию прозвучал в декабре 1956 г. в страстном послании, направленном в Ханой Ле Зуаном, который оставался секретарем ЦУЮВ в дельте Меконга. В своем письме тот описывал репрессии против своих товарищей, уничтожение партийных ячеек, ужесточение военных мер, особенно на Центральном нагорье. В ответ Политбюро неохотно разрешило южновьетнамским коммунистам использовать оружие в целях самообороны, а также санкционировало убийство некоторых «реакционных предателей» и террористические атаки на «институты Зьема». На Юг был направлен небольшой контингент опытных диверсантов-подрывников и офицеров разведки — тех, кого на Западе называют коммандос.

Южновьетнамские коммунисты утверждали, что только в течение 1957 г. ими были убиты, похищены или подкуплены 452 правительственных назначенца, в основном деревенских старост. Возобновились теракты: 17 июля взрыв в баре в городке Чаудок унес жизни 17 человек; 10 октября в сайгонском кафе 13 человек получили ранения; в том же месяце в результате трех взрывов в столице были ранены 13 американских военнослужащих.

Следующим важным событием стал переезд Ле Зуана на Север. Летом 1957 г. он получил приказ прибыть в Ханой, но первое время после приезда их с товарищем держали под охраной в гостевом доме. Эта мера предосторожности, вероятно, была вызвана продолжающейся борьбой за власть, обострившейся на фоне затяжного экономического кризиса. Однако Ле Зуан с товарищем каждый вечер выбирались из номера и отправлялись в город поразвлечься — посмотреть представление в театре «Хонгха» и т. п. В конце концов охранники прокололи шины на их велосипедах, чтобы удержать в гостинице. По слухам, Ле Зуан жаловался на то, что Политбюро хотело спокойной жизни: «Они бросили нас».

Чем дольше он оставался в Ханое, тем лучше понимал, что в случае начала новой войны рассчитывать на поддержку Москвы или Пекина не стоит. Тем не менее бешеная энергия позволила ему в последующие месяцы взять верх над всеми оппонентами и приобрести огромное влияние в Политбюро, не в последнюю очередь благодаря поддержке близкого друга и соратника Ле Дык Тхо, которого один высокопоставленный партийный функционер охарактеризовал как «молчаливого человека с холодным умом и сердцем» и который впоследствии станет визави Генри Киссинджера на Парижских мирных переговорах 1972–1973 гг.

Заслуги Ле Зуана, пострадавшего за дело революции больше, чем любой другой член Политбюро, наделяли его огромным авторитетом. Ему приписывают знаменитую фразу: «Разговаривать с империалистическими бандитами бессмысленно — нужно взять молот и снести им голову». В декабре 1957 г. секретарь ЦК партии был снят с должности из-за серьезных ошибок в ходе проведения аграрной реформы. Зяп казался естественным кандидатом на его место. Но вместо него у руля партии встал Ле Зуан.
Изображение

Ле Ван Нюан — настоящее имя Ле Зуана — родился за полвека до описываемых событий в северной части Южного Вьетнама в семье плотника и стал убежденным революционером задолго до того, как Хо вернулся из изгнания. Сила его личности делала его непререкаемым лидером, хотя более деликатных партийцев отталкивали его чрезмерная прямолинейность и полное пренебрежение социальными условностями. Он презирал слабость во всех ее проявлениях, как человеческую, так и идеологическую, признаки которой он явно видел в Зяпе и — хотя он никогда не осмелился сказать об этом открыто — в стареющем Хо Ши Мине. Его личная жизнь оставалась загадкой до самой его смерти. Только в начале XXI в. его вторая жена, бывшая связная во вьетминевском подполье, Нгуен Туй Нга, рассказала свою трагическую историю.

В 1956 г. на праздник Тет — вьетнамский Новый год, когда Ле Зуан все еще находился на Юге, Нга решила посетить его отца, жившего недалеко от Ханоя. Когда она с подарками — медом, корнями женьшеня и несколькими метрами шелка «хадонг» — явилась в дом свекра, там, к своему удивлению, она обнаружила первую жену своего мужа. Та, узнав о существовании Нга, разразилась рыданиями. Несколько месяцев спустя домой к Нга нагрянула группа партийных чиновников: у коммуниста, сказали они, тем более занимающего такой высокий пост, как Ле Зуан, не может быть две жены. Она должна отказаться от брака. Как мать двоих детей, Нга была ошеломлена и сказала, что не будет ничего решать, пока ее муж сам не приедет в Ханой, что вскоре и произошло. Не снисходя до каких-либо извинений, он «сделал» ей третьего ребенка, после чего передал на попечение Центральной женской ассоциации, которая направила ее «на учебу» в Китай.

Отправив вторую жену в изгнание в Китай, Ле Зуан принялся писать ей письма, порой очень страстные. «Я люблю тебя, — писал он в одном из них, — я так сильно тебя люблю. Не позволяй малозначительным внешним обстоятельствам и несчастливым событиям сбить себя с толку. Дорогая моя, любовь побеждает все препятствия. Если ты меня любишь, тебе будет под силу преодолеть все проблемы и трудности».

Нга изредка виделась с мужем, когда тот по государственным делам приезжал в Пекин; один раз она даже встретилась с Хо Ши Мином. Ее трое детей остались вместе с отцом во Вьетнаме, и Нга в отчаянии рыдала, когда узнала, что тот отдал их на воспитание своей первой жене. Через несколько лет ей разрешили ненадолго вернуться во Вьетнам, чтобы увидеться с детьми. Она провела три дня с Ле Зуаном, который, казалось, испытывал «смесь неловкости и недовольства». В 1964 г. Нга командировали в дельту Меконга для ведения пропагандистской работы, и она не видела своих детей до 1975 г. Ее мемуары позволили нам немного заглянуть в закулисную жизнь этого удивительного человека и Партии, которой он посвятил свою жизнь.

Растущее осознание того, что мирное воссоединение страны невозможно, стало одним из ключевых факторов, подтолкнувших Ханой встать на путь радикализма. В ноябре 1958 г. на пленуме Партии была принята Резолюция № 14, которая продвинула северовьетнамскую революцию на еще один важный шаг вперед — к коллективизации сельского хозяйства. В следующем месяце в одном из лагерей в Южном Вьетнаме якобы от пищевого отравления умерло большое число заключенных, среди которых было немало коммунистов. В начале следующего года Политбюро стало получать поток эмоциональных писем из южновьетнамских деревень, совершенно очевидно написанных местными коммунистами.

«Дядюшка Хо! — гласило одно из них. — Американцы и Зьем творят слишком много зла. Мы просим твоего разрешения отрезать им головы».

После бурных дебатов, длившихся нескольких недель, Центральный комитет партии принял в итоге Резолюцию № 15, которая стала важным шагом к эскалации. С характерной для коммунистов громкой обличительной риторикой она санкционировала более агрессивные действия: «Только торжество революции может облегчить тяжелую участь обездоленного и угнетаемого народа Юга, положив конец порочной политике американских империалистов и их марионеток, которые стремятся расколоть нашу нацию и провоцируют войну».

По сути, Резолюция № 15 дала зеленый свет подготовке к войне. В последующие месяцы около 4600 «добровольцев» — позаимствованный у китайцев эвфемизм, которым те называли свои воевавшие в Корее войска, — отправились в новую зону военных действий. Большинство из них были южанами, которые «перегруппировались» на Север после раздела страны. Было принято решение о создании так называемого Стратегического маршрута 559 — секретного пути между Северным и Южным Вьетнамом, пролегавшего через нейтральный Лаос, который вошел в историю как «тропа Хо Ши Мина». Была возвращена трехлетняя воинская повинность. Как впоследствии сказал один из членов ЦК, участвовавших в принятии Резолюции № 15, «только в 1959 г. мы окончательно пришли к признанию того, что никаких всеобщих выборов не будет, что Зьем просто уничтожает наш народ. Все признаки говорили о том, что США будут наращивать свое присутствие и, следовательно, единственный путь к объединению страны лежит через насилие».

Примечательно, что Ле Зуан и его соратники не спешили проинформировать Москву о принятой ими Резолюции № 15, прекрасно понимая, какую негативную реакцию та вызовет у русских. Более того, новость о новом мандате дошла до штаб-квартиры ЦУЮВ только 7 мая 1959 г. Руководство Северного Вьетнама по-прежнему смертельно боялось спровоцировать американцев, подтолкнув их к нанесению удара по своей территории. Идеологический конфликт между СССР и Китаем стремительно обострялся, что находило отражение и в борьбе соперничающих партийных фракций в Ханое. Хо Ши Мин и Зяп находились в более умеренном «просоветском» лагере; Ле Зуан возглавлял группу сторонников жесткого пекинского курса.

На фоне разразившегося в Китае массового голода, который стал следствием вопиюще неграмотной программы индустриализации Мао Цзэдуна «Большой скачок» и унес жизни по меньшей мере 55 млн человек, лозунг Ле Зуана и его сторонников «Китай сегодня — это Вьетнам завтра» звучал как нельзя более несвоевременно. В стране нарастали проблемы и недовольство. Католики устраивали демонстрации, требуя дать им возможность эмигрировать на юг. В ответ на скандирование лозунга «Долой коммунизм!» войска открывали по демонстрантам огонь, убивая людей. Экономические трудности вынудили Ханой сократить военные расходы с 27 % национального бюджета в 1955 г. до 19,2 % в 1958 г. и до 16 % в 1960 г. Заводы и фабрики простаивали из-за отсутствия сырья, падение сельскохозяйственного производства привело к уменьшению нормы риса, выдаваемой по карточкам.

Чешский посол в своем докладе писал, что бо́льшая часть помощи советского блока бездумно растранжиривается. В июне 1959 г. британский консул докладывал из Ханоя: «Уровень жизни стремительно падает до еще более унылого нищенского однообразия. Даже самые бедные становятся еще беднее… Никто из нас, внешних наблюдателей, ни разу не встречал вьетнамца, который был бы в милости у режима, за исключением членов самого режима!»

Совершая ту же ошибку, что и Зьем, который предпочитал окружать себя лоялистами, а не компетентными и честными людьми, Ханой продвигал ветеранов войны и идеологических пуристов, среди которых было мало грамотных управленцев и образованных специалистов. Французский дипломат сообщал, что девять десятых населения Северного Вьетнама «готовы поднять восстание, если бы у них были средства».

Ле Дык Тхо, председатель Центральной организационной комиссии, воспользовался моментом, чтобы потребовать новых чисток от «нежелательных элементов», включая бывших землевладельцев и «зажиточных» крестьян. В своей озабоченности идеологической чистотой северовьетнамское руководство вело себя скорее как советские большевики за 40 лет до того, чем как социалисты в конце XX в. За соблюдением нового Устава партии, резко осуждавшего любое несогласие, следило Министерство общественной безопасности, глава которого, Чан Куок Хоан, получил негласное прозвище Вьетнамский Берия в честь печально известного сталинского силовика.

Тем временем на Юге революционеры продолжали убивать правительственных чиновников и активизировали нападения на южновьетнамскую армию, больше известную под сленговым названием «Арвин» {от английской аббревиатуры ARVN — Army of the Republic of Viet Nam — Вооруженные силы Республики Вьетнам / ВСРВ}, которое дали ей американские военные инструктора. Как сказал американскому журналисту один молодой вьетнамец, «я ненавидел эту армию… Ее солдаты были очень надменными. Крестьяне и без того ужасно бедствовали, а военные заставляли их строить дороги и мосты… Своим оружием они защищали только Зьема и его режим». Любимыми мишенями для терактов стали символы американской помощи: например, весной 1959 г. возле камбоджийской границы нападавшие в черных масках взорвали два трактора John Deere.

Романтика революционной борьбы привлекала многих молодых крестьян, которые хотели вырваться из замкнутого круга тяжелого однообразного крестьянского труда под гнетом местных чиновников-тиранов. Один вьетнамец вспоминал, как пожилой односельчанин, в свое время воевавший против французов, призывал его, тогда 18-летнего парня, взяться за оружие. «Я был взволнован его рассказами о вьетнамских героях. Он сказал мне, что Зьем попросил американцев помочь ему в заговоре, чтобы захватить власть в Южном Вьетнаме в свои руки. Он призвал меня… выполнить долг молодого патриота в борьбе за независимость своей страны, чтобы вернуть ей счастье и процветание». Юноша вступил в ряды Вьетконга; в первые несколько недель военной подготовки из его группы дезертировали 15 крестьян, которые не выдержали трудностей партизанской жизни и затосковали по дому. Но сам он остался: «Я мечтал только о будущей победе и не думал о тяготах».

В течение 1959 г. Вьетконг неуклонно наращивал интенсивность вооруженного сопротивления. Вечером 8 июля американские инструкторы в 7-й Южной пехотной дивизии, базировавшейся под Бьенхоа, приготовились насладиться фильмом «Порванное платье» с красоткой Джинн Крейн в главной роли, когда их импровизированный кинотеатр атаковали шестеро вооруженных вьетконговцев. 38-летний майор Дейл Руис и 44-летний старший сержант Честер Овернанд были убиты. Они стали первыми американцами, погибшими от рук коммунистов в конфликте, который впоследствии получил название Второй Индокитайской войны.

Партизанские атаки активизировались по всей стране: в один из декабрьских дней в предрассветной темноте взвод вьетконговцев остановил гражданский автобус на дороге № 4 в дельте Меконга. Угрожая оружием, они выгнали пассажиров и заставили водителя отвезти их на укрепленный пост правительственных сил. Прибыв к нему на рассвете, они обнаружили ворота открытыми: большинство солдат ушли на рынок. Нападавшие сразу убили одного полицейского и нескольких защитников; остальная часть гарнизона сдалась. Партизаны собрали все оружие и взорвали пост, после чего исчезли в джунглях, забрав с собой деревенского старосту, которого позже нашли убитым.

Целью Вьетконга было показать, что они способны наносить удары где и когда угодно. Один коммунист торжественно резюмировал: «Тигр проснулся!»

Теперь крестьянам приходилось еще аккуратнее лавировать между двумя силами, поскольку малейший просчет мог стоить им в лучшем случае всего имущества, а в худшем случае — жизни. Почти все платили тайную дань коммунистам, которые с помощью умелой пропаганды значительно преувеличивали свою мощь и успехи. Партработники любили цитировать вьетнамские пословицы «Лучше быть головой крысы, чем хвостом слона» и «Как бы сильно ты ни хотел сбросить свои рога, ты все равно останешься могучим буйволом». Коммунисты организовывали митинги — шумные действа, сопровождаемые какофонией гонгов, громкоговорителей и стука «деревянных рыб», на которые добровольно-принудительно иногда собиралось до тысячи крестьян. Они срывали правительственные флаги и обклеивали стволы деревьев плакатами и лозунгами. Их пропагандисты распространяли легенды о мистических возможностях Вьетконга: волшебных рисоварках, надувных лодках, умещающихся в рюкзаках, самодельных гаубицах «Небесные скакуны» и пушках, способных одним выстрелом убить 50 человек. Доверчивые крестьяне верили этим сказкам. Время от времени вьетконговцы строем проходили через деревни в дневное время, чтобы побравировать своей силой.

Как и в эпоху Вьетминя, вьетконговцы иногда пытали и убивали своих жертв на глазах у согнанной толпы деревенских жителей. Одна женщина, чьи двое сыновей служили в ВСРВ, была зарублена мачете. Мужчина, которого закапывали заживо, не переставал кричать: «Я же умру! Я умру!», пока его крики не затихли под слоем земли. Еще один мужчина был убит только лишь потому, что его видели выпивающим с местным полицейским. На одного крестьянина, который поддерживал коммунистов из убеждений, приходилось двое, кто делал это из страха.

Тем не менее реальная поддержка все же существовала, отчасти потому, что революция давала беднякам чувство принадлежности к чему-то большему, возвращала гордость и самоуважение униженному народу. Немаловажным фактором была и предосторожность, вызванная растущей убежденностью в том, что режим Зьема обречен и будущее — за коммунистами.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Новый призыв к оружию (2)

Новое сообщение Буль Баш » 27 янв 2024, 18:35

К началу 1960 г., по утверждению коммунистов, так называемые вооруженные пропагандистские группы Вьетконга убили 1700 правительственных чиновников, деревенских старост, учителей, медработников и еще 2000 взяли в заложники. По всему Центральному нагорью то тут, то там вспыхивали восстания. Войска Зьема жестоко их подавляли и восстанавливали контроль над территориями. После принятия нового драконовского Закона об измене были арестованы тысячи диссидентов и представителей религиозных меньшинств, а также подозреваемых в связях с коммунистами. Были возвращены казни на гильотине, которая вновь стала любимым орудием правительственных палачей.

