Сталин и женщины

[ZHAN]

Нет, это не то, что вы подумали. В этой теме совершенно не будет рассматриваться тема отношений Иосифа Сталина с Надеждой Аллилуевой или другими женщинами из его окружения. Она, может быть, и является интересной и даже животрепещущей, но к ней мы обращаться не будем.

Есть тема куда более важная, к тому же довольно плохо освещенная, несмотря на изобилие литературы. Это тема советской политики в отношении женщин в сталинский период, или то, что сделали партия и правительство для советских женщин и почему.


Сталинский период советской истории, с начала 1920-х годов по начало 1950-х годов, был для советских женщин революционным временем, когда общественное и семейное положение женщины, ее роль, права и обязанности, мечты и устремления изменились самым радикальным образом, причем в довольно короткое по историческим меркам время – на памяти одного поколения. С правовой точки зрения переход от подчиненного мужьям положения к полному равноправию вообще произошел почти мгновенно: в течение 1917–1918 годов были декретированы и введены в силу закона все положения о правах женщин, за которые боролись десятилетиями суфражистки по всему миру.

Но это было только небольшой частью всего дела. Декретировать какие-либо права мало, надо добиться их полной реализации, для чего часто требуются значительные усилия и крупные материальные затраты. Надо также добиться, чтобы права эти стали привычными и не вызывали косых взглядов или усмешек.

Провозглашение равноправия женщин было одной из наиболее важных идей В.И. Ленина. Как вспоминает Н.К. Крупская, мысль о том, что РСДРП будет добиваться женского равноправия, Ленин внес в самую первую программу партии еще в 1899 году. В 1918 году, с принятием первой Конституции РСФСР и еще ряда декретов, все эти идеи были реализованы.

Сталин, таким образом, унаследовал политику женского равноправия, провозглашенную Лениным. Но на его долю выпала куда более трудная задача: практически эти права реализовать и изменить положение советских женщин на деле, а не на бумаге. Это была очень трудная борьба, в которой было немало изгибов, поражений и отступлений и которую не удалось довести до конца. Однако она дала выдающиеся результаты, которые и теперь определяют общественное положение женщин в странах бывшего СССР.

Можно было бы, по примеру литературы времен Леонида Ильича, кивать на всемогущую и всеведущую КПСС, толковать про преимущества социалистического строя. Но все же, на мой взгляд, выделить именно Сталина необходимо.

Во-первых, хотя женским вопросом занималось множество людей, партийных и советских руководителей, организаторов и активистов, тем не менее все нити разрешения этого грандиозного социального вопроса так или иначе сходились к Сталину. Он внес очень большой вклад в изменение положения советских женщин хотя бы тем, что, занимаясь партийной организаторской работой, подобрал и выдвинул людей, способных с этим вопросом справиться. А проблем было немало, поскольку все, что было связано с женщинами, сталкивалось в сталинские времена как с общественными предрассудками, так и с материальными трудностями, особенно острыми в военное и послевоенное время.

Особняком стоял вопрос о женщинах Востока, под чем понималось женское население мусульманских районов СССР. В 1920-е годы нравы в этих районах ненамного отличались от нравов нынешнего Афганистана. Женщины носили хиджаб и жили изолированно на женской половине дома, куда вход посторонним мужчинам был строго запрещен. Перед Сталиным и его товарищами стояла нетривиальная задача: буквально похитить этих женщин Востока из заточения и приобщить их к благам цивилизации. Метод был найден, и именно в СССР женщины из мусульманских районов впервые в мире массово эмансипировались.

Во-вторых, женский вопрос вовсе не стоял изолированно от других политических, народнохозяйственных и оборонных задач. У него была любопытная особенность, о которой почему-то весьма мало писали в специальной литературе по правам женщин или по истории женского движения. Женский вопрос касается всех и каждого, не только в силу того, что женщины составляют примерно половину населения страны, но и потому, что от женщин зависит воспроизводство людей, деторождение то есть. Если убрать некоторые сантименты, то деторождение – вопрос исключительной государственной важности, в особенности в сталинские времена. Это рабочие руки и общая производительность народного хозяйства: деторождение и темпы прироста населения диктовали перспективы хозяйственного развития, недаром в пятилетних планах Госплана СССР демографический прогноз стоял в начале работы. От того, сколько есть в наличии рабочих, сколько их подрастает и сколько их родится в последующие годы, зависели все остальные экономические показатели.

Это также обороноспособность, поскольку для ведения войны нужны солдаты.

В сталинскую эпоху проходила быстрая моторизация армии и насыщение ее новейшей техникой и вооружением. Однако гора самого лучшего и новейшего оружия есть не более чем куча металлолома, если нет молодежи, способной взять в руки и применить это оружие. В условиях того, что СССР и так понес серьезные демографические потери от Первой мировой войны, Гражданской войны и от голода 1921 года, и в условиях неизбежности новой мировой бойни, что стало понятно тогда же, в начале 1920-х годов, вопрос о деторождении и появлении новых мобилизационных контингентов (применим уж в этом месте данный суконный термин) становился острым и щекотливым. Еще более остро он встал после войны и связанных с нею огромных потерь, которые заставили Сталина резко расширить государственную поддержку матерей.

Вопрос же деторождения – это вопрос, как ни крути, положения и прав женщин в обществе и государстве. От того, как он будет разрешен, зависело: жить этому государству или развалиться, как старая телега.

Вопросы же общей государственной политики, войны и мира, развития народного хозяйства разрешались Сталиным лично. Он отдавал директивы и добивался их исполнения. Женский вопрос был, безусловно, элементом этой большой государственной политики, так что своим резко изменившимся общественным положением советские женщины были обязаны и Сталину лично.

Если рассматривать поднятую тему как исторический сюжет, часть истории Советского Союза сталинской эпохи, то, пожалуй, надо больше всего обратить внимание не столько на подчеркивание того, как изменилось положение женщин в СССР, сколько на то, как это делалось и какими трудами добыто. Хотя в наши дни иногда делаются попытки представить положение женщин в Российской империи как вполне нормальное и даже неплохое, но все же разница очень ощутима даже на первый взгляд. В царской России не было летчиц, да еще в количестве, позволяющем формировать целые авиаполки, не было трактористок и не было женщин-министров (первой в мире женщиной-министром была знаменитая и легендарная Александра Коллонтай, занявшая 12 ноября 1917 года пост наркома государственного призрения). Не было и быть не могло. Доказывать, что произошли революционные изменения в положении и правах женщин и что именно в СССР женщины стали полноправными гражданами своей страны – было бы абсурдно и нелепо.

Потому акцент будет смещен в другую сторону, обычно рассматриваемую мимоходом: сколь много пришлось сделать для того, чтобы полноправие женщин стало всеобщим и привычным, и какое все это имело отношение к остальным государственным и общественным проблемам и задачам. Все же не будем забывать, что сталинская эпоха была сложной, турбулентной, в ней много чего происходило, и, вне всякого сомнения, надо показать, как борьба за практическое женское равноправие выглядела на фоне воздвижения промышленных гигантов в пору индустриализации или на фоне лихорадочной подготовки ко Второй мировой войне. При таком рассмотрении в этой, казалось бы, избитой теме можно найти немало интересных и новых сторон.

Тема истории советских женщин оказалась непростой, и не только в силу плохой разработанности, сочетавшейся с односторонней подачей в имеющейся литературе. В отличие от других моментов истории сталинской эпохи, как, например, индустриализации, достигшей полного и очевидного успеха, изменение положения женщин в СССР претерпевало взлеты и падения, достигало больших успехов и терпело крупные поражения. В общем итоге же оказалось, что далеко не все изначальные цели политики в отношении женщин были достигнуты; освободить женщину от «кухонного рабства» – что есть главная предпосылка к достижению реального и практического равноправия – не получилось.

В этом нет ничего предосудительного. СССР был первопроходцем полного раскрепощения женщин, делал это в больших масштабах впервые и ставил перед собой грандиозные цели. Его достижения, пусть и частичные по сравнению с начальными планами, стали потом примером для других стран.

Стоит также сказать несколько слов и о том, что эта тема создана не только ради обращения к истории. Дело в том, что сталинская политика в отношении женщин в очень большой степени повлияла на все советское общество, а через него и на общество наших дней. Основы общественных и личных взаимоотношений между мужчинами и женщинами, основы института брака в его современном смысле, основы политики по защите материнства и детства и целого ряда других моментов, имеющих отношение к женщинам, сложились как раз в сталинские времена. Сложились эти основы вовсе не стихийно, а под влиянием вполне определенного плана переустройства общества, который тогда воплощался в жизнь. В создаваемые тогда общественные институты, структуры и организации (вроде отделов ЗАГС или системы консультаций и роддомов, существующих и поныне) закладывался определенный смысл. Пусть не всегда он выражался четко и ясно в документах, его можно вывести аналитическим путем. Обратившись к истокам, можно многое понять об устройстве нашего общества и межполовых отношений в нем.

Потребность понять, как я могу судить, определенно есть, поскольку в Интернете обращается огромное количество статей, посвященных отношениям между мужчинами и женщинами, на эту же тему выпущено множество журнальных статей и отдельных книг. Просто прочитать все это нереально, и практически каждый месяц появляются все новые и новые творения с советами или с какими-нибудь прозрениями. Некий пренебрежительный привкус моей оценки связан с тем, что авторы этих статей и книг, как правило, да, в общем, почти поголовно, даже не пытаются глубоко изучить тему межполовых отношений, в особенности в общественном и историческом смысле. В книгах и статьях о взаимоотношениях мужчин и женщин сплошь и рядом те и другие – сферически-вакуумные индивидуумы, самым произвольным образом наделяются теми или иными характеристиками, на чем потом возводятся многоэтажные теории и концепции.

Очень, к примеру, стало популярным объяснять отношения между полами с этологических позиций, то есть через генетически обусловленное поведение (инстинктов) животных, распространяемое и на людей. На мой взгляд, наиболее ярким, но далеко не единственным образцом такого подхода является книга Олега Новоселова «Женщина. Учебник для мужчин», опубликованная в Интернете. Написанная в очень жестком полемическом стиле и обещающая сказать «всю правду» мужчинам о царящем в стране матриархате, она вызывает истерику у феминисток. Она как раз начинается с разговоров об инстинктах и развивается в грандиозную теорию общественного строя, подавляющего мужчин. Конечно, в теоретических построениях Новоселова есть немало изъянов, да и общественное развитие было не столь прямолинейным, как он представляет в своих доводах, но дело не в этом.

Само по себе появление такой книги (а она не единственная в этом роде), довольно большого объема, есть симптом того, что пробивается стальное жало острейших социальных противоречий, снова связанных с межполовыми отношениями, то есть и с женщинами. В рамках предложенного Олегом Новоселовым взгляда эмансипация женщин предстает процессом не прогрессивным и позитивным, а, наоборот, негативным, приведшим к ущемлению прав мужчин по сравнению с правами женщин. Эта теория совершенно определенно заостряется для того, чтобы устроить передел гражданских прав и обязанностей, похоже, в сторону столь любезного сторонникам такого представления патриархата. Так что все это есть весьма небезобидные вещи, и это касается всех и каждого.

Новоселов не зря старался, его книга в определенной степени достигла цели и послужила одной из отправных точек для моей работы. Однако я не стану заниматься его опровержением. Одна из целей настоящей темы состоит в том, чтобы показать, что сложившиеся социальные и личные отношения мужчин и женщин, как и все связанные с этим социальные институты, правовые нормы, всевозможные организации, сами по себе возникли не просто так. На их создание было истрачено немало сил и средств и даже жертв, и потому имелись очень веские основания к этому. Женское равноправие и даже некоторые привилегии, столь яростно критикуемые борцами с «матриархатом», в особенности в сталинскую эпоху, когда они были утверждены на практике, весьма точно соответствовали важнейшим общественным и государственным задачам. Понимание этого факта, на мой взгляд, позволит выработать адекватную точку зрения и на современные отношения между мужчинами и женщинами.

[ZHAN]

Так уж повелось, что женские права и привилегии не возникли в седой древности, а были провозглашены законами и декретами. Поэтому в отношении почти всех стран можно сказать, когда именно женщины получили те или иные гражданские права и когда они стали совершенно равноправными с мужчинами в гражданско-правовом смысле. Можно при желании даже найти точные даты выхода соответствующих законов и постановлений. Обзор их показывает, что женское равноправие – признак недавней истории и во многих странах эпоха равных прав для женщин не превышает ста лет.

В России только в 2017 году исполнилось столетие с того дня, а точнее многих дней, когда женщины были освобождены от многочисленных ограничений, действовавших в царском законодательстве. Причем практически сразу, в течение чуть более года, в отличие от многих европейских стран, где женщинам права давали очень постепенно, без каких-либо ущемлений, в полном объеме. Лозунг равенства мужчин и женщин стал потом одним из главных лозунгов советской власти.

Это было переломное со всех точек зрения время. Женские права были провозглашены во время Первой мировой войны, в которой Россия терпела поражение, сразу после падения монархии. Нам этого не понять полностью и до конца, настолько это были шокирующие изменения. Рушился общественный порядок, привычный и традиционный, воспроизводимый из века в век отцами, дедами и прадедами. Были отменены сословия, чины и титулы (определявшие, помимо всего прочего, кому что положено), чинопочитание и обращения вроде «ваше превосходительство». Церковь была отделена от государства, авторитет ее был подорван, отменен церковный брак и введено немыслимое ранее право на свободный развод. Женщины могли путешествовать и селиться в гостиницах, совершенно не испрашивая разрешения мужа, что раньше было невозможно.

В литературе по женскому вопросу, конечно, уделяется немалое внимание истории движения, развитию идей женского равноправия, различным этапам борьбы, из чего складывается превратное впечатление, что идеи женского равноправия настолько уже назрели, что их введение было чуть ли не автоматическим, что только глупец с ними мог не согласиться. Только это явно было не так.

Конечно, существовали люди, активные сторонники женского равноправия, которые его пропагандировали и защищали, но все же основная масса населения Российской империи накануне революции жила в согласии с традициями и ни о каком равноправии для баб, разумеется, не помышляла. Введение женского равноправия для подавляющего большинства как мужского, так и женского населения явно было внезапным, нечаянным и вряд ли так уж желанным. Тем не менее, несмотря на то что вопрос затрагивал всех и каждого, это нововведение было в целом принято. Хотя могли бы и возмутиться. Далеко не все следовали новым правилам и законам, очень многие их нарушали и игнорировали, однако же, по всей видимости, в РСФСР и позднее в СССР не было ни одного открытого выступления за отмену прав женщин и возвращение к прежнему состоянию.

Это позволяет считать, что и в решительном и практически одномоментном введении женского равноправия, и в принятии (со всеми оговорками) обществом этого новшества была очень веская причина, зримая и очевидная для всех. Весь вопрос, что это за причина.

[ZHAN]

Прежде чем перейти к теме освобождения женщин в сталинском Советском Союзе, я поставлю вопрос, который, на мой взгляд, имеет ключевое значение во всем женском вопросе.

В чем же была причина возникновения самого движения за женское равноправие?

Движение это появилось задолго до победы большевиков и образования СССР, и в известном смысле советская политика в отношении женщин сама была последствием этого мощного женского движения, охватившего многие страны. В СССР была выполнена повестка, сформулированная за десятилетия до большевиков.

Обращение к литературе по истории женского вопроса, как ни странно, не дает ясного ответа на этот простой вопрос. В ней сложилась точка зрения, согласно которой женский вопрос «пристегивался» к другим общественным движениям. Так, Анджела Дэвис, известный борец за права женщин и негров, деятель Компартии США, в своей книге «Женщина, раса, класс» сводит весь вопрос к аболиционизму, то есть к отмене рабства и освобождению чернокожих жителей США. Дэвис приводит немало фактов, показывающих, что рабовладельцы рассматривали своих чернокожих рабынь как рабочий скот и как «производителей» новых рабов: детей рабынь отнимали у матерей и продавали. Положение чернокожих женщин в рабовладельческих США было гораздо хуже, чем белых женщин, фактически не имевших гражданских прав.

Отчасти, Анджела Дэвис, конечно, права. Одна из основательниц американского женского движения Элизабет Кэди Стэнтон была одновременно активной участницей аболиционистского движения вместе со своим мужем Генри Брюстером Стэнтоном и двоюродным братом Джерритом Смитом , которые участвовали в учреждении Республиканской партии.

[Джеррит Смит также прославился тем, что финансировал организацию антирабовладельческого восстания в южных штатах под руководством Джона Брауна, позднее казненного за нападение на арсенал Харперс-Ферри в Западной Виргинии и воспетого в знаменитой походной песне северян во время Гражданской войны.]

Она выступала за равенство всех взрослых, независимо от пола и цвета кожи, высказывалась против предоставления права голоса чернокожим мужчинам без предоставления таких же прав белым и чернокожим женщинам. Но все же это объяснение далеко не исчерпывающее.

Во-первых, женское движение возникло в те же 1830-е годы в Великобритании, в которой рабство было запрещено в 1833 году, да и во многих других странах женское движение развивалось вне какой-либо зависимости от аболиционизма, кроме, пожалуй, Франции.

Во-вторых, аболиционисты-мужчины часто старались дистанцироваться от женского вопроса, чтобы он не мешал борьбе за расовое равноправие.

В-третьих, женское движение в США зародилось в кругах именно белых женщин и долгое время развивалось именно в этой среде. У женского движения явно был какой-то другой привод, и оно было лишь союзником движения за освобождение чернокожих рабов.

В книге Ричарда Стайтса о женском освободительном движении в России и вовсе возникновение женского движения связывается с революциями (в частности, с европейскими революциями 1848 года), национальными волнениями и борьбой рабочих за свои экономические права. Также автор связывает возникновение женского движения с деятельностью образованных женщин среднего класса, у которых было время на осознание своего подчиненного положения и занятия политической деятельностью [Стайтс Р. Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм, 1860–1930. М.: РОССПЭН, 2004].

Стайтс также прав отчасти, но в меньшей степени, чем Анджела Дэвис. Действительно революционные события и общественные движения стали катализатором и женского движения. Но его объяснение, в сущности, ничего не объясняет. Принять его точку зрения, что женщины вдруг почему-то осознали свое положение, увы, невозможно из-за ее необоснованности.

Марксистское положение о том, что борьба за права женщин была связана с развитием капитализма, чтобы освободить женщин от опеки мужчин и превратить их в отряд индустриальных рабочих (в такой формулировке проблема была поставлена в одной из первых советских работ по истории решения женского вопроса в СССР, написанной Верой Бильшай [Бильшай В. Решение женского вопроса в СССР. М.: Госполитиздат, 1959]), тоже при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Что-что, а женщины работали в производстве до седьмого пота задолго до того, как вообще встал вопрос о женских правах. И не только в домашнем хозяйстве, но и на фабриках, на хлопковых плантациях и даже в шахтах.

Те же английские капиталисты, красочно описанные Карлом Марксом в «Капитале», очень широко использовали женский и детский труд, более дешевый по сравнению с мужским, даже не помышляя о предоставлении женщинам каких-то прав. К примеру, в британской промышленности в 1839 году было 242,2 тысячи работниц из 419,5 тысячи человек, занятых фабричным трудом, причем женщин и детей было большинство. Взрослые рабочие-мужчины составляли всего 23 % промышленного пролетариата. [Миловидова Э. Женский вопрос и женское движение. Хрестоматия. М.—Л.: Госиздат, 1929].

Зависимость от мужей, а также необходимость вскармливать и воспитывать детей вовсе не мешали женщинам поступать на фабрики, и они даже вытесняли мужскую рабочую силу. Так что это объяснение также удовлетворительным не является. Впрочем, исследователи-марксисты обычно обходили вниманием причины зарождения женского движения при капитализме, упирая больше на класовые интересы и движение женщин как составную часть рабочего движения.

Подобные утверждения есть и в других трудах по истории женского вопроса, и они представляют политическую активность женщин и их борьбу за равноправие как некий необъяснимый феномен, который надо просто принять как данность.

И это очень странно. Человечество к тому моменту прожило тысячелетия при подчиненной, а то и прямо угнетенной роли женщин, имело в этом мощные традиции, освященные религиозными авторитетами. Должен был быть какой-то фактор, заставивший пойти против этих вековечных порядков, которые, в общем, устраивали самые разные общества, стоящие на самых разных стадиях своего цивилизационного развития.

До появления женского движения было несколько случаев, когда женщины требовали или даже получали права. Например, после поражения в Северной войне в Швеции в 1718–1771 годах был введен парламент, расширены гражданские права, получили право голоса и женщины, состоящие в гильдиях и платящие налоги. Но в 1771 году новая Конституция Швеции лишила женщин избирательных прав.

Была попытка добиться прав женщин во Франции во время Великой французской революции. Олимпия де Гуж составила «Декларацию прав женщины и гражданки» и произнесла знаменитый лозунг: «Женщина имеет право подниматься на эшафот; она должна также иметь право всходить на трибуну». Однако, несмотря на всю приверженность идеям свободы, Национальный конвент в 1791 году отверг эту «Декларацию», а в ноябре 1793 года Французская республика признала за ней только право на эшафот. Де Гуж была казнена на гильотине по обвинению в контрреволюции.

Почему-то до определенного момента идея женского равноправия, при всей ее очевидности и соответствии идеям свободы, равенства и братства, не находила столь широкой поддержки, чтобы укрепиться.

Этот момент нужно подчеркнуть: выступление против вековых традиций подчинения женщин мужчинам было исключительным революционным переворотом, в чем-то даже большим, чем взятие власти пролетариатом в СССР. На это обязательно должна быть веская причина, способная пересилить эти самые вековые традиции.

Интересно и то, что женское движение с самого начала требовало в первую и главную очередь именно гражданских прав, а конкретно, избирательных прав. Хотя у женщин хватало и других проблем, таких как экономическая зависимость женщин от мужей, незащищенность прав трудящейся женщины, низкая оплата труда, многочисленные проблемы материнства и детства. Казалось бы, можно было и следовало решать сложный и многофакторный женский вопрос по частям, в той степени, в какой мужское общество это поддерживает. Но нет, главным стал вопрос о праве голоса, давший даже название всему движению – суфражизм (от англ. suffrage – право голоса).

С одной стороны, конечно, гражданские права тесно связаны со всеми другими правами – трудовыми, семейными, имущественными, социальными. Но, с другой стороны, остается неясным выбор именно такой стратегии, который оформился сразу и сделался главным лозунгом женского движения.

Итак, есть вопрос, который не нашел пока ответа. Без него вообще весь женский вопрос, в том числе и в СССР, предстает чем-то вроде замка без ключа. Понять его невозможно, и остается лишь соглашаться с теми или иными априорными утверждениями наподобие рассмотренных выше.

Потому придется начать с экстравагантной гипотезы, объясняющей причины возникновения женского движения за равноправие. На мой взгляд, настоящей причиной внезапно возникшего стремления женщин к гражданским правам и их выступления против вековечных порядков было огнестрельное оружие, а точнее, его очень значительный прогресс, произошедший как раз в первой трети XIX века.

До этого главным видом огнестрельного оружия было дульнозарядное, гладкоствольное, кремневое ружье, которое требовало целого ряда операций для заряжания и, как следствие, хорошего обучения солдата и крепких нервов у него. Как показал опыт Гражданской войны в США, в которой войска использовали главным образом такие ружья, солдаты под огнем иногда теряли самообладание и заряжали ружья по нескольку раз, не делая выстрелов. На поле боя часто находили ружья, заряженные два, три и даже до семи раз. Кремневые ружья нельзя было намочить. По всем этим причинам А.В. Суворов в своих сражениях учил солдат больше надеяться на штык, чем на пулю.

В 1830-е годы во многих странах, и в первую очередь в США, начался переход от дульнозарядного гладкоствольного оружия к казнозарядному нарезному оружию. В конце XVIII века французские химики открыли несколько веществ, взрывающихся при ударе: гремучую ртуть, бертолетову соль и гремучее серебро. Эти вещества под ударом курка взрывались и воспламеняли заряд пороха в стволе оружия. В 1814 году американец Д. Шоу создал первый капсюль – устройство для зажигания пороха в заряде, открывшее новые перспективы для развития огнестрельного оружия и возвестившее закат ненадежных кремневых ружей и пистолетов.

[ZHAN]

Изобретение быстро нашло применение. В 1836 году знаменитый американец Сэмюэл Кольт создал в Патерсоне фабрику по производству капсюльных револьверов Кольт Патерсон, а позднее и Кольт Уолкер. Шестизарядный револьвер увеличивал скорострельность оружия, скорость перезарядки, а удобная рукоятка позволяла вести огонь одной рукой, что было особенно удобно для кавалеристов.

В 1827 году немецкий оружейник Николай Дрейзе предложил унитарный патрон, в котором заряд пороха, пистон и пуля были вложены в бумажную гильзу. На основе этого изобретения он разработал первое казнозарядное нарезное ружье Дрейзе образца 1841 года. Заряжание ружья резко упростилось и ускорилось, нарезы в стволе повысили дальность и точность боя. Это оружие получило широкое распространение, но бумажная гильза, которая легко рвалась и отсыревала, военных не устраивала.

В 1853 году французский оружейник Казимир Лефоше заменил бумажную гильзу на металлическую, свернутую из тонкого листа латуни. Это был прорыв, сделавший огнестрельное оружие легким в заряжании, надежным, удобным и малочувствительным к влаге. Сначала появились металлические гильзы для револьверных патронов, но вскоре они стали делаться и для винтовок.

В 1860 году американец Оливер Винчестер создал свою знаменитую многозарядную винтовку под унитарный патрон, имевшую магазин на 15 патронов, перезаряжаемую поворотом рычага под шейкой приклада. Опытный стрелок мог опустошить магазин за 15 секунд, то есть достичь скорострельности 60 выстрелов в минуту, что более чем в 10 раз выше, чем мог развить опытный и обученный стрелок с кремневым ружьем.

Во время Гражданской войны в США, в 1862 году, появился и первый пулемет – пулемет Гатлинга, оружие с вращающимся блоком из нескольких стволов и свободной подачей патронов из бункера. Скорострельность пулемета составляла от 200 до 1000 выстрелов в минуту, а простота конструкции позволяла вести огонь даже неопытному расчету.

Все эти новинки были опробованы в войнах. Револьвер Кольта широко использовался американскими войсками во время американо-мексиканской войны в 1846–1848 годах, а также во время Гражданской войны в США в 1861–1865 годах. Гражданская война была, по общему признанию военных историков, первой войной, в которой сыграла большую роль индустриальная мощь, военная промышленность и применение целого ряда военных новшеств, не только в области огнестрельного оружия.

Это все широко известные факты, только встает вопрос: какое они отношение имеют к женскому движению?

Если посмотреть внимательно, то имеют, и самое прямое. Появление нового оружия означало, что мужчины станут убивать друг друга быстрее, проще и легче, чем это было до сих пор. Это имело двоякие последствия. С одной стороны, скорострельное и мощное оружие неизбежно вело к росту числа жертв войны. С другой стороны, несравненно большая легкость и простота обращения с новым оружием по сравнению со всем предшествующим арсеналом открывала дорогу в армию почти для всех мужчин. Не требовалось особой физической подготовки и долгого овладения навыками фехтования или заряжания дульнозарядных кремневых ружей. Стрельбе из револьверов и новых ружей можно было обучить за несколько дней. Новое оружие по этой причине вело к созданию массовых армий.

Это обстоятельство проявилось в первых же войнах с применением нового оружия. В американо-мексиканскую войну 1846–1848 годов, после которой Мексика потеряла половину своей прежней территории, американцы вооружили около 100 тысяч человек, среди которых более 65 тысяч были волонтерами, служившими годичный срок. Американцы в войне потеряли 13 тысяч человек. При этом численность регулярной американской армии тогда составляла 7,8 тысячи человек. То есть произошел резкий скачок от малочисленной, элитной армии к армии массовой. В Гражданскую войну в США на страну с населением в 31,4 млн человек было мобилизовано северянами 2,8 млн человек и южанами 1,06 млн человек (всего 3,8 млн человек, то есть 12 % общего населения или 40 % мужского боеспособного населения). Общие потери с обеих сторон составили 620 тысяч человек убитыми и умершими и 412 тысяч ранеными.

Из этого вытекали весьма важные социальные последствия. Для женщин это означало, что теперь любой мужчина может быть призван на войну, а в случае большой войны – это будет касаться весьма значительной части мужчин. Молодежь и мужчины среднего возраста пойдут в основной своей массе. Раньше этого не было, и военная служба, например, в США, касалась ничтожной части мужского населения страны. Теперь же армия в любой момент может забрать мужчину из любой семьи и из большинства семей.

Далее, война может быть затяжной и длиться в течение нескольких лет. Все это время женщины неизбежно будут предоставлены сами себе и будут вынуждены самостоятельно, без какой-либо мужской опеки, заботиться о хлебе насущном для себя и для своих детей. Им нужно будет работать, распоряжаться имуществом, покупать и продавать, делать множество других дел, которые обычно были прерогативой мужчин – глав семейств. Наконец, многие мужчины погибнут или вернутся калеками. И в этом случае вдовам придется самим позаботиться о своем будущем и будущем своих детей. Поскольку молодежь призывают в первую очередь, после большой войны молодым женщинам куда труднее будет вступить в брак, поскольку потенциальные женихи сложили голову на поле боя. Женщины, не нашедшие мужей, обрекаются на очень тяжелое и безвыходное положение, в особенности с ребенком от временной связи, что весьма часто происходило в военное время.

Появление удобных, надежных и убойных средств ведения войны создало очень вескую причину для пересмотра вековых традиций в отношении женщин. Да, женщина может не иметь никаких прав и во всем зависеть от мужа. Но если этого самого мужа убьют на войне, то что делать его бесправной вдове? И если это будут не единичные случаи, которые можно разрешить благотворительностью, а массовые, в сотни тысяч вдов с детьми?

Первый же проблеск понимания такой ситуации с очевидностью вел к решению: надо дать женщинам гражданские права, чтобы они могли какое-то время обойтись без мужчин в военное время и могли законно устроить свое будущее и своих детей в случае, если мужья погибнут на войне. Главное гражданское право – это право голоса, от которого, в частности, зависело изменение всех остальных законов, касающихся женщин.

Насколько можно судить, эта мысль никогда гласно не формулировалась ни самими представительницами женского движения, ни исследователями его истории. Но такие соображения определенно имели место.

Организованное женское движение родилось в США – в стране, давшей наибольшее число революционных военных новинок, и именно в то время, когда эти новейшие средства ведения войны появились и стали распространяться. Гражданская война в США выступила катализатором женского движения, его развития и распространения. И в других странах войны часто становились причиной развития женского движения и достижения им значимых результатов. Самый большой результат в этом смысле дала Первая мировая война. В консервативной Великобритании избирательное право части женщин дали в 1918 году, сразу после завершения мировой войны. В Германии женское избирательное право введено в 1918 году (позднее нацисты его отменили, снова оно было восстановлено после Второй мировой войны). В Нидерландах, в Польше, в России – в 1917 году.

Интереснее всего дела обстояли в британском доминионе Канада. Страна, бывшая частью Британской империи, вступила в Первую мировую войну и отправила в Европу свой канадский корпус. Его потери оказались настолько существенными, что в 1917 году в Канаде вводится взамен добровольного поступления на службу призывная система. Вместе с призывом в сентябре 1917 года был введен в действие Закон о выборах в военное время, который давал женщинам право голосовать за близких родственников, находящихся на военной службе. После войны, в 1919 году, был принят новый закон, давший избирательное право всем женщинам. В этом случае связь борьбы за женское право голоса с военными нуждами, пожалуй, наиболее открытая и очевидная.

Общая тенденция состоит в том, что войны прокладывали дорогу женскому равноправию. И чем совершеннее становилось оружие, чем более массовыми становились армии, чем больше жертв собирала та или иная война, тем сильнее звучал голос женского требования равноправия. Тут придется признать, что известная американская фраза «Бог сделал людей сильными и слабыми, Сэмюэл Кольт сделал их равными» относится и к женщинам. Револьвер Кольта стал первым верстовым столбом на дороге, приведшей женщин к гражданским правам.

Так что в истории женского движения, в которой много внимания уделялось развитию самих идей женского равноправия (книга Ричарда Стайтса в этом отношении представляет собой довольно типичный образец такого подхода), из поля зрения ушел главный вопрос, который и сделал женские права вопросом острой общественной актуальности. Бурное развитие военного дела настолько сильно переворачивало общество, имело столь много социальных последствий, что делало пересмотр целого ряда общественных отношений делом неизбежным.

[ZHAN]

Поскольку подробное рассмотрение всей истории женского вопроса в России до революции не входит в нашу задачу, то перейдем сразу к моменту провозглашения женского равноправия.

Декретирование прав женщин произошло в 1917 году и в начале 1918 года в три приема. Первым делом женщины получили избирательные права. 15 апреля 1917 года Временное правительство предоставило избирательные права всем гражданам старше 20 лет без различия национальности и вероисповедания, а 20 июня 1917 года в положении о выборах в Учредительное собрание было сказано об избирательных правах без различия пола, то есть и для женщин тоже.

