Тридцатилетняя война

[Буль Баш]

Этот текст не содержит ничего, что можно было бы назвать оригинальным исследованием. Если вы занимаетесь историей Тридцатилетней войны даже на хорошем любительском уровне, то вряд ли сможете отыскать тут что-то свежее. К тому же, эта тема довольно короткая, при желании ее вполне можно прочесть за пару вечеров, а то и за один (это-то, может, как раз и достоинство), а публиковать ее я буду месяц или два. Единственная ее задача – внятным человеческим языком рассказать, что творилось в Европе в XVII веке, кто кого и за что резал, кто куда бежал, и чем все это дело кончилось.


Ну, и может быть, заинтересовать вас и сподвигнуть почитать что-нибудь еще на ту же тему.

Это был жуткий, но дико увлекательный конфликт, того рода, когда читать про все это куда веселее, чем участвовать самому.

Кроме того, язык у меня предельно разговорный. Если вам нужен более полный, обстоятельный и серьезный рассказ о тех событиях, с удовольствием рекомендую прекрасную (хотя и несколько устаревшую) книгу Сесили Веджвуд (называется, собственно, «Тридцатилетняя война»), а вот для действительно глубокого погружения в тему придется учить английский – вот там литературы море разливанное. От себя могу порекомендовать «Европейскую трагедию» Уилсона, перечислять же литературу по более узким вопросам дело и вовсе неблагодарное – очень уж всего много. Ну вот, а у нас будет неакадемический рассказ, мировая история в режиме байки.

Рекомендуется путешественникам по Германии, фанатам «Вархаммера» и просто любителям старого доброго ультранасилия.

[Буль Баш]

Чтобы понимать, как и почему это все получилось, надо представлять себе устройство сцены. Практически все действие у нас происходило в пределах Священной Римской империи. В начале XVII века она включала всю Германию, Чехию, Силезию, Эльзас с Лотарингией, Австрию, кусок Венгрии и пр. В общем, циклопическое государство. Правила там династия Габсбургов, которые были ближайшие родственники другим Габсбургам, правившим в Испании. Вроде бы для императора такой страны все должно быть замечательно. На практике – не очень.

Дело в том, что империя была настоящим лоскутным одеялом из земель с очень разным статусом. Королевства, епископства, вольные города, герцогства, отдельные мелкие владения. В общей сложности в 17 веке империя состояла примерно из 1300 (тысячи трехсот) самостоятельных владений. Многие правители дробили земли между наследниками. Отсюда жуткая раздробленность. Были довольно крупные территории с сотнями тысяч жителей, например, Бавария или Саксония. Но типичным «королевством» было владение с замком короля и пятью-шестью окрестными деревнями. Иные правители не стеснялись служить по военной или гражданской части у более могущественных соседей. Буквально, приехал король домой, зарплату привез.

Думаю, бродячий сказочный сюжет «а в это время мимо проезжал принц» растет как раз из там-тогдашней ситуации; когда принцев в стране несколько тысяч, шанс столкнуться с кем-то из них на дороге был вполне реален.

Реальной самостоятельной силой из этой толпы обладали, конечно, немногие. Но могущественных князей хватало, чтобы сделать власть императора довольно ограниченной. Можно сказать, что чем-то хоть по каким-то меркам существенным правили человек триста. Однако реальными правителями империи были семь властителей, входивших в Коллегию курфюрстов. На начало 17 века это были архиепископы Майнца, Кельна, Трира, король Богемии (западной Чехии), граф Пфальца, герцог Саксонии и маркграф Бранденбурга. Кроме них богатством и силой обладали еще человек где-то 5—10 князей, для нас будет важна в первую очередь Бавария.

Курфюрсты, среди прочего, избирали императора. По традиции это был Габсбург, но могли теоретически выбрать и не его. Мнение императора, безусловно, учитывалось (действительно учитывалось), но только в своем домене (в основном Австрия) он мог быть уверен, что его распоряжения выполнят с вероятностью больше, чем 50%.

Теоретически существовали механизмы принуждения зарвавшихся князей, например «имперская экзекуция» – когда по решению Рейхстага кого-то толпой принуждали к благонравию. Но на практике это не работало так, что кто-то приказал, все побежали исполнять, уж очень много было самостоятельных сил. Или не самостоятельных, но с толковыми кукловодами за спиной.

Причем, чтобы окончательно все запутать, эти владения имели разный набор прав, по-разному устроенную хозяйственную жизнь, правители крайне запутанным образом были связаны друг с другом родственными, дружескими связями или, наоборот, враждой. Как легко догадаться, экономика всей этой конструкции тоже была такой, что без ста грамм не разобраться.

На весь этот бардак накладывались вопросы религии. Габсбурги были добрыми католиками, но кроме них в Германии было полно протестантов. Мало того, протестанты внутри себя делились еще и на лютеран и кальвинистов, причем при случае жрали друг друга почти с тем же энтузиазмом, что католиков. Причем степень религиозности у людей была разной, от искреннего фанатизма до «Я так люблю Иисуса, что продаю его только задорого».