Многие вьетконговцы разочаровались нежеланием ЦУЮВ — и в конечном счете Ханоя — санкционировать эскалацию партизанских действий в полномасштабную открытую войну. Местные коммунисты возобновили призывы к оружию, чтобы противостоять «безжалостному терроризму» Сайгона. В отсутствие активных боевых действий и надежды на скорую победу, скука и лишения партизанской жизни для многих были невыносимы. Боец одного отряда, базировавшегося в дельте Меконга, вспоминал, что вокруг их лагеря стояла зловещая мертвая тишина, которая нарушалась только криками диких животных: «В гуще джунглей, с грязной водой и малярией, жизнь была грустной штукой». Их командир однажды закричал перед старшими офицерами, стуча кулаком в грудь: «Я лучше умру, чем буду жить так! Давайте начнем воевать!»

Наконец, в сентябре 1960 г. ЦУЮВ выпустило долгожданный приказ: поднять скоординированные восстания против правительственных сил. После этого охваченные революционным сопротивлением территории начали расширяться с поразительной скоростью. Вскоре треть населения Южного Вьетнама, около 6 млн человек, жила на территориях, открыто или тайно контролируемых Вьетконгом. Партработники энергично приступили к перераспределению земель. Партизаны одерживали значительные успехи, особенно в дельте Меконга, где им помогало хорошее знание местности — разветвленной сети рукавов и проток, а также времени приливов и отливов. Они устраивали засады в узких излучинах и использовали подводные мины, которые прикреплялись к дрейфующим бревнам и приводились в действие с берега с помощью электрических детонаторов.

Если Северный Вьетнам построил жестко контролируемое, почти тоталитарное общество, его южный сосед превратился в репрессивное милитаризированное государство. Девять десятых американской помощи тратилось не на развитие экономики или сельского хозяйства, а на оружие, необходимое для защиты режима. Предвидя повторение сценария Корейской войны, американские военные советники активно взялись за создание эффективной армии, способной противостоять вторжению с Севера. В одной из провинций с населением 600 000 человек насчитывалось 600 полицейских, 9 рот Гражданской гвардии и 24 взвода народной милиции, которые базировались на 30 укрепленных постах и охраняли 115 деревень. Несмотря на это, революционная волна нарастала.

1960 г. ознаменовался обострением напряженности холодной войны по всему миру. В апреле пала южнокорейская диктатура Ли Сын Мана, что вызвало ликование в Ханое, который воспринял это как предвестие аналогичной судьбы, ожидающей режим Зьема. Неделю спустя русские сбили над своей территорией американский самолет-разведчик U-2, что положило конец надежде на «разрядку» между Востоком и Западом.

Китайско-советский раскол усугублял внутрипартийную борьбу в Ханое, которую Хо Ши Мин тщетно пытался преодолеть. Ле Зуан, Ле Дык Тхо и их прокитайская фракция заняли доминирующее положение в Политбюро. Призывы поддержать вооруженную борьбу Вьетконга становились все более настоятельными — и теперь получили поддержку на самом верху со стороны влиятельной группы сторонников жесткого курса. Единственный вопрос заключался в том, сколько помощи следует оказать и как быстро: Ле Зуан понимал, что войну, которой он так хотел, придется почти полностью вести за счет ресурсов своей страны.

Тем временем 26 апреля 1960 г. в сайгонской гостинице «Каравелла» встретились 18 южновьетнамских политиков, чиновников и интеллектуалов, известных своими антикоммунистическими взглядами, и составили «Манифест Каравеллы», в котором от имени «группы патриотов» призвали правительство изменить курс. Позже в том же году посол США Элбридж Дурброу передал Зьему служебную записку с детальным перечнем реформ, которые Вашингтон считал необходимым предпринять: публикация правительственных решений и бюджетов; контроль выборных представителей над всеми ветвями власти; либерализация законов о прессе и улучшение отношений с иностранными СМИ; регулярные «беседы с народом» на радио; более щедрое кредитование фермеров. Все это были разумные и необходимые меры для демократического строительства, но совершенно неприемлемые для Зьема. Точно так же, как он проигнорировал «Манифест Каравеллы», он снисходительно списал этот перечень реформ на проявление американской наивности. Если на то пошло, сколько пунктов из этого списка либеральных пожеланий выполнило Северное политбюро?

Вооруженная борьба по-прежнему находилась в центре внимания США. В ответ на активизацию действий Вьетконга Вашингтон направил в Южный Вьетнам дополнительный контингент военных советников, увеличив их общее число с 342 до 692, что нарушало установленное Женевскими соглашениями ограничение. Их командующие, в том числе генерал Сэм Уильямс из Группы военной помощи и содействия (Military Aid and Assistance Group/MAAG), рассматривали партизан исключительно как проблему безопасности, которая должна решаться с помощью оружия.

В конце 1960 г. движение сопротивления было официально переименовано в Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама, сокращенно НФОЮВ. Важно отметить, что, хотя все ее лидеры были коммунистами, эта военно-политическая организация позиционировала себя как коалиция патриотических сил. Новому президенту США Джону Кеннеди ее охарактеризовали как политическую силу, которая представляет собой неприемлемую угрозу для свободы и демократии в Юго-Восточной Азии. В принятой на учредительном конгрессе Программе действий НФОЮВ провозгласил своими целями достижение социального единства на Юге; свержение режима Зьема; изгнание американцев; перераспределение земли; воссоединение страны путем переговоров. О строительстве сталинского общества, о котором мечтал Ле Зуан, не упоминалось ни словом.

В годы, последовавшие за Женевскими соглашениями, обе части разделенного Вьетнама постигла одинаково несчастливая участь: обе новорожденные страны оказались под властью некомпетентных и бесчеловечных правительств. Если бы крестьяне на Юге знали о тяжелом положении своих северных собратьев, возможно, они бы не так роптали: по крайней мере, на Юге мало кто голодал. Американцы ошибочно видели в разгорающемся пламени революционной партизанской войны руку Москвы и Пекина. На самом же деле до 1959 г. сопротивление сайгонскому режиму носило стихийный характер и опиралось только на местные силы. После этого оно несколько лет получало помощь от Северного Вьетнама без какого-либо вмешательства иностранных государств.

Ле Зуан был ключевой фигурой, стоявшей за возобновлением борьбы за объединение страны: трудно переоценить его личную роль в том, что произошло дальше. Что касается других членов Политбюро, то справедливым будет предположить, что многие из них приветствовали войну на Юге как способ избежать признания того, что их политика потерпела полный провал внутри страны, или же чтобы дать новый смысл жизни своему обнищавшему народу. На их удачу, «империалистический враг», необходимый для существования режима, сделал ставку на «дохлого осла», коим оказался Нго Динь Зьем. По большому счету, в войне, которая постепенно разгоралась, ни одна из сторон не заслуживала победы.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

«Они потеряют страну, если только…»

Новое сообщение Буль Баш » 03 фев 2024, 20:15

Когда Дуайт Эйзенхауэр информировал своего преемника Джона Кеннеди о спектре вопросов, с которыми тому придется столкнуться на посту президента, он ни словом не упомянул про Вьетнам, но на соседний Лаос обрушился со всей резкостью старого вояки. По словам Эйзенхауэра, Госдепартамент предупредил его, что Лаос был «нацией гомосексуалистов», и это позабавило Кеннеди. Лаос первая кость домино, утверждал уходящий президент, падение которой повлечет за собой сначала соседний Таиланд, а затем и всю Юго-Восточную Азию. Именно Лаос станет для нового главнокомандующего испытанием на твердость духа, обрядом инициации. Для последующих поколений такой взгляд мог бы показаться странным, но многие современные наблюдатели видели ситуацию именно так. Лаос, некогда известный как «земля миллиона слонов», в те дни оказался в центре внимания мировой общественности и СМИ как арена противостояния между коммунистическими и антикоммунистическими силами. В 1960 г. газета The New York Times посвятила этой крошечной стране с дикой и малозаселенной территорией в три раза больше печатной площади, чем Вьетнаму.
Изображение

Лаосский народ или, вернее, множество этнических групп, которые его составляют, озадачивал внешний мир тем, что, казалось, со смехом шел через все политические потрясения, голод, гражданские войны и привнесенные извне трагедии последних ста лет. Лаосцы обожали шумные празднования и фаллические шутки; неудивительно, что их любимым праздником был весенний фестиваль ракет, когда каждый делал собственную пиротехническую ракету, иногда огромных размеров, и запускал ее со смертельным риском для жизни и имущества.

В октябре 1953 г. Франция предоставила Лаосу независимость. Подозревая, что Китай и СССР пытаются присоединить его к коммунистическому лагерю, в конце 1950-х гг. США начали вливать в Лаос деньги. После посещения страны журналист The Wall Street Journal писал, что ее руководство «с упоением купается в американской помощи», покупая большие машины и холодильники, в то время как среднегодовой доход на душу населения составляет всего $150. Интерес ЦРУ к Лаосу в немалой степени был вызван тем, что его агенты, такие как техасец Билл Лаир, влюбились в этот новый театр противостояния коммунистической угрозе. Коллега Лаира Роберт Эмори позже сказал, что многие сотрудники ЦРУ рассматривали Лаос как «отличное место для войны»: за пределами столицы Вьентьян можно было делать все что угодно: переходить границу, воевать, выращивать наркотики, — не беспокоясь о том, что кто-нибудь вам помешает.

Правительство Лаоса, если таковым можно назвать алчное скопище представителей местной политической элиты и генералов, худо-бедно удерживало власть до 1960 г., когда между противоборствующими группировками разразилась гражданская война с ожесточенными боями на улицах Вьентьяна. Американцы поспешно убедили себя в том, что монархической стране грозит красный переворот. Действительно, страна была наводнена коммунистическими силами — как вооруженными отрядами местного военно-политического движения Патет Лао, которое время от времени пыталось получить место в коалиционном правительстве, так и подразделениями северовьетнамских войск.

Билл Лаир сделал блестящий ход, заключив сделку с генералом Ванг Пао из народности хмонгов. В обмен на деньги и оружие этот военачальник мобилизовал ополчение хмонгов и развернул партизанскую войну против коммунистов. Американские вливания в Ванга Пао и ему подобных выросли с $5 до $11 млн в 1962 г. и до $500 млн к концу десятилетия. Ванг поставил под ружье 20 000 бойцов-хмонгов и превратил свою «Секретную армию» в основную ударную силу против коммунистов в Лаосе — а также параллельно сколотил приличное состояние на торговле наркотиками.

ЦРУ направило в Лаос около 700 своих агентов, большинство из которых занимались тайными парамилитарными операциями, обеспечивая оружием и продовольствием племенные ополчения и их семьи, курсируя туда-сюда между покрытыми джунглями горами на одномоторных СУВП {самолет с укороченным взлетом и посадкой} Pilatus Porter и время от времени поневоле участвуя в боевых действиях.

Неожиданно эта крохотная страна заняла центральное место в повестке дня Востока и Запада. Рассказывают, что Мао Цзэдун как-то спросил у Ле Зуана: «Лаос — большая страна?» Вьетнамец ответил: почти 230 000 кв. км с населением 2 млн человек. «Боже мой, у них так много земли и так мало людей! — воскликнул Мао. — [Наша провинция] Юньнань примерно такого же размера, но там живет 40 млн. Что, если бы мы переселили в Лаос 15–20 млн китайцев — разве это не отличная идея?»

Поляки и индийцы из МКК благоразумно закрывали глаза на вереницу советских военно-транспортных самолетов, приземлявшихся на авиабазе «Зялам» под Ханоем с военными грузами для Лаоса.

Вашингтон настойчиво требовал от британского консервативного правительства поддержать усилия США в Лаосе, и в марте 1961 г. на встрече с Кеннеди премьер-министр Гарольд Макмиллан неохотно пообещал военную помощь, если режим во Вьентьяне окажется на гране краха. В следующем году, когда войска Патет Лао дошли до западной границы Лаоса, Британия дислоцировала в соседнем Таиланде эскадрилью истребителей-бомбардировщиков Hunter. Это была обычная история: британцы отчаянно пытались избежать новых военных обязательств, но боялись открыто противоречить США.

Американский офицер Майк Эйланд вспоминал, как, будучи курсантом Военной академии в Вест-Пойнте, участвовал в учениях под кодовым названием «Соал» — слово Лаос, написанное задом наперед. В Вашингтоне Объединенный комитет начальников штабов выступал за ввод наземных войск. Но в мае 1961 г. президент Кеннеди заявил, что предпочитает расширить тайные операции, к которым он питал романтическое пристрастие.

По правде говоря, было бы лучше, если бы все иностранные державы убрались из Долины кувшинов восвояси и оставили Лаос в покое. Именно это и призвал сделать эксцентричный правитель соседней Камбоджи принц Нородом Сианук, предложив созвать международное совещание по «нейтралитету» Лаоса как своего рода продолжение Женевской конференции 1954 г. С разной степенью неохоты все заинтересованные стороны согласились. После более года переговоров, главным координатором которых на этот раз выступал американский дипломат Аверелл Гарриман, в июле 1962 г. стороны, включая США, СССР, Китай и оба Вьетнама, подписали новые Женевские соглашения о нейтралитете Лаоса.

Руководство Ханоя рассматривало эту договоренность не более как фиговый листок, позволяющий Москве и самому Ханою прикрыть свою военную активность в Лаосе и требующий не больше уважения, чем было проявлено Сайгоном к Женевским соглашениям 1954 г. Политбюро продолжало использовать Лаос для переброски своих войск, хотя категорически это отрицало.

Агенты ЦРУ окрестили тропу Хо Ши Мина Мемориальной автострадой Гарримана: опытный дипломат не предусмотрел никаких мер на случай систематического нарушения коммунистами новых Женевских договоренностей.

В русле нашего разговора о Вьетнаме важно то, что к власти во Вьентьяне пришел принц Суванна Фума, еще более послушный слуга США, чем предыдущие правители. За пределами столицы на гористой, поросшей густыми джунглями территории его страны продолжались боевые действия. По различным оценкам, эта непризнанная война унесла жизни нескольких сотен тысяч лаосцев, которые стали жертвами, с одной стороны, политики Ханоя, использовавшего Лаос как удобный маршрут для переброски войск и военных грузов в Камбоджу и Южный Вьетнам, с другой стороны — стремления американцев помешать им в этом, несмотря на пренебрежение соглашением о нейтралитете Лаоса.

Едва ли не со дня инаугурации Кеннеди профессор экономики Массачусетского технологического института Уолт Ростоу, который во время Второй мировой войны занимался определением целей для бомбардировок Германии в рамках структуры УСС, а теперь стал советником президента по национальной безопасности и через несколько месяцев — главой Совета планирования политики в Госдепартаменте, призывал американскую администрацию переключить фокус с Лаоса на Вьетнам. Вскоре президент согласился, что Вьетнам действительно гораздо лучшая арена для борьбы с коммунизмом.

В условиях возросшей активности партизан режим Зьема отчаянно нуждался в поддержке. В дельте Меконга ситуация с безопасностью ухудшилась настолько, что медикаменты приходилось развозить по гражданским больницам самолетами и вертолетами ЦРУ: передвижение по дорогам и каналам среди заброшенных деревень и рисовых полей стало слишком опасным. Посетив Вьетнам в мае 1961 г., вице-президент Линдон Джонсон пообещал, что Америка будет продолжать оказывать поддержку, и назвал Зьема азиатским Уинстоном Черчиллем. Позже Дэвид Халберстам так написал об этой поездке:
«Он дал им слово. Это было не только обязательством от имени администрации Кеннеди… которое заставило Вашингтон еще более тесно связать себя с этим проклятым сыном Сайгона и эскалировать риторику… но и личным обязательством Линдона Джонсона, чему тот, человек слова, придавал большое значение».
В октябре 1961 г. генерал Максвелл Тейлор — во время Второй мировой войны боевой генерал, командовавший воздушно-десантной дивизией в Европе, а ныне личный военный советник президента Кеннеди, который в следующем году станет председателем Объединенного комитета начальников штабов, — получил письмо от Лансдейла, в котором тот писал:
«Вьетнамцы — способный и энергичный народ. Сегодня они не похожи сами на себя. Oни потеряют свою страну, если только не найдется некая искра, которая воспламенит их, заставив взяться за дело и выиграть эту войну. Этой искрой вполне может стать присутствие правильных американцев на правильных позициях во вьетнамском правительстве, чтобы обеспечивать оперативное руководство… Такая работа требует людей с большими талантами и большой душой».
Короче говоря, Лансдейл считал, что вьетнамскую проблему можно решить, отправив в страну больше американцев, и на протяжении 34 месяцев президентства Кеннеди его администрация делала именно это. В мае 1961 г. в Южный Вьетнам было отправлено 400 «зеленых беретов», несколько месяцев спустя — 40 военных вертолетов вместе с 400 членами экипажей и специалистами по техобслуживанию. Неуклонно рос и контингент военных советников, которыми Пентагон снабдил ВСРВ вплоть до уровня батальона — к середине 1962 г. их число достигло 8000. 8 февраля 1962 г. было создано Командование по оказанию военной помощи Вьетнаму (КОВПВ), что Ханой абсолютно верно истолковал как намерение Кеннеди поднять ставки. К ноябрю 1963 г. в Южном Вьетнаме находилось 16 000 граждан США: военных советников, летчиков и моряков, техников и инженеров, специалистов по радиоперехвату и по сельскому хозяйству, социальных аналитиков и спецназовских «ковбоев» — и, разумеется, масса секретных агентов.

