История трагедии 1945–1975

[Буль Баш]

Обратный отсчет до убийства президента Нго Динь Зьема начался 23 августа 1963 г., когда в Госдепартамент поступила сверхсекретная телеграмма от посла Лоджа, в которой тот интересовался, поддержит ли Вашингтон переворот, если вдруг таковой произойдет. В выходные дни «группа трех» в составе Аверелла Гарримана, Роджера Хилсмана и Майкла Форрестола, воспользовавшись тем, что Кеннеди, Раска и Макнамары не было в городе, отправила в Сайгон положительный ответ. Если Зьем откажется начать реформы и не отстранит от власти своего брата Ню, написали они от имени правительства США, «мы готовы признать как очевидное следствие, что больше не можем поддерживать Зьема. Вы можете сообщить соответствующим военачальникам, что мы окажем им прямую поддержку на протяжении любого переходного периода… Послу следует срочно изучить все возможные альтернативные кандидатуры и разработать детальные планы того, как мы можем произвести замену Зьема, если того потребуют обстоятельства».


В понедельник утром, вернувшись в Белый дом, Кеннеди был обеспокоен тем, с какой легкостью чиновники среднего звена отправили директиву такой исключительной важности. Он посоветовался с Макнамарой и Тейлором, но те дали уклончивый ответ: они бы предпочли, чтобы у власти остался Зьем, но без своего брата Ню. С другой стороны, если сайгонские генералы решат иначе, США должны поддержать временное военное правительство. В конце концов Кеннеди решил не отзывать телеграмму выходного дня, оставив окончательный выбор политики на усмотрение Лоджа. Впоследствии сам посол утверждал, что телеграмма из Вашингтона «поразила его словно громом»: он вполне логично интерпретировал ее как поручение поскорее избавиться от Зьема.

2 сентября президент США, отвечая на вопрос о Вьетнаме в интервью Уолтеру Кронкиту на телеканале CBS, сказал, что сайгонскому правительству необходимо заручиться бо́льшей поддержкой собственного народа: «Если [правительство Зьема] изменит свою политику и, возможно, заменит некоторых людей, я думаю, оно сможет победить. Если же оно этого не сделает, я оцениваю его шансы на победу как не очень высокие». Кеннеди призвал союзников США расширить свою помощь не на словах, а на деле: «Не приведет ни к чему хорошему, если мы скажем: „Давайте-ка все разъедемся по домам, и пусть наши враги делают в мире все что хотят“». «Единственный народ, который может победить, — это вьетнамский народ», — добавил он. Некоторые впоследствии интерпретировали эти слова как свидетельство того, что Кеннеди признал бессилие США во Вьетнаме и подготавливал уход оттуда. Но это кажется маловероятным: он стоял на пороге новой президентской гонки, и провал в Юго-Восточной Азии почти наверняка стоил бы ему второго срока точно так же, как Корейская война положила конец политической карьере Гарри Трумэна в 1952 г.

Между тем события начали развиваться в ускоренном темпе. Чтобы рассорить Зьема с американцами, Ханой принялся делать вид, что пытается навести мосты с сайгонским правительством через польских и французских посредников. Как и рассчитывало северовьетнамское Политбюро, об этом вскоре стало известно администрации Кеннеди. Пожалуй, из всех причин обострившегося интереса Вашингтона к перевороту самой низменной было опасение, что Зьем или его брат Ню могут пойти на сделку.

Бернард Фолл, который был известен своими хорошими контактами с обеих сторон и потому имел среди своих читателей немало принимающих решения лиц, утверждал, что, если бы Северу и Югу удалось наладить конструктивный диалог, Хо Ши Мин мог бы согласиться с отсрочкой воссоединения — так называемым приемлемым интервалом, который впоследствии стал центральным пунктом многих будущих усилий по мирному урегулированию во Вьетнаме. По правде говоря, вероятность любой сделки была близка к нулю: Ле Зуана интересовал только единый коммунистический Вьетнам, в то время как режим Зьема тешил себя иллюзиями о своем военном превосходстве и своей незаменимости для американцев. Тем не менее сам факт контактов стал для Вашингтона тревожным сигналом. Готовность Сайгона разговаривать с северянами отражала его растущую враждебность к своим заморским казначеям.

Друг президента Кеннеди Чарльз Бартлетт позже утверждал, что заигрывания с Севером были главной причиной, которая заставила американцев принять решение избавиться от Зьема. Он цитировал слова президента: «Чарли, я не могу отдать Вьетнам коммунистам, а потом просить их [американских избирателей] переизбрать меня на второй срок. Нам во что бы то ни стало нужно удержать эту страну». Дальше Кеннеди якобы добавил: «У нас там нет будущего. Они [южновьетнамцы] нас ненавидят. И мечтают выгнать нас оттуда. Однажды они дадут нам под зад». Что ж, вполне вероятно, что в частной беседе Кеннеди мог сказать такие слова. Зная, как коммунисты отнеслись к заключенной при активном участии США декларации о нейтралитете Лаоса, Кеннеди не питал никаких иллюзий насчет того, что Ханой покажет себя честным партнером в любом коалиционном урегулировании во Вьетнаме.

Тревога США усилилась, когда в дело вмешался президент Франции Шарль де Голль. Этот высокомерный, ярый антианглосаксонский националист неоднократно призывал США уйти из Вьетнама и договориться о нейтралитете страны. Вашингтон списывал заявления де Голля на ревность: США заняли место Франции в регионе, который некогда был ее вотчиной. Фредрик Логевалл писал:

«Если американские стратеги и уделяли внимание идеям и действиям французского лидера, то только лишь с точки зрения того, как лучше им противостоять. Суть его предложений никогда тщательно не анализировалась ни тогда, ни позже, отчасти потому, что рассматривались руководством США как ересь, и отчасти потому, что принимающие решения лица были убеждены, что де Голль продвигает собственную повестку дня».

3 сентября Уолтер Липпман в своей авторской колонке предостерег: «Если не будет достигнуто урегулирование наподобие того, что предлагает генерал де Голль, нас ждет затяжная война на истощение». Авторитетный политический обозреватель, который в те годы писал об Индокитае больше, чем о любом другом регионе мира, считал, что наилучший вариант, к которому должны стремиться США, — «титоистский» сценарий, при котором Вьетнам станет единым коммунистическим государством, но не превратится в инструмент Китая или СССР. Хотя он не говорил об этом открыто, Липпман считал, что Хо Ши Мина и его коммунистическую гвардию невозможно победить на поле боя, но с ними можно договориться с помощью долларов. В последнем Липпман серьезно ошибался: вряд ли бы Ле Зуан, этот робеспьеровский бескорыстный идеалист, согласился за деньги поступиться своими идеалами и править объединенным Вьетнамом более умеренным и гуманным образом. Он не пошел на это в 1975 г. — и тем более не пошел бы в 1963 г. Но в первом утверждении Липпман был абсолютно прав: США не могли одержать победу силой оружия.

13 сентября Честер Купер, член СНБ, написал из Сайгона своему старому коллеге по ЦРУ Джону Маккоуну, что оценивает дипломатическое сближение между режимом Зьема и Ханоем, которое приведет к изгнанию американцев из Вьетнама, как очень вероятное. Разозленная готовящимся за ее спиной предательством, администрация США не стала тормозить Лоджа, который без всяких колебаний принялся подстрекать сайгонских генералов к мятежу. Между тем подтолкнуть влиятельных военных, таких как генералы Зыонг Ван Минь, Чан Ван Дон, Ле Ван Ким, Чан Тхиен Кхием, к активным действиям против правительства оказалось не так-то просто. Глава Дальневосточного управления ЦРУ Колби, который ненавидел Лоджа и был категорически против свержения Зьема, такого же набожного католика, как он сам, позже писал:

«Не было проведено никакой тщательной разработки и оценки конкретных личностей, которые могли бы заменить Зьема; были лишь общие ссылки на „военных“».

Южновьетнамские генералы небезосновательно опасались идти на такой рискованный шаг без твердой уверенности в том, что американцы их поддержат. Хотя они понимали, что им не стоит ожидать от посольства США «гарантий на бумаге», они не желали рисковать своими головами на основании одних только словесных заверений Лу Конейна.

Через несколько лет после описываемых событий американские тайные агенты вели наблюдение за одним марсельским баром в рамках операции по борьбе с международной сетью наркотрафика, известной как «Французский связной». К своему удивлению, они обнаружили среди посетителей бара Лу Конейна, сидевшего в компании корсиканских гангстеров. Как он объяснил, это были его приятели со времен УСС. Тем не менее Фрэнк Скоттон утверждал, что, несмотря на свои замашки головореза и дебошира, Конейн отлично справлялся с порученными ему заданиями — в октябре 1963 г. именно он стал надежным связующим звеном между правительством США, которое нехотя дало добро на свержение Зьема, и группой вьетнамских генералов, которые должны были это сделать.

Лодж злился на медлительность заговорщиков, у которых, как он раздраженно писал, «нет ни воли, ни организованности… чтобы что-то сделать». Харкинс, у которого не было времени помогать послу в его интригах, в разговоре с Максом Тейлором пожал плечами: «На Востоке не любят торопиться». Позже Джордж Болл утверждал, что к активным действиям генералов подтолкнула не столько пресловутая августовская телеграмма Гарримана — Хилсмана, сколько выступление Кеннеди по телевидению две недели спустя, в котором тот открыто предупредил, что США перестанут оказывать помощь, если Сайгон не изменит курс.

Многие представители южновьетнамских — как военных, так и гражданских — кругов чувствовали, как стремительно слабеет поддержка Зьема. Лейтенант ВСРВ Нгуен Конг Луан был убежденным антикоммунистом, но при этом ненавидел правительство Зьема: «Мы с товарищами считали, что к власти должны прийти новые люди, чтобы Южный Вьетнам смог наконец-то справиться с коммунистами и стать страной свободы и демократии, как Соединенные Штаты». Они были воодушевлены свержением диктатуры Ли Сын Мана в Южной Корее в 1960 г. «Мы были уверены, что, если мы проявим достаточно решимости и силы, чтобы совершить переворот, американцы нас поддержат».

25 сентября президент Кеннеди едва не спутал все карты, отправив Макнамару и Тейлора в десятидневную поездку во Вьетнам «для изучения ситуации на месте». По возвращении те снова заявили о «большом прогрессе» в военных усилиях, который им с готовностью нарисовал Харкинс, и посетовали на несговорчивость Зьема. Между тем все их попытки прощупать почву на предмет готовящегося переворота не дали результата. Когда Тейлор намеренно пригласил генерала Зыонг Ван Миня по прозвищу Большой Минь, лидера заговорщиков, сыграть партию в теннис в сайгонском клубе Cercle Sportif, тот ни словом не обмолвился о своих планах. Тейлор и Макнамара сочли, что генералы пошли на попятную. Однако оба продолжали считать, что военная победа над коммунистами вполне достижима, если направить сайгонское правительство в правильное русло. А этого можно было добиться только одним путем — отстранить от власти семейство Нго.

2 октября Белый дом отправил Лоджу телеграмму с указанием свернуть любое участие США:

«Отныне не следует предпринимать никаких инициатив по оказанию какого бы то ни было скрытого содействия перевороту. В то же время необходимо вести работу… по своевременному выявлению и налаживанию контактов с возможными альтернативными лидерами, как только таковые появляются».

Спустя несколько дней Лодж доложил президенту, что переворот с большой долей вероятности все-таки состоится. Конейн и Большой Минь провели несколько встреч в старом колониальном бунгало на территории сайгонского гарнизона и откровенно переговорили на французском языке. Вьетнамский генерал сказал, что его группа выдвигает единственное не подлежащее обсуждению требование: США должны гарантировать, что будут продолжать свою помощь. Он предупредил Конейна, что время поджимает: помимо них, еще несколько соперничающих групп заговорщиков строят планы переворота. В тот день еще один буддийский монах сжег себя в знак протеста.

Выслушав доклад Конейна, Лодж сообщил в Вашингтон, что ситуация развивается благоприятно и от американцев требуется самая малость: дать Миню гарантию того, что США «не будут пытаться помешать» смене режима. Кеннеди нехотя согласился, но предупредил, что американцы не должны активно участвовать в процессе переворота. К тому моменту в Сайгоне царила лихорадочная атмосфера; город бурлил слухами о готовящемся перевороте. Встревоженные вьетнамские генералы в очередной раз остановились в шаге от решительных действий. Лодж настоял на том, чтобы из Сайгона отозвали главу резидентуры ЦРУ Джона Ричардсона, который разделял скептицизм Пола Харкинса по поводу свержения Зьема.

Тем временем Ню усилил свою кампанию политических репрессий и публично обрушился на американцев, за то что те пытаются вмешиваться во внутренние дела Вьетнама. Уже после войны руководство компартии признало, что был упущен идеальный момент для подъема восстания, когда почти все ненавидели семейство Нго, власть ослабла и ситуация в стране стала крайне нестабильной. Однако ЦУЮВ продолжило вести обычную партизанскую войну, в то время как в Сайгоне генералы торговались за поддержку ключевых армейских частей. Лу Конейн изо всех сил старался не дать заговорщикам отклониться от выбранного курса, ведя успокоительные беседы с генералом Доном во время совместных сеансов лечения зубов в стоматологическом кабинете, который стал их местом конспиративных встреч.

26 октября, в Национальный день Республики Вьетнам, Зьем решил посетить горный курорт Далат. Учитывая слухи о готовящемся покушении, были предприняты усиленные меры безопасности: перед президентским C-47 был пущен идентичный, но пустой самолет; были тщательно проверены винтовки почетного караула, чтобы убедиться в том, что они разряжены. Поскольку у президента была назначена встреча с американским послом, Фрэнку Скоттону поручили узнать у его вьетнамского знакомого, участвовавшего в подготовке переворота, не попадет ли Лодж в заваруху, если в тот день явится в президентскую гостиницу. Ему сообщили, что генералы пока не готовы. Встреча Зьема с послом США прошла без инцидентов.

Между тем в Вашингтоне сохранялись разногласия. Вице-президент Линдон Джонсон, хотя и не имел большого влияния, настойчиво выступал против свержения Зьема. Ярый антикоммунист, он по-прежнему был убежден, что во «вьетнамской проблеме» нет никакого политического окраса и ее можно решить, одержав военную победу над Вьетконгом. Он любил в шутку повторять: «Иностранцы не похожи на тех людей, к которым я привык». К сожалению, в этой шутке была немалая доля правды: будущий американский президент действительно не очень хорошо разбирался в нюансах внешней политики. 29 октября Кеннеди созвал Совет национальной безопасности, чтобы обсудить телеграмму Харкинса, в которой генерал призывал сохранить у власти клан Нго: «Правильно это или нет, но мы поддерживали Зьема на протяжении восьми долгих и трудных лет. Я считаю нецелесообразным списывать его со счетов и избавляться от него сейчас».

Мнение Харкинса пошатнуло уверенность Роберта Кеннеди, убедив его в том, что в настоящий момент переворот действительно выглядит слишком рискованным.

Советник по национальной безопасности Макджордж Банди отправил Лоджу очередную телеграмму, изложив в ней сомнения президента. Однако посол был решительно настроен довести дело до конца: он не стал сообщать ни вьетнамским генералам, ни Лу Конейну о колебаниях Белого дома. 1 ноября Конейн, оставив жену и детей на вилле под охраной «зеленых беретов», прибыл в условленное время в штаб гарнизона. Он был одет в военную форму, в кармане у него лежал револьвер калибра 357 и $40 000 наличности — вероятно, старый оперативник УСС счел это необходимыми атрибутами для послеобеденной вечеринки по свержению правительства. По рации из джипа он передал своему начальству сигнал, что операция началась: «Девять, девять, девять, девять, девять». Войска заговорщиков осадили дворец Зьема; президент и его брат Ню укрылись в подвале. В Сайгоне были схвачены и расстреляны несколько высокопоставленных офицеров, лояльных семейству Нго. В 16:30 вечера Зьем позвонил Лоджу, чтобы попросить об американской помощи, но услышал только предложение помочь ему безопасно покинуть страну.

Заговорщики связались с президентом и пообещали сохранить ему жизнь, если он подаст в отставку. Вместо этого Зьем принялся обзванивать своих друзей и сторонников, моля их о помощи, которой так и не последовало. В восемь часов вечера Зьем и Ню предприняли отчаянный шаг: по тайным подземным ходам они сумели выскользнуть из дворца и, несмотря на введенный заговорщиками комендантский час, доехали по пустынным улицам до Шолона, где у предусмотрительного Ню был приготовлен дом как раз на случай такой чрезвычайной ситуации. Они уже были в Шолоне, когда мятежные войска обстреляли из пушек и взяли штурмом дворец, преодолев сопротивление охраны, которая погибла, защищая отсутствующего Зьема. В течение нескольких часов разрушенный дворец был разграблен подчистую, вплоть до нижнего белья мадам Ню и впечатляющей коллекции американских комиксов, собранной президентом.

В 6 часов утра 3 ноября Зьем позвонил Большому Миню и обессиленным голосом предложил обсудить условия своей отставки. Генералы отклонили его предложение, как и просьбу о том, чтобы ему разрешили покинуть страну с публичными почестями, причитающимися главе государства. Несколько минут спустя Зьем перезвонил снова: он и его брат согласны сдаться без всяких условий; они находятся в католической церкви Святого Франциска Ксаверия в Шолоне. Не зная, что делать с бывшим президентом, генералы обратились за советом к Лу Конейну. Тот сказал, что американцам потребуется около суток, чтобы предоставить самолет для вывоза Зьема из Сайгона и подыскать страну, которая согласится предоставить ему убежище.

Чтобы забрать Зьема и Ню, в Шолон была отправлена группа на бронетранспортере М-113 под командованием ветерана тайной полиции. В группу также входил капитан Нюнг, личный телохранитель Миня, которому генерал якобы подал тайный сигнал — два поднятых пальца, который означал, что оба пленника должны быть убиты, — предыдущей ночью Нюнг уже расправился с двумя лояльными Зьему офицерами. В церкви охранники обменялись рукопожатиями с братьями Нго и препроводили их в БТР, заверив в том, что его броня надежно защитит их от «экстремистов». На обратном пути в Сайгон, когда БТР остановился на железнодорожном переезде, один из сопровождавших офицеров достал пистолет-пулемет и расстрелял пассажиров. Залитый кровью бронеавтомобиль прибыл в штаб гарнизона, где Нюнг лаконично доложил Миню: «Задание выполнено». Генерал сообщил Конейну, что Зьем покончил жизнь самоубийством, и спросил: «Хотите его увидеть?» Тот категорически отказался: был один шанс на миллион, что мир проглотит историю о самоубийстве президента, и опытный цэрэушник не желал становиться прямым свидетелем.

Тела Зьема и Ню были доставлены в больницу Святого Павла и предъявлены для опознания лектору Британского совета, который был женат на племяннице покойного президента. Как он впоследствии рассказал, он заметил у Зьема только одно пулевое отверстие в шее, а у Ню — несколько отверстий в спине. Лодж пригласил генералов в американское посольство и похвалил за «безупречное во всех отношениях исполнение», после чего отправил в Вашингтон ликующую телеграмму: «Появились перспективы скорого завершения войны».

В Сайгоне и других городах прошли торжественные митинги; ликующие толпы срывали со стен общественных зданий портреты свергнутого диктатора. Сотни политических заключенных — некоторые со следами пыток — были выпущены из тюрем и лагерей. Как ни странно, многим сайгонцам переворот больше всего запомнился тем, что был отменен запрет на танцы, введенный по настоянию мадам Ню якобы в интересах защиты общественной морали. Тысячи людей радостно танцевали на могилах братьев Нго.

[Буль Баш]

Нил Шиэн и некоторые его коллеги увидели обманчивый проблеск надежды:

«Если бы Зьем остался у власти, они бы проиграли войну. Мы думали, что, если у них будет достойный военный режим, у них появится шанс».

Новое военное правительство Южного Вьетнама возглавил генерал Зыонг Ван Минь. 5 ноября лондонская The Times писала:

«С Сайгона словно спали тяжкие оковы. Улицы заполнены толпами людей… Тысячи буддистов стекаются в пагоду Салой на почти что праздничные богослужения».

«Проамериканская ориентация некоторых членов хунты, — добавил специальный корреспондент, — вероятно, говорит об их склонности к демократии».

Джон Кеннеди как раз беседовал с Максом Тейлором, когда ему сообщили новость о смерти Зьема. По словам генерала, президент «в шоке и смятении выбежал из комнаты». Последующие споры о том, на ком лежала ответственность за случившееся, представляются не более чем неприкрытым лицемерием. Именно администрация США уполномочила своего посла в Сайгоне «открыть кингстоны», чтобы пустить режим Зьема ко дну. Следовательно, именно Вашингтон должен был позаботиться о «спасательных шлюпках» для выживших. Южновьетнамские генералы не посмели бы убрать Зьема, не будь они уверены в том, что этого хочет Вашингтон. Никто убедительно не предостерег их от убийства.

Иногда можно услышать мнение, что режим Зьема мог бы реформироваться и выжить, что президент был последним националистом и независимым правителем Южного Вьетнама. Пилот южновьетнамских ВВС Чан Хой сказал: «Я считал, что американцы поступили неправильно, свергнув его. Он был настоящим патриотом». Некоторые вьетнамцы уважали Зьема за то, что он проводил собственную политику, какой бы ошибочной она ни была, а не просто выполнял приказы американцев. Еще один офицер ВВС, Нгуен Ван Ык, сказал: «Зьем знал, что, если сюда придут [американские войска], коммунисты начнут кричать, что они воюют против империалистического господства». С ними соглашался и офицер ВМФ: «После смерти Зьема у Южного Вьетнама больше не было самостоятельной политики».

Все факты свидетельствуют о том, что режим Зьема был насквозь прогнившим и пользовался минимальной поддержкой своего народа. Однако обстоятельства смерти президента, во многом напоминавшие убийство римского императора личной преторианской гвардией, нанесли сокрушительный и, вероятно, непоправимый удар по моральному авторитету США в Юго-Восточной Азии.

Американские генералы были потрясены, назвав случившееся «азиатским Заливом свиней». По мнению Фрэнка Скоттона, «убийство Зьема было катастрофической ошибкой». Что же касается новых правителей, которые утверждали, что дадут стране новый старт, то о них он отозвался так: «Некоторые из этих генералов довольно приятные люди, но имеет ли кто-либо из них хотя бы малейшие представления об административном управлении и политическом лидерстве? Теперь, когда первый кровавый переворот состоялся, любой парень в погонах, командующий парой танков, будет считать, что у него есть лицензия на смену правительства».

Дэвид Эллиотт прибыл во Вьетнам «с уверенностью в том, что мы делаем правильные вещи. Но вскоре я пришел к выводу, что, вместо того чтобы поддерживать переворот, нам следовало взглянуть в лицо тому факту, что у нас и нашего союзника — разные цели. И уйти из страны». Как написал один работавший во Вьетнаме австралиец, «чего американцы не поняли, так это того, что они не смогут навязать Южному Вьетнаму свою „демократию“. Любое правительство, которое пользуется поддержкой США, обречено на провал». Протеже Эда Лансдейла, сотрудник ЦРУ Руфус Филлипс, вспоминал свою реакцию, когда узнал об убийстве Зьема: «Мне хотелось рыдать от отчаяния… Это было безумное решение, и, видит Бог, мы заплатили за него, и они заплатили — все заплатили». Бывший посол в Сайгоне Фредерик Нолтинг уволился из Госдепартамента в знак протеста.

22 ноября 1963 г. в Далласе в возрасте 46 лет был застрелен президент США Джон Фицджеральд Кеннеди. В то время как народ оплакивал своего президента, узкий круг посвященных в тайну того, что произошло в Сайгоне меньше трех недель назад, был шокирован зловещими параллелями.

Преемником Кеннеди стал его вице-президент, человек выдающихся политических талантов, которые, впрочем, впоследствии будут забыты, поскольку Линдон Джонсон до конца своих дней будет окутан трагическим саваном войны во Вьетнаме. За пределами США мало кто знал, что представляет собой новый американский лидер. Лондонская The Times с нескрываемым скептицизмом заметила: «На мировой арене он почти неизвестен». Артур Шлезингер пренебрежительно написал: «Его познания [в международных делах] оставляют желать лучшего, и он, по всей видимости, не стремится их обогатить, к примеру общаясь с иностранными визитерами».

Реки чернил потрачены на рассуждения о том, какой бы курс Кеннеди мог избрать во Вьетнаме, если бы не техасские пули. Уильям Колби из ЦРУ считал, что в конце концов президент осознал бы необходимость надежной политической стратегии как предварительного условия перед любой отправкой войск в Южный Вьетнам. Секретарь Белого дома Кеннет О’Доннелл позже утверждал, что однажды слышал, как Кеннеди сказал, что для США было бы идеальным сценарием, если бы сайгонский режим сам попросил американцев уйти. Некоторые убеждены, что он сохранил бы ограниченное вмешательство, но без отправки полумиллиона военнослужащих. Роберт Макнамара утверждал, что после победы на президентских выборах 1964 г. Кеннеди ушел бы из Вьетнама. Однако биограф министра обороны отмечает, что тот высказал эту точку зрения только много лет спустя.

Все свидетельствует о том, что в тот период над мышлением президента в значительной степени довлели требования предстоящей предвыборной кампании. Предыдущей весной он признался сенатору Майку Мэнсфилду, что склоняется к уходу из Вьетнама, но не может этого сделать до дня голосования. 22 ноября в своей речи в Выставочном центре Далласа Кеннеди должен был сказать: «Мы, наше поколение, живущее в этой стране, стоим на страже свободы… Помогать… другим народам может быть трудным, рискованным и дорогостоящим делом; сегодня в Юго-Восточной Азии мы сталкиваемся именно с этим. Но мы не устали от этой миссии». Дж. К. Гэлбрейт вспоминал: «Я слышал, как он [Кеннеди] не раз говорил… „можно сделать массу уступок коммунистам в любом отдельно взятом году и выжить политически“».

Нынешний ореол мученика, окружающий Кеннеди, затмевает тот факт, что в середине ноября 1963 г. авторитет президента на международной арене был удручающе низким. 12 ноября, за десять дней до Далласа, лондонская The Times написала о «параличе», охватившем правительство США, «всеобщем разочаровании» его решениями и действиями, которые привели к впечатляющим провалам американской политики на нескольких континентах.

«По каким-то причинам американская администрация становится все более бессильной в своих попытках повлиять на события внутри страны и за рубежом».

Маловероятно, чтобы до ноября 1964 г. Кеннеди осмелился предпринять какие-либо шаги, которые дали бы повод противникам обвинить его в слабости. После переизбрания, кто знает, возможно, ему бы хватило морального мужества, которого не хватило Линдону Джонсону, признать вьетнамский проект неудачным и прекратить его — но об этом нам остается только гадать.

Политика Кеннеди во Вьетнаме страдала от того же фундаментального недостатка, который подрывал политику всех остальных американских президентов в период между 1945 и 1975 гг.: она была основана на требованиях внутренней политики США, а не на реалистичной оценке интересов и чаяний вьетнамского народа. Кеннеди был достаточно умным и дальновидным политиком — возьмите его ранний скептицизм по поводу присутствия французов и американцев в Индокитае, — чтобы понимать, насколько малы шансы на достижение там военной победы. Тем не менее в условиях холодной войны, которая на тот момент достигла ледяной стадии, Кеннеди и его администрация, вероятно, считали, что политические издержки продолжающегося присутствия в Южном Вьетнаме будут гораздо ниже, чем в том случае, если Америка признает свое поражение и уйдет, оставив страну в руках коммунистов. Ни президент, ни министр обороны Макнамара так и не осознали в полной мере тех потенциальных рисков, которые представлял Вьетнам для их страны.

К концу 1963 г. сайгонское правительство не контролировало целый ряд районов в дельте Меконга, которые коммунисты называли «Зонами 20/7» — в честь даты подписания Женевских соглашений 1954 г. В неразберихе, наступившей после убийства Зьема, красные пятна стремительно расползались по карте Южного Вьетнама. Боевой дух ВСРВ рухнул донельзя; даже так называемые элитные подразделения больше не горели желанием вступать в схватки с врагом. Программа стратегических поселений рухнула. Неожиданно для самих себя южновьетнамские коммунисты оказались хозяевами на обширных территориях страны. Среди американцев был популярен анекдот о том, как посол Лодж посоветовал генералу Миню выступить с успокаивающим и воодушевляющим телевизионным обращением к народу, как это сделал Линдон Джонсон после убийства Кеннеди. На что Большой Минь ему ответил: «У нас в стране нет телевизоров».

22 ноября в Ханое состоялось кризисное заседание Центрального комитета партии, чтобы разработать программу действий в связи с падением режима Зьема. По неподтвержденным слухам, Хо Ши Мин предложил умерить активность на Юге, но ястребы категорически выступили против, и тот в смятении или гневе покинул зал заседаний. Такой жест был нехарактерен для Хо Ши Мина, хотя месяц спустя он сообщил советскому послу, что собирается уйти из политики. По всей видимости, именно это заседание ознаменовало собой конец реального влияния Хо на политику Ханоя, хотя и не его статуса лидера страны в глазах всего мира, и утвердило в качестве главной силы в Политбюро Ле Зуана в паре с его влиятельным сторонником Ле Дык Тхо. У Ле Зуана было важное преимущество перед противниками в собственной стране и США: он был единственным ключевым игроком, у которого имелась четкая и непоколебимая цель — создать единый коммунистический Вьетнам по сталинской модели. Здесь стоит отметить, что в середине 1960-х гг., когда до краха СССР оставалось меньше 30 лет, он так и не проявил ни проблеска понимания эпохального провала его экономической модели.

Отношения Ханоя с Пекином — теперь более сталинистским, чем сам СССР, — стали еще ближе: 2 августа Китай подписал соглашение о прямой военной поддержке Северного Вьетнама в случае вторжения США. Трудно сказать, выполнил бы Мао это обязательство или нет, но осенью 1963 г. этот пакт заметно усилил позиции Ле Зуана и его сторонников в Политбюро. В ходе визита в Ханой председатель КНР Лю Шаоци предложил более активную поддержку освободительной борьбы на Юге, чем все китайские лидеры до него. В страну в большом количестве начало прибывать китайское оружие, которое отправлялось дальше на Юг; 7850 военнослужащих совершили героический пеший переход в «Район боевых действий Б» — как назывался Южный Вьетнам на сленге ханойского руководства. Ноябрьское заседание Центрального комитета партии завершилось принятием резолюции о безоговорочной приверженности более активной и агрессивной — фактически открытой — военной кампании.

Ле Зуан и его соратники были уверены, что новый сайгонский режим скоро рухнет, поэтому американцы вряд ли сочтут целесообразным отправлять наземные войска, чтобы поддержать заведомо проигравшую сторону. Чтобы не упустить возможность заполнить вакуум власти на Юге, ханойское Политбюро приняло решение о срочной эскалации, которое было сформулировано в Резолюции № 9, принятой в декабре 1963 г., и закреплено в двух последующих документах, один из которых опубликовали 20 января 1964 г., а другой остался секретным. Новая доктрина гласила: «Усилить борьбу и натиск ради новых побед на Юге». Тем временем внутри страны сторонники жесткой линии начали новую чистку «правых уклонистов», среди которых были и герои эпохи Вьетминя: тысячи чиновников, журналистов и представителей интеллигенции были отправлены на «перевоспитание» в лагеря.

По сути, Резолюция № 9 стала обязательством северовьетнамской компартии вести вооруженную борьбу до победного конца. Хотя Москва и Пекин были озабочены ее возможными последствиями и на протяжении нескольких месяцев СССР не оказывал Ханою почти никакой помощи и даже не удосужился отправить туда своего посла, постепенно те и другие неохотно пришли к убеждению, что ради сохранения своего статуса на международной арене необходимо поддержать революционно-освободительную борьбу на Юге более щедрыми военными поставками. Ханой обратился к своим сторонникам: «Пришло время Северному Вьетнаму усилить свою помощь Югу… Наши враги… используя военную силу, убивают и грабят народ… Единственный способ сокрушить их — вооруженная борьба, которая отныне приобретает решительный характер».

После первоначального всплеска партизанской активности в дельте Меконга эпицентр борьбы начал постепенно перемещаться в сторону Центрального нагорья, к северо-западу от Сайгона. У коммунистов был новый амбициозный план — измотать южновьетнамскую армию постоянными ударами и окончательно сломить ее боевой дух.

Некоторые историки считают, что в 1962–1963 гг. были упущены важные возможности для достижения мирного урегулирования. Возможно, предпосылки для этого действительно были, поскольку руководство Северного Вьетнама и сам Ле Зуан в тот период обдумывали возможность вступления в переговоры, чтобы добиться ухода американцев и затем — нейтрального статуса страны. В то же время представляется крайне маловероятным, чтобы Зьем согласился пойти на сделку, которая предполагала коалиционное разделение власти с НФОЮВ. Очевидно и то, что, даже если бы такая сделка была заключена, она бы стала не более чем короткой передышкой на пути к объединенному коммунистическому Вьетнаму: ни Ханой, ни ЦУЮВ не согласились бы довольствоваться меньшим.

Сегодня, оглядываясь в прошлое, мы можем сказать, что такой исход — единый коммунистический Вьетнам — вероятно, был бы наименьшим злом, чем последовавшее десятилетие кровопролитной войны. Большинство южных вьетнамцев, и особенно буддистские лидеры, предпочли бы мир на любых условиях. Это их американские спонсоры категорически отклоняли такой исход, заявляя, что отдать Южный Вьетнам в руки коммунистов, позволив его народу разделить печальную экономическую, социальную и политическую судьбу их северных братьев, будет непростительным историческим предательством.

Коммунисты и США в равной мере несут ответственность за все те ужасы, которые обрушились на вьетнамский народ после смерти Джона Кеннеди: те и другие предпочли наращивать насилие, вместо того чтобы пойти на уступки врагу ради мира. Как сказал служивший во Вьетнаме офицер-артиллерист Даг Джонсон, «убийство Зьема стало ключевым поворотным моментом в войне. С этого дня мы потеряли моральное превосходство. Все знали, что мы в этом замешаны. Кто после этого стал бы нам доверять? Лично я думал так: „Я желаю этому народу добра и сделаю лучшее, что смогу, пусть даже у меня мало надежды на то, что все это закончится хорошо“».

[Буль Баш]

Генерал успокоил нетерпеливого лейтенанта Дона Снайдера, который рвался поехать во Вьетнам:

«Сынок, войны там хватит на всех».

Снайдер родился в 1940 г. в семье фермеров-скотоводов в штате Огайо и с отличием окончил Вест-Пойнт — «академия олицетворяла собой все те ценности, на которых я был воспитан». В 1964 г. его наконец-то командировали во Вьетнам как военного советника и инструктора вьетнамского спецназа. Как и всех американцев, которые в первые годы войны оказывались здесь по собственной воле, Снайдера ожидала смесь острых ощущений и разочарования. Его подразделение проводило спецоперации на стыке вьетнамской, лаосской и камбоджийской границ: «Во время ночного десантирования мы никогда не знали, на чью территорию приземлимся». Парашюты застревали в плотном пологе джунглей, и спецназовцы по стропам спускались на землю. Их отряд несколько суток перемещался по вражеской территории, после чего наступала самая сложная часть операции — встретиться с эвакуационными вертолетами. Снайдер был в восторге от своих американских коллег, особенно от сурового сержанта Заки. Я думал: «Как здорово воевать бок о бок с такими парнями, как он!»

Снайдер так и не сумел наладить тесных контактов со своими подопечными, большинство из которых были нунгами {народ, проживающий во Вьетнаме, преимущественно в провинциях Центрального нагорья. Небольшое количество нунгов проживает в Лаосе и Китае. Язык нунг относится к тайской группе тай-кадайской семьи.}.

«За три операции я так и не понял, что у них на уме, кому я могу доверять. Они были наемниками. Они говорили: „Платите нам, и мы будем сражаться“. Но ведь одних только денег недостаточно».

Снайдер совершил семь глубоких разведывательных вылазок, после чего его перевели в дельту Меконга, чтобы он обучал военному делу местные силы обороны на камбоджийской границе. В ходе рейдов, когда отряд Снайдера пытался найти лейтенанта Ника Роуи — офицера спецназа, захваченного вьетконговцами в плен и в итоге проведшего там пять лет, они несколько раз попадали в смертельные засады. Из одной из таких засад Снайдер выбрался, таща на спине раненого переводчика и тяжеленную рацию, в которой потом обнаружил несколько пулевых отверстий.

«У тех вьетнамцев, с которыми мне приходилось иметь дело, я не видел никакого желания воевать. Я подумал: если вести войну с таким настроем, о какой победе может идти речь?.. [К концу командировки] я больше не хотел помогать ни вьетнамцам, ни их спецназу. Нельзя сказать, чтобы я разочаровался в войне, — просто я понял, что все мои усилия напрасны».

Снайдер пришел к выводу, что добиться каких-то успехов удалось только тем советникам, которые, в отличие от него, сумели наладить отношения с местными людьми. Фрэнк Скоттон рассказывал, как вскоре после прибытия во Вьетнам он ехал на джипе с американским сержантом, который широко улыбался и радостно махал рукой каждому вьетнамцу, мимо которого они проезжали. Скоттон поинтересовался: к чему такое шоу? На что водитель ответил: «Если я попаду в плен, я хочу, чтобы вьетнамцы помнили меня как большого, тупого и дружелюбного американца».

Бортовой стрелок Эрик Дитрих искренне любил своих товарищей из ВСРВ, многих из которых ему пришлось ранеными вывозить с поля боя. «[Смертельно раненные] умирали тихо, будто бы даже извиняясь за те неудобства, которые они причиняли своей смертью». Но Дитрих признается, что чувствовал себя не в своей тарелке, когда маленький спецназовец-десантник, с которым они сдружились, по вьетнамской привычке пытался держаться с ним за руки. «Его последнее письмо несколько недель колесило по стране, прежде чем нашло меня: „Вот уже месяц я скучаю по тебе. Все время вспоминаю наши последние дни службы. Я никогда их не забуду… Желаю тебе удачи на твоем служебном пути. А когда мы увидимся снова, я расскажу тебе подробности“». «Мне так и не довелось услышать эти „подробности“ — впоследствии печально размышлял Дитрих. — Нгуен Чань Шы, Во Ван Ко, Бонг Нг-Хыу… Что стало со всеми вами? Фам Зя Кау, мой дорогой храбрый друг, который сражался в Дьенбьенфу и после раздела ушел на Юг, — тебе бы я без колебаний доверил свою жизнь, ты всегда в моих молитвах…»

Между тем некоторые американцы были доведены до отчаяния. 1 марта 1964 г. сотрудник дипломатической службы Даг Рэмзи писал домой своим родителям:

«Вся структура этого правительства прогнила до самой сердцевины, сверху донизу. Ты дергаешь за рычаг и обнаруживаешь, что от него не тянется никаких веревок, а если тебе удается потянуть за какую-то веревку, на другом ее конце тоже ничего нет… Если только мы не готовы содействовать радикальным изменениям, боюсь, я вынужден согласиться с теми, кто говорит, что нам здесь нечего делать. Если мы не можем предложить вьетнамскому народу ничего лучшего, чем затяжная война… Если мы просто продолжим… поддерживать феодальный режим, который в любом случае обречен… мы не можем ожидать реальной поддержки».

Позже Рэмзи стал помощником Джона Ванна, который уволился из армии и возглавил региональную программу по восстановлению мира в дельте Меконга. Он описывал полковника так:

«Он чем-то напоминал кинозвезду Ллойда Бриджеса: у него были небольшие глаза с опущенными вниз уголками, которые словно пронзали вас серо-голубыми лазерными лучами. Говорил он грубоватым голосом с южным вирджинским акцентом. Он был невысокого роста и к 41 году приобрел небольшое брюшко, а его светлые волосы заметно поредели».

Рэмзи был поражен его «животной жизненной энергией», которой хватало на 16 часов кипучей деятельности в сутки, и его цепкой хваткой:

«Он хотел знать все обо всем и обо всех. Со своей феноменальной памятью и вниманием к деталям он мог бы быть очень успешным управленцем… если бы не был одержим такой жаждой действий. Про себя он говорил, что в глубине души он — вирджинский реднек {реднеки — букв. «красношеие» — жаргонное название белых фермеров, жителей сельской глубинки США}, и, вполне вероятно, так оно и было. Его преданность друзьям и ненависть к врагам были абсолютными. Он обладал уникальной способностью заводить связи со всеми, кто мог оказаться ему полезен. Он находился в отличной спортивной форме, мог сделать сальто из положения стоя и профессионально играл в волейбол».

Генерал-лейтенант Фред Вейанд лаконично сказал: «Он был одним из тех, кому бы я доверил свою жизнь». Рэмзи описывал Ванна как человека фанатичной самодисциплины во всем, кроме секса: «У Джона были свои представления о способах расслабиться, например переспать с двумя сестрами за ночь. Когда я попытался его упрекнуть, он предложил мне присоединиться к ним». Рэмзи был уверен, что при всем своем маниакальном распутстве Ванн всю жизнь искренне любил свою бывшую жену Мэри-Джейн, которой в браке изменял направо и налево. Военный советник капитан Гордон Салливан восхищался его глубокими знаниями вьетнамских реалий и нежеланием «играть в игры», чтобы польстить американским властям. «Он [Ванн] говорил: „Я не собираюсь устраивать цирковое шоу“. Многие критиковали его, но делали это только из зависти».

Мыслящие американцы, такие как Даг Рэмзи, были удручены провалами американской политики, с одной стороны, и возмущены зверствами вьетконговцев — с другой. Последние происходили почти ежедневно:

«Они устраивали стрельбу в школьных дворах, чтобы застрелить пару солдат ВСРВ среди полусотни детей; лишали жизни десятки мирных граждан в ресторанах и на улицах, чтобы уничтожить одного-двух американцев; обстреливали из гранатометов мирные поселения, просто чтобы запугать людей; убивали безоружных учителей и военнопленных; расстреливали подруг офицеров ВСРВ, а также самих офицеров».

Рэмзи считал, что программа восстановления мира могла быть успешно реализована только с опорой на небольшие местные группы советников — по образцу коммунистических ячеек.

Однажды они с Фрэнком Скоттоном без предупреждения заехали в деревню недалеко от Сайгона и, зайдя во двор к старосте, обнаружили там группу мужчин в черных «пижамах», очевидно партизан, которые сидели на земле и о чем-то совещались. Те мрачно уставились на прибывших, но не двинулись с места, потому что американцы были вооружены. Деревенский староста заверил тех и других, что, если они будут сохранять спокойствие, ничего неприятного не случится. В конце концов партизаны осознали всю комичность ситуации и даже согласились попозировать для фотографий. Но Рэмзи и Скоттон смогли вздохнуть с облегчением, только когда сели в машину и покинули деревню. Они были отрезвлены, своими глазами увидев, как свободно чувствовали себя партизаны среди бела дня в часе езды на юго-запад от Сайгона.

Несмотря на все сложности и разочарования, Рэмзи, как и Скоттон и Ванн, любил такую жизнь. Отвергая сравнение с Лоуренсом Индокитайским, он предпочитал сравнивать себя со Спартаком, «хотя того в конце концов постигла печальная участь». Он писал:

«Как минимум, пребывание во Вьетнаме давало человеку возможность стать „настоящим мачо“ — таким, каким он представлял его в детстве: герой, головорез и авантюрист одновременно, с винтовкой в одной руке и конфетой для детей в другой, днем сражающийся за Бога, Соединенные Штаты, демократию и свободное предпринимательство в стране, где обитает опасный враг, кровь льется рекой, а острые ощущения, награды и повышения по службе сыплются как манна небесная, ночью же пробующий все соблазны, которые только может предложить Сайгон. Как в 1953 г. Том Лерер спел в своей песне „Старый добрый торговец наркотиками“, творить во Вьетнаме добро было увлекательно и прибыльно».

Впрочем, в то время Рэмзи мало слушал сатирические песни: его любимым произведением стал «Военный реквием» Бенджамина Бриттена.

Агент ЦРУ Фрэнк Снепп приехал во Вьетнам позже Рэмзи, но относился к происходящему так же, как он. Фрэнк родился в Северной Каролине. С отцом — бывшим полковником морской пехоты, ныне судьей, убежденным представителем истеблишмента — его связывали непростые отношения; самые теплые воспоминания из детства он сохранил о своей чернокожей няне. После окончания факультета международных отношений Колумбийского университета он решил связать свою судьбу с ЦРУ; в резюме он охарактеризовал себя так: «Арийская кровь, менталитет „клуба для избранных“, огромный талант к двуличию». К этому следовало бы добавить «внешность кинозвезды», которая позволяла ему затаскивать в постель множество привлекательных женщин, включая сотрудниц ЦРУ. Завистники называли его «приапистом», но сам он предпочитал слово «романтик». Через две недели после приезда во Вьетнам Снепп отправился на одномоторном Pilatus PC-6 Porter в дельту Меконга, где их обстреляли вьетконговцы. Когда их самолет получил несколько пробоин от винтовочных пуль, 26-летний агент восторженно пробормотал себе под нос: «Мне это нравится! Господи, как мне это нравится!» Позже он сказал: «Это было здорово. Я влюбился во Вьетнам и вьетнамцев… Я считал, что, если ЦРУ правильно наладит работу и задействует „правильных“ людей, мы сможем навести тут порядок».

Гарри Уильямс прибыл во Вьетнам как специалист по радиоперехвату в апреле 1964 г. Он был полон энтузиазма: «Это была правильная война, замечательная война. Мы были благородными ковбоями. Я любил свою работу и считал, что приношу реальную пользу. Я был убежден в правоте нашего дела и в том, что мы победим». Он оставил свою беременную жену Пегги в США и снимал в Сайгоне квартиру. Поскольку он немного говорил по-вьетнамски, его вьетнамские соседи прозвали его «французом». Он много ездил по стране и общался с местными жителями, пока такие поездки не стали слишком опасными. В одной деревушке в предместьях Дананга староста в недоумении спросил у него: «Почему они убили Кеннеди?» Как выяснил Уильямс, многие вьетнамцы считали, что американский президент хотел помочь Вьетнаму, и подозревали, что его смерть как-то связана с этим. В конце концов Уильямс пришел к выводу, что подавляющая часть сельского населения была абсолютно индифферентна в политическом плане и не поддерживала ни одну из сторон:

«Типичного рядового вьетнамца заботило только одно: как бы выжить».

Образованные, утонченные американцы сетовали на перемены, происходящие в Сайгоне. На бульваре Тызо были срублены высокие платаны; количество автомобилей на улицах удвоилось. Старожил Индокитая Говард Симпсон заметил: «Сонная колониальная столица превратилась в многолюдную, грязную метрополию военного времени». Военный советник полковник Сид Берри писал: «Сайгон сильно изменился… Он стал многолюдным, вульгарным, глянцевым, коммерческим, хватким, жадным, грязным и денежным. Там стало много американцев. Слишком много американцев, которые раздували цены и притягивали все дешевое, кричащее и безвкусное».

Между тем война ощущалась все больше. Уильямс часто ужинал в маленьком ресторанчике «Брассери» позади кинотеатра «Рекс», хозяйкой которого была приятная женщина франко-вьетнамского происхождения по имени Элен. Но как-то вечером в августе, когда он, по обыкновению, зашел в «Брассери», Элен встретила его со словами: «Сегодня вам лучше поужинать в другом месте». Через час в ресторане была взорвана бомба. Тем же летом Уильямса прикомандировали к новой группе, которая должна была наладить наблюдение за перемещением северовьетнамцев на тропе Хо Ши Мина. Группа разместилась на базе в Кхешане, на самом западе демилитаризованной зоны, менее чем в 5 км от границы с Лаосом, где уже базировалась спецназовская «Команда А». Ключевым персоналом были гражданские лица, сотрудники Исследовательской корпорации Сиракузского университета, которая работала под патронажем Управления военно-морской разведки. Они разработали технологию под названием «портативная система мониторинга с расшифровкой сигнала» (Portable Signal Unscramble Monitoring System, POSSUM).

Согласно плану, датчики требовалось установить на высоте 1701 недалеко от тропы Хо Ши Мина. 28 мая вертолет H-34 доставил капитана морской пехоты Эла Грея и трех вьетнамских спецназовцев на вершину, чтобы обработать ее дефолиантами. Грей, суровый прирожденный солдат, находил удовольствие в том, что его подопечный сержант ВСРВ раньше командовал пулеметной ротой в рядах Вьетминя: «Он был отличным бойцом». Через несколько часов после прибытия на вершину полил дождь и опустился густой туман — и такая погода продолжалась 30 дней, не давая возможности вертолетам забрать команду. Когда голод стал невыносимым, они решили выбираться пешком. С горы они спустились без происшествий, если не считать присосавшихся пиявок и встречавшихся на пути диких животных. На выходе из джунглей они наткнулись на купавшегося в ручье вьетконговца и застрелили его, после чего стали прорываться в сторону Кхешани. Один из вьетнамских спецназовцев получил тяжелое ранение, и последние 10 км Грей тащил его на себе, за что впоследствии был награжден Бронзовой звездой. Система электронного наблюдения в конце концов заработала.

Многие из первой волны американцев во Вьетнаме были серьезными людьми, искренне почитавшими Бога и американский флаг. Сид Берри писал своей жене Энн:

«В эти выходные хорошо отдохнул. Я нуждался в отдыхе. Теперь снова в бой. 101 раз пресс, 40 отжиманий, 30 жимов с эспандером, две главы из Послания к римлянам, бритье, душ — и теперь письмо тебе».

Даже те, кто проводил за чтением Библии меньше времени, чем полковник Берри, вовсе не были так одержимы общением с местными проститутками, как гласят легенды. Как-то Фрэнк Скоттон и его люди вернулись из многодневного похода по горам, все покрытые грязью с головы до ног. Молодой сержант-спецназовец, недавно прибывший во Вьетнам, с благоговением присвистнул: «Держу пари, после того что вы пережили парни, вы зададите этим леди жару, как только вернетесь в город!» Но Скоттон разочаровал его: они мечтали только об одном — принять горячий душ и выспаться в чистой постели.

Среди вьетнамцев тоже находились такие, кто получал удовольствие от войны, в том числе Нгуен Ван Ык, пилот вертолета, налетавший 6000 часов. «Я любил летать, — вспоминал он, — и получал огромное удовлетворение, когда мне удавалось хорошо выполнить задание». Но большинство его соотечественников придерживались более мрачных взглядов. Как-то утром в августе 1964 г. 21-летний лейтенант Фан Нят Нам из 7-го парашютного полка подошел со своим взводом к безлюдной деревне. На окраине они обнаружили подземное убежище. «Эй, есть там кто-нибудь? — крикнул один из его людей, после чего повернулся к Наму. — Лейтенант, разрешите бросить туда гранату». Но Нам вместо этого приказал солдату дать очередь в воздух из автомата.