В 1555 году в Аугсбурге заключили соглашение, гарантировавшее лютеранским правителям (но не кальвинистам!) легальность. В Аугсбурге провозгласили принцип «Чья земля, того и вера» – то есть, каждый князь сам в своем муравейнике командир. Вопрос состоял, конечно, не только в том, как правильно славить Иисуса, но еще и в том, кому денег заносить. Католическая церковь с практической точки зрения – это старая надежная фирмА, но протестантизм позволял больше вольности и меньше трат. Причем соображения искреннего стремления к истине и совершенно земные свары за земли, привилегии и деньги переплетались на диво плотно, никаких концов не отыщешь. Аугсбургский мир в целом работал, но вот на местах конфликтов (включая в той или иной степени вооруженные) было полно.

Снаружи обстановка тоже была довольно запутанной. Испанские Габсбурги в те времена правили без шуток чуть не половиной известного мира, и в Германии вовсю пользовались родственными связями, пытаясь поставить политику империи в фарватер собственных интересов. Они в тот момент вели борьбу с восставшей частью Нидерландов (упрощая, Бельгия осталась испанской, Голландия бунтовала), и одновременно старались обложить и изолировать Францию (но пока впрямую не воевали). В качестве «дикой карты» выступали шведы, которые пока сидели тихо, но потом они еще сыграют.

Ну, и пара слов о тамошне-тогдашнем военном деле. XVII век – это такой переходный период, когда огнестрел – это уже серьезно, а холодное оружие – это еще серьезно.

По части организации тоже все было непросто. Армии чаще всего были наемными, национальные войска уже не были экзотикой, но еще не были повсеместным правилом. Ситуация, когда на поле боя встречались немец, воюющий за шведов против валлона (Валлония – это в нынешней Бельгии), который воюет как раз за немцев – это было нормально. И, кстати, не вызывало никаких особых переживаний по поводу предательства интересов нации – дело житейское. Регулярно практиковалась даже перевербовка пленных – прогрессивная идея строить концлагеря умами еще не овладела, а для наемника, если уж случился такой пердимонокль, и он угодил в плен, сменить знамя не считалось зазорным. По крайней мере, можно было досидеть в плену срок контракта – и с чистой совестью пойти к новому нанимателю. Так что армия после удачной битвы могла еще и разрастись в численности.

На тактическом уровне бой напоминал довольно сложный танец. Мушкетеры давали залп, после чего отступали в тыл перезаряжаться, а на их место заступал следующий ряд. Там было много всяких схем – стреляли повзводно, по шеренгам, по паре шеренг (одна с плеч другой), но общий смысл был тот же – стреляем – отходим на перезарядку. Пикинеры, которые защищали от кавалерии и бились в рукопашной, еще оставались, и составляли солидную часть войск. Правда, они уже отходили на вторые роли, кто-то острил, что убить пикинера – убить невинного. Но в целом их старались держать, потому что если приезжали всадники, другой защиты у мушкетеров не было.

Конники тоже действовали не совсем так, как можно вообразить. У них главным оружием были не только шпаги и палаши, а еще и пистолеты. Пистолеты позволяли такой тактический изыск, как караколе – это когда конники подъезжают, стреляют из пистолетов, и тут же быстренько откатываются и перезаряжают пистолеты. А потом повторяют, и так пока у противника строй не нарушится. Это, правда, было больше против других кавалеристов или такой пехоты, которая в основном рукопашная – у мушкетеров-то суммарный вес залпа все равно больше.

То, что я описываю – это заведомо предельно грубая модель, были и сторонники атак холодной сталью без всяких предварительных ласк, разные полководцы экспериментировали с глубиной строя, с долей пикинеров, с артиллерией, но в общем, смысл был примерно такой.

[Буль Баш]

Именно наша история началась с чешского вопроса. В 1611 году курфюрстом Чехии стал, по совместительству, император Матиас. Чехи себе короля выбирали (естественно, не все, только специальные представители сословий), но единожды выбранный король правил всю жизнь. К 1617 году Матиас заметно одряхлел. Детей у него не было. Нарисовался вопрос о наследнике, во-первых, имперского престола, а во-вторых, чешского трона. Чешский вопрос надо было разрешать раньше, потому что Матиас от этого поста отказался.

Серьезным кандидатом считался эрцгерцог Фердинанд. Это был двоюродный брат старого Матиаса, моложе его лет на двадцать. Фердинанд был последовательным католиком, и чешским протестантам его кандидатура не слишком нравилась. Но для самого Фердинанда чешский трон был чрезвычайно важен. Дело в том, что Богемия была одним из семи курфюршеств, и это была протестантская территория. То есть, на будущих выборах императора, которые, естественно, проходили после смерти Матиаса, Фердинанд, будучи католиком, получал решающий голос от протестантов. Голоса трех католических курфюршеств у него и так были в кармане, так что, пролезши на трон в Праге, он без альтернатив закреплял за собой трон империи.