Уже после Октябрьской революции произошел второй этап наделения женщин правами. В ряде декретов женщины получали право равного наделения землей, право выступать в суде обвинителями, защитниками и поверенными по гражданским делам. 16 (27) декабря 1917 года появился декрет ВЦИК и СНК РСФСР о расторжении брака, снявший одно из самых значительных ограничений прав женщин. Этот декрет резко упростил процедуру развода, допустив добровольное расторжение брака по обоюдному согласию или расторжение по решению суда.

Третий этап был связан с принятием новой Конституции. В январе 1918 года началась подготовка новой Конституции РСФСР. В ней, принятой V Всероссийским съездом советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов 10 июля 1918 года, целый ряд статей гарантировал полное юридическое равенство мужчин и женщин. Статья 22 гарантировала равноправие независимо от пола.

Этот процесс, конечно, не был чистой благотворительностью, поскольку эти основополагающие документы принимались в обстановке военного времени и ожесточенной политической борьбы между партиями за власть. Женщины тогда впервые стали веским политическим фактором, источником голосов на выборах и поддержки в революционных событиях. Активность женщин была связана с их очень тяжелым социальным положением, сложившимся в ходе войны.

Война вырвала значительную часть мужчин из общественной жизни и из хозяйства. По данным генерала от кавалерии В.И. Гурко, Россия мобилизовала в период войны 14 млн человек, из которых на начало 1917 года 7,5 млн были под ружьем и 2,5 млн в резерве. На фронте русская армия потеряла 2 млн человек убитыми и ранеными и столько же пленными. Впоследствии данные были пересмотрены и уточнены. Мобилизация затронула 15,8 млн человек. Общие демографические потери убитыми и умершими составили 2,25 млн человек, санитарные – 3,74 млн человек, попавшие в плен – 3,34 млн человек [Россия в мировой войне 1914–1918 гг. (в цифрах). М., 1925].

В армию было взято 8,7 % всего населения Российской империи, или 40 % мужского населения в возрасте от 20 до 50 лет [Морозов С.Д. Мужчины и женщины в годы Первой мировой войны: демографический кризис и потери населения. // Женщина в российском обществе. № 3 (72), 2014].

65 % личного состава армии составляла молодежь от 19 до 29 лет.

Это нанесло серьезнейший удар по всей структуре российского общества. Во-первых, за годы войны не было заключено порядка 1,7 млн браков, а рождаемость упала примерно на 45 %, что, в общем, соответствует падению количества заключаемых браков (в 1916 году – 44 % к уровню 1913 года). Во-вторых, из села ушло около половины трудоспособных мужчин (47,4 % в среднем, но по некоторым губерниям процент отсутствовавших мужчин превышал 50 %). Как следствие, появилась огромная армия одиноких женщин – солдаток, как в городах, так и в деревнях. Для женщин это было настоящей социальной катастрофой.

В первую очередь они де-факто лишились своего, пусть и очень низкого, неравноправного социального статуса, поскольку не могли больше рассчитывать на ушедших на фронт мужчин. Законы Российской империи были очень строгими. К примеру, параграф 103 Закона о правах и обязанностях, от супружества возникших, гласил:

«Супруги обязаны жить вместе, посему 1) строго воспрещаются всякие акты, клонящие к самовольному разлучению супругов, 2) при переселении, при поступлении на службу или по иной перемене постоянного жительства мужа жена должна следовать за ним».

[Свод законов Российской империи. Т. X, ч. 1. Кн. 1. Санкт-Петербург, 1900.]

Во время Первой мировой войны это правило непосредственно коснулось миллионов женщин, чьих мужей забрали в армию. Выполнить его в соответствии с буквой и духом закона было, конечно, невозможно. Это лишь часть социального статуса женщин в дореволюционной России, прикрепленных законом к мужьям. В их длительное отсутствие социальный и отчасти юридический статус женщин становится неопределенным.

При этом женщины не могли избавиться от уз брака или законно сойтись с другим мужчиной даже в случае вынужденных обстоятельств. Параграф 37 законов Российской империи о браках запрещал заключать браки лицам, уже состоящим в брачных отношениях. Параграф 43 прекращал брак со смертью одного из супругов, а параграф 45 расторгал брак духовным судом в случае доказанной супружеской измены или в случае лишения одного из супругов всех прав состояния. Параграф 46 не допускал никакого самовольного расторжения брака, а также жить супругам в разлучении. На случай войны Свод законов в параграфе 56 предлагал женам неразысканных дезертиров, пропавших без вести или попавших в плен просить о расторжении брака, но только спустя пять лет с момента пропажи или плена. Женщина должна была вместе с прошением представить полицейскую справку о времени пропажи ее мужа. Во время Первой мировой войны применить этот закон было нельзя как по причине установленного срока, так и по причине явной неспособности административного аппарата учесть все подобные случаи и выдать необходимые справки.

Иными словами, действовавшие до революции законы обрекали женщин-солдаток на сохранение брака с убитыми, пропавшими или взятыми в плен мужьями и, по существу, делали их жизнь в значительной степени нелегальной. Требование закона о запрещении разлучать супругов постоянно нарушалось мобилизацией мужчин, эвакуациями перед наступающим противником, необходимостью покинуть прифронтовую зону или просто найти себе средства к пропитанию. В принципе, хотя на это стали смотреть сквозь пальцы, тем не менее множество женщин в любой момент могли подвергнуться полицейскому преследованию.

Но это были не все тяготы, принесенные войной. Женщины буквально принуждались к тяжелому труду ради собственного выживания. В деревнях появилось огромное количество крестьянских хозяйств, которые велись солдатками. Даже в конце 1920-х годов, после всех изменений семейного законодательства и проведенной среди женщин работы, таких женских хозяйств было около 3 млн, или 15 % от общего числа крестьянских хозяйств [Чирков П.М. Решение женского вопроса в СССР (1917–1937 гг.). М.: Мысль, 1978].

Практически все они были бедняцкими, женских сил не хватало одновременно на ведение хозяйства и на уход за детьми. Солдатки составляли примерно половину деревенской бедноты и около половины сельских батраков. Это интересный факт, поскольку в современной литературе по коллективизации часто деревенская беднота считается лодырями и пьяницами, которые, мол, завидовали крепким хозяевам. Реальность, как видим, резко отличалась от этих предвзятых представлений. Половина сельской бедноты была женской, которые были «виноваты» лишь в том, что их мужья сгинули на войне.

Война прошлась частым гребнем и по городской промышленности. Мобилизации выгребли к концу войны до 40 % рабочих. Фабрики и заводы стали во все возрастающем числе заменять их женщинами и детьми. Доля женщин среди рабочих в 1917 году добралась в среднем по России до 43 %, а в Петрограде их было больше половины [Маевский И.В. Экономика русской промышленности в условиях Первой мировой войны. М.: Госполитиздат, 1957].

Численность работниц выросла до 881 тысячи человек. Мужчин стало не хватать для опасных и ночных работ, так что в 1915 году были приняты решения об отмене запрещения ночного труда для женщин, да и вообще военным фабрикантам было дано право отступать от требований закона о работе женщин. То есть было разрешено эксплуатировать женский труд кто во что горазд.

Если мы к этому добавим, что работающим женщинам было не на кого оставить своих детей (и это обстоятельство вынуждало женщин с грудными детьми отказываться от работы на фабрике и пополнять ряды безработных), что имели место резкий рост цен, нехватка продовольствия и хлеба под конец войны, то будет совершенно очевидно, что положение женщин в воюющей стране дошло до предела напряжения и нужды и требовало незамедлительного разрешения. В первую очередь освобождения их от явно отживших свое законов.

В.И. Ленин еще в марте 1917 года, сразу после возвращения в Россию, понял мощный революционный потенциал женщин, которые не только составляли чуть менее половины рабочих, на которых, собственно, Ленин и опирался, но и были готовы поддержать любую власть, которая пообещает им хоть какое-то улучшение положения. Потому Ленин стал убеждать Александру Коллонтай, возглавлявшую группу женщин-большевичек, немедленно приняться за работу среди женщин – солдаток и работниц в особенности. В общем, его ожидания оправдались.

Таким образом, если рассмотреть очень быстрое обретение женщинами в России гражданских прав в контексте ситуации, то становится совершенно очевидно, что военная обстановка и борьба за власть в стране сыграли в этом ключевую роль. Появились условия, в которых вопрос о женском равноправии очень быстро перешел из плоскости социальной философии и прекраснодушных мечтаний в плоскость самой неотложной необходимости и принятия быстрых, решительных и бесповоротных решений.

Однако при первых же шагах советской власти в деле проведения женского равноправия на практике оказалось, что декретировать намного проще, чем добиться действительного выполнения обещанного. Женский вопрос в Советской России, а потом и в СССР стал очень сложным, запутанным, в котором разные аспекты цеплялись друг за друга, как шестеренки механизма. С реализацией женского равноправия пришлось много повозиться, и борьба за женские права была долгой, упорной и весьма драматичной.

[ZHAN]

Прекраснодушные идеи свободы, равенства и братства с первых же дней столкнулись с суровой реальностью революционной и воюющей Советской России, к тому же волочащей на себе груз наследия старого общественного порядка. Переплетение трудностей, происходящих от войны и разрухи, с неизжитыми язвами старого общества вообще очень характерно для той своеобразной эпохи. Подчеркнутая революционность, выработка новой символики, установка памятников революционерам, митинги, демонстрации, съезды – все это было реакцией на все еще очень сильные и влиятельные нравы и обычаи дореволюционного покроя, от которых большевики старались как можно быстрее избавиться.


В женском вопросе это выразилось ярко и особенно. Декретировать равные права женщин и мужчин было легко. Но обеспечить их практической реализацией было очень трудно. Тем более что женщин большевики сразу старались вырвать из объятий семейного и кухонного быта и превратить в полноценных участников производства. Только сил и материальных возможностей советской власти явно не хватало для решения этой задачи вплоть до середины 1930-х годов, то есть практически до 20-летия революции.

Потому политика в отношении женщин в первые годы советской власти, вплоть до начала первой пятилетки в 1929 году, приобрела характер решения самых вопиющих, самых неотложных женских проблем, причем решения самыми скупыми и скудными средствами.

Первейшими вопросами, ставшими перед советской властью, оказались вопросы материального обеспечения женщин и защита материнства и детства. Старые законы были отменены, муж теперь не обязывался непременно материально содержать жену, да и к тому же война оставила множество незамужних девушек и женщин, вдов, часто с малолетними детьми на руках. По поводу первого вопроса у большевиков никогда сомнений не было – женщина должна стать трудящейся и работать в народном хозяйстве по найму, как и положено настоящему пролетарию. Но возникла проблема. Работу на фабрике оказалось непросто примирить с деторождением и вскармливанием детей. Женский труд и деторождение оказались настолько тесно связаны между собой, что они практически не рассматривались порознь. Женщина должна быть и работницей, и матерью – и точка.

В этом деле было много трудностей, хаоса, проб и ошибок, поражений и отступлений, и каждый шаг по улучшению положения женщин давался с большим трудом. Язвы прошлого: женская безработица, высокая детская смертность, проституция – исчезли далеко не сразу.

[ZHAN]

Новые революционные веяния в женском вопросе в России обычно связываются со свободой любви и с пропагандой свободы межполовых отношений, которые пропагандировала в начале 1920-х годов Александра Коллонтай. Об этом написано столько, что создается впечатление, что большевиков будто бы больше всего интересовали свободные сексуальные отношения, из чего можно даже вывести какую-нибудь псевдологичную теорию, что таким образом большевики стремились подорвать основы традиционного брака свободой любви и разрешением абортов. Только эта точка зрения была и есть очень поверхностной.

Надо отметить, что, во-первых, кроме Коллонтай, больше таких же страстных приверженцев свободной любви среди большевиков и большевичек не было. Во всяком случае, не удалось отыскать никого другого, кто бы гласно проводил такую же точку зрения. Более того, в более поздней советской литературе Коллонтай не раз критиковали за эту позицию.

Во-вторых, тезис о том, что большевики насаждают разврат, бессчетное число раз использовался противниками советской власти, от белогвардейцев до басмачей, так что почти ни одно советское мероприятие в отношении женщин не обходилось без подобных обвинений.

В-третьих, известный «Декрет об обобществлении российских девиц и женщин» оказался мистификацией, причем довольно темной. «Декреты» практически одинакового содержания якобы распространялись в Саратове, Владимире, в Екатеринодаре и даже в Москве. По некоторым сведениям, случай в Саратове связывался с попыткой владельца чайной Михаила Уварова дискредитировать анархистов [Велидов А. «Декрет» о национализации женщин. История одной мистификации. // Научно-просветительский журнал «Скепсис» – http://scepsis.net/library/id_2045.html].

По всей видимости, у всех этих «декретов» один и тот же источник – белогвардейская пропаганда. 4 апреля 1919 года главнокомандующий Вооруженными силами Юга России генерал-лейтенант А.И. Деникин создал Особую комиссию по расследованию злодеяний большевиков, которая собирала материалы для пропаганды, в первую очередь за рубежом. Среди материалов, которые эта комиссия создавала и распространяла, был и этот «декрет», опубликованный, к примеру, в шведской газете «Svenska Dagbladet» от 9 ноября 1919 года.

В общем, доказательств того, что эта самая свободная любовь была хоть самое краткое время официальной линией большевиков, найти не удается. Да и, в общем, эта идея противоречила всем мероприятиям советской власти в отношении женщин.

Первое, что сильнее всего обеспокоило Ленина по части женского вопроса, была чудовищная младенческая и детская смертность в России. В среднем умирало около 30 % детей в возрасте до одного года, численность умерших младенцев достигала 2 млн в год. В то время в развитых европейских государствах младенческая смертность колебалась от 7 % в Норвегии до 13–14 % в Германии и Великобритании.

От таких цифр детской смертности должен был вздрагивать даже самый завзятый милитарист. Ежегодно умирало около миллиона мальчиков, будущих солдат или рабочих. Не во всякой войне общество несло такие огромные потери, даже Первая мировая война уносила ежегодно около 800–900 тысяч мужчин, меньше, чем умирало младенцев мужского пола. Колоссальный ущерб от этого был очевиден. Прирост населения страны в таких условиях приобретался большим числом рождений на женщину, что неизбежно вело к износу женского организма, к болезням и преждевременной смерти.

Это была одна из первых задач, с которой нужно было схватиться большевикам в женском вопросе. В первые годы после революции была накоплена статистика, позволившая внести ясность в причины столь высокой младенческой смертности. На Первом Всероссийском совещании по охране материнства и младенчества, состоявшемся в Москве с 1 по 5 декабря 1920 года, заведующая отделом охраны материнства и младенчества Наркомздрава РСФСР В.П. Лебедева сделала доклад, в котором подчеркнула мощный вклад в младенческую смертность плохих жилищных условий. Оказалось, что в семьях зажиточных горожан, имевших квартиру в четыре комнаты, младенческая смертность составляла всего 4 %, а в рабочих семьях, живших в однокомнатной квартире, – 22 %. В некоторых рабочих округах, где была высокая доля вовлечения женщин в производство, младенческая смертность достигала 65 % [Материалы Первого Всероссийского совещания по охране материнства и младенчества. Москва, 1–5 декабря 1920 года. М., 1921].

Тут надо сделать пояснение, что в то время однокомнатная квартира понималась не так, как сейчас. Это было жилище, в котором в одной-единственной комнате все члены семьи готовили пищу, ели, спали, проводили досуг. Часто в таких комнатах жили по две-три семьи с детьми, сами комнаты были маленькими, темными и сырыми. Нередко под жилье использовались чердаки и подвалы. В таких условиях маленьким детям заболеть и умереть было легче легкого. Жилищные условия рабочих сразу после революции попытались улучшить путем уплотнения и вселения в большие квартиры, то есть путем создания коммунальных квартир, но это проблему не решало, а возможности строить новое жилье пока не было.

Вторая причина высокой младенческой смертности состояла в том, что в то время не было искусственного вскармливания. В.П. Лебедева говорила об этом так:

«Неопровержимо установлено, что без грудного вскармливания дети первых дней почти неизбежно умирают, и работницам, которым приходится принимать участие в строительстве новой жизни, следует на это первым долгом обратить внимание и этот факт учесть».

С точки зрения сегодняшнего дня, когда около 70 % грудных детей до 6 месяцев имеют искусственное вскармливание, это может показаться странным. Но в начале 1920-х годов смесей, гарантирующих полноценное вскармливание младенцев, не было, они появились в СССР только в 1960-х годах. Для женщин, занятых на производстве, это становилось серьезнейшей и неразрешимой проблемой, поскольку работа на фабрике не предполагала возможности отлучаться каждые три часа для того, чтобы покормить ребенка грудью. Не имея возможности отлучиться с фабрики и не имея искусственного вскрамливания, женщины попросту оставляли своих младенцев на произвол судьбы.

Плохие бытовые условия, явный недостаток питания и отсутствие должного присмотра за младенцем в рабочих семьях, а в особенности у одиноких женщин, которых в военное время стало множество, вели к массовой, устрашающих масштабов младенческой смертности.

Выход из создавшегося положения был найден в массовом создании специальных учреждений для кормящих матерей и детей. Наиболее распространенными в первые годы Советской власти учреждениями стали ясли и приюты для грудных младенцев. В то время ясли чаще всего создавали при фабриках и заводах, в которых работницы могли оставить детей на время работы с возможностью посещения для кормления грудью. Фабрично-заводские комитеты, ставшие в революционные годы органами управления предприятиями, по мере возможностей шли навстречу нуждам кормящих матерей, помогали учреждению яслей, вносили изменения в распорядок работы и выделяли перерывы для кормления. Хотя, и это признавалось, далеко не всегда удавалось обеспечить хорошие условия, и причин тому бывало множество.

Ясли стали предметом первоочередной заботы как отдела по охране материнства и младенчества (который сначала был в Наркомате государственного призрения РСФСР, а потом его передали в Наркомздрав РСФСР), так и партийных органов, и общественных организаций.

К примеру, в Иваново-Вознесенске в 1918 году существовал союз солдаток, насчитывающий 7 тысяч членов, главной заботой которого были условия женского труда, ясли и детские дома.

К 1921 году в РСФСР было создано 567 яслей. Создать ясли было исключительно трудным занятием в условиях воюющей страны. Надо было найти подходящее помещение, и здесь женские общественные органы сталкивались с сильной конкуренцией продовольственных и военных органов, обладавших огромной властью и занимавших лучшие здания. Затем надо было найти подходящую мебель, изыскать ткани для детских пеленок и распашонок (о трудности этого дела говорит только один факт: даже армейские шинели и обмундирование по срочным военным заказам в 1919 году часто шились из утильсырья). Потом надо было обеспечить сами ясли и работников в них продовольствием и особенно молоком. В некоторых случаях предлагали передавать яслям молочных коров и обеспечивать их фуражом за государственный счет. Тем не менее дело мало-помалу двигалось. Уже в 1918 году число мест в яслях более чем удвоилось. Если в 1914 году было 11,1 тысячи ясельных мест, то их стало 25,2 тысячи.

Огромной проблемой было вскармливание брошенных младенцев. В годы Гражданской войны многие матери от отчаянного положения подбрасывали своих детей к дверям учреждений или просто оставляли на улице. Для них приходилось создавать специальные приюты. Но и тут возникла та же проблема кормления. Нужно было уговорить женщин прикладывать к груди не только своего ребенка, но и чужого. Даже ставился вопрос о том, что для большевичек, которые были кормящими матерями, кормить еще и чужих пролетарских детей было революционной обязанностью. При всех проблемах тем не менее было создано 267 приютов для грудных детей. Правда, спасение части детей было приобретено ценой высокой младенческой смертности, доходившей в приютах до 40–48 %, позже сократившейся до 32 %.

Помимо этих учреждений также создавались Дома матери и ребенка, учреждения закрытого типа, куда на некоторое время помещали мать с ребенком, чтобы и мать могла поправить силы усиленным питанием, и дать полноценное вскармливание ребенку. Таких домов в годы Гражданской войны было создано 108.

В 1920 году, после подведения накопленного опыта по охране материнства и младенчества, было решено сделать упор на ясли, а другие учреждения, в частности приюты для младенцев, создавать только в случае крайней необходимости и при условии наличия достаточного количества кормящих матерей. Ясли, в значительной степени освобождавшие мать от ухода за ребенком, не только давали наиболее ощутимый результат в улучшении здоровья детей и сокращения детской смертности, но и наилучшим образом соответствовали общей линии партии на вовлечение женщин в производство и в общественную жизнь.

Первые шаги были трудными и хаотичными, поскольку крайне немногочисленным женским активисткам в условиях Гражданской войны, с ее нестабильной обстановкой, неорганизованностью и неразберихой, огромными хозяйственными трудностями, крайним дефицитом продовольствия, топлива и товаров, требовалось схватиться с многочисленными и разнообразными женскими проблемами. Активистки работали на износ.

«Работы было столько – случалось, по нескольку суток не выбирались домой. Прикорнешь часок на стуле – и снова за дела… Набивалась полная комната посетительниц: одну на работу не берут, другой платят меньше, чем мужчинам… Здесь же на столах отмеряли куски материи женделегаткам, чтобы они шили распашонки, платьица для яслей», – вспоминала свою работу заведующая губженотделом в Туле Е.М. Дагаева.

Эти трудности признавала и А.М. Коллонтай:

«Однако вплоть до созыва Первого Всероссийского съезда работниц работа партии по привлечению широких масс работниц и крестьянок к советскому строительству и защите революции носит случайный, кустарный характер»

[Коллонтай А. За три года. М.: Госиздат, 1920.]

Здесь имеется в виду Первый Всероссийский съезд работниц (его проведением руководил Я.М. Свердлов – председатель ВЦИК, председатель комиссии по выработке Конституции РСФСР, глава Секретариата ЦК РСДРП(б), организатор 1-го Конгресса Коммунистического Интернационала; это показывает, какое политическое значение уделялось этому съезду работниц), состоявшийся в ноябре 1918 года, после которого руководство проведением в жизнь политики в отношении женщин значительно улучшилось и окрепло.

В 1919 году ЦК РКП(б) создал женотделы при партийных организациях и женорганизаторов при партячейках, которые стали вплоть до начала 1930-х годов главной ударной силой советской власти в женском вопросе. Они приучались работать жестко и решительно, иногда буквально вытрясая из различных советских органов, возглавляемых, конечно, в основном мужчинами, все необходимое для женщин и детей. Они вели упорные бюрократические схватки за особняки под ясли, за продовольствие и ткани, за улучшение условий женского труда на фабриках и заводах, вели огромную политическую и пропагандистскую работу среди женщин. В некотором роде они превратились в своего рода отделы наркомата по делам женщин.

В организации основ советской системы охраны материнства и детства партийные женотделы сделали очень многое. В частности, именно партийные женотделы подбирали руководящих работников для различных органов по охране материнства и детства в губерниях. Выбирались наиболее опытные и решительные кадры, по возможности с медицинским образованием. Это условие было важным, поскольку все учреждения по охране материнства и младенчества имели выраженный медицинский характер. В 1922 году Наркомздрав РСФСР узаконил этот порядок. Помимо набора руководящих кадров открывались курсы акушерок, медсестер, врачей, которые часто также комплектовались при самом активном участии женотделов.

Это довольно простое решение – открыть ясли – дало тем не менее колоссальный по значению результат. Если до революции младенческая смертность в Московской губрении составляла 29 % (или 29 детей на 100 родившихся), то в 1927 году она упала до 15 % (или до 15 детей на 100 родившихся). Средняя смертность сократилась до 18,7 % [Коршунова Н.Н. Деятельность Коммунистической партии в области охраны материнства и младенчества в первое десятилетие Советской власти. М., 1985].

Л.Д. Троцкий, к тому моменту уже лишившийся своих прежних партийных постов и обратившийся в том числе к вопросам защиты материнства и младенченства, высказался на 3-м Всероссийском съезде по охране материнства и младенчества в декабре 1925 года об этих достижениях с восторгом:

«Оно поразительно – такое падение смертности при более низком уровне производительных сил и накопления в стране. Если это факт, то это есть уже бесспорнейшее завоевание нашей новой бытовой культуры, и прежде всего ваших усилий как организации».

[Троцкий Л.Д. Охрана материнства и борьба за культуру. Речь на 3-м Всесоюзном совещании по охране материнства и младенчества 7 декабря 1925 г. М.: Охрана материнства и младенчества, 1926.]

Троцкий даже призвал перестать сравнивать новые данные по младенческой смертности с дореволюционным временем, а сопоставлять их прямо с наиболее развитыми капиталистическими странами. К Троцкому можно относиться по-разному, но в данном случае он был абсолютно прав: резкое снижение младенческой смертности дали не какие-то особенные достижения медицины, а обычные меры по улучшению быта, культуры и настойчивая работа по охране материнства и младенчества.

Таким образом, ясли – учреждение, доступное даже для окончательно разоренной войной Советской России, смогли резко снизить остроту проблемы младенческой смертности и довести ее до приемлемого уровня, насколько это обеспечивалось достижениями медицины того времени. Для государства в том была самая прямая выгода. Спасенные от ранней смерти дети потом подрастут и со временем вольются в ряды трудящихся или выступят на защиту своей страны.

Без особого преувеличения, ясли начала 1920-х годов ковали те батальоны, полки и дивизии, которые в Великую Отечественную войну схватились с немецкой армией.

[ZHAN]

Может показаться странным, что в женскую тему, даже в столь мирном ее аспекте, как создание яслей для младенцев, постоянно вплетается военная тема. Это вовсе не последствие милитаристского угара, а, так скажем, очень существенная сторона поднятой темы. В сталинские времена считалось, что новая мировая война – есть абсолютная неизбежность и весь вопрос лишь в сроках ее начала.

Неизбежность новой мировой бойни стала очевидна всем сколько-нибудь проницательным людям сразу после окончания Первой мировой войны и подписания Версальских соглашений. Мир был настолько тяжелым для побежденных, настолько грабительским, что реванш Германии требовал лишь подходящих обстоятельств. Достаточно сказать, что Германия была ощутимо обрезана по территории, особенно в Силезии, вместе с немецким населением и хозяйственными ресурсами, на нее была наложена огромная дань репарационных платежей (269 млрд золотых марок, или весь национальный доход Германии за пять лет), которые выплатить стране, не имеющей богатых природных ресурсов, было очень тяжело.

Уверенность в неизбежности новой мировой войны была столь велика, что уже в начале 1920-х годов стали составляться прогнозы о том, какая будет эта война, какое будет применяться вооружение, какими будут тактика и стратегия войск. В СССР одна из первых работ такого рода была издана в 1924 году. Автор небольшой брошюры, выпущенной Вятским губвоенкоматом, дал поразительно адекватный прогноз начала будущей войны:

«В день объявления войны тысячи самолетов вступят в воздушный бой. Победившие спокойно полетят в страну противника и своими бомбами будут уничтожать войска, все живое, разрушать города, сооружения, железные дороги и морской флот и даже высадят отряды в тылу. Но такую победу сразу выиграть трудно, найдутся резервы самолетов.

Тогда начнется сухопутная война всеми средствами.

До наступления будут высланы техническая конница и тысячи танков и броневиков для разведки. Произойдут сильнейшие бои, и победивший быстро подвезет пехоту (на грузовиках) и вышлет сотни тяжелых танков, и все они с помощью пехотных самолетов внезапно нападут на армии противника.

Если армии сблизятся – начнется химическая война газами и снарядами. Автоматный и артиллерийский огонь будет сметать все живое. Война будет всеуничтожающей».

[Тухачевский С.В. Будущие войны и развитие милитаризма. Вятка: Издание Посекра Губвоенкомата, 1924].

Этот прогноз сбылся почти совершенно точно, за исключением лишь химического оружия, и в этом отрывке без особого труда узнается начало Великой Отечественной войны 22 июня 1941 года.

С середины 1920-х годов уверенность в неизбежности новой мировой войны не только укрепилась, но и стала общим местом в политической учебе и агитации, со вполне конкретными выводами. Социалистический характер Советского Союза и его острые противоречия с капиталистическим окружением обещали, что война будет ожесточенной и тяжелой. М.В. Фрунзе – председатель Реввоенсовета СССР, выражался без иносказаний:

«Это не будет столкновение из-за пустяков, могущее найти быстрое разрешение. Нет, это будет война двух различных, исключающих друг друга общественно-политических и экономических систем. Откуда это вытекает? Из этой же классовой природы нашего государства».

[Голубев А. М.В. Фрунзе о характере будущей войны. М.: Госвоениздат, 1931.]

Также Фрунзе, а за ним и другие сформулировали точку зрения, что будущая война будет войной машин, что эта война потребует многочисленных многомиллионных армий, она будет затяжной и потребует напряжения всех сил.

Из этого прогноза новой мировой войны вытекали уже известные для женщин последствия. Во-первых, большая часть мужчин уйдет на фронт, и на женские плечи ляжет как забота о детях, так и в значительной мере труд на производстве в тылу. То есть нечего и рассчитывать отсидеться за мужской спиной. Во-вторых, поскольку женщины должны будут делать технически сложное вооружение и боевую технику, а также примут очень активное участие в управлении по банальной причине нехватки мужчин, то женщинам в условиях новой мировой войны надо быть грамотными, иметь знания и рабочие профессии, чтобы с этими задачами справиться. В-третьих, в условиях затяжной и ожесточенной войны надо быть готовыми и к тому, чтобы самим взять в руки оружие, если мужские мобилизационные резервы будут исчерпаны и обескровлены.

Не так трудно вывести из немногочисленных предпосылок прогноза новой мировой войны следствия, которые целиком и полностью определяли всю советскую политику в отношении женщин. Мужчины уйдут на фронт – женщины займут их места. Предельно жестко, предельно ясно.

Причем это была вовсе не абстрактная теория. К такому подходу большевики прибегли уже во время Гражданской войны, особенно в Петрограде. Осенью 1919 года, когда на Петроград наступали войска генерала Н.Н. Юденича, в городе прошла повальная мобилизация мужчин. Вместо них на предприятия приходили женщины, так что процент работниц в Петрограде в это время достиг 65 %. Помимо этого, женщины заменили практически всех мужчин в милиции, а также составили вооруженные отряды общей численностью около 14 тысяч человек.

Так что предвидение новой мировой бойни и опыт Гражданской войны диктовали общую линию партии в женском вопросе – максимально хорошо подготовить женскую половину населения страны к тому, чтобы заменить мужчин в случае войны, но при этом создать все условия для материнства: рождения и воспитания многочисленного и здорового поколения детей.

Если мы после этого снова вернемся к «интересному» вопросу о свободе любви, то придется сделать вывод, что обвинение большевиков в насаждении разврата основано на банальном непонимании партийной политики, ее сути и основных заложенных в ней идей. Делать женщин объектом сексуальных вожделений мужчин они явно не собирались.

Позиция Коллонтай по поводу свободы любви, очевидно, имеет совсем другое происхождение – это была одна из попыток борьбы с проституцией. Но понять это без ответа на вопрос, чем это так проституция не нравилась советской власти, пожалуй, нельзя.

Насчет проституции у ВКП(б) и советских органов была совершенно определенная позиция, которую сформулировал один из главных советских теоретиков в этом вопросе – Самуил Ефимович Гальперин. Он был известным советским дерматовенерологом и работал в Государственном венерологическом институте и 2-м венерологическом диспансере в Москве. Обращение его к теме проституции имело самое прямое отношение к его профессии: проституция была главным каналом распространения венерических заболеваний, особенно сифилиса и триппера. По данным, собранным в его вендиспансере, 75 % заразившихся сифилисом до 1917 года заразились через проституток. Но и в 1918 году процент заразившихся этим путем был весьма высок и составлял 53 %. Положение изменилось только после завершения Гражданской войны, когда процент заразившихся сифилисом от проституток упал до 32 % [Гальперин С.Е. Проституция. М.: Охрана материнства и младенчества, 1927].

Как писал в своей брошюре Гальперин, сифилис и триппер вели к заметному снижению рождаемости и рождению больных детей. В дополнение к этому триппер был причиной слепоты (возбудители триппера, попадая в глаза, вызывают слепоту; занести же трипперный гной в глаза проще простого, достаточно не помыть руки после посещения туалета), причем триппер был причиной более чем половины случаев слепоты в РСФСР. Уже только по этой причине стоило браться за решительную ликвидацию проституции.

Кроме того, само по себе занятие проституцией убивало женщину очень быстро. Срок жизни проститутки до революции не превышал 30 лет. Женщина, втянутая в это занятие, почти неизбежно быстро погибала, хотя могла бы родить детей. У проституток с детьми был очень высокий процент детской смертности. До революции были собраны такие данные. У 4420 проституток в Петербурге до обращения к этому промыслу было 1762 ребенка, из них 714 умерли, то есть смертность была 40,5 %. Еще 191 ребенка проститутки сдали в воспитательный дом [Василевский Л.А., Василевский Л.М. Проституция и новая Россия. Тверь: Октябрь, 1923].

В общем, проституция представляла собой массовое заражение мужского населения венерическими болезнями, медленное убийство женщин и их детей. Таким образом, акцент в этом вопросе был поставлен так: борьба с проституцией, распространяющей венерические болезни, – это борьба за увеличение рождаемости и здоровье народа, что в свете военных нужд Советской России было крайне необходимо.