Вскоре из убежища медленно вышел старик, неся на руках свою жену, на голове у которой была страшная рана. Со слезами на глазах, он положил ее на землю и торжественно поклонился на четыре стороны. Нам был потрясен этим зрелищем, как и видом двух мертвых подростков-вьетконговцев, лежавших в соседнем рве. Для молодого лейтенанта это была первая операция, и это были первые вражеские трупы, которые он увидел. В деревне жила католическая община; в церкви они обнаружили еще шесть трупов — мужа и жену, которые прижимали к груди своих троих детей, и юную девушку, чья пурпурная блузка развевалась и хлопала на ветру. Нам писал: «Мне было трудно дышать, я задыхался от гнева и чувства безграничного горя».

На следующий день его батальон прочесывал покинутую жителями деревню, из которой они только что выбили вьетконговцев. В одном из полуразрушенных домов Нам со своими людьми наткнулся на молодую женщину, которая сидела на каменном полу и держала в руках плетеную корзину. «Она неподвижно смотрела перед собой бессмысленным, остекленевшим взглядом». Когда солдаты вошли, она встала. Хиеу, радист, проскользнул мимо нее на кухню в поисках еды. Нам спросил у женщины, почему та не ушла из деревни вместе со всеми. Когда он махнул в ее сторону пистолетом, «в ее глазах вспыхнул ужас. Не говоря ни слова, она вдруг бросилась ко мне и протянула мне корзину. Там лежало два комплекта одежды, рубашки и штаны, головной платок и небольшой бумажный пакет, туго перетянутый резинкой. Я открыл его и увидел две золотые цепочки и пару сережек. Хиеу пробормотал за моей спиной: „Эта сука сумасшедшая. Она так напугана, что тронулась умом“. Увидев блеск золота, он воскликнул: „Ничего себе! Да тут больше таэля! Оставь это себе, лейтенант“ {таэль, также лян — старая денежно-весовая единица в Юго-Восточной Азии, равна 50 г.}. Он жестом показал женщине уйти. Та повернулась и пошла прочь, шагая как труп».

Нам окликнул ее и протянул ей корзину. Ее руки так сильно дрожали от ужаса, что она не смогла ее взять, и вместо этого, рыдая, начала расстегивать блузку. Молодой лейтенант был глубоко смущен — она восприняла его отказ взять ее самое ценное имущество как знак того, что он хотел ее тела. «Что пришлось пережить этой молодой женщине, чтобы, умирая от страха и заливаясь слезами, предлагать себя солдату, который мог бы быть ее младшим братом?» Нам уговорил женщину пойти вместе с ними к реке, посреди которой на сампанах плавали местные жители, сбежавшие от сражения. Когда они вышли на берег, из одного сампана раздался крик: «Лай! Это ты, Лай!» Старая женщина узнала свою дочь, которая остановилась, «словно пыталась вызвать в памяти воспоминания из прошлой жизни, а потом закричала: „Мама! Мама! Наш дом сгорел! У нас больше нет дома!“ — и пошла к реке, как человек, находящийся в трансе».

Этот рассказ заслуживает внимания по ряду причин. Во-первых, при том что некоторые подразделения ВСРВ печально прославились своей склонностью к грабежам и изнасилованиям, среди южновьетнамских военных были и такие люди, как Нам, искренне болевшие душой за свою страну и своих несчастных соотечественников. Многие американцы убедили себя в том, что «азиаты относятся к смерти проще, чем мы». Разумеется, это было не так. Сид Берри был тронут силой духа вьетнамских солдат: «Их раненые не плачут, не стонут и не жалуются. Они страдают молча и терпеливо. Я никогда не видел ничего подобного. От зрелища того, как они тихо умирают, разрывается сердце».

[Буль Баш]

Один из британских журналистов присоединился к колонне солдат, которая продвигалась вдоль дамбы недалеко от Кантхо в дельте Меконга, направляясь на боевую операцию. Кто-то из солдат заговорил с ним, рассказал о своем доме в Нячанге и пригласил в гости. Вьетнамец с завистью посмотрел на замшевые ботинки иностранца. «Первоклассная обувь!» — похвалил он. Британец сказал, что после сражения подарит их ему. «О, нет! Вы очень большой. Я маленький». Начался сильный дождь, и вдруг рядом с ними взорвалась минометная мина. Ударной волной британца отбросило на землю, но, к его удивлению, больше взрывов не последовало. «Мои руки дрожали, сердце колотилось как бешеное. Потом я услышал недалеко от себя странные звуки, словно кто-то рыдал или задыхался. Сначала я увидел каску — она валялась на земле как морская ракушка — а потом своего нового друга из Нячанга. Одной рукой он сжимал живот, а другой хватался за землю… Его глаза были зажмурены, по лицу хлестал дождь, и я вдруг почувствовал ужасный запах. Я расстегнул его промокшую рубашку и увидел, что вместо живота у него было темное, блестящее месиво, сочившееся кровью, желчью, и всем остальным, что может выходить из разорванной осколками брюшной полости. Он открыл глаза и сказал слабым голосом: „Мне больно“. И вскоре умер».

Между тем высшие командиры ВСРВ превратились в некое подобие военных баронов: согласно одному из американских отчетов, за период с 1954 по 1966 г. только один старший офицер был ранен в бою. Фрэнк Скоттон писал, что вьетнамцы очень любили играть в котыонг — разновидность китайских шахмат под названием «Захвати генерала», похожую на популярную в Европе игру «Атака». В игре использовались вполне реалистичные фигуры и реалистичные правила: например, пехота могла пересечь реку, но не могла вернуться обратно, а генералам, ключевым фигурам, не разрешалось покидать свои крепости. К сожалению, подчас складывалось впечатление, будто живые сайгонские генералы воевали по тем же правилам, что и их игрушечные коллеги.

Главы районов присваивали себе значительную часть риса, который собирали у крестьян на нужды армии и ополчения. Начальники полиции обогащались, продавая лицензии на любую коммерческую деятельность — заведения общественного питания, рыбалку, лесозаготовку. Как писал Эдвард Брэди, который много лет прослужил советником во Вьетнаме, «в этой культуре, где семья стояла на первом месте, вас бы сочли дурным человеком, если бы вы не воспользовались возможностью помочь своей семье». Один вьетнамский генерал гордо утверждал, что никогда не продавал офицерские чины, и он не врал: вместо него этим бизнесом занималась его жена и любовницы. «Офицеры все отрицали. Вьетнамцы вообще обладают уникальной способностью дистанцировать себя от происходящего и заявлять о своей непричастности, — с горечью писал Нгуен Као Ки. — Большинство старших офицеров были обеспокоены только тем, чтобы угодить своему [американскому] советнику».

А как тем временем обстояли дела у другой стороны?

В свете углубляющегося китайско-советского раскола Мао Цзэдун вдруг осознал, что Китай может извлечь важные выгоды из революционной борьбы, которую ведет его сосед. Он предложил Ле Зуану новую большую инъекцию помощи, а также идею провести конференцию азиатских коммунистов без участия СССР. Северовьетнамское Политбюро начало называть китайцев «нашими товарищами», а русских всего лишь «друзьями». Идеологическая борьба в Ханое настолько обострилась, что 40 вьетнамцев, которые работали или учились в СССР и многие из которых были близки к Зяпу, попросили политического убежища у Москвы.

Иностранные наблюдатели отметили, что с полок книжных магазинов в Ханое исчезли труды советских коммунистов. Однако от проведения конференции по схеме Мао Ле Зуан отказался: он не хотел провоцировать окончательный разрыв с «Медведем», который мог обеспечить его более современным и эффективным оружием, чем «Дракон». Вместе с Ле Дык Тхо он отправился в Москву, чтобы заверить русских в том, что вьетнамцы не собираются мешать советской глобальной политике мирного сосуществования.

На конференции в Ханое в марте 1964 г. Хо Ши Мин предпринял отчаянную попытку сдержать эскалацию, сделав акцент на решении руководства партии не отправлять регулярные формирования ВНА на Юг. Но по тропе его имени тек нескончаемый и растущий с каждым днем поток «добровольцев» — партработников, военных советников и военспецов, готовых терпеть все трудности и опасности пешего перехода, впрочем связанные не столько с американским вмешательством, сколько с естественными условиями: дефицитом продовольствия и медикаментов, плохой погодой, насекомыми и малярией. Теперь НФОЮВ получал с Севера 15 тонн оружия и боеприпасов в день по суше и по морю, а общая численность его сил оценивалась в 170 000 человек, из которых 30 000 составляли основные ударные подразделения. Приверженцы жесткого курса на Севере и коммунисты на Юге были разочарованы малодушной осторожностью фракции Хо, в то время как южновьетнамские товарищи сражались за свое выживание.

Между тем Резолюция № 9 подстегнула военные усилия Ханоя, возглавляемые ястребами Ле Зуаном и Ле Дык Тхо: весной 1964 г. в течение нескольких недель после обнародования резолюции частота локальных столкновений партизан с правительственными силами на Юге выросла на 40 %, а более крупных атак — на 75 %. НФОЮВ ввел собственную воинскую повинность в контролируемых им районах, тем самым только усугубив страдания крестьян. В одной деревне в дельте Меконга партизаны насильно мобилизовали 300 молодых мужчин, в то время как в ВСРВ было призвано всего 80. Один пожилой крестьянин с горечью сказал местным коммунистам: «Вы ругаете империалистов, а сами поступаете хуже них. Верните моего сына домой».

Дэвид Эллиот писал: «Грубая сила и обман были главными методами, с помощью которых коммунисты пополняли свои ряды новобранцами. Для сельской молодежи призыв в ряды Вьетконга был равносилен смертному приговору». НФОЮВ облагал сельское население данью, более высокой, чем правительственные налоги: в среднем крестьяне отдавали коммунистам не меньше 20 % своих скромных доходов. Один крестьянин, чья деревня официально находилась под правительственным контролем, рассказывал, что в 1964 г. заработал на продаже манго 17 000 пиастров, из которых 125 пиастров отдал правительству и 900 Вьетконгу. В следующем году разразился неурожай, и ему удалось заработать всего 3000 пиастров, но коммунисты отобрали у него все деньги, оставив ему всего 200 пиастров.

В 1964 г. лучшие подразделения Вьетконга перебазировались на Центральное нагорье и в так называемый Железный треугольник — условный район площадью около 320 кв. км на поросшей густыми джунглями местности к северо-западу от Сайгона, один из углов которого находился на расстоянии всего 25 км от столицы. Большинство партизанских операций проводилось силами одной роты, поскольку сосредоточивать более крупные формирования в одном месте было слишком сложно и опасно. Наиболее слаженными и эффективными подразделениями были группы подрывников, которые в обмен на самую опасную и ответственную роль на поле боя пользовались дисциплинарными послаблениями. Если партизанам хотелось легкой победы, они нападали на гражданский транспорт, особенно на автобусы, часто с фатальными последствиями для пассажиров. Местные отряды Вьетконга вместе с деревенскими жителями были обязаны создавать «антиамериканские периметры уничтожения» для защиты «освобожденных революционных зон».

Ополченцы правительственных Региональных сил и Народных сил охотно продавали свое оружие, так что вьетконговцы даже установили тарифы: 2000 пиастров за карабин М-1, 8000 за ручной пулемет Браунинг, 8 пиастров за патрон и 20 000 за сдачу военного поста. Командир одного такого поста сумел провернуть еще более выгодную сделку: выторговав у местных партизан 30 000 пиастров, ночью он открыл им ворота, и те быстро обратили в бегство небольшой гарнизон, убив пятерых защитников и ранив двоих.

Если только партизанские отряды не располагали свои базы в отдаленных и безопасных районах, таких как Камышовая равнина, большинству приходилось менять место стоянки каждые трое суток, проходя по 30 км в день в сухой сезон и до 25 км в сезон дождей. Во время таких переходов они становились наиболее уязвимы, особенно когда пересекали дороги, — одна из баллад Ван Ки, написанная еще во времена Вьетминя, так и называлась: «Через шоссе». В наиболее опасных районах партизаны раскатывали поперек дороги водонепроницаемую ткань, чтобы не оставлять на асфальте характерные следы десятков грязных ног. Деревенские старосты были обязаны держать тайные запасы риса, чтобы кормить партизан, ставших лагерем возле их деревни, а также снабжать их носильщиками до следующей стоянки. Зачастую ими становились женщины, каждая из которых могла нести три винтовки, один артиллерийский снаряд или 250 патронов. Некоторым девушкам нравилось это занятие, поскольку давало возможность пообщаться с молодыми мужчинами. В отличие от этого, рытье траншей и подземных укреплений ненавидели все — и сами партизаны, и мобилизованные ими крестьяне. По крайней мере, в этом они были похожи на своих врагов — солдат ВСРВ и американцев.

Силы Вьетконга несли постоянные потери из-за потока перебежчиков, однако отношение сайгонского правительства к чиеу хой зачастую было удручающим. Когда командир небольшого партизанского отряда, на счету которого было немало военных побед, включая захват правительственного поста, перешел на другую сторону, его понизили в звании до рядового ВСРВ.

Программа воздушной дефолиации, активно развернутая с 1964 г., серьезно осложняла партизанам жизнь, лишая их естественного укрытия. Правительственные силы, хотя и терпели много неудач, иногда одерживали крупные победы. В начале 1965 г. легендарный 514-й батальон НФОЮВ потерпел сокрушительное поражение от сил ВСРВ в той же деревне Апбак в дельте Меконга, где катастрофически провалилась операция Джона Ванна. После этого коммунисты прибегли к тому же сомнительному пропагандистскому методу, что и генерал Харкинс годом ранее: они распространили ложные слухи о своей победе, утверждая, что партизаны убили сотню солдат ВСРВ, потеряв всего 12 своих людей. Однако местные жители своими глазами видели поле боя, усыпанное телами партизан, а некоторые даже обнаружили среди них своих знакомых. Скорбящие родители в отчаянии искали места захоронения сыновей, чтобы выкопать их тела и перезахоронить на семейных кладбищах. Один партработник написал в боевом журнале: «В результате этого сражения 514-й батальон пришел в серьезный упадок».

В другой раз три батальона вьетконговцев атаковали аэродром, но получили жесткий отпор и отступили с большими потерями, однако коммунистическая пропаганда снова раструбила о победе партизан.

Подобная ложь подрывала доверие к НФОЮФ и временно ослабляла поддержку партизан среди сельского населения. Но это длилось недолго: своим безграмотным применением огневой мощи правительственные силы уничтожали любой проблеск доброй воли. Мирное население страдало от бездумных воздушных ударов и артиллерийских обстрелов гораздо больше, чем вьетконговцы, которые, если им удавалось хорошо окопаться, несли на удивление небольшие потери. Как сказал один крестьянин интервьюеру из RAND Corporation, «американцы бомбят и разрушают слишком много. Они убивают много крестьян и очень мало партизан».

Коммунисты говорили крестьянам: «Они [правительственные силы] убьют вас, даже если вы будете тихо-мирно сидеть в своих деревнях, так лучше уж погибнуть с оружием в руках». Многие вьетнамцы были с этим согласны. Хотя в 1964 г. коммунисты потерпели свою долю поражений на поле боя, их силы и поддержка среди населения заметно росли, тогда как сайгонское правительство теряло и то и другое.

[Буль Баш]

Через несколько лет Линдон Джонсон скажет по поводу Вьетнама:

«С самого начала я знал, что обречен быть распятым, какой бы путь я ни избрал. Если бы я оставил женщину, которую по-настоящему любил, — Великое общество, чтобы спутаться с сукой-войной на другом конце света, я бы потерял дома все… Но, если бы я бросил Южный Вьетнам с его войной, отдав его в руки коммунистов, меня бы назвали трусом, а мою страну — умиротворителем, и с того момента мы бы ничего больше не могли сделать ни в какой точке земного шара».

Каждый президент наследует «конюшню» своего предшественника и, по крайней мере первое время, вынужден «скакать на его лошадях». Необузданный «скакун войны» был мало подвластен Джонсону. В ту же секунду, когда техасские пули поразили Джона Кеннеди, он превратился в легендарного героя, благородного рыцаря-мученика. Первым делом, встав у руля власти, Джонсон пообещал американскому народу и конгрессу, что обеспечит преемственность политики своего предшественника. Трудно представить, чтобы он мог пообещать что-то другое.

Хотя Джонсон с гордостью называл себя неотесанным парнем с техасского ранчо, в глубине души он переживал из-за того, что ему не хватало утонченности Кеннеди и его «придворных», которые подсмеивались над простецкими выражениями Джонсона вроде «Не плюйте в суп — нам еще придется его есть», над его любовью к тушеным бобам с бамией и над его неуклюжими фотографиями вроде той, где он держал за уши своего бигля. Позже, в приступе негодования на людей ДФК, которые, как он считал, лишили его поддержки, он сказал, что в 1964 г. ему пришлось «оставить на своих местах всех одиннадцать пастухов» — кабинет Кеннеди.

Если оставить в стороне Вьетнам, бывший вице-президент был гораздо более эффективным политиком, чем бывший командир торпедного катера PT-109 {имеется в виду Кеннеди, который командовал торпедным катером во время Второй мировой войны и участвовал в боевых действия на Тихом океане}. Чего не хватало Джонсону, так это уникального дара Кеннеди сплачивать вокруг себя людей, создавать поразительный дух единства, что в значительной степени позволяет объяснить последующую трагедию его президентства. Американская военная верхушка настороженно относилась к новому президенту, не в последнюю очередь из-за хвастливых рассказов последнего о своих героических подвигах во время Второй мировой войны: так, в одном интервью он заявил, что во время войны заработал себе прозвище Рейдер. Ни для кого не было секретом, что весь боевой опыт Джонсона ограничивался единственным полетом в пассажирском кресле на борту B-26 в 1942 г. в Новую Гвинею, за что генерал Дуглас Макартур наградил техасского конгрессмена одной из сотен сильно потускневших Серебряных звезд.

Никакое наследие Кеннеди не обязывало нового президента бомбить Северный Вьетнам или отправлять полмиллиона американских солдат на Юг. Тем не менее было немыслимым, чтобы в первый же год пребывания у власти — и за год до президентских выборов — Джонсон приказал находящимся в Индокитае американцам упаковать чемоданы и вернуться домой. Ничто из того, что происходило далее, не было неизбежным, однако все дальнейшее проистекало из той данности, что в стране уже находилось 16 000 граждан США, отправленных туда Джоном Кеннеди. Дэвид Нес вспоминал, что перед его отъездом в Сайгон в качестве заместителя посла Лоджа его начальник сказал ему: «Линдон Джонсон не собирается стать президентом, который потерял Вьетнам. Не забывай об этом».

В конце ноября 1963 г. КОВПВ приступило к реализации нового плана, призванного усилить правительственный контроль в дельте Меконга. План предусматривал интенсивные обстрелы сельской местности и провозглашение так называемых зон свободного огня, где разрешалось открывать огонь по любым движущимся объектам. Сельские жители покидали свои деревни и переселялись в городские трущобы вдоль шоссе № 4. Некоторые крестьяне стали носить белую одежду вместо традиционной черной, которую американские пилоты считали партизанским дресс-кодом. Новая агрессивная политика снизила народную поддержку партизан и негативно отразилась на моральном духе последних. К сожалению, хотя сайгонскому режиму удалось временно переиграть коммунистов в запугивании крестьян, оно ничего не сделало ради того, чтобы завоевать хотя бы каплю лояльности собственного народа.

Между тем у военной хунты начались проблемы. Большой Минь правил страной меньше трех месяцев, но уже разочаровал и своих коллег, и американских патронов. В декабре Макнамара посетил Сайгон и был потрясен царившим там хаосом. Американцы были уверены, что Минь, как и Ню до него, проявлял недопустимый интерес к переговорам в Ханое. Генерал скептически относился к программе стратегических поселений и действенности сплошных бомбардировок.

28 января 1964 г. 37-летний генерал Нгуен Кхань облачился в штатскую одежду и, заявив, что ему срочно нужно посетить столичного дантиста, отправился из Хюэ, где располагалась его штаб-квартира, в Сайгон на регулярном рейсе Air Vietnam. В предрассветные утренние часы 30 декабря он переоделся в привычную военную форму и вместе со своим заместителем поехал в штаб-квартиру ВСРВ, где у него была назначена встреча с близким другом — командующим парашютными войсками генералом Чан Тхиен Кхиемом. Они собирались устроить переворот, отстранив от власти хунту во главе с Минем. К своему удивлению, Кхань обнаружил, что в здании штаб-квартиры не горит свет ни в одном окне. Он позвонил Кхьему, чтобы спросить, почему ничего не происходит. «Ох, кажется, я забыл завести будильник, — ответил беспечный заговорщик. — Но не волнуйтесь, у нас все под контролем».

Переворот действительно прошел гладко. На рассвете новый лидер Южного Вьетнама обратился к нации, объявив, что отныне он встает у руля страны, так как генерал Минь и его люди показали себя нерешительными в ведении войны. Смена власти произошла без единого выстрела. Все тот же Лу Конейн убедил свое начальство в необходимости очередного переворота под предлогом того, что Минь якобы все более явно склонялся в пользу нейтрального статуса Вьетнама — сценарий, совершенно неприемлемый для Вашингтона.

Макнамара и Лодж считали Нгуен Кханя «самым способным из генералов». Едва ли не первое, что сделал тот, придя к власти, — ликвидировал майора Нгуен Ван Нюнга, убийцу Зьема и Ню. Этот профессиональный палач удостоился профессиональной казни: его заставили стать на колени в саду одной из сайгонских вилл и застрелили выпущенной в затылок единственной пулей.

Смена одного «сильного лидера» другим в течение трех месяцев окончательно деморализовала и дезорганизовала армию и страну. Британский посол Гордон Этерингтон-Смит считал, что США должны были предотвратить переворот: увидев, с какой легкостью Вашингтон поставил крест на Большом Мине, теперь едва ли не любой старший офицер, командующий парой-тройкой полков, мог возомнить себя достойным встать у руля страны. Этерингтон-Смит писал в Лондон: «Судя по всему, те самые качества, которые делают Кханя привлекательным для американцев, — его „бодрость и бойкость“ — отталкивают от него очень многих вьетнамцев».

Вскоре Кхань принялся агитировать за вторжение в Северный Вьетнам, выдвигая тот аргумент, что несправедливо обрекать на разрушения и смерть только Юг. Не он один лелеял этот фантастичный план: некоторые сайгонские военные и политики впоследствии утверждали, что Южный Вьетнам мог бы выиграть войну, если бы американцы позволили им нанести удар по Северу. Буй Зием, бывший посол Сайгона в Вашингтоне, также считал, что отказ США от этого варианта предрешил судьбу Южного Вьетнама: чтобы победить, коммунистам нужно было просто продолжать делать то, что они делали.

Сторонники радикального плана были правы лишь в одном: Ханой действительно имел важное преимущество в том, что ему не требовалось предпринимать больших усилий для отражения регулярных наземных атак, в то время как его собственные войска свободно передвигались по Лаосу, Камбодже и — в скором времени — Южному Вьетнаму. Но правительство США проявило мудрость и не стало повторять дорогостоящую ошибку, которую совершил Макартур в ноябре 1950 г., когда вознамерился дойти до границы Северной Кореи с Китаем. Сайгонские генералы тешили себя иллюзиями, утверждая, что ВСРВ способны своими силами совершить успешное вторжение, — сделай они это, их бы ждал сокрушительный разгром.

Авантюризм Кханя только усугубил беспокойство Вашингтона, где постепенно начали понимать, что энергичность и бойкость генерала были его единственными достоинствами. Он был заметно глупее смещенного им Миня и хуже понимал свой народ. Даже те американцы, кто считал, что Южным Вьетнамом должны править генералы, начали искать более умного, эффективного, честного — и послушного — кандидата. Последнее требование было самым трудновыполнимым, поскольку единственным способом для любого вьетнамского лидера обеспечить себе уважение народа было дистанцироваться от США.

22-летний будущий офицер Доан Фыонг Хай вначале был сбит с толку и встревожен, когда после переворотов в Сайгоне в их военной академии в Далате четыре раза сменилось руководство, но постепенно приобрел циничный взгляд: «Мы, молодые курсанты, вдруг увидели, что наши старшие офицеры вовсе не были проникнуты духом воинского братства, а вместо этого враждовали друг с другом в погоне за личной выгодой, властью и славой».

В первые месяцы после смены президента США в Вашингтоне, сайгонском посольстве и КОВПВ рассматривались все возможные военные варианты. Ключевым вопросом было: кто будет нашим врагом? На кого именно США следовало обрушить свою военную мощь — на силы Вьетконга, ведущие партизанскую войну в Южном Вьетнаме? Или на Северный Вьетнам, который — до некоторой степени справедливо — считался главным вдохновителем и спонсором этой войны?

Объединенный комитет начальников штабов, возглавляемый Максвеллом Тейлором, склонялся к последнему варианту. Среди членов комитета двое придерживались более осторожной позиции — генерал армии Эрл Уилер и адмирал ВМФ Дэвид Макдональд — и двое откровенно ястребиной — генерал ВВС Кертис Лемей, планировщик и организатор бомбардировок Японии в 1945 г., от которых погибло больше людей, чем от атомных бомб, и генерал Уоллес Грин из Корпуса морской пехоты.

Оба считали, что США должны либо задействовать подавляющую силу, либо вообще отказаться от военного вмешательства. Лемей был страстным сторонником стратегической авиации: он был готов применять ее всегда и везде, где только можно. По словам одного из его коллег, он отстаивал свою точку зрения «хриплым резким голосом, время от времени подвывая, как самолетная турбина». Любые попытки сухопутных сил задействовать собственные боевые вертолеты приводили его в ярость; однажды он едва не вызвал начальника штаба армии на дуэль. «Давайте, летите на этом вашем чертовом Хьюи, а я полечу на F-105, и посмотрим, кто из нас останется в живых! — бушевал он, вытащив изо рта свою неизменную сигару. — Я разнесу вашу игрушечную стрелялку на куски и размажу по земле, черт возьми!» Макнамара вмешался и разрешил этот конкретный спор в пользу армейского генерала, что только усугубило презрение Лемея к «гражданскому» министру обороны.

Вкрадчивая, сдержанная манера общения Грина принесла ему прозвище Школьник. Он был нетерпим к инстинктивной осторожности политиков и не видел никаких достоинств в ограниченной войне, предпочитая «стремительные, радикальные, эффективные и последовательные действия… осуществляемые при полной координации всех имеющихся у США ресурсов». Как и Лемей, он считал, что Северный Вьетнам можно быстро поставить на колени, уничтожив его ключевые объекты и инфраструктуру. 4 марта 1964 г. Грин открыто предостерег Линдона Джонсона, что воздушные удары могут спровоцировать еще один конфликт по корейскому типу с риском перерастания в мировую войну: «Однако нужно было взглянуть горькой правде в глаза: мы должны были дать жесткий отпор [коммунистам], и ему как президенту требовалось решить, был ли Вьетнам тем местом, где это следовало сделать, или нет».

Максвелл Тейлор, который оставался председателем Объединенного комитета начальников штабов до июля 1964 г., когда его сменил Уилер, по меньшей мере пять раз менял свою точку зрения в процессе выработки стратегии. Генерал все больше приходил к выводу, что полная победа над партизанским движением на Юге была недостижима, поэтому США следовало сосредоточиться на наказании Севера. В конце концов он присоединился к фракции сторонников бомбардировок.

Следует отметить, что влияние Комитета начальников штабов на формирование политики было довольно ограниченным, отчасти потому, что его председатели передавали в Белый дом мнение генералов в смягченной форме, а отчасти потому, что президент уделял гораздо больше внимания своим гражданским советникам, среди которых ведущую роль играл Макнамара. Самым неожиданным источником влияния стал адвокат и — в скором времени — судья Верховного суда Эйб Фортас, который ничего не знал о Вьетнаме, но был самым близким советником президента и общался с ним почти ежедневно. Таким образом, было бы ошибкой возлагать всю ответственность за политику США во Вьетнаме в 1964–1965 гг. на Комитет начальников штабов, поскольку все решения о войне или мире в конечном итоге принимались политиками.

Есть и еще один важный момент: даже после болезненного опыта Корейской войны многие американские генералы так и не поняли всех достоинств ограниченного военного конфликта. Если бы военачальникам было разрешено диктовать свое видение, США могли бы пойти по пути еще более катастрофической эскалации, чем та, что имела место.

Но даже с генералами на второстепенных ролях дебаты в Вашингтоне были примечательны тем, что почти полностью сосредоточились на изучении военных сценариев, а не на поиске возможностей политического урегулирования. В этом была немалая доля вины Дина Раска, который, хотя и возглавлял дипломатическое ведомство, никогда особо не верил в силу дипломатии.

Линдон Джонсон редко общался с иностранными лидерами и тем более прислушивался к их мнению. В первые годы его президентства его администрация с болезненной подозрительностью относилась ко всем инициативам де Голля, считая, что его призывы к нейтралитету Вьетнама вызваны не более чем коварным желанием заставить США испытать такое же унижение, которое пережила Франция.

Как показывает история, государства зачастую стремятся вести конфликты теми средствами, которые у них есть, а не теми, которыми следовало бы. В ходе Второй мировой войны две западные морские державы были в значительной степени избавлены от необходимости противостоять сухопутной державе на суше благодаря тому, что Красная армия приняла основной удар на себя и разгромила гитлеровский Вермахт. Вашингтонские политики ошибочно полагали, что во Вьетнаме американские технологии и огневая мощь смогут заменить общепризнанное отсутствие жизнеспособной политической и социальной структуры.

Генерал-лейтенант Эндрю Гудпастер как-то предупредил Роберта Макнамару: «Сэр, вы пытаетесь втиснуть врага в рамки вашего плана, но это именно то, чего никогда не следует делать».

Американский военнопленный сказал на допросе северовьетнамским дознавателям, что, по его мнению, присутствие США в их стране было на 10 % вызвано беспокойством за судьбу вьетнамцев и на остальные 90 % желанием сдержать Мао Цзэдуна. В таком случае, спросили озадаченные коммунисты, «почему вы не отправились воевать в Китай? Мы тоже не любим китайцев».

Весной 1964 г. Уолт Ростоу, занявший пост директора по планированию политики в Госдепартаменте, с энтузиазмом поддержал идею Лемея применить подавляющую воздушную силу. Не было проведено никакого анализа с достоверной оценкой эффективности и последствий; весь план строился на предположении о том, что массированные бомбардировки нанесут достаточно сильный ущерб и настолько деморализуют северовьетнамцев, что те оставят Юг в покое. Некоторые высшие офицеры предлагали пойти еще дальше: отправить сухопутные войска в Лаос, чтобы перерезать тропу Хо Ши Мина, или даже в Северный Вьетнам.

Таким образом, фраза «идти на Север», которая часто звучала на заседаниях и в меморандумах в ходе дебатов в 1964 г., подразумевала решительные силовые действия от бомбардировок и тайных операций до полномасштабного вторжения. В апреле Кертис Лемей спросил у главнокомандующего силами США в Тихоокеанском регионе адмирала Гарри Фельта, что, по его мнению, нужно, чтобы победить в этой войне. Тот ответил, что США нужно «время от времени наносить удары по Северу».

Весной 1964 г. Макнамара резко ухудшил свои оценки ситуации во Вьетнаме. Однако его пессимизм имел странный эффект: вместо того чтобы прийти к выводу о необходимости уйти из Индокитая, министр обороны сначала осторожно и неохотно, а затем с пылким рвением принялся ратовать за эскалацию. В апреле сенатор Уэйн Морс в интервью саркастически назвал вьетнамскую войну войной Макнамары. На что министр обороны вызывающе ответил: «Я не против того, чтобы ее называли войной Макнамары. Скажу больше: я горжусь этим». Как заметил Роберт Кеннеди, такое заявление было не очень умно с политической точки зрения.

Консервативные журналисты, такие как Уильям Ф. Бакли, Маргерит Хиггинс, Роуленд Эванс и Роберт Новак, призывали сражаться до победного конца. Джозеф Олсоп высмеивал Джонсона за отсутствие силы духа и обвинял в излишней умиротворенности. Понятно, что, если бы президент принял решение отступить, ястребы обрушили бы на него все громы и молнии, на которые только были способны. Однако немало представителей СМИ хорошо понимали, в какой переплет попали США. Личный авторитет Джонсона в то время был достаточно высок, чтобы ему поверили, если бы он сказал американскому народу, что во Вьетнаме США ведут заведомо проигрышную игру и потому должны уйти. Он получил бы мощную поддержку со стороны многих влиятельных журналистов и изданий, включая Уолтера Липпмана, New Republic и The New York Times, которые предсказывали катастрофу, если США решат ввести войска.

Внутри правительства заместитель госсекретаря Джордж Болл был одним из немногих, кто озвучивал наиболее прозорливую и реалистичную точку зрения. Он отвергал утверждение о том, что во Вьетнаме на карту поставлены жизненно важные интересы США, и говорил, что не может понять, каким образом нападение на Северный Вьетнам поможет сайгонскому правительству. Он утверждал, что эту войну невозможно выиграть, на какие бы масштабы военного вмешательства ни решилась администрация США.

Разведывательное сообщество было того же мнения и делало неоптимистичные прогнозы по поводу устойчивости режима Нгуена Кханя. 17 февраля, проработав два месяца в американском посольстве в Сайгоне, Дэвид Нес составил для посла Лоджа служебную записку, где написал, что де Голль прав и США должны либо уйти, либо быть готовыми к масштабной эскалации. Уиллард Маттиас, аналитик из Управления национальных оценок ЦРУ, утверждал, что вьетконговское движение «получает директивы из Ханоя, но почти полностью опирается на собственные ресурсы». Он также выступал за политическое урегулирование.

[Буль Баш]

Заместитель министра обороны Джон Макнотон, хотя и был страстным почитателем своего босса и поддерживал его курс на эскалацию, весной 1964 г. испытал приступ сомнений и прозрения, когда сказал своему другу Майклу Форрестолу:

«Мы привыкли считать, что всегда есть возможность нажать кнопку „Стоп“, но я в этом сомневаюсь. Я думаю, что с каждым днем сделать это становится все труднее. Каждый день мы понемногу теряем контроль. Каждое неправильное решение, которое мы принимаем, или отказ от принятия решений приводит к тому, что принять правильное решение становится все сложнее. Если мы не нажали кнопку „Стоп“ вчера, те же самые доводы и причины убеждают нас не нажимать ее сегодня. В результате мы увязаем все глубже и глубже».

Макнотон не сомневался, что США преследуют во Вьетнаме своекорыстные интересы:

«На 70 % это стремление избежать унизительного поражения (и удара по нашей репутации как гаранта), на 20 % — нежелание отдавать Южный Вьетнам (и прилегающие территории) в руки китайцев и, возможно, на 10 % — забота о южновьетнамском народе, желание принести ему лучшую жизнь и свободу».

Вряд ли в частном порядке кто-то в Вашингтоне сомневался в шаткости сайгонского режима и обреченности его военных усилий. Но вплоть до 3 ноября, пока Джонсон не получил от американского народа мандат избранного президента, плохие новости оставались под запретом: нужно было всеми силами удержать ситуацию в Южном Вьетнаме от полного развала. В марте Макнамара вместе с Максом Тейлором посетил Вьетнам, где открыто высказался в поддержку генерала Кханя. Бригадный генерал Уильям Депью писал домой из Сайгона: «Скоро все люди из Вашингтона переберутся во Вьетнам, так что здесь не останется места для самих вьетнамцев. Что ж, возможно, это неплохой способ выиграть войну».

Как-то в здании Генштаба ВСРВ Руфус Филлипс заглянул в кабинет одного майора и с удивлением увидел, что его рабочий стол завален стопками книг. На вопрос, чем он занимается, офицер с гордостью ответил: «Я помогаю писать конституцию». Рядом с ним лежали конституции США, Франции и предыдущие версии вьетнамской конституции, если те заслуживали такого названия. Это поручение генерала Кханя, сказал он. Окончательный проект конституции был передан на рассмотрение в посольство США, которое поставило свою печать «Одобрено». Кхань заявил своим соратникам-генералам, не все из которых были согласны с подобным «политическим процессом», что так хотят американцы.

Новая конституция вполне ожидаемо вызвала вспышку протестов со стороны буддистов и студентов. Когда Макс Тейлор отчитал Кханя, сказав тому, что политика так не делается, вьетнамец возмущенно возразил: разве американцы не хотели от него именно этого?

Руфус Филлипс резко раскритиковал политику США, стоявшую за этим эпизодом:

«Сначала мы аккуратно и старательно, на протяжении почти десяти лет, помогали им [вьетнамцам] построить хрупкое здание новой государственности. А потом взяли и собственноручно его разрушили. Каждый новый генерал, приходя к власти, разгонял всех, кто находился там до него. В результате в руководстве страной оказались люди, которые ничего в политике не смыслили. Чем больше мы вмешивались в попытке компенсировать хаос, тем больше оттесняли от власти самих вьетнамцев. В конце концов мы решили, что выиграем войну, а потом вернем страну обратно вьетнамцам. Это нанесло смертельный удар по вьетнамской независимости… И стало ключевой картой, которую разыграли коммунисты».

Министр обороны представил президенту доклад, который, что примечательно, был составлен еще до визита в Сайгон. В нем он изложил свое ви́дение целей США:

«Мы стремимся к независимому некоммунистическому Южному Вьетнаму. Если мы не сможем достичь этой цели… почти вся Юго-Восточная Азия с большой долей вероятности подпадет под господство коммунистов».

Доклад Макнамары лег в основу Меморандума о действиях NSAM288 Совета национальной безопасности, где подчеркивалась приверженность США указанным целям, которые, как предполагалось, могли быть достигнуты только путем применения военной силы, невзирая на отношение к этому вьетнамского народа. От сайгонской власти требовалось только одно: категорически отказаться от любых переговоров с Ханоем.

За закрытыми дверями Макнамара признавал, что во Вьетнаме царит «адский бардак» и очередной переворот в Сайгоне может произойти в любой момент. Но и он, и президент отвергали абсолютистские решения — как полный уход, так и резкое обострение игры. Джонсон скептически относился и к идее бомбардировок Северного Вьетнама, считая, что этим многого не добиться. Таким образом, в первые месяцы предвыборной кампании 1964 г. президент и его министр обороны подчеркивали приверженность США поддержке некоммунистического режима, однако не хотели выходить за рамки небольших шагов в военных усилиях, чтобы не вызвать негативный отклик со стороны избирателей. К удивлению посла СССР Анатолия Добрынина, который 17 апреля впервые встретился с Джонсоном, тот упомянул о Вьетнаме лишь вскользь.

В следующем месяце вспышка боевых действий в Лаосе побудила Францию, Индию, Камбоджу и СССР призвать к повторному созыву Женевской конференции в формате 1962 г. США отклонили это предложение из опасений, что наряду с Лаосом может быть поднят вопрос о нейтралитета Вьетнама. Если бы они хотели уйти, такая конференция могла бы открыть им дверь. Аналитик министерства обороны Даниэль Эллсберг, впоследствии прославившийся тем, что передал прессе секретные документы Пентагона, касавшиеся войны во Вьетнаме и ее предыстории, считал, что «[1964 г.] стал последним, когда лояльный бюрократ мог бы счесть приемлемым для США просто взять и уйти, чтобы не наращивать потери». К началу следующего года США уже пережили так много неудач и унижений, как военных, так и политических, что уход был бы неизбежно воспринят мировым сообществом как признание поражения, чего не могла позволить себе ни одна американская администрация. Но в начале лета 1964 г. ситуация еще не была настолько безысходной.

Увиливание министра обороны — как рассматривали его позицию в Объединенном комитете начальников штабов — особенно раздражала Лемея и Грина, которые были убеждены, что простого продолжения текущих усилий недостаточно, чтобы переломить ситуацию, которая, с чем соглашались все, развивалась в пользу коммунистов. Генералов раздражала осторожность председателя комитета Тейлора, который боялся озвучивать президенту и министру обороны горькую правду, которую те не хотели слышать. В течение весны 1964 г. настроения в высшем военном руководстве становились все более мрачными.

27 марта военный советник президента генерал-майор Честер Клифт писал: «Ситуация представляется мне потенциально сложной — и даже опасной… Среди начальников штабов царит раскол».

18 мая Грин презрительно заметил: «Мы видим, как оба, Макнамара и Тейлор, неспешно возятся с планами действий».

До президентских выборов оставалось еще несколько месяцев — слишком много, чтобы все это время продолжать проигрывать войну. Это мнение разделяли и некоторые журналисты, в том числе Хансон Болдуин, авторитетный военный редактор The New York Times, который выступал за бомбардировку Севера.

Грин не только презирал гражданского министра обороны, но и считал, что начальникам штабов не дают возможности выполнять надлежащую роль ведущих военных советников главнокомандующего страны. Что бравые генералы Лемей и Грин, да и некоторые историки впоследствии, наивно упускали из виду, так это то, что во всех государствах во все времена профессиональные военные традиционно разочарованы политическим руководством, обвиняя его в недостатке решимости, но при этом не отдавая себе отчета в собственном недостатке мудрости.

17 мая ветеран Второй мировой войны и военный интеллектуал бригадный генерал Уильям Депью написал из Сайгона своей жене Мардж: «Пока я так и не понял, укрепляем ли мы свои позиции или теряем их. Ситуация действительно сложная. Существует ли здесь та самая „воля“, неизвестно». Неделю спустя он добавил: «Невероятно трудно сказать, чем обернется вся эта неразбериха. Если только не произойдет какого-либо чуда, мы увязнем еще глубже».

К концу мая в Вашингтоне произошли большие подвижки: Макнамара обсудил с начальниками штабов план развертывания наземных сил США, а также поручил провести исследование целей для бомбардировки Северного Вьетнама, которое дало список из 94 объектов. Администрация признала, что, если только Ханой не пойдет на попятную, США будут вынуждены прибегнуть к одному из двух или даже к обоим планам действий: разведывательные полеты показывали увеличение активности на тропе Хо Ши Мина. Также была признана необходимость подготовить правовую основу для начала полномасштабного участия США в боевых действиях, которую генеральный прокурор Николас Катценбах назвал «функциональным эквивалентом объявления войны». В конце мая заместитель госсекретаря Уильям Банди подготовил проект резолюции конгресса, которая наделяла президента необходимыми полномочиями, чтобы принять решение о бомбардировке Северного Вьетнама или отправке войск, но документ был временно положен в стол: пока не было необходимости сходиться в лобовой атаке с несговорчивым сенатским «батальоном» во главе с Майком Мэнсфилдом и Уэйном Морсом.

Между тем в президентской избирательной кампании, которая поглотила все внимание нации, Вьетнам вовсе не был темой первостепенной важности — основная риторика была сосредоточена на обещании Джонсона создать «Великое общество».

«Кеннеди требовал жертв; Джонсон пообещал счастье, — написал в 1965 г. Теодор Уайт, хроникер президентских кампаний. — Казалось, даже раздираемый конфликтами земной шар временно затих, чтобы весной и летом Джонсон мог отодвинуть международные дела на задний план. Вьетнам был единственным кризисом, который ухудшался с каждой неделей, но президент сумел временно вывести его из политического дискурса».

Тем временем Белый дом решил, что Сайгону требуется свежая кровь, и заменил посла и командующего КОВПВ. У Лоджа кончились идеи, что делать дальше, и он почти не общался с Харкинсом. В качестве его возможных преемников назывались имена Роберта Кеннеди, Макджорджа Банди и Роберта Макнамары, но окончательный выбор пал на Макса Тейлора, самое доверенное лицо президента в военных кругах. В июле Тейлор отбыл в Сайгон — не столько с дипломатическим мандатом, сколько для того, чтобы отладить местную военную машину и повысить ее эффективность. Трудно сказать, какие еще мотивы могли подтолкнуть 62-летнего генерала согласиться на такое назначение, если только не слепая одержимость властью и славой. Роль проконсула в такое время в таком месте была верным способом разрушить любую репутацию. Согласившись возглавить посольство в Сайгоне, Тейлор только подтвердил скептическое мнение своих сослуживцев времен Второй мировой войны, которые считали, что тщеславие генерала и его склонность к закулисному политиканству намного превосходили его военные таланты и интеллект.

Новым председателем Объединенного комитета начальников штабов взамен Тейлора стал генерал Эрл Уилер, военный бюрократ с очень небольшим боевым опытом. Его место начальника штаба армии занял генерал Гарольд Джонсон. С Тейлором в Сайгоне у Уилера было мало шансов стать доминирующим голосом в стратегическом планировании по Вьетнаму; к тому же новый председатель вскоре показал, что он слаб характером.

20 июня 1964 г. в Сайгон прибыл новый глава КОВПВ — генерал Уильям Уэстморленд. Вот его описание того, что он обнаружил на месте:

«Я унаследовал политический хаос… У меня впечатление, что я пытаюсь толкать вперед кучу спагетти».

Харкинсу дали возможность уйти в отставку с честью, хотя было очевидно, что он совершил массу вопиющих ошибок. Его преемник был младше Тейлора по званию, хотя и непосредственно подчинялся главнокомандующему силами США в Тихоокеанском регионе. По слухам, начальники штабов сомневались в том, что Уэстморленду хватит ума, опыта и твердости, чтобы успешно справиться с этой ролью, поэтому они выступали за назначение Гарольда Джонсона, Крейтона Абрамса или Брюса Палмера. Но Тейлор обвел всех вокруг пальца, сообщив президенту и министру обороны, что комитет начальников штабов выбрал «Уэсти».

Впоследствии Уэстморленда нередко высмеивали как «самого высокопоставленного полкового командира в армии США», и действительно, во Вьетнаме он не показал себя великим военачальником, способным переломить ход истории. Один из его штабных офицеров, морской пехотинец, так описал генерала в письме домой: «Он видит полную картину, быстро схватывает, где проблемные места, но слишком уж дает волю своему воображению. Некоторые из его идей просто безумны». Тем не менее представляется маловероятным, чтобы Шерман, Паттон или даже Риджуэй сумели бы добиться гораздо лучших результатов. Как саркастически замечают сами военные, главное в их деле — уметь убивать людей. Несправедливо требовать от них решения сложных политических и социальных проблем: для этого у них нет ни ресурсов, ни условий, ни опыта, ни — у большинства — даже ума.

Позже Уэстморленд сказал:

«У меня в ушах, как и у всех офицеров того времени, звучали эмоциональные и волнующие слова из инаугурационной речи Кеннеди: „Мы… вынесем любое бремя, пройдем через любое испытание, поддержим любого друга, воспрепятствуем любому врагу, утверждая жизнь и достижения свободы…“ Мы с готовностью отправились во Вьетнам, чтобы сражаться за эти идеалы».

Если для циничных читателей XXI в. подобные слова кажутся избитой банальностью, то генерал Уэстморленд в середине 1964 г. искренне верил в свою миссию и, как и почти все профессиональные военные, был в избытке проникнут духом «Будет сделано!».

Но у такого энтузиазма имелась и обратная сторона: при Уэстморленде, как и при Харкинсе, реалистичный взгляд был под запретом. Старый индокитайский «кадр» Говард Симпсон, который в то время снова получил назначение в посольство США в Южном Вьетнаме, по пути в Сайгон посетил стратегический саммит в Гонолулу, где присутствовали Макнамара, Раск, Тейлор, Уэстморленд и глава ЦРУ Джон Маккоун. Симпсон с тревогой отметил, что никто из присутствовавших не имел реальных знаний о Вьетнаме. Слушая дальнейшую дискуссию, он окончательно пал духом: «Для меня стало очевидно, что никто не собирается учиться на уроках недавнего прошлого. Французы проиграли. Мы победим… Я вполне мог закрыть глаза и представить, что сижу на совещании французского командования в 1953 г.»

Симпсон не осмелился открыто высказать свое мнение и продолжал недоверчиво выслушивать планы и проекты, у которых не было ни малейшего шанса быть претворенными в жизнь. Он знал, что сайгонские чиновники и генералы прибегнут к привычной тактике: со всем соглашаться, не собираясь ничего делать.

«Вьетнамцы были маленькими людьми, которые по большому счету оказались посторонними в борьбе за собственную страну».

В этом замечании крылась глубокая и очень важная истина. Американцы, которые так гордились своим антиколониальным прошлым и ментальностью, собирались вести войну точно так же, как это делали колониальные империи на протяжении веков. Фрэнк Скоттон охарактеризовал типичное отношение американцев любого ранга к вьетнамцам как «равнодушное пренебрежение. Они шутили, что все вьетнамские технологии сводятся к тому, чтобы взять что-то двумя палками или тащить две вещи на одной палке… Мы были союзниками, которые почти не понимали друг друга».

У Южного Вьетнама вполне хватало военной силы, чтобы регулярно наносить тактические поражения коммунистам. Однако мыслящие американцы, включая Скоттона, Симпсона, Ванна и Рэмзи, понимали, как мало значат эти успехи на поле боя. Пожалуй, самая горькая ирония этой войны, особенно для ее жертв, заключалась в том, что собственно боевые действия были наименее важной ее частью, по сравнению с социальным, культурным и политическим противостоянием между Ханоем и Сайгоном. Делегировав центральную роль в Сайгоне генералу Тейлору, администрация США, по сути, поручила электрику устранить опасную утечку газа, хотя сам Тейлор использовал другую метафору: «Я был как тот голландец, у которого протекает дамба, а он пытается заткнуть ее пальцем». Когда Уэстморленд возглавил КОВПВ, Уильям Депью написал в письме домой: «Победить мы не сможем, но, возможно, нам удастся не проиграть».

Тем летом, как и на протяжении всей войны, дни относительного затишья в Сайгоне вызывали в Вашингтоне приступы оптимистичной надежды на то, что, возможно, кардинальных решений удастся избежать. Уэстморленд, поддерживаемый Лоджем, на стратегической конференции в Гонолулу заявил, что «ситуация достигла дна, стабилизировалась и начинает медленно улучшаться… Не будет никакого краха Южного Вьетнама, если только не произойдет какого-либо чрезвычайного насильственного события вроде переворота или громкого убийства». Макнамара и глава ЦРУ Маккоун придерживались более пессимистичного взгляда, но Уэстморленд и бывший посол стояли на своем.

Новый глава КОВПВ отлично справлялся с той частью своих обязанностей, которая требовала управленческих навыков. Один офицер описал штаб Уэстморленда как «сливки из сливок». Начальник штаба Дик Стилвелл и миниатюрный генерал Депью были трудоголиками, как и их босс. Все административные вопросы, связанные с расширяющимся американским присутствием, решались с замечательной эффективностью, хотя и со значительными социальными и экологическими издержками для самого Вьетнама.