В качестве альтернативы на чешском престоле рассматривали Фридриха, курфюрста Пфальца. Тот был кальвинист, и по этой причине тоже многих не устраивал – в Богемии вообще был очень пестрый религиозный состав, и кальвинист не нравился ни католикам, ни другим ветвям протестантов.

Была еще партия, хотевшая выбрать Иоганна Георга Саксонского (тоже протестант); тот был всем хорош, но не желал идти на чешский трон, считая, что получит больше геморроя, чем плюшек.

В результате католики оказались более сплоченными и целеустремленными, представителей Богемии тщательно обрабатывали в индивидуальном порядке, кому-то обещали пряников, кому-то показывали кнут, обещали любые гарантии, в общем, административный ресурс – он и в XVII веке административный ресурс. В итоге та часть дворян, которая была согласна на эрцгерцога Фердинанда, выбрала его.

Депутаты понимали, что вообще-то они только что посадили на трон протестантской области истово верующего католика. Отыграть назад было уже нельзя, но можно было потребовать каких-то гарантий. Гарантией была «Грамота величества», документ, подписанный прежним королем, дававший чешским протестантам равные права с католиками.

Фердинанд, не моргнув глазом, признал ее действие. Однако дальше он показал, что новая метла по-новому метет. Уже через несколько месяцев Фердинанд начал закручивать гайки. Имперским судьям дали полномочия присутствовать на всех местных и национальных собраниях, а над чешской прессой (тогда уже были газеты, не в современном виде, но вполне себе информационные печатные листки) устанавливалась цензура. Причем представителями императора были назначены пятеро человек, из которых два католика, зато ни одного настоящего лидера протестантской оппозиции.

Чехи почувствовали себя ущемленными, и когда через некоторое время возникла пара относительно мелких чисто хозяйственных конфликтов между католическими и протестантскими землевладельцами, арест лидера «протестантской» стороны в этой тяжбе вызвал мгновенную реакцию: «Чешских людей обижают!» Тут реально имел место быть именно произвол чиновников на местах, это не был элемент имперской политики. Но рыбка задом не плывет, богемцы уже были уверены в том, что проклятые паписты на них наехали и как на чехов, и как на протестантов.

Фердинанд – одно из главных действующих лиц этой эпопеи

Лидерами смутьянов были рыцарь, граф с чудесным именем Йиндржих (Генрих) Турн и другой граф, Андреас Шлик. Турн был более буйным и свирепым, он предложил просто замочить представителей императора и создать протестантское правительство. Шлику идея не очень понравилась, между ними состоялся диалог, по форме изящный, но по сути сводящийся к «Герыч, я че-то очкую. – Ты очкуешь, потому что ты лошара!»

В итоге Турн собрал небольшую толпу из нескольких десятков дворян и вломился в пражский замок Градчаны, где заседали императорские представители. Протестантов отпустили, а с католиками, Славатой и Мартиницем, начали говорить. Ну как говорить, это была перебранка. Обоих обозвали предателями, Мартиниц отвечал резко, и в конце концов дворяне устроили то, что называется красивым словом дефенестрация. На самом деле, это просто выкидывание в окно, Славату и Мартиница на раз-два выкинули с шестнадцатиметровой высоты-ы-ы! Вслед за ними высвистнули секретаря. Мартиниц перед полетом завопил «Помоги мне, святая Мария!» Протестант Кински, посмеиваясь, сказал, «Ну посмотрим, поможет ли», и перегнулся через подоконник поглядеть, после чего изумленно вскричал: «Боже мой, Мария им помогла!»

Божественная помощь пришла в виде большой мягкой кучи навоза, в которую все трое и приземлились. Мария действительно помогла, но показала, что на небесах не лишены грубого чувства юмора. Правда, в процессе полета католики успели побиться о стены, а сверху принялись кидать всякие предметы, но все трое все же ухромали с поля бранной славы Чехии, отделавшись одной сломанной ногой на всех. Мартиниц убежал, а Славату чуть погодя поместили под арест.

Мятежники созвали сейм и утвердили новое правительство из тринадцати человек. Также было объявлено о создании армии во главе с графом Турном. Из Чехии выгнали иезуитов, а повстанцы принялись быстро забирать города и веси, распространяя мятеж на всю Чехию. Удивительно, но конфликт, вовлекший почти всю Европу и причинивший ущерба на уровне мировых войн, возник из такого криминального фарса.

Охреневший эрцгерцог Фердинанд, который уже видел себя королем, обнаружил, что трон еще надо отобрать. Пользуясь связями с испанскими Габсбургами, он быстренько достал из рукава наемную армию (войска нашли во Фландрии, деньги в Испании) и отправил ее в Чехию.