В СССР стремились извести проституцию под корень, поскольку, как показывали данные вендиспансеров, любые меры регламентации, врачебных осмотров или «милиции нравов» никакого эффекта не давали. Проститутка, обслуживавшая в день до нескольких десятков клиентов, заражалась гораздо быстрее, чем могли выявить болезнь медицинские осмотры. Триппером, к примеру, они заражались буквально через несколько дней после начала работы и до момента врачебного осмотра заражали сотни мужчин. «Милиция нравов» не давала также эффекта из-за широкого распространения тайной, временной или периодической проституции. По данным исследований, проводившихся в Петербурге еще до революции, оказалось, что тайной проституцией зарабатывали 2,5 % женского населения города и одна тайная проститутка приходилась на 20 женщин. Выявить их всех было практически нереально.

Потому в советской практике меры по регламентации проституции были отброшены совершенно. Стали изыскиваться способы подрубить это явление под корень, и велись поиски причин, которые толкали женщин на занятие проституцией. Ответ был, в общем, банальным – нищета и голод, отсутствие заработков. Дореволюционные и ранние советские данные, собранные о социальном положении проституток, самым наглядным образом показали, что в массе своей они вербуются среди женщин, не имевших работы и заработка. До революции большинство проституток вышли из домашней прислуги или работниц самых низкооплачиваемых профессий. Для неимущей женщины, да еще с ребенком, почти не было других альтернатив, кроме проституции.

Из понимания этого факта родилась советская стратегия борьбы с проституцией, реализованная специально созданным для этого Центральным советом по борьбе с проституцией при Наркомздраве РСФСР, а потом и Наркомздраве СССР. Во-первых, самое серьезное внимание было обращено на трудоустройство женщин, в особенности молодых, одиноких девушек. Вплоть до того, что в начале 1920-х годов, когда начались переход к хозрасчету и прибыльности предприятий и связанные с этим сокращения штатов, было запрещено увольнять с работы одиноких, бесприютных девушек, беременных женщин и женщин с малолетними детьми. Для массового женского трудоустройства требовалось не только подобрать рабочие места, но и дать самим женщинам хотя бы минимальное образование и профессиональную подготовку. То, что женщин надо учить, стало понятно с первых же шагов советской власти в женском вопросе и в борьбе с проституцией в частности.

Во-вторых, уже заболевшие проститутки быстро попадали в хваткие объятия советской власти, которая по мере сил и возможностей старалась воспитать из них трудоспособных членов общества. При вендиспансерах и профилакториях, куда проститутки обращались за лечением, создавались общежития для лечащихся женщин, а также мастерские для обучения какой-нибудь самой простой работе и для заработка. После излечения и приобретения трудовых навыков диспансер или профилакторий оказывал помощь в трудоустройстве.

Скажем прямо, далеко не всегда получалось добиться такого результата. Даже в начале первой пятилетки проблема с возвращением проституток в ряды трудящихся стояла весьма остро. На Всесоюзном совещании ответственных секретарей Комиссии по улучшению труда и быта женщин в октябре 1929 года довольно откровенно говорилось, что, к примеру, в Крыму была очень развита проституция: сезонно в Ялте и Евпатории и круглогодично в Севастополе. Был в Крыму и трудпрофилакторий, но из 81 побывавших в нем проституток только одна бросила свой промысел и поступила на работу [Всесоюзное совещание ответственных секретарей Комиссий по улучшению труда и быта женщин. Октябрь 1929. М.: ЦИК СССР, 1930]. Многие подопечные вполне искренне рассматривали трудпрофилакторий как место для отдыха зимой и намеревались летом снова заняться проституцией.

По причине весьма низкой эффективности трудпрофилакториев «собесовский» уклон часто критиковался и предлагались меры усиления мер воздействия на проституток. Прямо наказывать их за занятие проституцией было нельзя, поскольку было очевидно, что сам промысел был следствием нужды и нищеты. Потому проституток стали наказывать за распространение венерических болезней. В июле 1922 года в Уголовный кодекс РСФСР была внесена статья, устанавливающая ответственность за заведомое заражение тяжелой венерической болезнью, а в 1923 году статью исправили, исключив из нее заведомый характер заражения и тяжесть болезни. Теперь отказ от медосмотра и от лечения венерического заболевания для проститутки почти автоматически означал уголовное наказание. Похожая норма была во всех других редакциях Уголовного кодекса союзных республик, есть она и в действующем УК РФ.

[ZHAN]

Проститутки сами по себе были сложной средой для политработы и перевоспитания, но дело крайне осложнялось тем, что у советской власти не было достаточно возможностей для оказания материальной помощи, не было возможностей для трудоустройства проституток. В годы Гражданской войны женщины сами стремились найти любую работу, поскольку так было проще получить продовольственные карточки и паек. С.Е. Гальперин даже утверждал, что в это время проституции почти не было, что, вероятно, не совсем точно.

Но после завершения Гражданской войны борьбе с проституцией опрокидывающий удар нанесла демобилизация. С 1921 по 1924 год было демобилизовано 4 млн мужчин. В это же время начался НЭП и переход государственных предприятий к хозрасчету. Фабрики и заводы устремились сокращать штаты, сильно раздувшиеся во время войны, этого от них требовало высшее хозяйственное руководство республики, и вместо увольняемых женщин старались набирать мужчин как более ценных работников. О скорости и масштабах этого процесса говорит только то, что доля женщин среди рабочих на производстве в 1918 году составляла 47,5 %, а к 1924 году она упала до 27,5 % [Женщина-работница и крестьянка в СССР. Отчет женской делегации британских тред-юнионов. М.: Издательство ВЦСПС, 1925].

Точной статистики, сколько именно женщин потеряли работу в это время, вряд ли велось, но понятно, что переход к НЭПу обернулся настоящим локаутом для женщин. Работу потеряли большинство работниц, а остальным удалось удержаться на неквалифицированной, низкооплачиваемой работе. Вопрос о средствах к существованию для них встал ребром.

Снова возникла массовая женская безработица, и снова широко распространилась проституция. Проституток в Петрограде стало больше, чем до революции. В 1910 году их было 25,1 тысячи, а в 1922 году – 32 тысячи. Аналогичное положение было и в других городах. Например, в Перми в 1924 году было 128 профессиональных проституток, тогда как до революции во всей Пермской губернии их было 74. В Оренбурге только в 1923 году было раскрыто и ликвидировано 58 притонов, вчетверо больше, чем до революции [Панин С.Е. «Блеск и нищета провинциальных куртизанок»: повседневная жизнь российских проституток в 20-е годы ХХ века. // Женская повседневность в России в XVIII–XX вв. Материалы международной научной конференции, 25 сентября 2003. Тамбов, 2003].

Отмечалось также распространение проституции среди женщин, работавших в советских учреждениях. Борьбу с проституцией пришлось фактически начинать заново.

В этих крайне тяжелых условиях и в быстро свершившемся поражении большевиков в борьбе с проституцией идеи Александры Коллонтай скорее всего были направлены на то, чтобы попытаться если не уничтожить, то хотя бы ослабить проституцию не со стороны «предложения», а со стороны «спроса». В городах среди промышленного пролетариата поход к проститутке был одним из наиболее распространенных способов удовлетворения сексуальных потребностей для мужчин. Коллонтай, очевидно, полагала, что свободная любовь, создающая хоть и часто сменяемые, но все же довольно длительные пары, может сократить эти походы к проституткам и стать своего рода барьером для распространения венерических заболеваний. Во всяком случае, Коллонтай считала: «Там, где есть страсть, влечение – там кончается проституция…»

Впрочем, как можно судить из речей Александры Коллонтай, ее противопоставление свободной любви и проституции строилось на таких аргументах. Во-первых, она исходила из очень широкого определения проституции:

«Проститутки, с нашей точки зрения, это все женщины, которые продают свои ласки, свое тело во временное или в постоянное, длительное обладание мужчине за материальные блага, за хорошую пищу, одежду, украшения и за право, продавая себя мужчине, не заниматься трудом, не обременять себя работой».

С этой точки зрения вступление в брак по расчету со стороны женщины также считалось проституцией.

Во-вторых, Коллонтай считала проституток «трудовыми дезертирами», попросту уклоняющимися от участия в производительном труде.

В-третьих, саму проблему проституции она рассматривала с точки зрения интересов трудового коллектива, взятого в самом широком смысле, как коллектива всех трудящихся РСФСР. Этому посвящен один из самых ярких моментов ее речи против проституции:

«Свобода общения между полами не противоречит идеологии коммунизма. Интересы коллектива трудового не затрагиваются тем, что брак носит краткосрочный или длительный характер, что в основу его положены любовь, страсть или даже преходящее физическое влечение. Неприемлемой, вредной для коллектива является лишь материальная сделка между полами, в форме ли проституции, в образе законного брака, подмены свободного общения полов на почве взаимного влечения грубо-материальным учетом выгоды от этого общения».

Таким образом, Александра Коллонтай считала, что к отношениям между полами не должно примешиваться никакого материального расчета или выгоды. Если бы этого можно было достичь, то проституция быстро исчезла вместе со всеми негативными ее сторонами, в частности, с распространением венерических заболеваний, поскольку мужчины и женщины должны следить за своим здоровьем.

Однако эта прекрасная теория оказалась малопригодной на практике в суровых условиях послереволюционных лет. Хотя некий эффект, конечно, имел место. По данным С.Е. Гальперина, произошло перераспределение источников заражения венерическими болезнями. В 1918 году большая часть случаев заражения сифилисом приходилась на проституток (53 %) и на случайных женщин (31 %), тогда как знакомые женщины заражали мужчин в 14 % случаев. В 1924 году первые две категории сократились до 32 % и 23 % соответственно, но зато доля заразившихся от знакомых женщин выросла до 34 %. По статистическим данным, собранным в Московской губернии, заболеваемость сифилисом после революции почти не отличалась от дореволюционной. В 1902 году было два случая заболеваний на 1000 человек в год, в 1924 году – 1,8 случая на 1000 человек в год.

Свобода любви просто перераспределила источники заражения венерическими болезнями и сифилисом, что было весьма сомнительным результатом.

В общем, свободная любовь в качестве барьера в распространении венерических заболеваний явно не сработала и ощутимого эффекта, насколько можно судить, не принесла. Против проституции этот метод также не сработал, и в дальнейшем советские органы в борьбе против проституции придерживались линии на трудоустройство безработных женщин, что подрывало социальные корни проституции. Борьба с венерическими болезнями велась просвещением, профилактикой и тщательным выявлением и лечением всех заболевших, чему помогала статья Уголовного кодекса.

Распространение венерических заболеваний было не единственным негативным последствием проституции. Она несла с собой целый букет явлений, разлагающих только что возникшее советское общество. К примеру, проституция была также каналом распространения наркотиков; почти вся торговля «марафетом» (так назывался кокаин в годы НЭПа) была в руках проституток. Да и сами проститутки в значительной части были наркоманками. Доля их сильно колебалась, от 25 % до 75 % по разным городам, но всегда была значительной. «Марафет» многих проституток доводил до психиатрических лечебниц, по мнению некоторых врачей, даже в большей степени, чем сифилис и гонорея доводили до венерических диспансеров.

Но и это было еще не все. Проституция разлагала сами отношения между мужчинами и женщинами. Александра Коллонтай говорила и об этом:

«Что влечет за собой проституция? Понижение чувства равенства, солидарности и товарищества между полами, то есть между двумя половинами трудового класса. Мужчина, купивший ласки женщины, уже перестает видеть в ней равноправного товарища… Свое презрительное отношение к проститутке, ласки которой он купил за материальные блага, он переносит на всех женщин».

Женщины в глазах мужчин, привыкших к услугам проституток, превращались, по сути, в предмет потребления, лишенный каких-либо человеческих прав.

Апофеозом этого был знаменитый процесс по Чубаровскому делу, состоявшийся в декабре 1926 года, о групповом изнасиловании работницы пуговичной фабрики «Равенство». Это громкое уголовное дело обычно связывается с хулиганством, которое составляло одну из самых больших проблем с общественным порядком в СССР в 1920-е и 1930-е годы, но, пожалуй, главное в нем не это, а именно разлагающее воздействие проституции на межполовые отношения.

Суть дела состояла в том, что поздним вечером 21 августа 1926 года в Ленинграде трое хулиганов напали на работницу фабрики «Равенство» Любовь Белову, которая шла по Чубарову переулку (ныне Транспортный переулок, проходящий между Лиговским проспектом и Днепропетровской улицей; новое название ему было присвоено в 1935 году). Девушку затащили в сад Сан-Галли, рядом с заводом «Кооператор».

[Сад был назван по имени Ф.К. Сан-Галли, изобретателя радиатора отопления и владельца механического завода по выпуску оборудования для отопления, водоснабжения и канализации, который после революции был национализирован. Сад существует и сейчас.]

Там она была избита и изнасилована большой группой хулиганов. Всего по делу было привлечено 23 человека, но при этом следствию, расследовавшему крайне запутанное дело, так и не удалось установить еще нескольких участников изнасилования. Дело вызвало большой резонанс, рабочие многих ленинградских и московских фабрик требовали самого жестокого наказания, в частности, рабочие Краснопутиловского завода сразу требовали расстрела. Это были не отдельные требования, а всего состоялось 350 собраний, под резолюциями которых было 54 тысячи подписей. По приговору суда 7 обвиняемых были приговорены к расстрелу, двое из которых были позднее помилованы решением ВЦИК СССР с заменой расстрела на 10 лет лишения свободы, остальные были приговорены к разным срокам лишения свободы.

Следствие и суд столкнулись с организованной и спаянной бандой хулиганов, среди которых были секретарь ячейки ВЛКСМ на заводе «Кооператор» Константин Кочергин и кандидат в члены партии Александр Бобровский. Участие в групповом изнасиловании комсомольца и кандидата в члены партии придало делу дополнительный резонанс и политический оттенок. Обвиняемые всячески изворачивались и меняли показания, но следствию удалось распутать весь клубок не в последнюю очередь благодаря тому, что потерпевшая обладала хорошей зрительной памятью. Несмотря на нервное потрясение, она опознала большинство насильников.

Обвиняемые выдвинули в качестве линии защиты то, что, по их мнению, это не было нападением и изнасилованием, поскольку потерпевшая якобы была проституткой.

Тут надо пояснить некоторые нюансы проституции 1920-х годов, без которых понять это дело затруднительно. Проститутки делились на три основные группы. Первая группа была представлена профессиональными проститутками, работавшими в гостиницах и ресторанах и бравшими по 10–12 рублей с клиента. Вторая группа тоже была представлена профессионалками, которые работали в банях, пивных, забегаловках, на улицах и брали от 50 копеек до 5 рублей с клиента. Третья группа – это женщины, занимавшиеся проституцией время от времени и работавшие на дому или прямо под открытым небом, например, в парках. Среди последних было много работниц и «совбарышень».

Среди основных потребителей услуг проституток – рабочей молодежи – было очень распространено презрительное отношение к проституткам, буквально как к куску мяса. Проституток часто обманывали, например, таким образом. Покупал проститутку один клиент, приводил на квартиру или куда-то в другое место, где ее ждали 5—10 других парней, и проститутке приходилось обслуживать всех. В малокультурной среде рабочей молодежи это тогда считалось нормальным.

Этот же момент подчеркнул на суде общественный обвинитель М. Рафаил:

«Но Констатин Кочергин – не простой преступник. Константин Кочергин – философ Чубаровщины, он дает всеобщее философское обоснование делу. Для Константина Кочергина каждая женщина – проститутка, каждый человек – насильник».

[Чубаровщина. По материалам судебного процесса. М.—Л.: Госиздат, 1927.]

Потому-то обвиняемые и стали утверждать, что потерпевшая якобы была проституткой, явно рассчитывая на то, что суд примет во внимание это распространенное отношение к продажным женщинам. Тут они, правда, крепко ошиблись.

Следствие смогло установить и факт нападения, и факт угрозы оружием, и то, что потерпевшая не была проституткой и никогда этим промыслом не занималась, и спланированный характер изнасилования, и то, что это было не первое подобное нападение этой банды хулиганов. Когда эти факты были вскрыты и оформлен приговор суда, осталось лишь зарядить револьвер.

Лиговка в Ленинграде была самым хулиганским районом, и хулиганы кипели и волновались по ходу процесса. После приговора хулиганы совершили несколько нападений на милиционеров, несколько изнасилований, подожгли завод «Кооператор» и склады Октябрьской железной дороги. Милиция ответила на это мобилизацией рабочего актива и созданием комиссий общественного порядка (их было создано 240 по всему Ленинграду, с общей численностью членов в 23 тысячи человек). С этим подкреплением милиция начала повальные облавы во всех хулиганских районах, после которых количество и численность хулиганских банд резко сократились [Уголовный розыск. Петроград – Ленинград – Петербург. СПб.: АСТ, Астрель-СПб, 2008].

[ZHAN]

Из Чубаровского процесса были сделаны выводы. Усилилась борьба с хулиганством, за него ужесточили наказания. Также началась борьба с коллективным, организованным развратом, в котором были и громкие дела вроде дела общества «Кабуки» в Москве, созданного профсоюзными функционерами Союза строителей.

Общество, имевшее даже свой устав (вообще для 1920-х годов хулиганство имело организованные формы, существовали многочисленные хулиганские союзы, явно копировавшие советские учреждения), организовывало конспиративные пьянки и оргии. Оно было раскрыто в 1929 году.

Позднее в сибирском Увате (тогда входил в Омскую, а теперь в Тюменскую область) в 1935 году было раскрыто аналогичное общество, известное под матерным названием «Бл-ход», в числе создателей которого были агроном районного земельного отдела Кочарин, инспектор районного финансового отдела Захаров, работник ЗАГСа Игловников, агроном Комаров, то есть представители местной советской власти. Организация вовлечения женщин в разврат и заражения их венерическими болезнями и паразитами была на высоте. Кроме устава имелись планы, финансовые сметы, выдавались наряды, существовала письменная отчетность, соцсоревнование и даже объяснительные записки – весь обычный бюрократический инструментарий любого советского органа. Общество это ставило цель вовлечь в сексуальные отношения максимальное количество женщин.

На суде обвиняемые пытались представить свои действия как шутку. Однако суд шутки не понял, и члены общества были приговорены к различным срокам, а организаторы получили по 10 лет лишения свободы. В принципе уже то, что общество занималось распространением венерических заболеваний, тянуло на уголовное преследование.

Общим во всех подобных процессах было то, что коллективный и организованный разврат был так или иначе связан с проституцией и, самое главное, презрительным отношением к проститутке, которое распространялось на всех женщин. Мужчины, покупавшие услуги проституток, совершенно не интересовались ее дальнейшей судьбой. Такое же отношение к женщинам стало характерно и для сторонников свободной любви среди мужчин. Надежды Александры Коллонтай на то, что новая половая мораль изменит общество, не сбылись. Напротив, лозунг свободной любви стал все чаще и чаще служить маскировкой для потребительского, пренебрежительного отношения к женщинам со стороны мужчин. Это обстоятельство стало одной из причин остронегативного отношения к лозунгу свободной любви.

Все это имело политические последствия. От подобного отношения к женщинам было менее полушага до бандитизма, до полного разложения советского административного аппарата, до образования конспиративных организаций и до подрыва самой советской власти. Потому борьбу против проституции усилили, и к 1932 году, после резкого изменения отношения к женскому труду, подорвавшего главную причину обращения к этому промыслу, смогли довести до почти полной ее ликвидации.

[ZHAN]

Впрочем, против свободной любви нашелся наиболее веский аргумент в сфере семейного права и регистрации брака – и вытекающих из этого обязанностей супругов. Дело в том, что в первые годы советской власти заключение и расторжение брака не только было обставлено самыми легкими и минимальными условиями (эта мера также преследовала цели подъема рождаемости), но и было проведено уравнение в правах зарегистрированного и гражданского браков, то есть замужества и сожительства женщин. По большому счету вовсе не требовалось как-то оформлять отношения между мужчинами и женщинами.

Насколько можно судить, источник такой линии состоял в том, чтобы устранить как все негативные последствия строгого дореволюционного законодательства, фактически поражающего в правах незамужних женщин и детей, рожденных вне брака, так и в том, чтобы поднять сильно упавшую за годы войны рождаемость. Предполагалось, что пусть мужчины и женщины сходятся, как им хочется и удобно, а уж пролетарское государство как-нибудь поможет с воспитанием рожденных таким образом детей.

У такого решения были причины и иного рода. В годы Гражданской войны массовые мобилизации в армию, эвакуации населения, трудовая повинность, часто связанная с переброской рабочей силы из одного места в другое, сильнейшим образом разрушали и размывали любые семейные отношения. Это выразилось в известной песне: «Дан приказ ему на запад / Ей в другую сторону. / Уходили комсомольцы на Гражданскую войну». В этих словах ярко отразилась вся нестабильность быта и семейных отношений той сложной эпохи. В подобных условиях cоветская власть готова была допустить любые послабления, вплоть до фактической отмены обязательного брака, чтобы только рождались дети.

На это обстоятельство указывает и тот факт, что в самые первые годы советской власти аборты были запрещены. Разрешение на аборты появилось только в конце Гражданской войны, в 1920 году, когда стали проявляться негативные последствия такого отношения к бракам.

Хотя аборты часто также относили к стремлению большевиков насадить разврат, тем не менее на сей счет была очень четкая и ясная политика. Это решение было вынужденным. Оно обосновывалось очень тяжелым материальным положением женщин и было призвано облегчить его правом на прерывание беременности. Второй причиной введения разрешения на аборт было стремление перевести совершение абортов из подполья, от бабок и повитух, в больницы, где аборты делались бы наиболее безопасным для женщины способом. На I Всероссийском совещании по охране материнства и младенчества говорилось, что аборты ширятся и женщины их делают, невзирая ни на какие репрессии.

На III Всесоюзном съезде по охране материнства и младенчества в 1925 году абортам был посвящен отдельный доклад А. Генс, в котором подводились итоги разрешения абортов.

Этот доклад проливает свет на организацию абортов в те годы. Во-первых, если в 1921–1923 годах аборты делали по желанию женщин, то в 1924 году порядок был изменен и требовалось получать разрешение. Для этого женщина должна была обратиться в специально образованные при уездных отделах здравоохранения комиссии по выдаче разрешений на бесплатное производство абортов. В них женщина давала объяснение причин необходимости аборта, и ей выдавалось направление в больницу. Эта мера позволяла в некоторых случаях убедить женщину отказаться от аборта, а также позволяла собирать весьма детальные статистические данные о причинах абортов.

Во-вторых, за аборт, даже проведенный вне больницы, женщин не наказывали. За ними оставалось право обратиться в больницу даже после производства такого подпольного аборта, которые обычно вызывали осложнения и кровотечения. Это неудивительно, если такие аборты делались неграмотными бабками, повитухами, в лучшем случае акушерками, с помощью вязальных спиц, крючков для зашнуровывания ботинок и тому подобных орудий, при помощи пороха или белладонны. Особенно острой эта проблема была в деревнях, из которых беременной женщине было трудно добраться до комиссии в уездном городе просто за неимением лошади, и к тому же деревенские женщины стыдились нежеланной беременности, особенно внебрачной, старались делать аборт втайне и боялись разглашения своего поступка через больницу.

Комиссии по выдаче разрешений собрали обширный статистический материал, говорящий о том, что на аборт женщин толкала сильнейшая нужда и тяжелые бытовые условия. К примеру, из выборки 8859 разрешений на аборт, выданных комиссиями, в 44,3 % случаях причиной была нехватка материальных средств, то есть нищета. В городах 59 % женщин делали аборты в возрасте 20–29 лет, обычно после первого ребенка. Основную массу обращающихся за абортами женщин составляли жены рабочих и служащих. В деревнях женщины обращались за абортами в возрасте 29–45 лет, обычно после третьего ребенка.

Не менее показательной была статистика по жилищным условиям обратившихся за абортом женщин. Из 4016 женщин, сделавших аборты в 1924 году, 1774 проживали вчетвером в одной комнате и 1028 – втроем в одной комнате. Это 69,7 % случаев. Для сравнения: только 259 женщин, проживающих в отдельной комнате, и 590 женщин, проживающих в комнате с мужем, сделали аборты.

Вывод был однозначен: «Острый жилищный кризис, который мы переживаем почти во всех городах, резко отражается на обращаемости за абортами, даже более – является, по-видимому, одной из наиболее частых причин абортов».

Понять положение женщин можно. Принести младенца в комнату, где уже живут четверо взрослых жильцов, означало обречь на невыносимую жизнь и ребенка, и взрослых. Ночные кормления и крик голодного младенца (не будем забывать, что в голодные послевоенные годы проблем с грудным молоком у кормящих женщин было очень много) быстро измотали бы взрослых. Скученное население подобных жилищ неизбежно приводило к антисанитарии, что ставило жизнь и здоровье ребенка под серьезную угрозу.

Собственно, выше уже говорилось, что плохие жилищные условия были одной из главных причин высокой младенческой смертности. На съезде докладчик по вопросу абортов даже сделала вывод, что ощутимое снижение детской смертности было приобретено отчасти разрешением абортов и часть детской смертности просто перешла в категорию абортов.

По поводу абортов высказывалось множество всяких аргументов морально-нравственного свойства, что, мол, они способствуют разврату и потому их надо запретить. В докладе же статистика неопровержимо доказывала обратное: аборты имели исключительно социальные причины. Перед съездом отдел охраны материнства и младенчества Наркомздрава СССР провел исследование положения в этой области в ряде европейских стран, в частности, в Германии, Великобритании, Франции, Австрии. Например, в Германии аборты были запрещены и практиковалось уголовное преследование женщин, их сделавших. При этом клиники процветали, и на тысячи осужденных за аборт женщин приходились единичные случаи осуждения врачей, производивших прерывание беременности.

Между тем статистика показала, что в Берлине при запрете абортов их делалось 5–6 на 1000 человек населения города, а в Ленинграде, с разрешенными абортами, тоже было 5–6 случаев на 1000 человек населения. Запрет не оказывал существенного влияния на частоту абортов.

Потому было совершенно очевидно, что снизить число абортов или же вообще их устранить можно только улучшением материального благосостояния населения и в особенности массовым жилищным строительством.

Вот в этом месте возник вопрос о семейном праве и уравнении прав замужества и сожительства. В.П. Лебедева говорила в своем докладе на съезде, что отдел по охране материнства и младенчества, ею возглавляемый, принимал участие в обсуждении нового Семейного кодекса РСФСР и категорически высказался против уравнения в правах гражданского брака с зарегистрированным. Лебедевой пришлось выдержать жесткий напор и обвинения в консерватизме. Но и у нее была железная логика. С ее точки зрения, такое решение означало фактическое введение многоженства.

Коль скоро брак регистрировать необязательно, то мужчина может сходиться и жить с разными женщинами, оставлять одну гражданскую жену и находить себе другую. Никто ему запретить не может. Если в таком сожительстве рождались дети, то рано или поздно гражданские жены попадали в трудное положение. Проект закона утверждал за ними право на алименты от гражданского мужа.

Но что делать, если таких гражданских жен с детьми оказалось две, три или четыре? Мужчины в те времена были в основной своей массе не в состоянии содержать несколько женщин с детьми. Сталкиваясь с невозможностью истребовать алименты, женщины с детьми просто лишались бы помощи от отцов их детей. С трудоустройством же женщин с детьми тогда, в годы НЭПа, были серьезные проблемы, которые, в частности, обусловили возрождение проституции. Потому В.П. Лебедева требовала, чтобы все браки регистрировались, и этим обеспечивалась бы помощь со стороны отцов.

После некоторой дискуссии в ноябре 1926 года был принят новый Кодекс законов о браке, семье и опеке, статья 1 которого устанавливала регистрацию брака, но с оговоркой в статье 3 о праве лиц, фактически находящихся в брачных отношениях, в любое время свой брак зарегистрировать с указанием срока фактической совместной жизни.

Статья 6 устанавливала также, что брак нельзя регистрировать, если хотя бы одно лицо состоит в зарегистрированном или незарегистрированном браке. Таким образом, точка зрения В.П. Лебедевой победила и была закреплена законом.

С этого закона в СССР прекратилась практика уравнения в правах замужества и сожительства женщин, было запрещено явочное распространение многоженства. Одновременно это был наиболее сильный удар по свободной любви, после чего эта тема уже больше не поднималась. Советское государство на первое место поставило права матери и ребенка.

[ZHAN]

В начале 1930-х годов в СССР была предпринята первая серьезная попытка кардинально изменить и перестроить общество, его быт, обычаи и нравы. В этой масштабной социальной реконструкции женщины занимали очень заметное место, а в целом ряде моментов даже ключевое.

В существующей литературе по истории СССР 1930-х годов имеется серьезный перекос в сторону экономики. Главнейшие темы, разрабатываемые исследователями – индустриализация и коллективизация. Это, конечно, имеет объективные причины. Оба этих процесса были очень важны и оказали колоссальное влияние на дальнейшее развитие Советского Союза. Литература бывает панегирической, с воспеванием успехов, и ниспровергательской, с подчеркиванием и выпячиванием провалов и неудач, а также преступлений, вымышленных или настоящих. Мне этот подход никогда не нравился и своей ангажированной односторонностью, и игнорированием объективных обстоятельств, и тем, что авторы часто отвергали анализ собственных идей и замыслов Сталина и его сторонников. Подавляющая часть литературы о сталинской эпохе представляет собой соревнование и столкновение априорных точек зрения.

Такой подход не имеет никакой познавательной ценности. Невозможно определить, добился ли Сталин успеха или потерпел неудачу, поскольку это зависит от выбора позиции автором. Если автор считает, что Сталин был великим вождем, то у него неизбежно будет везде и всюду беспрерывный и беспробудный успех, прямо-таки железная поступь побеждающего социализма. Если, наоборот, автор уверен в негативной роли Сталина, то у него все будет изображено неудачей, провалом, ошибкой.

Моя позиция в том, что одна часть решений и действий, предпринятых Сталиным, в том числе и в решении женского вопроса, была обусловлена принятой идеологией и программными установками, а другая часть формировалась под давлением различных входящих обстоятельств внутреннего и внешнего свойства.

Индустриализация и коллективизация были вызваны и программными установками построения общества диктатуры пролетариата, из чего вытекала задача укрепления и развития этого самого пролетариата, сконцентрированного на фабриках и заводах, и таким объективным фактором, как неизбежность новой мировой войны.

У этой политики был исходный пункт: планы или программные заявления. Найти их не составляет особого труда, особенно для начала 1930-х годов, когда они почти всегда широко публиковались. Далее был период реализации, когда планы претворялись в жизнь и проходили через сложный лабиринт из способности партийного и советского аппарата к практической работе, из реакции общества и всевозможных объективных обстоятельств. Наконец, был период подведения итогов, когда работа прекращалась или сводилась дальше к повседневной, привычной рутине, а в прессе отмечались достигнутые успехи.

Рассматривая сталинскую политику в любом аспекте через призму стадий реализации, мы уже без труда сможем сказать, добился ли Сталин желаемого или нет. Если, к примеру, было заявлено в планах создать мощную индустрию и она появилась, это значит, что успех был. Но если, к примеру, было заявлено о коллективизации быта и создании коммун, но таковых не появилось в достойном упоминания количестве, это означает неудачу. Анализируя ход реализации неудавшегося плана, можно понять, в чем состоял корень провала и на чем советское руководство споткнулось.

Планы первых пятилеток не были чисто экономическими планами и не сводились только и исключительно к росту выплавки чугуна и стали, росту производства автомобилей, тракторов, станков и так далее. В них был и социальный аспект, о чем в соответствующих документах прямо говорилось. Сталин стремился превратить послереволюционное общество Советской России в общество полностью трудящееся, в котором промышленный пролетариат занимал бы доминирующее место. С этими планами можно и не соглашаться, но отбрасывать их в анализе сталинской политики мы не имеем права.

Социальная реконструкция советского общества была делом трудным и многофакторным, теснейшим образом связанным с развитием народного хозяйства, его успехами и провалами. Если индустриализация и коллективизация в целом Сталину удались, то вот в социальной реконструкции основная часть планов и предположений не была выполнена, хотя в ряде моментов были серьезные и впечатляющие успехи. Советских женщин эти неудачи социальной реконструкции в СССР коснулись самым непосредственным образом.

[ZHAN]

Впрочем, все сказанное выше вовсе не означает, что фактическая борьба за права женщин в СССР шла просто и гладко. Хотя в литературе это часто преподносится именно таким образом, тем не менее есть данные и о том, что 1920-е годы для советских женщин были тяжелым временем. На них легло послевоенное разорение страны, голод, бытовое неустройство и тяжелый жилищный кризис, огромные трудности с трудоустройством, вызванные массовой демобилизацией мужчин. Но это было только полбеды.

Советское государство, столкнувшись с сильными хозяйственными трудностями, не только маневрировало и даже допустило частный капитал в рамках новой экономической политики, но и вынуждено было существенно сократить материальную помощь женщинам с детьми. Это выразилось в первую очередь в сокращении сети учреждений по охране материнства и детства. В материалах III Всесоюзного съезда по охране материнства и детства есть на сей счет многозначительные данные.