Военные дела, однако, шли не так хорошо. 28 июля Депью написал домой: «Здесь собралось столько нашего генералитета, что, честно говоря, бедные маленькие вьетнамцы ошеломлены и подавлены. Мне кажется, они даже напуганы происходящим… они явно устали от войны и очень хотели бы избежать еще десяти лет изнурительного и кровопролитного „умиротворения“. Я уверен, они бы предпочли, чтобы мы напали на Северный Вьетнам вместо них». В августе он добавил: «Трудно представить, как мы сумеем победить, если лидеры их страны не верят в возможность победы».

В Вашингтоне медленно, незаметно, но неуклонно нарастали ястребиные настроения. Макджордж Банди, Дин Раск и Джон Маккоун настаивали на вводе сухопутных войск сразу после выборов, хотя еще на саммите в Гонолулу Раск подчеркивал «неготовность американской общественности принять наращивание военной активности». Макнамара по-прежнему остерегался посылать армию, но теперь поддерживал бомбардировку Севера. Разведка выдвинула новый тезис: поскольку у Ханоя такая скудная промышленность и инфраструктура, он будет особенно чувствителен к ее уничтожению. Заместитель госсекретаря Джон Макнотон, долговязый и бойкий молодой юрист, предложил по-восточному изощренную стратегию бомбардировки, навеянную древним китайским способом казни «смерть от тысячи надрезов»: «Мы должны наносить удары, которые постепенно повышают уровень боли, но не убивают до конца».

На встрече начальников штабов в Белом доме 31 июля Уоллес Грин в очередной раз заявил о своей убежденности в том, что единственный способ достичь приемлемого результата на Юге — перенести войну на территорию Северного Вьетнама. Текущая политика, заявил суровый морской пехотинец, «нарушает фундаментальный принцип ведения войны, поскольку позволяет врагу диктовать, на каких территориях ведутся боевые действия».

Джонсон сделал странное заявление, сказав, что во многих отношениях перед Южным Вьетнамом стоит та же проблема, что и перед США, — «оправиться от убийства своего президента». Хотя он пообещал генералам, что в случае возникновения необходимости в срочных военных шагах не будет никаких политических колебаний, никто ему не поверил: все, абсолютно все было подчинено достижению главной цели — победе на президентских выборах, до которых теперь оставалось меньше 100 дней.

[Буль Баш]

Вряд ли когда-нибудь закончатся споры о том, что толкнуло Линдона Джонсона на этот шаг — желание продемонстрировать свою твердость духа американскому народу в преддверии ноябрьских выборов 1964 г. или же нарастающий кризис. В августе, за две недели до съезда Демократической партии, война в Юго-Восточной Азии приняла новый поворот.

С января американцы активизировали тайные операции на территории Северного Вьетнама в рамках Оперативного плана OPLAN 34-A. Целью было дестабилизировать ситуацию в стране с помощью рейдов коммандос и заброса агентов. Если об успешности вьетнамской войны в целом существуют разные точки зрения, то об OPLAN 34-A можно сказать только одно: американцы абсолютно напрасно пожертвовали жизнью и свободой нескольких сотен вьетнамцев. Начиная с 1961 г. северовьетнамская разведка играла в «радиоигры» с американскими организаторами парамилитарных операций, используя перевербованных радистов из захваченных групп. Это, вместе с просачиванием двойных агентов на Юге, фактически не оставляло группам шанса.

В 1963 г. на Север было заброшено 80 групп. По словам Гилберта Лейтона из ЦРУ, «мы подозревали, что среди них [южан] были агенты… Когда я начал набирать людей, меня спросили: „Вы не боитесь, что в ваши группы могут попасть вьетконговцы?“ Я ответил: „По нашим оценкам, их не больше 10 % — всего один человек на девять лояльных людей“».

Билл Колби признал полный провал этих усилий: «Было очевидно, что подобная тактика не работает и не будет работать. Поэтому нам следовало прекратить это делать». Зимой 1963 г. он прямо сказал об этом Роберту Макнамаре, но тот остался при своем мнении. Министр обороны считал, что спецоперации позволят обеспечить необходимое давление на Ханой, если поместить их под контроль КОВПВ и усилить военными «мышцами». В декабре он сумел убедить в этом Линдона Джонсона, и уже в январе был запущен в действие оперативный план OPLAN 34-A.

Почти 200 подготовленных южновьетнамских агентов на парашютах, небольших лодках или даже вплавь проникли на территорию Северного Вьетнама. Операции были удручающе непродуманными: часть агентов получила инструкции установить контакты с католическими священниками, которые, как предполагалось, должны были придерживаться антикоммунистических настроений. Это действительно было так, однако — именно поэтому — церкви находились под пристальным надзором местных спецслужб. Некоторые агенты выдали себя тем, что были одеты в ботинки, а не типичные сандалии. Одному «шпиону» хватило ума надеть синие американские джинсы — они были присвоены как трофей арестовавшим его солдатом. Многие агенты сами сдавались властям, едва ступив на северовьетнамскую землю.

Северовьетнамцы устраивали над агентами Сайгона показательные судебные процессы. Те, кто сопротивлялся захвату, приговаривались к расстрелу. Многие были брошены в тюрьмы на неопределенный срок: последние выжившие были выпущены на свободу только в 1995 г.

Полковник Клайд Рассел, возглавлявший Группу исследований и наблюдений (Studies and Observation Group/SOG), которая руководила реализацией OPLAN 34-A на территории Индокитая, позже признал перед Объединенным комитетом начальников штабов: «На большинство этих людей мы не возлагали никаких надежд… За все время у нас не было ни одной успешной операции». Тем не менее операции продолжались, потому что некоторые принимающие решения лица в США, в первую очередь Макнамара, считали, что это недорогой, не привлекающий внимания и эффективный способ держать врага в напряжении.

Помимо агентов, были еще южновьетнамские коммандос, которые совершали рейды на побережье Северного Вьетнама на скоростных сторожевых катерах в рамках того же Оперативного плана А-34. Им нравилось считать себя элитой и пользоваться американскими щедротами. Большинство рейдов осуществлялось из Дананга и длилось всего несколько часов в ночное время. В среднем раз в неделю десантные команды, состоявшие преимущественно из нунгов, на двух катерах типа Swift или Nasty прибывали к северовьетнамскому побережью. Руководствуясь аэрофотоснимками, предоставленными американской разведкой, они высаживались на берег и атаковали береговые объекты. Изредка происходили столкновения с северовьетнамскими катерами, которые они обстреливали из своих 40-мм орудий.

Ни одна из таких операций не была официально задокументирована — в боевых журналах они значились под кодовым названием «взаимодействие с США». Вьетнамцы с удовольствием вторгались в воды своего соседа на современных катерах, развивавших скорость до 55 узлов, за которыми не могло угнаться ни одно северовьетнамское судно. Как с воодушевлением сказал один офицер, «было здорово вести войну на Севере, а не пассивно защищать свою территорию».

Регулярные рейды коммандос заставили коммунистов усилить береговую оборону и привести ее в состояние повышенной боеготовности. 28 июля, после нападения на остров Хонзё, северовьетнамцы на китайских сторожевых катерах класса Swatow преследовали атаковавших почти 70 км. Два дня спустя была предотвращена попытка штурма радиолокационной станции на острове Хонме — после интенсивной перестрелки коммандос пришлось убраться ни с чем. Таким образом, береговая охрана была настороже, когда три дня спустя эсминец ВМС США Maddox, занимавшийся радиоэлектронной разведкой в нескольких километрах от этих островов, вторгся в воды, которые были объявлены Ханоем территориальными, но не были признаны США. Maddox выполнял миссию «Десото» по сбору разведданных для КОВПВ и в дополнение к РРТР должен был «изучить патрульную активность в прибрежных водах ДРВ… посредством провоцирования и фиксирования реакции северовьетнамцев».

1 августа капитан ВМС США Джон Геррик, командующий Maddox, получил предупреждение о перехвате радиопередач, указывающих на то, что морское командование ДРВ приняло «РЕШЕНИЕ ДАТЬ БОЙ ВРАГУ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ». Это убедило капитана отвести свой корабль в менее спорные воды.

В ночь на 2 августа несколько северовьетнамских торпедных катеров P-4 и 67-тонных сторожевых катеров класса Swatow получили приказ отправиться к острову Хонме, что американцы истолковали как намерение вступить в бой с эсминцем. Рано утром 2 августа АНБ направило КОВПВ и соответствующим подразделениям ВМС — хотя почему-то проигнорировало самого капитана Maddox — срочную телеграмму: «УЧИТЫВАЯ ПРОЯВЛЕННУЮ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ СО СТОРОНЫ ДРВ И НАБЛЮДАЕМУЮ ПОДГОТОВКУ К ПРОТИВОДЕЙСТВИЮ, РЕАКЦИЯ ДРВ НА ПАТРУЛЬ ДЕСОТО МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ СЕРЬЕЗНЕЕ, ЧЕМ ПРЕДПОЛАГАЛОСЬ». Вслед за этой телеграммой в 11:44 по местному времени подразделение РРТР в Фубай распространило сообщение с пометкой «Особо важно», где предупредило о том, что один из сторожевых катеров ДРВ подтвердил получение приказа об атаке. Несмотря на это, эсминцу разрешили продолжить выполнение миссии «Десото» в прибрежных водах. Около полудня 2 августа экипаж Maddox заметил у острова Хонме пять катеров, но продолжил идти своим курсом.

В тот день после обеда в Генеральном штабе в Ханое дежурил старший полковник Чан Куи Хай, заместитель начальника Генштаба. Как впоследствии утверждали его коллеги, когда им позвонили из штаба ВМС, чтобы сообщить о присутствии Maddox и получить инструкции, он взорвался: «Что?! Они еще спрашивают, как мы должны на это отреагировать? Когда вражеский корабль вторгается в наши территориальные воды, мы должны его атаковать! Какого черта они ждут?!» Заместитель директора по боевым операциям позвонил дежурному офицеру в штаб ВМС и передал ему эти слова, после чего тот приказал трем катерам 135-й торпедной группы при поддержке двух сторожевых катеров атаковать Maddox.

На авиабазе «Таншоннят» под Сайгоном дежурный офицер станции радиоперехвата АНБ Гарри Уильямс получил предупреждение от станции РРТР ВМС в Сан-Мигеле, Филиппины, что нападение на военные корабли США было неизбежным.

Между тем в северовьетнамской командной цепи произошла путаница: среди перехваченных сообщений имелся приказ о возвращении катеров P-4, который, однако, по каким-то причинам не был исполнен.

В 14:00 экипаж Maddox заметил, что северовьетнамские катера взяли курс на восток и увеличили скорость до 25 узлов. Через 40 минут Геррик предупредил свое командование, что, если потребуется, откроет огонь в целях самообороны. На помощь эсминцу были направлены четыре палубных истребителя F-8 Crusader, которые вели воздушное патрулирование возле своего авианосца Ticonderoga.

В 15:05 — несмотря на последующие заявления администрации США о том, что катера ДРВ первыми открыли огонь, — Maddox сделал три предупреждающих выстрела из своих 5-дюймовых орудий, после чего открыл яростный огонь по катерам, которые на скорости 40 узлов, подпрыгивая на волнах, неслись в сторону эсминца. Американские снаряды, как и выпущенные катерами торпеды, не попали в цель. Но в 15:20 прибыли истребители и атаковали торпедные катера: все три катера Р-4 получили серьезные повреждения, четверо матросов были убиты и шестеро ранены. Maddox отделался единственным пулевым отверстием в обшивке; один из Crusader также получил повреждения, но благополучно приземлился в Дананге.

3 августа начальник Генштаба ДРВ Ван Тиен Зунг прилетел на побережье. К тому моменту участвовавшие в столкновении катера еще не вернулись на базу — они укрылись возле одного из островов, чтобы залатать пробоины. Генерал поздравил моряков с боевым крещением, но в вертолете на обратном пути в столицу сказал сопровождающему офицеру, что, по его мнению, атака было ошибкой «в то время, когда мы пытаемся ограничить конфликт». Он считал, что дежурные офицеры превысили свои полномочия.

Первоначальная реакция Вашингтона на столкновение была сдержанной, но президент поручил направить в Ханой жесткую дипломатическую ноту с предупреждением о том, что «дальнейшие неспровоцированные атаки» на американские военные корабли будут иметь «серьезные последствия».

2 августа Макнамара сопровождал Джеки Кеннеди на богослужение в церковь, когда его срочно вызвали в Пентагон. На следующий день он председательствовал на совещании Объединенного комитета начальников штабов, где обсуждалась новая пессимистичная оперативная сводка из Сайгона. «Мы проигрываем… — констатировал министр обороны. — Но мы не можем и не будем с этим мириться». Были получены разведданные о переброске в Северный Вьетнам китайской авиационной дивизии. Глава ЦРУ Маккоун предупредил о возможных китайских воздушных атаках на Сайгон. Русские также могли вмешаться, например задействовать свою истребительную авиацию, как они это сделали в Корее, при этом категорически отрицая свое участие в конфликте.

На поддержку Ticonderoga к северному побережью был отправлен второй авианосец Constellation, а на помощь Maddox — еще один эсминец Turner Joy. Капитан Геррик не сомневался, что ситуация становится серьезной, телеграфировав своему командованию: «ДРВ БРОСИЛА ПЕРЧАТКУ И ТЕПЕРЬ СЧИТАЕТ, ЧТО НАХОДИТСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ С НАМИ». Он запросил поддержку более тяжелых военных кораблей для продолжения миссии «Десото», но получил приказ на следующий день, 3 августа, снова приблизиться к северовьетнамскому побережью на двух эсминцах.

В ночь с 3 на 4 августа южновьетнамские коммандос провели очередной рейд в рамках OPLAN 34-A, в ходе которого четыре катера обстреляли береговые сооружения в Виньшоне. За одним из катеров противник бросился в погоню. Это случилось за много километров от того места, где северовьетнамцы все еще пытались отремонтировать три поврежденных накануне катера. Однако специалисты по радиоперехвату в Фубай неверно интерпретировали поток радиосообщений противника, решив, что тот готовит еще одну атаку на корабли США. В 16:56 станция в Фубай передала новое предупреждение с пометкой «Особо важно». В тот день, 3 августа, катер класса Swatow действительно вел радиолокационное наблюдение за американскими кораблями, но с безопасного расстояния. Несмотря на несколько напряженных часов, в сторону Maddox и Turner Joy не было сделано ни одного выстрела.

Никто в Вашингтоне не предложил прекратить операцию «Десото». На следующее утро, 4 августа, два эсминца продолжили вести радиоразведку в прибрежных водах ДРВ. В тот день в Тонкинском заливе бушевал шторм. В 18:40 г. станция радиоперехвата в Фубай снова выдала предупреждение: «ВОЗМОЖНОСТЬ НОВЫХ ОПЕРАЦИЙ ДРВ ПРОТИВ ПАТРУЛЯ ДЕСОТО СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ».

Меньше чем через 2 часа Maddox сообщил, что его радары захватили двух «скунсов» (неопознанные надводные цели) и три «телеги» (неопознанные воздушные цели) на расстоянии более 150 км. Позже Геррик предположил, что последние могли быть ложными «отраженными сигналами» от китайского острова Хайнань. В 20:45 Геррик сообщил о потере радиолокационного контакта с надводными целями, а в 21:08 — о появлении новых. Поднятые с авианосца штурмовики Skyhawk смогли разглядеть на фоне темного бушующего моря только белые кильватеры от самих эсминцев, но никаких признаков катеров противника. В 21:34 радар Maddox захватил надводную цель на расстоянии менее 9 км, которая приближалась со скоростью 40 узлов; оператор на Turner Joy также сообщил об обнаружении активности. Сразу после этого команда гидроакустиков уловила характерные шумы, которые боевой информационный пост Maddox — хотя и не сами акустики — идентифицировал как приближающиеся торпеды. В 21:40 Геррик, под оперативным командованием которого находились оба эсминца, доложил, что они ведут огонь по «атакующим», но в условиях шторма их радары не могут надежно захватить цели. Это было неудивительно, потому что все эти вражеские торпеды и катера были плодом воображения американцев.

Срочные донесения с эсминцев — «находимся под непрерывной торпедной атакой», которые были не более чем следствием ошибок неопытного технического персонала на борту и чрезмерно повышенной реакцией командования на берегу, немедленно передали в Вашингтон, где на тот момент еще было ранее утро. Находившийся на Гавайях адмирал Улисс Грант Шарп лаконично подтвердил ложные сообщения как «возобновление враждебных действий».

Спустя много лет вьетнамцы опубликовали журнал боевых операций ВМС ДРВ, подлинность которого не вызывает сомнений, — согласно ему, в тот вечер рядом с американскими кораблями не было ни одного северовьетнамского катера. Между тем эсминцы в панике метались по водам Тонкинского залива, совершая безумные маневры уклонения. На Maddox так и не смогли определить цели для своих орудий, тогда как Turner Joy расстрелял больше 300 снарядов и зафиксировал две дюжины выпущенных в него торпед, несмотря на то что кружившие в небе штурмовики так и не смогли обнаружить никаких признаков врага под вспышками осветительных авиабомб.

В 23:35 «сражение» резко прекратилось; Геррик доложил командованию, что им удалось потопить два вражеских катера и еще одному нанести повреждения. Однако некоторые члены экипажа скептически отнеслись к тому, что нападение вообще имело место, — в частности, вскоре стало ясно, что обнаруженные акустиками сигналы «приближающихся торпед» были вызваны характерными шумами, возникающими при боевом маневрировании самого корабля. Еще через час Геррик сообщил командованию: «ВСЯ АКЦИЯ ВЫЗЫВАЕТ МНОГО СОМНЕНИЙ» — и вскоре после этого: «НИ ОДИН КАТЕР НЕ БЫЛ НАДЕЖНО ИДЕНТИФИЦИРОВАН».

Но в Вашингтоне не знали подобных сомнений. Сразу после получения предупреждения с пометкой «Особо важно» от станции радиоперехвата в Фубай Макнамара предупредил президента о готовящемся нападении. Уже через три часа после окончания «сражения» Джонсон распорядился нанести ответный воздушный удар по северовьетнамским базам. За пять часов до вылета самолетов адмирал Шарп предупредил Пентагон, что «проверка акции показала сомнительность многих сообщений о радиолокационных контактах и выпущенных торпедах». Однако вскоре АНБ перехватило радиосообщение, в котором северовьетнамцы утверждали, что якобы «подбили два самолета в районе столкновения… Мы пожертвовали двумя катерами, но все остальные в порядке… Корабль противника также мог получить повреждения». На самом же деле речь в донесении шла о событиях 2 августа, но Макнамара не стал вникать в такие детали — в перехвате содержалось именно то, что он хотел услышать: коммунисты подтвердили факт атаки 4 августа. Министр обороны счел это донесение вкупе со «свидетельствами очевидцев» достаточными уликами для того, чтобы вынести приговор и подвергнуть Северный Вьетнам карательной бомбардировке.

[Буль Баш]

4 августа в 18:00 официальный представитель Пентагона объявил всему миру о том, что произошло «второе преднамеренное нападение». Раск велел своим помощникам в Госдепе стряхнуть пыль с проекта резолюции конгресса, подготовленного Банди еще в мае.

«Мы должны уничтожить не только те торпедные катера, которые атаковали Maddox, — бушевал Джонсон. — Мы должны уничтожить всю их гавань… Я хочу, чтобы они получили сполна».

Министр обороны не пытался сдержать гнев президента и ничего не сделал для того, чтобы позволить ему адекватно оценить ситуацию, представив весь спектр имевшейся информации. Макнамара сначала избирательно интерпретировал, а затем сознательно манипулировал данными радиоперехвата. И в докладах президенту, и в ходе последующих докладов перед конгрессом министр обороны скрывал массу данных, свидетельствовавших о том, что северовьетнамцы были озабочены только спасением своих поврежденных катеров и даже не думали о повторном нападении на американские корабли.

Этот эпизод, вошедший в историю как «инцидент в Тонкинском заливе», был абсолютно банальной вооруженной стычкой: регулярные рейды южновьетнамских коммандос в рамках OPLAN 34-A заставили северовьетнамцев держать палец на спусковом крючке, а Maddox, преднамеренно вторгшись в территориальные воды, спровоцировал их на атаку. Приказ об атаке на военный корабль США был отдан воинственным офицером-коммунистом, и многие высокопоставленные лица в Ханое, возможно кроме Ле Зуана и Ле Дык Тхо, сожалели об этом решении. Никакого «повторного нападения» не было и в помине.

Но у Макнамары чесались руки, а президент в этот критический момент избирательной кампании больше всего боялся дать республиканцам повод обвинить его в слабости. Своим быстрым и жестким ответом за нападение на американский флаг он сорвал восторженные аплодисменты избирателей.

После этого у администрации не оставалось иного выхода, кроме как лгать и изворачиваться, чтобы скрыть многочисленные ошибки и откровенный обман, на основании которых было принято решение о бомбардировке Северного Вьетнама. Поздно вечером 4 августа, в 23:36 по Североамериканскому восточному времени, после получения сообщения от адмирала Шарпа о том, что самолеты поднялись с палуб Ticonderoga и Constellation, президент выступил с телеобращением к нации.

«К агрессии и террору против мирных поселений в Южном Вьетнаме, — сказал Джонсон своему народу, — теперь добавилась открытая агрессия на море… Повторные акты насилия против вооруженных сил Соединенных Штатов должны быть встречены не только повышенными мерами оборонного характера, но и проактивными шагами… Мы осознаем все риски распространения конфликта, о которых другие, кажется, забывают. Наша цель — не допустить расширения войны».

Приказ Объединенного комитета начальников штабов командованию ВМС гласил:

«В 07:00 по местному времени осуществить единичную максимальную акцию… с задачей обеспечить максимально высокий уровень поражения целей».

Палубная авиация совершила 64 боевых вылета и разбомбила несколько северовьетнамских катеров ценой потери двух самолетов. Как впоследствии вспоминал один из пилотов, лейтенант Эверетт Альварез, «это было похоже на сон»: наконец-то после нескольких лет тренировочных полетов и бездействия они получили настоящее боевое задание! Впрочем, «чудесный сон» вскоре превратился в кошмар: его самолет был сбит и следующие восемь лет он провел в северовьетнамской тюрьме.

Реакция Джонсона на инцидент в Тонкинском заливе отражала искреннее негодование государственного мужа тем «вопиющим» фактом, что крошечная азиатская коммунистическая страна посмела бросить вызов самим Соединенным Штатам. Он был настолько возмущен, что даже не стал вникать в детали: уже утром 4 августа Джонсон заявил о своем намерении добиться от конгресса принятия совместной резолюции, дающей зеленый свет для резкой эскалации. Безусловно, он был бы глубоко обескуражен, если бы позже в тот же день ему представили опровергающие факты, которые пробили бы дыру в искусно надутом пузыре праведного гнева. Но именно так должны были поступить добросовестные советники, и прежде всего министр обороны, — успокоить главнокомандующего и показать ему реальную картину. На их совести лежит то, что они позволили Джонсону раздуть драму из тривиального инцидента на море, который не только можно было, но и следовало проигнорировать.

Единственное правдоподобное объяснение состоит в том, что министру обороны самому не терпелось перейти к агрессивным акциям. Американское военное и гражданское руководство решило использовать мелкую стычку, порожденную их собственными сомнительными играми на берегу и на море, как повод продемонстрировать свою волю и возможности. В начале лета Вашингтон передал через канадского представителя в МКК послание премьер-министру Фам Ван Донгу, пригрозив «колоссальными разрушениями», если Северный Вьетнам продолжит свое вмешательство на Юге. После инцидента в Тонкинском заливе канадец по просьбе американцев повторил угрозу: у США найдется гораздо больше бомб, чем было сброшено 5 августа. Выслушав это, Донг «очень рассердился» и сказал: «Чем больше США разжигают войну, тем горше будет их поражение».

После столкновения в Тонкинском заливе Макнамара озвучил в сенате еще одну откровенную ложь:

«Наши ВМС не принимали абсолютно никакого участия, не были никоим образом связаны и не знали о каких-либо южновьетнамских акциях [в том же оперативном районе, где находился Maddox], если таковые имели место».

На утверждение конгресса была представлена так называемая Тонкинская резолюция, представлявшая собой немного подкорректированный текст Билла Банди. Она давала президенту право «принять все необходимые меры для отражения любого вооруженного нападения против вооруженных сил Соединенных Штатов и предотвращения дальнейшей агрессии».

Сенатор Ричард Рассел выразил мнение большинства своих коллег, заявив: «На карту поставлена наша национальная честь. Мы должны ее защитить — мы не можем и не будем уклоняться от этого».

Сенатор Юджин Маккарти, который впоследствии сыграл роль Брута для президентства Джонсона, сказал: «Вопрос был поставлен так: „Должны ли американцы дать отпор, когда их корабли подверглись обстрелу?“ Довольно сложно проголосовать против этого».

Демократы Эрнест Грунинг и Уэйн Морс оказались единственными сенаторами, проголосовавшими против принятия резолюции 7 августа, которая дала администрации США возможность вести боевые действия по всей Юго-Восточной Азии без формального объявления войны.

[Буль Баш]

5 августа в 13:30 военный комитет северовьетнамской компартии собрался на совещание в здании Генштаба, известном как «Драконий двор» благодаря каменным драконам, окаймляющим девять ступеней перед входом. Военные только что приступили к разбору событий 2 августа, когда им сообщили, что американская авиация бомбит побережье. Вскоре поступила еще одна новость: два американских самолета сбиты и один пилот захвачен в плен. Собравшихся охватила такая буря ликования, что совещание пришлось перенести на другой день, как и поиск виноватых в инциденте в Тонкинском заливе. На улицах Ханоя люди вышли на массовые демонстрации, которые, по словам одного британского дипломата, «были настолько близки к стихийным, насколько они могут быть таковыми в коммунистических странах».

Этими первыми налетами американцы сделали для сплочения северовьетнамского народа больше, чем любая коммунистическая пропаганда. Подросток, который своими глазами видел, как американские самолеты разбомбили нефтехранилище недалеко от его деревни, сначала испытал шок и недоумение. «Потом я осознал, что скоро в жизни таких молодых людей, как я, наступит переломный момент, когда нам придется бороться за свободу и независимость нашего народа». Бомбардировка не испугала подростка, а убедила его в том, что его народ стал жертвой неспровоцированной агрессии; когда он вырос, он стал офицером ПВО.

Макс Тейлор как-то заметил, что американцы крайне мало знали о коммунистическом руководстве и еще меньше о его намерениях.

Британское консульство в Ханое, которое фактически было резидентурой Секретной разведывательной службы, после бомбардировок 5 августа прозорливо предсказало, что северовьетнамских лидеров «не запугать и не заставить сойти с избранного курса. Дороги восстановят, мосты заменят более простыми бамбуковыми конструкциями, нефтехранилища снова заполнят… [Воздушные удары] только укрепят их решимость».

Действительно, Политбюро было куда меньше обеспокоено бомбардировками, чем гневом Москвы и Пекина в связи с инцидентом в Тонкинском заливе. Хо Ши Мин вышел из своего затворничества и лично председательствовал на заседании, которое начал с сурового вопроса: «Кто отдал приказ об атаке?» Зяп потребовал дисциплинарного взыскания для всех ответственных лиц, особенно для старшего полковника Чан Куи Хая. Однако Хай сказал, что, прежде чем отдать приказ об атаке, он посоветовался на этот счет с одним из членов Политбюро. Полковник наотрез отказался назвать его имя, поэтому все решили, что это был Ле Зуан. В итоге Хай получил официальный выговор, но начальник Генштаба Зунг отмахнулся от любых сожалений и обвинений: «Даже если бы мы не напали на них, они бы все равно напали на нас. Такова природа империалистов». Один высокопоставленный офицер ВНА, в 1990 г. бежавший из страны, подтвердил, что нападение 2 августа было санкционировано Ле Зуаном, который высмеивал Зяпа за его боязнь спровоцировать конфликт с американцами, говоря: «Он пугливый, как кролик».

После сфабрикованного США инцидента 4 августа и последующих бомбардировок Ханой больше не видел смысла ограничивать свою военную активность на Юге. Именно в этом состоял главный просчет всего американского военно-политического маневра вокруг Тонкинского залива: превратив угрозу воздушного удара в реальность, Вашингтон разыграл карту, которая была козырем лишь до тех пор, пока оставалась у него на руках. После стратегических совещаний 25–29 сентября Центральный комитет партии назначил Нгуен Чи Тханя новым главой ЦУЮВ и выпустил предварительный приказ подготовить первое регулярное формирование ВНА к переброске на Юг. Через несколько недель отсрочки, вызванных отчасти необходимостью провести согласования с Москвой и Пекином, отчасти нехваткой необходимого снаряжения, в ноябре подразделения 325-й дивизии выдвинулись в путь.

В это же время, на фоне нового всплеска напряженности между Востоком и Западом, спровоцированного первым испытанием китайской ядерной бомбы 16 октября 1964 г., Китай существенно расширил поставки оружия. ВНА начала в больших количествах получать автоматы АК-47, 7,62-мм пулеметы, 82-мм минометы, реактивные гранатометы и безоткатные орудия. Кроме того, Пекин поставил Ханою 34 истребителя МиГ-17 и, помимо того что два года обучал вьетнамских пилотов в своих летных школах, обеспечил эскадрилью своими советниками, которые сопровождали неопытных новичков в первых боевых вылетах. В Ханое на крышах зданий были установлены зенитные орудия; половина гражданского населения была отправлена рыть траншеи.

Вечером 5 октября в Пекине Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай встретились с делегацией ДРВ, чтобы обсудить дальнейшие военные планы. Хотя Мао был уверен, что у Джонсона нет никакого желания вторгаться в Северный Вьетнам, он считал опасным чрезмерно провоцировать американцев. Фам Ван Донг согласился с китайскими лидерами: «Наша задача — ограничить конфликт сферой „особых военных операций“ и победить врага в рамках такого противостояния». Однако он добавил: «Но если США посмеют ввести войска, мы будем сражаться — и победим».

Они также обсудили возможность переговоров через ООН, предложенную генеральным секретарем У Таном. Хотя несколько месяцев спустя Мао изменил свое мнение, тем вечером он сказал: «Переговоры — это неплохо. Вы уже обеспечили себе [хорошую] переговорную позицию. Другой вопрос, будет ли от них толк». Сразу после инцидента в Тонкинском заливе Ле Зуан отправился в Пекин и сообщил Мао о намерении Политбюро направить на Юг регулярную дивизию: теперь китайский лидер призвал северовьетнамцев еще раз тщательно обдумать это решение и сроки отправки.

Что касается Линдона Джонсона, то в следующие три месяца после августовской драмы он желал только одного: до дня голосования снизить градус противостояния в Юго-Восточной Азии. Выпустив пар 5 августа, администрация не стала продолжать бомбардировки; президент лично позвонил по прямой телефонной линии в Москву и успокоил советское руководство. Инцидент в Тонкинском заливе и последующая Тонкинская резолюция заняли столь видное место в истории лишь спустя несколько лет, когда вскрылось все стоявшее за ними хитросплетение ошибок и преднамеренного обмана со стороны американских военных, разведки и президентской администрации. Непосредственно во время тех событий уважаемый журналист и историк Теодор Уайт в своей книге «Как сделать президента, 1964 год» писал: «Ответный удар… уничтожение американской авиацией северовьетнамских торпедных катеров… был нанесен с замечательной решимостью и точностью».

Кроме того, летом и осенью 1964 г. американский народ куда больше интересовало происходящее внутри страны. В июле президент подписал первую волну законов, призванных начать строительство «Великого общества»: 2 июля — долгожданный Закон о гражданских правах; спустя четыре дня — Закон о городских массовых перевозках; еще через несколько дней — Закон об оплате труда в гражданской сфере и Закон о борьбе с бедностью. Джонсон оправданно гордился тем, что 88-й конгресс США на второй сессии принял 45 внесенных им важных инициатив, что было куда более высокой долей успешных попыток, чем удавалось добиться Кеннеди.

В предвыборной гонке Вьетнам отошел на задний план; неразбериха в Сайгоне стала восприниматься как неизбежная данность. Между тем на фоне попыток Нгуен Кханя усилить авторитарную хватку буддисты и студенты снова вышли с протестами на улицы. Генерал пообещал обсудить их требования с Максом Тейлором, чем только усугубил ситуацию, фактически открыто признав свой вассальный статус. 25 августа Кхань согласился разделить власть с двумя уже знакомыми нам военными деятелями — Чан Тхиен Кхиемом и Зыонг Ван Минем. Через несколько дней правительственные силы открыли огонь по демонстрантам, убив шесть человек. Столица снова погрузилась в хаос, в то время как вьетконговцы продолжали расширять контроль над сельской местностью. Осенью из Вьетнама поступал непрерывный поток плохих новостей о партизанских успехах и политических протестах.

Американцы убедили себя в том, что буддийские демонстранты были марионетками коммунистов. Однако ветеран британской журналистики Гэвин Янг видел ситуацию более глубоко. По его словам, буддисты «рассматривали коммунизм как варварство и зло, но были убеждены, что американизация ведет к деградации их страны. Как ни странно… они выступали за перемены, которые, помимо прочего, должны были повысить эффективность войны против коммунистов. Они считали, что все поддерживаемые американцами генералы, правившие их страной, были безнадежно коррумпированы и некомпетентны… Сами они были убежденными вьетнамскими националистами, которые гордились своей историей и культурой. Они не доверяли иностранцам и опасались любого иностранного влияния». Конечно, сегодня мы можем сказать, что буддисты были наивны, но не больше, чем генералы, правившие в Сайгоне.


Офицер ВСРВ лейтенант Нам рассказал о том, как со своим взводом участвовал в разгоне одной уличной демонстрации: «Впереди шел монах в желтой одежде с маленьким буддистским флажком в руке. Он вскидывал руки вверх в виде буквы V, как боксер, который выходит на ринг и приветствует зал. Большинство молодых мужчин-демонстрантов оделись в просторные рубахи навыпуск, узкие брюки и японские сандалии. Среди них было несколько девушек, которые прижимали к себе школьные сумки, словно собрались на учебу. Удивительно, но самыми активными и оживленными оказались две пожилые женщины в черных штанах и цветастых блузках. Они несли посохи, выкрикивали лозунги и ругательства, подбегали к фонтанам и долго пили воду, потом бегом возвращались назад и продолжали кричать».

Поначалу Нам и его солдаты просто наблюдали за происходящим, в то время как подразделения полиции по противодействию уличным беспорядкам начали обстреливать демонстрантов зарядами со слезоточивым газом, пока те не разбежались. Под палящим солнцем осталась опустевшая улица, усеянная деревянными сабо, школьными сумками, шляпами-кули и сандалиями. Пока солдаты сооружали поперек улицы баррикаду из колючей проволоки, демонстранты вернулись.

«Ко мне подскочил парень с озлобленным лицом, как крысиная морда, — продолжал лейтенант Нам, — и крикнул „Ты, ублюдок! Сколько тебе платят американцы? Когда ты сдохнешь, в аду не хватит жара, чтобы покарать тебя за твои преступления!..“ Из толпы вылетел камень и попал в грудь капралу Лонгу. Тот вскрикнул от боли, а потом ударил прикладом винтовки в лицо парню, который кривлялся перед ним. Моя сдерживаемая ярость выплеснулась наружу; я бросил в толпу гранату со слезоточивым газом и начал бить винтовочным прикладом направо и налево, вызывая вокруг себя крики боли. Я слышал, как под моими ударами ломаются кости. Мой взвод вклинился в толпу в диком приступе ненависти и гнева».

Когда толпа демонстрантов отхлынула и его люди с облегчением стащили с себя противогазы, Нам вдруг осознал всю мерзость произошедшего: вместо выполнения благородного воинского долга их вынудили ввязаться в отвратительную уличную схватку с безоружными людьми. Не только Нам, но и весь южновьетнамский народ чувствовал себя подобным образом, оказавшись в ловушке между враждующими, но одинаково враждебными им силами. Так, один американский советник спросил у главы провинции: «Если бы вам было 20 лет, у вас не было бы семьи и хорошей работы от сайгонского правительства, на чьей стороне бы вы были?» Чиновник промолчал, не оставив у американца сомнений в своем ответе.

На совещании в Белом доме 9 сентября Макс Тейлор сказал президенту: «В конце концов нам придется идти на Север, потому что мы не можем позволить себе проиграть эту войну». На что Джонсон ответил, что, прежде чем предпринимать любые значимые шаги, в Сайгоне должно появиться стабильное правительство, — что означало дальнейшую отсрочку стратегических решений вопреки настрою Объединенного комитета начальников штабов. Комендант Корпуса морской пехоты генерал Грин назвал «крайне рискованной игрой» отказ президента от существенного расширения вмешательства перед выборами. Сам он призывал администрацию оказать Кханю полную поддержку, ввести в стране военное положение, жестко подавить беспорядки и демонстрации, поручить ВСРВ перерезать тропу Хо Ши Мина в Лаосе и Камбодже при поддержке американской авиации и вторгнуться в Северный Вьетнам «чтобы принудить Ханой прекратить поддержку Вьетконга или обеспечить позицию для переговоров и вывода войск США».

В сентябре КОВПВ опубликовало статистику, согласно которой за предыдущие три года было убито 66 000 вьетконговцев — цифра, в которую мало кто поверил. Но даже при этом командование было вынуждено признать, что к тому времени по меньшей мере половина населения Южного Вьетнама платила дань коммунистам.

Шеф USIA Эв Бумгарднер предупредил Фрэнка Скоттона, что, на его взгляд, краткое правление Нгуена Кханя подходит к концу: «Американцы вьются вокруг него, как мухи. Его звезда почти закатилась». Он посоветовал Скоттону наладить контакты с командующим 5-й дивизией генералом Нгуен Ван Тхиеу, который был «перспективной фигурой». Скоттон удивился: он считал, что Тхиеу «не имеет особого веса». Бумгарднер рассмеялся: «Возможно, именно это и позволит ему всплыть наверх. Никто не видит в нем угрозы, а когда увидят, станет слишком поздно». Его прогноз оправдался: когда несколько месяцев спустя военные в очередной раз перетасовали свою колоду, именно Тхиеу вместе с 34-летним вице-маршалом авиации Нгуен Као Ки вышли на сцену как ключевые игроки так называемого Совета армер. 20 октября Кхань передал власть гражданскому правительству во главе с Чан Ван Хыонгом, но никто не рассчитывал, что новый режим продержится сколь-нибудь долго, — так оно и случилось.

Тем временем Вьетконг беспощадно атаковал все, что имело хоть какое-то отношение к правительству и американцам. По сравнению с последующими годами потери ВСРВ были относительно невелики: менее 6000 убитых в 1963 г. и ненамного больше в следующем. Однако вашингтонские ястребы были потрясены дерзким нападением 31 октября на стоянку бомбардировщиков B-57 на аэродроме в Бьенхоа, в ходе которого были убиты 4 американца, и удручены отказом администрации нанести еще один воздушный удар возмездия по Северу. 1 ноября Эрл Уилер официально сообщил Макнамаре точку зрения Комитета начальников штабов: США следовало либо предпринять крупное военное вмешательство, либо уйти.

На следующий день министр обороны охарактеризовал ситуацию как «чертовски серьезную… и критическую». Однако он считал, что рекомендованные Комитетом начальников штабов воздушные удары по Северу «не приведут к серьезным изменениям в его отношении к Вьетконгу в Южном Вьетнаме». Он подтвердил свою обеспокоенность возможным вмешательством Китая и сказал, что президент готов действовать, но «хочет быть, черт возьми, полностью уверен в том, что он действует правильно».

Большинство американцев, которые на следующий день отдали свой голос на выборах за Линдона Джонсона, а не за Барри Голдуотера, считали, что голосуют против эскалации войны во Вьетнаме: кандидат от Демократической партии срывал бурю оваций, обещая собравшимся на митингах избирателям, что «не будет отправлять американских парней на войну, в которой должны сражаться азиатские парни».

3 ноября выборы были официально признаны состоявшимися. Джонсон одержал безоговорочную победу с рекордным в истории США перевесом голосов. Этот колоссальный мандат доверия, данный ему американским народом, открывал перед ним лучшую — и, вероятно, последнюю — возможность положить конец провальной вьетнамской кампании. Но ни администрация США, ни тем более военная верхушка не рассматривали внутриполитический успех в таком свете: на протяжении многих недель они жили в ожидании того, что победа на выборах откроет путь для дальнейшей эскалации. Роберт Макнамара, Макджордж Банди и остальные были готовы отказаться от ввода войск только при условии полной капитуляции Северного Вьетнама. Они были убеждены, что, пока враг оставался непреклонным, против него следует применять соответствующую военную силу.

Резкий рост президентского рейтинга, по опросу The Harris Poll, после августовского воздушного удара только укрепил решимость Джонсона помочь народу Южного Вьетнама вопреки его воле. Американцы положительно отреагировали на проявление силы, целеустремленности и решительности. Не может не поражать то мастерство, с которым президент управлял конгрессом. Хотя ключевые члены сенатского комитета по внешней политике, такие как Уильям Фулбрайт, Майк Мэнсфилд и Ричард Рассел, в частном порядке скептически выказывались о политике администрации во Вьетнаме, Джонсон убедил их держать свои сомнения при себе, пока важнейшие решения не станут историей.

Пожалуй, в этом и заключался самый странный факт этой войны: американский народ и его законодатели почти без возражений согласились с крупномасштабным военным вмешательством в далекой стране, в то время как весь остальной мир, включая Великобританию, Францию, Японию и Канаду — почти все развитые демократические страны, кроме Австралии, считал политику США во Вьетнаме неприемлемой и безрассудной.

Самым красноречивым противником эскалации в 1964–1965 гг. стал заместитель госсекретаря Раска Джордж Болл. Свою точку зрения он детально изложил в 67-страничной служебной записке от 5 октября 1964 г., которая попала на стол президенту только пять месяцев спустя. К этому приложил руку Макнамара, который первым прочитал записку и, по словам Болла, воспринял ее «как ядовитую змею… почти как измену». Заместитель госсекретаря утверждал, что уход из Вьетнама не ослабит, а, напротив, укрепит авторитет США, поскольку все их союзники решительно выступают против войны. Вместо того чтобы постоянно обсуждать военные варианты, Болл призывал перенаправить энергию на поиск политического выхода.

«В то время как то, что с большой натяжкой можно назвать сайгонским правительством, разваливается на наших глазах», писал он, абсурдно рассматривать «бомбардировку Севера как действенную форму политической терапии». Он ссылался на военную игру Sigma II, проведенную Пентагоном в 1962 г., которая однозначно показала крайне малую вероятность капитуляции Ханоя даже под воздействием массированных воздушных ударов. Планы бомбардировки Севера, заявил он, не более чем «болеутоляющее упражнение, спасающее моих коллег от необходимости принять трудное решение об уходе».

После этой записки Болл получил статус «лицензированного оппозиционера», мнение которого уважительно выслушивал сам президент, впрочем ничего не меняя в своей политике.

[Буль Баш]

Почему было так мало споров?


Рядовые американцы никогда не придавали большого значения тому, что думают об их делах иностранцы или даже интеллектуалы с Восточного побережья. В 1964–1965 гг. широкая американская общественность все еще была довольно консервативна, что проявлялось в ее готовности доверять национальному руководству, верить тому, что говорили президенты, даже несмотря на партийные разногласия. Парадоксально, но именно патриотизм не дал разгореться широким дебатам в то время, когда американские парни уже погибали на другом конце света.
Газеты The New York Times и The Washington Post заняли критическую позицию в отношении войны во Вьетнаме, но либеральная пресса не задавала настроений в стране. Главная же причина подобной пассивности американцев, конечно же, крылась в том, что у них дома, на их континенте, не велись бои, не рвались снаряды и бомбы.

Вьетнамцы, которые ежедневно платили войне кровавую дань, относились к ней совершенно иначе. Ничто так не способствует антивоенным настроениям, как зрелище разрушений и смерти на улицах своих городов, на просторах родной страны. Администрация Джонсона принимала решения, будучи уверенной в том, что, каковы бы ни были последствия для Юго-Восточной Азии, это никак не затронет континентальные Соединенные Штаты. В 1964–1965 гг. самые высокие ставки на внешнеполитической арене требовали относительно небольших сумм денег, а эго президента и его окружения были так плотно обернуты в американский флаг, что их личные амбиции, казалось, были неотделимы от глобального авторитета нации. Если бы партизанские гранаты взрывались не только на улицах Сайгона, но и на вашингтонских авеню, а крестьянские слезы лились не только на рисовых полях в дельте Меконга, но и на табачных плантациях в Северной Каролине, американская общественность протестовала бы куда энергичнее, чем вьетнамские буддисты. И после триумфа на президентских выборах Джонсон принял бы совершенно другие решения.

Между тем президент сознательно лишил себя выбора, решив, что единственным приемлемым исходом для США в Южном Вьетнаме может быть только полная военная победа.

21 ноября Уильям Банди представил президенту служебную записку, в которой предлагалось несколько альтернативных уровней эскалации. Спустя десять дней Джонсон санкционировал операцию «Бочка» — секретную бомбардировку тропы Хо Ши Мина на территории нейтрального Лаоса. Операция была признана политически безопасной, поскольку проходила вдали от любопытных глаз, и действительно, информация о ней просочилась в прессу только к Рождеству.

Президент прямо спросил у Макса Тейлора, что он думает по поводу ввода войск, и с разочарованием услышал негативный ответ: генерал по-прежнему был против развертывания наземных сил.

К 1 декабря 1964 г., когда остальной мир еще строил предположения о дальнейшей судьбе Вьетнама, в Вашингтоне уже было все решено, дебаты вращались только вокруг того, следовало ли начать массированные воздушные удары по Северу, отправить наземные войска или же сделать и то и другое. Президент был убежден, что борьба до победного конца, невзирая на любые издержки, была единственным достойным курсом, который мог избрать «Человек года» по версии журнала Time. Дэвид Халберстам описывал Джонсона как «выходца из народа с безграничными и безудержными амбициями, политика, подобных которому мы больше не увидим в этой стране… человека ошеломительной природной силы, энергии и интеллекта, при этом страдающего не менее поразительным отсутствием уверенности в себе».

За две недели в декабре 1964 г. Вьетконг провел серию сокрушительных рейдов недалеко от Сайгона и почти тысячу более мелких терактов. На совещании начальников штабов в Вашингтоне, куда был приглашен Уэстморленд, один возмущенный генерал спросил: «Почему у партизан такая высокая дисциплина и организация, а южновьетнамская армия похожа на распущенный сброд?»

Глава КОВПВ ответил, что у НФОЮВ очень сильное руководство. На вопрос, как положить конец бесконечным «собачьим боям» генералов за власть в Сайгоне, Уэстморленд сказал, что «вьетнамские [военные и политики], по крайней мере в Сайгоне, все больше рассчитывают на то, что войну с коммунистами возьмут на себя американцы, а они могут сосредоточиться на жонглировании политической властью».

После совещания заместитель начальника штаба армии презрительно заметил: «Если подвести итог всему, что сказал нам Уэсти, то, во-первых, КОВПВ отлично делает свою работу; во-вторых, его прогнозы не оптимистичны, но и не пессимистичны; в-третьих, он не может рекомендовать ничего конкретного; а в-четвертых, он пытается лезть в политику, но делает это вовсе не так умно, как он думает».

В начале декабря президент поручил Госдепу начать поиск союзников для войны во Вьетнаме, готовых на более серьезное участие, нежели помощь на уровне «капеллана и медсестры». Уильям Банди встретился с послами Австралии и Новой Зеландии, но последний прямо высказал все опасения своего правительства.

7 декабря на встрече с новым лейбористским премьер-министром Великобритании Гарольдом Вильсоном Джонсон попытался заручиться его поддержкой, убедив направить «нескольких солдат в британской униформе… [чье присутствие] будет иметь большой психологический эффект и политическое значение». Это был стандартный лейтмотив в англо-американских отношениях: со своими вооруженными силами США были способны предпринять любые военные усилия без помощи солдат под британским флагом, но Лондон мог обеспечить ценное политическое прикрытие. Макнамара как-то сказал, что готов заплатить $1 млрд за британскую бригаду, — и он вряд ли шутил. Но Вильсон отклонил просьбу Джонсона, сославшись на то, что у армии Ее Величества и без того немало хлопот в Азии: сначала им нужно отразить агрессию Индонезии против Борнео и Малайзии. Американцы не стали сообщать Вильсону о своих планах эскалации, поскольку было ясно, что его правительство не захочет в этом участвовать.

В интервью британскому журналисту Дин Раск с плохо скрываемой обидой заявил: «Когда русские вторгнутся в Сассекс, не ждите, что мы придем вам на помощь».

20 декабря на фоне продолжающихся буддистских демонстраций в Сайгоне произошел очередной переворот, на этот раз осуществленный Советом вооруженных сил во главе с Кханем, Тхиеу и Ки. Разозленный Макс Тейлор вызвал генералов в посольство и отчитал их, за то что своим безрассудным политиканством они серьезно подрывают военные усилия. Первым делом Тейлор спросил: «Вы все понимаете по-английски?» — и, получив утвердительный ответ, отчеканил: «Вы устроили настоящий бедлам! Не ждите, что мы будем помогать вам вечно, если вы будете продолжать в том же духе». Вьетнамские генералы были возмущены его оскорбительным тоном. Позже Ки написал: «Мы, члены Совета, знали, что армия была единственным институтом, способным возглавить страну. Нашей задачей было сделать это перед лицом растущего давления со стороны США и затем передать страну гражданскому правительству».

После череды госпереворотов слухи о том, что все это дело рук ЦРУ, — некоторые из которых, впрочем, были недалеки от истины, — стали одной из главных тем разговоров в Сайгоне. Так, один вьетнамский офицер позже писал: «Это было худшее время за все годы моей службы в ВСРВ — события конца 1964 года погрузили меня в глубокое отчаяние».

Военные марши, звучавшие по радио во время переворотов, стали предметом шуток. Как-то один солдат попросился в увольнительную, чтобы съездить домой. Командир взвода спросил у него, как он узнает, не нужно ли ему срочно явиться в часть, на что солдат весело ответил: «Нет проблем, лейтенант!» — как только он услышит по радио «переворотную музыку», он тут же вернется обратно.

Даже в глазах убежденных антикоммунистов Сайгон превратился в средоточие всей моральной мерзости и цинизма южновьетнамского общества. Офицер воздушно-десантных войск писал, что одного месяца в столице «было достаточно, чтобы душа человека была растоптана… зрелищем того, как нас предали двуличные тылы, живущие за счет крови и слез наших солдат… Я мечтаю о мощном потопе, способном смыть… всю ту грязь, которой столица запятнала трагедию нашей родины».