Но тут у него неожиданно появился соперник. Курфюрст Пфальца (земля на западе Германии) Фридрих, молодой и дофига амбициозный, полагал, что он будет очень хорошим королем Богемии, гораздо лучшим, чем какой-то Габсбург.

Курфюрст Фридрих

Парень был юный, романтичный и здорово витал в облаках. Его жена, английская принцесса Елизавета, была та еще гламурная киса, она подзуживала его, заявляя, что она хочет быть королевой, а ты лузер и немужик, если не попробуешь.

Пфальц был богатой землей, собственно, Богемия и Пфальц были самыми богатыми землями империи, и заявление о готовности прислать чехам на помощь наемников чехов очень обрадовало. К тому же, повстанцев решил поддержать герцог Савойский из северной Италии. У повстанцев по этому случаю случился взрыв энтузиазма.

В августе в Чехию с разных сторон вошли наемники императора и наемники, собранные герцогом Пфальца. Повстанческих наемников возглавлял Эрнст фон Мансфельд, знаменитый наемный генерал, авантюрист, один из главных персонажей начала войны. Он как раз был на мели, стоял перед угрозой роспуска своих наемников, а тут такой случай, подходящая война. Начал он с успеха, осадил Пльзень и взял его. Тем часом Турн с чешским войском вытеснил имперцев от Будвейса.

Вообще, на этом этапе больших сражений не было. Сражения, на самом деле, тогда вообще не слишком любили, потому что, ну, мы все преданы делу веры и монарха, но если убьют, кто будет любить монарха и хранить преданность делу веры? Стороны маневрировали, осаждали друг друга и радостно грабили. К тому же, вовсю работал принцип «Ноу мани – ноу фанни»: пока жалование не выплатили, надрываться на службе не будем. Генералы были в целом солидарны с солдатами, но по другим причинам: большая битва – это лотерея, ее можно выиграть и сорвать банк, но можно и проиграть. Ну, и вообще – «Ты не мог выиграть эту войну за десять лет, а я всех победил за три недели! – Идиот, ты за три недели загубил войну, которая кормила нас всех десять лет!»

Так что войны шли в целом неспешно.

Пока война лениво разгоралась, Фридрих Пфальцский собрал протестантских князей на сходку в Ротенбурге. Он ожидал сочувствия и содействия, но просчитался по полной программе. Двадцатиоднолетнего защитника протестантизма восприняли как опасного психа, который подставляет всех протестантов своими эскападами. Денег никто не дал, войск тоже, сколачивать протестантский союз против императора сумасшедших не нашлось. К тому же, всем было очевидно, что Фридрих не только за веру борцует, но еще и домогается королевства. И мы, значит, должны тратить деньги и рисковать головами, чтобы какой-то молокосос корону надел? А в чем наш гешефт? Это не большая политика, это кидалово какое-то, дай вам Бог здоровья, но выгребайте сами.

Настала первая военная зима. Фридрих провел ее, пытаясь сколотить союз. От герцога Савойского он получил много добрых слов, но денег и войска тот не дал. Англичанам Богемия была до лампочки. Альянс как-то не складывался. С другой стороны, пока все шло хорошо, начались волнения в Силезии и Моравии, повстанцы расширяли зону влияния. В общем, Фридрих пока не беспокоился.

Между тем в марте произошло важнейшее событие. В Вене скончался император Матиас.

Эрцгерцог Фердинанд понимал, что ввиду будущих династических неурядиц бунт в Чехии надо побыстрее заканчивать. Он предложил всеобщую амнистию и гарантию свобод в обмен на прекращение огня. Чехи не поверили и от мира отказались. Они дочистили, собственно, Чехию и двинулись на Австрию.

Удивительно, но повстанцы действительно смогли вплотную подойти к Вене. То, что позже не удалось ни шведам ни французам, почти получилось у буйных бунтовщиков и банды наемников.

Однако Фердинанд проявил завидную силу воли и стойкость. Он остался в Вене и держал осаду небольшими силами. А всего через четыре дня после прихода Турна к воротам Вены фортуна круто повернулась. У Саблата, недалеко от Будеевиц в южной Чехии состоялась первая большая полевая битва Тридцатилетней войны. Не офигеть что, пять тысяч имперцев против трех тысяч наемников, в общей сложности две тысячи погибших. Ничего интересного там не произошло, разве только там впервые засветился на поле боя Альбрехт фон Валленштейн, которого скоро каждая кошка знать будет. Но в Праге напугались, и Турна отозвали из Австрии. В общем, блицкриг не вышел. И с этих пор война постоянно разрасталась, вовлекая новые и новые земли и государства.

Бой при Саблате, репортаж из центра событий

[Буль Баш]

Итак. На дворе начало 1619 года. В Богемии сидят протестантские мятежники, поддержанные курфюрстом Пфальца. Старый император умер, и Священная Римская Империя ждет выборов нового.