В 1917 году на всю страну было всего лишь 34 учреждения по охране материнства и детства, включая 14 фабричных яслей, 7 домов ребенка и 6 консультаций для детей. Сеть расширялась в ходе всей Гражданской войны, несмотря на страшную разруху, острейший дефицит топлива и голод: в 1918 году – 248 учреждений, в 1919 году – 368 учреждений, в 1920 году – 1252 учреждения, включая 565 яслей. Пика эта первоначальная система достигла в 1922 году – 2508 учреждений, в том числе 914 яслей, 237 домов матери и ребенка, 765 домов ребенка (то есть приютов для брошенных детей).

Но уже на следующий год сеть сократилась чуть менее чем наполовину, до 1344 учреждений, в том числе 447 яслей (48 % к прежнему уровню), до 110 домов матери и ребенка и до 491 дома ребенка. По большому счету это была социальная катастрофа для женщин. В условиях нищеты и послевоенной разрухи столкнуться еще и с запертыми дверями закрытых учреждений – это было труднопереносимо.

Сокращение сети учреждений было связано с тем, что в условиях НЭПа хозяйственные органы, которые содержали 83 % яслей (остальные 17 % содержались за счет Наркомздрава), старались сбросить с себя эти непрофильные расходы. За каждые ясли и каждый дом ребенка разворачивалась упорная борьба, в которой В.П. Лебедева советовала привлекать профсоюзы и требовать через них включения расходов на ясли и другие детские учреждения в коллективный договор с предприятиями, на которых широко применялся женский труд. Наркомздрав имел тогда весьма скудный бюджет, и переложить на него расходы по содержанию всех учреждений по охране материнства и детства означало бы закрыть большую их часть и разрушить с трудом созданную систему. И так урон от экономии средств был очень велик. В последующие годы число учреждений росло, но весьма плавно, и перекрыло уровень 1922 года только в первой пятилетке.

Решение было вынужденным. В годы Гражданской войны выкраивался последний кусок, чтобы хоть чем-то помочь матерям и детям. Но теперь советскому государству требовался капитал для восстановления и развития промышленности. Советскому Союзу требовались металл, уголь, нефть, расширение промышленного производства, и это обстоятельство заставило временно пожертвовать интересами женщин.

В этой области в первой половине 1920-х годов СССР был отброшен назад. Полного отката к дореволюционному положению не произошло, сохранялись важнейшие завоевания революции, в первую очередь в правовом статусе женщин и в значительном снижении младенческой смертности. Но все же дальнейший прогресс в реальных правах женщин достигался ценой колоссального напряжения аппарата по охране материнства и детства, партийных женотделов и других органов, задействованных в улучшении положения советских женщин. В качестве некоторой компенсирующей меры было разрешено делать аборты.

Эпоха лозунгов и собесовского подхода прошла, и теперь, как было признано на III Всесоюзном съезде по охране материнства и детства, дело состояло в методичной работе и четких директивах. Борьба за реализацию прав женщин постепенно переходила в плоскость хозяйственной работы.

Советское руководство тогда очень хорошо понимало, что социальная политика требует крепкого хозяйственного базиса, поскольку предполагает несение значительных материальных расходов. Скажем, одно только обзаведение зданиями и помещениями для необходимых учреждений превращалось в масштабную строительную программу. Но одних зданий было мало. Нужно было обставить эти учреждения мебелью, обеспечить оборудованием и медицинским имуществом, подготовить кадры, постоянно финансировать.

Сейчас этот момент затратности социальной сферы осознается очень плохо, что является как следствием советского наследства и огромных материальных средств, вложенных в медицинские и социальные учреждения за 70 лет советской власти, так и следствием резко изменившейся структуры российской экономики по сравнению с экономикой раннего Советского Союза. Тогда в распоряжении советской власти не было накопленных за десятилетия основных фондов социальных учреждений, не было прекрасных больниц, роддомов, поликлиник, все требовалось строить и оснащать практически с нуля. Советская власть не могла также решить эти проблемы за счет массового экспорта нефти и газа, как сейчас, хотя бы потому, что и сам экспорт был сравнительно невелик и сталкивался с сильными ограничениями на внешнюю торговлю, наложенными капиталистическими странами, и потому, что экспорт в первую очередь служил целям и задачам восстановления и скорейшего развития советской индустрии. Нужно было каким-то образом прыгнуть выше головы, чтобы разрешить все многочисленные вопросы и проблемы, связанные с положением женщин.

Это была одна связь женского вопроса с хозяйственным базисом. Вторая связь проходила через быт, который оказывал колоссальное воздействие на деторождение и детскую смертность. Это короткое слово обозначало целый спектр проблем, связанных с жильем и его состоянием, с кухней, со стиркой и гигиеной вообще, которые касались женщин самым прямым и непосредственным образом.

Быт начала 1920-х годов был очень сложен и чудовищно трудоемок, поглощал много времени, отрывая его от отдыха, образования и ухода за детьми. Улучшение быта было самой насущной задачей, но тут требовались грандиозные материальные затраты, в первую очередь на жилищное строительство и на перестройку коммунальной энергетики. Для решения этих задач требовалось топливо, металл, различное оборудование и товары, а для производства всего этого нужно было сначала построить новую тяжелую промышленность.

Индустриализация, таким образом, становится рычагом, без которого кардинальное улучшение положения женщин было совершенно невозможно.

Потому в середине 1920-х годов в советской политике в отношении женщин назревал коренной поворот, непосредственно связанный со Сталиным и проводимой им политикой.

Во-первых, Сталин на XIV съезде ВКП(б) в 1925 году провозгласил политику индустриализации. Помимо общехозяйственных достижений индустриализация предусматривала также накопление необходимых материальных фондов для коренного улучшения положения женщин по всем направлениям.

Во-вторых, планы индустриализации и первых пятилеток предусматривали коренные социальные изменения и превращение основной части населения СССР в пролетариат, то есть в самодеятельное население, занятое наемным трудом. Это касалось также и женщин, которые должны были составить значительную часть этого нового советского пролетариата. Из этой политики вытекало то, что женщины, ранее в основной массе не занятые в производстве и вообще бывшие несамодеятельным населением без собственных источников средств к существованию, должны были быть привлечены к труду. Для этого требовалось решить целый комплекс вопросов, связанных с грамотностью женщин, обучением их трудовым профессиям и привитием им участия в общественной жизни, управлением производством и государством.

В-третьих, собственно, в сфере охраны материнства и детства требовалось усовершенствовать и саму систему учреждений и добиться решающих сдвигов в условиях быта, которые сильнейшим образом влияли на деторождение.

В-четвертых, максимально улучшить бытовые условия женщин, высвободить их время и силы для производства и для общественной деятельности.

Вот таким образом определялась повестка дня в женском вопросе на конец 1920-х и на 1930-е годы. В сущности, вплоть до начала Великой Отечественной войны практическое решение женского вопроса в СССР развивалось по этим направлениям. Сложность состояла в том, что все перечисленные вопросы так тесно переплетались между собой, так цеплялись друг за друга, что нельзя было делать что-то одно без существенных сдвигов во всех других вопросах. Скажем, нельзя было бороться за рост рождаемости без улучшения быта и ликвидации жилищного кризиса, взаимосвязь плохих жилищных условий с высокой детской смертностью была более чем очевидной.

Поскольку решение женского вопроса на практике не терпело отлагательства, а у советского государства не было ресурсов, чтобы обеспечить прорыв просто затратой материальных и финансовых средств, в проведении новой политики в отношении женщин нужно было найти наиболее простые и экономичные способы. Эта задача потребовала немалых усилий и изобретательности.

[ZHAN]

Ленину часто приписывается фраза:

«Каждая кухарка должна научиться управлять государством».

Сам он именно в такой форме эту фразу не произносил и не писал, ее сформулировал Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин». Но, надо сказать, вариант Маяковского настолько точно и емко отражал устремления большевиков по части расширения общественной активности женщин, что он и прижился в народной памяти.

Ленин с первых же дней революции требовал привлекать к задачам государственного управления сознательных рабочих и солдат, привлекать к этому всех трудящихся и всю бедноту, учить их управлять государством и народным хозяйством. В том числе, конечно, привлекать и учить женскую часть пролетариата. Однако именно в этом вопросе, пожалуй, в наибольшей степени выразилась вся сложность разрешения женского вопроса, который легко было провозгласить и декретировать, но трудно осуществить.

Женщин изначально не удалось привлечь к государственным и общественным задачам массово и широко по довольно банальным причинам. Женщины в Советской России были неграмотными и совершенно не имели никакого административного опыта, никакого представления об общественном устройстве.

Поразительно низкий уровень женской грамотности, с которым пришлось столкнуться большевикам, можно выразить в цифрах. На начало 1920-х годов 87 % женщин в РСФСР были азбучно неграмотны, то есть не могли читать и писать. 13 % женщин были частично грамотными. Только 0,8 % женщин, или 535 тысяч человек, имели образование выше начального [Филиппова Л.Д. Борьба за всеобщую грамотность женщин-работниц СССР в период построения социализма. М., 1963].

Женщина с образованием была большой редкостью.

Ликвидация неграмотности справедливо считается одним из самых больших достижений советской власти. Только при этом надо указать, что в основной своей массе ликвидация неграмотности коснулась именно женщин, которые составляли устойчивое большинство на пунктах ликвидации неграмотности (ликпунктах, как говорили в те годы). В 1920 году в среднем процент женщин на ликпунктах был 77,8 %, но в некоторых районах с широким распространением женского труда был еще выше: в Москве – 85,8 %, в Петрограде – 80 %, в Иваново-Вознесенске – 84,7 %, в Костромской губернии – 89,1 %.

Ликпункт – это школа грамоты, которая должна была открываться во всяком населенном пункте, имевшем более 15 неграмотных. В этих школах взрослое население обучалось чтению, письму, счету, а также основам политграмоты. Нам представляется, что ликпунты – это школьный класс, где учащиеся садились за парты с букварями и тетрадками. Но реальность начала 1920-х годов была резко отличной. В стране остро не хватало бумаги и письменных принадлежностей, что даже заставило в 1921 году выпустить специальное руководство, составленное Дорой Элькиной, в котором был раздел под многозначительным названием: «Как обойтись без бумаги, без перьев, без чернил, без карандашей». Да и потом бедность школ и ликпунктов была удручающей, недаром в СССР писали на любой бумаге – от старых газет и обоев до стреляных мишеней.

Подобными методами с большими трудами было минимально обучено грамоте около 10 млн человек с 1919 по 1927 год, из которых 7 млн человек составили женщины. Наибольших успехов ликбез достиг в городах, в которых, по данным первой переписи, осталось 15 % неграмотного населения, тогда как в деревнях результат был значительно скромнее. Там осталось 44,3 % неграмотных. По самым разным причинам значительная часть неграмотного населения не была охвачена обучением.

Но на этом проблемы не заканчивались. Результаты ликбеза в среде женщин были крайне неустойчивыми. Во-первых, потому, что даже в декрете о ликвидации безграмотности в РСФСР от 26 декабря 1919 года указывалось, что от ликбеза освобождаются беременные женщины за три месяца до родов, роженицы на один месяц после родов, а также кормящие матери с грудными детьми, на период кормления до 1 года. То есть ликбез и охрана материнства и детства тут вошли в противоречие, и значительная часть женщин была исключена из обучения грамотности. Скажем, в конце 1920-х годов, по данным ЦК КП(б)У, школы ликбеза охватывали 44,5 % женщин в среднем, а по отдельным профсоюзам, также имевшим ликпункты, и того ниже: у текстильщиков – 41,8 %, а в Союзе общественного питания «Нарпит» даже 13,9 %.

Во-вторых, навык грамоты должен постоянно требоваться в повседневной жизни и закрепляться чтением газет и книг, письмом. Между тем в СССР в те годы был сильный дефицит печати, так что были весьма нередки случаи «возвратной неграмотности» (термин, явно произошедший от возвратного тифа – явления, хорошо знакомого пережившим Гражданскую войну и эпидемию тифа вместе с ней). Женщины, окончившие обучение грамотности, за несколько лет, проведенных в домашнем хозяйстве и уходе за детьми, совершенно забывали грамоту. Н.К. Крупская приводила такие примеры на II Всесоюзном съезде общества «Долой неграмотность!» в 1929 году, причем случаи эти были взяты не из глухой деревни, а из Ленинграда. Вообще первоначальный ликбез не был настолько уж всеохватным, как о нем часто пишут. К примеру, в 1934 году 3,8 % всех промышленных рабочих СССР были неграмотными, а это более миллиона человек. В 1929 году было признано, что первоначальный план полной ликвидации безграмотности к 10-летию Октябрьской революции, то есть к 1927 году, не был выполнен.

В общем, кавалерийским наскоком проблему грамотности населения взять не удалось, и с 1930 года эту задачу стали решать более методично, путем введения всеобщего начального обучения, расширения сети школ, организации мощной политической кампании – культпохода, то есть общественного движения за ликвидацию неграмотности, возникшего по инициативе ВЛКСМ и объединившего до миллиона культармейцев, обучавших грамоте на общественных основаниях. Предпринимались усилия по расширению сети красных уголков, изб-читален, клубов, библиотек, увеличению подписки на газеты и журналы. Эти усилия постепенно стали давать результат. В 1930 году было обучено 10 млн безграмотных, хотя СНК РСФСР устанавливал план обучения в 4 млн человек. К 1939 году уровень грамотности удалось довести до приемлемых значений: 94 % грамотных мужчин и 82 % грамотных женщин.

Тем не менее при всех проблемах и неудачах первоначальный ликбез все же дал значительное количество минимально обученных грамоте женщин, пригодных для дальнейшего обучения. Этим достижением надо было правильно распорядиться.

Сама по себе грамотность, то есть умение читать и писать, еще мало что значила. Для активного участия в производстве, в общественной жизни и в строительстве пролетарского государства требовалось получить довольно большой объем знаний и личного опыта. Метод приобретения таких знаний за партой и из книг был, по всей видимости, сразу отвергнут. В СССР не было в достаточном количестве парт, бумаги для печатания нужной учебной литературы, да и сами женщины вряд ли массово пошли бы просиживать часы в учебных аудиториях. Женщин в то время настолько угнетали домашнее хозяйство и уход за детьми, что они делались почти невосприимчивыми к политграмоте.

Элькина приводила пример женщины, которой очень понравилась лекция, но она совершенно не запомнила не только содержания лекции, но и даже ее темы, поскольку дома была стирка.

Из этой неразрешимой ситуации был найден гениальный выход, сильно сэкономивший бумагу. Было решено обучать женщин основам социалистического строительства методом, максимально приближенным к устройству советской власти – путем выбора делегаток.

Под этим понималось следующее. На каждом предприятии, где имелись женщины-работницы, под руководством парторганизации (что особенно подчеркивалось: делегаток нельзя было передоверить Советам или школам, это была чисто партийная обязанность) проводилось их общее собрание, на котором избирали делегатку, то есть представителя этого женского коллектива, которой будут показывать устройство советской власти. Норма выбора делегаток по крупным предприятиям была одна на 25 работниц, но на небольших предприятиях допускалось выбирать делегатку от десяти, пяти или даже трех работниц. Велась такая работа и среди крестьянок, где обычно избирали одну делегатку от 50–60 крестьянок или от коллектива, например, артели, колхоза или кооперации. Собственно, делегатка была неким аналогом депутата в Совете или делегата съезда, и уже сама процедура избрания и название делали их частью советской системы.

[ZHAN]

Делегаток выбирали на год, за который они должны были пройти целый курс обучения, состоящий из трех частей [Чирков П.М. Решение женского вопроса в СССР (1917–1937 гг.)].

Во-первых, теоретические занятия, проводимые не реже двух раз в месяц на собраниях делегаток, на которых им объясняли основы устройства государства и советских органов, основы политики партии и правительства. Курс этот был довольно внушительным, и для примера можно привести программу делегатского собрания на предприятиях на 1926–1927 год:

Советское строительство:
1) Женский труд и его охрана в СССР и в капиталистических странах;
2) Что такое советская власть;
3) Кому нужна вражда народов.

Пути социалистического строительства СССР:
1) Состояние и задачи нашего предприятия;
2) Задачи индустриализации страны;
3) Сельское хозяйство и промышленность;
4) Кооперация и торговля.

Профсоюзы:
1) Зачем работнице надо быть организованной в профсоюз.

Вопросы быта, советской общественности и просвещения:
1) Строительство социализма и быт;
2) Народное просвещение и печать.

Вождь трудящихся – ВКП(б):
1) Наша ячейка;
2) Партия и рабочий класс;
3) Чему учил Ленин о союзе рабочих и крестьян.

Работница Запада и Коминтерн:
1) Положение работниц в капиталистических странах и Коминтерн.

Как видим, даже в самом кратком изложении (а в этой брошюре были даны примерные объяснения для каждого пункта) программа занятий давала весьма широкий политический кругозор.

Занятия сельских делегаток проводились по более упрощенной программе, с учетом довольно низкой грамотности и невысоких навыков учебы, но тоже дававшей весьма широкий хозяйственный и политический кругозор. Для примера, программа для сельских делегаток на 1924–1925 годы:

Советское строительство:
1) Организация Советской власти в деревне;
2) Местный бюджет;
3) Конституция СССР;
4) Нарсуды и законодательство.

Хозяйственное строительство:
1) Сельское хозяйство в данной местности;
2) Кооперация.

РКП и крестьянка:
1) Ленин и РКП,
2) РКП и крестьянка,
3) Комсомол и детское движение,
4) Международное положение и перспективы мировой революции.

В работе среди сельских делегаток упор делался на юридическую подготовку, разъяснение основ Конституции СССР, работы судебных органов, и особенно семейного права, поскольку именно крестьянки чаще всего сталкивались с нарушением своих семейных прав.

Во-вторых, делегатки направлялись на учебную практику в государственные учреждения и общественные организации, где им показывалось на деле, как работают советские органы, и они там набирались личного опыта. После некоторых экспериментов было решено включать делегаток на срок практики в штат соответствующего учреждения с выплатой зарплаты. По существу, это было что-то вроде экскурсии в советские органы власти, поскольку наиболее распространенной практикой была посылка делегаток в местные Советы.

В-третьих, делегатки должны были участвовать в проводимых общественных и политических кампаниях, где также приобретали знания и личный опыт общественной работы. Правда, далеко не всегда это достигалось на практике. К примеру, из 68 тысяч делегаток, избранных в 1923–1924 годах, в практической работе участвовали только 21,5 тысячи человек.

В самом начале 1920-х годов, когда эта система только складывалась, обсуждался вопрос о том, кого предпочтительнее выдвигать в делегатки: активисток или обычных работниц? Но вскоре возобладала точка зрения, что активисток выбирать делегатками бессмысленно, поскольку они и так участвуют, и так приобретают знания и опыт. Решено было стремиться к выдвижению в делегатки самых темных, забитых и едва-едва научившихся грамоте женщин из числа работниц и крестьянок. Целью такого странного на первый взгляд решения было расшевелить женскую массу, показать на деле, что освоение основ социалистического строительства доступно всякой женщине, даже и особе, ранее известной своей ограниченностью. Делегатки возвращались в свой коллектив, рассказывали об увиденном и услышанном и, без сомнения, подталкивали и других женщин к включению в общественную активность через комсомол, профсоюз или через какие-то другие организации.

Первоначально выборы делегаток были довольно скромными, и в 1922 году было выбрано 95 тысяч женщин. Однако очень быстро масштаб вовлечения женщин через выборы делегаток в управление государством и народным хозяйством радикально вырос. Выборы были массовыми. К примеру, в 1924 году было избрано 121,5 тысячи сельских делегаток, в выборах участвовало 7,8 млн крестьянок. Цифры округлены, но в публикации было приведено точное количество, до человека, что показывает, что партийные органы вели точный и строгий учет всех участников этого процесса.

Данные о выборах делегаток стекались в Секретариат ЦК РКП(б), лично к Сталину, который придавал привлечению делегаток к советскому строительству очень большое значение. В 1932 году, когда выборы были прекращены, делегатками были 2,2 млн женщин. К 1933 году, к моменту прекращения созыва собраний делегаток, через эту систему прошло около 10 млн женщин. Большая работа дала результат. 90 % выборных работниц различных советов, профсоюзов и кооперативов в прошлом были делегатками. Численность этой армии женщин-управленцев достигала сотен тысяч человек. В одних только сельсоветах в СССР было 330 тысяч женщин (или 26 % членов), в том числе 2500 председателей. С этой точки зрения, понятно внимание Сталина к делегаткам. Таким образом ковался мощный отряд сторонников советской власти.

Собрания делегаток не зря были поставлены вместе с ликбезом. Хотя в литературе этой связи не проводилось, довольно очевидно, что это были, по сути дела, две ступени первоначального политического образования женщин. На первой ступени женщины должны были научиться читать и писать (без чего, понятно, невозможно чему-либо научиться в управлении советским государством), а на второй ступени приобрести необходимый для советского работника кругозор, знания и опыт. Насколько можно судить, переход многих женщин из школ ликбеза в собрания делегаток происходил довольно быстро, и скорее всего кандидатуры подбирались еще на стадии обучения грамоте.

Делегатки составили целую отдельную главу в истории практического решения женского вопроса в СССР, поскольку без этой промежуточной формы, по сути дела экскурсии по советскому государству и его органам, было бы совершенно невозможно привлечь столь много женщин к управлению, да еще в столь короткие сроки. За 15 лет существования собраний делегаток произошел грандиозный переворот. Если до этого женщина на каком-либо общественном посту, а тем более на государственной службе, была явлением редким, иногда даже скандальным, то после этого женщины среди советских служащих стали массовым и привычным явлением.

[ZHAN]

Ликбез не только породил делегаток, но и открыл вообще дорогу к радикальному и довольно быстрому улучшению условий труда для всех советских женщин. Обычно тема условий женского труда подается в очень зауженном виде, только как льготы и привилегии, связанные с материнством, вроде запрета труда на вредных производствах, отпуска по беременности и родам и другие тому подобные меры. Между тем, в сталинские времена улучшение условий женского труда явно понималось гораздо шире. В этот вопрос входило также профессиональное обучение женщин-работниц, получение высокой квалификации, предполагавшей высокую производительность труда и высокую зарплату, и вообще введение женского труда во всех отраслях промышленности и народного хозяйства, за исключением только таких рабочих мест, условия на которых очень вредны для женщин с точки зрения материнства. Но список ограничений в те времена был не очень большой.

Генеральная линия отношения большевиков к женщинам была сформулирована еще в 1920 году.

«Коммунисты считают, что, с одной стороны, женщина должна являться производительницей ценностей, но – с другой стороны, женщина должна быть матерью, то есть на ней лежит определенно выполнение двух задач. И эта вторая задача важна для коллектива – задача рождения нового поколения. Женщина является поставщицей новых трудовых сил для дальнейшего создания хозяйства и строительства ясного лучшего будущего»,

– говорила Александра Коллонтай в своем докладе на I Всероссийском совещании по охране материнства и младенчества. Женщины рассматривались как рабочая сила, равноценная мужской. Не все в то время разделяли ее точку зрения.

Однако, как уже говорилось, в начале 1920-х годов произошел настоящий обвал в занятости женщин на производстве. Доля женского труда уже к 1924 году резко сократилась по сравнению с 1918 годом, и на работниц стали смотреть фактически как на второсортную рабочую силу. Большинство женщин выполняли работу низкой квалификации или выполняли вспомогательные функции.

Более того, все 1920-е годы сокращалось обучение женщин рабочим специальностям. В промышленных районах Украины с 1926 по 1928 год доля женщин сократилась: в ФЗУ с 18,9 до 13,3 %, в рабфаках – с 19,7 до 13,1 %, а в техникумах – с 10,1 % в 1923 году до 6 % в 1925 году, и к 1927 году поднялась до 9,8 % [Культурно-бытовая работа среди работниц и крестьянок. Материалы и резолюция Оргбюро ЦК КП(б)У. Харьков, 1930].

В обзоре культурно-бытовой работы среди женщин, подготовленном ЦК КП(б)У, указывалось, что система профессионального образования женщин была такой, что почти не давала работниц высокой квалификации и зачастую готовила выпускниц с ненужными профессиями.

Таким образом, вплоть до первой пятилетки в СССР происходил парадоксальный процесс. С одной стороны, утверждалось, что женский труд важен и ценен для народного хозяйства, что только с его помощью возможно изжить язвы старого быта. Но, с другой стороны, на деле происходило сокращение применения женского труда и женского профессионального образования. Советские хозяйственные органы, по сути дела, выталкивали женщин на обочину развития народного хозяйства, и никакие увещевания не помогали.

Это немаловажное обстоятельство вместе с существенным сокращением системы охраны материнства и детства грозили сломить вообще всю советскую политику в отношении женщин и превратить освобождение их в голую декларацию. Тем не менее с 1930 года ситуация стала быстро и радикально меняться в сторону увеличения внимания к женской занятости в промышленности и народном хозяйстве. За первые две пятилетки доля женщин среди рабочих поднялась с 27,2 до 34 %, однако в натуральных числах отряд работниц вырос с 3,3 млн человек в 1929 году до 8,4 млн в 1936 году [Женщина в СССР. Статистический сборник. М. ЦУНХУ Госплана СССР, 1937].

Отчего же произошел столь резкий перелом? Для того чтобы понять причины столь разительного изменения отношения к женскому труду, надо сделать некоторый экскурс в историю советской хозяйственной политики.

Конец 1920-х годов был временем переломным. В это время произошел переход от восстановления народного хозяйства, под чем понималось возрождение и реконструкция старых предприятий, к форсированной индустриализации, то есть строительству целого комплекса новейших промышленных предприятий. Заново создавались целые отрасли промышленности и возникали отрасли, которых раньше не было.

Борьба за курс индустриализации шла упорная и ожесточенная. Здесь внимание будет уделено тем аспектам, которые напрямую касались женщин и их участия в промышленности.

Первым и весьма важным обстоятельством перехода СССР к индустриализации был классовый разрез первого пятилетнего плана, появившийся в самых первых его набросках. Партийное руководство поставило цель не только создать новую промышленность, но и укрепить советский пролетариат, то есть увеличить численность и долю людей, занятых наемным трудом. Введение к «Контрольным цифрам народного хозяйства СССР на 1926–1927 годы» говорит о социальном аспекте реконструкции народного хозяйства откровенно и ясно:

«Основной недостаток «контрольных цифр» прошлого года заключался в том, что анализ коснулся главным образом количественных величин. Социально-классовое содержание происходящих процессов из-за недостатка данных и краткого времени для работы осталось в тени… Контрольные цифры должны дать наряду с количественным анализом производительных сил в натуральном и ценностном выражении и качественные характеристики, и классовый анализ происходящих материальных процессов».

[Контрольные цифры народного хозяйства СССР на 1926–1927 годы. М.: Плановое хозяйство, 1927.]

В том же, 1927 году был составлен прогноз прироста рабочей силы на предстоящие три пятилетки. По примерным ориентировкам на три пятилетки вперед прирост населения и трудовых ресурсов был таков [Перспективы развертывания народного хозяйства СССР на 1926–27/1930–31 годы. Материалы Центральной комиссии по пятилетнему плану. // Под ред. С.Г. Струмилина. М.: Госплан СССР, 1927]:


Причина такого замедления темпов прироста населения и резкого падения прироста рабочего населения состояла в том, что с 1932 года в трудоспособный возраст вступало поколение 1915–1922 годов рождения, которое было ослаблено войной и голодом, а также было малочисленнее предыдущего поколения. Статистика народонаселения ясно указывала на этот важнейший для народного хозяйства фактор.

Перед народным хозяйством рисовалась перспектива наплыва новой рабочей силы в ближайшее пятилетие (прирост численности пролетариата за пятилетие ожидался на 4,9 млн человек, или почти на 20 %), а потом – постепенное сокращение прироста. Причем темпы прироста в 15-летней перспективе падали в два раза. Отсюда выводилась общая стратегия использования рабочей силы:

«Справиться с задачей использования огромного прироста живой рабочей силы на предстоящее пятилетие можно, лишь расширив, по возможности, объем работ, не требующих больших капитальных вложений. Но, с другой стороны, мы обязаны резко усилить масштаб этих вложений и вследствие изношенности наличных основных фондов, и для того, чтобы заместить высокой техникой недостаточный прирост живой рабочей силы в следующие пятилетия».

Иными словами, в первую пятилетку нужно было сделать упор на работы, не требующие сложного оборудования и высокой квалификации, пригодные для молодых рабочих, а в последующей пятилетке делать ставку на техническую реконструкцию и замену живого труда машинами.

Таким образом, еще до составления окончательного варианта первого пятилетнего плана советские плановики уже знали, что они столкнутся в будущем с дефицитом рабочей силы. Это обстоятельство вызвало оформление нескольких основных точек зрения среди советского планового и хозяйственного руководства по поводу разрешения этого важнейшего вопроса.

Первая точка зрения состояла в том, чтобы взять недостающую рабочую силу для городской промышленности в деревне, которая обладала избытком рабочих рук еще до революции. По данным 1900-х годов, в сельском хозяйстве не было занято работой от 13 до 15 млн человек и еще от 12 до 14 млн человек было занято отхожими промыслами [Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М.: Наука, 1991]. После войн количество свободных рабочих рук несколько сократилось, но все равно составляло мощную резервную армию труда. Эта точка зрения предполагала провести коренную реконструкцию сельского хозяйства, ввести трактора и машины, создать электроэнергетический базис, а высвобожденных людей перенаправить в города.

Вторая точка зрения состояла в том, чтобы решить проблему грядущей нехватки рабочих рук в промышленности техническим перевооружением новейшей техникой, электрификацией и резким ростом производительности труда, что позволило бы решить задачи индустриализации меньшим числом рабочих. Однако у этого подхода, который в целом советским руководством разделялся, были негативные стороны. Во-первых, потребовалось бы провести массовое обучение рабочих и повышение их квалификации. Во-вторых, насыщение новейшей техникой не могло произойти одномоментно.

Третья точка зрения состояла в том, чтобы использовать незадействованные трудовые резервы в городах без массового привлечения сельского населения. Сторонники этого подхода усмотрели решение проблемы как раз в женщинах.

Аргументация была следующей. Увеличение численности городского пролетариата на 4,5–5 млн человек влекло за собой общий рост городского населения на 11–12 млн человек (при достигнутом городском населении СССР в 30 млн человек), поскольку на одного рабочего приходилось в среднем 1,5 иждивенца. Это потребовало бы увеличения городов на 40 % за два года. Для советского хозяйства того времени такой объем строительства был явно непосилен.

Один из наиболее последовательных сторонников этого подхода и теоретик советского градостроения Л.М. Сабсович обратил внимание на то, сколь много труда расходуется в домашнем хозяйстве, и предложил радикальное переустройство и коллективизацию быта, замену отдельного домашнего хозяйства бытовыми коммунами, фабриками-кухнями, общественными столовыми, яслями и прачечными, чтобы высвободить труд, затрачиваемый на ведение домашнего хозяйства, и направить его на производительные цели. По подсчетам, приготовление пищи, стирка и уход за детьми занимали 700 часов в год на душу населения, что составляло 86 млрд рабочих часов и требовало 25–30 млн работников.

По подсчетам известного советского плановика С.Г. Струмилина, много внимания уделявшего связи индустриализации с социальными вопросами, самые минимальные меры в переходе к коллективным кухням высвобождают около 2 млн человек, переход к коллективным прачечным – 500 тысяч человек, коллективный уход за детьми – еще несколько миллионов человек. Иными словами, набиралось как раз около 5 млн человек в городах, за счет которых можно было провести расширение занятости в промышленности. Основную часть этих новых рабочих рук должны были составить женщины, среди которых одних только домработниц в 1926 году было 448 тысяч человек.

Более точные оценки женских трудовых резервов, сделанные в 1929 году Наркоматом труда СССР, показывали, что действительно в городах есть незадействованные рабочие руки. Если среди мужчин доля несамодеятельного населения составляла 6 %, а безработных было 12–13 %, то среди женщин доля несамодеятельного населения достигала 52,7 %, а доля безработных – 10 %. Не занятого в народном хозяйстве женского населения насчитывалось около 5 млн человек [Всесоюзное совещание ответственных секретарей комиссий по улучшению труда и быта женщин. Октябрь 1929. М.: ЦИК СССР, 1930].

На совещании ответственных секретарей комиссий по улучшению труда и быта женщин представитель Госплана СССР заявлял категорично:

«Если они (хозяйственные органы) оставят процент участия женщин таким же, как он есть, то к концу пятилетки у них не хватит рабочей силы».

[ZHAN]

Эта аргументация была настолько весомой, что в годы первой пятилетки коллективизация быта превратилась в официальную линию советской культурно-бытовой политики. Считалось, что перестройка быта решит проблемы трудовых резервов для бурно растущей промышленности.

Насколько можно судить из литературы того времени, эта ставка на переустройство быта (не исключавшая, впрочем, привлечения в промышленность сельского населения, и мероприятия по технической реконструкции производства и повышения производительности труда) сыграла ключевую роль в изменении отношения к женскому труду. Он стал ценным, полезным и желательным. Численность работниц стала быстро увеличиваться.

К этому моменту стали сказываться результаты ликвидации неграмотности среди женщин и их политического образования через собрания делегаток. Женщины, по крайней мере в промышленно развитых районах СССР, уже не были столь отсталыми, как раньше. Это обстоятельство привело к пересмотру всей организации партийной работы среди женщин.