Кульминацией скоординированных атак Вьетконга на протяжении всего декабря стал взрыв в сайгонском отеле Brinks, в результате которого двое американцев погибли и 58 получили ранения. Теракт произошел в рождественской сочельник как раз в тот момент, когда посол Тейлор вместе с актером Бобом Хоупом подъезжал к другому отелю в нескольких кварталах от Brinks. Хоуп прилетел во Вьетнам, чтобы провести здесь свое ежегодное Рождественское шоу. «Так жарко меня еще нигде не встречали», — неудачно пошутил Хоуп, но американским военным было не до шуток.

Тейлор потребовал немедленно нанести ответный воздушный удар по Северу; его поддержал Макджордж Банди. На этот раз президент сказал нет, но через несколько дней американцам пришлось испытать новый шок. 28 декабря два полка НФОЮВ захватили стратегически важную деревню к юго-востоку от Сайгона, где проживало около тысячи северовьетнамских католиков. Вьетконговцы дали жесткий отпор нескольким ротам ВСРВ, отправленным туда южновьетнамским командованием, и сбили четыре американских вертолета. 31 декабря они устроили засаду на батальон морской пехоты, уничтожив 60 % личного состава и убив большинство офицеров. В течение нескольких дней южновьетнамская армия потеряла 300 человек.

В начале нового 1965 г. Линдон Джонсон все еще колебался по поводу того, что делать дальше. Политический хаос в Сайгоне стал нормой. Во Вьетнаме находилось около 26 000 американцев, большинство — военные советники. Увеличивать контингент советников не имело смысла; если уж и отправлять туда подкрепление, то, считал Джонсон, это должен был быть спецназ, рейнджеры и т. п.

Ястребы ясно понимали то, что ускользало от некоторых голубей: любой курс на политическое урегулирование, будь то нейтральный статус Вьетнама, новая Женевская конференция, двусторонние переговоры с Ханоем, в конечном итоге приведет к неизбежному исходу — воссоединению Вьетнама под коммунистическим флагом. На Юге не было ни политической, ни военной воли — финансы были не так важны, — чтобы долго сопротивляться железным людям, которые правили Севером. А поскольку такой исход был категорически неприемлем для американского руководства и лично для президента, оставался один вариант — полномасштабная война США во Вьетнаме.

[Буль Баш]

Коммунистическое руководство Северного Вьетнама вступило в 1965 г. в состоянии деятельного возбуждения. Победа, казалось, была близка как никогда. Ле Зуан написал главе ЦУЮВ Нгуен Чи Тханю: «Настал момент использовать возможность». Ханойское политбюро также делало ставку на народные восстания на Юге.

Полковник ВНА Нгуен Ан с ликованием писал о «волне массовых выступлений, охватившей сельские равнины и нагорья». В 1954 г. Ан командовал полком Вьетминя, который захватил высоту «Элиан-2» в Дьенбьенфу. Десять лет спустя этот убеленный сединами ветеран принял командование 325-й дивизией — первым регулярным формированием ВНА, которому предстояло отправиться воевать на Юг. Полковник страдал от кровоточащего геморроя, унизительной и мучительной болезни, поражающей многих солдат. «Дайте мне неделю, чтобы вылечиться от этой напасти», — попросил он в Драконьем дворе в конце сентября, когда ему объявили о приказе ЦК партии. Но он получил гораздо больше времени: передислокация была отложена до ноября «по причинам, связанным с нашей борьбой на дипломатическом фронте».

Ану сообщили, что по пути его люди будут обеспечены рисом — на путевых станциях вдоль тропы Хо Ши Мина имеется достаточно запасов. «Правда, рис хранится там довольно долго, в нем завелись черви, но он вполне пригоден для еды», — бодро добавил офицер службы снабжения. Следующие два месяца полковник провел в дивизионной штаб-квартире — бамбуковой хижине с тростниковой крышей — в Донгхое, пытаясь наскрести необходимое снаряжение для своих людей. Каждый солдат получил рюкзак, гамак, два комплекта униформы цвета хаки и немного южновьетнамской валюты. К сожалению, Ан не сумел достать свитеров, и в условиях холодных ночей «нехватка [теплой] одежды отрицательно сказалась на здоровье и боевом духе войск в ходе длительного марша». Проще говоря, солдаты Ана дрожали от холода и едва не умирали от голода, маршируя по тропе Хо Ши Мина в район боевых действий.

В начале ноября Ан во главе передового отряда в сто человек выдвинулся на Юг. Рис на путевых станциях был гнилым и вонял, «но оказался не таким противным на вкус». Сама тропа была настоящей полосой препятствий — переход по ней требовал героических усилий. Только через несколько лет некоторые участки тропы были расширены настолько, что по ним стали ездить грузовики. Через несколько дней пути Ан и его люди вброд перешли широкую реку и вдоль берега дошли до подножья «Тысячи и одной горы» — первого высокого хребта, который они пересекли с востока на запад. На тропе были вырезаны ступени и установлены опоры, но, по словам Ана, «веревки и ветви деревьев, за которые можно было ухватиться, были скользкими от множества предыдущих рук… Я чувствовал вес каждой мухи, которая садилась на мой рюкзак». Местами тропа была настолько узкой, что приходилось карабкаться цепочкой. Когда позже Бао Нинь, сын преподавателя училища, проходил свое «испытание тропой», он завидовал выносливости своих крестьянских товарищей, которым переход давался заметно легче, чем ему, и был благодарен им за то, что время от времени они забирали у него часть груза из рюкзака.

По мере того как Ан и его отряд продвигались вперед, их рацион становился все скуднее. В начале похода каждый получал по два котелка вареного риса в день, но вскоре норма уменьшилась до одного котелка гнилого риса, смешанного с вонючей заплесневелой маниокой и приправленного символической щепоткой соли. Солдаты мечтали о мясе, вареном шпинате, рыбном соусе и лимонаде. Повара в отчаянии качали головами, пытаясь промыть старый рис под струей воды, который на их глазах превращался в порошок и утекал сквозь сито, оставляя только червей. В конце концов людям Ана пришлось есть жидкую баланду, в которую для густоты добавляли дикие растения и корни, собранные в джунглях. Ан был возмущен, что Ханой вынуждает солдат терпеть такие лишения еще до того, как они вступили в схватку с врагом: «Глядя на бледные, изможденные лица моих офицеров и солдат, я испытывал такую горечь, что сел и написал письмо… чтобы верховное командование извлекло уроки из нашего опыта». В конце концов они добрались до путевой станции недалеко от южновьетнамского Центрального нагорья, которой командовал знакомый Ану полковник — они вместе учились на курсах русского языка. Гостеприимный хозяин приготовил на ужин рыбу, вареную в кислом бульоне, от которой Ан пришел в восторг: «С тех пор я посещал много банкетов, но этот был самым роскошным!»

Тропа Хо Ши Мина

Только в декабре Ан со своим передовым отрядом добрались до провинции Контум. Они разместились в местной штаб-квартире НФОЮВ, где им предстояло дождаться прибытия основной части дивизии. Там они смогли отдохнуть и отъесться: им выдавали по три котелка риса в день, которые солдаты дополняли собранными в джунглях побегами бамбука и картофелем, и даже рыбой, пойманной тут же в реке. Вскоре из Ханоя поступили приказы: два полка 325-й дивизии должны были двигаться дальше на юг; третий полк должен был остаться на Центральном нагорье, как и Ан, который назначался заместителем командующего фронтом.

После нескольких локальных стычек, которые Ан провел специально для того, чтобы «обстрелять» своих людей, командование фронтом запланировало первую крупную операцию против окружного центра. План был построен на привычной тактике вьетконговцев: окружить поселение и подвергнуть его обстрелу, после чего устроить засаду на подкрепление ВСРВ, которое должно было прибыть на помощь из Танканя. После нескольких часов ожесточенного ночного сражения со стороны Танканя не наблюдалось никакого движения, поэтому Ан приказал своей саперной роте идти в атаку. «По полевому телефону мне ответил один из их офицеров. Он сильно нервничал: „Командир роты Лыонг, его заместитель Мо и почти все остальные офицеры 9-й роты убиты!“ — „Заткнись и атакуй!“ — приказал ему я». Было важно, чтобы саперы пошли в атаку, для ослабления давления на другие роты, находившиеся под шквальным артиллерийским огнем. К рассвету его люди одержали победу — это была первая окружная штаб-квартира ВСРВ, захваченная Вьетконгом.

Следующие три дня и три ночи солдаты Ана, страдая от голода и нетерпения, сидели в засаде. В конце концов южновьетнамское командование удосужилось отправить отряд, который попал в подготовленную ханойским полковником ловушку и с тяжелыми потерями отступил. После этого 325-я дивизия без единого выстрела захватила несколько стратегических поселений и ненадолго заняла Дакто.

В честь этой победы Ан устроил пир, главным блюдом на котором был жареный тигр — зверь выскочил из чащи на двух молодых солдат, которые, хотя и были напуганы до смерти, не упустили добычу. «Его мясо было восхитительным», — написал полковник, из мемуаров которого становится понятно, что вопрос питания занимал важное место в военной службе коммунистов.

Когда Сайгон начал реагировать на присутствие ВНА, они ушли обратно в джунгли. Их главными трофеями в этих первых сражениях стали две 105-мм гаубицы, которые они разобрали и переправили через границу в Камбоджу.

В первые недели 1965 г. Вьетконг активизировал военные усилия на всей территории Южного Вьетнама. Какое-то время Ле Зуан возлагал надежды на политический переворот во главе со «спящим» коммунистическим агентом, полковником ВСРВ Фам Нгок Тхао. Когда один из северовьетнамских высокопоставленных партийцев прибыл в штаб-квартиру ЦУЮВ, взбудораженные местные коммунисты сказали ему, что Ханою следует поторопиться, потому что сайгонский режим находится на грани краха и «если не взяться быстро за дело, можно опоздать». Ханой принялся печатать свои деньги и отправлять их на Юг в коробках с надписью «Груз 65».

Вопреки надеждам Ханоя, переворот Фам Нгок Тхао провалился; полковник был вынужден бежать и вскоре был убит при загадочных обстоятельствах.

Но рост насилия в стране продолжался. Так, на Центральном нагорье вьетконговцы схватили двух работников службы по борьбе с малярией, занимавшихся распылением ДДТ, и предали их «народному суду». Они были осуждены за «шпионаж в пользу американцев и марионеточного правительства» и казнены с помощью мачете. Двое медработников, мужчина и женщина, делавшие населению прививки от холеры, также были схвачены и признаны виновными «в деятельности в интересах американских империалистов и в качестве инструмента пропаганды». Женщину, которая была беременной, оставили в живых, а ее коллегу зарубили до смерти на ее глазах. Нередко жертвами становились семьи солдат ВСРВ и ополченцев. Однажды вьетконговцы похитили жену и ребенка одного особенно энергичного сержанта Региональных сил. Когда тот отказался перейти на их сторону, вьетконговцы перерезали ребенку горло.

В этой беспощадной войне пытки и убийства без суда и следствия были обычным делом. Как заметил офицер ВСРВ, «это было сложно понять даже вьетнамцам, не говоря уже об иностранцах». Крестьянская девушка Фунг Тхи Лели подверглась изнасилованиям, побоям и унижениям как вьетконговцами, так и солдатами ВСРВ, после чего была изгнана из деревни с ребенком на руках и зарабатывала на жизнь гроши, продавая дешевые товары и себя американцам. Много лет спустя она написала, обращаясь к иностранным читателям: «Вы не знаете, как трудно было выжить».

Традиционная семейная дисциплина трещала по швам. Одна девушка, у которой умерла мать, а отец тяжело болел, вступила в ряды НФОЮВ. Партийная работа «была очень опасной для моей жизни и невинности» и вынуждала ее пренебрегать дочерними обязанностями. Однажды вечером ее отец взмолился: «Ты моя дочь. Ты почти не появляешься дома и не работаешь по хозяйству. Наше поле заброшено, всюду растут сорняки. Где мы возьмем еду? Многие люди работают на революцию без оплаты, но у меня никого нет, кроме тебя… Сжалься немного надо мной и готовь мне еду… Тебя может убить бомба или снаряд, и тогда мне придется хоронить тебя. Но по закону наших предков дети должны хоронить своих родителей».

С нарастанием военной активности НФОЮВ обнаружил, что обещанное перераспределение земель становится все менее действенным пропагандистским оружием: крестьяне были куда больше озабочены ежедневной борьбой за выживание. По словам Дэвида Эллиотта, на большей части сельской местности Южного Вьетнама 95 % времени не было видно ни правительственных войск, ни партизан: «Проблема была в этих 5 %». Трудно описать всю изнуряющую тяжесть и безотрадность крестьянской жизни, которая теперь и вовсе стала невыносимой, что во многом объясняло, почему многие молодые люди предпочитали уйти в партизаны или перебирались в города. Когда подруга Фунг Тхи Лели приехала в деревню из столицы, где она работала в баре, Лели, слушая ее рассказы о модных фасонах одежды, женских прическах с высокими пучками и туалетах со сливными бачками, мечтательно сказала: «Сайгон… это похоже на рай». 16-летняя крестьянская девушка из Митхо переехала в столицу к своему брату, полицейскому, и пришла в восторг от того, что могла заработать 25 000 пиастров в месяц, работая посудомойкой. Конечно, ей приходилось трудиться с утра до 9 часов вечера, но, по ее словам, ей «нравилась такая жизнь». В городе никто не ходил босиком, у всех были туфли и сандалии. Успешная проститутка зарабатывала гораздо больше, чем посудомойка, и немало девушек выбирали это занятие, даже если потом становились изгоями в родных деревнях.

В 1964 г. RAND Corporation начала один из самых важных своих проектов — исследование под названием «Мотивация и мораль Вьетконга». Армия США не очень этим заинтересовалась и направила всего одного представителя — лейтенанта Дэвида Моррелла, который стал страстным приверженцем проекта. Позже он сказал: «Мы исследовали удивительный феномен: почему они [коммунисты] продолжали сражаться с таким невероятным упорством?.. Почему они отказывались от тех материальных благ, которые мы пытались им дать… и предпочитали скрываться в камышовых болотах, жить в туннелях в Кути?»

Моррелл был удивлен тем, что американцы проводят такое важное исследование, не информируя об этом и не консультируясь с южновьетнамским Генштабом. После того как нанятые RAND вьетнамские интервьюеры опросили достаточно большую выборку местного населения, в декабре 1964 г. выездная группа представила свои первоначальные выводы Уэстморленду. Аналитики предупредили генерала, что вьетконговцы — гораздо более идейный и преданный своей борьбе противник, чем считало американское командование. «Верят ли они в Бога?» — спросил глава КОВПВ. Аналитики не смогли ответить на этот вопрос. Однако на брифинге они подчеркнули, что вьетконговцы стойко держатся даже под пытками, чем поставили в неловкое положение присутствовавшего на нем посла Тейлора.

Военные не были впечатлены отчетом RAND, из которого следовало, что противник находился в значительно лучшем стратегическом положении, чем правительство Южного Вьетнама. Американцы по-прежнему были озадачены «тупостью» вьетнамских крестьян, не желавших понять, что партнерские отношения с США отвечают их собственным материальным интересам. В январе 1965 г. отчет «Мотивации и мораль Вьетконга» был представлен в Вашингтоне. Аналитик RAND Гарри Роуэн сказал заместителю министра обороны Джону Макнотону: «Я думаю, мы поставили не на тех — эта сторона проиграет войну».

Советник Макнотона Даниэль Эллсберг был впечатлен нарисованным RAND портретом врага, который к тому времени контролировал половину сельской местности Южного Вьетнама и четверть его населения: «Это оказались самоотверженные, сплоченные, убежденные в правоте своего дела бойцы, которые являлись настоящими патриотами на фоне коррумпированной южновьетнамской власти и разлагающейся армии». Макнотон пришел к сходному выводу: «Они похожи на монахов». Тем не менее он не счел нужным сообщать об этом разговоре своему боссу, министру обороны, поскольку знал, что все дебаты уже завершены и решения приняты: США должны одержать военную победу во Вьетнаме.

Член руководства НФОЮВ Чыонг Ньы Танг выразил недоумение, которое испытывал он и его соратники по поводу американской политики в Южном Вьетнаме: «Полнейшая безответственность и некомпетентность [сайгонских] генералов породили апатию и отвращение среди вьетнамцев на всех уровнях. Южный Вьетнам стал обществом без политического лидерства и без пути, а без этих жизненно важных элементов, которые американцы никак не могли привнести извне, невозможно было упорядочить хаос. В отсутствие правительства, могущего претендовать хотя бы на малейшую легитимность и дееспособность, как могли Соединенные Штаты поставить на карту свою армию и свой авторитет в мире?»

[Буль Баш]

В январе 1965 г. генерал-майор Уильям Депью писал домой своему сыну из штаб-квартиры КОВПВ: «Ты спрашиваешь меня, кто стоит у власти в Сайгоне? Дело в том, что власти как таковой здесь нет, и это объясняет бо́льшую часть проблем, с которыми мы сталкиваемся».

Посол Тейлор в своем январском докладе в Вашингтон оценил ситуацию столь же пессимистично и рекомендовал начать бомбардировку Севера, хотя и по-прежнему выступал против ввода наземных войск. 21 января президент собрал в Белом доме ключевых членов конгресса, чтобы выслушать доклад министра обороны о ситуации во Вьетнаме. То, что они услышали, было смесью эйфорического оптимизма с полным отсутствием реализма. Макнамара заявил, что тайные операции против Северного Вьетнама дают искомые результаты, как и бомбардировки тропы Хо Ши Мина на территории Лаоса. Эффективность операций южновьетнамской армии растет. Сообщив, что американские потери на настоящий момент составляют всего 254 человека, Макнамара, однако, не уточнил, что половина из них погибла в прошлом году. Президент сказал конгрессменам, что не видит необходимости в введении войск, но предпочел умолчать, что для себя он уже принял решение возобновить бомбардировки на Севере. В очередной раз разыграв патриотическую карту, он призвал обе партии оказать поддержку: «Когда речь идет о Вьетнаме, нет ни демократов, ни республиканцев».

Менее чем через неделю, 27 января, после очередной волны буддистских демонстраций в Сайгоне и разграбления Американской библиотеки в Хюэ, Совет вооруженных сил распустил правительство Чан Ван Хыонга и восстановил у власти Нгуен Кханя. Тейлор телеграфировал в Вашингтон, что генералы, по всей видимости, вступили в союз с буддистами, которые были «доминирующей и самой влиятельной силой [в стране]… Наиболее опасная перспектива заключается в том… что победа буддистов может стать важным шагом на пути к формированию правительства, которое в конечном итоге начнет переговоры с Ханоем и Национальным фронтом освобождения».

Другими словами, южновьетнамцы искали способы избежать войны, которую американцы были решительно настроены продолжать.

В тот же день Макджордж Банди представил президенту служебную записку, которая гласила, что «вследствие сдерживания США своей огромной мощи они [коммунисты] не ощущают в полной мере твердой и активной политики США. Oни считают, что мы опасаемся идти на более серьезные риски». Роберт Макнамара подписался под служебной запиской Банди, что свидетельствовало о том, что министр обороны присоединился к лагерю сторонников эскалации. Эти двое влиятельных людей явно устали от полумер, как и сам президент. «Мы будем действовать сильно, — пообещал он. — Кхань — наш человек». Он поручил своему советнику по национальной безопасности отправиться в Сайгон, чтобы выработать рекомендации по дальнейшим действиям. Учитывая репутацию Банди как главного ястреба, несложно было предугадать, каков будет характер этих рекомендаций.

Сайгон встретил Банди лихорадочной атмосферой уличных демонстраций и слухов, большинство которых касалось готовящегося националистического переворота с изгнанием американцев. Генерал Кхань поначалу отказался встречаться с президентским эмиссаром, очевидно, из боязни вызвать недовольство буддистов. Такой жест пренебрежения вызвал приступ гнева у Джонсона, который всего несколько дней назад назвал южновьетнамского лидера «нашим человеком». Американцы принялись в спешном порядке искать замену Кханю, чтобы устроить очередной переворот, тем самым окончательно превратив ситуацию в Сайгоне в фарс.

Визит в Ханой советского премьер-министра Алексея Косыгина обострил тревоги американцев. Вашингтон никак не мог предположить, что за закрытыми дверями этот высокопоставленный гость настоятельно призывал Ле Зуана отказаться от эскалации. Москва считала своим долгом обеспечить ДРВ современными системами противовоздушной обороны, чтобы поддержать свой статус лидера мирового социалистического лагеря. Но, как и китайцы, русские не имели никакого желания посылать наземные войска, поэтому всеми силами пытались предотвратить дальнейшее обострение ситуации.

Белый дом, Госдепартамент и ЦРУ так и не смогли понять, что, несмотря на воинственную антиимпериалистическую риторику Москвы и Пекина, Северный Вьетнам вовсе не был «управляемой ракетой» в их руках.

Между тем визит Банди в Южный Вьетнам ознаменовался фейерверком дерзких атак, почти наверняка устроенных Вьетконгом без санкции и поддержки Ханоя.

В ночь на 7 февраля вьетконговцы напали на американскую вертолетную базу «Кэмп-Хеллоуэй» в Плейку на Центральном нагорье. Действуя силами всего одной саперной роты, нападавшие убили 8 американцев и ранили 108, уничтожили 5 вертолетов и повредили еще десяток машин. Три дня спустя последовало еще одно разрушительное нападение. Банди воспринял вьетконговские атаки в Плейку как личное оскорбление. Он телеграфировал в Белый дом о необходимости безотлагательного возмездия: «Лучший доступный способ увеличить наши шансы на успех — это разработка и реализация стратегии последовательных ответных ударов по Северному Вьетнаму».

В Вашингтоне Совет национальной безопасности одобрил возобновление бомбардировок — как ни странно, при полной поддержке Джорджа Болла; единственным, кто выступил против, был сенатор Майк Мэнсфилд. Через несколько часов 132 американских и 22 южновьетнамских бомбардировщика обрушили бомбы на Северный Вьетнам.

Макнамара поручил Пентагону проработать новые сценарии с учетом новых обстоятельств, включая возможность нанесения ударов по целям на территории Китая: «Нам нужен план, как мы будем реагировать на массированные наземные усилия со стороны Северного Вьетнама и Китая». Он предложил использовать для подавления зенитных средств напалм, но госсекретарь Раск категорически отверг эту идею по политическим соображениям. Эрл Уилер полушутливо заметил: «Министр обороны начал говорить, как генерал Лемей. Ему не хватает только сигары во рту». Никому и в голову не пришло проконсультироваться с южновьетнамским правительством. Между тем Ханой испытал несвойственный ему приступ паники, восприняв бомбардировки как возможную прелюдию к вторжению.

Политические обозреватели Артур Крок и Джеймс Рестон скептически отнеслись к утверждению администрации США о том, что новые бомбардировки Северного Вьетнама были спонтанным ответом на атаки в Плейку: оба подчеркивали, что на тот момент в Тонкинском заливе находился не один авианосец, как обычно, а целых три — явно сосредоточенных там для нанесения воздушных ударов, как только появится подходящий предлог. Рестон написал в The New York Times: «Пришло время назвать вещи своими именами. Наша страна ведет необъявленную закулисную войну… Наши лидеры придумывают ей звучные и красивые эвфемизмы вроде „эскалации“ и „возмездия“, но это — война как она есть».

Банди воочию наблюдал в Сайгоне, как слабое правительство безуспешно пытается бороться со всплеском антиамериканизма. «Ситуация во Вьетнаме ухудшается, — сообщал он в Белый дом, — и без новых шагов нас неизбежно ждет поражение… Энергия и упорство Вьетконга поражают… Время переломить ситуацию еще есть, но не так много. Ставки… чрезвычайно высоки… Любое урегулирование с уходом США в сегодняшних условиях означает капитуляцию с отсрочкой». За первые шесть месяцев 1965 г. ВСРВ потеряли убитыми, ранеными и дезертировавшими в общей сложности 15 батальонов.

Теперь сам Макнамара принялся убеждать президента отправить войска, называя цифру в 175 000 человек, — недаром его биограф писал о «глубокой природной склонности к активизму», присущей этому человеку. Через несколько месяцев он признался британскому министру иностранных дел Патрику Гордону Уокеру, что не видит альтернативы эскалации, так как администрация не может сказать американскому народу, что США не в состоянии выиграть эту войну. Из тех же внутриполитических соображений министр обороны считал более благоразумным отправлять войска небольшими партиями, чтобы избиратели могли переварить это без большого испуга. Впоследствии члены Объединенного комитета начальников штабов утверждали, что им не дали возможности объяснить президенту, что такое поэтапное развертывание, которое предлагал Макнамара, было обречено на провал, — чтобы переломить ситуацию, США нужно было навалиться сразу всей своей мощью. Однако представляется маловероятным, чтобы даже оперативное полномасштабное развертывание, включая призыв резервистов, могло бы обеспечить США победу.


Макджордж Банди заслуживает похвалы по крайней мере за то, что он призывал президента предупредить американский народ о необходимости подготовиться к долгой войне. Но Джонсон не только проигнорировал этот призыв, но и поручил Дину Раску переговорить с Уильямом Фулбрайтом, чтобы убедить того предотвратить любые дебаты в сенате. Вот что написал по этому поводу Макмастер:

«Война во Вьетнаме не обрушилась на США как неотвратимое цунами холодной войны. Она подползла незаметно, крадучись… Джонсон и Макнамара сумели создать иллюзию того, что [наземные операции во Вьетнаме] скорее альтернатива войне, чем собственно война».

В этом состояла ирония ситуации, и было прискорбно с нравственной и политической точки зрения то, что администрация США предпочла принять решение об эскалации втихомолку, поскольку только народные избранники на Капитолийском холме, если бы им честно представили все варианты, могли бы со всей прямолинейностью сказать американскому народу, что Вьетнам не стоит большой войны, и помешали бы стране скатиться в ту трясину, в которую направлял ее президент и его администрация.

Уильям Банди также считал, что Джонсон совершил фундаментальную ошибку, не вынеся вопрос о войне на обсуждение в конгресс. «Несомненно, дебаты были бы яростными, — писал он, — но, если бы голуби возобладали, дверь к политическому решению открылась бы гораздо раньше». Банди отмечал, что в 1964–1965 гг. Джонсон действовал во многом так же, как Франклин Рузвельт в 1941 г., когда обманным путем втянул США во Вторую мировую войну. «Проблема в том, — констатировал Банди, — что на этот раз все закончилось очень плохо и в исторической ретроспективе выглядит вопиющей ошибкой».

11 февраля 1965 г. британский премьер-министр Гарольд Вильсон позвонил президенту Джонсону и предостерег того против обострения войны во Вьетнаме. Он даже выразил готовность приехать в Вашингтон, чтобы обсудить возможности урегулирования. Но Джонсон резко парировал: «Мы не говорим вам, как управлять Малайзией, а вы не говорите нам, как управлять Вьетнамом». Вильсон объяснил, что находится под колоссальным давлением внутри страны с требованием дистанцировать Великобританию от действий США. Однако Джонсон оставался непоколебим и в ответ обрушился на своего собеседника с обвинениями в том, что британцы и французы, вместо того чтобы поддержать своего главного союзника, не пытаются скрыть негативное отношение к его войне. Его собственная решимость укрепилась после встречи с бывшим президентом Эйзенхауэром, который призвал принять любые необходимые военные меры, чтобы предотвратить поражение.

И все же в Вашингтоне оставалось немало благоразумных пессимистов. Член СНБ Джеймс Томсон писал:

«Мы поставили на кон наш национальный авторитет и колоссальные ресурсы на политической, военной и географической арене, попытки присутствовать на которой должны были давным-давно убедить нас в том, что мы должны любой ценой избегать подобных ставок».

Неизменно пессимистичные оценки ЦРУ ситуации в Южном Вьетнаме и результативности продолжающихся бомбардировок Севера настолько раздражали президента, что в апреле 1965 г. он отправил Маккоуна в отставку. Аналитика и прогнозы ЦРУ, хотя и не были стопроцентно точными, все же находились гораздо ближе к реальности, чем у большинства других ведомств, особенно у КОВПВ.

17 февраля вице-президент Хьюберт Хамфри отправил Джонсону служебную записку, где убедительно призывал того не допустить эскалации, которую не поймет большинство американцев. Он утверждал, что после блестящей победы на выборах 1965 г. предлагал администрации идеальную возможность воспользоваться своим высочайшим рейтингом, чтобы признать неудачу в Юго-Восточной Азии и уйти оттуда. В ответ президент исключил Хамфри из круга лиц, участвующих в принятии решений по Вьетнаму.

18 февраля в Сайгоне произошел очередной переворот; генерал Нгуен Кхань был свергнут и отправлен в изгнание. Номинальным главой государства стал д-р Фан Хюи Куат, однако реальная власть осталась в руках военных, среди которых наиболее влиятельными фигурами были Нгуен Као Ки и Нгуен Ван Тхиеу — впрочем, уже в июне эти двое решили выйти из тени. Четыре дня спустя Уэстморленд запросил у Вашингтона морских пехотинцев для защиты расширяющейся американской базы в Дананге. Администрация была готова к этой просьбе — и с готовностью дала добро. Позже Макс Тейлор писал: «Удивительно, как трудно было добиться принятия решения о бомбардировке Севера и как относительно легко оказалось получить санкцию на отправку морских пехотинцев для наземной миссии».

Первым боевым подразделением, которое получило приказ отправиться в Южный Вьетнам, стала бригадная десантная группа численностью в 1200 человек. Сам президент поначалу выступал за отправку 173-й воздушно-десантной бригады на том своеобразном основании, что американская общественность считает операции с участием воздушного десанта менее серьезными, чем с участием морской пехоты. Между тем всем было очевидно, что это только первый шаг; уже в феврале строились планы дальнейшей отправки войск для защиты всех американских баз — называлась цифра в 44 батальона, или 100 000 человек. Именно столько генерал Уоллес Грин считал необходимым, чтобы «гарантировать 100 % защиты».

На протяжении всего февраля, пока президент в Вашингтоне размышлял, погруженная на корабли десантная группа нарезала круги по Южно-Китайскому морю. Мичман Джим Колтес на десантном транспорте Henrico был впечатлен «лучшими солдатами Америки» из 3-го батальона 9-го полка морской пехоты: «Это не были призывники или неудачники, которые пошли в армию, потому что не смогли найти хорошую работу. Там были офицеры, с которыми я учился в [Университете] Нотр-Дам. У них была потрясающая дисциплина и удивительный дух товарищества. Все верили в правоту нашего дела». Напряженное ожидание продлилось 32 бесконечных дня и ночи. По ночам с палубы кораблей они видели вспышки орудийных выстрелов и зарево осветительных ракет над холмами вокруг Дананга. «Никто [из морских пехотинцев] не знал, что ждет их на берегу, потому что никому еще не доводилось участвовать в таких высадках. Мы задавались вопросом: не будет ли это похоже на День Д в Нормандии?» Разумеется, ничего подобного не было. 8 марта 1965 г., когда флотилия штурмовых десантных транспортов подошла к побережью, не прозвучало ни единого выстрела.

Перед высадкой на берег командир роты морской пехоты Фил Капуто собрал свой командный состав на инструктаж: «Слушайте сюда. Вы должны предупредить своих людей, что наша миссия носит чисто оборонительный характер. Я не хочу, чтобы кто-то из них возомнил себя Джоном Уэйном. Мы здесь, чтобы обеспечивать безопасность, и не более того. Мы не собираемся воевать. Воевать будут ВСРВ, а мы просто должны освободить им руки. Это их война». Лейтенант Капуто, как и генерал Уэстморленд, считал себя продолжателем дела Джона Кеннеди: «Он был королем Артуром, мы — его рыцарями, а Вьетнам — нашим крестовым походом. Не было такой задачи, которая была бы нам не под силу, потому что мы были американцами, — и по той же причине все, что мы делали, было правильным». Их коммунистические враги были «новыми варварами, угрожавшими геополитическим интересам Нового Рима».

Торжественное сошествие морских пехотинцев на южновьетнамскую землю, где их встречала толпа фотографов, радостных детей и прекрасных девушек, вешавших на шеи солдат цветочные гирлянды, затмило собой шокирующую деталь: никто в Вашингтоне, американском посольстве или КОВПВ не удосужился уведомить об этом сайгонское правительство. Более того, как позже заметил Макс Тейлор, как только верблюд засунул морду в палатку, он намеревался залезть туда целиком, несмотря на то что у американской администрации еще не было разработано никакого более или менее заслуживающего доверия плана «игры». Уолтер Липпман писал: «Раньше это была война южновьетнамцев при поддержке американцев. Теперь же это превращается в войну американцев, в которой южновьетнамцам отведена второстепенная роль».

Полковник Сид Берри описал типичную операцию ВСРВ в дельте Меконга: «Все было сделано на отлично: воздушные удары, артиллерийская поддержка, высадка вертолетного десанта, маневры бронетехники, передвижение пехоты». Но эффективность операции был привычно удручающей: «Серьезного сражения не получилось. Мы убили шестерых партизан, взяли в плен четверых, захватили немного документов. Но никакого крупного скопления вьетконговцев, на которое мы рассчитывали, там не оказалось. Может быть, в следующий раз».

Другой советник заметил, что силы ВСРВ «крайне редко наталкиваются на крупные отряды… Создается впечатление, будто между ними и Вьетконгом существует джентльменское соглашение: мы не трогаем вас, вы не трогаете нас».

Пол Уорнке, который позже стал заместителем министра обороны, считал, что вся эпопея с Вьетнамом могла быть совсем другой, если бы Вашингтон пошел по пути полноценной оккупации, а не пытался реанимировать абсолютно некомпетентное и дискредитировавшее себя местное правительство: «Мы пытались навязать определенный тип правления стране, которая сопротивлялась этому. Был единственный способ это сделать — оккупировать [Южный Вьетнам] так же, как мы оккупировали Японию [в 1945 г.]». Уорнке упустил важный момент, что в этом случае США пришлось бы обращаться с южновьетнамцами как с оккупированным народом, а не гражданами формально суверенного государства. Однако он проницательно сформулировал фундаментальную проблему, с которой США пришлось снова столкнуться в XXI в. в Ираке и Афганистане.

Многие представители южновьетнамского среднего класса, такие как семья Зыонг Ван Май, были настолько удручены состоянием дел в стране, что только отсутствие средств мешало им бежать за границу. Некоторые из них поначалу с энтузиазмом восприняли новость о вводе американских войск. Отец Май, бывший мэр Хайфона, сказал: «Нам невероятно повезло, что американцы решили спасти нашу маленькую и слабую страну своими деньгами и даже своими жизнями». Конечно, такая точка зрения была ограничена относительно узкими привилегированными кругами, но она говорит о том, что вступление США в войну хотя бы у кого-то вызвало кратковременный прилив надежды.

[Буль Баш]

Процесс, который начался 8 марта 1965 г., вместо триумфального шествия превратился в погребальный костер — для стратегии США, для сотен тысяч человеческих жизней и в конечном итоге для президентства Линдона Джонсона.

Почти каждый современный англосаксонский лидер, который привел свою страну к внешнеполитической катастрофе, сравнивал ситуацию, в которой оказался, с противостоянием между Уинстоном Черчиллем и его заклятым врагом Адольфом Гитлером. 13 апреля Джонсон заявил на встрече с иностранными дипломатами, что Вьетнам представляет собой вызов, аналогичный тому, с которым Черчилль столкнулся в 1940 г. Де Голль презрительно опроверг такое сравнение и предсказал, что эта война продлится десять лет и «обернется полным позором для США».

В Вашингтоне, как всегда, обвинили французского лидера в европейском высокомерии и зависти к американскому могуществу и были правы, однако это не лишало его предостережение здравого смысла. Фрэнк Скоттон писал, что, когда США начали вести параллельные — южновьетнамскую и американскую — военные кампании,

«единственным игроком, который понимал концепцию „единой войны“, где все военные и политические аспекты подчинены достижению одной цели, оказалась вьетнамская коммунистическая партия».

Начиная с марта 1965 г. процесс вытеснения американскими войсками войск ВСРВ как основной силы, ведущей войну с коммунистами, происходил удивительно быстро. Непрерывная смена власти в Сайгоне лишила южновьетнамских солдат остатков лояльности и воли к победе. Дезертирство выросло в разы: только в апреле из армии сбежало 11 000 дезертиров, а оставшиеся солдаты не хотели воевать. Один младший офицер ВСРВ позже вспоминал: «Я вступил в армию в 1962 г., потому что был патриотом. Я любил свою новую страну и ненавидел коммунистов. Но со временем… смена правительств в Сайгоне и зависимость от американцев привели к тому, что понятие „нация“ перестало для меня существовать».

Макс Тейлор, традиционно выступавший против непосредственного вмешательства США в войну, считая это неизбежным путем к катастрофе, временно поменял свою точку зрения и поддержал решение администрации. Чтобы оценить будущие потребности в американских войсках, президент командировал в Сайгон начальника штаба Армии США Гарольда Джонсона, выжившего участника Батаанского марша смерти 1942 г. Должно быть, генерала частенько передергивало от общения с президентом, поскольку он не выносил сквернословия и богохульства и однажды даже отчитал своего подчиненного: «Буду признателен, если вы никогда больше при мне не будете упоминать имя Господа всуе». В марте 1965 г. он получил от своего главнокомандующего приказ начать новый «марш смерти».

Когда они вместе спускались на лифте в Белом доме, президент ткнул его указательным пальцем в грудь и сказал: «Вы слишком все раздуваете, генерал». Гарольд Джонсон не раз во всеуслышание говорил в Пентагоне, что для достижения результата в Южном Вьетнаме потребуется пять лет и полмиллиона человек. По возвращении из Сайгона он предложил ограничиться отправкой одной дивизии, но Комитет начальников штабов увеличил эту рекомендацию до трех. На встрече в Кэмп-Дэвиде 10 марта президент заявил: «Будь там хоть пекло, хоть потоп, мы должны там остаться». В его заметках было написано: «Спасовать = второй Мюнхен».

Он никак не отреагировал на предложения Пентагона по вводу войск, но 1 апреля санкционировал отправку еще двух батальонов морской пехоты и 20 000 человек вспомогательного персонала. Три недели спустя он одобрил дополнительное развертывание, в результате которого к июню количество американцев на театре боевых действий должно было увеличиться до 40 000. Тейлор настаивал на том, чтобы сосредоточить всех этих людей на защите прибрежных анклавов. Но Уэстморленд возразил, что такая осторожность будет недопустимым позором, и президент согласился.

Как только первые подразделения наземных войск отплыли с западного побережья в Азию, стало казаться, будто прорвалась долго сдерживаемая плотина. В Белый дом хлынул поток предложений по наращиванию военных усилий. Уэстморленд хотел все больше и больше людей. Адмирал Шарп, главком в Тихоокеанском регионе, настаивал на отправке морских пехотинцев на том основании, что они лучше всего подготовлены к антиповстанческим операциям.

6 апреля президент санкционировал начало кампании бомбардировок Северного Вьетнама под кодовым названием «Раскаты грома II». Перед Белым домом появились первые протестующие против войны во Вьетнаме.

Между тем военная ситуация продолжала ухудшаться. 9 мая Даг Рэмзи, находясь в провинции Хаунгиа, написал в своем дневнике: «Сообщают, что сегодня в 02:45 ночи вьетконговцы уничтожили по меньшей мере один взвод 33-го батальона рейнджеров на бивачных позициях. Также был взорван мост… Общие потери дружественных сил: 41 погибший в бою, 36 раненых, 50 пропавших без вести. По сообщениям, в атаке ВК участвовали крестьяне с факелами, ножами и копьями. Число нападавших — боевиков ВК и гражданских — составляло около 500 человек. По словам главы провинции, в лагере 33-го батальона все спали».

Южновьетнамская армия рушилась буквально на глазах у американцев. 18 мая в письме родителям Рэмзи писал, что накануне ополченцы из Региональных сил и рейнджеры поссорились за игрой в карты и устроили ожесточенную потасовку, в ходе которой один рейнджер был застрелен из автомата. «Местные войска никогда не отличались высокой дисциплиной, — писал он, — но за последние два месяца ситуация стала совсем плачевной. Каждые несколько дней кто-нибудь устраивает в городе стрельбу, но никто не принимает никаких мер. Солдаты [ВСРВ] ведут себя с безоружными гражданскими как бандиты, поэтому их почти повсеместно ненавидят… Из-за неспособности Сайгона обеспечить общественную безопасность любые мирные усилия становятся бессмысленными… Американское правительство, как и южновьетнамское, пытается скрывать реальную ситуацию и даже прибегает к откровенной лжи, но все их попытки тщетны».

Северовьетнамское коммунистическое руководство также обманывало свой народ, но делало это гораздо успешнее благодаря тому, что осуществляло жесткий контроль над информационными потоками внутри страны.

Между тем коммунистам даже не требовалось прибегать к услугам шпионов: всю важную информацию, в том числе о передвижении войск, они получали из сайгонских газет. 9 июня, когда бойцы одного десантного подразделения ВСРВ погрузились в грузовики и отправились на аэродром, по пути на первой полосе утренних газет они прочитали новость о том, что сегодня планируется операция вертолетного десанта в таком-то районе. По словам одного офицера, «мы ругались на чем свет стоит: Черт возьми, мы еще не получили ни приказов, ни плана боя, а эти газетчики уже опубликовали карту зоны высадки! Какая-то штабная крыса в накрахмаленной униформе захотела показать себя важной птицей перед журналистами!»

Батальон, в котором служил лейтенант Доан Фыонг Хай, был направлен в район боевых действий в 65 км к северу от Сайгона. Высадившись с вертолетов, они увидели вокруг привычную картину: разрушенные дома, разбросанные всюду трупы и искореженные велосипеды, среди которых бродили оставшиеся без хозяев собаки. Недалеко стоял брошенный грузовик и телега с грудой мертвых партизан и убитым в упряжи волом. Они с содроганием увидели останки нескольких вертолетов, сбитых вьетконговцами во время боя. Первым заданием десантников было собрать все трупы, своих и врагов, которые уже начали разлагаться. Лейтенант Хай постоянно нюхал ароматное масло «Ньи Тхиен Зыонг», но это не помогало преодолеть тот ужас и отвращение, которые он испытывал, глядя на мертвые тела с деловито копошащимися в их ушах, носах и глазах муравьями. «Когда вечером я открыл консервную банку, вид свинины, покрытой слоем жира, так напомнил мне гниющую человеческую плоть, что меня вырвало».

На следующий день, 12 июня, когда его взвод приблизился к каучуковой плантации, оттуда по ним открыли ожесточенный огонь из миномета. Оказавшись под градом мин, Хай запросил авиационную и артиллерийскую поддержку, но получил отказ под предлогом того, что на плантации находится скопление гражданских лиц. «„Какие, к черту, гражданские?! — заорал я по рации. — Там ВК!“ Я хорошо видел людей в желтовато-зеленой униформе и тропических шлемах, которые сновали вокруг каучуковой фабрики и прилегающих жилых строений». Его взводу было приказано пойти в лобовую атаку на открытой местности через взлетно-посадочную полосу, которая лежала между ними и противником. К удивлению Хая, большинство его людей достигли строений живыми. Но затем начался тропический ливень, и вьетконговцы двинулись в контратаку. Десантники снова запросили огневую поддержку и снова получили отказ. Через несколько часов, когда сражение чуть стихло, Хай узнал, что их ротный убит, как и второй лейтенант — пожилой ветеран, которому удалось пережить 20 лет войны, пока от него не отвернулась удача: «Я помолился за то, чтобы его следующая жизнь была менее тяжкой». Также в тот день погиб капитан, который участвовал в битве при Дьенбьенфу и получил ранение, защищая высоту «Беатрис». И впрямь, разве можно было до бесконечности надеяться на фортуну в той череде войн, которая полыхала в их стране?

Позже Хай писал: «От нашего батальона почти ничего не осталось. Все четверо ротных погибли. Внезапно у меня перед глазами вспыхнули искры. Я выронил из рук винтовку AR-15 и рухнул на землю рядом с пулеметом, который продолжал стрелять по врагу». Когда Хай пришел в себя, стояла ночь; с каучуковых деревьев падали капли дождя: поперек его живота лежал мертвый вьетконговец. Он ощутил жгучую боль в лице и в правой руке: оказалось, одна пуля АК-47 прошила ему скулу и нос, а еще две прошли сквозь правую руку. Он был весь пропитан вражеской кровью. В конце концов он сумел столкнуть с себя труп и отползти к подножию каучукового дерева. Он слышал, как вьетконговцы обыскивают поле боя, ругаясь на большие потери. Один из них пнул Хая ногой, потом наклонился, снял с него часы, ремень со всем снаряжением и рацию. Обильно пропитанная кровью форма Хая убедила мародера в том, что Хай мертв. Вскоре вьетконговцы ушли, на ходу споря и деля награбленное. Наступила тишина, ливень усилился. Хай дополз до трупа своего радиста, капрала Тама, и забрал его плащ-палатку, которая Таму была больше не нужна.

«Мы лежали вдвоем — один мертвый и один еще живой, свернувшись на земле рядом друг с другом. Я с печалью смотрел на Тама, вспоминая хорошие и плохие времена, которые нам пришлось пережить вместе. Я подумал, что сейчас мои родители, должно быть, ужинают и вспоминают обо мне. Мама подошла к семейному алтарю и зажгла ароматическую палочку за меня». Пока Хай лежал среди погибших товарищей, предаваясь горестным размышлениям, вокруг вдруг начали рваться авиабомбы и артиллерийские снаряды, которые могли бы спасти множество жизней, начнись бомбардировка несколько часов назад. В конце концов Хай присоединился к небольшой группе выживших, большинство из которых были ранены, как и он. Два дня они шли по контролируемой вьетконговцами местности, пока не добрались до базы ВСРВ. Врачи были удивлены тем, что раны Хая не были инфицированы. Он оказался едва ли не единственным выжившим офицером в своем батальоне, который потерял более 200 человек убитыми и около 600 ранеными.

Воздушно-десантная дивизия, где служил Хай, считалась одним из самых боеспособных соединений ВСРВ, однако вьетконговцы наголову разбили одно из ее подразделений. В 1965 г. подобные истории повторялись так часто, что Уэстморленд доложил в Белый дом: «Южновьетнамские вооруженные силы не могут противостоять этому давлению без существенной боевой поддержки со стороны США».

КОВПВ разработало грандиозный стратегический план: сначала использовать американские войска для защиты собственных объектов, затем помочь ВСРВ восстановить контроль на Центральном нагорье и, наконец, начать «искать и уничтожать» врага на всей территории страны, одновременно продолжая усилия по принуждению к миру и бомбардировки Северного Вьетнама. Генерал Депью, начальник оперативного отдела штаба Уэстморленда, был убежден, что Вьетконг не сможет противостоять подавляющей огневой мощи. Дэвид Халберстам охарактеризовал его как «воинственного и властного карлика». Нил Шиэн с отвращением писал, что Депью выступает за «больше бомб, больше снарядов, больше напалма… пока враг не будет сокрушен и не сдастся».

Уэстморленд считал, что южновьетнамские силы должны заняться обеспечением безопасности населенных пунктов, разместив там свои укрепленные гарнизоны, а остальное предоставить американцам. Он предложил перебросить в Таиланд 1-ю кавалерийскую (аэромобильную) дивизию, чтобы с запада перерезать тропу Хо Ши Мина на территории Лаоса. Депью его поддержал, заявив, что со стороны американцев было бы глупо уважать нейтралитет, в то время как враг его полностью игнорирует. Президент спросил у Уэстморленда: сколько человек вам нужно? Генерал ответил: 180 000 немедленно — 32 американских батальона и 10 батальонов из Южной Кореи с надлежащей поддержкой — и еще 100 000 в следующем, 1966 г. Пока этот запрос находился на рассмотрении, военно-морские силы начали операцию «Рыночное время», чтобы перерезать маршруты поставок оружия с Севера на Юг по морю и рекам.

На фоне продолжающихся бомбардировок Северного Вьетнама и набирающего обороты развертывания войск президент время от времени неуклюже протягивал оливковую ветвь. В апреле, выступая в Университете им. Джона Хопкинса, он заявил, что, если Ханой откажется от войны, США предоставят на строительство плотины на Меконге $1 млрд — огромная взятка за то, чтобы оставить Сайгон в покое. После этих слов Джонсон наклонился к своему молодому помощнику Биллу Мойерсу и, похлопав того по колену, сказал: «Старина Хо не сможет отказаться». И самодовольно повторил: «Да, старина Хо не сможет отказаться». Ханой, разумеется, отказался, чем привел Джонсона в полное недоумение.

13 мая президент распорядился на пять дней прекратить бомбардировку, чтобы передать через Москву новое предложение о мире. Фам Ван Донг отказался даже читать послание американцев. Остается только гадать, как могла бы повернуться история, если бы взятка в $1 млрд была предложена с бо́льшим дипломатическим тактом. Если бы полуголодным людям на Севере сказали, что они могут получить щедрую помощь, согласившись отсрочить воссоединение с Югом, кто знает, как они могли бы отреагировать? В конце концов, национальной гордостью сыт не будешь. Но империалисты предложили им эти грязные капиталистические деньги, словно помои свиньям, на глазах у всего мира. Было немыслимо, что Ханой согласится взять их.

В Вашингтоне все еще были убеждены, что СССР может в любой момент остановить войну — достаточно его новым лидерам Леониду Брежневу и Алексею Косыгину снять трубку и позвонить в Ханой. Дин Раск сказал советскому послу Анатолию Добрынину: «Мы находимся в замешательстве, как действовать дальше, исходя из того, что обе наши страны хотят мира». Русские были встревожены эскалацией и опасались, что американцы могут применить во Вьетнаме тактическое ядерное оружие. Однако Добрынин ничем не смог помочь Раску: Москва отказалась брать на себя неблагодарную роль посредника в ситуации, когда обе воюющие стороны были решительно настроены достичь военного превосходства в преддверии любых переговоров.

Джонсон кипел от негодования. В разговоре с сенатором Фулбрайтом он сказал, что отказ Ханоя от его мирного предложения — уйти с Юга в обмен на прекращение бомбардировок — вынуждает США расширить военные усилия. Однако мир видел, что администрация США колеблется. 17 мая 1965 г. лондонская The Times писала:

«Бомбардировка как дипломатический инструмент потерпела неудачу… В настоящий момент США стоят на нижней ступеньке лестницы эскалации и очень не хотят подниматься выше, но у Ханоя нет причин помогать им спуститься на землю».

Хотя вместо метафоры с ведущей вверх лестницей следовало бы скорее использовать сравнение с ямой или болотом, газета правильно поняла, что Белый дом находится в замешательстве. 7 июня Уэстморленд без обиняков сказал Вашингтону, что Южный Вьетнам потерпит военное поражение, если только США не развернут там 44 маневренных батальона: «Я не вижу никакого доступного нам плана действий, кроме усиления».