Летом 1619 мятежники были на пике успехов. Кроме Богемии, они заняли Моравию, Силезию (крупная область севернее Чехии, в нынешней Польше) и Лузатию (а это уже в современной Саксонии). Все эти области объявили о конфедерации для защиты интересов протестантизма. Избрание эрцгерцога Фердинанда чешским королем аннулировали. Помощи ожидали от курфюрста Пфальца Фридриха, восторженного юноши, витавшего в облаках, и от князя Трансильвании Бетлена Габора.

Габор был по устройству головы нормальный такой рыцарь-бандит, у которого в распоряжении имелась сразу Трансильвания. Поэтому, когда у соседа началась смута, он тут же поддержал мятежников и вторгся в имперскую часть Венгрии, принявшись ее грабить. Габор справедливо полагал, что сейчас империи просто не до него.

В общем, у чехов случилось настоящее головокружение от успехов. Как же, только что Вену осаждали, и это еще у нас Пфальца и Трансильвании в союзниках не было. А втроем-то мы огого!

Граф Шлик, единственный, похоже, хомо сапиенс в этой команде, советовал выбрать королем курфюрста Саксонии. Тот был реально стойкий защитник имперских свобод и неплохой дипломат и, последнее по перечислению, но не по значению – протестант, поэтому Шлик на него нацеливался не для того, чтобы сделать реально королем Швейкенланда, а для того, чтобы на переговорах о мире Богемию представлял человек, не замаранный какими-то тяжелыми косяками и авторитетный. Для поиска компромисса Иоганн Георг Саксонский действительно был идеальной фигурой, его уважали и католики, и протестанты.

Но в Праге всем было накласть на компромисс, там уже хотели просто нагнуть Вену на выгодные условия мира, и вместо прагматичного Иоганна Георга выбрали романтичного балбеса Фридриха Пфальцского.

Проблема даже не в том, что Фридрих был восторженный болван, а в том, что у него окружение было такое же. Советник-авантюрист и жена – воплощение оборота «тупая [овца]». Эта дамочка отмочила исторический афоризм про королей и капусту («Я лучше буду есть капусту с королем, чем ростбиф с курфюрстом»), и вместе с советником они уломали Фридриха. Тот согласился ехать в Богемию, несмотря на то, что весь остальной двор был решительно против.

Вообще, в Пфальце почти все сказали «караул!», когда Фридрих согласился брать трон Богемии. Во-первых, никто бы никогда не позволил одному человеку брать сразу два курфюршества из семи (Пфальц уже есть, плюс Богемия), при том, что они по отдельности самые богатые в империи. Во-вторых, уж точно никто не дал бы это делать романтическому вьюношу. Ну, и в-третьих, Пфальц – это стратегически важный район на Рейне, перехватывавший «Испанскую дорогу», линию коммуникаций между испанскими владениями собственно в Испании и в Нидерландах, а заодно один из крупнейших торговых путей (собственно, река Рейн) и наконец, просто богатый кусок. То есть, любая смута приводила к тому, что за эту область должна была начать отчаянно рубиться как минимум Испания, а возможно, еще и Франция, и вообще все, кому хотелось пограбить.

Главное-то, до сих пор, чтобы выиграть в лотерею жизни, Пфальцу вообще и Фридриху в частности не надо было делать вообще ничего – просто сидеть на месте и изредка приторговывать собой в качестве «транспортного узла». А теперь испанцы получили превосходный, просто-таки на блюдечке поднесенный повод оккупировать Пфальц и решить проблему дороги имени себя одним махом – они же, типа, после такого пердюмонокля не захватывают имперскую область, а помогают империи управиться с мятежниками.

Но юный пфальцграф витал в облаках, он уже видел себя правителем двух богатейших областей империи и двух курфюршеств разом.

Летом 1619 Фридрих уехал в Чехию. Знал бы он, чем это кончится для него лично, для Пфальца и для страны…

Тем временем в остальной империи выбирали правителя уже не для Чехии, а для всего государства. Выборы (голосовали по традиции семь курфюрстов) проходили во Франкфурте. Эрцгерцог Фердинанд сидел в диадеме короля Богемии. Новость о его низложении там и избрании Фридриха еще не дошла до столицы, но корона была в руках мятежников, поэтому вот, в диадеме вместо короны, но все равно в качестве богемского короля. В общем, трое католиков сразу же голосанули за Фердинанда, саксонский представитель сделал то же самое. Последнее было формальностью, просто чтобы не ссориться с императором. Голос Саксонии тут ничего не решал, три католика плюс Фердинанд уже давали большинство. Ну, Фердинанд, понятно, подал голос сам за себя. Увидев такое большинство, за него же проголосовал посол Бранденбурга, хоть он и протестант. Остался представитель Пфальца, тот не хотел голосовать за Фердинанда и слил голос, отдав его герцогу Баварии, который вообще не выдвигался в императоры. Буквально к моменту окончания церемонии во Франкфурт привезли весть о низложении Фердинанда в Чехии. Но это уже не имело никакого значения, на трон сел Фердинанд – император.