Улучшение положения женщин требовало участия всех советских органов, но вплоть до начала 1930-х годов женским вопросом занимались почти исключительно женотделы при парторганизациях. Им приходилось вникать и решать все многочисленные и разнообразные вопросы, начиная с образования и заканчивая охраной материнства и детства. Женотделы были чем-то вроде наркомата по делам женщин, и женщины туда шли со всеми своими бедами и заботами, часто вызывая сильное недовольство у мужчин.

Но у женотделов был тот большой недостаток, что на плечи структуры, предназначенной для политико-просветительской работы, ложились задачи, входящие в компетенцию советов или хозяйственных наркоматов. Они решались с большим трудом, и это сильнейшим образом перегружало аппарат женотделов. Поэтому в 1930 году в ЦК ВКП(б), очевидно, по личному решению Сталина, постановили упразднить женотделы и создать вместо них женсектора в отделах агитации и массовых кампаний парторганизаций. Перед ними были поставлены другие задачи: не браться за решение женских вопросов, а требовать это у профильных партийных и советских органов.

Тяжесть работы среди женщин постепенно переносилась в Советы. Первыми по этой дороге пошли в Азербайджанской ССР, в которой в 1922 году была создана комиссия по улучшению труда и быта женщин (КУТБ) при ЦИК Советов Азербайджана. Опыт оказался удачным, и в 1928 году КУТБ появился при ЦИК СССР. В 1930 году комиссии возникли по всему Союзу. В 1932 году по опыту реорганизации партийных женотделов КУТБ реорганизовали в женсектора при орготделах всех Советов, от ЦИК СССР до городских и районных исполкомов. Их главная задача была такая же, как и у партийных женсекторов, – заставлять все советские органы заниматься женскими вопросами.

В 1934 году партийные женсектора были упразднены, поскольку в индустриально развитых районах уже не требовалось вести особую работу среди женщин. Они остались только в обкомах и крайкомах восточных районов СССР, в которых они еще были нужны.

Женские кадры для промышленности были в начале первой пятилетки уже более или менее подготовлены. Но перед массовым вовлечением женщин в промышленность надо было сломить сопротивление хозяйственных руководителей, считавших по старинке, что женщинам не место в промышленности, особенно в тяжелой. Женщины считались более слабыми работниками, чем мужчины, так что даже Госплан СССР учитывал работницу в 0,9 рабочего– мужчины.

На широкое введение женского труда были брошены главные научные силы. В 1930 году Коммунистическая академия провела программу обследования положения женщин в СССР. В ней учитывались все аспекты жизни женщин, и особенно занятость в промышленности, как крупной, так и кустарной. В 1931 году Наркомат труда СССР утвердил список профессий, в которых допускается женский труд. В следующем году Наркомат труда и Наркомат здравоохранения СССР провели совместное исследование условий труда по 138 промышленным профессиям и не обнаружили преград для введения женского труда, за исключением только некоторых профессий, связанных, к примеру, с разливкой жидкого металла, производством свинцовых красок, работой с солями ртути, очисткой канализации и подобными особо вредными работами. Принцип очевиден: запрещалась работа в условиях и с материалами, которые могли отравить женский организм и таким образом негативно повлиять на беременность или на здоровье ребенка.

Сказали свое веское слово в пользу женского труда и профсоюзы. В 1931 году ВЦСПС представил данные обследования рабочей дисциплины. Оказалось, что женщины работали интенсивнее и дисциплинированнее мужчин. На 100 рабочих приходилось 62 дисциплинарных взыскания, тогда как на 100 работниц только 22.

Аргументация против работы женщин в промышленности этими работами была сломлена и отброшена. Широкая дорога работницам была открыта почти везде, практически во всех отраслях. В некоторых профессиях женский труд быстро стал доминирующим. К примеру, уже в 1934 году в машиностроении доля женщин на сварочных работах составляла по разным предприятиям и объединениям от 15 до 56 %, а на прессовке и штамповке – от 50 до 75 %. Профессия крановщиков стала на 30–50 % женской. Работницы-крановщицы появились там, где ранее труд женщин был совершенно немыслим: в доменных и сталеплавильных цехах крупных металлургических комбинатов. Это ломало шаблоны, многие мастера и начальники цехов признавали, что им было очень непривычно видеть женские юбки и платки в цехах, где раньше были исключительно мужчины.

С этого момента дело пошло. В 1931 году ЦИК СССР обязал Госплан СССР и Наркомат труда СССР составить контрольные цифры женского труда на 1933 год, то есть женщины вовлекались в производство уже плановым порядком. В это же время в промышленности прокатилась целая волна механизации трудоемких работ, которая открывала новые возможности для женщин, поскольку управление механизмами не требовало больших физических усилий. Женщины появились в угольной промышленности, в черной металлургии, в машиностроении. К примеру, в 1933 году доля женского труда в угледобыче составила 19,1 %, в добыче нефти – 16,4 %, в добыче руды – 22,6 %, в металлургии – 23,3 %, в машиностроении – 25,6 % [Ризель Ф. Женщина на социалистической стройке. Методразработка для кружков политической учебы членов семей начсостава. М.: НКО СССР, 1935].

За первую пятилетку в народное хозяйство было вовлечено 3,5 млн женщин, из них 1,5 млн в промышленность. В 1933 году отряд работниц вырос до 6,5 млн человек, а в 1934 году – до 7,1 млн человек. Женщины составили около 33 % всего советского пролетариата. Это был резкий поворот от фактического вытеснения женщин из народного хозяйства до их массового и все возрастающего вовлечения, произошедший в считаные годы.

[ZHAN]

Однако, как нам хорошо известно, всеобщей коллективизации быта в СССР так и не состоялось. Попытки создания бытовых коммун так и остались разрозненными попытками, которые просуществовали недолго и уже в середине 1930-х годов пошли на спад, почти полностью исчезнув к концу десятилетия. Пожалуй, единственными следами коллективизации быта остались только коммунальные квартиры и общежития коридорного типа (в котором двери жилых комнат выходят в общий коридор). Уже после войны, когда началось массовое жилищное строительство, эти рудименты былого приступа к коммунизму постепенно вытеснялись на периферию быта.

Этот интересный вопрос был обойден вниманием исследователей советской культуры. В советской литературе о коллективизации быта почти ничего не говорилось, и даже термин такой, как называли поход за коллективный быт в начале 1930-х годов, не употреблялся. Некоторый интерес к коммунам возник уже в наши дни, но получил сильную идеологическую окраску. К примеру, коллективизация быта объяснялась с помощью ссылок на темные замыслы власти, которая якобы не хотела тратить ресурсы на улучшение бытовых условий рабочих [Меерович М.Г., Конышева Е.В., Хмельницкий Д.С. Кладбище соцгородов: градостроительная политика в СССР (1928–1932 гг.). М.: РОССПЭН, 2011].

Мол, власти нужно было загнать рабочих в бараки и коммуналки, чтобы их легче было контролировать. В книге «Кладбище соцгородов: градостроительная политика в СССР (1928–1932 гг.)» совершенно не рассматривается происхождение идеи коллективизации быта, концепция Юрия Ларина называется «болезненно-фантастическими проектами», и вообще, в разделе о быте у них много противоречий и неясностей.

Но если мы обратимся к оригинальным трудам сторонников коллективизации быта, то увидим, что у них были свои сильные аргументы, которые и вывели идею на уровень государственной политики. В значительной части эта аргументация была связана с положением женщин.

С первым аргументом мы уже знакомы. Это освобождение женщин из домашнего хозяйства для участия в производстве и в общественной жизни. Этот принцип, в то время выражаемый лозунгом освобождения женщин от кухонного рабства, высказывался с самых первых лет советской власти. Конечно, первые попытки были очень скромными, но все же некоторое облегчение женского домашнего труда было достигнуто уже в самом начале 1920-х годов, когда в быту получил широкое распространение примус, работавший на жидком топливе. В 1921 году Советскую Россию терзал жестокий топливный кризис, остро не хватало дров и угля, приходилось экономить на всем, в том числе и на топливе для домовых нужд. Летом 1921 года в Госплане РСФСР при составлении плана топливоснабжения республики было решено сделать ставку на нефть, которая добывалась легче, чем уголь в разрушенных шахтах Донбасса, стоила дешевле и годилась для железных дорог и промышленности. «Все для нефти!» – лозунг решения топливного кризиса [Смилга И. Восстановительный процесс. Пять лет новой экономической политики. Статьи и речи. М.: Госплан СССР, 1927].

Нефть быстро проникла в бытовое хозяйство, поскольку в 1922 году Первый государственный меднообрабатывающий завод развернул широкое производство примусов, заправляемых керосином. Примус в значительной степени избавил женщин от перетаскивания дров и угля, в особенности в городах. Но это некоторое облегчение, конечно, «кухонного рабства» не разрушало. Фабрики-кухни, общественные столовые, прачечные, ясли и детские сады виделись средством полной ликвидации подчинения женщин домашнему хозяйству.

Но это все была, так скажем, теория. Второй аргумент в пользу коллективизации быта состоял в том, что в конце 1920-х годов коллективизация быта фактически началась и была связана с введением непрерывки. Непрерывка – это переход на непрерывное производство на предприятиях, в учреждениях, введенный декретом СНК СССР 26 августа 1929 года, перед самым началом первой пятилетки, и потребовавший реформы календаря. Вместо семидневной недели с фиксированным выходным – воскресеньем, вводились пятидневные недели. Это привело к тому, что вместо 52 выходных вводилось 72 выходных. Но при этом рабочие каждого предприятия делились на группы, обозначаемые цветами (желтый, розовый, красный, фиолетовый, зеленый), которые получали выходной день в один из дней пятидневки.

Столь замысловатая система вызвала резкие изменения в быту рабочих. Если раньше в воскресенье фабрика запиралась на замок, то теперь она работала каждый день. Интенсивность использования оборудования заметно выросла. Для того чтобы подменять рабочих, ушедших в выходной день, в бригадах вводились сменные или «скользящие» рабочие, которые не имели своего станка и работали по очереди на всех. Они обладали более высокой квалификацией, поскольку должны были заменить каждого в бригаде, но из-за постоянного перехода с места на место, на сдельной оплате получали меньше. Рабочие тогда создавали один из прототипов коллективизации быта – производственную коммуну, когда заработок всех кидался в кучу и делился поровну на всех. В Москве уже в 1930 году возникло несколько сотен производственных коммун, в которых было от 5 до 80 человек, как правило, одинаковой профессии и одного тарифного разряда оплаты труда.

Далее, в бытовом отношении непрерывка, введенная только на фабриках и заводах, была крайне неудобной, поскольку советские учреждения, больницы, торговля, культурные учреждения работали по старой семидневной неделе. Супруги, работавшие на разных предприятиях, получали выходные в разные дни. Быт от этого заметно усложнился, и ответом на это стало создание бытовых коммун. В такой коммуне люди объединялись для решения бытовых вопросов. В них готовили пищу на всех, нанимая кухарку или выделяя безработную женщину, отводили комнату под ясли и собирали в ней детей под присмотром наемной сиделки или по очереди.

В СССР в 1930 году, по данным Ларина, было около 50 тысяч членов бытовых и производственных коммун, в том числе в Москве было около 100 бытовых коммун на 50–60 человек, а в Ленинграде – 110 рабочих и студенческих коммун с общим населением в 10 тысяч человек. Вот в этом ответе на неудобства непрерывки Ларин и увидел средство коллективизации быта. Он стал убеждать, что таким образом можно быстро и дешево создать городские коммуны, не затрачивая на это больших средств. Если строительство жилья и обслуживающих его культурно-бытовых объектов обошлось бы, по мнению Ларина, в 10–12 млрд рублей (это чуть меньше, чем вся сумма капитальных вложений в промышленность по плану первой пятилетки), то создание бытовых коммун потребовало бы небольших затрат, связанных только с перепланировкой жилищ и выделением комнат под общие кухни, столовые, ясли, прачечные. Ларин особенно напирал на реформу кухонь. На каждые три жилые комнаты приходилось по одной кухне, которые занимали около 30 млн кв. метров. Если часть кухонь сделать коллективными, то остальные можно переделать в жилые комнаты и обеспечить жильем около миллиона человек.

Впрочем, бытовые коммуны создавались не только подобным импровизированным порядком. В 1929–1930 годах в Москве был построен экспериментальный дом-коммуна по ул. Орджоникидзе по проекту Ивана Николаева. Радикальность этого проекта состояла в функциональном разделении здания, делившегося на спальный корпус с 1008 спальными кабинами, санитарный корпус с санузлами, душевыми, помещениями для зарядки и общественный корпус со столовой, спортзалом и библиотекой. Это был настоящий бытовой конвейер. Здание сохранилось и по сей день, рядом с посольством США в Москве, но оно в 1968 году было сильно реконструировано и утратило первоначальную планировку.

Таким образом, предложение Ларина вовсе не было «болезненно-фантастическим проектом». Напротив, оно опиралось на уже возникшую бытовую практику. И оно обещало колоссальную экономию средств на улучшение бытовых условий. Но в широких масштабах его концепция коллективизации быта реализована не была.

Первая причина состояла в том, что, как это ни странно, бытовые коммуны столкнулись с законодательными и административными ограничениями и запретами. ЖАКТы (жилищно-арендные кооперативные товарищества), которые с 1920 года арендовали у местных Советов жилые дома и управляли ими, с 1930 года потеряли право на аренду и управление жилыми домами, и оно перешло в ведение коммунальных отделов Советов, а с 1931 года в ведение отделов Наркомата коммунального хозяйства. Они крайне неохотно шли на перепланировку жилья и выделение комнат под коллективные нужды. За самовольную перепланировку членов коммуны даже привлекали к суду. Далее, одной из главных забот бытовых коммун было отоваривание хлебных карточек. Но, когда представитель коммуны заявлялся в магазин с 50 карточками членов коммуны, его часто задерживали по подозрению в спекуляции.

Ларин и его сторонники призывали ввести особые правила для бытовых коммун и организовать доставку продуктов им на дом, но безуспешно.

Вторая причина состояла в том, что век непрерывки был очень коротким. Уже в ноябре 1931 года СНК СССР декретировал переход к прерывной шестидневной неделе с фиксированными выходными днями, которые приходились на 6, 12, 18, 24 и 30-е число каждого месяца (вместо 30 февраля выходным днем было 1 марта). Это разрешило многочисленные трудности, связанные с непрерывкой, и подорвало в корне создание и развитие бытовых коммун. В них просто отпала необходимость.

Более жизненной оказалась коллективизация быта с помощью общественного питания, включавшего в себя фабрики-кухни и общественные столовые. Эта форма также зародилась на практике. Раньше рабочие питались самостоятельно, приносили с собой еду из дома. Это было неудобно, и питание одних рабочих резко отличалось от питания других рабочих, что сказывалось на производительности труда. Особенно это касалось работниц, которым приходилось готовить пищу и для себя на работу, и для семьи. Поэтому многие фабрики пришли к необходимости завести свои учреждения общепита и соответственно обслуживающие их фабрики-кухни. В начале 1920-х годов появилось также товарищество «Народное питание» (или «Нарпит»). Первая фабрика-кухня появилась в Иваново-Вознесенске 29 марта 1925 года. Оснащенная германским оборудованием, она смогла готовить до 5 тысяч обедов в день и обеспечить питанием четверть рабочих Иваново-Вознесенска.

Опыт оказался удачным, готовка на фабрике-кухне экономила продукты и топливо, время на приготовление обеда сократилось до 2,4 минуты против 35 минут в семьях. Вскоре появились статистические данные, показавшие, что на заводах, обслуживаемых фабриками-кухнями, производительность труда рабочих выше, чем на заводах с неорганизованным питанием. Нарком здравоохранения СССР Н.А. Семашко назвал эту систему «бомбой, брошенной в старый быт». Общественные столовые стали расти как на дрожжах, и к 1928 году сеть их увеличилась до 1000, с суммарной мощностью 650 тысяч обедов в день [Халатов А. За переустройство быта. (Сборник статей по вопросам общественного питания). М.: Всенарпит, 1930].

Председатель товарищества «Нарпит» А.Б. Халатов выдвинул идею распространить общественное питание не только на фабрики и заводы, но и на весь быт и требовал строить жилые дома без индивидуальных кухонь. Это, по его подсчетам, должно было экономить до 15 % строительной сметы. Халатов вынашивал также идеи грандиозных пищевых комбинатов, которые должны были перерабатывать все виды пищевых продуктов и освободить трудящихся от забот о хлебе насущном и горячем обеде совершенно.

Надо отметить, что в развитии общепита был и милитаристский аспект. Халатов отмечал, что фабрика-кухня имела оборонное значение, как одна из опор организации питания в красноармейских частях и в тылу.

Таким образом, общественное питание и бытовые коммуны сошлись в предложении о ликвидации индивидуальных кухонь. Сторонникам такого подхода кое-чего удалось добиться, и в начале 1930-х годов некоторые жилые дома действительно были построены без кухонь или с очень маленькими кухнями. Но от этого вскоре отказались, и в советской жилищной архитектуре снова утвердилась квартирная планировка с индивидуальными кухнями и санузлами в каждой квартире. Фабрики-кухни трансформировались в крупные общественные или ведомственные столовые с механизированными кухнями, а от идей пищевых комбинатов остались хлебозаводы, молокозаводы и мясокомбинаты, которые работали порознь и в общий комплекс, как правило, не объединялись.

Фактический отказ от продолжения коллективизации быта в СССР всегда был загадкой. В принципе ничто не мешало продолжать политику в этом же направлении, особенно в конце 1930-х годов, когда с хозяйственными ресурсами стало получше, появилась возможность достаточно масштабного жилищного и коммунального строительства. Тем более что в начале 1932 года был завершен Генеральный план электрификации СССР, разработанный особой комиссией под руководством первого заместителя председателя Госплана СССР Г.И. Ломова.

План на 10–15 лет разрабатывал перспективы развития советской электроэнергетики, и в его работах было уделено внимание электрификации быта. В этом плане предполагалось довести расход электроэнергии на коммунально-бытовые нужды с 2,4 млрд кВтч в 1933 году до 9 млрд кВтч в 1937 году, и до 86,4 млрд кВтч по истечении 15 лет, что давало бы на жителя 575 кВтч. В 1931 году в Москве душевое потребление электроэнергии составляло 78 кВтч [Генеральный план электрификации СССР. Под редакцией Г.И. Ломова. Т. 5. Электрификация быта и коммунального хозяйства. М.—Л., 1932].

В подсчетах планового потребления электроэнергии в быту плановики делали попытки учесть не только освещение, водопровод, но и расход энергии на приготовление пищи, стирку, сушку и глажку белья. Подсчеты эти были более чем приблизительными, поскольку бытовых электроприборов в СССР тогда почти не было и статистику собрать было очень трудно.

Казалось бы, можно было собрать всю плановую волю, объединить накопленный опыт бытовых коммун, экспериментального дома-коммуны и других коммунальных домов, общепита, электрификации быта и развития теплофикации (то есть создания системы центрального отопления, которая началась с экспериментальных объектов в 1929 году), да и выработать план всеобщей коллективизации быта в СССР на длительную перспективу. Это было реальностью. В конце 1930-х годов вырабатывались методы индустриального, поточного домостроения, разрабатывались первые проекты быстросборных панельных и блочных домов, потенциал которых был реализован уже после войны.

Однако все надежды на построение светлого коммунального будущего с полным освобождением женщин от кухонного рабства были перечеркнуты коллективизацией.

[ZHAN]

Это довольно странное на первый взгляд утверждение, что коллективизация сельского хозяйства нанесла опрокидывающий удар по планам создания бытовых коммун, требует некоторого расширенного пояснения.

Первым делом нужно напомнить, что все проекты коллективизации быта в городах, связанные с планами увеличения численности советского пролетариата за счет высвобождения женщин от домашнего хозяйства и вовлечения их в производство, как уже говорилось, исходили из того, что не будет большого притока сельского населения в города. Собственно, весь план освобождения городских женщин и превращения их в пролетарок-работниц как раз предполагал недопущение сельчан в сложившиеся индустриальные города. Избыточное и не занятое в сельском хозяйстве население деревни в тот момент предполагалось занять в развитии отраслей по переработке сельскохозяйственной продукции, местной промышленности в рамках большой программы районирования народного хозяйства СССР.

Районирование в те годы было масштабной плановой концепцией, выдвигавшей идею, что хозяйственное развитие каждой области и каждого района в СССР в целом, в союзных республиках и автономиях должно максимально опираться на местное сырье и местную рабочую силу, развивать многоотраслевой комплекс производств как для местных нужд, так и для общесоюзного хозяйства. Сельское население должно было перетекать из деревень, преобразовывающихся в колхозы под влиянием коллективизации, в агрогорода, то есть населенные пункты городского типа, создаваемые при совхозах, машинно-тракторных станциях, всяких местных добывающих и перерабатывающих производствах (это могли быть лесопилки, стеклозаводы, кирпичные и керамические заводы и тому подобные предприятия). Быт в них также должен был быть коллективизирован на основе типовых четырехэтажных домов-коммун. Ни одного агрогорода в СССР еще не было, но известно, что в Хоперском округе Сталинградской области в начале 1930-х годов был создан проект агрогорода, который должен был вобрать в себя население более чем ста поселков и деревень.

На вопрос, почему создатели планов коллективизации городского быта не хотели допускать сельское население в города, нетрудно дать ответ. Между городскими и сельскими жителями в то время существовала культурно-бытовая пропасть. Этот момент может не столь хорошо пониматься сейчас, поскольку все же после войны было многое сделано для улучшения сельского быта, и эта разница в значительной степени стерлась. Большинство сел и поселков городского типа в сельской местности благоустроены, жителям их заколотили в головы основы бытовой гигиены, их быт мало чем отличается от быта городских жителей. Хотя даже сейчас при переселении сельских жителей в города (например, при переселении жителей из зоны затопления Богучанской ГЭС в Кодинск) возникали некоторые специфические проблемы, вроде того, что отмечались случаи, когда переселенцы пытались держать скот в многоквартирных домах.

Но в начале 1930-х годов пропасть в культурно-бытовых навыках была колоссальной. Так, сельские жители в основной своей массе жили в грязи. Скученные в тесных избах, они пользовались одной и той же посудой, одной и той же одеждой и постельными принадлежностями, спали вместе на полатях, лавках и печах. В бедняцких избах часто не было деревянных полов, пол был земляной и, как следствие, грязным. В довершение картины нужно добавить дрова для топки печей и деревенскую традицию держать в избах приплод скота.

Скученность и грязь приводили к распространению болезней. К примеру, отмечалось, что в деревнях сифилис распространяется очень быстро и захватывает целые деревни. Достаточно одного заболевшего – это мог быть парень, вернувшийся с военной службы, или девушка, возвратившаяся в деревню после работы в городе, – чтобы деревня со временем заболела поголовно. Представители Марийской автономной области были очень озабочены эпидемией трахомы – хронического инфекционного заболевания глаз, поражавшего все марийские села почти поголовно. Причина эпидемии была проста – антисанитария в домах, общее полотенце, которым пользовались все члены семьи и которое стиралось очень редко [Всесоюзное совещание ответственных секретарей комиссий по улучшению труда и быта женщин. Октябрь 1929. М.: ЦИК СССР, 1930].

Ставился даже вопрос об организации глазных отрядов для борьбы с трахомой.

Еще, к примеру, обязательной принадлежностью деревенских изб были насекомые: вши, тараканы и клопы – обычный признак антисанитарного состояния жилищ. Постельные клопы были повсеместно, и почти невозможно найти воспоминания немецких солдат и офицеров, воевавших на Восточном фронте, в которых не живописались бы ночные атаки клопов, «точных, как «Штуки» [имеется в виду пикирующий бомбардировщик Ju-87; «Штука» – это сокращение «Stuka» от «Sturzkampfflugzeug»]. Можно еще упомянуть привычку курить махорку, бросать окурки и плевать на пол, не говоря уже о нахождении в домах в грязной после поля или скотного двора обуви.

Сельскую антисанитарию можно описывать долго. В городах тоже бывало далеко не так благополучно с гигиеной быта, но все же положение в деревнях было просто удручающим, даже по невысоким меркам 1930-х годов. Переселенцы из деревень в города тащили с собой свои старые привычки, чем серьезно расшатывали санитарное состояние городов. Это было более чем очевидно и в 1920-х годах.

К примеру, жилищно-санитарные органы Москвы уделяли особое внимание строительным рабочим, комплектовавшимся в основном из сельских жителей:

«Сосредоточение в отдельных общежитиях таких больших масс рабочих, прибывающих из различных областей, людей с низким культурным уровнем, в которых еще крепко сидит старый быт, с санитарно-эпидемиологической точки зрения представляет опасность для населения».

[Ломовский А.М. Жилищно-санитарное дело. // Жилищно-коммунальная санитария г. Москвы. Сборник статей. М.: Издательство Мособлисполкома, 1930.]

В 1929 году в Москве было 100 тысяч строителей на 2,3 млн человек жителей, а к 1932 году ожидалось до 300 тысяч. Причем примерно половина из них проживала в подвалах, сараях и других подобных непригодных помещениях. Скопления строителей действительно могли стать рассадником заболеваний, ухудшить и без того не слишком блестящую картину в городе, в котором уборка мусора, ассенизация и отвод канализационных вод, чистка улиц и другие санитарные вопросы стояли весьма остро. Так что составители планов коллективизации быта вполне резонно полагали, что лучше обойтись без притока сельского населения.

Но эти мечты не сбылись. Во время коллективизации в города хлынул многомиллионный поток переселенцев из деревень, который смел все слабые ростки новой городской культуры, с трудом создаваемой и насаждаемой. Не помогло даже введение паспортов в 1932 году, хотя паспортная система была призвана в том числе ограничить урбанизацию населения СССР. Состояние городов настолько ухудшилось, что пришлось от всех планов коллективизации быта отказаться и бросить все силы на затыкание хотя бы самых очевидных прорех само собой возникшего городского быта.

Непосредственной причиной массового бегства в города был, конечно, голод, свирепствовавший в 1932–1933 годах, связанный с грандиозными неудачами в строительстве кардинально новой системы сельского хозяйства, в которой крестьяне сводились в колхозы, а основными производителями товарной сельхозпродукции должны были стать совхозы, специализированные на разных отраслях. Существовали даже тресты специализированных совхозов: «Зернотрест», «Скотовод», «Овцевод» и другие. К 1932 году было создано 4337 совхозов на колоссальной площади в 81,5 млн га [Зеленин И.Е. Совхозы СССР в годы довоенных пятилеток 1928–1941. М.: Наука, 1982].

В первые годы своего существования они работали из рук вон плохо, страдая от многочисленных проблем, в основном связанных с безудержной гигантоманией и пренебрежением правильной агротехникой.

Тяжесть снабжения городов и строек первой пятилетки легла на плечи крестьян одновременно со сложным периодом становления самих колхозов – формы хозяйства для крестьян новой и не во всем привычной. Жесткие хлебозаготовки, плохая организация колхозов, неудачи с производством в совхозах в сочетании с борьбой вокруг коллективизации в деревнях, а также сильной засухой и распространением вредителей привели к разрушению хозяйства очень и очень многих сельских районов и, как следствие, к голоду.

Голод же толкнул массы крестьян на поиски работы и куска хлеба. Крестьяне массово приходили на стройки индустриализации, брались за любую работу, иной раз забираясь в очень отдаленные от прежнего места жительства места. Известно, что казахи, бежавшие из охваченного смертным голодом Казахстана, оказывались, к примеру, в Архангельске. Сибирские города были забиты казахами. Этим беглецам жилья, конечно, в городах предоставить не могли, и они селились в наспех сооруженных землянках, образуя целые поселки, в которых грязь и антисанитария были совершенно обычным делом. Впрочем, жилищные трудности касались не только беженцев от голода, а почти всех рабочих на стройках первой пятилетки. Стройки быстро обрастали целыми городками из бараков, землянок и палаток, не имевшими самых элементарных бытовых условий.

Поток прибывшего в города населения в 1932–1935 годах можно выразить такой таблицей (в тысячах человек):


Из этой таблицы видно следующее. Во-первых, паспортный режим ненадолго замедлил приток сельского населения в города, и вскоре он возобновился с новой силой. Во-вторых, города были проходным двором, большая часть сельских жителей в них не задерживалась и была, по сути, временным населением, почти не охватываемым культурно-бытовой работой. В-третьих, в городах за четыре года осело 8420,4 тысячи человек, в том числе 4068,4 тысячи женщин. Если Ларин в 1930 году ужасался ростом городов на 40 % и прибытием 11–12 млн человек, потому и предлагал искать рабочую силу в городах, то в реальности увеличение городского населения произошло в сопоставимых масштабах, но без необходимых подготовительных мер, в первую очередь жилищного строительства.

Это было плохо и для индустриализации, поскольку в это время все фабрики и заводы жаловались на ужасающую текучку кадров, крайне затруднявшую работу и не позволяющую сформировать кадровый рабочий костяк. В культурно-бытовом плане создалась ситуация, близкая к катастрофической.

Итак, исход сельских жителей в города стал свершившимся фактом. Из этого сразу произошло несколько важных последствий, среди которых виднейшее место занимала чудовишая жилищная скученность, острая еще до начала индустриализации. Даже в Москве, в которой велось в 1920-е годы интенсивное жилищное строительство и за 1924–1928 годы было построено жилье для 370 тысяч человек, или для 16 % населения города, средняя площадь жилья на душу населения составляла 5,2 кв. метра с тенденцией к снижению. Была, по крайней мере, надежда, что в скором будущем около 40 % населения Москвы будут переселены в новые дома.

Однако неудержимый поток сельских переселенцев до крайности обострил жилищную тесноту и резко ухудшил быт основной массы городского населения. Для примера, в 1932 году на одного жителя Новокузнецка, в котором велось строительство гордости первой пятилетки – Кузнецкого металлургического комбината, – на человека приходилось 1,27 кв. метра жилья. Можно для пущей наглядности отмерить эту площадь на полу своей комнаты, это будет прямоугольник 100 на 127 см. Нетрудно будет убедиться, что на этой площади нельзя ни сесть, ни лечь с комфортом. Фактически при такой средней площади жилья люди или лежали вповалку рядом друг с другом, или же спальное место использовалось, так сказать, в две смены: пока один работал, другой спал, как на подводной лодке времен Второй мировой войны.

Это касалось всего жилья, включая бараки и землянки, возведенные при строящемся комбинате. И этого не хватало. Люди для жилья занимали любые помещения. Бытовые условия были чудовищными; достаточно сказать, что не хватало столь элементарных вещей, как столов, табуреток и матрасов, отчасти потому, что их просто некуда было поставить.

Сокращение душевой площади жилья было характерно для всех городов СССР, и даже в Москве, где жилье строилось более интенсивными темпами, душевая площадь за довоенные годы упала с 5,5 кв. метра в 1930 году до 4 кв. метров в 1940 году. Это была совершенно типовая картина для подавляющего большинства советских городов времен первой и отчасти второй пятилетки. Где-то было получше, но в среднем площадь жилья в городах на душу населения в это время не превышала 3–4 кв. метров. И это несмотря на то, что с 1929 по середину 1941 года в СССР было построено 205,9 млн кв. метров жилья. Цифры показательные: чуть более 1 кв. метра на душу населения СССР, или по 3,1 кв. метра на городского жителя (городское население составляло 63,1 млн человек в 1940 году). При этом часть построенного жилья не принесла расширения жилой площади, поскольку пошла на замену ветхого и уже непригодного для проживания.

Крайне высокая скученность и преобладание наспех возведенного жилья, конечно, вели и к санитарным проблемам – грязи и антисанитарии, поскольку бараки и землянки, как правило, не имели водопровода, уборных и санзулов, столовых и мест отдыха, помещений для хранения личных вещей и одежды, стирки, сушки и глажки белья. Такие условия были тяжелы и для мужчин, а для женщин они были тяжелее вдвойне.

В таких условиях нечего было и думать о какой-то коллективизации быта. Решить бы самые неотложные проблемы, хоть чуть-чуть улучшить быт, хоть чуть-чуть расселить набитые битком бараки и землянки. Пока шли главные стройки индустриализации, надежды на скорое разрешение жилищного кризиса не было. Но надо было что-то делать.

Решением, выдвинутым в то время, стал поход за элементарную бытовую гигиену.

[ZHAN]

Если нельзя жилище увеличить, то оздоровить в нем условия можно только одним способом: маниакальным поддержанием чистоты.

Насколько можно судить по публикациям, первыми за это взялись крупные предприятия, общежития и бараки которых были быстро загажены до невыносимого состояния. Например, первый директор Сталинградского тракторного завода В.И. Иванов распорядился ликвидировать антисанитарию в бараках незадолго до пуска завода, в мае 1930 года. В один из воскресных дней, накопив мыла, моющего раствора и мобилизовав санитарный отряд, Иванов приказал выселить всех жильцов из бараков и обработать помещения. Бараки сначала отмыли, а потом обработали растворами против насекомых. Из них вынесли огромное количество грязного тряпья, бывшего когда-то одеждой. Одновременно санитарный субботник развернулся на заводе [Были индустриальные. Очерки и воспоминания. М.: Издательство политической литературы, 1973].