Заместитель Госсекретаря Джордж Болл подготовил очередную докладную записку с возражениями против отправки дополнительных сил: «Прежде чем направлять в Южный Вьетнам бесконечный поток людей и ресурсов, мы должны убедиться в том… что наши войска не увязнут в джунглях и рисовых полях, пока страна медленно распадается на части». Но Объединенный комитет начальников штабов поддержал оценку ситуации, которую дал глава КОВПВ, и его просьбу об усилении. Президент сказал группе ведущих конгрессменов: «Уэсти нужна помощь — и я собираюсь ее предоставить». Генеральный прокурор Николас Катценбах обрадовал Белый дом тем, что «с правовой точки зрения на этот раз [администрации] не требуется разрешения конгресса» для расширения военного присутствия. 16 июня Макнамара объявил, что американский контингент во Вьетнаме решено увеличить до 70 000 человек.

Два дня спустя стратегические бомбардировщики В-52 начали бомбардировку предполагаемых районов концентрации партизан на территории Южного Вьетнама. На протяжении следующих восьми лет бомбардировщики осуществили 126 615 вылетов в рамках операции под кодовым названием «Световая дуга» и сбросили 4 млн тонн бомб. Летные экипажи называли эти боевые вылеты «развозкой молока». Как заметил пилот Даг Купер, «в этом деле было столько же увлекательного, сколько в работе водителя фургона, которому между рейсами некогда выпить чашечку кофе». По словам одного штурмана, его экипаж бомбил «бесконечную последовательность координат на карте… но [от бомб], казалось, не было никакого толку — они разве что проделывали дыры в гуще джунглей».

С середины 1968 г. бомбометание начали вести не по указаниям бомбардиров, а с помощью наземных РЛС наведения системы Skyspot. Стратегические бомбардировщики B-52, совершавшие боевые вылеты над Южным Вьетнамом, а затем над Камбоджой и Лаосом, не подвергались практически никаким опасностям, кроме небольшого риска аварий. Большинство этих престарелых монстров страдали от коррозии, которая в условиях повышенной влажности и соленого морского воздуха беспощадно разъедала их стальные конструкции и провода. Так, один самолет взорвался на собственных бомбах, которые во время взлета, вероятно из-за замыкания проводов, были сброшены с подкрыльных держателей на взлетно-посадочную полосу. За восемь лет операции «Световая дуга» из-за подобных казусов было потеряно только 12 бомбардировщиков: жертвы экипажей B-52 были несопоставимы с теми разрушениями и страданиями, которые они несли вьетнамской земле.

[Буль Баш]

Между тем у власти в Сайгоне обосновалась новая военная хунта. Вице-маршал авиации Нгуен Као Ки занял кресло премьер-министра, генерал-лейтенант Нгуен Ван Тхиеу — кресло главы государства.

Уильям Банди в отчаянии назвал эту пару «абсолютным дном бочки».

Впоследствии Ки рассказал, что на встрече Совета вооруженных сил, на которой было принято решение о его назначении, он обратился к присутствующим с вопросом: «Кто-нибудь из вас хочет стать премьер-министром?» В ответ воцарилось молчание. Только после этого он вызвался взять эту роль на себя. «Я не политик и не дипломат, — якобы сказал Ки своим соратникам. — Единственное, что я умею делать, — это летать на самолетах». Неизвестно, насколько правдива эта история, но приступ скромности охватил Ки лишь спустя годы после изгнания из страны.

Линдон Джонсон продолжал делать вид, что его не беспокоит политический бардак в стране, заявив: «Мы будем действовать решительно, есть там стабильное правительство или нет».

Новому премьер-министру Ки было всего 34 года; он получил летную подготовку во Франции, в 1954 г. бежал из Северного Вьетнама, после чего налетал несколько тысяч часов на транспортных и боевых самолетах южновьетнамских ВВС, в том числе участвуя в выброске агентов над северными территориями. Ки был настоящим денди: изящное телосложение, тонкие усики, сшитый на заказ черный летный комбинезон и впечатляющая вереница жен и любовниц. На публике он держался доброжелательно, умел бойко говорить, любил все американское, кроме кока-колы, — и был далек от своего народа, как марсианин. В июне 1965 г. он был уверен, что сосредоточил в своих руках реальную власть, отведя менее яркому Тхиеу церемониальную роль. Но время показало, что Ки заблуждался.

Честер Купер так описал первое появление нового премьер-министра и главы государства на торжественном ужине в посольстве США, устроенном в честь приезда Роберта Макнамары в июле: «Появление Ки произвело впечатление. Он вошел в зал стремительной походкой — в узком белом смокинге, зауженных брюках, лакированных остроносых туфлях и ярко-красных носках. Голливудские режиссеры оторвали бы его с руками и ногами на роль саксофониста во второразрядном ночном клубе Манилы».

Министр обороны был явно ошеломлен этой встречей и позже презрительно назвал Ки «исполнительным агентом генеральского директората». Глядя на Ки, один из американских коллег прошептал Куперу: «По крайней мере, его не спутаешь с дядюшкой Хо!» Президент Тхиеу, одетый в консервативный деловой костюм, казалось, был доволен тем, что блистательный вице-маршал притягивал к себе все внимание.

16 июля, еще находясь с визитом в Сайгоне, Макнамара получил телеграмму с сообщением о том, что американский президент в частном порядке выразил намерение дать добро на отправку в Южный Вьетнам 44 батальонов, запрашиваемых Уэстморлендом. Этот исключительный по важности шаг сопровождался обычными склоками и ревностью между разными родами войск: адмирал Шарп предупредил генерала Грина, коменданта Корпуса морской пехоты, что «генерал Уэстморленд и посол Тейлор… сделают все возможное, чтобы морская пехота не смогла поставить себе в заслугу военные успехи в Южном Вьетнаме».

Когда Макнамара объявил Объединенному комитету начальников штабов о планируемой отправке войск, Грин был удивлен тем, что это делается в отсутствие согласованного стратегического плана. Генерал армии Гарольд Джонсон позже признал, что решение пойти на такое наращивание сил без публичного признания его значимости было из ряда вон выходящим и «лишило его дара речи». Спустя годы он сказал: «Что я мог сделать? Я был простым солдатом под гражданским командованием… Я мог бы подать в отставку, но чего бы я этим добился? На 48 часов я бы стал несогласным генералом, а потом — все, с глаз долой. Разве нет?» Разумеется, это было не более чем жалким объяснением проявленного им малодушия.

14 июля Эрл Уилер браво заявил министру обороны: «Я не вижу никаких причин, чтобы мы не смогли победить, если у нас будет воля к победе и если эта воля будет подкреплена надлежащей стратегией и грамотными тактическими действиями». Что Уилер имел в виду, было понятно: США должны перестать церемониться, снять все ограничения на насилие и обрушить на врага всю свою мощь, что президент — из боязни слишком жестким ударом по Северному Вьетнаму спровоцировать китайскую интервенцию по корейскому сценарию — отказывался делать.

Максвелл Тейлор, который к тому моменту потерял веру в успешный исход, был отозван из посольства в Сайгоне, куда временно вернулся Генри Кэбот Лодж. Перед отъездом Макнамара очертил Лоджу три альтернативных курса: уйти и смириться с унижением; продолжить ту же политику и наблюдать за тем, как все разваливается на глазах; существенно нарастить вмешательство «с высокой вероятностью достичь приемлемого результата в разумные сроки». Вполне ожидаемо, Лодж одобрил третий вариант: он знал, что все уже решено. Сам министр обороны на тот момент выступал за то, чтобы заминировать гавань Хайфона, значительно усилить бомбардировки инфраструктуры на Севере и мобилизовать армейские резервы для массового развертывания войск в Южном Вьетнаме.

Джонсон решительно отверг последнее предложение, поскольку призыв резервистов привел бы к тому, что очень пугало президента: это показало бы американскому народу, что США ведут большую войну.

Джордж Болл составил очередную служебную записку: «В политическом отношении Южный Вьетнам — проигранное дело. После 20 лет войны страна обескровлена, а ее народ устал воевать. Коммунисты — как показывает проведенное RAND Corporation исследование „Мотивации и мораль Вьетконга“ — преданы своей борьбе и не собираются отступать. У Ханоя есть все: сильное руководство, цель и дисциплина… Сайгонское „правительство“ — это пародия… Южный Вьетнам превратился в страну, где есть армия, но нет правительства». Болл утверждал, что аргументы генерала Мэтью Риджуэя, выдвинутые им против военного вмешательства в 1954 г., остаются справедливыми и десять лет спустя. Однако Макджордж Банди решительно отверг утверждение о том, что США ведут себя подобно старым колониальным державам, заявив: «В 1965 г. Соединенные Штаты отвечают на призыв о помощи народа, который ведет борьбу с коммунистической угрозой».

Хотелось бы узнать, какие именно представители южновьетнамского общества обратились к американцам с подобной просьбой?

21 июля Джордж Болл, «лицензированный оппозиционер», был приглашен на совещание в Белый дом, на котором якобы должно было состояться обсуждение различных вариантов действий. Но все присутствующие понимали, что их собрали здесь только для того, чтобы подтвердить решения, уже твердо принятые в единственном месте, которое имело значение: в голове у Линдона Джонсона. От неуверенности в себе и готовности прислушиваться к чужому мнению, свойственных Джонсону в первые недели президентства, не осталось и следа. Специальный советник Гарри Макферсон в личной записке предостерег Джонсона насчет того, что его манера руководства стала настолько властной и подавляющей, что в глазах общественности советники президента предстают «послушными телятами, которые кротко подчиняются воле матерого быка».

Как бы то ни было, Джонсон понимал необходимость заручиться поддержкой своего стада, прежде чем предпринимать этот самый важный в своей президентской карьере шаг. На совещании 21 июля один из «послушных телят», глава информационного агентства USIA Карл Роуэн выразил опасения по поводу слабости сайгонского режима: «Если мы не заставим правительство Ки навести порядок, 175 000 человек не спасут ситуацию». Однако Генри Кэбот Лодж возразил: «Я не считаю, что мы должны относиться к их правительству серьезно. В этой стране никто ничего не может сделать. Мы должны действовать так, как считаем необходимым… Чтобы перейти на новый этап, мы имеем право и должны делать некоторые вещи, невзирая на одобрение правительства».

Эти слова шокировали своим высокомерием и наглядно отражали то ошибочное мышление, которое лежало в основе выработки американской стратегии во Вьетнаме и в итоге привело к катастрофе. Ки утверждал, что однажды сказал американцам: «Южному Вьетнаму требуется такой же лидер, как Хо Ши Мин, — независимый националист, а не американский ставленник. Но они так и не поняли этого».

Кристофер Торн, автор классического труда о Тихоокеанском театре военных действий в ходе Второй мировой войны, считал, что в Индокитае США пошли по тому же ошибочному пути, что и в Китае два десятилетия назад, «опираясь на предположения, в значительной степени основанные на проекции американских ценностей, опыта и идентичности, вкупе с полным игнорированием тех особенностей, которые были присущи совершенно другой цивилизации и политической культуре… на противоположной стороне Тихого океана».

На встрече 21 июля Джордж Болл вновь озвучил свою убежденность в том, что американские военные не смогут победить в войне в азиатских джунглях. Эрл Уилер поспешил вмешаться и опровергнуть столь невысокое мнение о боеспособности «своих парней», твердо заверив президента, что предложенная Уэстморлендом стратегия «искать и уничтожать» позволит разделаться с Вьетконгом. Болл сказал, что больше всего его тревожит отсутствие реалистичной перспективы одержать победу в течение года, поскольку, если война затянется, правительство США столкнется с растущим недовольством со стороны и американской общественности, и всего международного сообщества. В ответ Лодж прибег к избитому дешевому приему, сравнив заместителя госсекретаря с британскими и французскими лидерами, которые прогнулись перед Гитлером на Мюнхенской конференции 1938 г.

Затем вмешался сам президент: «Но, Джордж, если мы последуем вашему совету и уйдем, разве все эти страны не станут вопить, что дядя Сэм — бумажный тигр? Разве мы не потеряем доверие к себе, нарушив слово, данное тремя президентами? Это нанесет непоправимый удар по нашей репутации».

Болл: «Нет, сэр, непоправимым ударом будет, если самая мощная держава в мире не сможет победить горстку партизан».

Президент: «Но [южные] вьетнамцы упорно сражаются».

Болл: «Тхиеу… на днях сказал… что, если будут выборы, на них победят коммунисты».

Президент: «Я не верю в это. Кто-нибудь в это верит?»

Все присутствующие выразили свое несогласие с Боллом.

В конце концов заместитель госсекретаря вскинул руки в знак капитуляции: «Г-н президент… если вы решили действовать, я с вами… По крайней мере, я высказал все свои возражения». Хотя Боллу хватило смелости и мудрости сказать правду, его тщеславие было слишком велико, чтобы из-за несогласия пожертвовать должностью, подав в отставку. Его любимой присказкой было: «Нет ничего лучше близости», — он подразумевал, что ничто не может сравниться с чудесным ощущением близости к власти. Президент с его тонким чутьем на человеческие слабости снисходительно смотрел на оппозицию Болла, зная, что тот не станет бунтовать. Позже Джонсон сказал о своем вице-президенте: «Яйца Хьюберта лежат у меня в кармане». То же самое он мог сказать и о заместителе госсекретаря.

На следующий день Джонсон встретился с Объединенным комитетом начальников штабов, который призывал пойти ва-банк в бомбардировках и наземном развертывании войск. Генерал Грин из Корпуса морской пехоты сказал: «Пять лет плюс 500 000 солдат. Я уверен, американский народ вас поддержит». Джонсон почти слово в слово повторил то, что Макнамара сказал Лоджу несколькими неделями ранее: «Наименее предпочтительная альтернатива — уйти. Немногим лучше — продолжать делать то, что мы уже делаем. Лучшая альтернатива — войти и сделать то, что необходимо сделать».

Никто не сомневался, что война будет долгой, а ее цена огромной. В отличие, например, от 2002 г., когда было принято решение о вторжении в Ирак, в 1965 г. руководство ясно осознавало все риски. Посреди разговора с начальниками штабов Джонсон внезапно сказал: «Помните, что они будут писать статьи об этой войне, как они писали о Заливе свиней. Они будут писать обо мне — и о моих советниках».

Президент задавал абсолютно правильные скептические вопросы. Проблема была в том, что он не прислушивался к ответам. Есть мнение, что он совершил серьезную ошибку, отказавшись от призыва армейских резервов из страха разжечь пламя дебатов внутри страны. Некоторые полагали, что Макнамара подаст в отставку, когда Джонсон отклонил его предложение, но министр обороны стерпел этот унизительный щелчок по носу. Хотя отказ от мобилизации, безусловно, привел к заметному снижению боеспособности армии США к концу десятилетия, особенно в связи с резким сокращением численности младшего командного состава, ошибочно считать это одной из основных причин поражения. Вся стратегия США во Вьетнаме была построена на ложных предположениях как о теории домино, так и о природе азиатского коммунизма. Многие в американском руководстве все еще были раздосадованы «потерей» Китая. Британский историк Майкл Говард увидел в этом параллели с теми иллюзиями и заблуждениями, которые затмевали мышление европейских лидеров в 1914 г.:

Смесь страха, национального высокомерия, ошибочных оценок и неправильного понимания роли военной силы… Как и германские и австрийские государственные мужи в начале столетия, американские лидеры увидели в незначительном локальном изменении баланса сил предвестник зловещей глобальной катастрофы — трансформации всего мирового порядка. [Они считали, что] Ханой представляет собой такую же угрозу, как Белград в 1912–1914 гг. (или, если на то пошло, Египет в 1956 г.); следовательно, ее необходимо сдержать или даже уничтожить, пока ситуация полностью не вышла из-под контроля. Соединенные Штаты во многом напоминали Германию накануне 1914 г.: та же непомерная уверенность в себе и гордость; осознание собственного национального величия, ищущее реализации; поиск амбициозных вызовов, соответствующих могуществу; отказ признать, что существуют проблемы, решить которые им не под силу. Даже если сами государственные деятели могли испытывать сомнения, они ощущали колоссальную волну народного энтузиазма и поддержки за своими плечами.

Опыт двух мировых войн надежно излечил большинство европейских политиков от веры в эффективность вооруженных конфликтов как политического инструмента. В отличие от них, вашингтонские политики в 1965 г. не видели в войне, если речь не шла о ядерной угрозе, ничего ужасного. Не будучи в состоянии определить стратегические цели военной кампании, президент Джонсон просто приказал своим генералам «убивать как можно больше вьетконговцев». Адмирал Дэвид Макдональд, главком ВМС США в 1963–1965 гг., десятилетие спустя написал:

«Я думаю, что мы, люди в погонах, проявили слабость характера. Мы должны были встать и стукнуть по столу кулаком… Я тоже участвовал в этом и теперь испытываю стыд. Порой я задаю себе вопрос: „Почему я согласился на все это?“»

[Буль Баш]

На частной встрече в Кэмп-Дэвиде в июле маститый политический советник Кларк Клиффорд предупредил Джонсона: «Это может стать трясиной… Я не вижу для нашей страны никаких перспектив, кроме катастрофы».

Даже непреклонный ястреб Макджордж Банди отверг предложение Макнамары о массированном развертывании наземных сил. 23 июля Банди предостерег: «Наши войска совершенно не опробованы в том типе войны, который предполагается вести… Эта программа настолько необдуманна, что граничит с безрассудством… [Макнамара] упускает из своего анализа оценку верхнего предела обязательств, на которые могут пойти США».

Сенаторы Майк Мэнсфилд и Ричард Расселл также призвали президента прекратить дальнейшую отправку войск. Перед отъездом из Сайгона Макс Тейлор в очередной раз поменял свою точку зрения и теперь выступал против увеличения контингента. Но все эти возражения сметались одним ключевым аргументом: уход обойдется США гораздо дороже, чем серьезное вмешательство.

На пресс-конференции 28 июля Джонсон объявил об отправке очередной партии войск, которая должна была увеличить общее количество американских военнослужащих на театре боевых действий до 175 000. Парадоксально, но президент представил это как решение США не вступать в войну. Как впоследствии сказал Дин Раск, «мы не хотели создавать психологический настрой на войну… Мы считали, что в мире с ядерным оружием слишком опасно, если целый народ вдруг вскипит гневом, и сознательно снижали градус происходящего. Мы пытались с холодным сердцем делать то, что, вероятно, можно было делать только с горячим сердцем».

Это стремление руководства США представить войну как заурядную военную операцию, чтобы сохранить душевное спокойствие американского народа, как нельзя резче контрастировало с пламенными призывами коммунистического руководства к патриотизму, жертвенности, социальной справедливости и национальному единству, которые стали доминантами в жизни каждого жителя Северного Вьетнама на протяжении следующего десятилетия.

29 июля консервативный обозреватель Джозеф Олсоп писал в The Washington Post:

«Существует подлинный элемент драматизма (и молитесь Богу, чтобы этот драматизм не превратился в трагедию) в той титанической борьбе, которую ведет этот неординарный человек в Белом доме с явно ненавистной ему вьетнамской проблемой, при этом мечтая вновь всецело погрузиться в домашнее чудотворство, в котором состоит его истинное призвание».

С того момента, как с вводом первых наземных войск во Вьетнам на кон были поставлены жизни американских парней и национальная гордость, у политиков, военных и рядовых граждан фактически не оставалось выбора, кроме как «стать единой командой»: подавить инакомыслие и поддержать обязательство, взятое правительством от имени американского народа, хотя и без его согласия и даже адекватного информирования. Отныне даже главный оппозиционер Джордж Болл призвал Уолтера Липпмана и других скептиков приглушить свою критику из соображений того, что антивоенная риторика только придаст дерзости Ханою.

Уильям Смолл, шеф новостного отдела CBS, на коктейльной вечеринке в Вашингтоне столкнулся с Дином Раском, который ткнул его кулаком в грудь и серьезно сказал: «Вы, журналисты, готовы на все, чтобы получить вашу Пулитцеровскую премию, но однажды люди спросят вас: на чьей вы стороне, парни? И я не знаю, что вы будете им отвечать».

Президент болезненно реагировал на любую критику. После медового месяца с прессой в первый год президентства отношения между ними разладились: Джонсон убедил себя в том, что все, кто выражал свое несогласие или недовольство им, были подкуплены Робертом Кеннеди. Когда сенатор Фрэнк Черч стал одним из самых яростных критиков политики США во Вьетнаме, Джонсон раздраженно заметил: «В следующий раз, когда Фрэнк захочет построить плотину в Айдахо, пусть идет и просит об этом Липпмана!»

Как известно, война, раз начавшись, имеет тенденцию расширяться. В апреле 1965 г. Джонсон распорядился отправить несколько сотен морских пехотинцев и 82-ю воздушно-десантную дивизию в Доминиканскую республику, чтобы предотвратить приход к власти коммунистов. В атмосфере кризиса и всеобщем порыве «поддержать наших парней» президент без труда смог добиться от конгресса ассигнования $700 млн на военные операции в Карибском бассейне… и во Вьетнаме.

Возникает вопрос: начиная с 22 ноября 1963 г. и в последующие месяцы действительно ли Линдон Джонсон колебался по поводу эскалации или же просто делал вид, имитируя мучительные сомнения в телефонных разговорах с сенатором Ричардом Расселлом и другими? Есть все основания полагать, что, несмотря на те сотни часов, которые он посвятил дебатам с военными и гражданскими советниками, Джонсон никогда бы не избрал такой курс, который позволил бы его соотечественникам обвинить его в слабости, в смирении с поражением. К тому же Корейская война создала важный прецедент, дав уверенность в том, что военный исход без победы может тем не менее привести к приемлемому компромиссному миру.

Кто виноват в случившемся? Макмастер писал: «Начальники штабов… не озвучили президенту свои возражения против того подхода к войне, который предлагал Макнамара. Вместо этого они пытались оставаться в рамках этой стратегии, планируя со временем устранить ограничения для дальнейших действий. Они не упомянули о тотальном развертывании сил, которые, по их оценкам, в итоге потребуются для вьетнамской кампании».

Генерал-лейтенант Брюс Палмер был еще одним военным, который обвинил Объединенный комитет начальников штабов в неспособности донести до президента, что постепенное наращивание сил было почти наверняка обречено на провал: «Они не решились сделать такое негативное заявление и показаться нелояльными». Но не стоит забывать, что перед военным руководством стоит извечная дилемма: генералы обязаны выполнять те задачи, которые ставят перед ними их политические хозяева, и оправдывать те колоссальные расходы, в которые обходится содержание вооруженных сил. Если бы они заявили, что войска США неспособны победить партизанский сброд, зачем тогда нужны такие войска? При всей недальновидности Уэстморленда нельзя всецело возлагать на него вину за то, что он попросил — и получил — такое количество войск. Перефразируя Теннисона, не его делом было размышлять, почему и зачем, — его делом было посылать солдат сражаться и умирать. Все ключевые решения принимались Джонсоном и Макнамарой. Главком в Тихоокеанском регионе адмирал Шарп жаловался, что все встречи с министром обороны заканчивались теми резолюциями, которые тот хотел: Макнамара руководил своим ведомством скорее как боевой командир, а не как политический управленец.

Что касается президента Джонсона, то он в полной мере воспользовался своим званием главнокомандующего Вооруженных сил США. Какой выбор стоял перед ним в 1964–1965 гг.? Некоторые из современных критиков его решения об эскалации игнорируют тот факт, что уйти из Вьетнама означало обречь вьетнамский народ на долгие годы коммунистической тирании — участь, постигшая страну после 1975 г.

Так, Фрэнсис Фицджеральд писала: «Изначально в этой войне не было „другой стороны“… Мы не просто заняли неправильную сторону — мы создали неправильную сторону… Не вьетнамцы начали это насилие; его начали мы — тем, что пришли в эту страну… По сути, что мы делали во Вьетнаме, так это пытались не допустить прихода к власти местного правительства». Эта точка зрения игнорирует бесчеловечный, тираничный характер северовьетнамского режима.

Гораздо более мудрым представляется мнение сенатора Юджина Маккарти, высказанное им много лет спустя: «На мой взгляд, вся моральная проблема в итоге свелась к вопросу о том, существовало ли здесь некое приемлемое соотношение между степенью разрушения и потенциальным благом, которое могло из этого проистекать?.. Мы исходили из того… что народ Южного Вьетнама хочет построить свободное общество. Но ради достижения этой цели мы почти полностью уничтожили то общество, которое у них было. Более прагматичный подход… требовал избежать такого тотального разрушения».

Хотя сегодня теории Маркса и Ленина доказали свою нежизнеспособность во всех обществах, где они были опробованы, в XX в. этот путь, по всей видимости, был исторически неизбежен для нищих сельскохозяйственных стран наподобие Китая и Вьетнама. Человеческая цена этих экспериментов, впрочем, как и попыток США предотвратить их силой оружия, была ужасна. Даг Рэмзи считал, что коммунистические идеалы были гораздо ближе вьетнамцам с их строго структурированными отношениями между индивидом и семьей, семьей и обществом, чем западный либеральный индивидуализм. Кроме того, в 1965 г. многие вьетнамцы предпочли бы сохранить мир любой ценой, чем продолжать кровопролитную войну.

Фатальная ошибка американского руководства состояла в том, что оно направило почти неограниченные ресурсы на войну, которая не была нужна ни вьетнамскому народу, ни — с геостратегической точки зрения — самим США, тогда как Северный Вьетнам поставил на карту все и не нуждался в том, чтобы добиваться согласия и поддержки своего народа. Кроме того, установление контроля США над Южным Вьетнамом — а именно это произошло в 1964–1965 гг. в этой стране — легитимизировало борьбу вьетнамских коммунистов.

История вынесла Линдону Джонсон обвинительный вердикт. Ему вменяют в вину то, что он принимал решения исходя из собственных интересов и интересов Соединенных Штатов, а не интересов самого вьетнамского народа, что он проигнорировал пропорциональность разрушений и благ, о которой говорил Юджин Маккарти, что он не прислушался к мнению мудрых советников, убеждавших его в том, что военные усилия почти неминуемо приведут к катастрофе, и, наконец, что он обманул американский народ.

Даниэль Эллсберг, помощник Джона Макнотона в Пентагоне в 1965–1966 гг., много лет спустя с горечью написал: «Все, что мы делали, скрывалось от общественности; мы прибегали ко всем видам лжи и незаконных действий, втайне проводили агрессивные акции против Северного Вьетнама».

27 июля 1965 г. сенатор Майк Мэнсфилд после встречи с Фулбрайтом, Расселом и другими членами сенатского Комитета по международным отношениям сказал президенту: «Все были уверены в том, что ваша цель — не влезать туда слишком глубоко; что по военной линии вы собираетесь предпринять лишь необходимый минимум, чтобы удержать ситуацию до января, пока [представитель США в ООН Артур] Гольдберг и Раск прилагают все силы к тому, чтобы вытащить нас оттуда».

Дин Раск признал, что переброска сил происходила почти в секретных условиях: «Мы не хотели, чтобы Москва и Ханой узнали о радикальном изменении ситуации». Войска отправлялись небольшими партиями, «примерно одинаковыми от недели к неделе». Администрация предусмотрительно избегала ненужной шумихи, торжественных парадов, полков, марширующих по городским улицам в сторону портов и аэродромов. Роберт Макнамара был готов отправлять еще и еще. Как и многие деспотичные люди, министр обороны с готовностью подчинялся диктату еще более жесткого деспота, коим был Линдон Джонсон. Президент мог позвонить ему в воскресенье днем по какому-нибудь незначительному вопросу, и Макнамара, который в тот момент готовил барбекю для своей семьи, поспешно заливал угли, прыгал в машину и мчался в Белый дом.

История связала имена президента и министра с войной в неразрывном тандеме, хотя трудно было бы найти двух более разных людей: щепетильному Макнамаре были противны вульгарные манеры Джонсона. Тем не менее он благоговел перед властностью и силой воли своего босса. Тот, в свою очередь, ценил Макнамару за интеллект, холодную расчетливость и прежде всего лояльность.

В начале 1965 г., когда стало очевидно, что война во Вьетнаме набирает обороты, друзья убеждали Макнамару подать в отставку. Тот ответил, что должен остаться, чтобы «довести вьетнамское дело до конца». По правде говоря, он просто не мог заставить себя уйти. Несмотря на то что он лучше многих понимал всю обреченность южновьетнамского режима, его отношение к скептикам наподобие Джорджа Болла становилось все более нетерпимым. Этот хладнокровный интеллектуал, всегда гордившийся своей рациональностью, к середине 1965 г. стал настолько одержим «вьетнамской проблемой», что некоторые из его решений граничили с безумием. Никто не платил более высокую репутационную цену за эскалацию войны, чем министр обороны.

27 июля 1965 г. сенатор Майк Мэнсфилд написал президенту: «Главная загвоздка в том… что, даже если вы одержите полную победу, вы все равно не сможете уйти оттуда как победитель. Чего вы добьетесь?» Комитет сената по международным отношениям, по его словам, «единодушен во мнении… что мы находимся там, где не должны находиться, что ситуация стремительно выходит из-под контроля и что необходимо предпринять все усилия, чтобы как можно быстрее выпутаться из этого».

Линдон Джонсон не мог бы утверждать, что не был предупрежден в полной мере о возможных фатальных последствиях того курса, который он выбрал.

Что касается врага, то один из членов руководства НФОЮВ написал, что перспектива полномасштабного вмешательства США «наполнила нас мрачным предчувствием… длительной и гораздо более кровавой войны. Это нисколько не пошатнуло нашей решимости и уверенности в окончательной победе… Но мы понимали, что с вступлением в войну США с их мощью масштабы насилия возрастут в геометрической прогрессии».

[Буль Баш]

Итак, во Вьетнам хлынули легионы американцев. Военврачу Дэвиду Роджерсу пришлось самому купить билет в один конец до Окленда, где ему предстояло сесть на транспортный корабль. «Не планируете возвращаться?» — спросила его сотрудница авиакомпании за стойкой. Чернокожий рядовой Роберт Дэниелс, выходец из бедных районов Чикаго, впервые в жизни летел на самолете: «Мы летели над Тихим океаном. Я был напуган до смерти. Мне казалось, мы никогда не доберемся до места». После 17-часового перелета они едва держались на ногах, но им приказали построиться на плацу, затем погрузили в автобусы и привезли к обшитому белой вагонкой административному зданию. Им обменяли доллары на военные платежные сертификаты (ВПС) и распределили по временным казармам.

Сержант Джимми Спенсер прибыл во Вьетнам в декабре 1965 г.: «Все выглядело так, будто Соединенные Штаты захватили эту страну». Спенсер родился в Мобиле, штат Алабама, в 1944 г. у матери-одиночки «задолго до тех времен, когда это стало в порядке вещей». Он добровольно записался в армию сначала на три года, но после увольнения обнаружил, что скучает по военной службе, и вернулся. Во Вьетнаме ему посчастливилось попасть в подразделение спецназа, где среди сержантского состава было немало ветеранов Второй мировой и Корейской войн. Спенсер старался брать с них пример. Каждому новоприбывшему те давали один и тот же совет, как относиться к вьетнамцам: «Берите их за яйца, а об умах и душах не беспокойтесь». Спенсер вспоминал: «Я оказался в своей стихии. Среди нас были одни добровольцы. Я очень гордился службой. Мы делали то, что делали наши солдаты во Второй мировой войне, — пришли на помощь людям, которые в этом нуждались».

Капитан Гордон Салливан позже сказал: «В 1965 г. мы решили, что пришли сюда, чтобы выиграть эту войну, и не хотели, чтобы вьетнамцы мешали нам это делать… У американцев было очень низкое мнение о вьетнамском народе». По словам капитана спецназа Генри Гоула, американские военные словно говорили вьетнамским коллегам: «Отойдите в сторону, маленькие желтолицые люди. Лучшая армия в мире наведет здесь порядок».

Многие из американцев мало что знали даже о других регионах собственной страны, не говоря уже о далекой Юго-Восточной Азии. Один младший капрал с восточного побережья спросил у санитара из Орегона: «Там, откуда ты родом, еще есть дикие индейцы?» Капитан Джозеф Фицджеральд заметил, что «некоторые солдаты считали крутым ходить по Сайгону, как Уайетт Эрп, с пистолетом в открытой кобуре». Первый шок, который испытал рядовой 1-го класса Рег Эдвардс, не был связан со смертью и разрушениями; он был потрясен тем, что здесь даже маленькие дети курили сигареты. «Первой фразой на вьетнамском, которую я выучил, была „Тхуок ла ко хай тьо сык кхое“ — „Сигареты портят твое здоровье“».

В дикой местности американцы нервничали из-за обилия змей, шарахались от криков гиббонов, прячущихся в кронах деревьев, и ненавидели вездесущих пиявок.

Снаряжение американского пехотинца включало мачете, саперную лопатку, мину Claymore с проводом и подрывной машинкой, плащ-палатку с пристегиваемой подкладкой, шлем с подкладкой и камуфляжным чехлом, репеллент от насекомых, оливково-серое полотенце, ременно-плечевую систему, патронные сумки, рацию с запасными батареями, и автоматическую винтовку М-14.

Младшие командиры учили рядовых: «Со ста ярдов целитесь в промежность — попадаете в грудь. С трехсот ярдов целитесь в голову — попадаете в грудь» {100 и 300 ярдов — это примерно 90 м и 275 м соответственно}. Их предупреждали, что французские фермеры — владельцы каучуковых плантаций сочувствуют коммунистам и платят им дань. В дельте Меконга существовал так называемый Зеленый рынок, где сержант Майк Саттон обменивал захваченное оружие на все, в чем нуждалась его команда советников, включая лодочные моторы «Джонсон» мощностью в 40 л.с. Новую базу в Митхо военные поначалу окрестили «Базовым виски», пока шокированный сотрудник USIA не придумал более благозвучное название «Донгтам», что означает «Согласие». Вьетнамцам раздавали листовки, в которых объяснялось, что иностранным гостям нравятся такие английские фразы, как: «Я хочу мира», «Вы скучаете по жене и детям?», «Мы — мирные граждане» и «Эта дорога опасна». Но вьетнамские дети чаще всего приветствовали американцев словами: «Hello… No VC… Vietnam Number One».

Некоторые выходки американских солдат, которые в этой войне получили прозвище «ворчуны», ошарашивали крестьян: американцы могли обвязать головы флагами НФОЮВ и ходить по деревне, оря во все горло «ВК — номер один!». Офицер морской пехоты, который только что прилетел во Вьетнам и ехал на джипе в свою часть, с удивлением увидел на горизонте столбы черного дыма. «Там бомбят?» — спросил он. «Нет, майор, — спокойно ответил водитель. — Они просто жгут какое-то дерьмо».

Вслед за войсками прибывало огромное количество техники, оборудования и прочих грузов: вертолеты и самолеты, джипы, 2,5-тонные грузовики, стальные грузовые контейнеры, миллионы мешков и миллионы километров проводов, сотни тысяч тонн бетона, умопомрачительное количество оружия, миллионы единиц профилактических средств, миллиарды пачек сигарет — в те времена курили почти все, даже те, кто в остальном старался вести здоровый образ жизни. В 1966 г. американцы построили во Вьетнаме 59 аэродромов, ежемесячно отправляли по 600 000 тонн грузов и потратили в общей сложности $2 млрд. 42 инженерно-строительные роты работали почти круглосуточно, как и гражданские подрядчики, такие как RMK-BRJ и DMJM, которые привезли сюда земснаряды с 76-сантиметровыми пульпопроводами, 30-тонные самосвалы, камнедробилки производительностью 400 тонн в час, гигантские лебедки, бульдозеры и «римские плуги» со специальными ножами, потреблявшие по 2300 литров дизельного топлива в день.

Они рыли рвы, возводили взрывозащитные стены и строили фанерные домики 5×10 м с оцинкованными крышами, которые превращали любой дождь в оглушительную барабанную дробь. Гражданские подрядчики всех сортов — Pacific Architects & Engineers, Vinnell Corp, Computer Sciences Corporation, Dynalectron и многие другие — жирели на господрядах по системе «затраты плюс издержки», при которой чем больше они тратили, например на жилье для собственных сотрудников, тем больше прибыли получали. По словам Фрэнка Скоттона, «все это происходило на глазах у вьетнамцев и подрывало репутацию американцев как надежных партнеров».

Один сотрудник ЦРУ так описал типичного американского подрядчика, завсегдатая сайгонских баров: «Багровое лицо, бычья шея, клетчатая рубашка навыпуск свисает с надутого пивного живота… Вот он во всей красе — бывший фермер, водитель грузовика или цеховой мастер, ныне босс, распоряжающийся вьетнамскими бригадами дорожных рабочих или строителей. Хозяин раболепной вьетнамской жены и гарема любовниц. Символ американского комплекса превосходства».

Но, если на то пошло, в ответ на этот презрительный выпад любой из этих людей мог бы возразить, что он — железный человек, потому что только такие парни способны делать бизнес в таком месте.

В этой войне все было стальным — техника, пушки, снаряды, самолеты, каски, контейнеры, пули, банки с рационом, воля врага — все, кроме человеческой плоти и земли под ногами. Военные и гражданские подрядчики опутали страну сетью военных баз, взлетно-посадочных полос, дорог с твердым покрытием и военторговских магазинов. На каждого американского военнослужащего доставлялось почти 50 кг грузов в день; порты и аэродромы с их примитивной инфраструктурой с трудом справлялись с колоссальными грузопотоками. Воровство достигло масштабов эпидемии.

По сельским дорогам на бешеной скорости мчались американские грузовики, заставляя шарахаться в сторону крестьян и их медлительных водяных буйволов; низколетящие вертолеты Huey поднимали облака пыли над хижинами и веревками с выстиранным бельем. В удаленных районах американская служба пропаганды, по словам одного офицера-вьетконговца, «окрашивала джунгли в белый цвет»: к 1968 г. КОВПВ разбрасывало с самолетов около 400 млн листовок в месяц. Самой успешной считалась листовка под названием «Поэма северовьетнамского солдата для матери», которая предназначалась для солдат, совершавших переход по тропе Хо Ши Мина. Программа воздушной дефолиации давала свои «плоды»: обширные участки джунглей в Лаосе и Южном Вьетнаме стояли абсолютно голыми, лишенными не только листьев, но и всякой растительности.

В июле, когда транспортный корабль с 3000 военнослужащих на борту отчалил от пристани в Окленде, медсестра Шарон Бистран обратила внимание, что даже в такой ранний час на берегу собралась небольшая группа протестующих с антивоенными плакатами. 23-летняя уроженка Орегона была взволнована предстоящим приключением: «Исследовать неизвестное так увлекательно!» Но, когда она сошла на берег в Куинёне, ее первым впечатлением от новой страны было исходящее отовсюду тошнотворное зловоние. Бистран направили в 85-й эвакуационный госпиталь, и за следующий год она приобрела десятилетний опыт сестринского дела. По ее словам, женщинам приходилось тяжело в этой исключительно мужской среде; многие старшие офицеры были недовольны присутствием медсестер, считая их «яблоками раздора». Заведовавший столовой капитан выгонял их из своего заведения: «Он сказал, что было бы лучше вести войну вообще без женщин… Я думаю, он хотел сохранить верность своей жене, а мы своим видом постоянно напоминали ему и другим мужчинам о том, что женщины существуют». Медсестры принимали душ группами «по 30 секунд воды на каждую». «Мы говорили: одна под душем, одна у умывальника, одна на горшке. У нас было правило никогда не запирать дверь в уборную, кроме тех дней, когда у тебя были месячные. Тогда дозволялось чуть больше приватности».

Тем временем новоприбывшие американские войска приступили к выполнению поставленной перед ними задачи — «искать и уничтожать» врага. Фил Капуто писал: «У всех этих патрулей и операций не было никакой системы. Без фронта, флангов и тыла мы вели аморфную войну против аморфного врага, который исчезал, как утренний туман в джунглях, только для того, чтобы материализоваться в каком-нибудь неожиданном месте. Бо́льшую часть времени ничего не происходило, а когда происходило, то всегда внезапно и мгновенно». Уэстморленд запросил огромные подкрепления, исходя из предположения о том, что Вьетконг наращивает свою активность и собирается перейти к крупным операциям, противостоять которым могут только маневренные батальоны. Однако Джордж Болл отнесся к этому скептически: «У нас нет оснований предполагать, что мы сможем навязать Вьетконгу войну на наших условиях… Вряд ли следует ожидать, что генерал Зяп будет подстраиваться под предпочитаемый нами метод военных действий, сколько бы войск мы туда ни отправили».

Последующие события показали, что Болл был прав: на раннем этапе столкновения происходили главным образом с небольшими партизанскими группами. В среднем каждый партизан участвовал в боевых действиях всего один день в месяц. К тому времени объемы снабжения сил Вьетконга составляли в общей сложности около 380 тонн продовольствия, оружия и боеприпасов в день, из которых девять десятых они получали на местах. Только 34 тонны в день поставлялись с Севера, что было эквивалентно семи 2,5-тонным грузовикам, хотя грузы транспортировались по тропе Хо Ши Мина главным образом на велосипедах и спинах носильщиков. В августе 1965 г. Объединенный комитет начальников штабов сообщил, что Ханой «решает по своему усмотрению, сколько и чего отправить» на Юг.

Американская пехота столкнулась с тем, что ей приходится бесцельно прочесывать обширные участки почти непроходимой местности. Один сержант вспоминал: «Если мы вступали в контакт, в котором вьетконговцы не могли дать отпор, они просто уходили и оставляли на деревьях снайперов, привязанных веревками, чтобы те сражались до конца… В джунглях на Центральном нагорье обзор был метров на шесть вокруг, не больше. Иногда растительность была такой густой, что нам не могли пополнить запасы». Первое время пехотинцы пытались бегать по горам в 10-килограммовых бронежилетах, отчего многие получали тепловой удар.

Хотя сухопутные подразделения и морская пехота США воевали чуть более эффективно, чем большинство формирований ВСРВ, политическое руководство в Вашингтоне серьезно заблуждалось, предполагая, что само по себе появление американских военных гарантирует быструю победу. Капитан Эндрю Комер, заместитель командира 3-го батальона 3-й дивизии морской пехоты, участвовал в операции «Звездный свет» в августе 1965 г. — высадке морского и вертолетного десанта на полуострове Батанган под Данангом. Хотя его начальство доложило об успехе операции, Комер описал ее как полный бедлам. Один командир танка «обстрелял из пулемета мальчика лет десяти, который находился метрах в семидесяти от них». Капитан добежал до канавы, куда спрятался мальчик, «увидел, что тот безоружен и не ранен, и жестом показал ему бежать отсюда». Когда он попытался отчитать стрелка, из-за рева танкового двигателя не услышал даже сам себя.

Один водитель БТР-амфибии, впервые оказавшись под интенсивным минометным обстрелом, впал в панику. Он дал задний ход и раздавил пять раненых американских пехотинцев, лежавших на поле боя. Когда Комер попытался остановить «свихнувшегося» водителя, тот «не обратил на меня никакого внимания, и я сам едва не очутился под гусеницами». Капитан испытал приступ тошноты, когда увидел под своими ногами голову в шлеме; остальное тело этого несчастного пехотинца — Комер узнал его — было раздавлено всмятку тяжелыми гусеницами. Комер возмущался тем, что один из рядовых после операции был награжден Серебряной звездой: «На самом деле он сбежал с поля боя — забрался на борт вертолета и улетел на базу в Чулай… Не припомню, чтобы он совершил хоть что-нибудь героическое». В 1991 г. он написал: «26 лет я сдерживал свое негодование по поводу того сражения за высоту 30. В конце концов я понял, что не могу уйти в могилу, не рассказав о нем всей правды… Я хочу оставить эти факты для истории».

Директива Генерального штаба ДРВ от 10 июня 1965 г. обязывала все подразделения представлять подробные отчеты о столкновениях с американскими войсками с целью извлечения тактических уроков. Кроме того, директива предписывала «все время держать врага в оборонительной, реактивной позиции. Заставить его сражаться на наших условиях… [держать] в постоянном психологическом напряжении, подрывающем его боевой дух… Устраивать засады и уничтожать небольшими группами… Проводить одиночные саперные рейды». Также следовало искать возможности для атак на отряды, идущие на выручку, и провоцировать напряженность между «длинноносыми» и южновьетнамскими войсками.

Военное руководство в Ханое проницательно вычислило самое слабое место американцев — неприятие потерь: «Если мы сумеем на раннем этапе истребить несколько американских подразделений, это станет для них важным сдерживающим фактором как в политическом, так и в военном плане».

Большинство американских батальонов начали нести потери с первых же дней, однако они были незначительными по сравнению с теми потерями, с которыми американцы столкнулись год или два спустя. С марта по август 1965 г. 1-й батальон 3-й дивизии морской пехоты потерял 10 % личного состава, или более 100 человек убитыми и ранеными. Но следующей весной одна только рота потеряла столько же за час ожесточенного боя. Американские военные считали себя профессионалами; по словам одного офицера, они были «уверены в себе и самонадеянны» и приобретали боевые качества «ценой деградации способности к состраданию». Капитан Уолт Бумер «приложил все силы, чтобы попасть во Вьетнам. Я не хотел, чтобы эта война прошла мимо меня. Я искренне верил в то, что коммунисты собираются захватить весь мир и что Вьетнам — это то место, где мы должны их остановить. Тогда даже школьники протестовали: „Эта война не имеет для нас смысла“, но я считал их глупцами».

Джимми Спенсер был поражен странной культурой вьетнамских сельских общин: «Некоторые из этих людей даже не знали, что находится по ту стороны горы, на которой они живут». Постепенно американские солдаты начали ненавидеть жителей деревень рядом с местами засад, в которых погибли или были искалечены их товарищи, потому что эти люди с каменными лицами должны были знать и самих партизан, и места, где те прятались до ночи — любимого времени для убийства американцев. В августе 1965 г. Даг Рэмзи с осуждением писал, что «морские пехотинцы без всякого суда и следствия, в одностороннем порядке, сжигают целые деревни в отместку за несколько выстрелов снайперов».

В своем отчете об усилиях по принуждению к миру в провинции Хаунгиа Рэмзи и Джон Ванн подвергли сайгонский режим резкой критике: «Нынешние чиновники, главы провинций и районов и другие представители власти не имеют ничего общего с сельским большинством населения страны — они ничего не знают об этих людях, о том, что их заботит, и никак не откликаются на их нужды и чаяния». Массовыми политическими убийствами партизаны окончательно разрушили социальную структуру: практически все землевладельцы и относительно зажиточные семьи были убиты или бежали в города, так что в деревнях остались только самые бедные крестьяне, страдавшие от насилия с обеих сторон.

Один американский советник охарактеризовал главу поселка Виньким в дельте Меконга как «честного, справедливого и деятельного человека, хорошо разбирающегося в военных делах… [который] защитил Виньким от терроризирования Вьетконга и дал крестьянам относительное чувство безопасности». В августе 1965 г. Маргерит Хиггинс с неисправимым оптимизмом написала статью об этом замечательном человеке, благодаря которому «во вьетнамский городок возвращается процветание». Однако местные жители ненавидели «мистера Ди», как его называли, поскольку считали его ответственным за регулярные артиллерийские и минометные обстрелы, которым подвергалось их поселение. Его преемник оказался куда более популярным, потому что сумел уменьшить частоту обстрелов.

[Буль Баш]

Многие американцы не могли осознать, что бамбуковые хижины с тростниковыми крышами и убогой обстановкой, состоявшей из нескольких плетеных кроватей и глиняных горшков, — это настоящие дома настоящих людей, которые заслуживают уважительного отношения. Вьетнамцы с видимым равнодушием смотрели, как солдаты и морпехи пробуют штыками стены и сваи их домов.

Фил Капуто писал: «Я глупо улыбался и разыгрывал представление, чтобы сгладить неловкость: смотрите, дамы и господа, мы не такие, как французы. Мы, американцы, — хорошие, простые парни, свои. Вы не должны нас бояться». Капуто был удручен, когда обнаружил, что далеко не все морские пехотинцы, которыми он так гордился, обладали такими же высокими человеческими качествами, как и боевыми: «Некоторых никак нельзя было назвать хорошими и порядочными людьми. Многим была присуща мелочность, ненависть и предрассудки. А их высокомерие затмевало преданность американским идеалам». Его сержант сказал ему, что в Корее он видел, как некоторые морпехи пристреливали винтовки, стреляя по крестьянам: «Сэр, здесь вы поймете, что одни из самых безжалостных людей в мире — это ваши обычные 19-летние американские парни».

Вероятно, он имел в виду таких людей, как младший капрал Мэрион Макги, командир огневой группы в 3-м батальоне 3-й дивизии морской пехоты, который 12 августа 1965 г. вышел из лагеря, сообщив караульному, что заметил вьетконговца и «хочет его догнать». Вслед за ним послали двоих пехотинцев, которые на подходе к соседней деревне услышали выстрел и женские крики. Вскоре навстречу им вышел Макги, который спокойно сказал, что только что убил вьетконговца, а второй от него ускользнул. Позже выяснилось, что он ворвался в хижину, где спала семья, схватил 14-летнюю девочку и потащил ее к двери. Когда ее отец попытался вмешаться, он его застрелил. На военном суде Макги заявил, что испытал нервный срыв и находился в невменяемом состоянии, — типичное оправдание, к которому прибегали десятки обвиняемых в подобных преступлениях в последующие годы, — но в итоге был признан виновным в непреднамеренном убийстве и приговорен к шести годам лишения свободы. Разумеется, большинство морских пехотинцев и солдат не были похожи на Макги. Но с первых же дней стало ясно, как трудно будет убедить народ Южного Вьетнама в том, что эскалация войны служит их интересам.

О военных преступлениях написано немало, и они заслуживают самого сурового осуждения. Но не нужно забывать, что среди американцев встречались и по-настоящему замечательные люди — о некоторых из них Дэвид и Май Эллиотт рассказали в своей хронике «Дельта Меконга». Майор Уильям Уиллкокс, уроженец Среднего Запада, «воплощал в себе все лучшие качества американского народа. Он находил удивительное взаимопонимание с вьетнамцами. Он был идеальным советником, образцом для подражания». Когда срок командировки Уиллкокса подошел к концу, Дэвид Эллиотт умолял его остаться и даже обращался с ходатайством к его начальству, но армейский бюрократический механизм был непоколебим: майора отправили домой. Эллиотт сетовал: «Он только-только вник в обстановку, понял, что и как нужно делать».