Объем американской помощи достиг $400 млн в год; военная техника, оружие и транспортные средства поставлялись в беспрецедентных количествах. В апреле 1962 г. правительство Зьема начало реализацию программы «стратегических поселений», которые представляли собой чуть более усовершенствованный вариант прежних «агровилей» и также имели целью изолировать крестьян от партизан путем принудительного переселения за колючую проволоку — вдали от мест захоронения их предков, которые так много значат для каждой вьетнамской семьи. В своем отчете RAND Corporation поставила под сомнение приемлемость этой политики, но в Пентагоне генерал-майор морской пехоты Виктор Крулак по прозвищу Брут стукнул кулаком по столу и заявил, что его страна «заставит этих крестьян делать все, что от них требуется, чтобы обеспечить успех программы».

«Стратегические поселения» действительно стали успешным тактическим ходом и немало осложнили вьетконговцам жизнь, однако социальные и политические издержки были непомерно высоки. Старожил Индокитая Говард Симпсон однажды наблюдал за тем, как «угрюмых, зачуханных крестьян выгнали из хижин и согнали в кучу». Группа телевизионщиков снимала эту сцену, и один старик с покрытой язвами головой на ломаном французском гневно протестовал перед камерой: «Это несправедливо! Они заставляют нас переселяться. Мы не хотим! Скажите им! Это несправедливо!» Когда охранники оттеснили старика от телекамеры, тот безутешно зарыдал: «Американцы не понимают. Скажите американцам, что мы не хотим покидать нашу деревню!»

На стратегическом совещании в Гонолулу 23 июля 1962 г. генерал Пол Харкинс доложил аудитории ключевых политиков и военных чинов во главе с министром обороны Робертом Макнамарой:
«В апреле было проведено 434 наземные операции… в мае уже 441… В июне было совершено более 1000 вылетов… Президент Зьем сообщил нам, что планирует увеличить частоту и продолжительность операций своих наземных сил… Нет никаких сомнений в том, что мы поддерживаем сторону, которая победит».
На вопрос о сроках Харкинс ответил, что, по его оценкам, сопротивление НФОЮВ может быть полностью подавлено к концу 1963 г. Макнамара призвал к более осторожным прогнозам: «Мы должны быть готовы к худшему сценарию и планировать наши действия в соответствии с ним». По мнению министра обороны, «худший сценарий» предполагал победу над Вьетконгом ближе к концу 1965 г.

В годы правления Кеннеди большинство персонажей, которые будут играть более или менее важные роли в грядущей войне во Вьетнаме, уже собрались на сцене и начали готовиться к увертюре. В 1961 г. Зыонг Ван Май отправилась из Сайгона на учебу в Вашингтон. Америка ее очаровала, но расовая сегрегация в южных штатах шокировала: Май никак не могла решить, какой уборной она имеет право пользоваться — «для белых» или «для цветных». Потом она познакомилась с Дэвидом Эллиоттом, своим будущим мужем. Эта замечательная семейная пара посвятила бо́льшую часть своей жизни изучению вьетнамского народа. Уроженец Бостона, Эллиотт учился в Йельском университете, затем служил в подразделении радиоразведки на авиабазе в Таншонняте под Сайгоном и еще год в разведывательной службе КОВПВ, после чего устроился на работу в RAND Corporation, которая командировала его в дельту Меконга с длительной исследовательской миссией. Почему именно Вьетнам? Как позже сказал Эллиотт, «здесь находился центр событий, главный фронт холодной войны. У меня было место в переднем ряду — я мог своими глазами увидеть, как творится история».

Идеалисты и искатели острых ощущений погружались в пьянящую атмосферу сайгонских улиц с их дизельной гарью, вездесущими ароматами специй, какофонией автомобильных клаксонов и изнуряющей жарой. Среди тех, кто прогуливался по улице Тызо {своего рода улица «красных фонарей» в Сайгоне}, глазея на местные достопримечательности или, скорее, на местных красоток, было немало умных и благородных молодых людей, которые мечтали распространить свободу и справедливость по всему миру и искренне хотели помочь вьетнамскому народу. Фрэнк Скоттон родился в 1938 г. в штате Массачусетс, «где борьба против иностранных оккупантов-угнетателей является частью культуры». Его отец погиб в битве с немцами при Арденнах в 1944 г. «Я считал, что делаю благое дело. В прошлом мы отлично справлялись с нашей ролью спасателей — мы приходили в другую страну и помогали навести там прядок. Мы, американцы, были убеждены в нашей непобедимости, даже после того как война в Корее немного пошатнула эту веру». Свое пребывание во Вьетнаме Скоттон рассматривал сквозь призму героической истории своей семьи: «Я не хотел, чтобы мой отец и мои деды считали, что я посрамил их».

Он выбрал не дипломатическую службу, а информационное агентство USIA, «потому что я — человек действия». Незадолго перед отлетом в Сайгон он познакомился в Вашингтоне с тремя молодыми вьетнамскими лейтенантами, которые спросили у него, говорит ли он по-вьетнамски. Нет, ответил он, но ему сказали, что многие вьетнамцы понимают по-французски. Они явно замялись. Наконец, один из них признался: «У нас французский считают языком колонизаторов». Прибыв во Вьетнам в 1962 г., Скоттон быстро понял, какие трудности создает для его соотечественников невозможность общаться с местным населением на его родном языке: «Мы не могли произнести даже географические названия. Я также осознал, против какого огромного бремени исторического прошлого мы пытаемся бороться. Мне хватило нескольких недель, чтобы понять, что Зьем вовсе не был „азиатским Черчиллем“, каким его рисовали».

Скоттон принялся изучать эту удивительную страну, бесстрашно и иногда безрассудно путешествуя по рисовым полям и джунглям до самых отдаленных деревень и расспрашивая местных жителей об их настроениях, чтобы проинформировать об этом посольство США. «Все американцы делились на тех, кто был искренне предан своей миссии — помочь этому народу, и тех, кто нет. Единомышленников, которые думали так же, как я, было немного». Сайгонская подруга Скоттона называла его «кикуа» — чудаком, и многие американцы считали так же: сотрудники посольства прозвали его «бродячим псом». Вьетнам стоил ему брака: его жена Кэтрин сделала все возможное, чтобы привыкнуть к жизни в Куинёне, и даже попыталась организовать курсы английского языка. Но через несколько месяцев она вернулась домой, они развелись, и после этого Скоттон пережил череду страстных романов с местными красавицами.

Новоиспеченный выпускник филологического факультета Даг Рэмзи также прибыл во Вьетнам в 1962 г. Первые месяцы он работал в бюро USIA в Далате: «Это было абсурдно — распространять газету под названием „Свободный мир“ в интересах диктатуры Зьема». Хотя местные жители опасались откровенничать с чужаком, Рэмзи быстро понял, насколько шатким был режим Зьема, и решил, что ситуацию может спасти только некая «третья сила». «Меня заинтересовало то, что делал Фрэнк Скоттон, — он пытался найти решение снизу». В конце концов Даг пришел к парадоксальному выводу, что одно-два десятилетия коммунистического господства были бы предпочтительнее той бесконечной войны, которая стала следствием «нашей тупоумной политики». Подконтрольные сторонам территории «во многих местах простирались не дальше чем на расстояние выстрела АК-47 или М-14». Рэмзи считал, что для местного населения коммунистический террор был бы куда меньшим злом, чем «беспорядочные артиллерийские обстрелы и воздушные бомбардировки, которым подвергает их сайгонский режим при поддержке США». В дельте Меконга он наглядно убедился в сомнительной боеспособности правительственных сил: едва прослышав о готовящейся атаке Вьетконга, местное подразделение ВСРВ обратилось в бегство.

Боб Дестатт был одним из 16 детей в бедной, но трудолюбивой католической семье фабричных рабочих в Огайо. Он бросил учебу на педагогических курсах в колледже и записался добровольцем в армию: «Я хотел увидеть мир за пределами нашего маленького городка». Он выбрал Службу безопасности Армии США, потому что друг-военный сказал ему, что там отправляют служить за рубеж. Боб прошел подготовку как оператор перехвата радиопередач на азбуке Морзе и в 1961 г. был направлен в Сайгон. Летя в самолете, он представлял, что «вживую увидит персонажей из комикса „Терри и пираты“ — коварных людишек, которые прячутся в тени и делают все исподтишка». Но с того момента, когда из-под навеса грузовика он впервые увидел пару прекрасных девушек в аозай, он изменил свое мнение о вьетнамцах: изменил настолько, что через несколько месяцев, в возрасте 22 лет, женился на девушке по имени Нгует Тхи Ань. Их подразделение радиоперехвата базировалось на авиабазе в Таншонняте, и однажды молодой вьетнамец, работавший на базе, пригласил его к себе домой на семейный ужин. Родители вьетнамца оказали ему теплый прием, а сестра научила пользоваться палочками для еды. «Это была любовь с первого взгляда». Они зарегистрировали свой брак, но Дестатту удалось договориться со своими офицерами сохранить этот факт втайне, пока в 1963 г. не закончился срок его командировки: тех, кто вступал в брак с местными, немедленно отправляли обратно в США. В отличие от многих других подобных, брак Дестатта и Ань оказался долгим и счастливым.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Кеннеди готовит сцену

Новое сообщение Буль Баш » 10 фев 2024, 19:41

Боб Келли, советник по психологическим операциям, работал в провинции Куангнгай, где, помимо прочего, помогал организовывать проправительственные митинги. Первый митинг стал откровенным провалом. Местных жителей согнали, как скот, на открытую площадь, где они были вынуждены стоять под палящим солнцем без капли воды. В качестве гвоздя мероприятия над площадью на небольшой высоте должен был пролететь военно-транспортный C-47, транслируя правительственные пропагандистские лозунги. Но самолет прилетел слишком рано, и с высоты 300 м напрочь заглушил ревом мощных двигателей пламенную речь губернатора. Затем через громкоговоритель раздался вопрос: «Г-н губернатор, вы же закончили?» Местные чиновники были оскорблены и унижены, и в довершение всего, когда с самолета начали сбрасывать пачки листовок, пачки не рассыпались в воздухе и падали на землю, как бомбы. Глядя на поднявшуюся суматоху, американцы не могли сдержать смеха, некоторые хохотали до слез — трудно было представить себе более неподходящую реакцию, поскольку все знали, что именно американцы помогали организовать этот политический митинг.

Уильям Колби родился в 1920 г. и часть детства провел в Китае. Он закончил Принстонский университет, в 1944–1945 гг. несколько месяцев служил в УСС, выполняя задания в оккупированной Франции и Норвегии (впоследствии он вспоминал это время как самое романтичное в своей жизни), затем провел несколько скучных лет в юридической фирме «Дикий Билл», принадлежавшей бывшему главе УСС У. Доновану. Настоящая жизнь началась в 1950 г., когда Колби поступил на работу в ЦРУ, «в банду братьев». Он прошел стажировку в Швеции и Италии и в 1959 г. был отправлен в Сайгон. Исколесив Южный Вьетнам вдоль и поперек, он пришел к выводу, что сдерживание коммунистов было единственным реалистичным сценарием. Он не согласился с Максом Тейлором и Уолтом Ростоу, которые рекомендовали значительное увеличение военно-консультативной помощи США, поскольку ситуация во Вьетнаме «в действительности, не была военной проблемой». В июле 1960 г. Колби был назначен главой резидентуры ЦРУ и руководил изначально обреченными на неудачу усилиями по инфильтрации военизированных группировок на Север и проведению контртеррористических операций против Вьетконга. Как и многие американцы, он уловил несколько нитей в запутанном клубке вьетнамских проблем, но не сумел охватить всю картину, чтобы продвигать целостный подход.

Эл Грей родился в 1928 г. в семье проводника поезда из Нью-Джерси, записался в Морскую пехоту и с легкостью переносил тяготы военной службы: «Мы были крутыми парнями». Он стал сержантом, в 1952 г. получил офицерское звание, недолго участвовал в Корейской войне в качестве передового наблюдателя. После этого занимался радиоразведкой и спецоперациями на границе Северной Кореи, СССР и тайско-бирманской границе. В 1960 г. капитан Грей был направлен в Сайгон, где ему понравились и южные вьетнамцы, и Зьем: «Я считал, что он на правильном пути». В качестве шпиона Грей путешествовал в гражданской одежде, часто как обычный пассажир на рейсах Air America. Следующие десять лет он играл роль связующего звена между морской пехотой и разведывательным сообществом: «Я был уверен: то, что мы делаем, позволит спасти много жизней».

Большинство этих людей жаждали приключений — и это было именно то, что Вьетнам мог предложить им в избытке. Фрэнк Скоттон питал страсть к дальним походам по дикой местности, иногда с проводником, иногда в одиночку, но всегда с оружием в руках. В поисках информации и острых ощущений он нередко попадал в смертельно опасные ситуации. Однажды утром, во время одного из первых походов по Центральному нагорью, на него из чащи внезапно вышел человек с винтовкой через плечо. «Я был бы рад, если бы он просто прошел мимо. Но он, хотя и удивился не меньше меня, сдернул винтовку и направил ее на меня. К счастью, мой карабин был заряжен и снят с предохранителя, поэтому я оказался быстрее. Мы стояли так близко, что я не мог промахнуться. Целиться в человека так же легко, как указывать пальцем; это всего лишь продолжение вашего намерения. Если что-то нужно сделать, делай это без колебаний. Я выстрелил несколько раз. После этого я не чувствовал за собой вины, только глубокое сожаление из-за того, что двое незнакомцев встретились в лесу, и один из них лишился жизни».

В другой раз Скоттон путешествовал вместе с проводником из местного племени. Вечером, когда начало смеркаться, они увидели, что к ним беспечно приближаются двое вооруженных людей. Молодой вьетнамец бросился вперед и воткнул нож в спину одного из партизан. Когда второй схватился за винтовку, Скоттон выстрелил в него несколько раз. Горец оттащил труп своей жертвы на пересечение троп и усадил его в вертикальном положении, лицом в ту сторону, откуда они пришли. Скоттон спросил у своего проводника, который немного говорил по-французски, зачем он это сделал. Тот пожал плечами: «Это психологическая война!»

На протяжении всего президентства Кеннеди в Вашингтоне шли дебаты, не следует ли США расширить свое вмешательство за пределы консультативной помощи и поставок оружия и начать развертывание боевых структур. Генерал Максвелл Тейлор был одним из тех, кто выступал за отправку войск (после более глубокого знакомства с ситуацией он радикально изменит свое мнение): «Южный Вьетнам — не слишком трудное или неудобное место для ведения боевых операций… Северный Вьетнам в значительной степени уязвим к конвенциональным бомбардировкам… Можно не опасаться массового вторжения живой силы с Севера на Юг и в соседние государства, особенно если нашей авиации будет дан карт-бланш». Тейлор рассматривал конфликт исключительно как военную проблему и рекомендовал отправить в Южный Вьетнам 8000 военнослужащих.

Госсекретарь Дин Раск и министр обороны Роберт Макнамара были несогласны с Тейлором, они считали, что такой небольшой контингент не позволит добиться достаточного успеха, чтобы оправдать все политические издержки. По оценке Пентагона, для победы над южновьетнамскими коммунистами требовалось 205 000 американских солдат. Между тем многие молодые дипломаты, сопровождавшие Тейлора в поездке во Вьетнам, не просто выступали категорически против отправки войск, но и были убеждены, что режим Зьема стоит на пороге краха.