Угледобывающие рудоуправления не могли прибегнуть к такому методу кавалерийской атаки на бытовую гигиену в силу специфики производства и огромного количества въедавшейся в тело и одежду угольной пыли. В шахтерских городах Кузбасса поэтому развернулась методическая осада бытовой гигиены. В них начали с создания советов бараков, ответственных в том числе и за санитарно-гигиеническое состояние. Совет из 2–3 человек избирался на общем собрании жильцов. Полномочия у него были довольно широкие, совет имел право затребовать немедленного выселения жильцов, не соблюдающих гигиену, а иногда даже избирались товарищеские суды [Исаев В.И. Адаптационные механизмы в сфере быта рабочих Сибири в годы первых пятилеток. // Формирование и адаптация населения в районах индустриального освоения Сибири. Сборник научных трудов. Вып. 1. Новосибирск: Параллель, 2006].

Совет барака организовывал уборку всех помещений и, если была возможность, выделял комнату под красный уголок – место собраний, отдыха, чтения газет и книг. Между бараками началось соревнование за лучшую организацию и чистоту, в Прокопьевске в нем участвовали 28 бараков.

Следующий момент осады бытовой гигиены состоял в переходе самоуправления на более высокий уровень и создание домовых, уличных и квартальных комитетов, ответственных за чистоту не только самих жилищ, но и всей придомовой территории. В 1935 году в десяти индустриальных городах Западной Сибири в таких комитетах было около 6 тысяч человек.

Когда эта система более или менее оформилась, началось проведение слетов и съездов работников комитетов. В феврале 1934 года в Новосибирске состоялся культурно-бытовой слет, на котором 233 делегата низовых бытовых комитетов выработали программу совершенствования быта.

Первым пунктом было проведение обследования жилищ специальными комиссиями, с обязательным участием жилищно-санитарных врачей. В 1935 году домовые и уличные комитеты Прокопьевска провели 5892 обследования жилищ рабочих, то есть осмотрели практически все жилые помещения в городе. В отличие от более ранней практики, когда санитарно-гигиеническое обследование жилища преследовало цель получения справки о непригодности жилья, в этот раз обследования были направлены на улучшение быта. Для грязных, запущенных и неуютных квартир составлялись предписания, за выполнением которых следил соответствующий домовый или уличный комитет. От жильцов требовали поддерживать чистоту, регулярно белить стены и потолок, вытравливать насекомых, приобретать мебель, радиоточку, иметь дома цветы, газеты и журналы. Помимо этого жильцы были обязаны содержать в порядке дворы, уборные, коридоры, подъезды.

Это только один пример из общего похода за бытовую гигиену, который прокатился по Советскому Союзу и по всем его городам в 1930-х годах. Требование чистоты жилища было не только на словах. При необходимости могли применить самые крутые административные меры, вплоть до выселения, не считая мощного общественного давления. Конечно, основная работа по поддержанию чистоты легла на женщин. Именно отсюда растет маниакальная приверженность к чистоте и порядку в доме, столь свойственная для поколения бабушек и прабабушек читателей. Почти ежедневная влажная уборка, вязанные из лоскутков половики на полах, белые кружевные или вышитые салфетки, тюлевые занавески на окнах, аккуратно заправленные постели – все это были следы жесткого насаждения основ бытовой гигиены.

Вот эта битва за гигиену и поставила окончательную точку в истории идей коллективизации быта в СССР. С мощным притоком в города сельского населения с очень низкими культурно-бытовыми навыками подобные идеи стали прекраснодушной фантастикой, поскольку они требовали высокой организованности, сознательности и воспитанности членов бытовых коммун. Среди вчерашних крестьян, привыкших к бытовой грязи, таких не было. Если всех их поселить в коммуны, то они превратятся в рассадники антисанитарии, как многие рабочие общежития и бараки того времени. Потому и было решено расселять рабочих в индивидуальные квартиры с отдельными кухнями, санузлами и приучать их к городской бытовой культуре. Это, по крайней мере, гарантировало, что хотя бы часть городского населения будет жить в приемлемых условиях.

Сражение за бытовую гигиену было не единственным методом улучшения бытовых условий женщин. В те же годы развернулась мощная программа развития общественного питания, взятого из опытов по коллективизации быта, а также испытанный еще в Гражданскую войну подход – развитие сети яслей и дошкольных учреждений.

Общественное питание в годы первых пятилеток получило большое развитие. Уже в 1932 году в СССР было 106 фабрик-кухонь на 3,3 млн обедов в сутки, а также «Всекопит» имел 342 механизированные столовые [Ризель Ф. Женщина на социалистической стройке. Методразработка для кружков политической учебы членов семей начсостава].

Главный упор в развитии общественного питания делался, конечно, на промышленные районы и крупные стройки, причем уже к концу первой пятилетки общественным питанием было охвачено 70 % основных промышленных профессий. Для рабочих, имевших крайне ограниченные возможности приготовления пищи на дому, а также в условиях карточного распределения продуктов столовые были большим подспорьем и облегчением быта.

В какой-то степени развитие общественного питания снимало с женщин заботу о кухне, хотя, конечно, далеко не полностью. Общепит сталкивался с многочисленными трудностями: нехваткой капиталовложений, нехваткой оборудования, недостатком квалифицированных кадров (хотя общепит быстро стал отраслью, вобравшей в себя значительную часть работниц). Пропускной способности столовых не хватало, и в силу постоянной перегрузки помещения находились в антисанитарном состоянии, доводившем даже только что построенные столовые до плачевного состояния. Но альтернатив не было, построить всему резко увеличившемуся в численности городскому пролетариату индивидуальные кухни было советскому хозяйству, создававшему основу индустрии, не по силам.

Сеть яслей, которые были главным средством охраны материнства и детства, еще до начала первой пятилетки преодолела спад начала 1920-х годов и стала расти в размерах. К 1927 году в городах РСФСР было создано 735 яслей на 31 тысячу детей, а также 4154 летних яслей в деревнях, которые принимали детей на время полевых работ [Коршунова Н.Н. Деятельность Коммунистической партии в области охраны материнства и младенчества в первое десятилетие Советской власти. М., 1985].

В 1928 году долгие препирательства по поводу содержания яслей с заводами и хозяйственными ведомствами были решены в пользу яслей. На предприятия с работницами наложили обязанность выплачивать 0,25 % фонда заработной платы на содержание яслей. Все заводы и фабрики, на которых было более 200 работниц, обязаны были иметь ясли. Для обеспечения яслями остального трудящегося женского населения в 1932 году Наркомздрав создал специальные ясельные управления.

К концу второй пятилетки система яслей в СССР достигла колоссального и не представимого ранее размаха. В 1936 году число мест в яслях достигло 4,7 млн, при том что численность работниц во всех отраслях народного хоязйства достигала 8,4 млн человек. То есть каждая вторая работница была обеспечена местом в яслях.

Вместе с яслями развивались детские сады для детей дошкольного возраста, столь же быстрыми темпами. В 1932 году ими было охвачено 6 млн детей, а в 1933 году – 12 млн детей. Охват дошкольными учреждениями в РСФСР в среднем дошел до 31 %, по городам – 50 %, а 90 % работниц были обеспечены яслями и детскими садами. В 1936 году в СССР имелось 23,5 тысячи детских садов. Крупные заводы заводили собственную систему детских учреждений. Так, Сталинградский тракторный завод, на котором работали 4390 работниц, имел 5 яслей на 320 детей, 19 детских садов на 1100 детей и 9 школ, в которых обучалось 5854 ученика.

Однако в июле 1935 года все заводские ясли и детские сады постановлением СНК СССР были переданы в ведение Наркомата просвещения СССР.

Индустриализация создала советскую систему детских дошкольных и школьных учреждений, которая потом крепла и развивалась. Вклад этой системы в улучшение быта был огромен, поскольку дети разных возрастов не ютились все время в тесных и неудобных жилых комнатах в разного рода бараках, а проводили большую часть дня в детских садах и школах, под которые старались выделять лучшие здания, где за ними был присмотр и уход.

По всей видимости, бурное развитие системы учреждений по охране материнства и детства стало главной предпосылкой для повторного запрещения абортов в СССР, проведенного постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 года. Перед этим прошла большая волна обсуждения проекта постановления, в котором, в частности, участвовала Н.К. Крупская. Она приводила такую логику: раньше аборт был разрешен, потому что материальные условия были тяжелыми, а теперь надо аборты запретить, поскольку произошло улучшение и условий, и системы учреждений по охране материнства и детства [Крупская Н.К. Женщина – равноправный гражданин СССР. Сборник статей и речей. М., Партиздат, 1937].

Правда, стоит отметить, что с улучшением быта, как видно, дело обстояло не столь хорошо, как Крупская хотела бы представить, а ссылка на охрану материнства и детства представляла собой скорее аргумент для убеждения женщин рожать. Реальная причина введения запрета на аборты была в другом. В 1934 году, сразу после сильного голода, произошел резкий спад рождаемости в сочетании с увеличением смертности. Количество рождений упало с 4,7 млн детей в 1928 году до 3 млн в 1934 году, примерно как в 1917 году, в условиях войны, нехватки продовольствия и революции. Это не могло не беспокоить руководство, которое открыто провозглашало, что стране нужны новые люди:

«Нам нужны все новые и новые борцы – строители этой жизни. Нам нужны люди. Аборт, уничтожение зарождающейся жизни, недопустим в нашем государстве строящегося социализма».

[Сольц А. Аборт и алименты // Труд, № 97, 27 апреля 1937 г.]

Некоторый эффект от запрета абортов был, и в 1937–1938 годах рождаемость вернулась почти на уровень 1928 года, до 4,4 млн рождений. Но потом рождаемость стала падать, а число абортов, которые по-прежнему регистрировали (правила о регистрации всех абортов в больницах и работе абортных комиссий, выдававших разрешение на аборт по медицинским показателям, отменены не были), возрастало. Если в 1937 году было учтено 568 тысяч абортов, то в 1940 году – 807 тысяч [Исупов В.А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине ХХ века. Историко-демографические очерки. Новосибирск: Сибирский хронограф, 2000].
90 % из них были неполными, то есть начатыми вне медицинских учреждений.

Абортная статистика самым наглядным образом показывала, что до разрешения бытовых и материальных проблем женщин, которые, собственно, и толкали на аборт, было еще далеко. Был еще один фактор, который внес свой вклад: в 1935 году вместе с передачей детских садов и яслей в Наркомпрос СССР была введена их платность, замаскированная эвфемизмом «участие родителей в расходах по содержанию детских садов», составлявшая от 25 до 35 % от размера расходов на ребенка. Это для матерей, особенно одиноких, было существенно.

Ситуация между тем усугублялась, с 1938 года началась интенсивная подготовка к войне, расширение военного производства, увеличение Красной армии, что вызвало сокращение расходов на развитие сети учреждений по охране материнства и детства. По всей видимости, она достигла своего пика в 1936–1937 годах и дальше мало поменялась вплоть до начала 1960-х годов. Отсутствие видимых улучшений в системе охраны материнства и детства сильно смазало аргументацию Н.К. Крупской против абортов и толкало многих женщин на криминальные аборты.

Итак, сдвиги в улучшении быта были весьма заметными, но все же далеко не разрешавшими все возникшие трудности, особенно ввиду назревавшей войны. Самое главное, борьба за важнейший момент в женском вопросе, поставленный еще Лениным – освобождение женщин от кухонного рабства, – потерпела сокрушительное поражение. Под давлением обстоятельств, в решающей степени вытекавших из их собственных хозяйственных неудач, советской власти пришлось отступить и оставить идею коллективизации быта. От них остались лишь отдельные достижения, которые были хороши сами по себе, но не давали мощного, системного эффекта. Женщины не получили возможности достичь полного и безусловного равноправия с мужчинами на практике; этого смогло добиться только небольшое меньшинство женщин. Зависимость от ухода за детьми, от домашнего хозяйства, от кухни, наконец, в сочетании с постепенным возвратом к строительству квартир с индивидуальными кухнями тормозили социальное и профессиональное развитие женщин. Это имело для них далеко идущие последствия.

[ZHAN]

Настало время обратиться к интереснейшей теме, которая составляет особую страницу в истории решения женского вопроса в СССР. Речь идет об освобождении мусульманских женщин Востока. Самому широкому читателю, должно быть, вспомнятся гарем из популярнейшего советского «остерна» – «Белое солнце пустыни», Гюльчатай, которую красноармеец Петруха все уговаривал открыть личико, и схватка Сухова с отрядом басмачей под предводительством Абдуллы.

Этот единственный в своем роде фильм является напоминанием о тех временах, когда женщины в мусульманских регионах СССР жили в рамках устоев и правил шариата. Сейчас в тех же самых, теперь уже независимых, странах Южного Кавказа и Центральной Азии почти не осталось следов былых порядков. Но детали того, как произошло освобождение женщин Востока, остаются почти неизвестными для широкой общественности. Между тем это была упорная, драматичная борьба, потребовавшая от большевиков и большевичек исключительной изобретательности.

В понятие «Восток» в те времена включались следующие регионы: Закавказье и отчасти Северный Кавказ, Татария и Башкирия и весь обширный Туркестан, в 1924 году поделенный на национальные советские республики. В этих регионах проживали в основном тюркоязычные мусульманские народы.

Революция, конечно, затронула и эти окраины бывшей Российской империи, правда, революционное влияние сильнее всего ощущалось в городах, где было сосредоточено русское население (как тогда говорили – европейское население), а также национальная интеллигенция – как традиционные улемы, то есть исламское духовенство, так и интеллигенция, получившая до революции европейское образование. В основной массе население мусульманских регионов, особенно в аулах и кишлаках, новых веяний почти не испытывало до того момента, когда состоялось великое освобождение женщин Востока.

Интерес большевиков к этому региону определялся несколькими обстоятельствами. Во-первых, укрепление своих политических позиций, поскольку городской пролетариат на Востоке был крайне незначителен и опора советской власти там была очень слаба. В свете того, что имущая верхушка и улемы революцию, конечно, не приняли и развернули против нее вооруженную борьбу, более известную как басмачество, весь Восток, если бы он остался без внимания партии, мог превратиться в грандиозный рассадник контрреволюции.

Во-вторых, имелись перспективы переноса революции в другие страны Востока, которые в Российскую империю не входили. Этот момент учитывался, и еще в самом начале 1920-х годов делались попытки консолидировать все революционные силы восточных народов.

В-третьих, Восток имел большое хозяйственное значение, поскольку был регионом, где возделывался хлопок – важнейшее сырье для текстильной промышленности и пороха, без которого невозможно было развивать оборонную промышленность. Хлопок поэтому всегда занимал центральное место в хозяйственном развитии Средней Азии. Закавказье было главным источником нефти – еще одного важнейшего топлива и химического сырья, также имевшего колоссальное военное значение.

Положение женщин на советском Востоке было наихудшим в СССР. Мусульманские женщины были неграмотными, не имели никаких прав, женщин покупали и продавали за калым, а в быту они жили отдельно от мужчин на женской половине дома, куда доступ всем посторонним мужчинам был строго воспрещен. Женщины не могли посещать общие собрания, ибо это считалось недопустимым с точки зрения шариата. В оседлых районах, таких как Закавказье и Туркестан, женщины носили паранджу – длинное покрывало с головы до пят, имеющее прорезь для глаз, закрытую сеткой из конского волоса. Паранджу женщины надевали еще девочками, как только их выдавали замуж, примерно с 9 лет и до смерти.

Паранджа была главным символом подчиненного и бесправного положения женщин. Кроме этого, постоянное ношение паранджи приносило немалый вред женскому здоровью. Она сковывала движения, женщины почти постоянно жили в полумраке и болели глазными заболеваниями, такими как трахома и глаукома, а также в силу запрещения стирать женскую одежду в арыках и открытых водоемах паранджа постоянно была грязной и служила прибежищем для паразитов.

Впрочем, надо отметить, что не весь мусульманский Восток был приверженцем паранджи. Многие народы, такие как казахи и киргизы, в силу полукочевого образа жизни, не имели такого обычая. Киргизские и казахские женщины носили кимешек – белый платок, оборачиваемый вокруг головы и оставляющий лицо открытым.

Снятие паранджи становилось символом освобождения женщин. Но до этого момента пролегал большой путь, поскольку восточную женщину еще надо было убедить пойти поперек старых обычаев, авторитета мужа и муллы. Чтобы убедить, надо было с восточной женщиной заговорить, что сделать было крайне непросто. Женщины находились за высокими, неприступными дувалами.

Прежде чем вести агитационную работу, надо было выманить восточных женщин из их затворничества. Из тупиковой ситуации был найден выход. Женщины на Востоке, конечно, не были на сто процентов узниками женских половин домов, они могли посещать, к примеру, мечети, где молились в отдельной части, а также могли посещать лавки или другие места, где не было посторонних мужчин. Большевички учли этот момент и стали создавать специальные женские клубы.

Первый такой клуб возник 30 апреля 1920 года в Баку и носил имя Али Байрамова, известного азербайджанского революционера, убитого неизвестными 23 марта 1920 года. Как докладывала инструктор Центрального женского отдела по Востоку и руководитель группы по работе среди женщин Востока Антонина Нухрат, особенностью этого клуба, по опыту которого открывались и другие подобные, было то, что мужчинам вход туда был строго запрещен, поэтому женщины могли снимать в клубе паранджу.

Становление женских клубов и собраний шло с трудом, особенно на первых этапах. Например, в Ташкенте одна из организаторов женского клуба И.И. Финкельштейн с переводчицей одевались в восточные платья и целыми днями ходили по старому городу, заговаривая с женщинами, уговаривая их посетить только что открытый ташкентский женский клуб [Шукурова Х.С. Социализм и женщина Узбекистана. Ташкент: Узбекистан, 1970].

Впрочем, агитация удалась. В Ташкентский женский клуб им. Н.К. Крупской за месяц собралось около 200 членов. Сегодняшним эмансипированным женщинам государств Южного Кавказа и Центральной Азии нужно помнить подвиг европейских женщин, которые взялись за очень рискованное и сложное дело, смогли вызволить их прабабушек из домашнего заточения.

Но даже с теми, кто приходил в клубы, контакт сразу не ладился. Л.А. Отмар-Штейн вспоминала о первом собрании узбечек в Бухаре в 1920 году:

«На собрании мы услышали от узбечек первые слова – тихие, робкие. Руки ораторов судорожно мяли паранджу, голос прерывался и дрожал».

Женщина, особенно молодая, в семьях права голоса не имела, выступать и выражать свое мнение не привыкла. Надо учитывать, что в это время в Туркестане свирепствовали басмачи и любой контакт с большевиками для местного населения был небезопасен. От женщин требовалось немало мужества, чтобы решиться на посещение клуба. Думается, что первыми пошли женщины, задавленные притеснениями, унижениями и побоями в семьях, готовые на все, лишь бы сбежать.

На это, в частности, указывает то, что первым делом в работе женских клубов стало семейное право. В женских клубах рассказывали о советских законах, защищающих права женщин, учили составлять заявления и даже ставили инсценировки судов, в которых женщины учились выступать и защищать свои права в суде.

Надо сказать, знакомство с советскими законами, которые действовали во всех мусульманских районах СССР, оказывало на женщин глубокое и непреходящее влияние. Они впервые понимали, что они не рабыни мужей или отцов, что советская власть запрещает торговать ими за калым (в Туркестане практика продажи девочек существовала еще в начале 1920-х годов; девочку продавали примерно за 500 тысяч рублей; калым был запрещен, причем несколькими декретами). Ленин стал для многих узбечек символом освобождения от порабощающих обычаев. С.Т. Любимова, одна из организаторов женского движения в Узбекистане, вспоминала, что однажды в клуб пришла узбечка, сильно избитая за агитацию. Она достала из завязанного платка, спрятанного в одежде, портрет Ленина и сказала: «Я рассказывала женщинам о Ленине, о том, что он знал о тяжелом положении узбечки и издал новые законы, запретил продавать и покупать женщин за калым, выдавать замуж малолетних, велел открыть школы для всех – для мальчиков и девочек» [Любимова С.Т. В первые годы. М.: Госполитиздат, 1958].

Обученные в клубах женщины стали мало-помалу отстаивать свои семейные права. Например, в Азербайджане при партийных женсоветах были созданы специальные правовые секции, в которых предварительно рассматривались семейные дела. В судах эти дела рассматривались специальными народными заседателями. Уже в 1923 году было рассмотрено 2500 семейных дел и в судах 1388 раз выступали женщины [Каспарова В. Женщина Востока (обзор женского коммунистического движения на Востоке). Л.: Прибой, 1925].

Это движение за защиту женских прав стало постепенно давать результат. Мужья, уже знавшие крутой нрав советской власти, стали опасаться прибегать к побоям жен, к тому же постепенно насилие над женщинами стало рассматриваться как контрреволюционное преступление.

Следующим шагом в работе женских клубов стала работа по обучению женщин бытовым и медицинским навыкам. Активистки столкнулись с тем, что мусульманки в основной своей массе не умели стирать одежду и белье, не умели шить, не умели готовить и не умели ухаживать за ребенком. А.В. Артюхина подчеркнула это со всей резкостью:

«Незачем в клубах рисовать и вышивать, нам это не нужно. Женщина Востока часто не умеет стирать, не умеет шить, не умеет чисто вытереть нос своему ребенку – этому надо учить ее, а не вышиванию».

Потому при женских клубах быстро открылись курсы ликвидации неграмотности, культурно-бытовых навыков, консультации, ясли. Основная цель состояла в том, чтобы как можно быстрее уничтожить наиболее очевидные причины высокой детской смертности, проистекающие из бытовой антисанитарии и неграмотности матерей.

Помимо женских клубов создавались и другие специальные учреждения для работы с женщинами. В Туркестане, к примеру, создавали особые кооперативные женские лавки, куда мужчины не допускались. В 1925 году возникли первые такие лавки, а уже в 1928 году их стало 103, и в них было 18 тысяч покупательниц из числа узбечек. Также создавались особые женские чайханы, где женщины могли отдохнуть, выпить чаю, пообщаться и приобщиться к советской культуре.

Работа среди кочевниц столкнулась с особенными трудностями. В отличие от оседлого населения казашки, киргизки, калмычки и бурятки не могли посещать клубы. Кочевые хозяйства весной отправлялись с зимних стойбищ на летние, проходя десятки и даже сотни километров по бескрайней степи. Проблемы были и в отношении партийных органов, которые считали, что никаких особых форм работы с женщинами заводить не надо, достаточно и собрания делегаток. Между тем собрать делегаток было очень трудно. В волостях место собрания отстояло от кочевых аулов на 20–30 км и более, так что без лошади и теплой одежды добраться до них было невозможно, а весной аулы откочевывали.

«С наступлением весны население укочевывало на пастбища за сотни верст, наших делегаток проглатывала степь, а волженорганизатор обрекался на одиночество», – приводит Антонина Нухрат слова одной из женорганизаторов [Нухрат А. Юрты-кочевки. К работе женских красных юрт. М.: Центриздат, 1929].

Весьма красноречивое определение: «проглатывала степь». В этом обществе, проглатываемом степью, все еще существовали старые порядки: калым, многоженство, малолетние браки, бытовая антисанитария. В общем, надо было женскому клубу угнаться за кочевниками, и сама практика привела к идее «красных юрт» – специальных юрт, выделенных под работу с женщинами. Обычно над ней вывешивался красный флаг.

Первая «красная юрта» появилась в 1926 году, а уже в 1928 году их стало больше 100. Первоначально юрту арендовали. Большие и вместительные юрты были только у баев, что давало им возможность тормозить работу. В брошюре Нухрат описывается, как бай прогонял женщин от «красной юрты». Помыкавшись, женорганизаторы приобрели у бая большую юрту в собственность.

В Калмыкии, тоже кочевом регионе, изначально делали так: покупали отдельную кибитку, большую телегу, верблюда и не зависели от чьей-то милости. Первоначально, в агитационных целях, «красные юрты» кочевали часто и стояли на месте не больше двух недель. Но постепенно переходили на длительное кочевание и стали двигаться вместе с населением.

Юрта делилась занавеской, как было принято у кочевников при выделении молодых семей, на две части. В одной части размещалась консультация, где женщинам оказывалась медпомощь, а во второй части велись занятия по ликвидации безграмотности, различные кружки и чтение. Если погода позволяла, то слушательницы размещались на свежем воздухе вокруг юрты. И здесь главными темами были советское семейное законодательство («красные юрты» посещали районные судьи и следователи, иногда даже в них проводились судебные процессы), политграмота (кочевники знали Ленина и даже слагали о нем песни, но вот о советской власти у них было самое размытое представление), а также все больше и больше внимания привлекали культурно-бытовые вопросы: стирка, уборка, борьба с антисанитарией, приготовление пищи.

«Красные юрты» привлекли большое внимание кочевого населения. Их посещали и женщины, и мужчины, которые шли послушать чтение газет, получить консультацию или позвать фельдшера для помощи роженице. На открытие юрты стекалось население за 50–60 верст, весть об этом передавалась по «степному телеграфу» – узун-кулак [дословно «длинное ухо», целая система передачи слухов и вестей, бытовавшая у казахов]. К ним стекались торговцы, приезжала с лавкой кооперация, приезжали на праздник музыканты и певцы, проводились традиционные казахские соревнования в борьбе и в скачках. В общем, происходило смешение и слияние старых обычаев и новых, советских порядков. Время было бурное: шли выборы в аулсоветы, начиналась борьба с баем и готовилась коллективизация.

[ZHAN]

Однако век «красных юрт» в Казахстане был коротким. Последующая хозяйственная катастрофа начала 1930-х годов и страшный голод смели кочевое хозяйство вместе с «красными юртами».

Но вернемся к женским клубам в оседлых районах советского Востока. Одним лишь политическим и культурно-бытовым просвещением дело не ограничилось. Женщины Востока тоже должны были стать трудящимися. Потому в работе женских клубов все более заметное место стало занимать обучение рабочим и сельскохозяйственным специальностям, таким как шитье, ковроткачество, переработка сельхозпродукции. При клубах открывались мастерские, школы и курсы. В тех районах, где были развиты женские кустарные промыслы, такие как ковроткачество, создавались артели с раздачей работы на дом. Они преследовали цель не только приобщить женщин к производительному труду, но и ослабляли материальную зависимость женщин от мужей, поскольку деньги за работу в артели могла получить только сама работница.

В итоге всех усилий к 1930 году в СССР была развернута целая сеть из 103 женских клубов, 364 женских уголков и 150 «красных юрт». Фронт женской отсталости в районах Востока был прорван. Но это не означало, что борьба за женское равноправие была закончена. Напротив, по мере развития женского просвещения она вступала в фазу решительной схватки со старыми порядками, и в частности с паранджой.

В Узбекистане сильный удар по неравноправию женщин был нанесен в 1925 году, во время водно-земельной реформы. После того как к 1924 году басмачество было более или менее подавлено, советские органы приступили к разрешению земельного вопроса. Он был самым тесным образом связан с положением женщин, поскольку владение землей и правом на получение воды из оросительной системы по традиции допускалось только для женатых мужчин. Традиция была разумной только на первый взгляд. Для свадьбы требовалось уплатить калым, составлявший весьма немалую сумму, да и сама свадьба требовала расходов и подарков. Бедняки, не имевшие средств на калым, не женились и соответственно не получали земли и воды. Чтобы прожить, они нанимались батраками в байские хозяйства. Баи же, платившие калым и имевшие несколько жен, владели крупными земельными наделами. Традиции были ловушкой, цепко державшей бедноту и не позволявшей ей вырваться из нищеты и полурабской эксплуатации.

Советская реформа проводилась на уравнительной основе. В Узбекистане в ее ходе было ликвидировано 4801 байское хозяйство, отрезаны излишки земли у 23 036 зажиточных хозяйств. Земельный фонд в размере 474,3 тысячи десятин позволил наделить землей 89 729 безземельных и малоземельных хозяйств. К огромному изумлению дехкан, землю получили и женщины. Их было немного, всего 706 женских хозяйств по всему Узбекистану. Но для узбеков, привыкших, что женщины землей владеть не могут, это было настоящим потрясением устоев.

Вслед за этим началось наступление на паранджу. Первыми паранджу сбросили жены рабочих-узбеков в 1924 году, после выхода декрета Туркестанского ЦИК о запрете калыма. Но масштабный натиск стал возможен только после земельно-водной реформы. Он так и назывался – «худжум», то есть наступление. Идея принадлежит первому секретарю Средазбюро ЦК ВКП(б) И.А. Зеленскому. Он в сентябре 1926 года предложил провести кампанию по снятию паранджи. Атака была намечена на 8 марта 1927 года. В этот весенний день в Ташкенте, Самарканде и Коканде состоялись митинги. В древнем Самарканде площадь Регистан перед знаменитым медресе Улугбека была заполнена женщинами. Эта площадь была цитаделью старых порядков, здесь в старину провозглашались ханские указы, здесь проводились публичные казни, и здесь по приказу Тимура выставлялись головы казненных. Место для худжума было выбрано знаковое.

Собравшийся народ кипел. На площади толпой стояли женщины, а в соседних переулках скопились мужчины, недовольно взиравшие на происходившее действо. После зажигательных речей ораторов женщины стали снимать с себя паранджу, а потом сложили покрывала в огромную кучу и подожгли. Это был исторический момент.

8 марта 1927 года 10 тысяч женщин избавились от покрывал и еще 90 тысяч женщин сняли паранджу в течение трех последующих месяцев. Для улемов это было вопиющим нарушением привычного порядка, настоящим бунтом. В мечетях муллы и ишаны [в Узбекистане ишанами назывались потомки Мухаммеда] исходили красноречием в проповедях против невиданного попрания традиций. Против женщин развернулся настоящий террор. Мужья их избивали и выгоняли из дома, нападали на улицах и убивали. По весьма неполным данным, с ноября 1927 года по март 1928-го было убито 235 узбечек, снявших паранджу. Комсомольцы создавали специальные дружины, охранявшие на улицах женщин, отказавшихся от покрывал. Но этого было явно недостаточно, и очень многие женщины, запуганные волной террора, снова обряжались в покрывала. Это было даже в семьях членов партии.

Худжум, конечно, дал свои плоды, но на короткое время. В июле 1927 года ЦК ВКП(б), рассмотрев положение, признал кампанию неправильной и постановил начать методичную осаду паранджи во всех районах Востока. В принципе можно было решить вопрос силой, взять и декретировать запрет паранджи, чадры и тому подобных покрывал. Это предложение даже обсуждалось, но против него выступили женотделы, которые доказали, что таким методом можно лишь поднять волну возмущения, вполне способную вылиться в рецидив басмачества. Пришлось пойти на отступление.

Поэтому упор был сделан на разъяснительную работу. Пропаганда велась не только среди женщин, но и среди мужчин, которых убеждали поддержать отказ от паранджи. Для коммунистов отказ от паранджи был просто обязательным. При поддержке мужчин дело пошло веселее, и уже в 1929 году в Узбекистане отказ от паранджи стал массовым, а в Бухарском округе Узбекской ССР даже поголовным.

В Азербайджане, где женщины, снявшие чадру, также столкнулись с избиениями и преследованиями, действовали не только убеждением, но и тем, что устраивали женщин на работу. В Баку был построен Дом трудящейся матери, дававший приют и убежище женщинам, пострадавшим за эмансипацию. Азербайджанские активистки подметили и классовый момент:
«Кто в Азербайджане носит чадру? Богатое население, жены торговцев и нэпманши не носят чадры. Чадру носят нуждающиеся тюрчанки, беднячки», – говорила на совещании ответственных секретарей комиссий по улучшению труда и быта женщин представитель Азербайджана М. Миркадырова.

Поддержка женщин также возымела успех, в 1929 году от чадры избавились 290 тысяч женщин.

Наконец, в ход были пущены и силовые методы. В Узбекистане в 1927 году к суду за насилие над женщинами, снявшими паранджу, только по самым крупным и громким делам было привлечено 47 человек, из которых семеро были приговорены к расстрелу. В 1929 году Верховный суд СССР принял решение о том, что убийства женщин на почве раскрепощения являются контрреволюционным деянием, карающимся расстрелом. Эта угроза остудила немало горячих голов.

В борьбе против паранджи и чадры наступил решающий перелом. В начале 1930-х годов подавляющее большинство женщин Востока избавилось от этого символа своего прежнего угнетенного положения. Ношение их стало редкостью. Женщины в мусульманских районах СССР стали носить длинные платья, иногда европейского покроя, но чаще национального, а голову обычно покрывали косынкой (это требовалось на фабриках и заводах для безопасности, во избежание попадания волос в станки). Узбечки, как это видно по многочисленным фотографиям, стали после отказа от паранджи носить длинное национальное платье, дополняемое тюбетейкой.

После этой победы над старым бытом основная тяжесть работы среди женщин Востока была перенесена на женскую молодежь. До этого считалось, что никаких особых мер по воспитанию женской молодежи не требовалось.

С.П. Смидович считала, к примеру: «Женская трудящаяся молодежь, растущая в новых условиях и получающая воспитание наравне с парнями, должна мало чем в своем развитии отличаться от мужской молодежи».