Еще одним героем в глазах Эллиоттов был младший лейтенант ВМС США Генри Клейн, который прибыл в Митхо для организации речного патрулирования и восхитил их искренним стремлением лучше узнать местных жителей и их обычаи: «Он не относился к своему делу механически и бездушно». Через несколько месяцев они узнали о его гибели и были глубоко опечалены: «Он был отличным парнем, цветом американской молодежи, который потерял свою жизнь на бессмысленной войне». Под командованием Сида Берри некоторое время служил капитан Питер Докинз, выпускник Вест-Пойнта, который стал героем журнала Life от 8 апреля 1966 г.

Во Вьетнам начали прибывать войска из союзных стран, которые поддались давлению Вашингтона, требовавшего либо возврата долгов, либо ответной услуги.

Южная Корея направила контингент, который со временем вырос до двух армейских дивизий и одной бригады морской пехоты, — корейские подразделения высоко ценились за боевые качества и потеряли в общей сложности более 5000 человек убитыми, хотя их солдаты также были замешаны в нескольких печально известных массовых убийствах мирных жителей.

Филиппины отправили одну бригаду.

США приобрели мощного союзника в лице Австралии, когда в 1964 г. ее внешнеполитическое ведомство возглавил Пол Хэслак. В то время австралийские войска уже противостояли индонезийцам на Борнео, что, по мнению Хэслака, только подтверждало зловещую теорию домино. Новый министр иностранных дел и премьер-министр Роберт Мензис были убеждены, что долг австралийцев — встать плечом к плечу с американцами в Индокитае, как они сделали это в Корее. Мензис и Хэслак проигнорировали предостережения авторитетных журналистов, таких как Дэнис Уорнер, который в декабре 1964 г. написал, что Южный Вьетнам «перестал быть государством».

Правительство Новой Зеландии, хотя и было убеждено, что ничего хорошего из этой войны не выйдет, сочло себя обязанным последовать примеру своего более могущественного соседа.

28 апреля 1965 г. между Австралией и сайгонским правительством было заключено соглашение о военной помощи, вскоре после чего первый австралийский батальон высадился на вьетнамскую землю. Он был усилен небольшим новозеландским контингентом и вместе с подразделениями обеспечения и спецназа вырос в итоге до размера бригады. В первые дни 19-летний австралийский лейтенант Нил Смит смотрел на все вокруг широко раскрытыми глазами, особенно на негров и латиноамериканцев: «В те времена в Австралии их почти не было… И мы никогда раньше не видели столько военной техники — мы даже не думали, что может существовать так много самолетов и вертолетов». Премьер-министр Мензис давал решительный отпор тем, кто критиковал его за этот безрассудный жест поддержки США, но его преемникам пришлось заплатить высокую цену: к концу десятилетия война во Вьетнаме стала доминирующей проблемой австралийской политики.

С момента ввода наземных войск США стали считать себя ключевым игроком в этой войне, в которой продолжал гибнуть в основном вьетнамский народ. Но в глазах Вашингтона и, возможно, большей части остального мира кровь, пролитая вьетнамцами, не имела такого значения, как гибель американцев. Даг Рэмзи так описал экспансию американского военного присутствия в Южном Вьетнаме: «Мы создали не настоящую военную мощь, а видимость таковой — стального колосса из танков „Паттон“, бэтээров и реактивных самолетов, опиравшегося на общественные „ноги“, которые нельзя было назвать даже глиняными». Не нужно забывать и о том, что, в отличие от иностранцев, вьетнамцы переживали свою гражданскую войну как личную и семейную трагедию. Один пилот вертолета, прилетевший в Хюэ, чтобы забрать тела погибших солдат ВСРВ, обнаружил на бирке одного из мешков имя своего брата. Пилот штурмовика Skyraider Чан Хой вспоминал, что, когда южновьетнамские ВВС начали бомбардировки Северного Вьетнама, перед боевыми вылетами, «пока я опробовал двигатели на разных режимах, я молился своим предкам о том, чтобы мой брат не оказался среди солдат ВНА, которых я буду бомбить в тот день».

Жена Ли Ван Куанга, полковника южновьетнамских ВДВ, на протяжении всей войны поддерживала переписку со своим братом на Севере, известным генералом ВНА. Письма они пересылали через Париж. Однажды Куанг сорвался: «Хочешь, чтобы меня расстреляли за то, что моя жена переписывается с врагом?!» Но ее это не остановило. Для нее, как и для многих других вьетнамцев, преданность семье стояла на первом месте. Когда один из ее девяти сыновей погиб на войне, она в конце концов смогла узнать подробности его смерти через своего брата в Ханое.

Одним из самых креативных проектов ЦРУ было создание в Сайгоне радиостанции «Вьетнамские матери», в эфире которой женщины-дикторы читали отрывки из захваченных писем и дневников солдат ВНА, написанных ими во время перехода по тропе Хо Ши Мина. Целью этого проекта под кодовым названием «Дом 7» было деморализовать северовьетнамских солдат, убедив их в неизбежности поражения. Но, как и многие другие усилия ЦРУ, проект «Дом 7» имел непредвиденные последствия: одна женщина была так тронута историями, которые читала в эфире, что присоединилась к коммунистической борьбе; а кураторы проекта из ЦРУ один за другим влюблялись в прекрасных дикторш, не в силах устоять перед их чарами.

Эта война проходила под грохот вертолетных лопастей — музыку, столь же привычную уху всех воевавших, как и сухие щелчки затворов и потрескивание радиоэфира. Забираясь внутрь Huey, чтобы отправиться на очередную боевую операцию, южновьетнамские солдаты обменивались полушутливым-полусуеверным пожеланием: «Да не отстрелят тебе „третью ногу“!» Вьетконговцы все более эффективно использовали автоматическое оружие против низколетящих вертолетов. Как сказал один вьетнамским пилот, «те, кто не пережил этого, никогда не поймут, как тоскливо лететь домой с задания без своего напарника». Вертолеты были на удивление надежными машинами, но многое зависело и от простого везения. Однажды CH-34, на котором летел Нгуен Ван Ык, попал под интенсивный огонь, получил множество пробоин, но сумел долететь до базы. Ни один человек на борту не получил ни царапины. Когда они приземлились, командир экипажа показал пальцем вверх и сказал: «Нам повезло, что мы выжили». Тяжелая пулеметная пуля наполовину перебила тягу управления винтами. Если бы она не выдержала, вертолет рухнул бы на землю.

Вмешательство американцев в войну стало шоком для коммунистического руководства, которое в начале 1965 г. предвкушало близкую победу. В контролируемых Вьетконгом районах ужесточились порядки и борьба за идеологическую чистоту; радиоприемники были запрещены, чтобы лишить людей доступа к сайгонской пропаганде. Была начала кампания по бойкоту американских товаров, но она не увенчалась успехом. Коммунисты, как всегда, недооценили притягательность товаров народного потребления — особенно среди местного населения ценились нейлоновые рубашки и брюки. Когда в дельте Меконга был убит партизан, одетый в такие модные вещи, его труп был раздет, а спустя несколько дней его одежду увидели на командире взвода. Один гражданский наблюдатель заметил: «Должен сказать, меня восхищают каменные сердца этих бескомпромиссных бойцов!»

В целом вьетконговцы проявляли гораздо больше мужества и стойкости на поле боя, чем правительственные силы. Тем сильнее трогают душу героические поступки южновьетнамцев, до которых, казалось, никому не было дела. Мир никогда не слышал о молодом лейтенанте, который попал в окружение со своим взводом рейнджеров и вызвал воздушный удар на себя с помощью красной дымовой гранаты; сам он и половина его взвода погибли, но остальная часть роты была спасена. Никто не писал в газетах о 12-летнем мальчике, который отвел в безопасное место американского пилота F-101, потерпевшего крушение в контролируемой Вьетконгом зоне (после спасения пилота семью мальчика успели эвакуировать из деревни на вертолетах, чтобы спасти от мести партизан). Солдат народного ополчения Нгуен Ван Мой из Дыкланга в провинции Чыонгтхиен получил две медали за храбрость, которые были тем более заслуженными, что герою было 70 с лишним лет.

В 02:25 ночи 3 октября 1965 г. вьетконговцы атаковали небольшой гарнизон Зёнгдинь в 60 км к югу от Сайгона. В первоначальной перестрелке двое из пяти караульных были убиты, два ДОТа были уничтожены огнем из безоткатных орудий, после чего нападавшие начали интенсивный минометный обстрел. 35-летний командир гарнизона Нгуен Ван Тхи вместе с 15 солдатами отступил к последнему сохранившемуся ДОТу и сторожевой башне. Он приказал своему радисту Ману вызвать артиллерийскую поддержку, но рация вышла из строя. Через час напряженного выжидания, прерывавшегося спорадическими вспышками огня с обеих сторон, группа вьетконговцев в темноте прорвалась к жилым домам и захватила в плен двух мужчин, четырех женщин и четверых детей. Партизаны заставили женщин обратиться к своим мужьям с призывом сдаться под угрозой смерти заложников. Но Тхи отказался, и его люди забросали партизан гранатами.

[Буль Баш]

Один из солдат Тхи сумел доползти до бункера с боеприпасами и — после небольшой перестрелки — вернуться обратно с запасом гранат. Вскоре о нападении стало известно начальнику штаба округа, который находился в 8 км отсюда, и тот вызвал на помощь осажденным артиллерию. К тому моменту Ман сумел починить рацию; вместе со своей 19-летней женой, которая отказалась отпускать его одного, он отполз на 20 м от сторожевой башни и оттуда корректировал огневую поддержку. К рассвету артиллерия произвела 550 выстрелов. Вьетконговцы отступили, оставив на поле боя трех убитых, двух раненых и 12 единиц оружия. В 09:30 в Зёнгдинь прибыл отряд Региональных сил. Ночное нападение унесло жизни 12 человек, десять из которых были заложниками, хладнокровно убитыми партизанами.

Если бы такой героизм проявили американские военные, командование осыпало бы их наградами — Серебряными звездами или даже Медалями почета; но для Тхи и его товарищей единственной наградой было то, что на этот раз они остались в живых: не видя конца войне, они понимали, что это всего лишь отсрочка «смертного приговора».

Предполагаемая незаменимость американских военных советников в южновьетнамских войсках поднимала важный вопрос: как мог НФОЮВ успешно вести войну без подобной помощи? Ответ напрашивается сам собой: вьетконговцы были гораздо более мотивированы и опытны. Это был один из самых грамотных пропагандистских ходов Ханоя: хотя его войска полностью полагались на иностранное оружие, присутствие китайских и советских советников на Севере не афишировалось, и ни одного из них не было на Юге. Напротив, американцы не могли понять, какой ущерб наносит присутствие их советников рядом с каждым вьетнамцем, обладающим малейшей властью.

Премьер-министр Южного Вьетнама Нгуен Као Ки писал: «Для американского подхода была характерна полная нечувствительность к внешней стороне дела… В Северном Вьетнаме находились сотни тысяч китайских солдат наряду со значительным советским присутствием, но ни китайцы, ни русские не проводили пресс-конференций и не публиковали своих заявлений. Они оставляли все это вьетнамцам». Вскоре после смещения Никиты Хрущева в октябре 1964 г. русские начали отправлять в Северный Вьетнам военных специалистов и советников, которые занимались обучением северовьетнамских кадров ПВО и первое время сами участвовали в отражении воздушных ударов.

В 1965 г. кровь полилась обильнее с обеих сторон. Даг Рэмзи описал операцию в провинции Биньдинь, в ходе которой массированные воздушные и артиллерийские удары по «предполагаемым военным формированиям» привели к гибели 1100 вьетнамцев: при осмотре тел было обнаружено всего 15 вооруженных партизан. Рэмзи с возмущением писал, что американские летные экипажи считают любое скопление черных фигур на земле партизанским отрядом, тогда как чаще всего это крестьянские семьи, пашущие свои поля. «Если люди бросались бежать — нормальный человеческий порыв — некоторые пилоты воспринимали это как подтверждение своих подозрений».

Пилот Huey Дэн Хикман признал, что его экипаж часто стрелял по бегущим людям: «Однажды мы застрелили парня, который оказался мирным жителем. Он бежал, и мне показалось, что он тащит вещмешок. Я приказал застрелить его, потому что в том районе было много вьетконговцев. Потом выяснилось, что в его мешке была только рыба, но я все равно уверен, что он поймал ее для партизан».

Между тем сами партизаны научились использовать эту манеру американских пилотов и, когда те пролетали над их головами, неподвижно замирали на месте, убеждая их в своей невиновности.

Как бы то ни было, огневая мощь противника и тяжелые условия жизни наносили значительные потери и регулярным формированиям ВНА, воюющим на Юге, и местным силам НФОЮВ. К маю 1965 г. Ле Зуан стал заметно осторожнее в своих прогнозах. В очередном письме в ЦУЮВ он предупредил, что никакого политического урегулирования пока не предвидится: «Мы еще не в том положении, чтобы вести переговоры и торговаться». Он признал, что недооценил решимость американцев.

За месяц, начиная с 19 октября 1965 г., 32-й полк ВНА потерял 166 человек убитыми и 199 ранеными, 33-й полк — 170 убитыми и 232 ранеными, 66-й полк — 208 убитыми и 146 ранеными, и, скорее всего, реальные цифры были еще выше. Кроме того, в некоторых подразделениях ВНА на Юге до половины личного состава страдали хронической малярией и болезнью бери-бери, делавшими их непригодными к военной службе. Позже один из офицеров ВНА писал, что боевой дух заметно упал, солдаты стали подвержены внезапным приступам плача. Началась антисанитария: люди, которые считали, что скоро умрут, перестали мыться и следить за собой. Политработники, занимавшиеся цензурой писем, были встревожены настроениями среди солдат: те были убеждены, что их ждет неминуемая смерть, если не под пулями и бомбами, то от голода и болезней.

Вокруг лагерных костров звучали заунывные песни:

Маршировать в Нагорье проще, чем найти дорогу домой,
Мы слабеем без риса и соли.
Когда мы болеем, у нас нет лекарств,
Так чего ради людям любить друг друга?
Краб неподвижно лежит на колоде,
Не ведая, когда на него обрушится нож.

Атаки Вьетконга на города, хотя и подрывали доверие к сайгонскому правительству, всегда встречали жесткий отпор. Однажды ночью 261-й батальон НФОЮВ атаковал районный центр Кайбе в дельте Меконга, сосредоточив удары на почтамте, полицейском управлении и казармах Гражданской гвардии. В результате, потеряв около 200 человек под интенсивным артиллерийским огнем и налетами Skyraider, он был вынужден отступить. Один гражданский очевидец на рассвете наблюдал за отходом выживших: «Они выглядели грустными и изнуренными, а их ряды заметно поредели. Большинство несло по две-три винтовки, которые принадлежали убитым товарищам». Атака на крупный гарнизон в Фуми одной из рот 514-го батальона НФОЮВ также провалилась, после того как партизаны потеряли 42 человека убитыми.

17 мая 1965 г. ЦУЮВ выпустило директиву под названием «Операции против марионеточной полиции», которая призывала местные кадры «использовать любую возможность для уничтожения представителей вражеской власти и их кровавых приспешников, активизировать политические акции, направленные на распространение страха и растерянности среди врагов, и… вербовать сторонников среди низших чинов полиции». Член северовьетнамского Политбюро как-то похвастался баронессе Дафне Парк, на тот момент возглавлявшей резидентуру британской Секретной разведывательной службы в Ханое, что у них есть агенты не только в каждом сайгонском министерстве, но и в каждой деревне на Юге. «Почему же тогда вы считаете необходимым вешать деревенских старост?» — с вызовом спросила она. На что вьетнамец спокойно ответил: «Потому что мы — ленинцы, а Ленин верил в революционный террор».

Подпольная коммунистическая ячейка в Сайгоне составила список из примерно 200 представителей режима, которые подлежали уничтожению. Одним из самых громких стало убийство председателя Национального учредительного собрания. На него было совершено три покушения, но ему удалось выжить. Наконец как-то утром четверо боевиков на мотоциклах обогнали его автомобиль и расстреляли председателя из пистолетов. К вящей радости Ханоя, Би-би-си заявила, что убийство было заказано сайгонским режимом, который устранил влиятельного политического конкурента. Президенту Тхиеу пришлось выступить с публичным опровержением. Та же коммунистическая ячейка заложила бомбу в багажник автомобиля и взорвала его на территории Главного управления национальной полиции, убив и ранив 18 офицеров.

Работая полевым исследователем RAND, Зыонг Ван Май была впечатлена непреклонной решимостью одного из старших офицеров НФОЮВ, с которым ей удалось побеседовать в лагере для военнопленных: «Конечно, это не сделало меня коммунисткой. Но вселило в меня страх, потому что я поняла: такие люди могут победить». Она высказала непоследовательную, но широко распространенную точку зрения: «Я ненавидела войну и хотела мира, но мира без победы коммунистов».

Фрэнк Скоттон также пребывал в замешательстве: «Внезапно меня поразила мысль, что мы перебросим сюда сотни тысяч солдат, задействуем огромные ресурсы и победим, но это будет неправильная победа… достигнутая за счет того, что мы выжжем эту страну бомбами и раздавим военной техникой». По всей Америке, и особенно в Вашингтоне, антивоенные демонстрации начали собирать тысячи людей, не только потенциальных призывников. 2 ноября 1965 г. 31-летний квакер из Балтимора Норман Моррисон облился керосином под окнами кабинета Макнамары и поджег себя в знак протеста против войны во Вьетнаме.

Первое крупное сражение новой войны состоялось в долине Йа-Дранг на Центральном нагорье, которое использовалось ВНА как учебный полигон для обучения прибывающих с Севера свежих войск. Предпочитаемыми объектами для атак были лагеря спецназа — к тому моменту их насчитывалось около сотни по всему Вьетнаму и почти все они были расположены вне зоны досягаемости для американской огневой поддержки. Начальник штаба Армии США Гарольд Джонсон назвал операции спецназа «чистым ужасом» — бесполезным разбазариванием ресурсов. Как он с презрением заметил, спецназ был «прибежищем для тех, кто хотел избежать ответственности… никто толком не знал, чем они там занимаются». Офицер спецназа Майк Эйланд, отвечавший за разведывательные команды кхмер-кромов в Лаосе и Камбодже, разделял скептицизм Джонсона: «Ключевой вопрос: „Что полезного мы делали?“ К сожалению, честный ответ: „Не очень много“. Информация, которую добывали команды, была довольно низкого качества».

Вьетконговцы регулярно нападали на лагеря спецназа, подчас нанося довольно весомые потери. В конце концов после нападения на лагерь Плейме 19 октября 1965 г. Уэстморленд направил в район подразделения 1-й кавалерийской (аэромобильной) дивизии, поставив перед ними задачу «найти и уничтожить» вражеские формирования в долине реки Йа-Дранг. Это как нельзя лучше соответствовало планам командования ВНА, которое давно искало возможность опробовать нового врага в настоящем бою. Полковник Нгуен Хыу Ан заявил, что операция КОВПВ «Серебряный штык» «дает нам шанс начать убивать американцев». На двухчасовом совещании командного состава 13 ноября, которое он назвал историческим, Ан сформулировал цель — научиться сражаться с новым противником, вовлекая его в череду отдельных столкновений на уровне роты и батальона: «Мы победим американцев так же, как победили их марионеток».

14 ноября в район концентрации сил Вьетконга — в так называемую зону высадки X-Ray — начали прибывать подразделения 1-го батальона 7-го кавалерийского полка под командованием полковника Гарольда Мура. В то утро полковник Ан, опираясь на трость, лично совершил утомительный марш по скользким, грязным тропам на склон массива Чу-Понг. Его сопровождала командная группа из 30 человек. Незадолго до полудня, невзирая на рвущиеся вокруг снаряды, полковник изучал местность в зоне высадки X-Ray, когда штабной офицер схватил его и повалил на землю. В то же мгновение склон вокруг них сотрясли мощные взрывы бомб стратегических Stratofortress. Когда налет закончился, полковник встал, отряхнулся и спокойно сказал, что, когда тебе на голову сыплется столько бомб, твое выживание зависит от счастливой случайности, а не от того, лежишь ты или стоишь. Он распорядился обустроить командный пункт в воронках от снарядов и приказал одному батальону атаковать американцев перед рассветом на следующий день,

15 ноября. Из дневника Ана: «[После начала атаки] противник минут пятнадцать был в замешательстве, но потом начал ожесточенно отбиваться». Сражение продолжалось весь день; с наступлением темноты кружившие в небе C-130 начали сбрасывать осветительные бомбы; 105-мм гаубицы огневой поддержки произвели 33 000 выстрелов. Рано утром на следующий день вьетконговцы возобновили атаки, но один из батальонов ВНА заблудился по пути на исходные позиции, а остальные были втянуты в яростную схватку. Один американский генерал позже писал: «Одно из самых ожесточенных сражений в американской истории произошло на участке местности размером с футбольное поле».

Самый смертоносный этап операции для обеих сторон пришелся на 17 ноября. В полдень один из батальонов ВНА только закончил обедать, когда разведчики сообщили о приближении вражеских войск. Люди Ана поспешно заняли позиции и устроили засаду на неопытных солдат 2-го батальона 7-го кавалерийского полка, которые двигались растянутой цепочкой по высокой слоновьей траве. В течение следующих двух часов разрозненные группы американцев вели с вьетконговцами ближний бой, что не позволяло им вызвать артиллерийскую или воздушную поддержку.

Полковник Ан также считал, что самые «напряженные, сложные и трудные» сражения имели место между 14:00 17 ноября и 20:00 18 ноября. Наконец американцы сумели задействовать авиацию и артиллерию, из-за которых подразделения ВНА понесли значительные потери, особенно среди связистов и курьеров, которые были вынуждены постоянно перемещаться по полю боя и подвергались гораздо бо́льшему риску, чем все остальные. Ан написал, что 66-й полк ВНА отличился в этом сражении, хотя командовавший им полковник таинственно исчез в самом начале боя и отсутствовал три дня — впоследствии он утверждал, что заблудился в джунглях; командование полком временно принял на себя замполит Ла Нгок Тяу.

[Буль Баш]

Шквал снарядов, бомб и пуль в конечном итоге заставил подразделения ВНА прекратить бой и отступить. Уже на следующий день они утверждали, что сражение с американской пехотой не таило в себе никаких особых ужасов, но, по словам полковника Ана, «это вовсе не означало, что воевать с американцами было легко, как говорили некоторые из наших людей. Их огневая мощь была сокрушительной — у них было невероятное количество самолетов, бомб, артиллерии. К тому же они быстро учились на своем опыте и меняли правила игры… Они были умными, практичными, находчивыми и иногда могли полностью переломить неблагоприятную тактическую ситуацию в свою пользу».

После битвы в долине Йа-Дранг, которая фактически закончилась 26 ноября, обе стороны заявили о своей победе: по оценкам кавалеристов, в расчете на каждого своего погибшего они убили больше десяти вьетконговцев. Представители американского командования утверждали, что враг не сможет долго выдерживать потери такого масштаба. Уэстморленд был воодушевлен тем вкладом, который, как показала операция в Йа-Дранг, артиллерия и авиация могут внести в реализацию стратегии «искать и уничтожать». КОВПВ оценило потери врага в 3561 убитыми. С американской стороны 2-й батальон 7-го кавалерийского полка потерял 151 человека убитыми, вся дивизия — 305 убитыми и примерно столько же ранеными.

На самом деле американцы не только значительно завысили потери ВНА, но и не учли той граничившей с равнодушием терпимости к человеческим жертвам, которая была присуща северовьетнамским командирам. После битвы при Йа-Дранг те устроили триумфальное совещание в штаб-квартире 3-го фронта под председательством его командующего, бригадного генерала Тю Хюи Мана. Полковник Ан писал: «Мне редко доводилось присутствовать на такой радостной и оживленной встрече. Все, знакомые и незнакомые, жали друг другу руки и поздравляли с победой». Как и американцы, коммунисты раздули свою победу, утверждая, что «истребили» — их любимое слово — несколько американских батальонов.

О ежегодных Рождественских шоу Боба Хоупа во Вьетнаме и визитах других голливудских звезд в зону военных действий можно услышать немало циничных слов, но для находившихся там американцев это были по-настоящему знаменательные события. Советники в дельте Меконга были до глубины души взволнованы визитами Джеймса Гарнера, Роберта Митчема и Генри Фонда. Энн-Маргрет любезно не стала поднимать скандал, когда обнаружила под своей деревянной хижиной двух хихикающих сержантов, которые подсматривали за ней сквозь щели в половицах.

Полковник Сид Берри и его команда советников в Митхо устроили рождественскую вечеринку для 300 членов семей вьетнамских штабных офицеров. По словам полковника, во дворе старого здания семинарии, где располагался их штаб, собрались «одни из самых милых и чудесных детей, которых я когда-либо видел. Мы, гигантские иностранцы, ходили среди этой оживленной детской толпы, впитывая любовь, счастье, нежность, радость и сострадание». Детей угостили мороженым и пирожными, подарили каждому по подарку, после чего на большом киноэкране показали мультфильмы. С безграничной американской изобретательностью советники «организовали зиму»: над головами собравшихся пролетел самолет передового авиационного наведения и сбросил целое облако белых бумажных снежинок с надписью «Снег. Предоставлено ВВС США и Секцией G-3».

7 января 1966 г. в передаче «Час музыки кантри» на Радиостанции армии США выступили такие звезды, как Роджер Миллер с песней «Ай да умница, девочка, ты смогла заставить меня плакать», Эдди Арнольд, Карл Смит, Теннесси Эрни Форд и другие. Сиду Берри особенно понравились песни «Я влюблен в девушку на билборде у обочины шоссе, которая одета только в улыбку» и «Когда я уходил, занавески на окнах помахали мне: „Прощай“».

На тот момент во Вьетнаме уже находилось четыре дивизии и в общей сложности почти 200 000 американских военнослужащих, но Роберт Макнамара убеждал президента, что этого недостаточно. Он настаивал на необходимости в 1966 г. удвоить численность армии Уэстморленда и, если это не остановит Ханой, довести ее до 600 000 в 1967 г. «Потери с американской стороны следует ожидать на уровне 1000 погибших в месяц», — заметил одержимый статистикой министр обороны.

Парадоксально, но примерно в это же время главный исполнительный полководец Америки скатился к еще более удручающей непоследовательности, чем типичная южновьетнамка Зыонг Ван Май: в частном порядке он выражал опасения по поводу возможного вмешательства китайцев и высказывал мнение, что лучший вариант, на который могут надеяться США, — «уйти с честью».

21 января 1966 г. Макнамара признался группе ведущих политиков, включая Артура Шлезингера и Дж. К. Гэлбрейта, что «не считает возможным военное решение [вьетнамской проблемы] … Кажется, он глубоко обеспокоен и даже подавлен перспективой бесконечной эскалации». После этого разговора Шлезингер написал: «Военные закусили удила и намерены во что бы то ни стало „выиграть“ войну». Горькая ирония, отмечали осведомленные либералы, заключалась в том, что, тогда как Макнамара потерял веру в возможность победы, — вот уж удивительный поворот событий! — Дин Раск ее обрел: госсекретарь перехватил факел из рук министра обороны и нес его высоко поднятым до 1968 г. Приближенные к Макнамаре впоследствии говорили, что за два года до своей отставки, наблюдая за затянувшейся войной и бесконечным потоком трупов, министр обороны был охвачен неуверенностью и даже пессимизмом.

Остается только гадать, что заставило этого человека оставаться на своем посту так долго, несмотря на самые дурные предчувствия?

На передовой сержант Джимми Спенсер уныло констатировал: «Это оказалось марафоном, а не спринтом».

Сид Берри писал домой: «Это то место, где я должен находиться… Я убежден в правильности и важности нашего пребывания здесь. Я проникся большим уважением и теплыми чувствами к вьетнамцам. Им приходится жить в условиях гораздо более тяжелых, чем наш американский народ может вообразить. Но впереди долгий путь. Я надеюсь, что нашей стране и нашим соотечественникам хватит мудрости, терпения, стойкости, мужества и веры, чтобы оставаться здесь и сражаться до тех пор, пока это необходимо».

«Эскалационная лестница» уходила в бесконечность — и в поле зрения не было видно ни одной двери с табличкой «Выход».

[Буль Баш]

Во Вьетнаме не было одной общей для всех войны — там шло полсотни разных «войн», на которых не только воевали, но и — девять из десяти военнослужащих не-пехотных частей — занимались другими делами.

Однажды ротный командир Энди Финлейсон сделал выговор капралу инженерно-саперного подразделения, что его люди отказываются рыть окопы. «Мы не занимаемся таким дерьмом, — возразил капрал. — Это работа пехоты».

Артиллеристы, кроме передовых наблюдателей, подвергались гораздо меньшему риску, чем пехотинцы. Капитан Чак Худ, 30-летний уроженец Вирджинии, командующий тяжелой батареей, столкнулся с тем, что, хотя его люди самоотверженно воевали в жару и дождь, в грязи и пыли: гигантские 175-мм орудия требовали замены ствола через каждые 300 выстрелов, — в остальное время главной проблемой была скука: «Я ломал голову, чем их занять, чтобы отвлечь внимание от местных деревень и выпивки».

Артиллеристы участвовали в боевых действиях всего один год, а большинство пехотных офицеров и того меньше — всего шесть месяцев, после чего переводились в спокойные места. Уэстморленд настаивал на более длительных сроках боевых командировок, но Белый дом был против. Такое ограничение позволяло смягчить политический эффект, но было пагубно в военном плане: в американских войсках было мало действительно опытных солдат за исключением немногих «бессрочников». Две трети военнослужащих, побывавших во Вьетнаме и получивших право называть себя военными ветеранами, а также носить медаль «За службу во Вьетнаме» и разглагольствовать о своем ПТСР (посттравматическом стрессовом расстройстве), подвергались не большему риску погибнуть на поле боя, чем риску умереть от «дерьмовой наркоты» или смертельной болезни.

Вспомогательный, технический и логистический персонал в большинстве своем служил на крупных базах; из вьетнамцев они сталкивались только с прачками и проститутками, а из всех тягот военной службы страдали разве что от вони авиационного керосина JP4 и писсуаров.

Десантник Джин Вудли назвал бухту Камрань «самым большим сюрпризом в моей жизни. Там занимались серфингом. Ездили на больших машинах. Там было много красивых женщин в модной одежде и мужчин в костюмах. Я сказал себе: „Вот это да! Да тут куда лучше, чем дома!“»

Флотский оператор РЛС Дуайт Браун был с ним согласен: «Бухта Камрань — это был рай как он есть. Будь у меня деньги, я бы остался там жить, это точно. Я чувствовал себя там королем». За время «военной службы» Браун потолстел на 20 кг на диете из лобстеров и стейков; бо́льшую часть времени он проводил в вычислительном центре, монтируя музыкальные записи для капитана, который в качестве ответной услуги одалживал Дуайту свой джип.

В предместьях Анкхе 1-я кавалерийская дивизия организовала собственный центр «отдыха и восстановления сил» под названием «Город грехов», где можно было купить пару с лишним литров настоящего британского джина Gilbey’s по $1,65 за бутылку и за $5–10 провести ночь с проституткой, прошедшей обследование в дивизионной медсанчасти.

Вот что рассказал чернокожий пехотинец Ричард Форд о еще одной базе: «Мне не верилось, что Нячанг находится во Вьетнаме. На базе были хорошие казармы, горячая вода, кондиционеры и столовые с тремя горячими блюдами на выбор. Это больше напоминало курорт… Все играли в футбол и в баскетбол. И все были белыми. Это возмутило меня больше всего. Все эти белые парни отсиживались в тылу».

«Зеленые береты», базировавшиеся на острове Фукуок у дельты Меконга, катались на водных лыжах и занимались серфингом в лазурной бухте. Один западный путешественник, посетивший это место, писал: «[Вьетнамским] детям нравилось плескаться на мелководье и глазеть на белокурых гигантов, которые проносятся мимо них по волнам, держась за привязанную к катеру веревку. Но старики неодобрительно качали головами и ворчали. Нигде больше в Южном Вьетнаме я не чувствовал, что меня так сильно ненавидят из-за моего размера и цвета кожи».

Кто на какую «войну» попадет, во многом было делом случая. Санитар Чарли Шиаб прибыл во Вьетнам, мечтая воевать бок о бок со своими товарищами, с которыми сдружился во время учебы. Но их как пополнение распределили по разным частям, где им пришлось служить вместе с незнакомыми людьми. Лейтенант Джон Райт вышел из штаба в Дананге бледный как смерть и коротко сказал другу: «Мне конец». Он получил назначение в 1-й батальон 9-й дивизии морской пехоты, который из-за своих ужасающе высоких потерь получил прозвище «ходячие мертвецы». Когда у санитара Дэвида Роджерса закончился срок боевой командировки, его перевели в госпиталь в Кути: «Все врачи и медсестры там были офицерами; они вместе ели и флиртовали друг с другом. После джунглей я словно оказался в другом мире, как в том сериале „Чертова служба в госпитале МЭШ“».

Лейтенант Джадд Кинн вместе с сержантом прибыл в дивизионный морг для опознания тел. Когда они вошли в рефрижераторный куонсетский ангар, они были неприятно поражены тем, что работники морга слушали армейское радио и гоготали над шутками. Сержант проверил мешки с погибшими из своего батальона и убедился, что на бирках указаны верные данные. «Там был полный ангар этих мешков, — вспоминал Кинн. — Я содрогнулся и подумал, что не хочу вернуться домой в таком виде».

Филу Капуто также пришлось поработать в морге: «Когда я командовал ротой, я был посланником смерти; когда меня перевели в штаб, я стал ее счетоводом». Все мертвые выглядят одинаково, размышлял он, были ли они в жизни белыми, черными или желтыми. Они напоминают восковые манекены: кожа становится бледной и одутловатой, «зрачки — выцветшими серыми, рты широко открыты, словно смерть застала их посреди дикого крика». Если убитых было невозможно опознать по лицу, их идентифицировали по зубам.

Некоторые «освободители» Вьетнама становились жертвами психических расстройств. Сид Берри сетовал на «слабый дух» дивизионного капеллана, который днем и ночью не снимал с себя бронежилет и не выпускал из рук винтовку: «Он проповедует об ужасах войны, говорит, что вьетконговцы скрываются за каждым углом. Пристает к нам с вопросом, закончится ли война к Рождеству… Это недопустимо, чтобы священнослужитель, вместо того чтобы вселять в людей спокойствие и уверенность, распространял страх». В конце концов капеллана отправили домой.

Жизнь на войне была опасной, но сопровождалась экзотикой. Спецназовская Команда А, базировавшаяся в Бандоне возле камбоджийской границы, использовала для транспортировки грузов слонов: спины животных покрывали звездно-полосатыми флагами, которые служили опознавательным знаком «Свои» для американской авиации. Джордж Бонвилл, не чуждый романтике офицер спецназа, одним чудесным вечером сидел на пороге штаба, любовался пейзажем в дельте Меконга и размышлял: «Почему люди воюют на этой земле? Это сельскохозяйственный рай, где можно счастливо жить, трудиться, процветать. Только порочные люди могут воевать в таком месте… И вдруг меня осенило: черт возьми, я же один из них! Конечно, не я начал эти ужасы. Я мог надеяться только на то, что помогу поскорее их закончить». Пожилой майор, которому вскоре предстояло отправиться домой, посоветовал Бонвиллу не рисковать головой, потому что эта война того не стоит. Нам следовало убраться отсюда еще в 1964 г., сказал убеленный сединами скептик: «Береги себя, сынок. Мы уже потеряли здесь слишком много отличных парней. Я воевал в Корее, но там все было по-другому. Там сами корейцы хотели остановить красных и местность была более подходящей для нормальной войны. Здесь же граница с Лаосом и Камбоджей — как сито. Не лезь в пекло. Эта страна — проигранное дело».

Что касается полноты картины, то на совещании Генерального штаба ВНА в Драконьем дворе сошлись во мнении, что чем больше войск США развернут во Вьетнаме, тем с бо́льшими проблемами они столкнутся. Было решено продолжать текущую военную стратегию, согласно которой основными целями для атак должны были оставаться ВСРВ и силы ополчения, поскольку с их разгромом и, как следствие, крахом сайгонского режима Вашингтону не останется, кого поддерживать. На 1966 г. были поставлены грандиозные цели: нанести потери в размере 250 000–300 000 вьетнамским силам и 25 000–30 000 американским; уничтожить 1000 самолетов и вертолетов; взять под контроль 80–90 % сельской местности; нарастить силы на Юге — в так называемом районе боевых действий Б — до 400 000 партизан, 90 000 местных ополченцев и 200 000 военнослужащих регулярных формирований ВНА.

Современная история Вьетнама признает, что такие цели были чрезмерно амбициозны: «Утвержденный план был упрощенческим и нереалистичным… не отражал наших возможностей и недостаточно учитывал воздействие на линии снабжения [воздушных] атак противника, которые создавали огромные проблемы». Снабжение было «не продумано и плохо организовано… Качество некоторых подразделений, отправлявшихся в район боевых действий, было низким». Военные летописцы также отмечают, что Ханой недооценил боевые возможности американцев и даже ВСРВ.

Руководства ВНА и НФОЮВ преследовали параллельные, но иногда конфликтующие цели. В отношениях между южанами и их северными братьями существовала некоторая напряженность; партизаны насмешливо прозвали северян «бататниками», потому что их скудная диета в большом количестве включала водяной батат. Ле Зуан и его сторонники в Политбюро ратовали за переход к открытым столкновениям с участием крупных подразделений. Зяп выступал против этой стратегии, считая, что это позволит Уэстморленду максимально использовать свое преимущество в огневой мощи. В 1966 г. на Юг было отправлено 15 полков ВНА, что отражало растущее доминирование ястребов и ослабление влияния героя Дьенбьенфу.

В январе 1966 г. начальнику политотдела сил НФОЮВ в провинции Лонган выдалась возможность изучить боевые качества 173-й воздушно-десантной бригады США так же детально, как и полковнику Ану — боеспособность 1-й кавалерийской дивизии двумя месяцами ранее. Первый опыт столкновений с американским десантом наводил на партизан ужас: «В воздухе появлялось множество вертолетов, словно рой мух, и в считаные секунды поле боя… заполнялось американскими солдатами. После первого же выстрела они вызывали поддержку авиации и артиллерии, которые поливали огнем все вокруг. Они расходовали боеприпасы так, как будто завтра не будет. Наши бойцы пришли к выводу, что американцы медлительны, но имеют неисчерпаемые ресурсы». Танки и бэтээры «ползли по рисовым полям, как крабы… прямо по крестьянским посевам».

В 1966 г. командование НФОЮВ в Лонгане рассматривало возможность крупномасштабного прямого столкновения с американцами на уровне батальона, но, изучив врага, пришло к выводу, что им это не под силу. Вместо этого они решили выждать время и поднакопить силы, продолжая привычную партизанскую тактику небольших изматывающих атак. Партизаны поражались невнимательности американских солдат: те часто не замечали бойцов, укрывшихся всего в нескольких метрах от них. Они также обнаружили, что американцы боятся мин и разного рода ловушек, и в полной мере использовали этот страх. На привалах американцы становились особенно уязвимы.

Тем временем в Вашингтоне Джон Макнотон и Билл Банди составили для своего босса список целей на 1966 г., по своей фантастичности мало чем уступавший плану Ханоя. Главным принципом было «истощать» врага быстрее, чем тот мог наращивать силы. Планировщики поставили задачу сократить районы базирования Вьетконга на 10–50 %; увеличить долю населения под правительственным контролем на 50–60 %; расширить доступность безопасных автомобильных и железных дорог на 30–50 %. Позже критики осуждали Макнамару и его протеже за чрезмерный акцент на статистических показателях прогресса, но Драконий двор в Ханое, похоже, страдал таким же пристрастием.

В феврале в провинцию Куангчи, находившуюся в зоне ответственности I корпуса, были переброшены две новые дивизии ВНА. Это вызвало у союзного командования опасения, что враг может отрезать северную оконечность страны, взяв под контроль всю территорию за горным хребтом к северу от Дананга. В результате Корпус морской пехоты США потратил бо́льшую часть года и на самом деле бо́льшую часть войны на то, чтобы предотвратить этот сценарий. До сих пор не утихают споры, не совершил ли Уэстморенд ошибку, задействовав слишком много своих сил на то, чтобы «искать и уничтожать», вместо того чтобы «очищать и удерживать», обеспечивая безопасность на подконтрольных территориях.

30 января 1966 г. капитан Чак Рейнденлаф, военный советник в Сюанлоке, к востоку от Сайгона, выразил восхищение тем, каких результатов враг добивается одним только стрелковым оружием, минометами и дерзостью: «Наша слабость в том, что мы не можем защитить гарнизонами каждую деревню и поселок… Они нападают там, где не размещены наши силы… Представьте себе футбольный матч, в котором одна команда одета в традиционную форму и соблюдает правила игры. В команде же противника игроки намеренно одеты так, чтобы быть неотличимыми от зрителей. Они играют без всяких правил, не соблюдают границы поля, игнорируют свистки судей, а когда на них напирают возле их ворот и возникает опасность пропустить гол, защитник прячет мяч под рубашку и скрывается на зрительских трибунах. Некоторые начинают кричать: „Давайте убьем всех их, сотрем с лица земли деревни, которые укрывают вьетконговцев!“ От этого очень трудно удержаться, но именно на это ВК и рассчитывает».

[Буль Баш]

Роберт Комер — легендарный бывший сотрудник ЦРУ и член СНБ, из-за своей неуемной энергии получивший прозвище Боб Реактивный Двигатель, — прибыл во Вьетнам в малоподходящей ему должности специального помощника президента по вопросам умиротворения, а в мае 1967 г. возглавил программу Поддержки гражданских операций и революционного развития (Civil Operations and Revolutionary Development Support, CORDS). Он был ярым критиком стратегии «искать и уничтожать», считая, что та не позволяет завоевать умы и сердца вьетнамского народа. В какой-то мере он был прав: южновьетнамский народ действительно не видел от военных усилий Уэстморленда ощутимых результатов, впрочем, как и от «более эффективной войны», которую, как утверждают некоторые, начал вести его преемник Крейтон Абрамс.

Не видели их и многие американцы: лейтенант морской пехоты раздосадовано сказал журналисту, что «мы пытаемся ловить дым: разжимаешь кулак — а там пусто». На самом деле не было хорошего ответа на вопрос, как КОВПВ следовало использовать имевшиеся силы: никаких американских войск не хватило бы на то, чтобы искать и уничтожать врага и одновременно защищать населенные пункты на всей территории Южного Вьетнама.

Вечером 17 января в руки вьетконговцев попалась важная птица. Руководитель провинциальной программы принуждения к миру Даг Рэмзи отправился с грузом гуманитарной помощи в деревню рядом с Кути — поездка, от которой его настоятельно отговаривала дочь местного главы провинции. Они преодолели полпути, когда вдруг его водитель Ло вскрикнул: в нескольких метрах перед ними у обочины притаились два вооруженных человека в синих рубашках и черных штанах; голова третьего высовывалась из-за насыпи. Рэмзи схватил свой карабин AR-15, но, будучи неуверенным в намерениях этих людей, не стал стрелять. Он уже понадеялся, что им позволят спокойно проехать мимо, как в этот момент на их грузовик обрушился град пуль — из мешков в кузове посыпался рис, и вскоре машина остановилась: одна из пуль ранила водителя в ногу. Рэмзи высунулся из окна и сделал десяток одиночных выстрелов. Ло сказал, что двигателю конец. Американец выругался — он ругался бы куда сильнее, если бы знал, что двигатель просто заглох. Ло выбрался из кабины и сначала встал посреди дороги с поднятыми руками, а потом рухнул на колени в умоляющей позе. В этот момент пули вьетконговцев пробили 20-литровую канистру, стоявшую у ног Рэмзи, и струя бензина плеснула ему прямо в лицо.

Пока он пытался прочистить глаза, рядом с грузовиком раздались шаги. Он крикнул: «Той дау ханг!» — «Я сдаюсь!» — и, оставив карабин на сиденье, вылез из кабины с поднятыми руками. Американец приготовился к неминуемой смерти, чувствуя, как его живот скручивает от страха. «Вот дерьмо!» — пробормотал он про себя. Но вьетконговцы были слишком обрадованы своей добычей, чтобы убивать. Они с удовольствием рассматривали карабин Рэмзи, его наручные часы и бумажник. В конце концов они отпустили водителя, а Рэмзи связали веревкой и отвели в лагерь. Следующие семь лет он провел в плену в ужасающих условиях, иногда сидя в бамбуковой клетке. Такова была печальная плата за красивые фантазии о Лоуренсе Индокитайском, которые так любили лелеять Рэмзи, Ванн, Скоттон и Фрэнк Снепп.

[Буль Баш]

В феврале 1966 г., узнав о том, что 1-я кавалерийская (аэромобильная) дивизия назвала операцию по поиску и уничтожению вражеских формирований «Давилкой», Линдон Джонсон лично вмешался и потребовал сменить название на более благозвучное. В ходе этой операции, которая в итоге была переименована в «Белое крыло», было предположительно уничтожено 1342 солдата противника. Кавалеристы также утверждали, что на протяжении всего года убивали по десять вьетконговцев в день, а, по оценкам КОВПВ, в 1966 г. каждое боевое подразделение в стране убивало по одному вьетконговцу в день. Однако этого было явно недостаточно, чтобы «истощать» врага быстрее, чем тот наращивает силы.

5 февраля офицер штаба морской пехоты полковник Джон Чейссон писал своей жене Маргарет в Мэне: «Чем больше я наблюдаю за этой войной с ее укрепленными гарнизонами, тем больше она напоминает мне индейские войны на фронтире». По словам Чейссона, «высвобождение страны из когтей коммунистического террора происходит очень медленно и мучительно… Мы можем оборонять наши позиции вечно, но это ни к чему не приведет». В покрытых густыми джунглями горах патрулям требовалась почти неделя, чтобы преодолеть расстояние в полсотни километров.

9 марта союзники потерпели очередное постыдное поражение — на этот раз в тренировочном лагере спецназа в долине Ашау в 50 км к юго-западу от Хюэ. Когда подразделения ВНА атаковали лагерь, среди 360 местных ополченцев началась паника. Они толпой бросились к вертолетам, присланным в лагерь для эвакуации 17 американских советников: чтобы сдержать своих подопечных, американцам пришлось открыть по ним огонь. В хаосе пять американцев погибли, а из вьетнамских ополченцев только половина впоследствии вернулась на службу. Подполковник морской пехоты Чарльз Хаус, руководивший операцией спасения, получил Военно-морской крест — и строгий выговор, за то что честно рассказал журналистам о деталях произошедшего.

В апреле начальник оперативного отдела штаба Уэстморленда генерал-майор Уильям Депью принял командование 1-й пехотной дивизией, отвечавшей за северо-западные подходы к Сайгону со стороны Камбоджи. На этом посту он заработал себе сомнительную славу самого фанатичного командующего боевым формированием в стране, проводя одинаково безжалостную кампанию террора против Вьетконга и собственных офицеров. Операции «Абилин», «Лексингтон», «Бирмингем», «Эль-Пасо» и «Амарилло» по зачистке сельской местности сопровождались ночным «изматывающим огнем» по ненаблюдаемым целям: артиллерия наносила спорадические залповые удары по предполагаемым маршрутам перемещения противника, а также по районам возможного расположения вьетконговских лагерей. При этом миниатюрный генерал не прощал своим подчиненным ни малейших слабостей и промашек. В дивизии стала ходить мрачная легенда о «полуночном чинуке», пожирающем командиров батальонов. Уволенные им офицеры говорили, что их «DePuyed» — «отдепьюили».

Его непримиримость привлекла внимание начальника штаба армии генерала Гарольда Джонсона, который в раздражении написал своему подчиненному: «Для меня признак хорошего командира — способность добиваться наилучших результатов с теми людьми, которые есть». Но Депью, нисколько не смущенный упреком босса, ответил, что уволенный им штабной офицер из G-2, отвечавший за военную разведку, был «неопрятным толстяком без каких бы то ни было воинских качеств». Его собрат по несчастью из отдела G-5, отвечавший за взаимодействие между военными и гражданскими, «не соответствовал никаким требованиям, предъявляемым к офицерам: никакой инициативы, воображения, энергии. Абсолютно бесполезен». О снятом с должности командире батальона он написал так: «С первой нашей встречи у меня возникли подозрения, что он — слабый офицер… Он полностью потерял контроль над ситуацией, и его батальон понес ряд бесполезных потерь, не уничтожив ни одного ВК».

Энергичность Депью не вызывала сомнений, но его пребывание на посту командира дивизии никак не способствовало завоеванию умов и сердец вьетнамского народа, ни даже американских солдат. Гарольд Джонсон попытался вразумить его и в плане ведения войны: «У нас принято говорить: „Не надо посылать солдата туда, куда можно послать пулю“… Но я считаю, что мы переоцениваем эффективность огневой мощи». Несмотря на увещевания начальства, Депью продолжил гнуть свою линию.

Советник Джордж Бонвилл был физически вымотан требованиями повседневной службы в подразделении ВСРВ: «Встаем в 3:30 утра, быстро перекусываем, едем на грузовиках до Митхо, грузимся на борт [десантных катеров], высаживаемся где-то в дельте Меконга и на рассвете атакуем ВК; другой вариант — грузимся на вертолеты Huey, высаживаемся где-то посреди Камышовой равнины, убиваем / берем в плен нескольких ВК, уходим. Чтобы выйти из оперативной зоны [10–15 км], обычно приходится тащиться по рисовым полям, по жаре, пробираться через каналы с топкими берегами, заросли бамбука и пальм нипа, каждую минуту рискуя быть атакованными партизанами. Если повезет, к вечеру добираемся до Тьогао… Пресный рис с какой-то костлявой местной курицей и безвкусными овощными консервами отбивает любой аппетит. Я заметил, как начала отступать линия десен… Мы также ввели дежурство у радиостанции по ночам — по 2 часа на человека — потому что поняли, что так сильно устаем, что не проснемся, даже если гарнизон атакует ВК и вокруг нас начнут палить из всех орудий».

Террор Вьетконга был беспощаден. Бонвилл описал типичный случай: после того как мисс Ань, машинистка в штабе округа, отказалась помочь вьетконговцам проникнуть на территорию гарнизона, где жили американские советники, партизаны ночью ворвались в дом, где она жила с родителями. Ань размозжили голову прикладом винтовки, а ее младшего брата зарезали. Бонвилл писал: «Ей было лет двадцать, она была набожной христианкой, очень хорошенькой и настоящей леди. Мы с товарищами обычно сидели по утрам на крыльце и смотрели, как она идет на работу в длинном развевающемся аозай под прелестным зонтиком, защищавшим ее алебастровую кожу от солнца. Она будто не видела наших взглядов, и нам оставалось только гадать, нравилось ли ей то, что иностранные парни восхищаются ее красотой, или нет».