Однако над мышлением военных стратегов той эпохи слишком сильно довлел опыт Второй мировой войны. А ее главный урок, казалось, состоял в том, что подавляющая военная мощь способна сокрушить все. Грег Даддис писал: «Одним из самых распространенных заблуждений большинства высокопоставленных военных и даже гражданских чинов… была их вера в то, что военной силой в широком ее смысле можно достичь любых политических целей в постколониальных государствах». Но наличие военной мощи может приводить к опасному эффекту, когда у власть имущих начинают чесаться руки применить ее на практике. Одна за другой американские администрации не могли устоять перед соблазном отдать приказ о развертывании сил и затем наблюдать за тем, как быстро и эффектно выполняется их приказ. Отправить войска, особенно авиацию, чтобы навязать свою волю силой, гораздо проще, чем связываться со всеми сложностями социального и культурного взаимодействия с чужим народом.

В 1961 г., да и во все последующие годы, среди высшего политического руководства на Западе существовало глубокое непонимание тех последствий, к которым приводит западное военное присутствие. Да, на совести коммунистов было немало крови, жертв и народных страданий, но их след на вьетнамской земле был легким, как перышко, по сравнению с тем следом, который оставили на ней ботинки американских солдат. Само присутствие «сильных мира сего» — западных людей, вооруженных и нет, в военной форме или гражданской одежде, — не могло обойтись без унизительной дискриминации преимущественно сельского и к тому же бедного вьетнамского населения. Как и другие высокопоставленные американцы в Сайгоне, глава резидентуры ЦРУ Билл Колби вел образ жизни имперского проконсула: он жил на роскошной вилле с прислугой из шести человек. Американские офицеры считали в порядке вещей, что вьетнамцы чистили им ботинки.

В противоположность этому коммунисты обладали одним бесспорным достоинством: у них не было собственности, которую требовалось защищать с помощью оружия. Власти старательно пытались убедить крестьян в том, что, не говоря уже о прочих ужасах коммунистического режима, при коммунистах они никогда не станут богатыми. Однако западные технологии и богатство не вызывали зависти у бедных вьетнамцев, а лишь подчеркивали чуждость этих больших белых людей. Это отчуждение не могло преодолеть никакое количество медицинских бригад MEDCAP, прививок, продовольственной помощи, тракторов, лодочных моторов и семян высокоурожайного «чудо-риса». Своими материальными дарами американцы так и не смогли завоевать благодарность местного населения, на которую рассчитывали.

Дети в Сайгонском зоопарке сравнивали обезьян с американцами, потому что у тех были такие же длинные волосатые руки. Некоторые пожилые вьетнамцы были встревожены присутствием чернокожих солдат, которые напомнили им о самых безжалостных французских колониальных войсках. Местные критики, а также коммунистические пропагандисты утверждали, что Вашингтон отправляет во Вьетнам только те товары, от которых отказались американцы, например ненавистную крупу булгур.

Один молодой военный советник, выпускник Вест-Пойнта, не мог скрыть презрения, глядя на 47-летнего командира батальона с черными зубами, к которому он был прикомандирован. В свою очередь, офицер ВСРВ писал: «[Американское] начальство не обучало и не требовало от этого молодого капитана адаптироваться к нашей среде и культуре. Он пытался плести смешные интриги, чтобы взять под контроль вьетнамских офицеров и весь батальон, как если бы это была его игра». Через год, перед отъездом домой, американец сказал своему коллеге, что только теперь он понял, что такое война, и сожалеет о своей прежней глупости. Но после его сменил новый советник, и все повторилось сначала. «Так было со всеми их советниками. Американцы движимы благими намерениями, но им не хватает основательности и терпения».

Один вьетнамский курсант рассказывал о своего рода «межкультурном конфликте», невольно спровоцированном американцем: в военной академии в Далате капитан армии США постучал указкой по каске задремавшего на занятиях курсанта, чтобы того разбудить. Этот жест спровоцировал настоящий бунт, вызвав всеобщее негодование среди вьетнамских курсантов, для которых даже символический удар ассоциировался с колониальным унижением. Конфликт удалось погасить только благодаря усилиям начальника академии Нгуен Ван Тхиеу, позже ставшего президентом Вьетнама.

Чак Аллен служил в спецназовской «Команде А», которая зимой 1962 г. размещалась на базе под Кхешанью. Американцы презрительно называли своих вьетнамских сослуживцев LLDB (Lousy Little Dirty Bastards) — маленькими трусливыми грязными ублюдками. «Вытащить их на любую операцию стоило огромных трудов. Они отказывались выходить за пределы лагеря. Иногда нам приходилось подкупать их едой или одеждой». Во время патрулирования американские спецназовцы приходили в бешенство от «случайно» выстреливающих винтовок и клубящихся дымом костров, которыми вьетнамцы пытались предупредить вьетконговцев о своем приближении. «Нам понадобилось некоторое время, чтобы понять, что мы, американцы, не всегда правы… Эти „трусливые грязные ублюдки“ воевали уже 15 лет. И вот явились мы, такие крутые и дерзкие, и решили победить за шесть месяцев». Тем не менее спецназовцы «Команды A» были настроены не давать спуску партизанам на своем небольшом клочке театра военных действий, подбадривая себя песней, которая брала за душу любого американца: «Мы победили везде, где мы были!»

Парадоксально, но большинство из 3 млн американцев, побывавших во Вьетнаме в предвоенный и военный период, не вступали в сколь-нибудь значимые контакты с жителями этой страны, помимо разве что общения с проститутками, которых здесь скромно называли «барными девушками». Вполне естественно, что в чужой далекой стране американские военные старались создать такие же условия для жизни и службы, как у себя дома, — так делают все иностранные армии в подобных обстоятельствах. Даже журналисты предпочитали пользоваться безопасными американскими клубами-столовыми, чтобы писать свои репортажи, в которых зачастую резко критиковали американские провалы. Как бы то ни было, подчеркнутое стремление большинства «крестоносцев Кеннеди» отделить и даже дистанцировать себя от вьетнамцев лишь способствовало глубокому отчуждению со стороны последних.

Роберт Кеннеди, в должности генпрокурора участвовавший в выработке политики по Индокитаю, считал, что «военный ответ приведет к провалу антиповстанческой борьбы… Любые действия, которые игнорируют фундаментальные социальные реформы и опираются исключительно на военную силу и технологии, обречены на провал и не должны поддерживаться нами».

После поездки во Вьетнам в 1961 г. Линдон Джонсон настаивал на «важности создания ответственных политических институтов… необходимости одновременных, энергичных и комплексных усилий по решению экономических, социальных и других серьезных проблем вьетнамского общества. Лидерство и инициатива в этих усилиях должны исходить от вьетнамского руководства».

Роджер Хилсман из Госдепартамента высказал мнение, что происходящее во Вьетнаме «не есть война, а есть политическая борьба с военными аспектами».

Руководствуясь здравым смыслом, администрация США должна была бы прийти к очевидному выводу: пока существуют политические причины для недовольства, военное вмешательство бесполезно. Вьетнамский народ был не просто недоволен политикой Зьема и созданными им системами; он питал отвращение к самому «лицу» режима — к обосновавшейся у власти семье Нго с ее жестокостью, некомпетентностью и католицизмом. Даже американцы были отчасти смущены тем фактом, что, ссылаясь на демократию как на моральную основу для содействия антикоммунистической борьбе, они, по сути, противостояли демократическим общенациональным выборам, на которых вьетнамский народ мог бы изъявить свою волю.

Тем не менее некоторые влиятельные лица продолжали утверждать, что недостатки режима не имеют значения. Уильяма Колби из ЦРУ нисколько не коробило, что Зьем установил диктатуру, — главное, чтобы та выполняла возложенные на нее задачи. Позже он писал: «Задача [поставленная нами] в Южном Вьетнаме требовала сильного руководства, и мессианская приверженность Зьема казалась более целесообразной, чем сумятица и нерешительность, которые стали бы неизбежным следствием копирования американской доктрины разделения властей». Колби установил дружеские рабочие отношения с Нго Динь Ню, — по правде говоря, его коллеги были озадачены его восторженным отношением к этой зловещей личности. Когда в ЦРУ начали обсуждать, кем можно было бы заменить Зьема, Колби предложил кандидатуру его брата Ню.

Неудачная высадка десанта в Заливе свиней 17 апреля 1961 г., которая ознаменовала собой провал оркестрованной ЦРУ операции по вторжению на Кубу менее чем за четыре месяца до инаугурации Кеннеди, довлела над всеми последующими политическими решениями его администрации. В августе коммунисты построили Берлинскую стену, а Хрущев на весь мир хвастался тем, что Вьетнам был советской лабораторией по взращиванию национально-освободительных войн. Тогда никто не знал, что в итоге в холодной войне победит Запад. Также никто не знал, что в 1962 г. Хрущев сказал Анатолию Добрынину, новому послу в Вашингтоне, что СССР не выдержит открытого вооруженного противостояния с США, поэтому его необходимо предотвратить любыми средствами: «Не нарывайся на неприятности». Мир жил в атмосфере страха перед ядерной войной и возможной победой коммунизма. В таких обстоятельствах национальным лидерам и их советникам было трудно мыслить и действовать с полным хладнокровием и рациональностью. Кроме того, сегодня легко забыть о том, что коммунистический лагерь ошибался так же часто и даже более грубо, чем западные державы, — взять хотя бы Венгрию, ГДР, Польшу или Кубу.

Кеннеди и его соратники-крестоносцы были убеждены, что ведут борьбу не на жизнь, а на смерть с мировым коммунизмом. Президент сказал о НФОЮВ и ему подобных: «Эти войны ни в коей мере нельзя назвать освободительными… они ведутся против свободных наций». В этих словах была немалая доля правды, хотя тогдашние американские либералы и их будущие преемники пытались это отрицать. Но в них также была изрядная доля лжи, поскольку, каким бы уродливым ни был правящий режим в Северном Вьетнаме, режим Зьема на Юге отличался от него разве что тем, что народ там не голодал.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Монархия Макнамары

Новое сообщение Буль Баш » 17 фев 2024, 20:27

Пожалуй, наиболее примечательным фактом процесса выработки американской политики по Вьетнаму в период с 1961 по 1975 г. было то, что вьетнамцы редко, если вообще когда-либо, приглашались к участию в нем. Администрации США последовательно отказывали людям, родина которых располагалась непосредственно на театре военных действий, в праве голоса и в возможности самим определить собственную судьбу — это было чисто американским делом.

Посол США в Сайгоне в 1961–1963 гг. Фредерик Нолтинг по прозвищу Фриц однажды предупредил министра обороны Роберта Макнамару, что «трудно, если вообще возможно, установить двигатель от „Форда“ на вьетнамскую воловью повозку». Министр с ним согласился, но продолжал делать именно это.

В романе Дэвида Халберстама «Лучшие и умнейшие» есть замечательный эпизод: после первого заседания «Круглого стола» Кеннеди, в котором участвовали Макнамара, Раск, Банди, Шлезингер, Ростоу и другие блистательные интеллектуалы, переполненный энтузиазмом Линдон Джонсон отправился к своему другу и наставнику Сэму Рэйберну, спикеру палаты представителей, чтобы рассказать ему об этой группе «ярких умов». Но язвительный ответ Рэйнберна остудил его пыл: «Что ж, Линдон, возможно, ты и прав, и все эти люди действительно так умны, как ты говоришь. И я бы тоже в это поверил, если бы кто-нибудь из них хотя бы раз в жизни баллотировался на пост шерифа». Или был бы лично знаком с несколькими вьетнамцами, можем добавить мы.

Когда Макнамара вместе с Максом Тейлором посетил Вьетнам, один из вьетнамских очевидцев писал, что министр обороны адресовал бо́льшую часть вопросов американским военным в Сайгоне, а не тем, кто непосредственно участвовал в боевых действиях: «Некоторые [американские офицеры] выглядели как нашкодившие школьники перед строгим директором… Однажды министр привел в большое замешательство вьетнамского офицера разведки и его американского коллегу, спросив, сколько наших секретных агентов работает в стане врага». Ответом было «ни одного», и такая ситуация сохранялась еще долгое время. Только в 1969 г. ЦРУ сумело внедриться в коммутационную схему коммунистического руководства.
Изображение

Администрация США не испытывала недостатка в советах от всевозможных гуру внешней политики. Холодная война породила изобилие «мозговых центров», готовых подвести технологический и аналитический фундамент под любую внешнеполитическую стратегию, и прежде всего стратегию ядерного сдерживания. Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны, известное как DARPA, созданное в 1958 г. на волне шока после запуска советского спутника, предложило широкий спектр методов борьбы с повстанцами той или иной степени изощренности. Именно DARPA стало вдохновителем программы химической дефолиации с использованием агента «Оранж». В стратегическом исследовательском центре RAND Corporation в Санта-Монике работало много умных людей, но каким-то удивительным образом результаты его исследований редко противоречили тем политическим линиям, к которым склонялись его главные спонсоры, например ВВС США.

Вполне ожидаемо, что Макнамара положительно отзывался о работе RAND, чьи выводы в большинстве случаев подтверждали результаты его собственного системного анализа. Когда британский академик профессор Майкл Говард посетил штаб-квартиру RAND в Санта-Монике, он также был впечатлен собранными там интеллектуальными ресурсами, но впоследствии писал, что агентство показалось ему «монастырем, населенным умнейшими богословами, которые, однако, жили в полном отрыве от реального мира… В частности, аналитики центра ошибочно полагали, что все, что связано с войной, поддается точной количественной оценке». Особенно Говард был шокирован жаркими дебатами о том, сколько времени потребуется на восстановление Лос-Анджелеса после ядерной атаки.

С приходом Кеннеди руководство RAND, чутко державшее нос по ветру, осознало, что борьба с повстанческим движением во Вьетнаме обещает стать крупным бизнесом, и в 1961 г. отправило в Сайгон первого эмиссара. В последующие годы агентство играло важную консультативную роль. Почти никто из его интеллектуалов не ставил под сомнение целесообразность американского вмешательства: заразившись миссионерским пылом, они просто пытались найти способы, как лучше выиграть эту войну. Как позже заметил аналитик Алекс Джордж, «в RAND не было пацифистов». В начале 1960-х гг. большая часть аналитических исследований велась в Санта-Монике, поскольку мало кто из сотрудников агентства выразил желание перебираться в Сайгон.

Справедливости ради надо отметить, что в те дни не только администрация Кеннеди, но и многие лидеры Юго-Восточной Азии, в том числе сингапурский премьер-министр Ли Куан Ю, были убеждены и открыто заявляли о том, что победа над коммунистами во Вьетнаме имеет решающее значение для сохранения региональной стабильности. Некоторые ключевые союзники США считали так же. Хотя британское правительство расценивало положение США в Индокитае как очень шаткое, министр иностранных дел лорд Хоум писал: «Я надеюсь, что американцы смогут там удержаться». Несмотря на всю свою осторожность, даже британцы были вынуждены признать: теперь, когда на карту поставлен престиж всего Запада, победа приобретала все более важное значение. Малайзийский премьер-министр Тунку Абдул Рахман обратился с призывом к сэру Роберту Томпсону, который оказал важную помощь в успешном подавлении коммунистического мятежа в его стране: «Вы должны поехать во Вьетнам и помочь им, чтобы я мог удержать свою линию фронта».

Американцев вдохновлял успешный опыт Британии в подавлении партизанских движений, хотя британские офицеры предпочитали не распространяться о тех средствах, с помощью которых они достигали своих целей. Хотя в своих колониальных войнах англичане отличались меньшей жестокостью, чем французы, методы, использованные ими в Малайе, Кении, Адене и на Кипре, были не для чувствительных натур. Самолеты Королевских ВВС распыляли гербициды и дефолианты над контролируемыми партизанами районами. В 1952 г. британская коммунистическая газета Daily Worker опубликовала фотографию королевского морского пехотинца, который демонстрировал головы двух малайских партизан. Командование объяснило, что головы были сфотографированы якобы с целью установления личностей убитых, однако это не успокоило бурю общественного негодования. Бомбардировки мирных деревень также не были редкостью. Но, в отличие от французов, британцы каким-то образом умудрялись выходить победителями.