Но на деле оказалось, что девушки довольно легко подвергаются влиянию старого быта и смены привычек со сменой поколений не происходит. Поэтому ЦК ВЛКСМ в 1935 году создал специальные сектора по работе с женской молодежью в Туркмении, Узбекистане, Казахстане, Таджикистане и Азербайджане. В остальных районах были выделены секретари по работе с женской молодежью. Тем более что перед девушками, и особенно комсомолками, вставали новые, гораздо более сложные задачи.

[ZHAN]

В 1930-х годах обстановка в мире стала ощутимо нагреваться. В Европе к власти рвались фашистские режимы, не особенно скрывавшие свое враждебное отношение к СССР. В печати появлялись сообщения о различных агрессивных планах, вынашиваемых фашистами в отношении Советского Союза.

К примеру, в 1933 году стало известно, что идеолог НСДАП Альфред Розенберг выдвинул план расчленения Советского Союза и отторжения от него Украины. Он состоял в общих чертах в последовательном поглощении Германией Австрии и Чехословакии, отторжении у Польши коридора к Балтике и обширных территорий на юге: Познанского, Плоцкого и Каминского воеводств, поглощении Прибалтики. После этого целью германской экспансии должна была стать Украина, которую Розенберг рассматривал как самый прямой доступ к Кавказу и Персидскому заливу – источникам нефти [Бовдаренко С. Германский фашизм и Советская Украина. М.—Л.: Соцэкгиз, 1934].

Еще более угрожающие планы были изложены в книге Эрнста Генри «Гитлер против СССР», которая выдержала два издания в СССР и три в Великобритании. Под этим псевдонимом скрывался человек, много раз менявший имена: Лейб Абрамович Хентов (он же Леонид Аркадьевич Хентов, он же Семен Николаевич Ростовский), с 1920 года занимавшийся разведкой по линии Коминтерна, а с 1933 года – по линии НКВД. Он был офицером связи с нелегальными агентами и работал с Кимом Филби и Дональдом Маклейном из «кембриджской пятерки». Эти советские агенты занимали высокие посты в британской разведке и контрразведке и в Министерстве иностранных дел. Хентов-Ростовский-Генри очень хорошо разбирался в европейской политике того времени и имел, очевидно, самые надежные сведения об агрессивных планах германских нацистов.

Генри обращал внимание в своей книге на целую череду фашистских заговоров и путчей, охвативших страны Восточной Европы, подчеркивая неслучайность процесса и его связь с планами восточной германской экспансии, выработанными генерал-майором Максом Гофманом, служившим в германском Генеральном штабе во время Первой мировой войны. Планы эти должны были вылиться в крупномасштабное нападение на СССР коалиции фашистских государств, главной целью которого было бы взятие Ленинграда, создание там русского фашистского правительства, а затем взятие Москвы и ликвидация Советского Союза как государства.

Он весьма много внимания посвящал военному анализу и сделал впечатляющий прогноз будущей войны, предсказав немецкий «блицкриг» и, что более всего удивительно, грядущее поражение Германии. По мнению Генри, война будет развиваться в пять стадий. На первой Гитлер будет наступать. На второй стадии фашистские армии столкнутся с жесткой обороной и будут отброшены. На третьей стадии Советская армия разовьет решительное контрнаступление, которое выльется на четвертой стадии в антифашистскую революцию в Германии и далее, на пятой стадии, в бегство и гибель Гитлера и его сообщников [Генри Э. Гитлер против СССР. Грядущая схватка между фашистскими и социалистическими армиями. М.: Соцэкгиз, 1938].

Генри сделал также категоричное предсказание:

«Гитлер никогда не увидит Москвы, разве только как пленник».

Это поразительно, особенно если учесть, что книга была написана в 1935 году, за десять лет до исхода Великой Отечественной войны, действительно закончившейся гибелью Гитлера и его сообщников. Надо было иметь изрядное мужество, чтобы такое заявить печатно.

Разумеется, его прогноз не сбылся в точности и в реальности война началась с нападения Германии на Польшу, которая в прогнозах Генри была союзником Германии. Не было и предсказанной им концентрации атакующих сил фашистов на Ленинграде, в реальности произошло фронтальное нападение по всей западной советской границе. Однако думается, что эти изменения во многом были вызваны влиянием его книги на советское руководство и лично на Сталина, который существенно скорректировал свою политику и добился весьма существенного ослабления фашистской коалиции.

Эти примеры приводятся для того, чтобы подчеркнуть, что в советском обществе того времени прогноз грядущей в близком будущем большой войны был общим местом в литературе. Нет ни одного издания, сочинения или книги, выпущенной в СССР в 1930-х годах, в которой утверждалось бы, что Советскому Союзу предстоит безоблачное и мирное будущее. Отсюда вытекала необходимость тщательной и всесторонней подготовки к войне, которая, конечно, сильнейшим образом затрагивала и советских женщин.

Советская политика в отношении женщин в 1920-е и в начале 1930-х годов была направлена на улучшение социального, культурно-бытового и материального положения женщин, на разрешение многочисленных проблем, доставшихся по наследству от царского времени и опустошительной войны. Но с середины 1930-х годов эта политика стала определенно заворачивать в сторону подготовки женской части населения Советского Союза к войне. Можно даже сказать, что облегчение женского быта преследовало цель в определенной степени высвободить их время для военной подготовки. В особенности это касалось женской молодежи, в повседневных занятиях которой военное и санитарное дело стало занимать все более заметное место, потеснив материнство, образование и культурный досуг.

Основной упор делался на две линии, самоочевидные из опыта прошедших войн. Во-первых, женщины должны были заместить мужчин на производстве и вообще в народном хозяйстве. Для этого женщины в массовом порядке должны получить соответствующую квалификацию. Во-вторых, женщины должны были стать резервом для вооруженных сил и взять на себя немалую часть военных обязанностей, высвободив мужской мобилизационный контингент для действующей армии и непосредственного участия в боях.

Впрочем, не нужно думать, что женщины в армии предполагались только в качестве врачей и санитарок. Из масштабного производственного обучения женщин вполне вытекало и то, что женщины смогут принять непосредственное участие в боях, управляя боевой техникой. Так что эти две линии пересекались.

Профессиональное обучение женщин стартовало с очень низкой позиции. В первой пятилетке, в которой начался массовый приток женщин в промышленность, значительная масса работниц имела низшую квалификацию. По данным Наркомата труда СССР, в 1933 году доля работниц с высшей квалификацией колебалась от 0,2 до 2,8 %. Доля же работниц с низшей квалификацией составляла 74,4 % в угольной промышленности, 56,6 % в черной металлургии, 43 % в машиностроении. Лучше всего было в хлопковой промышленности, в которой доля работниц с низшей квалификацией составляла 17,7 %, полуквалифицированных – 33,3 %, со средней квалификацией – 46,2 %.

Конечно, привлечение женщин в промышленность привело к росту женского профессионального образования, но в сравнительно небольших масштабах. Так, доля женщин в фабрично-заводских училищах за первую пятилетку поднялась с 24 до 30 %, численность женщин, обучающихся на рабфаках, достигла в 1932 году 90 тысяч человек, в техникумах – 70 тысяч и в институтах – 113 тысяч человек. Это проблему не решало, и женщины оставались в основном малоквалифицированной рабочей силой. Скажем, составляя 30 % работников машиностроительной отрасли, женщины составляли всего 4,3 % квалифицированных кадров в этой отрасли.

Безусловно, были в промышленности женщины, обладающие очень высокой квалификацией. В годы первой пятилетки прославилась руководитель редукторного сектора НКТП и заведующая кафедрой станков в Промакадемии им. Сталина Елизавета Надеинская. Она возглавляла бригады наладчиков сложного импортного оборудования на крупнейших заводах. Так, она руководила установкой и наладкой 700 импортных станков на Челябинском тракторном заводе, 500 станков поточной линии на Сталинградском тракторном заводе и наладкой зуборезного и автоматного цеха Харьковского тракторного завода, в котором было 500 станков. Ее квалификация и авторитет были неоспоримы среди инженеров-мужчин.

Насколько советской власти удалось добиться повышения квалификации женщин, сказать весьма трудно. С одной стороны, в литературе имеются цифры весьма заметных достижений. К примеру, в 1936 году в СССР было 82,3 тысячи женщин среди инженерно-технических работников, или 15,1 % их числа, 11,3 тысячи научных работников, или 28,8 % их числа, 48,4 % врачей [Женщина страны социализма. Сталинград: Областное издательство, 1938].

Накануне войны в СССР имелось 4 тысячи женщин – машинистов паровозов, 15 тысяч инженеров, 60 тысяч токарей, 25 тысяч фрезеровщиц, 12 тысяч станочниц и 14 тысяч инструментальщиц. 100 женщин возглавляли фабрики и заводы, например, Анна Горячева руководила металлургическим заводом. Зинаида Троицкая была генерал-директором тяги 3-го ранга и заместителем начальника Московского метрополитена им. Л.М. Кагановича. Постепенно общее число женщин, занятых в промышленности, на транспорте и в строительстве, возрастало, достигнув в 1937 году 9,3 млн человек, а в 1940-м – 11 млн человек.

Но, с другой стороны, квалифицированные работницы составляли явное меньшинство среди всей массы трудящихся женщин. Желающим достичь высокой квалификации приходилось пробиваться через многочисленные препоны, весьма сильный консерватизм мужчин, и успехи достигались с большим трудом и усилиями.

Партия, конечно, старалась всеми мерами поддержать женщин в освоении профессий и активно пропагандировала труд тех женщин, кому это удалось. Такие примеры могли быть очень известны, как Прасковья Ангелина, которая в 1929 году окончила курсы трактористов и стала работать в Старо-Бельской МТС, а в 1933 году организовала женскую тракторную бригаду. Однако и ее призыв 1938 года «Сто тысяч подруг – на трактор!» показывает весьма неблагополучную картину, если подготовить сто тысяч трактористок из миллионов работниц сельского хозяйства было проблемой и целью целой кампании.

К примеру, кампания по обучению трактористок, стартовавшая в Удмуртии в 1935 году, дала весьма скромный результат. К 1939 году было подготовлено 305 трактористок, а к началу войны – 976 трактористок и 144 комбайнерок [Христолюбова Л.С. Трактористки Удмуртии военных лет. Ижевск, 2015].

Отчасти это имело объективные причины. Весьма несовершенные трактора тех лет, «Фордзоны», были капризными, часто ломались магнето и баббитовые подшипники. У трактористок не хватало сил провернуть ручку завода трактора, рукоятка завода давала задний ход и била по руке, ребрам или голове, доводя до переломов или сотрясения мозга. Трактористки даже придумали свой прием завода трактора: к рукоятке привязывали веревку, за которую дергали несколько человек, пока трактор не заведется. Работа была тяжелой, грязной и требовавшей физической силы.

В общем, несмотря на тысячи трактористок, доля женщин в МТС была очень невысока. К примеру, в 1940 году в Кечёвской МТС Удмуртии трактористки составляли всего 4 %. В среднем по СССР женщины составляли около 9 % численности работников МТС, или в численности 100 тысяч человек.

В свете того, что по-настоящему массовое обучение женщин рабочим специальностям началось только после начала Великой Отечественной войны, приходится признать, что до войны эта задача была крайне далека от разрешения и с трудом поддавалась решению, несмотря на кампании, призывы и пропаганду. В советской литературе этот факт практически не признается и затушевывается ссылками на единичные выдающиеся примеры вроде той же Прасковьи Ангелиной.

Насколько можно судить, причин неудач было три. Первая причина состояла в том, что техника того времени была далека от совершенства, требовала физической силы, выносливости и опыта ее оператора. Это относилось и к тракторам с комбайнами, и к промышленному оборудованию. Женщинам такая работа не подходила, и с началом войны даже выяснилось, что многие женщины, прошедшие курсы трактористок, по своей специальности не работали.

[ZHAN]

Вторая причина состояла в выборе между работой и материнством. Условия труда и жесткий режим промышленного производства, даже с учетом всех мер по охране материнства и детства, большой сети яслей и детских садов, ставили перед женщинами такой выбор. Погрузиться с головой в производственные дела можно было только за счет или отказа, или откладывания рождения ребенка. К тому же условия труда во многих отраслях подрывали женское здоровье, и особенно это сказалось во время войны.

Третья причина состояла в явно не изжитом пренебрежительном отношении к женщинам. Многие мужчины, особенно в руководстве, не рисковали выражать такое отношение открыто, но всячески препятствовали женщинам в их социальном и культурном росте. И эта проблема также особенно обострилась во время войны и после ее завершения.

Тем не менее не все инициативы терпели неудачу. В прямой подготовке женщин к войне были достигнуты куда более ощутимые успехи, также усиленные пропагандой. Конец 1930-х годов запомнился парадами физкультурников, среди них были и женщины, которые шествовали по улицам и площадям Москвы, подтянутые и пыщущие здоровьем. Парады физкультурников – явление сугубо сталинской эпохи. Ежегодно такие парады стали проводиться с 1931 года в Москве и в Ленинграде, а последний состоялся в 1954 году.

Бурное развитие физкультуры в СССР в 1930-х годах с массовым вовлечением в это дело женской молодежи также явно исходило из мысли о возможности участия женщин в боях. Для солдата того времени требовалась весьма хорошая физическая подготовка, без которой было бы очень трудно обращаться даже с самым распространенным стрелковым оружием. Этот момент сейчас мало кем осознается, поскольку немногие держали в руках оружие того времени. Но достаточно взять в руки винтовку Мосина или «ППШ», чтобы это сразу понять. Оружие было тяжелым и брутальным. Винтовка Мосина весила 4,5 кг; «ППШ» – 3,6 кг пустой и 5,3 кг с патронами. Вроде бы и ненамного тяжелее, чем «АК-74» (3,3 кг пустой), но в оружии времен Великой Отечественной войны явно хромала эргономика. Оно перевешивало вперед, основной вес приходился на левую руку, цевье было не слишком удобно для хвата. Автомат Калашникова намного лучше сбалансирован и вообще просто образчик удобства по сравнению, скажем, с «ППШ». Обращение с таким оружием в бою и ношение его на марше требовало большей физической силы, выносливости и крепких рук, чем любой современный образец стрелкового оружия. Потому женщинам без предварительной физкультурной тренировки было бы весьма тяжело.

Физкультурой партия занялась в октябре 1929 года, когда вышли постановление ЦК ВКП(б) о физкультурной работе и приказ Реввоенсовета СССР о физической подготовке войск. В 1930 году был утвержден знаменитый комплекс «Готов к труду и обороне СССР» – ГТО, вскоре разделенный на пять возрастных ступеней: от 10 до 60 лет для мужчин и от 11 до 55 лет для женщин. К 1941 году ГТО первой ступени сдали около 6 млн человек, из них 700 тысяч женщин. По другим данным – 310 тысяч женщин.

Обучение стрелковому делу также было поставлено с большим размахом. В 1932 году было введено звание «Ворошиловский стрелок» первой и второй степеней, которое получили, по разным данным, от 6 до 9 млн человек, в том числе 100 тысяч женщин, по другим данным – 396 тысяч женщин. Вторая степень с 1936 года присваивалась после выполнения нормы стрельбы из боевой винтовки.

Вскоре появились и другие аналогичные комплексы, такие как «Готов к санитарной обороне СССР» – ГСО, введенный в 1934 году, включавший правила оказания первой медицинской помощи, гигиены и санитарно-химической защиты. Знаки ГСО получили до начала войны около 700 тысяч женщин. По другим данным – 859 тысяч женщин. В 1935 году появился еще один комплекс, «Готов к противовоздушной и химической обороне СССР» – ГПВХО, которым занимались местная противовоздушная оборона, созданная в 1927 году, и «Осоавиахим». Этот комплекс включал весьма обширные сведения об авиации, авиационном вооружении, химическом оружии, борьбе с пожарами и другие навыки гражданской обороны. Знак ГПВХО получили 717 тысяч женщин.

Как видим, и этой, чисто оборонной работе среди женщин был присущ тот же самый недостаток, что и женскому профессиональному обучению, – женщины составляли меньшинство среди награжденных знаками ГТО, ГСО, ГПВХО и «Ворошиловский стрелок». Скажем, среди сдавших нормы ГТО женщины составляли 11,6 %, а среди обладателей звания «Ворошиловский стрелок» – только 1,6 %. Но все же этот вид подготовки женщин к войне дал куда более весомые результаты, чем профессиональное обучение. ГТО и ГСО сформировали женский мобилизационный контингент, по крайней мере его костяк.

Итак, комсомолок, спортсменок и трактористок, то есть женщин, в полной мере воспользовавшихся возможностями профессионального образования и военно-спортивной подготовки, было мало: несколько сотен тысяч человек по всему Союзу, на огромную массу женского населения численностью 101 млн человек в 1940 году. Но они были, во-первых, женской элитой, примером и образцом для других, в особенности девушек. Более наглядной агитации о том, что советской женщине доступны все дороги, невозможно было придумать.

Во-вторых, они ощутимо влияли на отношение мужчин к женщинам. Комсомолок и активисток, добившихся высоких профессиональных или военно-спортивных результатов, уже невозможно было зажать только потому, что они женщины. С ними приходилось считаться и учиться уважительному отношению к ним.

[ZHAN]

Начало войны резко изменило положение советских женщин. Патриотические лозунги «Все для фронта, все для Победы!» не должны затмевать того простого факта, с которым столкнулась каждая советская девушка и женщина летом 1941 года. Теперь настало время платить за всю заботу советской власти в течение 24 лет после революции и положить свою молодость, здоровье и жизнь на защиту советского государства. Лозунги, что женщина должна заменить мужчин на производстве и взять в руки оружие, стали в 1941 году реальностью.

Говорят, что у войны не женское лицо (у войны скорее нет лица, а есть оскал полуистлевшего черепа), и в военное время женщинам пришлось столкнуться с целым рядом проблем и трудностей, живописать которые не хватит никакой книги. К сожалению, это не слишком известная страница истории, поскольку женщины – что работницы тыла, что фронтовички – по самым разным причинам не горели желанием делиться воспоминаниями и рассказали о войне гораздо меньше, чем воевавшие мужчины.

В годы войны отношение к женщинам, если говорить о политике, весьма радикально изменилось по сравнению с довоенным временем. Эпоха, когда женщин всячески тянули, привлекали к производительному труду и к общественной деятельности, что характерно для 1920-х и 1930-х годов, со всеми поправками на трудности, закончилась. Женщины превратились в трудовой ресурс, который весьма нещадно использовался для военно-хозяйственных нужд. Этот подход был столь жестким, что трудно представить, как женщины вынесли и вытерпели все многочисленные тяготы военного времени и работы в тылу.

Одновременно произошло зримое изменение взглядов на женское равноправие. Формально никто юридическое равноправие не отменял, но на деле ценность женщин серьезно упала в глазах и руководства, и мужчин, и общественности. Свое право защищать страну с оружием в руках им пришлось доказывать и добиваться этого, да и не у всех это получилось. Вооруженные женщины оказались немногочисленным меньшинством среди связисток, врачей и санитарок. Возникло также остронегативное отношение к женщинам в армии как искательницам мужского общества и разврата, как к «походно-полевым женам», хотя и разделяемое далеко не всеми, но исключительно стойкое и дожившее до наших дней. Судя по всему, подобное отношение стало формироваться задолго до войны, но в мирное время прикрывалось пропагандой женского равноправия, а в войну расцвело самым пышным цветом. Экстремальные условия выступили катализатором.

После окончания войны женские заслуги замалчивались, и лишь спустя десятилетия мнение о них стало меняться, правда в противоположную сторону – в патриотическую риторику и всяческое приукрашивание. Да, женщины сделали немалый вклад в победу, только это не повод представлять так, будто бы их путь был усыпан цветами и они помышляли только и исключительно о лозунгах. У них была тяжелая, трудная и неоднозначная судьба.

[ZHAN]

О вкладе советских женщин в победу в годы Великой Отечественной войны написаны не то чтобы горы книг, но достаточно. Обозревая их, нетрудно заметить, что в них есть некоторое традиционное деление этого женского вклада на трудовой и фронтовой. В первом случае имеются в виду работницы тыла, а во втором – санитарки, зенитчицы, снайперы.


Отчасти это деление имеет объективные причины, поскольку так удобнее писать диссертации, тема в которых должна быть конкретизирована. Но поскольку так вышло, что большинство работ по истории участия женщин в войне было составлено на основе диссертаций, то оказалось, что это разделение укрепилось. Об этом бы не стоило говорить, если бы не то обстоятельство, что такое деление сильно затрудняет понимание участия женщин в войне, и нелегко понять, что женский вклад в войну, как трудовой, так и фронтовой, начался практически одновременно.

С началом войны женщины вовсе не встали массово под ружье или к станкам на замену мужчинам, несмотря на начавшуюся в колоссальных масштабах мужскую мобилизацию в армию, по всей видимости, подготовленную заблаговременно, еще до начала войны. Масштаб изъятия кадров из народного хозяйства был впечатляющим. Если в июне 1941 года в нем работало 31,5 млн человек, то в декабре 1941 года рабочих осталось 18,5 млн человек. Крупнейшие предприятия союзного и республиканского подчинения, имевшие в июне 1941 года 7 млн рабочих, утратили больше половины своих кадров. Рабочих осталось только 4 млн, или 57 %. Эти предприятия имели ключевое значение для военного производства.

Как следствие, уже в июле 1941 года отмечается резкое падение производства по целому ряду промышленных наркоматов. Л.М. Кантор приводит следующие данные снижения производства в июле 1941 года:
Наркомат электротехнической промышленности – 17 %,
Наркомат пищевой промышленности – 39 %,
Наркомат лесной промышленности – 28–30 %,
Наркомат черной металлургии – 25 %,
Наркомат электростанций – 20 %.
[Кантор Л.М. Промышленность СССР в годы Великой Отечественной войны. СПб: Издательство Санкт-Петербургского университета экономики и финансов, 1991.]

Иными словами, из-за массовой мобилизации советская промышленность лишилась примерно 25 % мощностей, при том что подавляющее большинство заводов и фабрик располагалось в сотнях километров от линии фронта. Впрочем, кадры выгребались отовсюду, из всех отраслей народного хозяйства, и чем хуже становилась обстановка на фронтах, тем настойчивее армия требовала мобилизации и пополнения.

Тем не менее при таком оттоке кадров из народного хозяйства не было сразу же объявлено о трудовой мобилизации женщин, а также не было объявлено о мобилизации женщин в армию. Все это произошло несколькими месяцами позже. В первые недели и месяцы войны привлечение женщин в промышленность было весьма скудным и основывалось главным образом на испытанных уже методах – привлечении домохозяек из числа жен рабочих. Скажем, Кировский завод в Ленинграде в первые же дни войны принял 500 домохозяек на работу. Магнитогорский металлургический комбинат после мобилизации 5 тысяч работников в первые недели войны до конца 1941 года принял 3636 женщин, ранее на производстве не работавших. Да, эта идея нашла широкое понимание у жен уходивших в армию мужчин, и многие женщины охотно и добровольно шли на работу вместо них, однако этот приток работниц явно не покрывал возникшего дефицита кадров. До конца 1941 года в промышленность было вовлечено около 500 тысяч домохозяек [Мурманцева В.С. Советские женщины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. М.: Мысль, 1979].

Этого было ничтожно мало даже для крупнейших и важнейших оборонных предприятий. В начале 1942 года дефицит кадров в оборонных отраслях составлял 248,4 тысячи человек [Кравченко Г.С. Военная экономика СССР 1941–1945. М.: Военное издательство, 1963].

В общем, в первые месяцы войны советские женщины в обороне страны участвовали очень слабо. Государственные и военные органы занимались ими главным образом в контексте эвакуации населения, в особенности как раз женщин и детей. Видимо, это обстоятельство кому-то очень не нравится, поскольку в Интернете появился забавный апокриф, что будто бы ГКО 30 июня 1941 года принял постановление «О мобилизации женщин в войска ПВО, связи, BОXP». Мне попалось несколько статей, где на него ссылались. Разумеется, такого постановления с такой датой не было. Создатели этого апокрифа, видимо, поленились уточнить, когда был создан ГКО (именно 30 июня 1941 года). Постановление № 1 ГКО принято 2 июля 1941 года и касалось организации производства Т-34 на заводе «Красное Сормово».

Женщины в списке реальных постановлений ГКО появляются только 1 сентября 1941 года в постановлении № 606 «Об эвакуации женщин и детей из Курской области». Следующее упоминание – постановление № 685 об эвакуации из Харьковской области. 24 ноября 1941 года ГКО издал постановление № 957 с характерным названием – «О проверке всех женщин, приставших к частям и госпиталям после их формирования» (к слову сказать, сохранился документ политуправления 5-й армии от 5 декабря 1941 года с отчетом о проведенной масштабной проверке, после которой уволили из частей и учреждений армии 25 женщин). Итак, за весь 1941 год ГКО принял только три постановления, общий смысл которых сводился к тому, чтобы убрать женщин подальше от линии фронта.

Следующий раз ГКО рассмотрел вопрос о женщинах только 13 апреля 1942 года, приняв постановление № 1595 «О замене в фронтовых, армейских и запасных частях связи и тыловых узлах связи красноармейцев женщинами». 18 апреля 1942 года последовало аналогичное постановление № 1618 о замене мужчин женщинами в тыловых частях и учреждениях.

Итак, складывается интересная картина, что более 20 лет советской власти говорили, что женщина должна выступить на защиту своей родины наравне с мужчиной, заменить его на производстве и так далее, но на деле, когда война в самом деле началась, переходить к практической реализации этих лозунгов в СССР почему-то не особенно спешили. Это очень малоисследованная тема, и мы даже не будем строить предположений, просто примем это как факт.

Изменение отношения к женщинам во время войны наступило позже, зимой и весной 1942 года. В феврале 1942 года по указу Президиума Верховного Совета СССР началась мобилизация трудоспособного населения, которая собрала 733 тысячи человек, не считая тех, кого привлекали на временные и сезонные работы (1,4 млн человек). Женщины подлежали мобилизации в возрасте от 16 до 45 лет, освобождались только женщины с грудными детьми и женщины с детьми в возрасте до 8 лет, если их не на кого было оставить. Указ выполнялся очень строго. В райисполкомах велся учет женщин, а милиция должна была привлекать к уголовной ответственности тех женщин, кто уклонялся от учета. Результат этих мобилизаций оказался в общем итоге довольно скромным. В 1943 году численность работников народного хозяйства поднялась с 18,5 млн до 19,4 млн человек.

В апреле 1942 года началась и военная мобилизация женщин. 30 тысяч должны были быть мобилизованы в войска связи, 40 тысяч – в ВВС, в мае 1942 года была проведена мобилизация 25 тысяч женщин в ВМФ. Призыв велся на добровольной основе через органы ВЛКСМ (была составлена разверстка по областям и краям СССР, сколько нужно набрать девушек и женщин), и могли быть призваны женщины в возрасте от 18 до 35 лет, годные по состоянию здоровья. Цели этих мобилизаций состояли конкретно в замене мужчин, чтобы тех отправить в действующую армию, с трудом восстанавливающуюся после огромных потерь 1941 года.

У этих решений были свои причины, и одна из них, наиболее веская, состояла в том, что СССР понес в начале войны огромные временные демографические потери, связанные с тем, что много населения осталось на оккупированной немцами территории. На декабрь 1941 года было потеряно 74,5 млн человек населения, пик наблюдался в ноябре 1942 года – 79,9 млн человек населения, практически 50 % довоенного населения СССР. По март 1943 года Красной армией было освобождено территорий с населением 15,4 млн человек и оставалось под оккупацией 64,4 млн человек.

Такие временные демографические потери означали в первую очередь существенное сокращение мужского призывного контингента. За линию фронта повестку не пошлешь. Поэтому ввиду также больших потерь командование вынуждено было использовать людской ресурс Красной армии более интенсивно, и частично, в сравнительно небольшой степени, восполнять его женщинами.

В феврале 1943 года состоялась еще одна массовая женская мобилизация, когда ГКО постановил 6 февраля 1943 года сформировать 50 отдельных стрелковых бригад численностью по 2600 человек каждая для несения гарнизонной службы и службы регулирования дорожного движения, охраны объектов и железных дорог в тылу [Женщины Великой Отечественной войны. М.: Вече, 2014]. Суммарно это около 130 тысяч человек. Для подготовки офицерского состава этих бригад выделялись пехотные военные училища, а для подготовки младшего командного и рядового состава – две запасные женские бригады. Однако, по всей видимости, столь масштабные планы не были реализованы полностью.

Больше сколько-нибудь массовых женских военных или трудовых мобилизаций в СССР не проводилось. Таким образом, собственно мобилизация женщин пришлась на довольно короткий период войны, с конца 1941-го по лето 1943 года, и имела главной своей основой то, что очень уж много населения осталось на оккупированной территории. При этом надо учитывать, что было много и других способов привлечения женщин к обороне или работе в тылу, которые в советской практике именно как женские не выделялись, хотя в них женщины могли доминировать. Например, строительство оборонительных рубежей в 1941–1942 годах. Их возводили армейские саперные части, строительные организации, а также практиковалось привлечение широких масс населения на строительные работы, среди которых было много женщин. Точной статистики, насколько можно судить, не велось. Но работа была проделана колоссальная.

Тут надо отметить, что в это время строились оборонительные рубежи не только на западе, перед приближающимся противником, но и на востоке, до Волги включительно. Глубоко в тылу заблаговременно создавались оборонительные рубежи. В Московской зоне обороны, существовавшей до октября 1943 года, оборонительные рубежи строились не только на западных подступах, но и к востоку от Москвы, во Владимирской, Рыбинской, Рязанской и Тамбовской областях. По решению ГКО от 13 октября 1941 года создавались и другие стратегические тыловые рубежи.

К примеру, тыловой Сурский оборонительный рубеж, располагавшийся в Чувашии, Мордовии и Пензенской области, прикрывавший подступы к Казани и сооруженный с октября 1941 года по январь 1942 года, потребовал выемки 3 млн кубометров земли. На строительстке Казанского оборонительного обвода с противотанковым рвом в 331 км протяженностью работала 121 тысяча человек, из них 75 % женщины. Сооружение оборонительных обводов Сталинграда зимой 1941 года потребовало выемки 8 млн кубометров земли. На этой оборонительной стройке существовали, пожалуй, самые жесткие условия труда: чистых 14 часов работы на рубеже в день, работа на морозе, выемка мерзлого грунта по норме для женщин в 2,3 кубометра в день. Горьковский оборонительный рубеж, построенный в то же время, внушал своими масштабами – 12 млн кубометров земляных работ, 100 тысяч кубометров камня, 300 тысяч кубометров леса, 1134 км противотанкового рва шириной 7 метров и глубиной 3 метра. На сооружении рубежа работало 350 тысяч человек, в значительной части – женщины.

Если сложить всех женщин, брошенных в 1941 году на строительство укреплений, то, вероятно, общая численность их превысит миллион человек.

Другая форма привлечения женщин к труду, женской мобилизацией не именовавшаяся, – срочные сельскохозяйственные работы. Мобилизации мужчин весьма быстро и интенсивно выгребли мужское население колхозов и совхозов. Например, сельское хозяйство Сибири – важнейшего в годы войны зернового района в СССР, уже к середине войны лишилось практически всех квалифицированных работников. В 1943 году осталось 18,6 % председателей колхозов, 10,1 % бригадиров полеводческих бригад с довоенным стажем. Из МТС и колхозов в армию были взяты почти все кадры механизаторов, не осталось даже минимального резерва специалистов.

[ZHAN]

Судя по тому, что уже 25–28 июня 1941 года состоялись первые решения бюро партийных комитетов и исполкомов советов по подготовке новых кадров механизаторов из числа подростков и женщин, повальная мобилизация квалифицированных механизаторов предполагалась еще до войны и новостью для руководства не была. Но все же процесс этот шел так быстро, что осенью 1941 года сложилась критическая ситуация с уборкой урожая. Хлеб стоял в полях, и его убирать стало некому. Потому были приняты чрезвычайные решения.

Во-первых, в конце июля 1941 года создавались месячные курсы механизаторов, чтобы только обучить минимальным навыкам обхождения с техникой и бросить новоиспеченных механизаторов в битву за урожай. Только в одной Новосибирской области на таких курсах было подготовлено 2500 комбайнеров, 3500 помощников комбайнеров и 3265 трактористов [Анисков В.Т. Колхозное крестьянство Сибири и Дальнего Востока – фронту. 1941–1945 гг. Деятельность партийных организаций по руководству сельским хозяйством в период Великой Отечественной войны. Барнаул: Алтайского книжное издательство, 1966].

Во-вторых, на уборку урожая в Сибири было направлено около 600 тысяч человек городского населения. Столь массовая трудмобилизация была вызвана тем, что основную часть урожая убирали конными машинами и вручную – 59 % площади всех посевов. В силу не менее массовой мобилизации колхозных лошадей вместо них на полях работало 87,9 тысячи коров. Дело дошло даже до выдачи натуральных премий, и за гектар хлеба, скошенного вручную, давали 15 кг зерна.

Очень много молодых девушек попали на военные заводы и фабрики через систему трудовых резервов и фабрично-заводское обучение. Эта система появилась еще до войны, в 1940 году, после известного указа Президиума Верховного Совета СССР «О государственных трудовых резервах СССР». Тогда было создано 1,5 тысячи учебных заведений на 600 тысяч учащихся, и еще 550 учебных заведений на 100 тысяч учащихся было создано в начале 1941 года. К 1945 году сеть увеличилась до 2587 учебных заведений. Всего за пять лет, включая четыре военных года, через нее прошло 2,5 млн человек, среди которых было много девушек.