Выборы в империи и Чехии здорово изменили расклады в пользу императора. Во-первых, Фердинанд уже имел статус и полноту власти. Ну да, как сказать полноту, он был далеко не абсолютным монархом. Вообще, вся война случилась именно из-за того, что сильной центральной власти, способной обеспечить единое правовое пространство, финансовую систему и общегосударственную армию, в империи просто не было. Все тянули в свою сторону, не случись богемского кризиса, рано-поздно что-то все равно бы произошло. Поэтому и императору приходилось искать союзников. Сначала в этом качестве рассматривались родственники, испанские Габсбурги. Но тут у Фердинанда появился новый лучший друг.

Знакомьтесь, Максимилиан Баварский, крупнейший католический князь. Он не был курфюрстом, т.е., не входил в «большую семерку» главных князей, но ему принадлежала развитая густонаселенная область с хорошим доходом. Кроме того, Бавария возглавляла Католическую лигу – объединение, как нетрудно догадаться, католических князей. В общем, реальный вес Баварии был выше ее формального статуса. Лично Максимилиан был влиятельным человеком и хитрым политиком. Он исходил из нескольких положений. Во-первых, Фридриха Пфальцского с его проектом объединения Богемии и Пфальца нужно обломать, чтобы мальчик не забрал слишком много власти. Во-вторых, если это сделают испанцы, это для германских князей будет очень скверно, потому что распоряжаться в империи должны местные князья, а не варяги какие-то пришлые. В-третьих, черт побери, это отличный шанс, своротив Фридриха, он окажет огромную услугу империи, и сможет потребовать титул курфюрста. Ну, и ласт нот лист, он, Максимилиан, католик, и в рамках католической Лиги его авторитет вырастет, и значительно. В общем, на траектории одной пули находилось рекордное количество зайцев. Максимилиан принял решение. Он заключил негласный пакт с императором, обязался дать армию, а тот разрешил Максимилиану компенсировать расходы за счет Богемии, и пообещал курфюршеское кресло.

Максимилиан. В нашем серпентарии один из хитрейших змеев

Тем часом Фридрих с помпой въехал в восторженную Прагу. Коронацию обставили красиво. Фонтаны с вином, народные гуляния, разряженные гвардейцы, метание в народ серебряных монет с надписью «Господь и сословия дали мне корону», праздник, короче. Веселье не останавливалось еще долго. Скоро к Фридриху приехала беременная жена, она родила в Праге мальчика, которого назвали Рупрехтом, и который через два десятка лет прогремит совсем в другом месте и другом сюжете. Уже под именем принца Руперта он станет лихим кавалерийским командиром на гражданской войне в Англии, а кроме того проживет бурную и на диво разнообразную жизнь, в которой будет все что только бывает в жизни. Ну, а пока будущий рубака агукал и покрикивал из колыбельки как самый обычный смертный.

Фридрих жил на полную катушку. Новый король ходил в экстравагантных нарядах, купался во Влтаве нагишом на глазах офигевших подданных, беспрерывно устраивал банкеты и балы, и вообще веселился.

Пока шел этот бесконечный пир, над мятежным королевством сгущались тучи. Быстро выяснилось, что Фридриха признают королем многие протестантские и даже некоторые католические государства (среди прочих – Нидерланды, Дания, Швеция, Венеция), протестантские князья в Германии, но никто не даст денег и войск. Упс. Курфюрст Трира отрезал: «Пусть они там в Богемии дерутся сколько хотят, а мы здесь для них останемся хорошими соседями».

В итоге кое-как получалось оплачивать – не в полном объеме – наемную армию Мансфельда, которая продолжала сидеть в Пльзене, но наращивать армию не выходило совсем-совсем. Некоторое количество волонтеров из разных протестантских стран и земель подтянулось в Богемию и Пфальц в частном порядке (по разным мотивам – во имя Иисуса, пограбить, пограбить во имя Иисуса…), но эти приключенцы армии никак не составляли. Курфюрст Саксонский, на которого много надеялись, в помощи отказал, предпочитая не иметь дела с заведомыми лузерами. Бетлен Габор просто грабил, и до амбиций Фридриха ему дела не было. Единственный настоящий союзник, Голландия (голландцы были бы не прочь с помощью Фридриха перерезать «испанскую дорогу» через Пфальц), просто не мог ничем помочь, голландцы не имели возможности ни поддержать Богемию, ни защитить оставшийся без присмотра Пфальц.