Лондон, который считал себя своего рода гарантом Женевских соглашений 1954 г., был встревожен растущим контингентом американских военных советников во Вьетнаме, грубо нарушавшим условия договоренностей. В 1961 г. британский посол попытался убедить Вашингтон, что тот не должен превышать оговоренное число советников более чем на 100 человек, на что ему в категоричной форме ответили, что США готовятся отправить еще 8000. Премьер-министр Гарольд Макмиллан с традиционной лояльностью согласился не поднимать шумиху и выразил облегчение в связи с тем, что американцы не собираются вводить войска. Он и его правительство призвали Госдепартамент быть осторожным в отношении дальнейшего наращивания военного присутствия. Но в декабре им пришлось проглотить очередное оскорбление от Вашингтона, который заявил, что не считает себя связанным какими-либо условиями Женевских договоренностей.

Британцы продолжали колебаться по поводу того, как далеко они готовы зайти в своей поддержке Соединенных Штатов. Они по-прежнему смотрели на Юго-Восточную Азию до некоторой степени как на свою вотчину, считали себя экспертами по антиповстанческим войнам и искренне желали поражения коммунистов. В 1962 г. они выступили против предложения созвать международную конференцию, чтобы нейтрализовать Вьетнам по примеру Лаоса, поскольку было очевидно, что без американской поддержки режим Зьема не выстоит. Британский посланник в Сайгоне Гарри Холер в январе написал в Лондон, что «любое решение вьетнамской проблемы, которое не предполагает полного разгрома и искоренения Вьетконга, просто отдаст Южный Вьетнам в руки коммунистов» — исход, который, по его мнению, «приведет к катастрофическим последствиям для британских интересов и инвестиций в Юго-Восточной Азии и серьезно подорвет перспективы Свободного мира в дальнейшем сдерживании коммунистической угрозы».

В то же время британцы были не слишком впечатлены американскими успехами в Южном Вьетнаме и настороженно относились к хроническим разногласиям между ЦРУ, Госдепом, Армией США и послами в Сайгоне. Со своей стороны американцы не любили, когда кто-либо пытался совать нос в их дела, — Эд Лансдейл в грубой форме отказался выслушивать советы от «кучки бывших колониалистов-неудачников». Как и Пентагон, представитель ЦРУ отверг одобренную Госдепом идею пригласить в Южный Вьетнам небольшой контингент британских военных инструкторов. Посол Нолтинг передал своему британскому коллеге единственную просьбу: командировать в Сайгон Роберта Томсона, чтобы тот проконсультировал президента Зьема по ряду организационных вопросов. Между тем, если бы Белый дом попросил Вестминстер, где в тот момент правили тори, отправить во Вьетнам военных инструкторов, те бы с большой долей вероятности согласились, что открывало бы большие перспективы. Но американцы ограничились запросом на Томпсона. Его опыт, вместе с рекомендациями небольшой британской миссии в Сайгоне, тем не менее убедил ЦРУ и правительство Зьема в необходимости создания так называемой Особой службы — спецподразделения полиции, отвечающего за сбор разведданных и поддержку операций контрразведки на местах. Помимо же этого, Томпсон, хотя и был удостоен нескольких высоких аудиенций в Вашингтоне и Сайгоне, не оказывал большого влияния на решение серьезных проблем.

Зимой 1962 г. США пережили короткий всплеск оптимизма по поводу будущего режима Зьема. Австралийцы согласились открыть во Вьетнаме школу военной подготовки к боевым действиям в джунглях. Выдающийся журналист и историк Денис Уорнер так объяснил этот шаг своим соотечественникам: «Почему Австралия вмешивается во Вьетнамскую войну? Отчасти потому что мы считаем, что победа коммунистов здесь поставит под угрозу стабильность в остальной Юго-Восточной Азии и, как следствие, нашу собственную национальную безопасность, и отчасти потому, что мы хотим доказать американцам, что мы — не бумажные тигры… В некотором роде это можно рассматривать как страховку от более серьезных рисков». Между тем этот «страховой полис» стоил не так уж дешево: в 1969 г. число австралийских военных во Вьетнаме выросло до 7672 человек, из которых 500 не вернулись домой.

Если стратегические советники в Вашингтоне приходили и уходили, то одна ключевая фигура занимала свое место на сцене на протяжении целых семи лет. Человек, который сыграл одну из главных ролей в американской трагедии во Вьетнаме, вторую по важности после Линдона Джонсона, был самым необычным персонажем среди рыцарей «Круглого стола» Кеннеди. Роберту Макнамаре исполнилось 44 года, когда в 1961 г. он впервые вошел в свой просторный кабинет 3E 880 в Пентагоне. Казалось, этот человек никогда не знал, что такое молодость и глупость: остряки шептали, что дома перед зеркалом он учится танцевать твист, чтобы не опозориться на танцевальном вечере в Белом доме. Выходец из скромной калифорнийской семьи, благодаря блестящему уму и колоссальному трудолюбию он с блеском закончил Гарвардскую школу бизнеса; затем помогал восстанавливать компанию Ford Motors после Второй мировой войны и даже некоторое время был ее президентом. Ему как нельзя лучше подходила фраза, сказанная об одном одержимом статистикой британском государственном деятеле: «Он использует цифры как прилагательные». Когда этот бывший скаут-орел {высший ранг американских бой-скаутов} собирался вывести свою семью в поход на выходные дни, он с логарифмической линейкой в руках рассчитывал вес, который должны были нести в рюкзаках его дети и хрупкая жена Марджи.

Пост министра обороны Макнамара согласился занять движимый непреодолимым стремлением к власти. Вне семьи он был человеком-компьютером с холодным сердцем, впрочем не отличавшимся безупречной моралью: в 1961 г. он поддержал вымысел о стратегическом «ракетном отставании» и обвинил во всех проблемах Пентагона своего предшественника Томаса Гейтса.

Новый министр обороны развернул кипучую деятельность: разработать программу наращивания ракетных вооружений; увеличить численность армии в ответ на Берлинский кризис; обеспечить американские войска новыми системами вооружений. Во время Карибского кризиса в октябре 1962 г. именно Макнамара предложил идею морской блокады Кубы. Казалось, этот человек не знал, что такое сомнения, и считал, что хорошее решение должно быть быстрым. Он стремился все держать под контролем и объявил войну любому несанкционированному общению представителей военного ведомства со СМИ, желая стать единственным публичным голосом Вооруженных сил США.

Выступая перед сенатом в сентябре 1961 г., Макнамара заявил: «У советского коммунистического империализма с его намерением колонизировать мир нет аналогов в нашей истории… [Ни одна диктатура] в прошлом не была так хорошо организована и не располагала таким количеством инструментов уничтожения». Когда речь шла о советской угрозе, он не чурался прибегать к откровенной лжи — привычка, в итоге стоившая ему репутации. На слушаниях в конгрессе он поражал аудиторию своей экстраординарной памятью, сыпля цифрами и фактами, среди которых, однако, по словам генерал-лейтенанта Фреда Вейанда, было немало «ошибочных».

Несмотря на ястребиные взгляды, в первый год своего пребывания в должности Макнамара выступал против военного вмешательства во Вьетнаме, заявляя, что, если США введут небольшой контингент, «мы почти наверняка завязнем в бесконечно тлеющей войне»; если же США решатся отправить значительные силы, «в войну могут открыто вмешаться Ханой и Пекин… И успех [кампании во Вьетнаме] будет зависеть от факторов, многие из которых находятся вне нашего контроля, в частности от поведения самого Зьема».

Но затем Макнамара изменил свое мнение. В мае 1962 г. он впервые посетил Вьетнам. Принимающей стороной был генерал Пол Харкинс, глава КОВПВ, человек, печально прославившийся своей склонностью принимать желаемое за действительное. Генералу заранее передали список вопросов, интересующих министра обороны, чтобы тот успел сформулировать правдоподобные ответы и подготовить статистику, которую Макнамара обожал. Харкинс утверждал, что благодаря американской помощи режим Зьема одерживает верх над коммунистическим партизанским движением. Между тем, когда министр обороны находился на военной базе в провинции Биньзыонг, неподалеку от нее вьетконговцы атаковали колонну ВСРВ, убив пять человек. А во время его визита на базу в Дананге в 16 км от нее был взорван воинский эшелон, в результате чего 27 человек погибли и 30 получили ранения. Тем не менее Макнамара заявил молодому репортеру UPI Нилу Шиэну: «Все количественные данные указывают на то, что мы побеждаем». Он так и не понял, что все эти «количественные данные» были плодом фантазии Харкинса, о котором Шиэн впоследствии писал: «Он видел только то, что хотел видеть, а на все остальное закрывал глаза».

Почитатели Макнамары ценили его холодную рациональность как признак беспристрастности и неподкупности, некоторые даже прочили его в напарники Кеннеди на выборах 1964 г. Авторитетный военный обозреватель Хансон Болдуин опубликовал в The Saturday Evening Post статью под заголовком «Монархия Макнамары», посвященную предпринятым им реформам военного ведомства. Но противники Макнамары, в первую очередь люди в погонах, критиковали его за гипертрофированное самомнение. Он считал, что понимает военное дело лучше самих военных. Джеймс Рестон прозорливо писал в The New York Times: «У него есть искренность ветхозаветного пророка, но кое-чего ему не хватает, а именно крупицы сомнений, толики терпимости к человеческим слабостям и некоторого знания истории». Тем не менее в период с 1961 по 1967 г. этот человек оказывал на политику США во Вьетнаме более значимое влияние, чем любой из его соотечественников, кроме разве что самих президентов.

Главное, что узнавали американцы о Вьетнаме, — это то, как мало они о нем знают.

Гордон Салливан, 25-летний лейтенант из Массачусетса, добровольно отправился во Вьетнам военным советником, опасаясь, как бы война не закончилась, прежде чем он туда попадет. После шестинедельных курсов вьетнамского языка, где его научили нескольким расхожим фразам, он прилетел в Сайгон, который показался ему «идиллическим сонным городком на берегу реки: никаких признаков войны, веселая музыка филиппинских ансамблей на бульваре Тызо… Надо сказать, что в те времена служить военным советником было нелегко: у меня была радиостанция, но в эфире царила полная тишина». На протяжении всей войны вьетнамцы ценили американских военных советников больше всего за их магическое умение обеспечивать артиллерийскую и авиационную поддержку через телефонную трубку. По прибытии группу Салливана предупредили: «Помните, парни, что вообще-то вы не должны здесь находиться». Его направили в район на границе с Камбоджей. Они приземлились на разбитой взлетно-посадочной полосе, единственными объектами на которой были искореженные останки вертолета H-21 на обочине и диспетчерская вышка. Табличка на вышке сообщала, что в сухой сезон уровень воды находится на 60 см ниже отметки, а в сезон дождей — на 60 см выше. Офицер, приехавший за ним на джипе, встретил его со словами: «Привет, Салливан. Надеюсь, ты любишь сосиски и маринованный лук? Раз в две недели нам привозят свежую партию».

Следующие несколько месяцев Салливан вместе с сержантом колесил по дельте Меконга, занимаясь инспекцией «стратегических поселений» и между делом развозя по деревням коробки с медикаментами. Уже много лет спустя, вспоминая свои странствия по региону, который к тому моменту был наводнен вьетконговцами, Салливан заключил: «Это было рискованное приключение… По логике, мы не должны были остаться в живых». Он попытался «наладить контакт с вьетнамцами», но не смог найти к ним подходов.

Еще один военный советник, подполковник Джон Пол Ванн, вскоре после прибытия во Вьетнам пожаловался Фрэнку Скоттону: «Черт побери, я даже не знаю, что происходит по ночам на том берегу реки». Капитан Фан Тан Нгыу из Специальной службы так сказал о своих отношениях с коллегами из ЦРУ: «Я рассказывал американцам только то, что считал необходимым».

В 1962 г. Пентагон провел секретную военную игру SIGMA I, проработав сценарий наземной войны во Вьетнаме, которая показала, что для победы над Вьетконгом понадобится полмиллиона американских солдат. Следующий вариант SIGMA II с опорой на воздушную войну привел Пентагон к выводу, что никакое количество бомбардировок не позволит сдержать Ханой. Потоки противоречивых фактов и прогнозов порождали сумятицу в Вашингтоне, вынуждая принимающих решения лиц менять свое мнение на 180° и выдвигать прямо противоположные предложения. Что касается самого Пентагона, то в эпоху Кеннеди он склонялся в пользу интенсивной бомбардировки Севера — и выступал против ввода наземных войск.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Ле Зуан тоже поднимает ставки

Новое сообщение Буль Баш » 24 фев 2024, 19:52

В течение 1961–1962 гг. Ханой отдалился от СССР и взял курс на сближение с Китаем, но ни одна из двух великих держав не поддерживала эскалацию конфликта во Вьетнаме. Коммунистическому лагерю хватало проблем и в других местах — на Кубе, в ГДР, Албании, Конго. Экономическая ситуация в Северном Вьетнаме по-прежнему оставалась тяжелой: тогда как его население росло на полмиллиона человек в год, производство зерна на душу населения сокращалось. Значительная часть выращиваемого в стране риса и три четверти добываемого угля уходили в Китай в обмен на капельные вливания наличности. Голодные крестьяне массово мигрировали в города, но там им мало что могли предложить: заводы простаивали из-за отсутствия сырья.

С мая 1961 г. норма выдачи мяса, включая мясо собак и кошек, снизилась до 110 г на человека на неделю. Летом голодные протестующие в разгар столкновений с войсками подожгли склады с рисом, а в августе сожгли велосипедный завод. В городке Донгань была взорвана бомба. Известно об одном случае мятежа в армии и о двух случаях нападения вооруженных группировок хмонгов на армейские колонны.

В стремлении наращивать число таких актов сопротивления американцы отправляли на Север диверсионно-подрывные группы коммандос, но практически все эти рейды заканчивались неудачей. Недовольство северовьетнамского народа носило преимущественно стихийный характер: оно было вызвано голодом и легко подавлялось с помощью репрессий. В октябре 1961 г. французский дипломат писал, что люди здесь превращены в «пассивную покорную массу». Зыонг Ван Май так отозвалась о северянах: «Люди были невероятно невежественны. Как будто они сидели на дне колодца и видели только кусочек неба. Неудивительно, что коммунисты так легко ими управляли».

Отныне Ле Зуан стал ключевым лицом, определяющим политику Ханоя. Не афишируя это на весь мир, он будет оставаться фактическим правителем страны на протяжении следующей четверти века. В голливудском эпосе «Эль Сид» есть эпизод, когда тело погибшего испанского героя Эль Сида привязывают к седлу в доспехах и со щитом, и под предводительством мертвого полководца его армия одерживает решающую победу. Нечто подобное произошло и с Хо Ши Мином. Стареющий вождь панически боялся, что Вьетнам может стать новой Кореей — полем битвы, на котором американцы и китайцы будут состязаться в военной мощи. Его здоровье ухудшалось, молодые брали напором, и он постепенно отказался от доминирующего голоса, а затем и от любого вмешательства в военные дела.

Тем не менее Хо со своим огромным авторитетом на международной арене, а также премьер-министр Фам Ван Донг оставались важными декоративными фигурами — публичным лицом руководства Северного Вьетнама. Ле Зуан же предпочитал оставаться в тени. Некогда героический военачальник Зяп, перешедший в умеренный «промосковский» лагерь, превратился в мальчика для битья: товарищи по партии резко критиковали его за раздутое самомнение и жажду славы. Один из коллег назвал его «позером и самохвалом». Бывший начальник службы снабжения, отвечавший за логистику в Дьенбьенфу, ненавидел своего прежнего командира и часто жаловался на него Хо Ши Мину. Брат Ле Дык Тхо, генерал и член кабинета министров, сравнивал Зяпа со старой бочкой, презрительно замечая: «Чем пустее бочка, тем сильнее гремит».

В отношениях с СССР и Китаем Ле Зуан проявлял удивительное дипломатическое мастерство и терпение. Он любил цитировать вьетнамскую версию английской пословицы «Когда ты в Риме, веди себя как римлянин», говоря: «Идя в пагоду, облачись в одежду буддийского монаха; идя на встречу с душами умерших, надень бумажную одежду». Он и его фракция считали русских ненадежными и слабовольными, не в последнюю очередь потому, что в Карибском кризисе те первыми пошли на попятную. Для непреклонных вьетнамцев спартанская этика — готовность к страданиям во имя великой цели — была превыше всего.

Ле Зуан сетовал на необходимость регулярно ездить в Пекин в роли просителя и терпеть китайское высокомерие. Один из его близких помощников рассказывал, что во время одного из визитов в 1961 г. Чжоу Эньлай сделал Ле Зуану жесткий выговор: «Почему ваши люди воюют в Южном Вьетнаме?.. Если война распространится на Север, я предупреждаю вас, что Китай не будет отправлять войска, чтобы помочь вам сражаться с американцами… Вам придется полагаться только на себя и самим отвечать за последствия вашей политики».