Советник Майк Саттон рассказывал, что однажды они с десантом высадились у небольшой деревушки в дельте Меконга и первым, что увидели, была обмякшая человеческая фигура, привязанная веревками к дереву. Это был деревенский староста, выпотрошенный ночью партизанами. Его жена была убита не менее зверским образом, а сын был кастрирован. «Я подумал: „Какие варвары“, но потом увидел, что американцы делают не менее ужасные вещи».

Майк Эйланд, выходец из скромной калифорнийской семьи, не только сумел поступить в престижную военную академию в Вест-Пойнте, но и через три дня после выпуска женился на генеральской дочке. По его словам, в те времена для большинства молодых мужчин обручальное кольцо было единственным способом получить доступ к регулярному сексу, «хотя следовало бы принять федеральный закон, запрещающий молодым офицерам жениться в течение года после выпуска». Он провел три скучных года в Германии, после чего решил оставить карьеру офицера-артиллериста и стать «зеленым беретом» — «у них были крутые кепки». Во время обучения он больше всего боялся, что война закончится, прежде чем он успеет на нее попасть. В Форт-Брэгге курсанты читали книгу Бернарда Фолла «Улица без радости», а их неофициальным девизом стало «Poussez!» — «Действуй!», потому что так говорили все герои в учебном фильме об операциях группы УСС в 1944 г. на территории оккупированной Франции.

Первого мая 1966 г. после короткого инструктажа команду А из 12 спецназовцев, которой командовал Эйланд, отправили на самый юго-запад страны, в дикий район на границе с Камбоджей — «нас выбросили буквально в никуда». Там, на берегу реки, на окраине Камышовой равнины — оплота Вьетконга, находился 5-й лагерь спецназа, заброшенный с тех пор, как три года назад его разгромили партизаны. Эйланд и его люди разместились на виллах вокруг старой французской сахарной фабрики, обнесли периметр колючей проволокой и занялись вербовкой бойцов. Как они обнаружили, этот процесс требовал сложных переговоров с местными вождями. В конце концов им удалось сформировать три роты: одну из членов религиозной секты Хоахао, вторую — из дезертиров из ВСРВ и ополчения, и третью — из кхмер-кромов. В последнем им помог вождь кхмер-кромов, обосновавшийся в одном из сайгонских храмов: «Он был готов предоставить любое количество обученных бойцов — вопрос был только в цене, из-за которой он мог торговаться весь день».

Эйланд был захлестнут потоком новых ощущений: буйство зелени, чужая культура, изнуряющая жара, зловоние. Его подразделение, теперь насчитывавшее около 400 человек, начало вести патрулирование группами по четыре человека. Время от времени патрули вступали в перестрелки с партизанами, иногда длившиеся всю ночь. Так как этот район считался зоной свободного огня, всех гражданских лиц, которые встречались на их пути, патрули были обязаны доставлять в лагерь принудительного содержания, который официально именовался лагерем для беженцев. Как справедливо заметил один солдат, «они не были беженцами, пока мы не сделали их таковыми. По сути, мы просто похищали этих людей и заключали под стражу, чтобы лишить врага еды и поддержки».

Первое серьезное столкновение с вьетконговцами произошло менее чем через две надели после того, как команда А прибыла на место. В ночь на 12 мая партизаны атаковали лагерь, застав спецназовцев почти врасплох. В непроницаемой темноте «зеленые береты» что есть мочи палили из своих M-14 и M-79 из окон вилл. К счастью, виллу окружал глубокий дренажный ров, который нападавшие не решались пересечь. «Мы слышали, как они перекрикивались: „Где америкосы?“ — и лазили вокруг периметра. Было ясно, что долго мы не продержимся». Стрельба продолжалась всю ночь, но ни у одной стороны не было осветительных снарядов, а Эйланд не мог вызвать поддержку артиллерии. Большинство завербованных вьетнамских спецназовцев предпочли не геройствовать, спрятавшись подальше от выстрелов, поэтому остались живыми и невредимыми. Те же, кто попытался дать отпор нападавшим, были убиты или ранены. С рассветом американцы обнаружили, что вьетконговцы ушли, уничтожив всю технику и затопив десантный катер, пришвартованный у берега. По всему лагерю лежали тела, в основном защитников. Эйланд был потрясен: «Я никогда раньше не видел столько трупов, особенно разрубленных мачете». Не имея возможности вызвать эвакуационный вертолет, санитар сделал для раненых все, что мог.

Эйланд никогда не испытывал особого доверия к южновьетнамскому спецназу и лишился его окончательно, когда узнал, что набранные ими новобранцы голодают и находятся почти на грани мятежа, потому что их капитан крадет бо́льшую часть риса. Американцы решили взять распределение довольствия в свои руки, но возмущенный капитан подал жалобу, обвинив своих кураторов в недопустимом вмешательстве в местные обычаи. Эйланд и его сержант без всякого разбирательства были освобождены от занимаемых должностей «за отсутствие культурной чувствительности».

В отличие от «зеленых беретов», в службе пехотинцев было меньше экзотики. Чернокожему рядовому Бобу Нельсону больше всего во Вьетнаме нравилось то, что впервые в жизни он не сталкивался с расовыми предрассудками: «Мы заботились друг о друге». Один из его сослуживцев, член Ку-клукс-клана, признался, что его отношение к черным полностью изменилось после первого же сражения, когда он окоченел от страха под вражеским огнем и чернокожий «брат» вытащил его на себе с поля боя. Нельсон родился в Южной Каролине — штате с жесткой расовой сегрегацией — в семье горничной и рабочего. Отец умер, когда Бобу было шесть лет; детство он провел с бабушкой и дедушкой на крошечной табачной ферме. Сразу после школы он записался в морскую пехоту, потому что не смог найти другую работу. Начальная подготовка в легендарном учебном центре Пэррис-Айленд далась ему так же трудно, как большинству других новобранцев; к тому же местные инструкторы называли чернокожих рекрутов «ниггерами». Он навсегда запомнил большой плакат, висевший в полевом учебном центре в Калифорнии: «Научись смотреть смерти в лицо, потому что ты отправишься туда, где царит смерть». Погибнуть как морпех, говорил их сержант, «это хорошая смерть».

[Буль Баш]

Нельсон сомневался в этом, но, после того как в марте 1966 г. начал службу в пехотном батальоне в Фубай, был готов согласиться с сержантом. Он был поражен тем, с какой легкостью сдружился с Фредом Фермером из Миннесоты и другими отличными парнями из Уилмингтона, Питтсбурга, Чикаго. Во время бесконечных маршей по рисовым полям и джунглям они подбадривали друг друга, помогая превозмочь усталость: «Давай, мужик, пошевеливайся! Вперед!» Увлеченный баскетболист и бегун на средние дистанции, Нельсон упорно тренировался, чтобы оставаться в отличной спортивной форме. Впервые в жизни он приобрел подлинное чувство собственного достоинства. «Это было делом чести — идти вперед и вперед и никогда не сдаваться». И все же Нельсону было трудно свыкнуться с некоторыми вещами: он вырос в глубоко религиозной семье, где слово «убийство» никогда не произносилось вслух. В его новом окружении только и говорили о том, как бы «пустить в расход побольше Чарли».

Американцы приходили в трепет от собственной огневой мощи. Глядя на то, как авиационные бомбы, артиллерийские снаряды, пули малокалиберного оружия и 20-мм пушек ударных вертолетов «перемалывают склон горы, мы думали: черт возьми, да мы уничтожим их всех. Никто не может выжить под этим градом свинца!» Генералы считали так же. Между тем даже в зонах массированной артподготовки обширные участки оставались нетронутыми и подавляющее большинство вражеских солдат переживали обстрелы целыми и невредимыми.

Бюрократическое требование подтверждать факт уничтожения врагов иногда выливалось в мрачный гротеск. Рег Эдвардс восхитил своего сержанта, метко застрелив вьетнамца, у которого при осмотре была обнаружена граната. «Черт побери, это было здорово!» — несколько раз повторил сержант. Он приказал Эдвардсу отнести тело убитого в лагерь. «У него отвалилась рука, поэтому мне пришлось вернуться и подобрать его руку. Я засунул ее к нему в штаны. Идти было далеко, и я начал думать обо всем… Я думал о тумане и запахе дождя, который тот приносит в собой. А потом я подумал, что у убитого мной вьетнамца где-то есть семья. Внезапно он перестал быть для меня просто гуком — и стал человеком».

Фрэнк Скоттон писал: «Из-за извращенного силлогизма — люди, подобные нам, не живут, как животные; вьетнамцы живут, как животные, следовательно, они не люди, — вьетнамцы считались людьми второго сорта. Редкий американец был способен осознать всю сложность вьетнамской культуры и ее отношений с миром, чтобы сделать вывод: „Это мы — люди второго сорта по сравнению с ними“».

Джордж Бонвилл с отвращением писал о крайностях, до которых иногда доходили американцы; один такой случай произошел в его подразделении: «Случалось, патрули убивали стариков, которым ночью понадобилось выйти из хижины, чтобы помочиться. Иногда под огонь попадали матери с детьми, которые среди ночи с факелами в руках шли через рисовые поля в больницу… Однажды в семье сильно заболел ребенок, и обеспокоенная мать решила отнести его в медпункт в соседней деревне. Когда они вышли из поселения, где предположительно скрывались партизаны, сидевшие в засаде американцы открыли по ним огонь. Мать была ранена, а ребенок убит. Что за ад эта война!»

Не только вьетнамцы становились жертвами огня по своим. В отделении Боба Нельсона служил пулеметчик из племени чероки: «Боже, как он любил свой пулемет — палил из него, как только выдавался случай». Однажды ночью, сидя в засаде, он увидел в нескольких десятках метров призрачную фигуру и, не услышав пароль, открыл стрельбу из своего М-60. Он остановился, только когда из темноты донеслись крики: «Это морпехи! Свои!» Это был возвращавшийся из рейда патруль; их проводник был ранен в бедро.

Джордж Бонвилл был обескуражен привычкой подразделения ВСРВ, к которому он был прикомандирован, вести «подготовительный» огонь вслепую, не видя целей. Однажды утром в ходе десантной операции «минометчики прибыли на место первыми, а мы высадились вслед за ними посреди джунглей… Внезапно в воздухе вокруг нас начали рваться боеприпасы. Это открыли огонь наши 50-мм минометы — их мины проникали сквозь не очень густые заросли, разрывались над нашими головами и низвергали град осколков, рикошетивших от твердой древесины кокосовых пальм. Вокруг сыпались пули на излете, а прямо перед моим носом в жидкую грязь с шипением врезался раскаленный трассирующий снаряд». Рядом с Бонвиллом лежал немецкий фотограф Хорст Фаас и матерился, требуя у советника обуздать своих южновьетнамских подопечных. «Тупые американцы! — бормотал он. — Влезть в такую дерьмовую войну!» В то хаотичное утро они так и не встретили ни одного врага, но общение с Фаасом только укрепило Бонвилла и других солдат в нелюбви к прессе.

«Единственное, что говорили нам о вьетконговцах, что это гуки, чертовы коммуняки, которых нужно убивать, — вспоминал Рег Эдвардс. — Никто не рассказывал нам об их истории и культуре. Это был враг. И его нужно было убивать, убивать, убивать».

В 19:00 23 сентября 1966 г. группа из девяти морпехов вышла на патрулирование из лагеря на высоте 2 к северо-западу от Чулай. Официально ее возглавлял сержант Рональд Вогель, но воинственный 20-летний ветеран боевых действий рядовой 1-го класса Джон Поттер объявил, что берет командование на себя: вместо патрулирования они отправляются в «рейд». Он приказал всем скрыть знаки различия на форме и не называть друг друга по именам. В близлежащей деревне они схватили крестьянина, обвинили того в пособничестве Вьетконгу и принялись его избивать. Четверо других морпехов вытащили из хижины его жену, отняли у нее трехлетнего ребенка, которого она прижимала к себе, и изнасиловали ее. В конце концов они застрелили ее мужа, ребенка, невестку и ребенка невестки. Поттер добил прикладом винтовки тяжелораненого ребенка и бросил среди тел гранату, чтобы те «выглядели как надо». Они несколько раз выстрелили в изнасилованную женщину и оставили ее умирать.

Но на этом история не закончилась. Когда о случившемся стало известно и командир роты приказал провести расследование «вражеского нападения», прибывший на место происшествия офицер сделал все, чтобы скрыть правду. К счастью, раненая женщина осталась жива — сельчане вовремя нашли ее и доставили в военный госпиталь. Она рассказала обо всем врачу, и тот немедленно доложил начальству. Поттер получил 12 лет лишения свободы за преднамеренное убийство и изнасилование. Офицер, ответственный за попытку сокрытия, был уволен из Корпуса морской пехоты, но после обжалования был восстановлен на службе. Из остальных членов патруля всего двое получили значительные тюремные сроки; остальные отделались легкими наказаниями.

Ред Эдвардс впоследствии с сожалением признал, что также был причастен к непреднамеренным поджогам деревень и убийствам. Как ни странно, самое тяжкое впечатление на него произвело убийство поросенка: «Ты думаешь, он просто упадет и умрет. Но нет. Он начинает носиться по двору с висящими из пуза потрохами и визжать как резаный. Это зрелище сводит с ума. Животным нужно стрелять только в голову. Они не понимают, что должны упасть и умереть». Однажды командир приказал Бобу Нельсону выстрелить из гранатомета М-79 в подземное убежище. Когда дым рассеялся, один из морпехов заглянул внутрь и крикнул: «Там только сука и двое детенышей, все мертвы». Позже Нельсон с глубокой грустью сказал: «Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Как бы я хотел стереть ее из моей памяти!»

Эммануэль Холломан, чернокожий уроженец Балтимора, служил переводчиком и во время первой командировки во Вьетнам занимался распределением компенсаций среди гражданских лиц: $10 или 1000 пиастров за разрушенный дом; $40 или максимум $60 за погибшего члена семьи. Холломан считал, что чернокожие американцы гораздо лучше ладят с местными жителями, чем белые, потому что те и другие чувствуют себя жертвами.

По словам Боба Нельсона, «иногда ситуация была серьезной, иногда нет, но вдруг снова становилась серьезной» — почти всегда неожиданно, как гром среди ясного неба. Однажды утром Майк Саттон вместе с другими советниками и подразделением ВСРВ шел через деревню в дельте Меконга, как вдруг из-за дерева высунулся вьетконговец в черной «пижаме» и выстрелил в шедшего сзади молодого техасца Дэйва Харгрейвза, близкого друга Саттона. Вьетнамские солдаты застрелили убийцу, прежде чем Саттон успел вскинуть винтовку. Но горечь и шок от утраты усугублялись тем, что в течение нескольких дней до этого и после они ни разу не сталкивались с врагом.

[Буль Баш]

Ненавистные мины-ловушки — то, что в XXI в. называют «самодельными взрывными устройствами», или СВУ, — казалось, были во Вьетнаме повсюду. Большинство из них изготавливались из американских же боеприпасов: 60-мм минометная мина отрывала ногу; 81-мм могла оторвать ногу, несколько пальцев руки или руку по локоть; взрывные устройства из артиллерийских снарядов и минометных мин 105-мм лишали обеих ног и зачастую руки; 155-мм разрывали жертву на куски ниже талии и почти наверняка убивали кого-нибудь еще в пределах 20 м. Мины-ловушки часто устанавливались не по одной, а группами, так что те, кто бросался на помощь пострадавшему, включая санитара, становились следующими жертвами.

Среди «ворчунов» велись мрачные споры о том, какую конечность лучше потерять: большинство сходились во мнении, что предпочли бы лишиться одной-двух ног, но не выше колена. Одна рота морпехов за два месяца потеряла 57 ног из-за мин и других ловушек, что, как угрюмо заметил ротный, составляло почти по одной ноге в день.

Если посчастливилось вовремя заметить растяжку, лучше всего было бросить гранату, чтобы взорвать находящийся на ее конце заряд. С закопанными минами дела обстояли сложнее: даже если саперу удавалось безопасно докопаться до детонатора и взрывателя, нужно было аккуратно обжать их щипцами на сантиметр ниже капсюля: малейшая небрежность была фатальной. Все ненавидели «прыгающих Бетти» с тремя усиками взрывателей. Однажды инженер-сапер Гарольд Брайан почти час пытался помочь пехотинцу из 1-го эскадрона 9-й кавалерийской дивизии, который наступил на такую мину, но успел вовремя замереть на месте. Усики взрывателей глубоко засели в толстом протекторе ботинка, и от малейшего движения мина могла сработать. В конце концов Брайан обвязал солдата вокруг талии веревкой, вытянул ее на безопасное расстояние в 20 м, после чего его команда дернула за веревку, рывком оттащив солдата на 5 м от места взрыва.

Этот счастливчик лишился только ботинка, но немногим так повезло, как ему. После каждого такого взрыва, изуродовавшего или убившего их товарищей, сослуживцы жаждали найти чертовых гуков — что нередко означало первых попавших под руку вьетнамцев — и отомстить. Однажды патруль морпехов, в котором шел Боб Нельсон, подорвался на мине. После того как они эвакуировали убитых и раненых и двинулись дальше, по словам Нельсона, «нас охватила агрессия… [поэтому] погибли невинные люди».

Как объяснял генерал ВСРВ, «враг не сталкивается с вами лицом к лицу. Но он преследует вас каждую ночь, так что создается впечатление, будто все вокруг — враги. Каждый становится вашим врагом. На самом же деле это одни и те же пять — шесть вьетконговцев, которые приходят каждую ночь, устанавливают мины-сюрпризы, растяжки, роют ямы с кольями и другие ловушки… В конце концов у вас сдают нервы и вы говорите: „Я хочу с этим покончить!“ Именно этого и добиваются ВК — чтобы вы разозлились и убили не тех людей».

Гарольд Хант, один из пятерых сыновей чернокожего рабочего, записался в армию в день вручения школьных аттестатов и впоследствии редко жалел об этом: «Почти все мои друзья детства так и прожили всю жизнь, не выезжая за пределы Детройта. Я же много где побывал». Первый срок он отслужил во Вьетнаме бортовым стрелком вертолета, а в декабре 1965 г. вернулся как командир отделения 2-го батальона 27-го пехотного полка. «Дело было дрянь с первого же дня, — вспоминал он. — Нам пришлось с боями пробиваться к Кучи, сражаться за каждый метр земли, за который отвечала 25-я дивизия». Однажды утром в апреле 1966 г. Хант вел патруль через заросли высокой травы к лагерю Энн-Маргрет, когда внезапно по ним открыли шквальный огонь. Хант был легко ранен. Пехотинцы бросились на землю и начали отстреливаться, когда Хант вдруг обнаружил, что лежит на проволочной растяжке. У него на спине была рация, и он обменялся парой слов с находившимся неподалеку пулеметчиком Вилли Сомерсом. «Там должен быть снаряд или взрыватель, не видишь?» Сомерс действительно разглядел самодельную мину типа Claymore. Когда стрельба стихла, Хант осторожно перекатился, повернувшись спиной к концу растяжки, и освободил проволоку. Мина взорвалась, нашпиговав правую сторону его лица, туловища и ног шрапнелью — он остался в живых только благодаря рации, защитившей его спину. Следующие полгода он провел в госпитале, где ему залатали лицо и ноги и после длительного курса восстановительной физиотерапии признали ограничено годным к службе.

От Боба Нельсона удача отвернулась после того, как одним июньским утром недалеко от него взорвалась мина-ловушка, начиненная шрапнелью. Он получил множество ссадин и следующую неделю провел в полевом госпитале. После этого он участвовал в нескольких боевых столкновениях, как мелких, так и довольно крупных. Его война во Вьетнаме закончилась в октябрьский день, когда во время патрулирования они услышали за живой изгородью голоса и командир крикнул: «ВК!» Морпехи открыли в сторону голосов автоматный огонь, а в ответ полетели гранаты. Одна из них взорвалась рядом с Нельсоном, от чего сдетонировала дымовая шашка, висевшая спереди на разгрузочных ремнях. Задыхаясь от дыма, ослепленный, он схватился за раскаленную шашку, чтобы отбросить ее прочь, и его руку обожгла страшная боль. Вопя и ругаясь, он катался по рисовому полю, в то время как вокруг него шла яростная стрельба. Когда перестрелка наконец-то утихла и партизаны исчезли, он был эвакуирован в госпиталь, а затем отправлен домой.

Кто устанавливал все эти мины-ловушки? В то время как американцы бахвалились тем, как они «мочат Чарли», один из офицеров НФОЮВ прибыл в дельту, чтобы «лично руководить организацией зоны уничтожения американцев… С каждым днем операции проводились все с большим размахом, изобретательностью и энтузиазмом». Он настаивал на том, что ловушки очень часто были делом рук местных жителей, а не партизан. «Никто не заставлял людей убивать американцев. И они стали это делать не просто так. Американцы своими действиями изменили отношение людей. Сначала они раздавали детям конфеты и печенье, дарили футболки, ремонтировали и оборудовали школы, проводили медицинские обследования и выдавали бесплатные лекарства. Но спустя какое-то время те же самые американцы начали обстреливать деревни, уничтожать посевы… обстреливать и убивать мирных жителей. Случалось, что автобусы, полные пассажиров, опрокидывались в каналы и протоки, потому что были вынуждены уступать дорогу американским грузовикам. Их солдаты регулярно угрожали слабым и невинным, избивали их. Вот почему крестьяне по собственной инициативе начали делать ловушки, закладывать мины. Народная война… развернулась сама собой».

В этом объяснении есть определенная доля истины, однако же вьетконговцы всеми силами способствовали активизации этой «народной войны»; они организовывали сбор неразорвавшихся бомб и снарядов и создавали маленькие деревенские фабрики, на которых крестьяне превращали боеприпасы в самодельные взрывные устройства: любимыми контейнерами были консервные банки из-под сардин, которые наполнялись взрывчаткой и снабжались детонаторами.

Капитан пехоты Тед Фихтл сказал, что с приобретением боевого опыта научился ценить своих прошедших огонь и воду — или, скорее, рисовые поля и джунгли — младших командиров: «С неопытными лейтенантами выжить было проще, чем с неопытными сержантами». Он понял, как важно заставлять людей окапываться всегда и везде, где бы они ни остановились, и соблюдать дисциплину сна: «Первое время мы все были пропитаны духом мачо. Мы думали, что можем спать урывками и это никак не повлияет на нашу боеспособность. Но потом мы обнаружили, что это не так — мысли становятся путанными, резко ухудшается способность адекватно воспринимать и оценивать реальность».

Не менее важно было принимать все необходимые меры, чтобы держать врага под контролем в темное время суток. К сожалению, этим часто пренебрегали. Фихтл рассказывал: «Мне кажется, в американских солдатах сидит глубокий страх перед ночными операциями… Я сам был ему подвержен. Но, если вы не простираете свои глаза и уши за пределы периметра с помощью патрулей и форпостов, вы становитесь очень, очень уязвимым».

Капитан Дэн Кэмпбелл, выпускник Вест-Пойнта, командовавший воздушно-десантной ротой, был согласен с Фихтлем. Он считал, что его подразделение не ведет достаточного ночного патрулирования, отчасти потому, что к ночи все жутко уставали. В то же время Кэмпбелл был поражен храбростью некоторых своих людей, которые охотно и даже с энтузиазмом занимались поисками вьетконговцев в знаменитых своими ужасами подземных туннелях.

Разумеется, среди американцев были и такие, кто наслаждался войной. Лейтенант Джон Харрисон рассказывал, что в их воздушно-десантной роте служил сержант по имени Манфред Фелльман, который в 1945 г., еще подростком, воевал в рядах вермахта и был награжден Железным крестом за оборону Бреслау. Фелльман попытался было носить свою фашистскую награду во Вьетнаме, но ему запретили. «Представь, что будет чувствовать бывший узник Освенцима, если увидит это», — сказал ему ротный. Харрисон восхищался немцем, считая того прирожденным воином: «Фелльман был уникальным типом… но ему мешали проблемы с алкоголем».

Пилот вертолета капитан Фрэнк Хикки вспоминал: «Нам нравилось воевать… Мы всегда побеждали… На мой взгляд, все наши операции были успешными. Обычно мы говорили: „Идем охотиться на Чарли!“».

Выходец из фермерской семьи в Арканзасе, Карлос Норман Хэткок был превосходным стрелком и утверждал, что убил 93 вьетконговца. Бо́льшую часть времени он был тихим и застенчивым человеком, хотя и склонным к вспышкам насилия; однажды его едва не уволили из армии, за то что он подрался с офицером и ушел в самоволку. В 1965 г. он выиграл кубок Уимблдона — самые престижные в США соревнования по стрельбе на 1000 ярдов (914,4 м), а в марте следующего года отправился во Вьетнам, где сначала служил в военной полиции, а затем стал снайпером в морской пехоте. «Вьетнам был именно тем, что мне нужно», — позже сказал он. В отличие от других, Хэткок никогда не рвался в увольнительные и отпуска. Когда закончился контракт, он понял, что не знает, чем заняться на гражданке. Он снова записался в армию и вернулся на войну. Однажды утром гусеничный плавающий бронетранспортер-амфибия, на котором он ехал, подорвался на мине. Хэткок получил ожоги более 43 % тела и после длительного лечения в госпитале в Куантико обнаружил, что больше не может метко стрелять. Он переквалифицировался в инструктора по стрельбе, но начал злоупотреблять алкоголем и страдал приступами неконтролируемого гнева.

Когда новобранец Джонатан Полански — низкорослый доходяга весом 50 кг — прибыл на базу 101-й воздушно-десантной дивизии, он пришел в отчаяние: «Меня отвели к ротному — это был рослый могучий здоровяк с выгоревшими светлыми волосами и недельной щетиной. Потом пришел сержант взвода — огромный черный парень. Я с благоговением смотрел на их грязную одежду. Сам я был в новенькой зеленой форме, а мои ботинки отвратительно блестели. Со своей обритой головой и каской, которая сползала мне на глаза, я был похож на 12-летнего пацана. Они смотрели на меня и гоготали. Внутри меня все оборвалось. Никогда раньше я не чувствовал себя таким испуганным, таким слабым и бесполезным. Никто не хотел брать к себе салагу. После бесконечного дня лазанья по заросшим джунглями горам Полански отправился к капитану и попросил перевести его в другое место: „Я не справлюсь“. Но офицер усмехнулся и посоветовал ему не беспокоиться: „Привыкнешь“. На следующий день его рота поднялась на еще более высокую гору: „В конце дня я чувствовал себя фантастически. На третий день пребывания в этой стране я понял, что справлюсь. И выживу. Не знаю, почему, но я был в этом уверен“».

Среди всех ужасов войны особого внимания заслуживает человеческая добродетель. Ширли Перселл была медсестрой запаса, и в 1966 г. ее призвали на действительную службу. Ее брат, техасский реднек, убеждал ее отказаться, но она была полна решимости исполнить свой долг. Она страдала лишним весом и, чтобы удовлетворить армейским нормативам, села на строгую диету. Во Вьетнаме ее направили в госпиталь в Бьенхоа. Между сменами она помогала в больнице в местном приюте, где, помимо прочего, приучала вьетнамских монахинь в родильном отделении пользоваться хирургическими перчатками. Она глубоко привязалась к пятилетней девочке-сироте, которой дала прозвище Шалунья. Именно из-за нее Перселл вернулась во Вьетнам на второй срок. Она искренне гордилась своей работой: «Я была далека от политики… но там были американские парни, которые нуждались в моей помощи».

Она имела в виду, например, молодого пехотинца, который подорвался на «прыгающей Бетти»: «Середина его тела — выше коленей и ниже ребер — была похожа на мясной фарш. Все внутренние органы были мелко изрублены, но его ноги, руки, верхняя часть груди и голова были совершенно нетронутыми. Он находился в ясном сознании. И смотрел на нас. Невозможно описать те чувства, которые испытывали все мы [сотрудники госпиталя], глядя на этого молодого парня, который лежал в приемном покое и умирал, потому что мы абсолютно ничего не могли сделать. Это была полная беспомощность и безнадежность. В глазах врачей я видела страдание и отчаяние, потому что, несмотря на все свои знания, свой опыт, они не могли дать ему шанс на жизнь».

Другой солдат поступил в госпиталь с наполовину снесенной черепной коробкой: «Ему было лет 19, ранение было неоперабельным… Помню, как я пыталась перебинтовать ему голову так, чтобы мозги не касались носилок. Он посмотрел на меня и спросил: „Ну, и как это выглядит?“ Я ответила: „Выглядит так себе, но ты не останешься один.“ Это действительно было все, чем я могла ему помочь — быть рядом с ним, когда он будет умирать».

Ширли всю жизнь была трезвенницей, но в офицерском клубе в Чулай научилась пить «отвертку» — и кто бы мог ее за это упрекнуть? Позже она не могла заставить себя смотреть популярный телесериал «Чертова служба в госпитале МЭШ»: ее воспоминания были слишком болезненными, чтобы шутить на такие темы.

[Буль Баш]

Два австралийских батальона были дислоцированы на самой юго-восточной оконечности Вьетнама, севернее Вунгтау. Обосновавшись на новом месте, они приступили к «поиску и уничтожению» врага, патрулируя своим относительно скудным личным составом обширные участки дикой местности. В первые недели враг был неуловим, но в середине августа 1966 г. их лагерь среди ночи подвергся сильному минометному обстрелу, в ходе которого было ранено 24 человека.

Командир батальона решил прочесать район, чтобы найти позиции, с которых велся обстрел. 18 августа во второй половине дня под проливным дождем отряд из 100 австралийцев наткнулся на крупные силы вьетконговцев у заброшенной деревни Лонгтан и вступил с ними в ожесточенный бой. Артиллерия открыла по позициям противника интенсивный огонь, но у пехотинцев вскоре начали заканчиваться патроны. Несмотря на дождь и низкую облачность, два вертолета австралийских ВВС сумели доставить боеприпасы, и в тот момент, когда пехотинцы стали опасаться, что вьетконговцы пойдут в атаку, на поле боя появились бэтээры с 50-калиберными пулеметами и ротой подкрепления.

Партизаны отступили, оставив после себя 245 убитых. Австралийцы потеряли убитыми 18 человек. На этот раз они взяли верх, но прекрасно сознавали, что находились на волоске от катастрофы. С таким небольшим контингентом было трудно противостоять сильному и опытному врагу на территории, которую тот считал своей. Тем не менее в последующие годы войны австралийцы и новозеландцы заработали себе репутацию мужественных и опытных бойцов.

Наряду с операциями по «поиску и уничтожению» американское командование наращивало интенсивность бомбовых ударов по дикой местности, где скрывались вьетконговцы. Операция «Пылевой след» по дефолиации маршрутов инфильтрации была начата еще в 1961 г. В июле 1965 г. дефолианты и гербициды были впервые распылены в центральных районах Южного Вьетнама; принесенные ветром химические облака осели на фруктовые сады возле Бьенахоа и Лайтхиеу, уничтожив урожай манго, сахарных яблок, джекфрутов и ананасов. Практически за день осыпались все фрукты, а на тысячах каучуковых деревьев почернели листья.

Местные жители сначала недоумевали, что могло вызвать такую, как они считали, природную катастрофу. Когда всплыла правда, фермеров не очень-то утешили заверения американцев в том, что последствия действия агента «Оранж» продлятся не больше года. Как заметил полковник ВСРВ, народный гнев и бедствия, вызванные распылением химикатов вокруг населенных пунктов, «затмевали все военные выгоды». Тем не менее он признал, что дефолианты были эффективным средством для нейтрализации путей сообщения противника в джунглях, особенно в мангровых болотах вдоль реки Сайгон.

Программа дефолиации достигла пика в 1968–1969 гг.; в общей сложности над Индокитаем было распылено почти 75 млн литров уничтожающих растительность химикатов, более половины которых содержали диоксин. До сих пор это остается одним из самых горячо обсуждаемых вопросов вьетнамской войны: решение американского руководства пойти на систематическое разрушение природной среды ради достижения тактических военных целей заслуживает самого резкого осуждения. От токсического действия агента «Оранж», безусловно, пострадала не только природа, но и люди, как вьетнамцы, так и некоторые американцы.

Тем не менее следует с осторожностью относиться к радикальным заявлениям, которые делаются в XXI в. Ханоем и некоторыми американскими организациями, о том, что сотни тысяч человек военного и послевоенного поколений стали жертвами агента «Оранж», ставшего причиной врожденных пороков, рака и других тяжелых заболеваний. Официальная история Ханоя приводит цифру в 2 млн пострадавших гражданских лиц. Но для того чтобы диоксин привел к серьезным проблемам со здоровьем, человек должен подвергаться воздействию значительных доз этого вещества на протяжении длительного времени — ситуация, которой не было во Вьетнаме. Один ветеран ВСРВ недавно написал о том, что он и его товарищи регулярно занимались обработкой местности дефолиантами из ручных распылителей без каких-либо негативных последствий. Он предположил, что вьетнамские фермеры, которые были печально известны своим безалаберным использованием инсектицидов, могли сами нанести вред своему здоровью.

В 1980-е гг. австралийский судья Филип Эватт потратил два года на то, чтобы изучить последствия влияния агента «Оранж» на своих соотечественников, служивших во Вьетнаме. В составленном им отчете объемом 9 томов и 2760 страниц этот химикат был признан «невиновным». Один из научных консультантов Королевской комиссии сказал с типично австралийской прямолинейностью: «Проблемы, которые беспокоили ветеранов после войны во Вьетнаме, не были вызваны агентом „Оранж“: они были связаны с опытом участия в страшной кровопролитной войне». Эватт пришел к заключению, что большинство проблем со здоровьем, с которыми сталкивались ветераны в послевоенной жизни, были вызваны посттравматическим стрессом и злоупотреблением алкоголем и курением.

Как историк, я не считаю себя обязанным выносить вердикт по агенту «Оранж», тем более при наличии такого количества противоречивых доказательств. Программа дефолиации, бесспорно, была отвратительным преступлением; однако это не означает, что следует принимать на веру все заявления о ее страшных последствиях для человеческого здоровья.

В 1966 г. едва ли не еженедельно происходили крупные столкновения с вьетконговцами наподобие того, что случилось одним сентябрьским утром в сотне километров к северу от Сайгона. В 09:00 подразделения 2-го батальона 18-го пехотного полка двигались на север по шоссе № 13 от Локнинь к каучуковой плантации «Мишлен», где, согласно разведданным, находились большие силы Вьетконга. Американцы ехали на бэтээрах в сопровождении танков.

Тед Фихтл, в то время 27-летний командир роты С, вспоминал: «Мы знали, что должны были послужить приманкой… Но мы были уверены, что спровоцируем их и прорвемся… Остальные подразделения нашего батальона, бригады и дивизии находились в боевой готовности, ожидая, когда все начнется, — и, видит Бог, это началось».

Внезапно с обеих сторон дороги на них обрушился шквал огня: стрелковое оружие, минометы, безоткатные орудия. «Огонь был очень интенсивный и очень точный… Мы сразу потеряли много техники и много людей». Рота Фихтля залегла и начала отбиваться, поддерживаемая огнеметами и тяжелыми пулеметами, но натиск вьетконговцев оказался гораздо мощнее, чем ожидали командиры. Шел час за часом, а сражение не утихало; неповрежденная техника отошла из зоны огня.

Командир батальона лично добрался до Фихтля и приказал ему переместиться на другие позиции, чтобы поддержать роту А, которая находилась в отчаянном положении. Капитан попытался протестовать: «Я сказал, что уже потерял половину своих людей. Пусть отправят на выручку другое подразделение. Но полковник ответил: „Это неважно. Важно то, что рота А нуждается в подкреплении. Выполняйте“. Он [полковник] заставил нас подчиниться только силой своей власти».

Бой продолжался еще пять часов на линии фронта протяженностью чуть больше 700 м; в некоторых местах вьетконговцы и американцы находились всего в двух десятков метров друг от друга. Заместитель Фихтля и один из его взводных погибли. По словам Фихтля, его бойцы воспряли духом, когда увидели, что остальная часть батальона десантировалась в пяти километрах в тылу врага: «Было здорово увидеть приближавшиеся вертушки… Мы сразу почувствовали, что теперь вьетконговцам пришлось рассредоточить внимание между тем, что происходило перед ними, и тем, что происходило у них за спиной».

Американцам пришлось эвакуировать убитых и раненых на грузовиках, потому что медицинские вертолеты — «даст-оффы», как их называли, — не могли приземлиться из-за интенсивного огня. Наконец, примерно в 14:00, противник покинул позиции и сражение завершилось.

Собрав своих людей, Фихтл обнаружил, что в его роте осталось всего 66 боеспособных солдат — прошло несколько недель, прежде чем личный состав его роты был пополнен до штатной численности. Фихтл был неприятно поражен тем, что офицер из штаба дивизии, докладывая по рации о потерях врага, в три раза завысил реальные цифры.

В общей сложности в 1966 г. произошло около сотни таких сражений. И хотя в большинстве из них вьетконговцы понесли серьезные потери, американцы редко могли записать на свой счет безоговорочную победу. В этом году стало очевидно: «Чарли» вовсе не собирались так легко сдаваться, как предполагал Уэстморленд и другие. Они были полны решимости оставаться на ринге и продолжать борьбу с самой могущественной нацией в мире.

[Буль Баш]

Коррупция в Южном Вьетнаме была повсеместной.

Американские агентства по борьбе с наркотиками отчаялись обуздать торговлю героином, кокаином и марихуаной, в которую были по горло втянуты лидеры их клиентского режима. Ни в военной, ни в гражданской сфере не существовало и тени меритократии. Достойные офицеры могли десятилетиями ходить в лейтенантах, потому что у них не было денег и связей. На высшие командные посты назначались не самые компетентные, а самые лояльные режиму генералы. С приходом американцев взяточничество и воровство только возросли.

Программа коммерческого импорта — экономическая помощь США — достигла пика в 1966 г., составив $400 млн в год. Лишь малая часть этих денег была использована по назначению, например на закупку нескольких тысяч швейных машин для одежных фабрик. Бо́льшая часть осела в карманах чиновников и приближенных к режиму бизнесменов, импортировавших предметы роскоши, которыми были переполнены сайгонские магазины. Зыонг

Ван Май писала: «Класс нуворишей в основном состоял из тех, кто воровал у американцев без зазрения совести».

Пожилые люди сетовали на то, что если раньше в меритократической иерархии вьетнамского общества на первом месте стояли образованные люди, на втором крестьяне, на третьем ремесленники, а на последнем торговцы, то теперь проститутки и торгаши ценятся больше честных тружеников.

«Для нас „западная культура“ означала бары, бордели, черные рынки и удивительные машины, большинство которых предназначались для разрушения», — вспоминала крестьянка Фунг Тхи Лели.

В послевоенном отчете Агентства США по международному развитию (Agency for International Development, USAID) констатировалось: «Коррупция… была ключевым фактором деградации морального состояния нации, что в конечном итоге привело к ее поражению». Южновьетнамский генерал так отозвался о перетасовках в кабинете министров и военном командовании, предпринятых Тхиеу: «Эти новые назначения нисколько не улучшили эффективности руководства и не способствовали укреплению государства. Они были сделаны в том же старом духе подковерных интриг и были основаны не на талантах, опыте или заслугах, а на личной лояльности и родственных связях».

Генерал Вьен описывал типичный случай: как только один полковой командир, хороший боевой офицер, был назначен главой провинции Биньдинь, он принялся продавать государственные должности и другие привилегии, а на имя жены открыл игорное заведение.

Официальный обменный курс южновьетнамского пиастра был искусственно завышен, поэтому лицензии на импорт приносили жирные прибыли. Незаконные валютные операции обогащали тысячи ловких дельцов, в большинстве своем этнических китайцев, имевших доступ к долларам или военным платежным сертификатам США. На черном рынке можно было купить все — от цемента и холодильников до автомобилей, оружия и боеприпасов; сети фарцовщиков процветали. Все это — типичные побочные болезни любых конфликтов, но затяжной характер южновьетнамской войны фактически привел к их институционализации.

По словам премьер-министра Нгуен Као Ки, пытавшегося представить себя лидером в крестовом походе против коррупции, офицер полиции, «крышевавший» Шолон, заплативший за свой пост $130 000, окупил эту инвестицию за два года и начал получать прибыль. Процент от этой прибыли получал и военный губернатор, который задействовал своих солдат для охраны местных игорных заведений и притонов.

По словам генерального судьи-адвоката армии США, размах операций на черном рынке и валютных махинаций «[превосходил] возможности правоохранительных структур». Типичной была история трех дезертиров-морпехов: сбежав из своей части в Дананге, они подделали приказы о своем переводе в Сайгон. По прибытии в столицу они присоединились к группе из 47 других дезертиров, занимавшихся мошенничеством с денежными переводами. Они вели в Сайгоне роскошную жизнь, перечисляли часть преступных доходов домой и подкупали военную полицию, чтобы та закрывала глаза на их деятельность. В конце концов группа была раскрыта, ее участники получили тюремные сроки, но это была лишь крохотная часть армии гангстеров в военной форме.

Наиболее удручающим фактом всей этой преступной активности было даже не то, что вьетнамское правительство было не в состоянии ее сдержать, а то, до какой степени к ней были причастны представители американского правительства. Сотрудник одной компании-подрядчика Корнелиус Хокридж был настолько возмущен происходящим в Сайгоне, что начал отслеживать незаконные действия и официально сообщать о них американским властям, которые игнорировали все его ходатайства. Его одиночный крестовый поход был описан в документальной книге «Очень частная война» (A Very Private War), которая была опубликована в 1971 г. и привлекла к себе гораздо меньше внимания, чем следовало бы. Гражданские подрядчики, включая некоторые из крупнейших корпораций США, были глубоко вовлечены в преступную деятельность. Следователи сообщали, что на валютном черном рынке доминировал синдикат из Мадраса: по оценкам подкомитета сената, годовой оборот на нем достигал $250 млн.

Сенатор Карл Мундт из Южной Дакоты справедливо заметил, что вся эта деятельность была возможна только при соучастии американских банков, таких как Irving Trust и Manufacturers Hanover, которые непосредственно помогали корпорациям в отмывании прибылей.

Фрэнк Фурчи, сын мафиози из Флориды, несколько месяцев прослужил рядовым Армии США во Вьетнаме, после чего уволился со службы, вернулся в Сайгон вместе с другом и занялся организацией мошеннических схем в партнерстве с младшими командирами; свои доходы все они переводили на счет в International Credit Bank of Geneva.

Еще одним важным нелегальным каналом для вывода прибылей из Вьетнама был гонконгский филиал финансовой группы Deak & Co., созданной в 1939 г. венгерским иммигрантом Николасом Диком. В годы Второй мировой войны Дик служил в УСС, и после войны американские корпорации и ЦРУ нередко пользовались услугами его финансовой компании для подкупа иностранных правительств. В 1964 г. журнал Time назвал его «Джеймсом Бондом финансового мира». Преступники, переводившие деньги через компанию Дика, знали, что надежно защищены от внимания правоохранительных органов. Только в 1976 г. журналисты The Washington Post раскопали, что Deak & Co., в частности, проводила крупные нелегальные транзакции для резидентуры ЦРУ в Сайгоне, удваивая покупательную способность ее бюджета.

При всем том осуждении, которого заслуживает поведение власть имущих вьетнамцев, они бы не могли обворовывать свой народ с таким размахом без активного или пассивного соучастия тысяч американцев, в том числе довольно высокопоставленных. В 1972 г. сержант-майор Уильям Вулридж, самый старший чин среди младшего командного состава в армии США, был осужден за организацию массовой мошеннической схемы с военными клубами и магазинами военной торговли, в которой участвовали десятки сержантов службы снабжения. По словам Хэла Мейнхейта, молодого сотрудника агентства Поддержки гражданских операций и революционного развития, его регулярно просили подписать сомнительные накладные по закупке материальных средств. Проведенное им небольшое расследование показало, что все они были поддельными, и, что возмутило его больше всего, эти деньги шли в карман его коллеги: «Я знал, что среди вьетнамцев процветает воровство, но никак не ожидал, что подобными делами будет заниматься хорошо оплачиваемый американский советник».

[Буль Баш]

Коррупция была не просто побочным эффектом войны. Подобно бацилле чумы, она инфицировала и подрывала все усилия США в Южном Вьетнаме. Общество, в котором процветал порок и не вознаграждалась добродетель, было обречено еще прежде, чем враг открыл огонь.

Стоит ли удивляться, что вьетконговские главы провинций, одетые в черные хлопчатобумажные «пижамы» и сандалии, вырезанные из старых шин, пользовались несоизмеримо бо́льшим авторитетом и поддержкой среди народа, чем их назначенные Сайгоном коллеги, которые ездили на «Мерседесах» и увешивали своих жен драгоценностями?

Американцы только пожимали плечами, ссылаясь на то, что во всех азиатских странах правительства ведут себя подобным образом. Но не во всех странах правительства вели схватку не на жизнь, а на смерть с коммунистическими повстанцами.

Нгуен Као Ки, премьер-министр Южного Вьетнама в 1965–1966 гг., вспоминал:

«Все, чего ни коснешься, стоило денег! Назначение на должность поближе к дому или, наоборот, подальше от соперника в любовных делах. Лицензия на импорт товаров или на ведение бизнеса. Разрешение на открытие или закрытие фабрики. Подряд на строительство. Теплое местечко для родственника. Освобождение от призыва или от службы в боевой части. Мягкий приговор для осужденного преступника».

Ки собственноручно сделал себя маргиналом в глазах журналистского корпуса в Сайгоне и мировой общественности, неоднократно признаваясь в своем преклонении перед правителем Третьего рейха. В 1966 г. в интервью немецкому корреспонденту он заявил:

«Я восхищаюсь Гитлером. В начале 1930-х гг. он сплотил вашу страну, когда та находилась в ужасающем состоянии. Сегодня ситуация во Вьетнаме настолько отчаянная, что нам требуется четыре-пять гитлеров».

Ханойское Политбюро демонстрировало зеркальное благоговение перед Сталиным и Мао Цзэдуном, двумя другими кровавыми диктаторами и массовыми убийцами XX в., но в 1960-е гг. те не вызывали такого непримиримого неприятия среди западных либералов, как Гитлер.

Не добавило популярности премьер-министру и дело 35-летнего китайско-вьетнамского торговца по имени Та Винь, который стал первой жертвой антикоррупционной кампании Ки. Винь был признан виновным в хищениях, накоплении товаров, спекуляции и попытке подкупа и приговорен к смертной казни. Показательная экзекуция состоялась на рассвете 14 марта 1966 г. на Центральном рынке Сайгона в присутствии толпы народа, на глазах рыдающей жены Виня и семерых из восьми его детей. Расстрельная команда из десяти парашютистов неумело выполнила свою работу, и офицеру пришлось добивать осужденного бизнесмена из пистолета. Никто не сомневался в его вине, но чудовищная несправедливость была очевидна: Винь поплатился жизнью за то, чем безнаказанно занимались и продолжали заниматься тысячи других состоятельных вьетнамцев.

Вьетконговцы убивали людей куда более варварскими способами, но им хватало ума не делать этого перед объективами телекамер. Неуклюжая жестокость Ки еще больше подорвала его и без того невысокую репутацию внутри страны и за ее пределами.

В феврале президент Джонсон встретился с Ки и Тхиеу в Гонолулу и жестко предупредил их о необходимости взяться за решение вопросов, вызывавших народное недовольство. Например, это касалось судьбы примерно 2 млн южновьетнамцев, ставших вынужденными переселенцами. Джонсон сказал своим подопечным, что вопрос с беженцами, «как говорят в моей стране, такой же горячий, как пистолет. Не в ваших интересах, чтобы я поднял белый флаг и ушел, поэтому мы должны как-то его решить». Он добавил, что, если бы они почитали The New York Times и стенограммы последних слушаний в сенатском Комитете по международным отношениям, они бы поняли, под каким давлением находится Белый дом: администрации нужны доказательства того, что ситуация в Южном Вьетнаме улучшается.

Недавно Макс Тейлор заявил комитету под председательством Фулбрайта, что цель США — достичь достаточного превосходства на поле боя, чтобы заставить врага согласиться с существованием независимого некоммунистического Вьетнама. Дин Раск сказал: «Твердость — абсолютно необходимое условие для достижения мира». Но самые громкие аплодисменты сорвал великий Джордж Кеннан, который заявил комитету: «Мы заслужили бы гораздо больше уважения в глазах всего мира, если бы мужественно и решительно ликвидировали несостоятельные позиции».

Мало кто из вьетнамцев, и уж точно не Ки, хорошо понимал, как устроена Америка. Премьер-министр почти не читал американскую прессу и позже писал:

«Если американцы, которые приезжали в мою страну миллионами, так и не поняли Вьетнам, как мог мой народ понять Америку?.. Я не понимал могущества американских СМИ в формировании общественного мнения и не понимал могущества этого мнения… Я считал, что Америка — это президент Джонсон и его послы и что, когда мы говорили с конгрессменами, министрами и генералами, мы говорили со всей страной. Оказалось, что это было далеко не так».

Он сожалел, что не уделял больше внимания тому, чтобы завоевать поддержку американской общественности, хотя, учитывая его личность и характер его правительства, трудно представить, что он сумел бы это сделать.

Изоляция и недальновидность сайгонских генералов спровоцировали новый кризис. Пока американцы вкладывали беспрецедентные ресурсы, чтобы спасти страну от коммунистической угрозы, их вьетнамские клиенты развернули сражения на совсем другом поле боя. Посидев в Гонолулу за столом переговоров напротив президента США, Ки решил, что теперь он вправе стать самым сильным генералом на шахматной доске. Первым разыгранным им гамбитом стало увольнение командующего 1-м корпусом генерала Нгуен Чань Тхи, который правил северными провинциями почти что как личной вотчиной со столицей в Хюэ.

Древняя столица на берегу Ароматной реки оставалась последним крупным городом, где сохранился традиционный вьетнамский дух: несуетливая и безмятежная, она была почти нетронута американизацией. Женщины Хюэ слыли лучшими поварихами в стране. У ворот Нгомон и вокруг заросших лотосами прудов сидели студенты с книгами в руках. На стенах цитадели виднелись загадочные граффити на французском: «Liberté, qu’est-ce que c’est? Amour?» — «Что такое свобода? Любовь?» В старом колониальном клубе посетителей встречал полупустой бассейн и толстый слой пыли на пианино и стопках старых номеров Le Monde и France Soir. В городе процветали и даже доминировали буддисты. Генерал Тхи убедил бонз в том, что у него с ними общие интересы.

12 марта начались первые уличные демонстрации против увольнения генерала, которые вскоре охватили студентов, распространились на Дананг и Сайгон и переросли в забастовки рабочих. В листовке, выпущенной Буддистской группой борьбы, провозглашалось: «Мы угнетены двумя силами — коммунистами и американцами. Мы должны вернуть себе право на самоопределение!»