[Буль Баш]

Юридически Фридрих пытался обосновать свою эскападу уверениями, что Богемия вообще не часть империи, и он просто вступил во внешний конфликт с Фердинандом в качестве эрцгерцога, а не императора. Типа, это не Богемия vs империя, а лично Фридрих против лично Фердинанда. Это была чушь (хороша «не часть», с курфюршеским постом в империи), но кажется, он сам в нее верил. Или просто детство играло, и он не хотел признавать неправоты, даже будучи очевидно неправым.

Между тем, на той стороне действовали быстро и решительно.

Испанцы подключили к операции по принуждению Пфальца к миру своего лучшего командира, знаменитого Амброзио ди Спинола. Этот итальянец на испанской службе – редкий пример альтруизма и верности отечеству, которое мало что чужое, так еще и неблагодарное. Спинола в будущем станет вкладывать в армию личные деньги, морально и физически надорвется на службе Испании и будет ею же унижен и забыт. Но это все будет потом, а пока грозный генерал начал марш из Нидерландов к Пфальцу вверх по Рейну с сильной армией.

Как выразился памфлетист, «Ты можешь благоденствовать, только пока Спинола позволяет».

Область защищали только две тысячи добровольцев, главным образом англичан. Они заняли две важных крепости, но это все. Спинола провел не столько военную, сколько полицейскую операцию, занял бОльшую часть Пфальца и расположился на постой, обложив удерживаемые англичанами крепости.

Амброзио ди Спинола

А Максимилиан Баварский уже подготовил свою армию для штурма Богемии. Двадцатипятитысячное войско возглавили наемный генерал Бюкуа и генерал Иоганн фон Тилли.

Тилли, аскет, убежденный католик и стойкий служака, был прозван «монахом в латах». Не будучи каким-то гением, он был крепким профи, жестким как наждак в заднице. Кстати, у него была специфическая черта – он не боялся крупных полевых сражений. Это было не совсем типично: для наемников, в том числе генералов, была характерна психология «дай нам Бог сто лет войны и ни единой бойни за сто лет». Так вот, Тилли был выше всего этого, он был генерал по меркам эпохи просто святой, видит противника, кидается на него как бульдог с чем Бог послал.

Кто-то мог сказать, что ну фу, никакого искусства, это же примитиииииии…!! Обычно слово «примитивно» произносилось уже в момент, когда оратор лежал на спине, а Тилли у него по лицу сапогами прыгал.

Харизматический мужчина Тилли. Его тоже запомните, он с нами надолго.

Начал он с того, что усмирил волнения протестантов в Австрии. Покончив с периферией, Бюкуа и Тилли вошли в саму Богемию. Пльзень удерживали наемники Мансфельда, около города оставили небольшие силы, просто чтобы его блокировать, основная же армия пошла прямо на Прагу.

Была осень, армия шла по территориям, уже несколько помятым войной. Фридрих пытался содрать с новых подданных денег на содержание армии, к тому же, трансильванский союзничек Бетлен Габор таки расщедрился на небольшое войско в помощь. Но на самом деле, эта подмога Габора была скорее большой бандой, чем маленькой армией. К слову, свои «Бетлены Габоры» были и у католиков в лице лисовчиков, позаимствованных с русской Смуты. В России война кончилась, в Польше завершился очередной виток внутренних свар, поэтому наемники (поляки, запорожцы плюс кто угодно, кто по дороге прибился) остались не у дел. Это была такая сверхлегкая кавалерия, воевала она методом, который у нас называли «изгон» – быстрыми глубокими рейдами без обозов. Понятно, что в лобовом бою рейтары их бы просто затоптали, но лисовчики знали за свой мазл и не лезли в лобовой бой. Зато они могли приехать в расслабленную деревню километров за двести от театра боевых действий, пустить врагу красного петуха, оборвать фройляйн подолы, разграбить все, что не сожгли, и с чувством выполненного долга поехать к следующей. Преследование, разведка, нападения на тылы – вот это было по ним. Ну, и всякие кроаты с венграми тоже в ту же сторону.

У протестантов с армией все было глубоко так себе. Войскам редко платили, солдаты балбесничали и помаленьку разлагались. Удивительно, но Фридриха все это не особо беспокоило. У него продолжались праздники и церемонии. На него уже все подданные смотрели как на придурка, но его это не сильно заботило. Он все-таки отправил свое пестрое войско на католиков, а сам остался в Праге.

После некоторых маневров, армия католиков оказалась неподалеку от чешской столицы. Здесь, возле Белой Горы (это действительно гора, и действительно белая, меловые карьеры кругом) враждующие армии встретились.

8 ноября туманным утром группа разведывательных мародеров-трансильванцев обнаружила подходящих католиков. Чехами командовал Ангальт, тот самый советник, который склонил Фридриха к согласию на предложение занять чешский трон. Теперь ему предстояло самому порасхлебывать заваренную им кашку. Свою армию он построил равномерно по бровке холма. Правый фланг упер в парк, слева холм круто обрывался, и в целом это все было вполне разумно. Армию он построил новомодным нидерландским боевым порядком, расчленив войско на небольшие мобильные отряды с малой глубиной шеренг.