Бывало, что Ле Зуан в сердцах называл Мао «этим ублюдком». Как-то раз китайский лидер на встрече с ханойской делегацией начал фантазировать о том, что будет, если он отправит свою Народно-освободительную армию освобождать Южный Вьетнам. Тем самым он только разбередил издревле сидящий во вьетнамцах страх перед империалистическими наклонностями своего могучего соседа. Выбрав дружбу с Китаем, Ле Зуан тем не менее воздерживался от открытой критики Советского Союза, понимая, что Ханой отчаянно нуждается в советском современном вооружении и промышленном оборудовании. Он нередко цинично высказывался о жалких крохах китайской помощи и обвинял Пекин в том, что тот рассматривает вьетнамскую революцию «как разменную монету в своих переговорах с США».

В 1961–1962 гг. северовьетнамские руководители понимали, что им не стоит переходить черту: хотя они расширили вмешательство на Юге, они всеми силами старались не провоцировать США на отправку войск. Они мучительно обдумывали возможность вступления в переговоры с Сайгоном и через ЦУЮВ настоятельно призывали южан сосредоточиться на политической борьбе. В одном из своих «Писем на Юг» от 7 февраля 1961 г. Ле Зуан признал: «Мы слабее врага». Очень важно подчеркивать независимость Национального фронта освобождения, продолжал он, и не допускать, чтобы на него навешивали ярлык инструмента Ханоя. Тем не менее политика Северного Вьетнама того периода была противоречива: в то время как он оказывал южным коммунистам гораздо меньше помощи, чем те бы хотели, на международной арене риторика его лидеров становилась все более воинственной — Ле Зуан был решительно настроен сделать свою страну знаменосцем мировой революции. Его непримиримость вызвала тревогу у Индии, которая отныне стала рассматривать Северный Вьетнам не как соратника в борьбе против империализма, а как угрозу региональной стабильности.

В 1962 г. Ханой наконец-то разрешил большому количеству «возвращенцев» — вьетминевцев, которые в 1954 г. передислоцировались на Север, — отправиться на Юг, чтобы пополнить ряды южной коммунистической партии закаленными, опытными кадрами. На подконтрольных НФОЮВ территориях партработники развернули борьбу против веками сложившихся привычек и устоев. С помощью образовательных программ они пытались преодолеть присущий вьетнамцам фатализм и подчиненное положение женщин. На свадьбах роль регистратора брака вместо прежнего свата часто выполнял деревенский партсекретарь. В начальных школах детям предлагали такие арифметические задачи: «На укрепленном правительственном посту находится 50 солдат. Мы напали на пост и убили 20 из них. Сколько солдат осталось?» Когда кто-то из крестьян осмеливался спросить, будет ли НФОЮВ или коммунистическая партия обеспечивать их инсектицидами, кредитами, насосами, тракторами и советами по животноводству, как это делал Сайгон, партработники уверяли их, что, как только революция победит, Север осыплет их этими и многими другими благами.

До 1963 г. основным источником оружия для Вьетконга было только то, что они захватывали у правительственных сил: в конце 1961 г. в партизанских руках предположительно находилось всего 23 000 исправных единиц оружия. Но политические убийства не требовали большой огневой мощи. В период с 1957 по 1960 г., по достоверным оценкам, были убиты 1700 провинциальных и сельских чиновников. В 1961 г. эта цифра выросла еще на 1300 человек: к традиционным убийствам деревенских старост и других мелких сошек сайгонского режима добавились высокопоставленные жертвы, такие как полковник ВСРВ, ответственный за связи Сайгона с МКК, который был схвачен и замучен до смерти. В 1963 г. количество политических убийств достигло пика в 2000 человек, но в следующем году упало до 500: вьетконговцы ликвидировали бо́льшую часть местных врагов до которых сумели дотянуться. Выжившие чиновники и землевладельцы ради собственной безопасности укрылись за стенами городов, тем самым физически дистанцировав себя от крестьянства, что еще больше подорвало авторитет сайгонского режима. НФОЮВ конфисковывал земли беглецов и распределял их между «друзьями революции», которые, таким образом, становились кровно заинтересованными в ее победе.

На протяжении всей войны американские солдаты колебались между презрением к «гукам», или «динки», — «узкоглазым» — как к примитивному народу и преувеличенной верой в их сверхчеловеческие способности и выносливость. Это напоминало отношение к индейцам. Рядовые вспоминали ходившую на Диком Западе историю о том, как однажды ковбой преследовал индейца-апача. Он проскакал на лошади 100 км и, когда та свалилась от усталости, оседлал другую лошадь и продолжил погоню. Между тем апач вернулся обратно, нашел брошенную лошадь, неспеша проскакал на ней еще 100 км, после чего съел ее.

На самом деле вьетконговцы вовсе не были супервоинами; их действия зачастую были откровенно неумелыми, а пресловутый человеческий фактор — такой же проблемой, как и в любой другой армии мира. Командир отряда в дельте Меконга по имени Нам Кинь, который пользовался уважением как опытный боевой командир, но также был известен своим крутым нравом, был застрелен в спину своим бойцом, которому он запретил жениться на привлекательной местной вдове. Командир Тхань Хай — «Голубой океан» — 30-летний выходец из семьи землевладельцев, прославился не только своим военным мастерством, но и человеческими слабостями. Хая неоднократно понижали в должности из-за пьянства и распутного поведения; однажды его застали под москитной сеткой в постели жены молодого новобранца.

Один боец выразил мнение большинства, пожаловавшись на бесконечные собрания по идеологической обработке: «Говорить со мной на политические темы — все равно что играть перед водяным буйволом на гитаре». Тем не менее пропагандистские сказки пользовались популярностью. Одним из партизанских отрядов в провинции Лонган командовала женщина по имени Ким Лоан, чей муж был убит правительственными войсками. Она превратилась в местную народную героиню, а о ее магических способностях ходили легенды. Рассказывали, что однажды она убила полицейского, который пытался арестовать ее в городской лавке. В другой раз она сбежала от полиции через заднюю дверь салона красоты и укрылась в соседней деревне. Когда солдаты окружили деревню и начали обыскивать дома, она залезла на дерево, превратилась в птицу и улетела. Фрэнк Скоттон спросил у старика, который рассказал ему эту историю: «Неужели вы действительно в это верите?» Вьетнамец улыбнулся и ответил, что никто не может знать наверняка: «Она же ускользнула от них, верно?»

Жестокость оставалась главным оружием коммунистов. Однажды вьетконговцы вошли в деревню в провинции Лайкай, осудили 20 жителей обоих полов как правительственных шпионов, обезглавили их и бросили тела на улице, прикрепив к каждому клочок бумаги с перечислением предполагаемых преступлений. В другой деревне местного старосту привязали к столбу и выпотрошили на глазах у собравшихся крестьян; его беременной жене вспороли живот, а детям отрезали головы. Такие красочно обставленные зверства были призваны показать крестьянам, что за сопротивление революции их ожидает куда более страшная кара, чем простая смерть.

Разумеется, жестокость была присуща не только партизанам. Даг Рэмзи опросил школьников в провинции Лонган и обнаружил, что от четверти до половины из них потеряли близких родственников, убитых сайгонскими силами безопасности. В 1962–1963 гг. только в одной деревне в дельте Меконга правительственные войска убили 150 жителей — из них всего 60 человек предположительно были связаны с НФОЮВ. Среди тысяч политических заключенных, содержавшихся в ужасающих условиях в южновьетнамских тюрьмах и лагерях, в том числе в одной из секций Сайгонского зоопарка, находилось много невинных людей. Не было проведено ни одного судебного процесса.

В то время как города и предместья оставались под устойчивым контролем правительства, в сельской местности деревни и иногда целые районы переходили из рук в руки. Время от времени правительственным войскам, вооруженным современным оружием и военной техникой, удавалось проводить довольно эффективные операции. В конце августа 1962 г., получив сведения от перебежчика, подразделения ВСРВ атаковали учебный лагерь НФОЮВ в Мифыоктэй, уничтожив 150 партработников и новобранцев; оставшиеся в живых несостоявшиеся партизаны разбежались по своим деревням. Американские вертолеты существенно увеличивали тактическую мобильность ВСРВ, позволяя добираться до удаленных сельских районов, где коммунисты безраздельно господствовали на протяжении многих лет. Однако возможности и желание — не одно и то же: нередко подразделения ВСРВ отказывались патрулировать местность, где они могли попасть в засаду, и сбегали с поля боя, как только завязывалась перестрелка.

В 1963 г. НФОЮВ наконец-то начал получать оружие из Северного Вьетнама, включая безоткатные орудия и минометы. Был налажен маршрут поставок оружия по морю, особенно в дельту Меконга.

В городах партийные работники занимались подготовкой масс к народному восстанию. Для терактов нередко использовались дети, которые бросали гранаты в кафе и толпы на рынках. Правительственная разведка работала из рук вон плохо, а коммунистические активисты прекрасно владели искусством маскировки. 10-летний Чыонг Мили был связным во вьетконговском подполье. Его часто посылали в город, где он должен был встретиться в кафе с человеком под вымышленным именем, показать ему половину банкноты, вторая половина которой была у этого человека, и передать ему записку. Если бы его схватила полиция или военные, единственным, что он знал, было имя его партийного наставника. Только старшие офицеры НФОЮВ знали полные имена руководителей провинциальных парторганизаций.

Война набирала обороты: если первые два года вооруженная борьба с сайгонским режимом велась только по инициативе и силами местных коммунистов, то теперь влияние и помощь Ханоя становились все более и более заметны. Северовьетнамское руководство почуяло запах гниющей плоти, зловоние предсмертного разложения, которое исходило из президентского дворца в Сайгоне и распространялось по всей стране, и горело нетерпением ускорить кончину режима Зьема. Впрочем, некоторые сильные мира сего в Вашингтоне желали того же.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Малое сражение, большие последствия: битва при Апбаке

Новое сообщение Буль Баш » 02 мар 2024, 23:36

Помимо целого роя американских советников, дипломатов, пилотов, спецназовцев, операторов радиоперехвата и всевозможных секретных агентов, во Вьетнам слеталось все больше журналистов — в основном мужчин, а также несколько женщин, которые оказали не меньшее влияние на дальнейший ход истории, чем военные и политики. Гудящие, как ульи, пресс-центры свидетельствовали о том, что мировые СМИ заинтересовались стремительно расширяющимся присутствием США и решили, что нужно находиться на переднем крае и видеть все своими глазами.
Конечно, в сайгонские бюро направлялись не элитные журналистские кадры вроде тех, что обслуживали Вашингтон, Париж, Москву или Лондон, но молодые честолюбцы, мечтавшие ими стать. Большинство были неопытными новичками, довольно умными и крайне амбициозными, которые с первого взгляда влюбились в сайгонскую романтику. Среди них были Дэвид Халберстам из The New York Times, Франсуа Салли из Newsweek, Малкольм Браун и Питер Арнетт из AP, Нил Шиэн из UPI, который сидел за одним столом с Халберстамом и стал его близким другом.

Шиэн заканчивал срочную службу в Армии США на территории Японии, когда убедил токийское бюро UPI взять его ночным новостным оператором по $10 за смену. Вскоре из сайгонского агентства уволился корреспондент, и Шиэну предложили его место. Шиэн родился в 1936 г. в фермерской семье в Массачусетсе, блестяще закончил Гарвардский университет, но потом начал злоупотреблять спиртным. Хотя в 1961 г. он решительно завязал с алкоголем, в следующем году он прибыл во Вьетнам, по собственному признанию, «опьяненным» своей верой в Соединенные Штаты, которой он пропитался за годы обучения в Лиге плюща — и которая серьезно пошатнулась в последующие годы.

«Сайгон был прекрасным местом, которое американцы еще не успели изгадить, — вспоминал он. — Первые полгода я не испытывал никакого страха. Мне нравилось скользить на вертолете над залитыми водой рисовыми полями. Я был ребенком холодной войны. Мы все тогда думали одинаково. Американцы делают благое дело. Мы пришли сюда, чтобы остановить коммунистическое зло, которое пытается захватить мир. Наши представления были очень далеки от реальности. Мы просто считали, что должны помочь этой стране».

Молодые корреспонденты держались одной большой стаей: они быстро завели себе прелестных вьетнамских подружек, вместе обедали в «Адмирале», «Белой мыши» или «Бистро Бродар», где у них имелись специальные столики с табличкой «Зарезервировано для прессы»; вместе ездили на брифинги на трехколесных велотакси и крошечных кремово-голубых такси «Рено»; летали на места боевых действий на одних и тех же вертолетах; обменивались анонимной информацией, которой их в изобилии снабжали военные советники, дипломаты и вездесущий Лу Конейн — как лаконично заметил Шэн, «Лу любил поговорить». Иногда им звонил Айван Славич, командир первого вертолетного отряда Huey, и говорил: «Мы отправляемся завтракать», что на кодовом языке означало начало очередной операции. Однако «большинство вьетнамцев предпочитали не разговаривать с нами — они не хотели неприятностей».

Ненадежная местная система электроснабжения не справлялась с резко возросшей нагрузкой — американские военные потребляли огромное количество электричества, — поэтому журналистам нередко приходилось работать с отключенными кондиционерами, обливаясь потом над своими печатными машинками, сочиняя очередной репортаж. Некоторые зарабатывали небольшие состояния, отчитываясь в расходах по официальному обменному курсу и обменивая доллары по гораздо более выгодному курсу на черном рынке, но Шиэн, боясь быть уволенным, держался в стороне от подобных практик. Позже Халберстам предложил Шиэну назвать его книгу о Вьетнаме «Последний рубеж», «потому что это было последнее место на планете, где можно было весело провести время, поразвлечься в чужой стране». Продолжая воспринимать это как увлекательное приключение, большинство журналистов тем не менее стали относиться к своей миссии все более и более серьезно, особенно когда осознали всю пропасть между безоглядным оптимизмом американских военных, в частности генерала Пола Харкинса, командующего силами США во Вьетнаме в 1962–1964 гг., и теми реалиями, которые они видели своими глазами.

Почти с первых же дней КОВПВ распространяло преднамеренную ложь и скрывало неудобную правду, например тот факт, что американские пилоты летали на боевые вылеты вместо экипажей южновьетнамских ВВС. Об этом стало известно, когда газета Indianapolis News опубликовала письма домой капитана ВВС «Джерри» Шэнка, после чего опровергать что-либо было уже бессмысленно. Шэнк писал:
«Больше всего меня злит то, что они не говорят людям, чем мы здесь занимаемся… А мы — я и мои товарищи — делаем здесь все. Вьетнамские „ученики“, с которыми мы летаем, мало что смыслят в летном деле… Это глупые и невежественные агнцы для заклания, и они абсолютно бесполезны. Честно говоря, у меня порой возникает желание выпороть их до полусмерти».
КОВПВ упрямо отрицало бомбардировки напалмом до тех пор, пока в прессе не появились фотографии с запечатленными на них характерными стенами огня. Позже Питер Арнетт раскрыл факт использования слезоточивого газа Си-Эс — враждебная пропаганда тут же объявила, что это был отравляющий газ, — однако КОВПВ и Пентагон хранили мертвое молчание.

Халберстам, в то время 28-летний репортер, приехал во Вьетнам как «истинно верующий», но уже к осени 1962 г. перешел в лагерь скептиков.

«Эта война, — писал он в The New York Times, — ведется в присутствии нелояльного и недружелюбно настроенного крестьянства, с правительством, которое не предложило никаких преимуществ и благ подавляющему большинству своего народа. Враг — голодный и поджарый, опытный в такого рода войне, бесконечно терпеливый и упрямый и, что самое главное, показавший, что за свою победу он готов заплатить любую цену».

Когда в декабре Халберстам сообщил в редакцию The New York Times, что Ню и его служба безопасности чинят препятствия работе журналистов, руководство газеты направило протест в Госдепартамент, но там только пожали плечами: американцы были гостями суверенного государства. Если уж сайгонский режим безапелляционно игнорировал любые попытки научить его уму-разуму со стороны посольства США, КОВПВ и ЦРУ, то вряд ли стоило ожидать, что он будет смиренно сносить нападки откровенно враждебных — и, в глазах Зьема, порочных — либеральных журналистов. Если на то пошло, даже Джон Кеннеди однажды позвонил редактору The New York Times и потребовал отозвать Халберстама из Вьетнама из-за излишне мрачных репортажей.