Несмотря на все претензии Ки на власть, он был всего лишь одним из нескольких десятков южновьетнамских военачальников. Столкнувшись с волнениями в северных провинциях, он запаниковал. Посол Лодж в отчаянии писал президенту Джонсону: «Бо́льшая часть того, что говорит Ки, запаздывает на неделю. Кроме того, всякий раз, когда вьетнамец говорит что-то умное и правильное, возникает вопрос: а может ли он что-то сделать?» Но премьер-министру удалось убедить американцев, что буддисты продвигают интересы коммунистов и что северные провинции близки к тому, чтобы отделиться.

Незадолго до этого начальник штаба 2-го корпуса ВСРВ уже жаловался КОВПВ, что «буддистские капелланы ведут систематическую подрывную работу в армии, убеждая солдат сложить оружие, потому что эта война ведется на благо США».

Лодж обеспечил Ки самолетами, чтобы перебросить в Дананг два батальона вьетнамских морских пехотинцев, что только усилило антиамериканские настроения. Затем Ки пошел на попятную и пообещал в течение трех — пяти месяцев провести выборы, после которых он уйдет в отставку.

Эти заверения ненадолго успокоили буддистов, что придало премьер-министру смелости: не уведомив об этом ни Тхиеу, ни американцев, он приказал отправить в Дананг еще тысячу морпехов и отказался от своих слов об отставке. Ки встретился с 13 буддистскими лидерами и, не стесняясь в выражениях, предупредил их, что они ошибаются, если думают, что он позволит свергнуть себя так же легко, как Зьем: «Прежде чем вы до меня доберетесь, я с удовольствием пристрелю каждого из вас — лично».

Демонстрации возобновились с новой силой, отвлекая внимание американцев от войны с коммунистами и грозя перерасти в еще одну гражданскую войну.

Это заставило администрацию США в очередной раз задуматься, не пришло ли время сменить лидера своего клиентского государства, — американцы не сомневались в своем праве решать, кто должен править Южным Вьетнамом. 14 мая у Аверелла Гарримана состоялся следующий разговор с Макнамарой: «Я спросил, почему бы нам не потребовать у их Совета [вооруженных сил] назначить премьер-министром кого-нибудь другого». Макнамара ответил, что это лучше отложить до сентября, когда у них состоятся выборы в Учредительное собрание.

Тем же утром отправленные Ки войска высадились в Дананге и приступили к подавлению беспорядков, за день столкновений убив 14 демонстрантов. После этого Ки командировал в северные провинции своего безжалостного начальника полиции полковника Нгуен Нгок Лоана, который уничтожил сотни сторонников Тхи — некоторых вытаскивали из буддийских храмов и расстреливали прямо на улице — и восстановил правительственный контроль над этой частью страны. В знак протеста восемь монахов и монахинь подвергли себя публичному самосожжению, на этот раз более изысканному: их компаньоны плескали в огонь масло перечной мяты, чтобы заглушить тошнотворный запах жареной человеческой плоти.

Вскоре Лоан разделался с остатками бунтовщиков, бросив в тюрьмы несколько сотен особо непримиримых. Жестокое подавление буддистского мятежа вызвало резко негативный отклик на международной арене. Джеймс Рестон писал в The New York Times, что Южный Вьетнам превратился в «запутанный клубок соперничающих индивидов, группировок, религий и сект, в котором доминирует клика военных правителей… Армия без государства правит народом, который страдает от войн, эксплуатируется и угнетается на протяжении поколений».

Премьер-министр Ки поставил во главе 1-го корпуса генерала Хоанг Суан Лама, печального известного своей некомпетентностью. Несмотря на многочисленные поражения на поле боя, Лам много лет оставался на посту командующего 2-й дивизией, потому что обладал главным достоинством — лояльностью режиму.

Из Вашингтона Эрл Уилер предупредил Уэстморленда, что хаос в Сайгоне только усиливает антивоенную лихорадку: «Нельзя ожидать, что американский народ будет бесконечно терпеть продолжение этой отвратительной во всех отношениях ситуации… Я уже чувствую первые порывы зарождающейся бури». Правительство США «безвозвратно утратило поддержку части наших граждан… Многие из них уже никогда не поверят в то, что эти усилия и жертвы [во Вьетнаме] того стоят».

Теперь Объединенный комитет начальников штабов оценивал необходимое присутствие во Вьетнаме в полмиллиона военнослужащих; Уэстморленд запрашивал 700 000.

Июнь 1966 г. был провозглашен Вьетконгом «месяцем ненависти к Америке». В ответ американское посольство в Сайгоне устроило вечер вьетнамской народной музыки, на который был приглашен популярный певец и композитор Фам Зюи, когда-то воевавший в рядах Вьетминя, но порвавший с коммунистами из-за развернутых ими культурных чисток и репрессий. Американцы во главе с Генри Кэботом Лоджем и Эдом Лансдейлом спели «Песню Вайфенпруфов» и «Песню о раненом солдате», после чего Фам Зюи, одетый в традиционную крестьянскую черную «пижаму», исполнил свой хит 1965 г. «Дождь на листьях», прочитал тоновую поэму «Мать-Вьетнам» и спел три старые песни времен Вьетминя «Партизанский марш», «Зима для бойца» и «Несем рис для солдат». Он сказал, что ему очень нравится песня американских борцов за гражданские права негров «Мы все преодолеем». Некоторое время спустя Фам Зюи, чье творчество оставалось под запретом в коммунистическом Вьетнаме вплоть до 2000 г., с огорчением узнал, что антивоенное движение в США сделало его любимую балладу своим гимном.

В сентябре состоялись выборы в Учредительное собрание, на которые были допущены только кандидаты, лично одобренные премьер-министром Ки. Главным сюрпризом стало то, что после них Нгуен Ван Тхиеу начал сосредоточивать в своих руках все больше власти. Поговаривали, что немалую роль в этом сыграла его амбициозная жена, которая всячески подстегивала своего мужа, молчаливого и сурового воина, и помогала ему в строительстве политической карьеры, как это происходило во многих вьетнамских семьях.

Когда в следующем году — в соответствии с новой конституцией Республики Вьетнам, написанной по большому счету в Вашингтоне, — были проведены президентские выборы, Ки согласился занять кресло вице-президента, будучи уверенным в том, что в обмен на эту уступку Тхиеу оставит ему реальную власть. Но вместо этого его политический соперник ограничил полномочия Ки и правил до последних дней Южного Вьетнама. Кандидат от оппозиции, ничем не примечательный адвокат, за которого проголосовало значительное меньшинство, не желавшее видеть у власти генералов, был отправлен в тюрьму.

На все более настойчивый вопрос конгрессменов, почему США поддерживают сайгонское правительство, мало чем отличающееся от военной хунты, ЦРУ отвечало, что в этой стране попросту больше никого нет: «Это самые образованные, самые дисциплинированные и самые компетентные представители элиты».

В обществе, которое на протяжении последних 20 с лишним лет, начиная с 1945 г., только и делало, что воевало, вряд ли можно было бы ожидать чего-то другого. Сначала с Ки, а теперь с Тхиеу у власти Южный Вьетнам никак не подходил под определение демократического государства. Один южновьетнамский генерал годы спустя писал об имманентном несоответствии между американцами и их сайгонскими клиентами: «Американцы — активны, нетерпеливы и рациональны. Вьетнамцы — неспешны, терпеливы и сентиментальны». По его словам, демократия была для вьетнамцев абсолютно незнакомым и непривычным новшеством, и правительство Южного Вьетнама, вынужденное идти на непростые компромиссы, такие как сохранение значительных гражданских свобод, включая свободу слова, получило худшее из всех миров: сайгонский режим был достаточно репрессивным, чтобы подорвать свой статус в глазах международного сообщества, но при этом слишком либеральным, чтобы эффективно контролировать собственное население.

В октябре 1966 г. Линдон Джонсон стал первым действующим президентом США, нанесшим краткосрочный визит во Вьетнам, где он призвал войска в заливе Камрань «прибить к стене шкуру енота». Роберт Комер заявил: «Мы начинаем выигрывать войну». Перспективы выглядели обнадеживающими. Роберт Макнамара, который за закрытыми дверями перестал скрывать свои сомнения и страхи, на публике продолжал выказывать непоколебимый оптимизм.

После политических потрясений 1966–1967 гг. в Сайгоне, Хюэ, Дананге и других городах режим Тхиеу и Ки наконец-то достиг стабильности, которая сохранялась вплоть до 1975 г., хотя и вкупе с унизительным статусом иностранных марионеток, презираемых всеми вьетнамцами независимо от их политических взглядов. На местных выборах 1967 г., которые даже с большой натяжкой нельзя было назвать честными и открытыми, лишь небольшой процент сельских жителей был допущен до голосования.

Лишившись самостоятельной политики, южновьетнамское государство лишилось и остатков национальной гордости. Его лидеры так и не сумели дать своим соотечественникам, тысячи и тысячи которых продолжали умирать за свою страну, самый благословенный дар — чувство собственного достоинства. В конце 1967 г. Тхиеу перебрался в президентский дворец. Его бесила привычка Ки сажать свой вертолет на крышу резиденции прямо над спальней Тхиеу в самые неурочные часы. Но он предпочел сохранить с бравым пилотом хрупкий мир, предоставив урегулирование «вертолетной проблемы» своей жене.

Как заметил Нил Шиэн, «Тхиеу знал, как вести игру. Хотя он был беспринципным негодяем, ему хватало ума не вставать поперек дороги американцам. А те были готовы терпеть у власти кого угодно, лишь бы это не угрожало их интересам».

Общаясь в качестве интервьюера RAND с пленными вьетконговцами, Зыонг Ван Май, убежденная антикоммунистка, тем не менее начала размышлять о том, почему сайгонский режим демонстрировал удручающую неспособность мотивировать своих граждан так же эффективно, как это делали коммунисты, создавая непоколебимую веру в «правоту своего дела». «Постепенно я осознала, — писала она, — что причина нашего поражения — в нас самих: мы не смогли создать систему, идеологию и политическое лидерство, которые были бы способны затронуть эти струны, воодушевить и сплотить людей». Соединенные Штаты пытались привлечь вьетнамцев материальными благами — «дать щедрую пищу для их тел, но ничего не могли предложить для их душ».

[Буль Баш]

С нарастанием войны рос и спектр предложений, как в ней победить, большинство из которых отличались той или иной степенью фантазийности.

Например, среди вариантов психологической войны в мае 1966 г. была предложена операция под названием «Дробовик», которая предполагала проведение серии обманных рейдов морского десанта на побережье Северного Вьетнама с целью убедить Ханой в неминуемом американском вторжении. Эрл Уилер категорически воспротивился: если угроза будет сочтена реальной, это даст врагу «отличный пропагандистский материал», чтобы воздействовать на мировое мнение. С другой стороны, если все будут ожидать вторжения, а оно так и не состоится, США будут выглядеть жалко.

Полеты фантазии генерала Уэстморленда включали программу принудительной урбанизации — переселения крестьян в городские районы и предместья, чтобы насильственно изолировать их от Вьетконга. Эта идея очень нравилась и главному «умиротворителю» Бобу Комеру.

Министр обороны поддержал предложение гарвардского профессора Роджера Фишера, также одобренное группой «Ясон» (JASON) при Институте оборонного анализа, которое состояло в том, чтобы перекрыть инфильтрацию через ДМЗ и тропу Хо Ши Мина с помощью высокотехнологичного барьера из электронных и взрывчатых средств. Для создания такого барьера, позже прозванного линией Макнамары, предполагалось сбросить с воздуха 240 млн мин Graval, 300 млн бомб малого калибра с датчиками, разработанных Piccatinny Arsenal, которые закладывались в 120 000 кассетных бомб Sadeye, а также 19 200 акустических датчиков, задействовав для этого более 100 самолетов. Стоимость плана оценивалась в $800 млн в год, и он был частично реализован: тропа Хо Ши Мина была усеяна огромным количеством датчиков, и, как только поступал сигнал о движении, авиация наносила бомбовый удар.

Однако строительство «барьера» вдоль всей границы было заброшено: даже КОВПВ осознавало смехотворность этой затеи. Со временем проект стал рассматриваться как наглядное воплощение того безумия, которое довлело над всеми военными усилиями США во Вьетнаме.

Немало экстравагантного теоретизирования касалось воздушных бомбардировок, которые велись на территории Южного Вьетнама, Лаоса и позже Камбоджи с интенсивностью, беспрецедентной в военной истории. Полковник Ан устало писал: «Если вдруг где-то на деревьях пожухли листья, или помутнела вода в ручье, или появилась тропинка там, где ее не было на аэрофотоснимке, сделанном день назад, они посылали туда самолеты и забрасывали это место бомбами».

Непосредственные участники и сторонние наблюдатели возмущались этой практикой беспорядочных бомбардировок, под которые часто попадали мирные жители. 1 июля 1966 г. ВВС США разбомбили дружественную деревню, убив семерых и ранив 51 человека. 9 августа F-100 нанесли удар по поселению в дельте Меконга, убив 63 и ранив 83 мирных жителя. И такие «промашки» случались едва ли не ежедневно. Советник сержант Майк Саттон с грустью констатировал: «Мы убили ужасающе много людей, не имевших к войне никакого отношения».

Дэвид Эллиотт был с ним согласен: «Жестокость Вьетконга носила индивидуальный характер; у Соединенных Штатов уничтожение было политикой».

Репортер Нил Шиэн спросил Уэстморленда, обеспокоен ли он тем, что удары американской авиации приводят к жертвам среди гражданского населения. Генерал ответил: «Да, Нил, это проблема, но ведь это лишает врага базы поддержки, не так ли?»

Немаловажную и откровенно зловещую роль в эволюции этой политики сыграл аналитик из RAND Corporation по имени Леон Гурэ, который утверждал, что, во-первых, бомбардировки дают результат и, во-вторых, — о, какой бальзам на душу американского командования и руководства! — мирное население не винит в своих страданиях американцев.

В августе 1964 г. Гурэ приехал во Вьетнам и месяц спустя сообщил командованию ВВС США, что исследование «Мотивации и мораль Вьетконга», проведенное его коллегами из RAND, носит необоснованно пораженческий характер. Он пообещал авиаторам выработать более оптимистичный взгляд на тот положительный вклад, которые могут внести воздушные бомбардировки в военные усилия.

Гурэ родился в Москве в 1922 г. в семье революционеров-меньшевиков, которая спустя год была вынуждена бежать от большевистских репрессий в Берлин. Когда к власти в Германии пришли нацисты, семья Гурэ перебралась в Париж, а в 1940 г. в последний момент успела сесть на пароход до Америки. Леон воевал в Европе в рядах Армии США, после войны получил степень доктора политических наук и был приглашен аналитиком в RAND Corporation. Он питал непримиримую ненависть к коммунистам и был убежденным сторонником холодной войны. В декабре 1964 г. он возглавил новое расширенное исследование «Мотивации и мораль Вьетконга» на щедрый грант в $100 000, выделенный ВВС США, и, в отличие от большинства своих коллег, с энтузиазмом отправился в Сайгон. То, что последовало далее, стало классическим примером искажения научного метода ради достижения нужных целей и обеспечило «экспертное» обоснование для убийства многих тысяч вьетнамцев.

Гурэ каталогизировал захваченное у противника оружие — автоматы из Чехословакии, артиллерийские боеприпасы из СССР, РПГ из Румынии, огнеметы из ГДР — и сделал вывод: Вьетконг является частью глобального коммунистического фронта.

Он разместился в просторном особняке на улице Пастера, 176 и принялся активно продвигать свою теорию, встречаясь со всеми более или менее важными американскими визитерами, прибывавшими в Сайгон, и напрочь отвергая любые возражения со стороны своих коллег. На протяжении двух лет он с рвением проповедника ратовал за снятие ограничений на использование авиации: поскольку его «исследование» показало, что противник боится самолетов больше любого другого оружия, логично задействовать авиацию по максимуму. Дополнительный бонус состоял в том, что интенсивные бомбардировки могли вынудить жителей недружественных деревень покинуть контролируемые Вьетконгом зоны и переселиться в районы, подконтрольные правительству и американцам, где «есть возможность наладить эффективный отсев и надзор».

Логика Гурэ, откровенно бесчеловечная и даже граничившая с безумием, вызывала резкое неприятие у многих его коллег. Однако руководство RAND решило, что популярность их человека в Вашингтоне играет на руку корпорации.

Во время одного из приездов в Сайгон Гурэ столкнулся в аэропорту «Таншоннят» с Сьюзен Моррелл, чей муж, лейтенант Дэвид Моррелл, участвовал в первоначальном исследовании RAND. Она спросила у аналитика, чего тот хочет добиться. «Все просто, — сказал он, похлопав ладонью по портфелю. — Когда ВВС оплачивают счета, ответом всегда должно быть: „Нужно бомбить“».

Движимый болезненным тщеславием, Гурэ рассматривал Вьетнам только как театр военных действий, на сцене которого разыгрывался один из актов холодной войны. В марте 1965 г. он выпустил первый промежуточный отчет, в котором утверждалось, что военная мощь США уже творит чудеса и увеличение этой мощи сотворит еще больше чудес. В частности, он делал этот вывод на основании того, что год назад 65 % перебежчиков считали, что коммунисты побеждают, тогда как после нескольких месяцев применения США авиационной и артиллерийской огневой мощи доля оптимистов во вражеском стане упала до 20 %.

В докладе также утверждалось, что негативного влияния в связи с этим на настроения гражданского населения не выявлено, что качество вражеских войск ухудшается, дезертирство растет.

Гурэ рекомендовал интенсифицировать усилия по уничтожению посевов, чтобы лишить врага продовольствия.

Журналисты, такие как Нил Шиэн, не воспринимали Гурэ всерьез, считая его очередным Орфеем холодной войны, напевавшим вашингтонским ястребам приятные для их ушей серенады. Но среди поклонников этого «певца» из RAND было немало принимающих решения лиц: в Пентагоне и Белом доме его приветствовали бурными аплодисментами. Уолт Ростоу считал его гением.

После одного блестящего брифинга, проведенного Гурэ в военном министерстве, Макнамара поинтересовался размером его исследовательского бюджета. Узнав, что тот составляет всего $100 000, министр обороны спросил: «Что же тогда вы сможете сделать с миллионом?» Гораздо больше, уверенно ответил Гурэ. «Вы его получите», — пообещал Макнамара.

После этого триумфа Гурэ не слезал с подиумов, купаясь в лучах обрушившейся на него славы. Когда один из коллег выразил несогласие с его методологией и выводами, Гурэ отмахнулся: «Вчера я говорил с Бобом Макнамарой… я сказал ему, что бомбардировки B-52 станут еще эффективнее… если мы немного улучшим их точность, чтобы не бомбить так много деревень… Тогда мы сможем разрушить их логистику и лишить их поддержки населения».

На протяжении всего 1966 г. Гурэ сохранял статус влиятельного эксперта. Его команда подготовила в общей сложности 35 000 страниц расшифрованных и переведенных интервью с пленными и перебежчиками, хотя в конце концов даже Уэстморленд начал ставить под сомнение основанные на них оптимистичные выводы.

Проведя экспертную оценку выводов Гурэ, его коллега Конрад Келлен, еще один еврейский эмигрант, работавший на RAND, пришел к заключению, что они были в корне ошибочными, основанными на преднамеренно искаженных данных, что объяснялось менталитетом холодной войны.

Конечно, нельзя возлагать на Леона Гурэ прямую ответственность за чудовищную стратегию применения воздушной мощи США во Вьетнаме, однако он обеспечил столь необходимый фиговый листок интеллектуальной респектабельности администрации Джонсона и Пентагону. Он был наглядным воплощением ущербного мышления части экспертного сообщества RAND — о котором с тревогой говорил Майкл Говард, — изолированного от «реалий, случайностей, непредвиденных обстоятельств и всех тех важных вещей, которые имеют значение для понимания войны».

Авторитетный историк ВВС США писал, что даже командующий 7-й воздушной армией генерал-лейтенант Уильям Момайер в конце концов был «удручен массивным тоннажем бомб, сбрасываемых B-52 на джунгли Южного Вьетнама… без признаков нанесения врагу значительного физического урона, хотя и с небольшим психологическим эффектом».

Когда Гарри Роуэн в 1967 г. стал президентом RAND, он убрал Гурэ с должности ведущего аналитика, заявив, что деятельность этого человека «наносит вред стране» и корпорации. Апологет бомбардировок сначала был сослан в Дананг с заданием изучить пути инфильтрации противника, а затем уволен.

Трудно не обратить внимание на разительный контраст между тем энтузиазмом, с которым администрация США и Пентагон приветствовали выводы Гурэ, и прохладной реакцией на выводы других аналитиков из Санта-Моники, бросавших тень сомнений на применяемые во Вьетнаме стратегии и тактики. Например, исследование, утверждавшее, что химическое уничтожение посевов почти не причиняет вреда врагу, но обрекает крестьян на голод и лишения, было полностью проигнорировано. Когда его автор прибыл в штаб КОВПВ, чтобы проинформировать о своих выводах высших офицеров, его отправили домой, так и не выслушав. Брюс Григгс, научный советник Уэстморленда, презрительно сказал: «Все это чепуха», и в Вашингтоне с ним согласились.

К 31 декабря 1966 г. во Вьетнаме находилось 385 000 американских военнослужащих, и Роберт Макнамара объявил, что США не собираются на этом останавливаться. В статье под заголовком «Как США могут победить», опубликованной в US News and World Report, отставной генерал Джон Уотерс, выражая взгляды многих своих коллег, настоятельно призывал к нанесению массированных наземных ударов по Лаосу и Камбодже. «Мы должны дать понять — четко, убедительно и в достойной манере, — что не потерпим никакого вмешательства со стороны Китая, Лаоса или Камбоджи… Соединенным Штатам следует выбрать более трудный, но правильный путь, нежели идти на компромиссы… отчего будет зависеть будущий исход войны…. В конечном итоге это позволит нам сохранить людей, деньги и усилия… и поможет США выполнить свою миссию с честью и достоинством и завоевать уважение всего свободного мира».

Кто знает, возможно, отставной генерал был прав. Но расходы на войну уже достигли астрономических сумм: при заложенных в бюджете $2 млрд в 1966 г. на войну было потрачено более $15 млрд, а в следующем году $17 млрд — около 3 % ВВП США.

В «Обращении к нации о положении в стране» в январе 1967 г. Джонсон объявил о повышении подоходного налога и корпоративного налога на прибыль на 6 % для финансирования войны во Вьетнаме. В частном порядке президент выражал растущую обеспокоенность тем, что Китай может направить в Южный Вьетнам своих «добровольцев», около 1 млн которых воевали в Корее. Он был шокирован публичным заявлением невероятно популярного сенатора Роберта Кеннеди, назвавшего эту войну заведомо обреченной на поражение. После этого страдавший болезненной подозрительностью Джонсон решил, что Кеннеди, близкий друг Макнамары, переманил его министра обороны в свой лагерь.

После 28 месяцев пребывания во Вьетнаме генерал Уильям Уэстморленд заявил в интервью журналу Life: «Мы собираемся перепартизанить партизан. Мы овладеем партизанскими тактиками ведения войны лучше них самих, потому что мы умнее, у нас выше мобильность и огневая мощь, у нас больше стойкости и силы духа… и более благородные цели». Он сказал, что сейчас США ведут войну на истощение, в которой в 1966 г. погибло более 6000 американцев, и он все больше убеждается в необходимости предпринять все необходимые шаги, чтобы перерезать тропу Хо Ши Мина.

В Ханое премьер-министр Фам Ван Донг вежливо поинтересовался у Харрисона Солсбери из The New York Times: «Как долго вы, американцы, собираетесь воевать?.. Год? Два? Три? Пять лет? Десять? Или двадцать? Мы будем рады помочь вам с этим».

[Буль Баш]

Начальник штаба ВВС США Кертис Лемей так и не сумел претворить в жизнь свой рецепт решения вьетнамской проблемы, четко сформулированный им в 1965 г.:

«Мой рецепт таков: честно сказать им [правительству ДРВ], что либо они спрячут свои рога и прекратят агрессию, либо мы вбомбим их обратно в каменный век».

Глубоко в южновьетнамских джунглях Дагу Рэмзи очень хотелось встретиться с генералом и сказать ему, что

«трудно вбомбить в каменный век страну, которая из него еще не вышла».

Линдон Джонсон возлагал надежды на то, что массированные воздушные удары по Северу позволят США вырваться из замкнутого круга, когда Вашингтон, казалось, только и делал что плясал под дудку врага. 30 июня 1965 г. Макджордж Банди писал в служебной записке президенту: «Мы должны послать Ханою гораздо более решительное предупреждение… Если генерал Эйзенхауэр прав в своем убеждении в том, что именно вероятность ядерного удара привела к соглашению о перемирии в Корее, мы должны, по крайней мере, рассмотреть доступные нам реалистичные возможности [во Вьетнаме]». Фред Вейанд, один из самых умных американских генералов, впоследствии возглавивший КОВПВ, поддержал кампанию бомбардировок Северного Вьетнама под кодовым названием «Раскаты грома II»:

«Если мы хотели подчинить их нашей воле, это было единственным способом достичь цели».

В прошлом веке военно-воздушные силы приобрели непреодолимую и зачастую иллюзорную притягательность для многих правительств, которые пытались добиваться своих целей с помощью военной мощи. Отправить самолеты, чтобы те сбросили бомбы с ясного голубого неба, куда менее хлопотно, уродливо и политически накладно, чем посылать солдат месить грязь, в прямом и переносном смысле этого слова, в мангровых болотах или пустынях. Большинство пилотов надежно защищены от каких бы то ни было нравственных страданий за происходящее на земле, перенимая типичную мораль тех убийц, которые уничтожают людей, не глядя им в глаза.

Между тем скептики, немного знакомые с историей, знают об ограниченной эффективности бомбардировок. Бомбардировки неизменно ужасают очевидцев. Они могут быть действенными против движущихся войск и транспортных средств, а также против незащищенных объектов. Но их применение против хорошо окопавшихся войск, сложных промышленных целей и линий коммуникаций часто не дает результата. Так, в 1950–1953 гг. ВВС США приложили все силы, чтобы разорвать маршруты снабжения между Китаем и Северной Кореей, однако успешность операции «Удушение» была, мягко говоря, ограниченной.

В 1965 г. бароны бомбардировочной авиации уверяли: «Военные технологии ушли далеко вперед. Теперь мы можем сбрасывать бомбы с точностью до сантиметра». Тогда Линдон Джонсон поручил ВВС и ВМС США подвергнуть северовьетнамцев чувствительной, но умеренной порке. Кампания с грозным названием «Раскаты грома» предполагала применение американской воздушной мощи в ограниченных и, следовательно, гуманных рамках без намерения сокрушить действующий режим.

Такая политика раздражала некоторых авиаторов, особенно Лемея, который выступал за масштабные разрушения, и в частности за закрытие порта Хайфона. В их глазах такое проявление мягкости было не просто пагубно — это было «не по-американски»: они напоминали о массированных бомбардировках союзниками Германии и Японии в 1944–1945 гг., которые позволили поставить врага на колени. Тем не менее, меча громы и молнии по поводу политических ограничений на бомбардировки, никто из командования ВВС и ВМС в 1965–1968 гг. не сомневался в том, что даже в этом случае те дадут результат. В их представлении Северный Вьетнам был столь хрупкой бамбуково-тростниковой конструкцией, что даже относительного небольшого количества сброшенных с воздуха боеприпасов будет достаточно, чтобы сокрушить ее, лишив страну воли и средств к существованию. Лишь намного позже, когда устойчивость коммунистического общества стала очевидна, они принялись возлагать всю вину за неудачу на своих политических хозяев. Они так и не смогли осознать того фундаментального факта, что в этой произвольно развязанной войне США могли заручиться пусть молчаливым, но согласием собственных граждан и союзников, не говоря уже об СССР и Китае, только при соблюдении некоторого приемлемого пропорционального соотношения между применяемой силой, жертвами среди гражданского населения и поставленной на кон целью.

В феврале 1965 г. Белый дом санкционировал кампанию бомбардировок не столько ради достижения конкретных военных целей, сколько для того, чтобы продемонстрировать решительность США. Позже Уильям Банди прокомментировал это так:

«Политика делается и декларируется через действия. Именно этого и хотел президент».

8 марта Максвелл Тейлор отправил Джонсону из Сайгона телеграмму с настоятельной рекомендацией усилить бомбардировки:

«К сожалению, на сегодняшний день вместо раскатов грома они [северовьетнамцы] услышали только несколько отдельных хлопков».

Один пилот язвительно заметил: «Складывалось впечатление, будто мы пытались узнать, сколько тонн бомб можно сбросить на страну, не слишком мешая ей жить». Глава ЦРУ Джон Маккоун предупредил, что сдержанность США будет истолкована Ханоем как слабость. После того как кампания началась, интенсивность бомбардировок и перечень целей только росли, так что к 1968 г. на Северный Вьетнам было сброшено 643 000 тонн боеприпасов.

Однако за тот же период на Южный Вьетнам было обрушено 2,2 млн тонн боеприпасов: гибель мирного населения на дружественном Юге беспокоила руководство США куда меньше, чем на вражеском Севере. «Адское желе», как называли напалм, которым щедро поливали предположительно подконтрольные Вьетконгу территории на Юге, никогда не применялось над территорией ДРВ. Также отсутствовала ясность по поводу того, какие именно цели разрешены для бомбардировок, — эта тема вызывала все более раздраженные споры. В мае 1965 г. командир бомбардировочного авиакрыла выразил недоумение: «Что такое военная колонна? Сколько транспортных средств в ней должно быть? На какую дистанцию по дороге она должна растянуться? Означает ли это, что одиночное транспортное средство не является разрешенной целью?.. Как далеко от указанного шоссе нам разрешено отклоняться, если к нему примыкают проходимые для грузовиков вспомогательные дороги?»

На раннем этапе кампании цели для воздушных ударов выбирались лично Линдоном Джонсоном. Обычно это происходило по вторникам за совместным ланчем с Макнамарой и Раском в Белом доме. Пока все ели, министр обороны набрасывал на бумаге совсем не гастрономическое меню. Президент одобрял одни цели и отклонял другие, исходя главным образом из их предполагаемой политической чувствительности и расстояния до Ханоя: в 1965–1966 гг. он не хотел неприятностей. Он распорядился ввести 50-километровую буферную зону вдоль границы с Китаем и вокруг крупных городов, в пределах которых бомбардировка была запрещена и каждая цель требовала отдельного согласования. Генерал-лейтенант Брюс Палмер утверждал, что «Джонсон продолжал заниматься выбором целей на протяжении большей части своего президентства».

В интимной обстановке за обеденным столом эта ключевая троица могла разговаривать между собой совершенно откровенно, — до конца 1967 г. на этих встречах не присутствовали военные — но, поскольку решения никак не фиксировались, впоследствии нередко возникали разногласия по поводу того, о чем именно они договорились. В первые дни четыре пятых всех санкционированных целей составляли мосты, но массивный мост имени Поля Думера в Ханое Джонсон два года вычеркивал из списка. Самым надежным способом попасть бомбами в узкий мостовой пролет было серийное бомбометание по диагонали, но такая тактика была признана слишком опасной для гражданского населения, поэтому бомбы сбрасывались по линии перпендикулярно мосту, что приводило к высокой доле промахов.

От пилотов, двигающихся со скоростью почти 1000 км/час на высоте около километра, требовали отличать гражданские грузовики от военных и бомбить только последние. Ханойский велосипедный завод (велосипеды по-прежнему оставались важнейшим компонентом транспортной системы Северного Вьетнама) оставался нетронутым почти до конца войны.

Чтобы успокоить наиболее щепетильных, в 1967–1968 гг. Госдепартамент иногда выпускал директивы по конкретной бомбовой нагрузке. Один из сотрудников госдепа, наблюдая за тем, как его босс спешит на очередную встречу в Белый дом, язвительно заметил: «Если бы вы подошли к нему и сказали, что знаете верный способ, как победить Вьетконг и уйти из Вьетнама, он бы раздраженно сказал, что ему некогда: им нужно срочно обсудить цели для бомбардировки на следующей неделе».

Основными рабочими лошадками «Раскатов грома» были истребители-бомбардировщики, а не Stratofortress В-52, которые в этой кампании сделали всего 141 боевой вылет в районы непосредственно к северу от ДМЗ. Как и большинство самолетов палубной авиации ВМС, 600 истребителей F-4 Phantom и примерно столько же истребителей-бомбардировщиков F-105 Thunderchief ВВС США не были экипированы для всепогодных полетов. Таким образом, с конца весны, когда начинался сезон муссонных дождей и небо над Северным Вьетнамом бо́льшую часть времени было покрыто низкой облачностью, половина обозначенных для бомбардировок целей была недосягаема.

Более того, эффективность северовьетнамских ПВО росла на глазах. В 1965 г. американцы потеряли над Севером 171 самолет; в следующем году — 280; в 1967 г. — 326. СССР поставил ДРВ большое количество зенитных орудий, истребители МиГ, а также наземные радиолокационные станции обнаружения. Буквально в течение месяца после отстранения от власти Хрущева — уже в ноябре 1964 г. — его преемник Леонид Брежнев санкционировал отправку ракет и пусковых установок С-75 (SAM-2 по классификации НАТО); два года спустя в ДРВ уже насчитывалось 200 ЗРК. Полковник Джек Бротон, заместитель командира 355-го тактического истребительного авиакрыла, назвал территорию ДРВ «адским пеклом с эпицентром в Ханое».

Наконец, хотя точность бомбометания соответствовала существовавшим стандартам, использовавшиеся в то время обычные «свободнопадающие бомбы», в отличие от появившихся впоследствии боеприпасов с точным наведением, были довольно примитивным оружием.

Между мартом 1965 г. и июлем следующего года Вашингтон внес изменения в «Правила применения военной силы», чтобы позволить авиации США атаковать расширяющийся спектр целей над территорией Северного Вьетнама, хотя крупные города по-прежнему оставались неприкосновенными. Также было запрещено бомбить строящиеся позиции ЗРК: командир эскадрильи F-4 с авианосца Midway неоднократно пролетал над таким объектом, пока в конце концов тот не был введен в строй и его не сбили ракетой.

Только после потери первого Phantom 24 июля 1965 г. Джонсон неохотно санкционировал удары по нескольким объектам: три дня спустя 54 Thunderchief атаковали два предполагаемых зенитно-ракетных кластера. Поскольку в соответствии с предвоенной тактической доктриной главную угрозу для самолетов представляли ракеты, а не зенитные орудия и истребители, Thunderchief приблизились к цели на высоте 150 м, ниже зоны поражения ракет, — и попали под шквальный зенитный огонь. Позиции ЗРК оказались хорошо защищенными приманками: северовьетнамские зенитчики устроили засаду на холмистой гряде вдоль Красной реки и сбили четыре Thunderchief.

Впоследствии эта цепь возвышенностей получила название «Хребет Тадов» , поскольку там нашли свою гибель немало американских самолетов. На обратном пути группа потеряла еще два Thunderchief, которые столкнулись в воздухе, и таким образом установила печальный рекорд по количеству потерянных самолетов за рейд.

После этого американцы начали совершенствовать тактику: например, впереди ударной группы пускались «Дикие ласки» , вооруженные противорадиолокационными ракетами Shrike, которые наводились по лучу радара и несли боеголовки с добавлением фосфора, чтобы следующие за «ласками» ударные самолеты могли нацеливаться по дыму.

[Буль Баш]

От трети до половины всех позиций ЗРК находились в «запретной зоне» для бомбардировок из-за их близости к густонаселенным городским районам. Северовьетнамцы знали об этом и даже разместили несколько ЗРК на футбольном стадионе в центре Ханоя. Нередко запущенные ими ракеты и осколки падали на городские кварталы, приводя к разрушениям и жертвам среди мирного населения, в которых, конечно же, винили американцев.

Корабли в гавани Хайфона, в том числе советские и китайские, безнаказанно открывали огонь по пролетающим американским самолетам. Хотя Хайфонский маяк был запрещенной целью, пилоты иногда обстреливали его, чтобы выплеснуть свою злость.

На протяжении всех «Раскатов грома» выбор целей для бомбардировок сопровождался острым и деструктивным соперничеством между Объединенным комитетом начальников штабов, командованием в Тихоокеанском регионе, ВМС и 7-й воздушной армией. Авторитетный военный историк Марк Клодфелтер писал: «Отсутствие единого авиационного командования порождало хаос».

Командующий 7-й воздушной армией генерал-лейтенант Уильям Момайер в Сайгоне составил список из примерно 4000 возможных целей; Разведывательное управление министерства обороны — конкурирующий список из 5000 целей; главком по Тихоокеанскому региону, в ведении которого находились базировавшиеся в Гонолулу стратегические B-52, подготовил свой список. Момайер призывал разрушить дамбы на Красной реке, чтобы смыть рисовые поля в дельте, но Белый дом и слышать не хотел об атаках, которые могли спровоцировать массовый голод.

Первый этап воздушной войны дорого обошелся американцам: в марте 1965 г. ВМС потеряли от 15 до 30 самолетов на каждую тысячу вылетов, тогда как к осени 1966 г. эта цифра сократилась до семи и позже — до четырех самолетов. 58 % боевых потерь ВМС были вызваны наземным огнем по сравнению с 73 % у ВВС США и 64 % у морской пехоты — в общей сложности северовьетнамские зенитчики записали на свой счет 1600 из 2300 американских самолетов, сбитых во время войны. Предвоенные теоретики были правы, утверждая, что ПВО не могли отслеживать низколетящие самолеты, однако они недооценили опасность огневого заграждения, когда секторы неба вокруг целей насыщались плотным зенитным огнем.

Во второй половине 1965 г. бомбардировки усилились: в августе было совершено 2879 боевых вылетов, в сентябре уже 3553. К концу года Объединенному комитету начальников штабов хватило мужества признать, что эти усилия мало отражаются на военном потенциале противника. Комитет рекомендовал сосредоточить удары на нефтяных объектах, хотя, по оценкам Разведывательного управления министерства обороны, для поддержания основной жизнедеятельности Северному Вьетнаму требовалось всего 32 000 тонн нефти в год при накопленных запасах в 179 000 тонн. Энтузиасты нефтяных целей также упустили из виду, что железнодорожные составы в ДРВ по-прежнему ездили на угле и дровах.

Авиация получила добро на атаку нефтяных объектов благодаря новому советнику президента по национальной безопасности Уолту Ростоу, который в апреле 1966 г. сменил выдохшегося и павшего духом Макджорджа Банди. Ростоу хвалил Джонсона за твердость и сравнивал его с Линкольном, заявляя: «Если Эл-Би-Джей [Линдон Бэйнс Джонсон] сумеет сохранить ту же динамику военных усилий, уже через несколько месяцев он выберется из этого».

29 июня авиация ВМС нанесла удар по хранилищу горюче-смазочных материалов в Хайфоне. По словам пилота, выполнявшего контрольную воздушную разведку, «это выглядело так, будто мы разбомбили все мировые запасы нефти». Но к тому моменту вьетнамцы уже распределили основные запасы ГСМ по бочкам и подземным резервуарам.

Позже тем же летом Вашингтон разрешил стратегическим B-52 нанести удары по военным целям в ДМЗ и в пределах 15 км вглубь территории ДРВ. Stratofortress, каждый из которых нес бомбовую нагрузку в десять раз больше штурмовика, превратили район в испещренный кратерами лунный ландшафт. Но ни это, ни продолжающиеся бомбардировки тропы Хо Ши Мина на территории Лаоса никак не повлияли на переброску грузов и инфильтрацию войск с Севера на Юг. Поскольку неблагоприятные метеоусловия в конце 1966 г. ограничивали вылеты палубной авиации, для бомбардировки целей в дельте Красной реки было предложено использовать стратегические B-52, но из-за риска значительных жертв среди гражданского населения этот вариант был отвергнут Белым домом. Между 2 и 5 декабря истребители-бомбардировщики атаковали железнодорожные объекты, грузовые депо и склады ГСМ недалеко от Ханоя.

К концу года, по данным Разведывательного управления минобороны, было уничтожено 4600 грузовых автомобилей и столько же повреждено, потоплено 4700 и повреждено 8700 судов снабжения, разбомблено 800 железнодорожных вагонов и 16 локомотивов. Самолеты-разведчики 7-й воздушной армии сделали столько аэрофотоснимков целей, что не хватало дешифровальщиков, чтобы их изучить и сделать выводы. В апреле 1967 г., когда начались атаки на энергосистему, разведка подсчитала, сколько электростанций было разрушено, но не дала никакой достоверной оценки того, сколько еще осталось, — главного, что имело значение.

Почти все в высшем военном руководстве выступали за бомбардировки и минирование порта Хайфона, через который поступал основной поток военного импорта в ДРВ. Но президент вздрагивал от мысли о военной конфронтации с Москвой, если пострадают советские грузовые суда. Были надежно защищены и правительственные коммуникации в Ханое, поскольку ключевые коммутационные узлы располагались недалеко от советского посольства.

В декабре 1966 г. президент передал через поляков в МКК абсурдное предложение: США введут свободную от бомбардировок зону в пределах 16 км вокруг Ханоя, если Вьетконг оставит в покое такую же зону вокруг Сайгона. Политбюро даже не стало отвечать на это предложение, и США ввели 16-километровый запрет на удары по целям вокруг столицы коммунистов в одностороннем порядке.

Одним из главных парадоксов на этом пире абсурда стало то, что «Раскаты грома» нанесли несравнимо больше ущерба администрации Джонсона, чем правительству Ле Зуана.

С одной стороны, международное сообщество и часть американской общественности считали неприемлемым сам факт бомбардировок, какими бы умеренными те ни были. С другой стороны, ястребы в конгрессе обвиняли Джонсона в мягкости и требовали нанести добивающий удар по врагу. Когда он объявил рождественский перерыв в бомбардировках с 24 декабря 1965 г. по 31 января 1966 г., вместо ожидаемых аплодисментов за проявленный гуманизм он столкнулся с привычным гробовым молчанием Ханоя, презрением собственных авиаторов и холодной реакцией остального мира. Постепенная эскалация воздушных атак вкупе с их ограниченным характером дали северовьетнамцам возможность пройти кривую обучения под мелкой моросью бомбовых ударов, а не под мощнейшим, смывающем все грозовым ливнем, о котором мечтали ВВС и ВМС США.

К 1967 г. на вооружении у ДРВ стояло 25 зенитно-ракетных батальонов с шестью ЗРК каждый, около 1000 зенитных орудий и 125 истребителей МиГ. В отсталой стране с неразвитым промышленным производством война породила локальные очаги сложнейшей высокотехнологичной деятельности: противовоздушной обороны.

Американские потери росли по мере того, как расширялись бомбардировки целей вокруг Хайфона и Ханоя — «Даунтауна», как называли столицу ДРВ американские пилоты. До конца 1966 г. воздушные операции в Юго-Восточной Азии обходились США в среднем менее чем в один самолет на тысячу вылетов. Но над Северным Вьетнамом этот показатель вырос почти в 25 раз. Самолеты стали вести бомбометание с бо́льших высот, часто с 2 км и выше вместо 1200 м. Это позволяло сократить потери от зенитного огня, но за счет снижения точности. Начали применяться кассетные бомбы для поражения живой силы, в том числе наполненные боевыми элементами замедленного действия, чтобы заставить орудийные и пусковые расчеты прятаться в укрытие.

Хотя северовьетнамские МиГи сбили относительно мало американских самолетов, они доставляли много хлопот: чтобы ускользнуть от погони, бомбардировщики нередко были вынуждены сбрасывать всю бомбовую нагрузку куда попало и даже бросали подвесные контейнеры с секретной аппаратурой РЭП. В конце концов на Филиппинах было созвано совещание по проблеме МиГов, где генерал Момайер встретился с полковником Робином Олдсом, лихим командиром тактического истребительного авиакрыла F-4. Эти двое летчиков-асов времен Второй мировой войны разработали хитроумный план под кодовым названием «Боло», который был претворен в жизнь 2 января 1967 г. Как правило, северовьетнамские МиГи избегали стычек с F-4 Phantom, предпочитая безопасную охоту на неповоротливые Thunderchief. Олдс предложил замаскировать Phantom под Thunderchief, подвесив на них контейнеры с аппаратурой РЭП, и под видом ударной группы, выдерживая характерную скорость и высоту, направиться к авиабазе в Фукйене.

Днем 2 января, несмотря на густую облачность, больше 40 Phantom, возглавляемых лично Олдсом, поднялись в воздух. План сработал: прибывшие на перехват МиГи были встречены Phantom, которые за 15 минут воздушного боя, используя ракеты Sparrow и Sidewinder сбили пять самолетов противника без потерь со своей стороны, первым «воздушную цель» поразил сам Олдс.

Несколько дней спустя американцы применили похожую уловку: два F-4 вошли в воздушное пространство ДРВ так близко друг к другу, что наземный радар идентифицировал их как один самолет; когда МиГи вступили с ними в бой, два из них были сбиты.

В сезон дождей, когда самолетам приходилось летать над сплошной облачностью, бомбометание велось с помощью радаров, отчего страдала точность: боеприпасы падали в среднем почти в километровом радиусе от целей — ненамного лучше, чем во время Второй мировой войны. В марте был разбомблен металлургический комбинат в Тхайнгуене, для чего пришлось совершить почти 300 боевых вылетов. Той же весной авиация ВМС совершила почти 100 вылетов против электростанций в Хайфоне, которые в конце мая были вынуждены остановить выработку электроэнергии.

Когда позволяли погодные условия, ВВС США выполняли до 200 боевых вылетов в день: две волны утром, две после обеда. Хотя противник больше не попадался на хитрые уловки наподобие операции «Боло», американцы утверждали, что к маю 1967 г. уничтожили в воздушных боях 23 МиГа — половину имевшихся у ДРВ истребителей, потеряв всего три своих самолета.

19 мая авиация ВМС впервые применила управляемые бомбы Walleye с телевизионной системой наведения против электростанций в Ханое: президента убедили в том, что эти боеприпасы достаточно точны, чтобы нанести минимальный ущерб гражданскому населению. Это оказалось действительно так, но у северовьетнамцев имелось достаточно генераторов, чтобы обеспечить электроэнергией все жизненно важные системы. К июлю на узкую полосу территории между ДМЗ и 20-й параллелью было произведено 8000 бомбардировочных вылетов в месяц, что позволило полностью остановить железнодорожное сообщение в этом районе. Но на севере коммунисты делали все, чтобы поддерживать ключевые железнодорожные артерии между Ханоем и Китаем в рабочем состоянии.

В начале 1967 г. близкое окружение президента, включая Уолта Ростоу, Дина Раска, а также Кларка Клиффорда и Эйба Фортаса, по-прежнему было решительно настроено продолжать войну. В мае Аверелл Гарриман проговорился советскому послу, что самым ярым ястребом в Белом доме был Ростоу. Другие же члены администрации, даже те, кто продолжал непоколебимо верить в необходимость войны на Юге, начали сомневаться, что эффективность бомбардировок Севера в военном плане оправдывает их огромные политические издержки.

Макнамара не скрывал своего скептицизма, как и большинство членов влиятельной дискуссионной группы, которая собиралась по четвергам вечером в канцелярии заместителя госсекретаря Николаса Катценбаха. В группу также входили Сайрус Вэнс и Уильям Банди; время от времени к ним присоединялся Раск, новый глава ЦРУ Ричард Хелмс и сам министр обороны. Они называли себя «Нет комитета», потому что никто не знал об их существовании. Что касается бомбардировок, то они считали необходимым сосредоточить их на маршрутах коммуникации между ДРВ и Южным Вьетнамом.

Поведение Белого дома многих в мире приводило в недоумение. С одной стороны, администрация США регулярно выдвигала мирные предложения: через ООН, через британского премьер-министра Гарольда Уилсона, который в феврале 1967 г. впустую потратил время на заигрывания с Москвой, через французских интеллектуалов — почитателей Хо Ши Мина и через гарвардского профессора Генри Киссинджера. Джонсон публично разглагольствовал о необходимости вступления в переговоры с Ханоем и время от времени собственноручно протягивал с трибуны «оливковую ветвь». Однако излюбленный гамбит Джонсона — сопровождать такие предложения усиленной волной бомбардировок — свидетельствовал лишь об одном: прежде чем сесть за стол переговоров, администрация США была настроена добиться решающего военного преимущества.

Поскольку Ханой хотел того же самого, ни одна из «мирных инициатив» 1967 г. не имела шансов на успех.

Американские военные вели борьбу и на внутреннем фронте, стараясь противостоять пораженческим настроениям, охватившим за закрытыми дверями некоторых политиков, включая самого министра обороны. Они устали осторожничать: раз уж они влезли в эту войну, в ней нужно было побеждать — побеждать любой ценой. Непосредственно на ТВД особое негодование у пилотов вызывали ограничения на атаки северовьетнамских объектов ПВО. Полковник Джек Бротон, уроженец Нью-Йорка и выпускник Вест-Пойнта 1945 г., был опытным боевым летчиком, которому довелось летать почти на всех типах военных самолетов. Он участвовал в Корейской войне как летчик-истребитель, получил много наград, включая Крест Военно-воздушных сил, и выполнил 102 бомбардировочных вылета на F-105 над Северным Вьетнамом. К лету 1967 г. Бротон был в ярости от той сдержанной воздушной войны, которую их заставляли вести. «Я жаждал настоящей драки», — позже написал он в своих мемуарах.

Его желание исполнилось 2 июня, когда Бротон был исполняющим обязанности командира авиакрыла. По возвращении из рейда один из его пилотов сообщил, что, возможно, непреднамеренно обстрелял советское судно в гавани Хайфона. На следующий день Москва заявила официальный протест в связи с атакой на свое торговое судно «Туркестан» и гибелью одного моряка. Главком в Тихоокеанском регионе адмирал Шарп поначалу заверил Вашингтон, что выдвинутое русскими обвинение было совершенно необоснованным. Командование ВВС распорядилось провести расследование, но Бротон лично уничтожил пленку фотопулемета, чтобы спасти своих пилотов. Военный суд признал его виновным во вмешательстве в следствие и оштрафовал на $40. Хотя позже министр ВВС отменил приговор суда, этот эпизод положил конец карьере воинственного ньюйоркца. До конца своих дней он негодовал из-за несправедливости произошедшего: прирожденный воин, он был бы бесценен, если бы ему пришлось защищать от врагов свою страну, но ему было не под силу смириться с требованиями ограниченной войны.

Между тем 29 июня 1967 г. истребители ВМС обстреляли еще одно советское судно, что вынудило администрацию США ввести еще более жесткие «Правила применения военной силы» в зоне Хайфона.