Помимо ФЗУ активно использовались другие формы обучения женщин рабочим профессиям, такие как бригадное обучение прямо на рабочем месте или краткосрочные курсы. Многие работницы времен войны вспоминали, что часто не было никакого специального обучения, просто им показывали, что надо делать.

Привлечение женщин в промышленность самыми разными способами возымело свои результаты в виде увеличения доли женского труда и численности работниц. Женщины во время войны составили более половины рабочих и служащих. Если в 1940 году их доля составляла 38,4 %, то в 1942 году поднялась до 53,4 %, а в 1943–1944 годах до 57,4 %. В натуральных числах, отряд работниц вырос с 13,9 млн человек в 1940 году до 15,9 млн человек в 1945 году (56 % численности рабочих и служащих).

Нужно еще упомянуть и о такой форме женской мобилизации, также не называвшейся специально женской, как привлечение медицинских кадров. Она началась еще в июле 1941 года, когда стала разворачиваться сеть из 1600 эвакогоспиталей на 750 тысяч коек, из которых к декабрю 1941 года было развернуто 395 тысяч коек. Столь колоссальная система лечебных учреждений потребовала огромного количества медперсонала. Часть его пришла из довоенных резервов ГСО, а часть была подготовлена уже во время войны в системе Красного Креста, давшего за годы войны 300 тысяч медсестер, 500 тысяч сандружинниц и до 300 тысяч санитарок. В армии и на флоте служили 200 тысяч женщин-врачей (41 % военврачей и 43 % хирургов), 500 тысяч фельдшериц, санитарок и сандружинниц. Вклад их в победу был огромным. Через их руки прошло от 17 до 22 млн раненых и заболевших, из которых в строй вернулось 72 % раненых и 90 % заболевших.

Выдающиеся достижения были достигнуты в области санитарии. Если после Гражданской войны вспыхнула эпидемия тифа и холеры, против которой предпринимались самые чрезвычайные меры, то во время Великой Отечественной войны, несмотря на значительно большее количество раненых, беженцев и эвакуированных, подобных эпидемий не случилось.

И как теперь оценить общее положение женщин в годы войны?

С одной стороны, и это вполне очевидно из приведенных выше фактов, их участие в обороне было очень значительным. Да, оно началось не сразу, не с первых дней войны, но все же приобрело со временем грандиозные и не представимые доселе масштабы.

Но, с другой стороны, если сложить все задействованное в армии, в медицине и в народном хозяйстве женское население, то станет очевидно, что и это была меньшая часть женского населения СССР. Численность женщин в армии сильно разнится, по разным источникам, и составляет от примерно 400 тысяч человек до 800 тысяч и даже до 1 млн 200 тысяч человек. Вероятно, разброс зависит от методики подсчета и включения в цифру разных контингентов женщин.

15,9 млн женщин работали в промышленности, от 9,5 млн женщин в 1941 году до 8,6 млн в 1945 году работали в сельском хозяйстве. И еще примерно 2 млн женщин привлекалось временно на различные оборонительные работы вроде строительства полевых укреплений. Если взять по максимуму, то выходит 28,6 млн женщин. При этом женское население СССР в 1940 году составляло 101 млн человек.

В обороне активно участвовало, таким образом, круглым числом 28 % всех советских женщин. При этом общее количество трудоспособных женщин можно оценить примерно в 55–60 млн человек, из чего следует, что в обороне страны участвовало чуть менее половины женщин трудоспособного возраста.

В 1942 году, когда временные демографические потери от оккупации были особенно велики и составляли примерно половину населения СССР, участие женщин в обороне было куда более значительным, чем в общей оценке за всю войну. В этот период потенциал женского трудоспособного населения (около 30 млн человек в 1942 году) был использован почти целиком, и вне оборонной работы оставалось лишь примерно 4–5 млн трудоспособных женщин. Это могло объясняться лишь тем, что они имели грудных и маленьких детей, родившихся во время войны. Тут стоит указать, что в 1943 году в РСФСР был поставлен абсолютный антирекорд по числу рождений – около 1 млн рождений, что втрое меньше, чем в предыдущих провалах в 1917 и в 1934 годах.

Общий вывод получается довольно простой, хотя и неприличный.

Во-первых, далеко не все советские женщины встали за защиту своей страны. Даже с учетом столь веского объективного фактора, как немецкая оккупация; на оккупированной территории в партизанском движении принимало участие около 100 тысяч женщин, из них 28,5 тысячи в составе партизанских отрядов в период их максимального развития. По большому счету основная тяжесть помощи мужчинам со стороны женщин в войну легла на женское население тыловой части Советского Союза.

Во-вторых, те женщины, которые на защиту страны выступили, заплатили за нее очень высокую цену: жизнями, здоровьем и отказом от рождения детей.

[ZHAN]

Женщины в тылу работали реально на износ. О трудовом подвиге много чего написано, преимущественно в выспреннем патриотическом тоне, однако же воспоминания работниц более чем показательны. Сплошь и рядом условия их труда были страшно далеки от здоровых и гигиенических. К тому же если внимательно прочитать публикации по истории советского тыла в войну, то станет вполне очевидно, что между мужчинами и женщинами был сильный профессиональный дисбаланс, и женщины, как правило, работали на низкоквалифицированной, ручной работе.

Вообще профессиональная политика в годы войны оставляет двойственное впечатление. С одной стороны, безусловно, имелась бронь на важнейшие для промышленности профессии, велась активная работа по подготовке новых рабочих кадров из числа молодежи, в том числе и девушек. Но, с другой стороны, нетрудно собрать немало примеров, когда мобилизовывались в армию самые нужные, самые необходимые специалисты, в значительной части потом погибшие на фронте. Особенно это наблюдалось в первые месяцы войны. Тогда создавались многочисленные дивизии народного ополчения из квалифицированных рабочих московских, ленинградских, харьковских предприятий.

Важнейшее предприятие – Магнитогорский металлургический комбинат, в войну главный источник металла для всей оборонной промышленности, – было подчищено мобилизациями очень тщательно. С началом войны с него забрали 5 тысяч человек, а потом брали еще и еще, пока в начале 1942 года дефицит не составил 11 тысяч рабочих, что составляло 78,9 % довоенного списочного состава.

Также известен пример рабочей контратаки в Сталинграде 23 августа 1942 года. Рабочие Сталинградского тракторного завода сели в танки и отбили ценой немалых потерь немецкий прорыв к городу.

Можно вспомнить также «дивизию черных ножей» или Уральский гвардейский добровольческий танковый корпус, сформированный в 1943 году на Урале и принявший участие в Курской дуге. В него были отобраны лучшие рабочие уральских заводов: из 115 тысяч человек, подавших заявления, отобрано было 9,6 тысячи человек.

Что-то советское командование уж очень расточительно расходовало в войне ценные рабочие кадры, на взращивание которых ушли годы и которых наскоро обученные подростки заменить не могли.

Такие рабочие мобилизации делались ценой значительного ущерба для производства и выпуска важнейшей военной продукции. В литературе оценки этого ущерба – большая редкость. Но кое-что привести можно.

К примеру, после нескольких волн мобилизаций в Сибири, после которых в сельских, зерновых районах в 1944 году осталось лишь 32,8 % трудоспособных мужчин от численности 1940 года, заготовка хлеба упала с 195 млн пудов в 1941 году до 107 млн пудов в 1943 году. У военного сельского хозяйства хватало проблем: острая нехватка тракторов и лошадей, непосильные планы распашки, свирепые хлебозаготовки, в которые частью забирались семенные фонды, в сочетании с обвинениями низовых работников в саботаже (это было настолько распространено, что под этим обвинением перебывали все секретари райкомов партии, и среди них возникло стремление побыстрее уйти на фронт). Но все же первоисточник – чрезмерная мобилизация специалистов, от которой отказались только в 1944 году.

Ни объяснить, ни оправдать такой подход невозможно, все же падение хлебозаготовок на 88 млн пудов (1,4 млн тонн) зерна выглядит со стороны как прямая помощь Гитлеру. Ведь хлеб – один из важнейших видов стратегического сырья. Совершенно без хлеба воевать можно, и даже точно известно, как долго. 2-я ударная армия продержалась в окружении без хлеба два с половиной месяца, с апреля по конец июня 1942 года, и практически полностью погибла.

Вообще во всей хозяйственной истории войны отчетливо виден этот подход: максимально возможная эксплуатация работников и основных фондов, буквально выжимание военной продукции, невзирая ни на какую цену. Это часто оправдывается тем, что это было нужно, что война требовала и так далее. Но все же подобный нажим часто переходил все разумные пределы и вел к разрушению военного хозяйства. В общем итоге это было не столь заметно из-за большого объема ленд-лиза, поддержавшего советское хозяйство. Эта тема почти совершенно не исследована, и установить точный размер ущерба, вызванный неразумным хозяйствованием и безудержной мобилизацией, сейчас невозможно.

Сказанное явно относилось не только к хозяйству в целом, но и к рабочим, в том числе, конечно, и к женщинам. Рабочие на предприятиях в войну работали в совершенно чудовищных, антисанитарных и антигигиенических условиях. К примеру, в электролизных цехах Уральского алюминиевого завода – главного производителя алюминия – рабочие работали в густом желтоватом ядовитом дыму, вырывавшемся из электролизеров. Кто не мог больше, тот полз в заводоуправление, где были установлены койки, на которых рабочие-электролизники могли отдышаться, отлежаться и прийти в себя. Рабочий электролизного цеха именно этого завода Г.Н. Виноградов родил замечательный лозунг, точно и емко описывающий, что тогда творилось в тылу:

«Насмерть работать!»

Или вот возьмем, к примеру, Лысьвенский металлургический завод, на котором делалась знаменитая солдатская каска. Каска эта после штамповки и перед окраской очищалась пескоструйной установкой от окалины. Делалось это таким образом:

«Много касок прошло через руки первой и лучшей пескоструйщицы завода Шуры Кононовой. Она очищала каску перед покрытием струей сжатого воздуха и песка и весь рабочий день сидела в пыли, как в дыму. Работала по 6 часов – выдержать в таких условиях большее количество времени было просто невозможно. За смену от ударов песка у Шуры расползалось 8 пар брезентовых рукавиц»,

– с гордостью говорится на сайте Пермского государственного архива новейшей истории.

К этому нужно добавить, что Лысьвенский завод был единственным производителем солдатских касок и за войну произвел их более 10 млн штук. Россыпи ржавых касок сейчас часто находят поисковики на местах боев. Нужно помнить, что каждая из них прошла через руки пескоструйщицы, работавшей в густом облаке пыли.

Не у всех работниц, конечно, были столь экстремальные условия труда, но все же и им приходилось несладко. Сплошь и рядом молодые девушки таскали непомерные тяжести. Патронный завод № 544 в Глазове, на котором в основном работали 15–16-летние юноши и девушки. Ангелина Степанова работала в цехе контроля продукции и осматривала каждую пулю. За 12-часовую смену она должна была проверить 8 ящиков, а позднее 12 ящиков, каждый из которых весил 50–60 кг, а потом перетащить их на склад вручную, поскольку никакой механизации транспортных работ не было. Степанова и ее бригада из еще двух девушек перевыполняла план на 200 %, то есть до 24 ящиков, или до 1440 кг продукции. На каждую из них приходилось по 480 кг ящиков с пулями. Анна Щербакова работала на Миасском инструментальном заводе на изготовлении напильников. В цехе стоял густой дым – топили торфом. «Простоишь 12 часов на ногах да прокатаешь напильников около 5 тысяч штук, потом руки и ноги отнимаются – так они устают», – вспоминает Щербакова. Вес напильника около 100 граммов. В смену через ее руки проходило около 500 кг металла.

При этом послевоенные санитарные нормы устанавливали максимальный поднимаемый с пола вес для девушек в возрасте 16–17 лет в 200 и 250 кг за смену соответственно.

Подобных воспоминаний – множество. В них почти одними и теми же словами живописуются условия труда военного времени: холод, грязь, дым. Обычно это списывается на эвакуацию предприятий и начало работы в наспех построенных цехах. Отчасти это правда, переброска предприятий на восток в сочетании с требованиями скорейшим образом приступить к выпуску продукции действительно заставляли совершенно забывать об условиях труда. Но все же остается вопрос: если в 1942 году, когда заводы претерпевали сложный и драматический период обустройства на новом месте, то почему потом, когда период обустройства на новом месте кончился, в 1943–1944 годах, не было предпринято мер к улучшению условий труда?

[ZHAN]

Возможности для этого были, очень и очень многие заводы сами изготовляли для себя необходимые запчасти, инструменты и оборудование, так что справиться с вентиляцией и нормальным отоплением цехов были вполне в состоянии. Тем более что изобретательская мысль по нужде била ключом. Потом улучшение условий труда в целом ряде случаев вело к экономии ценных военных материалов. Вот пескоструйщица Шура Кононова с Лысьвенского завода извела сотни квадратных метров брезента, пошедшего на ее рукавицы, менявшиеся по восемь раз за ее короткую смену. Брезент же был сам по себе ценен для военного хозяйства, и, кроме того, он сам доставался большим трудом и напряжением. Усовершенствование пескоструйной чистки касок дало бы существенный вклад в экономию труда и материалов.

Складывается общее впечатление, что во время войны отчего-то все довоенные достижения в области научной организации труда, гигиены и рационализации были перечеркнуты. Причины этого неясны. Подобное положение – знак вопроса, тема для обширного обследования по архивам условий труда на военных предприятиях и выяснения причин его резкого ухудшения. Это немаловажный вопрос для последующей социальной истории Советского Союза. Очень плохие, антисанитарные и антигигиенические условия труда в сочетании с острыми бытовыми проблемами, которые резко усугубились по сравнению с 1930-ми годами, стали главной причиной, почему работницы военного времени заплатили за свои трудовые успехи своим здоровьем.

Следующий момент, прямо вытекавший из масштабной мобилизации рабочих. Возникший от этого дефицит рабочих рук существовал всю войну и так и не был покрыт ни мобилизациями, ни призывами, ни беседами. Возникший недостаток производительности труда покрывался интенсификацией труда.

Во-первых, уже в июне 1941 года Президиум Верховного Совета СССР ввел 12-часовой рабочий день с обязательными 3-часовыми сверхурочными работами с полуторной оплатой труда. Это позволило на треть увеличить загрузку оборудования и увеличить производство даже в условиях резкого сокращения численности рабочих.

Во-вторых, с декабря 1941 года работники военных предприятий и смежных отраслей считались мобилизованными и закреплялись за предприятиями на все время войны. Самовольный уход с завода приравнивался к дезертирству из армии.

В-третьих, всю войну нажимали на перевыполнение высоких сменных норм выработки, появились «двухсотники», «трехсотники», «пятисотники» и «тысячники», по числу процентов перевыполнения норм.

Конечно, быть «тысячником» означало внести коренные улучшения в технологию производства, чистым упорством такое перевыполнение нормы не возьмешь. К примеру, новосибирский фрезеровщик И.И. Монаков разработал многоместные приспособления для обработки 24 деталей, специальные фрезы, и с ними сделал норму на 14 940 %, почти 150 норм, заменив 55 слесарей, 63 строгальщиков, 15 разметчиков и 15 фрезеровщиков. Каменщик С.С. Максименко клал кирпич со скоростью шага – и 9 июля 1942 года уложил 81,6 тысячи кирпичей, сделав 5550 % нормы [Акулов М.Р. Промышленное развитие Сибири в годы Великой Отечественной войны (1941–1945 гг.). Ставрополь, 1967].

Однако это были исключительные случаи. Большинство рабочих брали перевыполнение упорством. Появились фронтовые комсомольско-молодежные бригады, работавшие под лозунгом «В труде, как в бою!». Бригады могли получить такое наименование, если перевыполняли норму не менее чем на 150 % в течение двух месяцев. Движение было широким, в 1942 году на Урале было 1172 таких бригад, а в 1944 году – 2600. В том же 1942 году появились и женские фронтовые бригады, впервые организованные на Кировском заводе в Челябинске по инициативе бригадира А. Пашниной.

В-четвертых, в ходе войны произошла еще одна волна интенсификации труда. В ноябре 1943 года бригадир фронтовой бригады 1-го ГПЗ Е.Г. Барышникова предложила увеличить выпуск военной продукции, сократив при этом вдвое состав бригады. Это предложение было тут же поддержано, и уже в феврале 1944 года работало 8 тысяч молодежных бригад, которые высвободили 37 тысяч работников, которых тут же переводили на другую работу, в частности, отправляли на восстановительные работы в районы, освобожденные от оккупации.

И здесь встает вопрос о том, почему во время войны, ввиду очевидной нехватки рабочих рук, не было сделано попыток ввести хотя бы в отдельных случаях автоматизацию производства. До войны у СССР был уже накоплен некоторый опыт в создании автоматизированных линий, которые работали на СТЗ и 1-м ГПЗ. Опыт показал, что при этом высвобождается много рабочих. Если бы такая задача была поставлена ГКО, то, вне всякого сомнения, были бы созданы автоматические линии для выпуска наиболее массовых видов военной продукции вроде корпусов снарядов и мин, бывших обязанностью любого предприятия с механическими цехами, или, к примеру, авиационных и танковых моторов, частей к стрелковому оружию. В годы войны проводилась коренная модернизация ряда технологических процессов, создавались новые типы станков, на производстве танков в Танкограде была внедрена автоматическая сварка корпусов и башен. Однако же первые автоматические линии в СССР появились только после войны, первая из них была разработана и изготовлена ЭНИМС и заводом «Станкоконструкция» для Харьковского тракторного завода в 1946 году.

Так что во время войны на женщин, оставшихся в тылу, были наложены обязанности неподъемной тяжести, только возраставшие со временем. Мы также не будем забывать, что у женщин кроме чистой работы на производстве, самой по себе тяжелой, были и другие обязанности. В их числе домашнее хозяйство, приготовление пищи, уход за детьми, заготовка топлива для домашнего отопления, отоваривание продуктовых карточек, стирка одежды и уборка. У женского партийного и комсомольского актива была еще общественная нагрузка.

Не будем также забывать и различных кампаний по помощи фронту вроде сбора средств и ценностей в фонд обороны, подписки на государственные займы, сбора теплых вещей (одна Восточная Сибирь зимой 1941 года собрала 2,7 млн штук теплых вещей) и вещевых посылок для фронта. Сбор вещей и посылок на фронт требовал от женщин времени и труда, отрываемого от короткого отдыха. Но в то же время это была очень важная для женщин форма поддержки мужчин, ушедших воевать. Посылки чаще всего не предназначались непременно родственникам, но женщины посылали их совершенно незнакомым бойцам в надежде, что до их родственников дойдут посылки от других женщин. Поддержка женщинами мужчин на фронте также в известной степени размывала довоенную идею полного равноправия женщин, поскольку подпитывала эмоциональную привязанность к мужчинам и разрушала идеологию гордой и независимой комсомолки, спортсменки и трактористки.

Тяготы на долю женщин выпали в войну огромные. Приходится признать правоту тружениц тыла, говоривших, что их вклад в победу не был оценен в полной мере. Патриотическая риторика прикрывала и сейчас продолжает прикрывать непомерную тяжесть военного времени, которую вынесли мобилизованные в военное производство, народное хозяйство и тыловые работы женщины. Прикрывается также и тот факт, вполне очевидный из материалов по истории тыла, что женщины стали в войну ресурсом, которым вполне осознанно и целенаправленно закрывали бреши, пробитые в рабочем классе опустошительными мобилизациями.

[ZHAN]

Во всей теме советских женщин в сталинскую эпоху нет более спорного вопроса, чем служба женщин в армии и их участие в боевых действиях. По этому поводу высказываются противоположные точки зрения: от того, что солдаты берегли и уважали девушек, до того, что чуть ли не все женщины в армии предавались разврату и были ППЖ – «походно-полевыми женами».

Опровергать и то, и другое особого смысла не имеет, ибо в большой армии случаи бывали всякие, от самых возвышенных чувств и трепетного отношения к девушкам до откровенного распутства и домогательств. Стоит отметить, что не столь уж редкими были случаи фронтовых свадеб и участия в боевых действиях супругов.

Боец Ленинградского фронта Николай Захаров рассказывал, что его брат Петр Захаров, командовавший артиллерийским дивизионом, разыскал свою супругу, оставшуюся в начале войны в оккупации в Калининской области, и взял ее в штаб, и вместе они провоевали до конца войны. Или вот еще пример: в экипаже «ИС-122» 48-го ударного танкового полка служили супруги Иван и Александра Бойко. Они купили танк на свои сбережения, выложив за него 50 тысяч рублей (для сравнения: корова в военное время стоила примерно такие же деньги), и отправились на фронт. В ноябре 1943 года супруги окончили танковое училище, а в июне 1944 года получили танк, причем Александра Бойко стала командиром экипажа. 22 июля 1944 года в Белоруссии, у деревни Малиновка, они схватились с «Тиграми» известных немецких асов, среди которых был лейтенант Отто Кариус, уничтоживший более 150 советских танков и САУ. Но тот бой для Кариуса был не слишком удачен, ему пришлось отступить, а супруги Бойко подбили танк одного из асов его группы.

Поскольку мы говорим о женщинах в целом, то позволительно опустить судьбы и фронтовые биографии отдельных женщин и взглянуть на ситуацию шире.

Первое, что нужно сказать, – женщины в армии и до войны не были редкостью. В довоенной Красной армии служили женщины с медицинским, ветеринарным и техническим образованием, а также работали вольнонаемными в различных военных учреждениях. Отдельным женским контингентом в армии были жены военнослужащих, в первую очередь комсостава и политруков, которые жили вместе с мужьями в местах дислокации частей. На них возлагались задачи по улучшению красноармейского быта, по политической и просветительской работе. В июле 1936 года состоялось Всесоюзное совещание жен командно-начальствующего состава РККА, где было 1495 делегаток, на котором рассматривались вопросы участия жен командиров в укреплении армии. Именно по этой причине с началом войны женам красноармейских командиров приходилось скрываться от немцев.

Таким образом, женщины в армии делились на две основные категории. Первая состояла из женщин, состоявших на военной службе, имевших звания и должности. Вторая состояла из женщин, сохранявших гражданский статус, но связанных с армией либо работой на вольнонаемных должностях, либо в силу замужества. Во время войны эта тенденция сохранилась.

По данным генерал-лейтенанта Г.Ф. Кривошеева, в армии служили 490,2 тысячи женщин , но по другим данным, численность женщин превышала 800 тысяч человек и даже доходила до 1 млн 200 тысяч человек. Очевидно, это связано с тем, что Кривошеев включал в свой подсчет только женщин-военнослужащих. Отчасти это справедливо, поскольку основная масса вольнонаемного женского персонала приходилась на тыловые госпитали и другие тыловые учреждения армии, причем их состав мог весьма значительно изменяться по ходу войны, что и порождало разнобой в оценках.

Как мы уже видели при рассмотрении женской мобилизации, ГКО рассматривал женщин в основном как вспомогательный персонал, и мобилизация была проведена с целью высвобождения мужчин в тыловых частях и вспомогательных войсках и частях. Однако при этом именно в Красной армии, в отличие от остальных армий союзников и противников, женщин привлекали и к непосредственному участию в боевых действиях, вплоть до создания особых женских воинских частей.

Эти части также можно подразделить на два основных типа. Достаточно часто воинские части становились преимущественно женскими по составу явочным порядком, после замены мужчин. К примеру, среди личного состава войск связи было 12 % женщин, но отдельные части имели женский состав до 80 % численности. В основном это были подразделения связи при крупных штабах, находившиеся вдалеке от линии фронта. Очень много женщин было в войсках ПВО, где они составляли 24 % личного состава, или около 300 тысяч человек. В укомплектовании войск ПВО женщинами особенно сказались результаты довоенной подготовки, подготовку по программе ГПВХО до войны прошли 717 тысяч женщин, так что недостатка в кадрах не было. Некоторые соединения ПВО явочным порядком становились женскими, вроде 1-й зенитно-пулеметной дивизии ПВО или 1-й дивизии аэростатов заграждения, в которой из 2925 человек личного состава было 2281 женщин. Это не считая многочисленных дружин противовоздушной обороны, укомплектованных в основном женщинами.

Служба в ПВО была фронтом в самом прямом смысле этого слова. За время войны только в противовоздушной обороне железных дорог и железнодорожных станций было отражено 20 тысяч вражеских воздушных налетов. Люфтваффе, конечно, немалое внимание уделяло подавлению позиций ПВО, и женщинам-зенитчицам в изобилии доставались бомбы, снаряды и пули вражеской авиации. Отражение налетов требовало хорошей выучки, стойкости и смелости. Зенитчики, как известно, не имели права укрываться или отступать.

Другую категорию воинских частей составляли части, формируемые специально как женские, то есть почти полностью укомплектованные женским офицерским, младшим командным и рядовым составом. К ним относятся 586-й истребительный, 587-й (позднее 125-й гвардейский) бомбардировочный и 588-й (позднее 46-й гвардейский) ночной бомбардировочный авиаполки, сформированные по приказу наркома обороны СССР от 8 октября 1941 года [Лактионова Л.Д. Опыт профессиональной самореализации военнослужащих-женщин в годы Великой Отечественной войны (на примере женских авиационных полков). // Мировые войны и развитие человечества. Сборник научных статей. Уфа: Восточный университет, 2005].

Из них более всего известен 588-й ночной бомбардировочной авиаполк, имевший в штате 42 самолета «По-2». Он воевал наиболее интенсивно из женских авиаполков с 27 мая 1942 года и до конца войны, совершил 24 тысячи боевых вылетов и сбросил 3 тысячи авиабомб.

Но и другие женские авиаполки тоже себя очень неплохо показали. 586-й истребительный авиаполк, вооруженный истребителями «Як-1», провел 4419 боевых вылетов, провел 125 воздушных боев и сбил 38 вражеских самолетов. В боевой летописи этого полка есть эпизод, когда две летчицы, Тамара Памятных и Раиса Сурначевская, 19 марта 1943 года над станицей Касторной схватились с 42 немецкими бомбардировщиками «Ju-88» и «Do-215». В тот день полк отражал массированный налет на Лиски, и летчицы остались в качестве дежурных истребителей. Получив сообщение о налете на Касторную, где располагалась крупная железнодорожная станция, они поднялись в воздух и вступили в бой. Им удалось дерзкой атакой сорвать налет и сбить четыре бомбардировщика, но в бою обе летчицы были сбиты. Им удалось выпрыгнуть с парашютом и вернуться в полк.

587-й бомбардировочный авиаполк воевал на пикирующих бомбардировщиках «Пе-2» и за войну совершил 1134 вылета, сбросив 980 тонн бомб, а также сбил пять вражеских самолетов. Вроде бы и немного, но это была очень рискованная работа. По ним били зенитки, их подстерегали вражеские истребители. Командир эскадрильи этого полка К.Я. Фомичева дважды горела в воздухе. 23 июня 1944 года ее самолет был подбит зенитным снарядом и загорелся, однако летчица сбросила бомбы на цель и сумела перелететь на свою сторону, после чего экипаж выпрыгнул.

Чтобы завершить тему летчиц, стоит упомянуть женщину, воевавшую в составе 135-го бомбардировочного авиаполка Екатерину Зеленко, кстати, вместе со своим мужем Павлом Игнатенко. 12 сентября 1941 года над Ромнами она подверглась атаке семи «Ме-109», сумела сбить один, а второй таранила и сбила его ценой своей гибели. Она стала единственной женщиной в мире, совершившей воздушный таран.

Женскими воинскими частями были также 1-й Отдельный женский запасной стрелковый полк, который с ноября 1942 года подготовил 5175 женщин (3892 рядовых, 986 сержантов и старшин, 297 офицеров), и Центральная женская школа снайперской подготовки, образованная приказом наркома обороны СССР от 21 мая 1943 года, в которой прошло обучение 1885 курсанток. Обучение женщин-снайперов оказалось эффективным делом. Курсантки Центральной женской школы снайперской подготовки вместе истребили 12 тысяч немецких солдат и офицеров – почти целую дивизию. Цена, уплаченная за успех, тоже была немалой. Многие женщины-снайперы погибли в схватках с немецкими снайперами, а многим вражеская пуля разворотила лицо.

Наконец, много женщин служили в разных родах войск поодиночке. В 1943 году Рязанское пехотное училище подготовило 1388 командиров, из них 704 выпускницы назначены командирами стрелковых, 382 – пулеметных, 302 – минометных подразделений. В 1944 году это же училище открыло школу подхорунжих для 1-й польской пехотной дивизии им. Т. Костюшко, которую окончили 354 курсанта, в том числе 51 женщина.

В общем, участие женщин в боях не воспрещалось совершенно, и в Красной армии были женщины: офицеры, летчики, танкисты, разведчики, снайперы. Однако надо отметить, это явление не было массовым. Скорее, это был ответ на настойчивые требования представительниц той довоенной женской элиты, которые прошли военную подготовку и желали сражаться на фронте. Очевидно, Сталин не собирался создавать особые женские части и только в авиации уступил настойчивым требованиям майора авиации Марины Расковой, которая продвинула инициативу о формировании женских авиаполков. Это имело и объективные причины, поскольку обучить группу летчиц было целесоообразнее, чем направлять их поодиночке в разные летные училища. Создание женской снайперской школы также, очевидно, было вызвано настойчивыми требованиями комсомолок, прошедших стрелковую подготовку, а также примером Людмилы Павличенко. Знаменитая женщина-снайпер не была выпускницей снайперской школы и весь свой счет в 309 вражеских солдат и офицеров набрала в начале войны, во время боев за Одессу и Севастополь. Ее пример и показал, что женщины могут быть очень эффективными снайперами.

Правда, не всем так везло. Есть любопытный пример, когда женщине пришлось прибегать к методам кавалерист-девицы Надежды Дуровой. Евдокия Завалий в боях на Северном Кавказе и на Кубани изменила свое имя на Евдоким и воевала в морской пехоте под этим именем восемь месяцев, добравшись до звания старшины, пока ее, после тяжелого ранения, не «разоблачили». После госпиталя ее направили на учебу и в октябре 1943 года уже официально присвоили звание младший лейтенант и назначили на должность командира взвода отдельной роты 83-й бригады морской пехоты. Она участвовала в самых ожесточенных боях. Во время штурма Будапешта ее взвод пробрался по полузатопленному нечистотами канализационному коллектору в расположение немецкого штаба и захватил его, взяв в плен немецкого генерала. Она вспоминала, что пыталась отбить запах канализации, налив в котелок духов из брошенного парфюмерного магазина, но из этой затеи ничего не вышло. Хотя ее четыре раза ранили и два раза считали погибшей, Евдокия Завалий дошла с боями до победы.

Вывод о вынужденности набора женщин в действующую армию и включения их в боевые подразделения может показаться странным и спорным. Однако же это подтверждается тем, что Красная армия совершенно оказалась неготовой к приему сотен тысяч мобилизованных женщин. Для рядового и младшего командного состава не было особой формы (форма с юбкой полагалась только женщинам-офицерам). Потому их одевали в мужское обмундирование, единственным отличием которого был берет. Типичной проблемой женщин-военнослужащих было отсутствие или крайний недостаток формы и обуви малых размеров. Им приходилось ушивать и подгонять слишком большое по размеру обмундирование, пускаясь в разные хитрости вроде получения второй большеразмерной гимнастерки, которая распарывалась и пускалась на юбку. Так же решалась проблема нательного белья. Проблема обуви была еще острее, так что в начале войны женщины-военнослужащие сплошь и рядом носили свою гражданскую обувь. Потом приспособились шить сапоги нужных размеров из брезента во фронтовых сапожных мастерских, которые имелись в каждом полку.

Огромным упущением вещевого снабжения женщин в армии было совершенное отсутствие гигиенических средств, даже самой обыкновенной ваты. В периоды менструации женщинам приходилось очень несладко. Пешие марши, и без того трудные, превращались в медленную пытку. Из этого трудного положения выходили кто во что горазд, и, по воспоминаниям фронтовичек, наиболее распространенным способом было использование нательного белья, разных тряпок или второго полотенца, которое, впрочем, в любой момент мог отобрать старшина. Второе полотенце солдату иметь было не положено, и для женщин скидок не делалось. Проблема гигиенической ваты была даже в женских авиаполках. По воспоминаниям летчицы 588-го (46-го гвардейского) ночного бомбардировочного полка Евгении Жигуленко, ваты для гигиенических надобностей не было и у них. Вату они истребовали у командующего дальнебомбардировочной авиацией генерал-полковника А.Е. Голованова, когда он посетил их полк. Голованов доложил о проблемах Сталину, и вскоре командующий 4-й воздушной армией генерал-майор авиации К.А. Вершинин потребовал от командира полка майора авиации Евдокии Бершанской обеспечить личный состав полка ватой. Лишь после этих обращений ГКО принял 3 апреля 1943 года постановление № 3113 об увеличении нормы выдачи мыла женщинам-военнослужащим. Это было единственное за всю войну решение, облегчавшее фронтовой быт женщин.