Что касается лжи американских военных, то Ли Григгс из Time написал о командующем КОВПВ язвительную песню на мотив гимна «Иисус любит меня»:

Мы побеждаем, я знаю,
Так говорит генерал Харкинс!
В горах дела плохи,
В дельте — еще хуже,
Но вьетконговцы скоро сдадутся,
Так говорит генерал Харкинс!

В июне 1962 г. Гомер Бигарт написал в прощальном репортаже для The New York Times, что если только режим Зьема не изменит свой курс радикально, то либо США придется ввести войска, либо у руля страны станет военная хунта.

Франсуа Салли из Newsweek, француз по происхождению, родившийся в 1927 г. и работавший в Сайгоне с 1945 г., был самым старшим и опытным среди своих молодых коллег, которые его обожали. Он имел впечатляющие связи с обеих сторон, и некоторые даже подозревали его в членстве в коммунистической партии. В одном из своих последних репортажей, перед тем как Зьем выслал его из страны, Салли процитировал слова Бернарда Фолла о том, что политика гораздо важнее тактики. Однако США, продолжал он, всецело сосредоточились на военном сценарии по типу Корейской войны и учат южан только тому, как противостоять вооруженному вторжению с Севера. Но вертолеты Морской пехоты не могут обеспечить южновьетнамцев идеологией, за которую они будут готовы умереть. Статья сопровождалась фотографией южновьетнамского женского ополчения с подписью: «У врага больше целеустремленности и энтузиазма».

Вот что рассказывал Нил Шиэн о сайгонском журналистском корпусе в 1962–1963 гг.:
«Мы были довольно-таки крутыми парнями: мы вступили в конфликт — очень серьезный конфликт — с командованием [США]. Ложь генералов очень нас разозлила».
Некоторые журналисты были настоящими героями, другие — трусами: репортер одной нью-йоркской газеты «не выезжал из Сайгона — он подкупал телеграфистов, чтобы те передавали ему копии телеграмм других корреспондентов». Были среди них и авантюристы, но такие стали приезжать в основном уже на более позднем этапе войны: один британский журналист-внештатник «носил с собой М16 и убивал людей. А [американский фотожурналист] Шон Флинн был в восторге от возможности беспрепятственно стрелять на улицах города». Первые недели Шиэн тоже брал с собой на выезды пистолет, но потом понял, что «это глупо». Он даже перестал носить с собой фотокамеру, потому что «когда ты все время смотришь в видоискатель, ты не видишь, что происходит вокруг — и что может тебя убить».

Поколение репортеров, к которому принадлежал Шиэн, имело важное преимущество перед большинством своих коллег, занимающихся военной журналистикой в XXI в.: многие из них отслужили в армии, поэтому были знакомы с оружием и военным делом. Тем не менее они были шокированы расистскими настроениями среди части американских военных, олицетворением которых стал полковник спецназа, заявивший своим подчиненным: «Зачем учить язык гуков, если все они сдохнут? Мы уничтожим этих ублюдков».

Некоторые журналисты, такие как Халберстам и Шиэн, благодаря своим объективным и честным репортажам из Вьетнама стали национальными героями и заслужили высочайшее признание со стороны американской и мировой общественности, хотя некоторые американцы до самой могилы обвиняли их в том, что они предали свою страну ради славы.

История, которая началась 2 января 1963 г. как относительно мелкомасштабное сражение между ВСРВ и Вьетконгом, переросла в крупномасштабное противостояние между верховным командованием США и журналистским корпусом в Сайгоне.

Что касается самой боевой операции, то ее главным действующим лицом был подполковник Джон Пол Ванн, с середины 1962 г. — старший военный советник в 7-й пехотной дивизии ВСРВ. Ванн, сгусток яростной энергии и напористости, устал от бесконечных мелких стычек с врагом без решающего исхода. За месяц до этого американские самолеты-разведчики перехватили несколько радиопередач с позывными 514-го батальона Вьетконга, которые велись из Апбака — «северной деревни» в 22 км к северо-западу от города Митхо в дельте Меконга. К огромному удовольствию полковника, штаб Харкинса дал добро на проведение массированной операции, чтобы окружить и уничтожить вьетконговцев. В распоряжение Ванна были выделены: два территориальных батальона Гражданской гвардии; десантное пехотное подразделение на 10 вертолетах H-21 — «летающих бананах», или «червяках для наживки», как называли их вьетконговцы; 5 штурмовых вертолетов Bell UH-1 «Ирокез» (также известных как Huey); штурмовая авиация ВВС Южного Вьетнама; рота бронетранспортеров и батальон парашютистов.

Американская разведка серьезно недооценила численность партизан в Апбаке, сообщив, что там находится всего 120 человек. На самом же деле, помимо усиленной роты 514-го батальона Вьетконга, там находилась основная ударная рота 261-го батальона, которая остановилась в деревне на постой в ходе передислокации на новое место. Этот батальон считался элитным подразделением: среди вьетнамских женщин ходила поговорка, что если уж выходить замуж за партизана, то из 261-го батальона. В нем были собраны закаленные бойцы с боевым опытом не менее двух лет и офицеры, воевавшие пять лет и больше. В целом к тому времени общая численность войск НФОЮВ выросла более чем в два раза по сравнению с предыдущим годом — до 50 000 солдат, бо́льшая часть которых находилась в дельте Меконга. Хотя вьетконговцы по-прежнему в значительной степени зависели от захваченного оружия, теперь они получали растущие объемы военных грузов по морю. В 1962 г. суда, замаскированные под рыболовные траулеры, доставили с Севера 112 тонн оружия и боеприпасов, в 1963–1964 гг. эта цифра выросла до 4289 тонн, что было гораздо больше, чем поставлялось по знаменитой тропе Хо Ши Мина.

261-й батальон состоял в основном из «возвращенцев» с Севера. Им командовал опытный и популярный командир Хай Хоанг (настоящее имя Нгуен Ван Зиеу), славившийся заботливым отношением к своим людям. Его заместителем был высокий, сухопарый, лысый — и очень суровый — офицер по имени Ту Кхюэ. Ротный командир Бай Зен был выходцем из образованной сайгонской семьи. Однажды в лагерь 261-го батальона на арендованном сампане приплыла его сестра. Она была потрясена, увидев, что ее брат роет траншеи вместе с солдатами. Она умоляла его вернуться домой, но Зен был непреклонен: он будет сражаться за дело революции, пока та не победит. Через несколько лет он был убит в бою.

Итак, 2 января в деревне Апбак собралось 320 партизан, которые были предупреждены о готовящейся операции правительственных сил.

Со своей стороны, полковник Ванн не знал главного: провинциальный штаб НФОЮВ приказал Зиеу и его бойцам не отступать, как обычно, чтобы избежать столкновения с ВСРВ, а закрепиться на позициях и дать бой. Таким образом, защитники вырыли вокруг деревни сеть траншей и укрепленных огневых точек. Они были хорошо вооружены, в основном — захваченным американским оружием: пулеметами 30 калибра, автоматическими винтовками «Браунинг», карабинами М-1, пистолетами-пулеметами Томсона 45 калибра, — и не испытывали недостатка в боеприпасах. Большинство из 1200 крестьян из Апбака и соседней деревни Тантхой, едва прослышав о готовящемся сражении, укрылись в болотах, но примерно 30 человек остались, чтобы подносить боеприпасы и помогать раненым. Доска для шахматной партии была готова.

Что же представляли собой «пешки», которыми играл полковник Ванн?

С самого начала до конца войны бо́льшая часть тягот, лишений и потерь лежала на плечах простых солдат ВСРВ. Ничто не могло оттолкнуть крестьян от сайгонского правительства сильнее, чем воинская повинность, которая лишала крестьянские семьи рабочих рук. Солдат отправляли служить в другие районы страны, где многие вели себя в отношении местного населения как пришлые оккупанты. О бесчеловечности солдат ВСРВ ходили мрачные истории, часть из которых, возможно, была правдива. Например, рассказывали, что однажды двое солдат поспорили на пачку сигарет, кто из них попадет из винтовки в ребенка, ехавшего верхом на буйволе.

Если в 1955–1959 гг. в армию призывались молодые мужчины в возрасте 20–22 лет сроком всего на год, то затем этот срок был увеличен до двух лет, а в 1964 г. — до трех. Многие возвращались из армии в инвалидных колясках, а то и в мешках для трупов. Парадоксально, но между обоими Вьетнамами и США было кое-что общее: во всех трех странах дети из привилегированных семей избегали военной службы. На Юге семьи платили взятки, на Севере высокопоставленные партработники отправляли своих отпрысков учиться в зарубежные вузы. Хотя на южновьетнамскую армию тратилось 15 % ВВП страны, ее солдаты получали нищенское довольствие. Большинство из них проходили всего пять — шесть недель элементарной боевой подготовки, после чего отправлялись в боевые части «учиться на местах». Офицер ВСРВ выразил мнение большинства своих товарищей, с горечью констатировав:
«Коммунисты знали, за что воевали. Мы — нет. Вся наша политическая подготовка состояла в том, что нам расхваливали личность Зьема».
План операции 2 января 1963 г., разработанный Джоном Ванном, мог бы удостоиться похвалы военных экспертов, если бы человеческий фактор сработал так, как было задумано. Однако военные подразделения, вместо того чтобы выполнить точно выверенный захват в клещи, прибывали на поле битвы вразнобой, словно высыпанные из коробки игрушки. Ранний утренний туман задержал высадку вертолетного десанта, в результате чего шедшие пешим маршем подразделения Гражданской гвардии первыми наткнулись на укрепленные позиции вьетконговцев вскоре после 07:00. Их командиры погибли, а сами они были прижаты к земле затянувшейся хаотичной перестрелкой. Глава провинции, который лично командовал Гражданской гвардией, отказался посылать в атаку второй батальон. Вскоре после 10:00, вопреки указаниям Ванна, вертолеты H-21 с пехотинцами на борту снизились над рисовым полем в зоне обстрела «Викторов Чарли» {сленговое название вьетконговцев от аббревиатуры VC (Viet Cong), которая в радиообмене произносилась как Victor Charlie (Виктор Чарли) и в конце концов сократилась до «Чарли»}.

Чтобы научить своих новобранцев не бояться вертолетов, вьетконговские командиры говорили им, что это просто металлические каркасы, обшитые картонными листами. В то утро под Апбаком казалось, что это действительно так: партизаны быстро сбили два H-21 и серьезно повредили третий. Huey, который попытался спасти американские экипажи, был превращен в решето, после чего рухнул рядом с другими обломками.

Злополучная пехота застряла на открытом пространстве и несла тяжелые потери под плотным огнем противника. Практически все вертолеты получили пробоины. При этом ни воздушные удары, ни неточный артиллерийский огонь не наносили большого урона хорошо окопавшимся вьетконговцам. Из кружившего над полем боя самолета-корректировщика L-19 Ванн беспомощно наблюдал за тем, как разработанная им операция тонет в крови, грязи и хаосе. Капитан Ли Тонг Ба, командир роты бронетранспортеров, отказался лезть в пекло, чтобы спасти пехоту и летные экипажи: угрозы Ванна в радиоэфире только укрепили его упорство.

«У меня проблема, Топпер Шесть, — в отчаянии сообщил Ванну капитан Джим Сканлон, прикомандированный к Ба военный советник. — Мой напарник отказывается двигаться с места».
«Черт побери, разве он не понимает, что ситуация чрезвычайная?!»
«Он говорит, что не принимает приказы от американцев».

Ванн взревел в трубку: «Ба! Если ты не двинешь свои чертовы машины через канал, мне придется потребовать у генерала Ле Ван Ти, чтобы тебя посадили в тюрьму!»

Вьетнамское командование запоздало продублировало приказ Ванна, и следующие два часа рота бронетранспортеров медленно ползла через череду дамб и каналов: капитан Ба впоследствии утверждал, что ни Ванн, ни Сканлон не понимали всех трудностей преодоления водных препятствий. Как только бэтээры приблизились настолько, чтобы открыть огонь из своих пулеметов М-113 50 калибра, вьетконговцы, которые целый день незамеченными скрывались в зарослях бананов и кокосовых пальм, меткими выстрелами убили нескольких пулеметчиков. Один БТР попытался использовать огнемет, но оказалось, что экипаж неправильно намешал горючий состав, и вместо потока огня тот выбросил слабую струйку. Примерно в 14:30 бронированные крабы начали отступать; к тому времени вьетконговцы сбили еще два вертолета.

Ванн вновь и вновь приказывал экипажу L-19 пролетать на бреющем полете над полем боя в тщетной попытке обнаружить позиции вьетконговцев и активизировать застопорившееся наступление. В 18:05 выброска парашютного десанта увенчала собой катастрофу: десант приземлился в километре от намеченного места, в зоне обстрела окопавшихся под деревушкой Тантхой вьетконговцев, которые немедленно открыли по десанту шквальный огонь. 19 парашютистов были убиты, 33 ранены, включая двух американцев. Таким образом, за день сражения партизаны сумели удержать практически все позиции, которые занимали утром, а с наступлением темноты без труда ускользнули в безопасные болотистые заросли близлежащей Камышовой равнины.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Малое сражение, большие последствия: битва при Апбаке (2)

Новое сообщение Буль Баш » 09 мар 2024, 19:13

Конечно, фортуна не пребывала безоговорочно на стороне вьетконговцев, которые потеряли 18 человек убитыми и 35 ранеными, главным образом от артиллерийских и воздушных бомбардировок. Но потери правительственных сил составили 63 человека убитыми и 109 ранеными; кроме того, погибли трое американцев и пятеро получили ранения. В городке Мейс Лендинг в штате Нью-Джерси семилетний мальчик увидел по телевизору кадры, на которых воздушный стрелок вел огонь через дверной проем вертолета, и воскликнул: «Смотрите, это мой папа!» Всего через шесть часов им пришла телеграмма с известием о смерти его отца, командира вертолетного экипажа Уильяма Дила, в сражении при Апбаке.

Это было постыдное поражение, однако гораздо большее влияние на дальнейший ход событий оказала не столько сама битва, сколько то, с чем столкнулись журналисты на следующий день, 3 января. Утром генерал Пол Харкинс прибыл в штаб-квартиру 4-го корпуса якобы для того, чтобы присутствовать при продолжении штурма Апбака. По словам Дэвида Халберстама и Питера Арнетта, он сообщил им: «Мы загнали их [вьетконговцев] в ловушку и собираемся возобновить наступление через полчаса». Однако репортеры уже знали, что противник покинул позиции, так что предполагаемый «штурм» был не более чем клоунадой. Из слов Харкинса можно было сделать вывод, что он либо сознательный лгун, либо полный идиот — последнее представлялось вполне правдоподобным, поскольку генерал обладал уникальным даром видеть только то, что хотел видеть.

В нескольких километрах отсюда события разворачивались еще хуже. Нил Шиэн и Ник Тернер из Reuters прилетели на место вчерашнего сражения и обнаружили, что южновьетнамские солдаты не потрудились убрать трупы своих сослуживцев и американцев с поля боя; превозмогая себя, журналистам пришлось самим грузить трупы на вертолеты. В тот момент, когда они разговаривали с бригадным генералом Робертом Уорком, ветераном Второй мировой войны из Алабамы, вокруг неожиданно начали рваться снаряды, поднимая в воздух гейзеры жидкой грязи. Это началась артподготовка перед новым «штурмом». Йорк сказал репортерам: «Парни, бежим!» Они рванули со всех ног через рисовое поле, пока не рухнули на землю. По словам Шиэна, он был уверен, что им конец. Когда обстрел прекратился, он и Тернер были покрыты грязью с головы до ног. В отличие от них, Йорк остался почти чистым: опытный генерал простоял весь обстрел оперевшись на руки. «Я не хотел промочить сигареты», — объяснил он. «Никогда не связывайтесь с человеком, который так спокойно ведет себя под обстрелом», — позже констатировал Шиэн. На рисовое поле попало около полусотни снарядов; 4 солдата ВСРВ погибли и 12 получили ранения. Разъяренный командир пехотного батальона выхватил пистолет и пристрелил молодого лейтенанта, отвечавшего за корректировку артиллерийского огня.

Поражение при Апбаке было менее значительным в военном плане, чем, например, поражение при Туахай в провинции Тэйнинь в 1960 г., когда вьетконговцы также взяли верх над превосходящими правительственными силами. Разница была в том, что в Туахай не было иностранных свидетелей, тогда как события в Апбаке развернулись на глазах у самых бескомпромиссных и красноречивых наблюдателей. Позже Шиэн писал: «Мы знали, что это была самая серьезная история, с которой мы когда-либо сталкивались». В своих депешах он и Халберстам анонимно цитировали американского советника, который назвал операцию 2 января «полным, жалким провалом» в тот момент, когда Харкинс все еще настаивал, что в Апбаке была одержана победа. Генерал не сомневался, что этот унизительный комментарий исходил от Джона Ванна, и требовал его головы.

В итоге КОВПВ решило не вступать в конфликт с горячим и несдержанным на язык полковником, тем более что срок его командировки истекал в марте. Через пару лет Ванн вернулся во Вьетнам уже в качестве гражданского лица и оставался влиятельной фигурой на вьетнамской сцене вплоть до своей трагической гибели в 1972 г., но именно в 1963 г. он сыграл важнейшую роль, щедро делясь с Шиэном, Халберстамом и другими журналистами информацией о некомпетентности и малодушии правительственных сил и беспощадно разоблачая любые попытки скрыть это. Полковник не раз предупреждал генерал-майора Брюса Палмера, что Харкинс, намеренно или нет, позволяет одурачивать себя сайгонским офицерам, которые регулярно «атаковали» покинутые партизанами позиции. Однако Максвелл Тейлор и Роберт Макнамара предпочитали верить Харкинсу. Позже Фрэнсис Фицджеральд написала в своем блистательном труде «Озеро в огне»:
«Соединенные Штаты… превратили сайгонское правительство в подобие военной машины, чьим единственным смыслом существования была борьба с коммунистами. Главной проблемой было то, что эта машина не работала».
Вооруженные силы Республики Вьетнам были не армией, а «сборищем индивидов, поставленных под ружье не по своей воле». Конечно, это было преувеличением, но в нем крылась немалая доля истины.

История вокруг Апбака вызвала широкий резонанс в СМИ. 9 января Артур Крок в авторской колонке написал:
«Никакая американская военная помощь не поможет сохранить независимость народу, который не желает за нее умирать».
Австралийский журналист Ричард Хьюз, работавший в Гонконге, заявил в лондонской Sunday Times, что видит здесь четкие параллели с недальновидной политикой США в Китае после Второй мировой войны. Американцы готовят для Южного Вьетнама похожую печальную участь — как минимум десятилетнюю войну ради сохранения «реакционного, изолированного, крайне непопулярного режима». Единственным выходом, по его мнению, было формирование в Сайгоне коалиционного правительства вместе с коммунистами.

Новость о фиаско правительственных сил быстро разлетелась по Вьетнаму. Как признал один вьетнамский офицер, поражение при Апбаке «сильно повредило боевому духу ВСРВ». Командир роты БТР Ли Тонг Ба, дослужившийся до генеральского звания, впоследствии обвинил Шиэна в том, что тот «писал умышленно злобные статьи, где была масса неточностей». Он также утверждал, что военный советник Джим Сканлон, сопровождавший его в сражении при Апбаке, боялся полковника Ванна не меньше Вьетконга, поэтому «нарисовал ложную картину событий». Высшие чины КОВПВ жаловались, как трудно вести войну в условиях ее «резко негативного» освещения в СМИ, которые не считали себя обязанными «быть на нашей стороне», т. е. на стороне США и их южновьетнамского клиента. Они ностальгировали по временам Второй мировой войны, когда каждый журналист осознавал свой патриотический долг и вдобавок ко всему пресса была ограничена строгой цензурой.

Между тем даже с точки зрения патриотического долга трудно оправдать упрямое стремление генерала Харкинса закрывать глаза на реальное положение дел. Один из фундаментальных принципов тех, кто стоит у власти как в мирное, так и в военное время, гласит: лгите другим, если нужно, но никогда не лгите себе. Если бы глава КОВПВ кормил баснями журналистскую братию, это еще было бы можно понять; но он рассказывал те же выдумки в своих сверхсекретных телеграммах в Вашингтон.

С другой стороны, то, как СМИ освещали происходящее во Вьетнаме, также заслуживает справедливой критики. Одни СМИ обличали недостатки и преступления режима Зьема и его преемников, не уделяя равноценного внимания несправедливостям и зверствам, которые творили коммунисты. Другие — сторонники сайгонского режима во главе с журналом Time — упрямо отрицали любые неприглядные реалии, тем самым только подрывая доверие к себе. Конечно, были и такие, как Халберстам и Шиэн, которые добросовестно и подчас блестяще выполняли свой долг, честно рассказывая обо всем, что видели и слышали на месте событий. Как бы то ни было, Южный Вьетнам был всего лишь половиной истории, однако большинство СМИ в силу незнания или по каким-либо другим причинам окружили стеной молчания коммунистическую тиранию, которая царила на Севере и подвергала собственный народ тяжким лишениям и страданиям.

Один австралийский хирург, служивший гражданским добровольцем в Вунгтау, писал: «Об этом обычно не говорят, но, если бы не деятельность Вьетконга, которая мешала оказанию экономической помощи Южному Вьетнаму и в итоге ввергла страну в войну и несчастья, его народ сейчас жил бы гораздо лучше, имея доступ к лучшему питанию, здравоохранению и образованию». Не все были с этим согласны. В своем впечатляюще глубоком труде о присутствии США в Индокитае, вышедшем в 1972 г., Фрэнсис Фицджеральд выразила надежду на то, что коммунисты одержат победу — и «индивидуализм и сопутствующая ему коррупция наконец-то уступят место дисциплине революционного общества». Разумеется, американские власти представят ее как «жертву коммунистического промывания мозгов», писала она, но это не так.
«Это просто означает, что пришло время факелу революционного пламени выжечь скверну из озера вьетнамского общества».
Такова была точка зрения на войну во Вьетнаме, которая находилась на противоположном от генерала Харкинса конце спектра, — но она была ничуть не менее иллюзорной.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

Восстание буддистов

Новое сообщение Буль Баш » 16 мар 2024, 19:57

Весной 1963 г. доверие к правительству Зьема падало так же стремительно, как росли боевой дух и силы Вьетконга. Победа при Апбаке породила настоящий всплеск энтузиазма. В 261-м батальоне, по воспоминаниям его бойцов, в те дни «много пели». ЦУЮВ выдвинуло новый лозунг: «Повторим Апбак!» Фракция войны в Ханое получила важный аргумент и усилила настойчивость своих заявлений о том, что время осторожничать прошло: Юг созрел для того, чтобы пойти и взять его.

Историк Майкл Берли так сказал о политике США в Сайгоне:
«Крайне редко в истории имперская держава делала ставку на более суицидальную группу марионеток, чем клан Нго Диней».
Несмотря на резкое ухудшение ситуации с безопасностью, в мае сайгонский режим поджег еще один бикфордов шнур, который окончательно пустил его вагон под откос. Вьетнамское буддийское духовенство было в числе главных недовольных засильем католиков у власти и неприкрытым фаворитизмом семьи Нго к своим собратьям по вере. 8 мая 1963 г., когда верующие собрались в Хюэ отпраздновать 2527-й день рождения Будды, офицер-католик попытался заставить их убрать буддистские флаги, запрещенные правительственным указом. Несколько тысяч буддистов не подчинились: они не только пронесли флаги по улицам города, но и отправились с ними к зданию местной радиостанции, чтобы послушать выступление бонзы Тхить Чи Куанга. Но директор радиостанции отменил передачу под предлогом того, что та не была одобрена цензурой. Он также позвонил и предупредил военных, которые отправили туда подразделение бронеавтомобилей. Когда буддисты проигнорировали приказ разойтись, солдаты открыли огонь. Началась паника, в ходе которой погибла одна женщина и восемь детей.

Эта беспричинная жестокость заставила буддистов по всей стране выйти на улицы с антиправительственными протестами. Демонстрации проходили во многих городах на протяжении нескольких недель; вскоре к буддистам присоединились тысячи студентов. Власти заявили, что протесты были организованы коммунистами. Никто не спорит, что они играли на руку НФОЮВ и Ханою, — возможно, партработники действительно подстрекали бонз. Но несомненно и то, что происходящее было всплеском стихийного гнева против режима, который отказался признать свою ответственность за гибель людей в Хюэ и наказать виновных. Зьем упрямо игнорировал все увещевания Вашингтона, а его брат Ню развязал очередную кампанию репрессий.

По мнению Фрэнка Скоттона,
«большинство бонз наивно надеялись на то, что с помощью протестов им удастся добиться создания представительного правительства. Но в буддистском кризисе была замешана не только политика. Чтобы сделать этот важный жест примирения, Зьему пришлось бы пойти против своего младшего брата, а для него это было немыслимо».
Журналистка Маргерит Хиггинс так описывала Куанга, одного из предводителей восставших буддистов:
«У него был высокий лоб и глубоко посаженные, горящие глаза. В нем чувствовался мощный интеллект, совершенное самообладание и острая проницательность, но ни капли пассивности и медитативной отстраненности».
Один южновьетнамский офицер писал:
«[Буддистский] кризис разгорелся как большой пожар — неконтролируемо и мгновенно. Он разрушительно отразился на моральном духе солдат и офицеров… Я понял, что поддерживать правительство Зьема больше невозможно. Отныне я желал только одного: чтобы к власти поскорее пришло новое — грамотное и лояльное — правительство».
Когда осенью 1963 г. Зыонг Ван Май вернулась из Вашингтона в Сайгон, она обнаружила, что вся ее семья, особенно мать, стали яростными врагами правительства Зьема, которое, по сути, отказывало в свободе вероисповедания подавляющему большинству населения страны. В начале июня Дэвид Халберстам писал:
«Конфликт между южновьетнамским правительством и буддийским духовенством вызывает серьезную озабоченность у присутствующих здесь американских официальных лиц… [которые] глубоко смущены… и не знают, что ответить на вопрос, который задают им вьетнамцы: „Почему ваше правительство позволяет происходить всему этому?“»].
В конце концов многие стали видеть в происходящем руку Вашингтона.

10 июня западные журналисты в Сайгоне получили сообщения о том, что на следующий день в городе состоится «акция протеста». Однако мало кто обратил на это внимание, поскольку буддистский кризис продолжался уже больше месяца и протесты только нарастали. Утром 11 июня на оживленном перекрестке в центре Сайгона остановился голубой седан. Из него вылез пожилой буддийский монах по имени Тхить Куанг Дык в оранжевых одеждах и сел на асфальт в позе лотоса. Другой монах достал из багажника большую канистру и облил Дыка бензином. Прочитав молитву, Тхить сам зажег спичку и поднес к себе. Пламя мгновенно охватило его тело. Пока он горел, один из бонз провозглашал через рупор: «Буддийский священник сжигает себя! Буддийский священник становится мучеником!» Примечательным было то, что это ужасающее действо — как и последовавшие за этим самосожжения других монахов — сопровождалось плакатами, лозунгами и объявлениями на английском языке: главной целевой аудиторией были не вьетнамцы.

Единственным западным фоторепортером, который пришел в тот день в назначенное место, был Малькольм Браун из Associated Press. Позже он писал:
«Вероятно, я мог бы предотвратить самосожжение, бросившись на монаха и попытавшись отобрать у того канистру с бензином… Как человек я хотел это сделать. Как журналист я не мог… Это было бы прямым вмешательством во вьетнамскую политику. Это подорвало бы мою роль журналиста как нейтрального наблюдателя и доверие ко мне».
Тем не менее Браун невольно внес немаловажный вклад в крах южновьетнамского режима, сфотографировав сцену самосожжения, — как того и хотели ее организаторы. Его фотографии, запечатлевшие объятого пламенем монаха, были отправлены «голубиной почтой» в Манилу, а оттуда разосланы фототелеграфом по всему миру.

Мадам Ню вызвала всеобщее негодование, назвав смерть монаха «барбекю-шоу». «Пусть они жгут себя, а мы им поаплодируем», — пожав плечами, заявила леди-дракон перед телекамерами.

По словам Брауна, он так и не смог забыть невыносимый запах горящей человеческой плоти, смешанный с ароматом палочек-благовоний. Между тем монахи, довольные привлеченным вниманием, кремировали тело Дыка, а его сердце, которое почему-то осталось нетронутым огнем, поместили в стеклянную чашу и выставили напоказ как святыню.

Американцы отреагировали ошеломленным непониманием. Лейтенант Гордон Салливан, военный советник в группе рейнджеров, который в тот момент случайно оказался в Сайгоне, вспоминал:
«Эта акция изменила все. Для нас это стало шоком. Мы не знали, что люди способны на такое».
20 июня 1963 г. The Washington Post писала:
«Можно не сомневаться, что коммунисты воспользуются недовольством буддистов. А почему они не должны этого делать? Режим г-на Зьема собственноручно прокладывает дорогу коммунистам, проводя морально неприемлемую и самоубийственную политику».
Между тем посол Фредерик Нолтинг продолжать утверждать, что правительство Зьема — «лучшая из худших» альтернатив, на которую США могут рассчитывать в Сайгоне, и глава Дальневосточного управления ЦРУ Колби полностью его поддерживал. Однако в Вашингтоне советник по национальной безопасности Макджордж Банди и представитель Госдепартамента Роджер Хилсман были иного мнения, как и новый посол Генри Кэбот Лодж, прибывший в Сайгон в середине августа, чтобы заменить Нолтинга, чья «политика умиротворения» Зьема была признана не оправдавшей себя.

61-летний Лодж, уроженец Массачусетса, был грандом Республиканской партии с большим опытом работы в дипломатической сфере и сенате; на выборах 1960 г. он баллотировался в вице-президенты в паре с Никсоном. Как заметил Артур Шлезингер, «президент любил поручать либералам „консервативные дела“ и наоборот». Назначение Лоджа было классическим примером такого подхода: привыкнув играть влиятельные роли, тот вел себя скорее как проконсул, нежели как посол в суверенном государстве. Если он впоследствии заигрался и перегнул палку, то немалая доля вины за случившееся лежит на тех, кто назначил его на это место.

21 августа, после того как Зьем ввел военное положение в ответ на растущую волну протестов, силы особого назначения Ню атаковали пагоду Салой — главный буддистский храм Сайгона. Они арестовали 400 монахов и монахинь, в том числе 89-летнего вьетнамского патриарха. Журнал Life Генри Люса замалчивал эти неприглядные новости, которые сообщали его собственные корреспонденты. Билл Колби разделял презрительное отношение своего друга Ню к буддистам, как и генерал Харкинс. Тем не менее ни жесткая цензура в СМИ, ни поток лживых заявлений со стороны правительства не смогли скрыть от большинства американцев, в том числе от посла Лоджа, того беспредела, который творил брат президента.

Ситуация с безопасностью в стране продолжала стремительно ухудшаться. Желая ускорить падение режима, НФОЮВ активизировал кампанию террора, в то время как моральный дух южновьетнамской армии падал день от дня. Мрачные репортажи Дэвида Халберстама читались огромной аудиторией, так что КОВПВ и Вашингтону становилось все труднее рисовать радужную картину. В августе 1963 г. госсекретарю Дину Раску пришлось лично выступить с опровержением репортажа об успехах коммунистов в дельте Меконга. Харкинс заявил, что этот репортаж основан на ошибочных сведениях. В сентябре генерал телеграфировал Максвеллу Тейлору в Белый дом:
«Из бо́льшей части новостей и статей, которые я читаю, можно сделать вывод, что ситуация во Вьетнаме и наши усилия здесь разваливаются по швам. Я с этим абсолютно не согласен».
Однако, как показало дальнейшее развитие событий, «рассерженные молодые люди» вроде Халберстама и Шиэна были гораздо более адекватны в своих оценках военной и политической ситуации в Южном Вьетнаме, чем КОВПВ. В сентябре вьетконговцы среди бела дня и почти без потерь захватили в дельте Меконга правительственный пост, где у них было двое своих людей. Они убили шестерых защитников, шестерых взяли в плен, захватили 35 винтовок, взорвали укрепленные сооружения и сторожевые вышки и ушли. Подобных эпизодов становилось все больше и больше. Этой осенью, по словам Фрэнка Скоттона, «стало ясно, что многие культурные горожане» — аттантисты, как называли этих людей, которые предпочитали выжидать, а не пытаться ускорить события, — «ждали смены правительства». Режим Зьема был обречен. Оставалось только увидеть, кто именно — коммунисты, буддисты или его собственные генералы — нанесут ему последний удар. И как отреагирует на это Вашингтон.
Ребята! Давайте жить дружно!
Аватара пользователя
Буль Баш
старший лейтенант
 
Сообщения: 17751
Зарегистрирован: 15 янв 2012, 19:07
Откуда: Налибоки
Пол: Мужчина

След.

Вернуться в Вьетнам

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1

cron