Проблема в том, что этот строй, имеющий свои преимущества, требует определенной подготовки. А у него бойцы были плохо кормлены, не тренировались уже давно, не были настроены на войну из-за хронической задержки зарплаты, и даже классические глубокие построения вряд ли могли как следует демонстрировать. Собирались еще настроить полевых укреплений, но за шанцевым инструментом пришлось посылать в Прагу, а там ответили, что подождите, мы сейчас позаседаем, раскинем бюджет, согласуем все, и тогда дадим. Или нет. А пока можете вырыть канавку там, брустверочек насыпать, и обозначить, что здесь будет построен редут, позиция условно непробиваема. Тилли человек дисциплинированный, поймет, хорошего настроения, парни, лопат нет, но вы держитесь там.

Тилли не извращаясь, армию построил классическими глубокими терциями, крупными формациями с пикинерами в центре и мушкетерами по флангам. Вообще, католики стояли гораздо плотнее. Если предельно огрублять, то для обстрела это, по идее, хуже (ядро валит больше народу), но для рукопашной куда полезнее. Имперцы имели около 20—25 тысяч бойцов против, по разным данным, то ли 15, то ли тоже 25 тысяч у чехов. В любом случае, численно имперцы или не уступали, или сильно превосходили, а по уровню подготовки превосходили «чехов» точно.

Вообще, решающая драка могла и не состояться. Дело в том, что промежду Тилли и Бюкуа стоял вопрос, кто из них главный. Император решил проблему радикально, объявив, что главнокомандующий – непосредственно Дева Мария. Проблема в том, что Богородица напрямую ценных указаний не раздавала, так что Бюкуа и Тилли надо было решить, кто более точно понимает волю начальства.

Бюкуа считал, что надо еще поманеврировать, а там противник объявит дефолт, и можно будет вообще голыми руками всех брать. Тилли полагал, что надо не рассусоливать, а ВЛОМИТЬ. В разгар дебатов в шатер врывается священник, который размахивает иконой с выцарапанными глазами. Батюшка толкает пламенную речь, вот как проклятые еретики глумятся над нашим главкомом, пока мы тут разговоры разговариваем. Проняло всех, включая Бюкуа, тут уже все кричат «ВААААГХ!!», в смысле, «ВО ИМЯ ПРЕЧИСТОЙ ДЕВЫ!!», прыгают в седла и идут валить проклятых протестантов без всяких там прелюдий.

Тилли сначала прощупал оборону чехов у парка, а потом просто и безыскусно атаковал в лоб по центру, причем обходится без всяких там долгих схождений и перестрелок – разок пальнули и все, пуля дура, палаш молодец.

Недостатки армии Ангальта выявились тут же, армия не умела показывать те нидерландские фокусы с изящными маневрами, которых от нее хотел горе-полководец, протестантские отряды лезли в бой рассогласованно, и массивные терции их просто затаптывали, тем более, что пехоты у католиков было больше раза в полтора. К тому же, трансильванцы, столь крутые в грабежах, рассыпались буквально от посвиста имперских кавалеристов.

Протестантов хватило на одну красивую эффектную контратаку частью войск, месилово получилось яркое, но как только католики остановили этот порыв, чешская армия рассыпалась как карточный домик. За это время, кстати, как следует проявил себя один из самых зажигательных форвардов католической команды – Готтфрид Паппенхейм. Это был кавалерист из разряда «Кошелек или жизнь? – Кошелек! – Не угадал, жизнь!!», отморозок хлеще Тилли, своих кавалеристов он не просто водил в атаку сам, но рубился в первом ряду, и несколько десятков противников за время войны погасил лично. На роже у него была сеточка шрамов, которые багровели, когда Паппенхем злился. На всех остальных местах тоже были шрамы и тоже багровело, но это видели только если Паппенхейм вдруг начинал злиться в бане. При Белой Горе он, естественно, вломился в самое горячее место, и когда все закончилось, его с трудом нашли под кучей наваленных трупов.

Паппенхейм

В общем, протестанты искусно выполнили маневр «Спасайся, кто может». Стойкость проявили только моравские гвардейцы, окопавшиеся в парке, но их разбили артогнем. Всего на поле боя полегло от трехсот до семисот имперцев и порядка четырех-пяти тысяч чехов. Побежденные, как это часто бывало в те времена, начали массово дезертировать и уходить в окрестности, грабя на ходу.

[Буль Баш]

В Праге Фридрих с женой и английскими посланниками ужинал. Он был в прекрасном настроении, уверенный, что все кончится хорошо. После ужина король поехал поглядеть, как там его бесстрашные войска, и уже у ворот наткнулся на первых беглецов, а вскоре прискакал растрепанный Ангальт. Этот человек вел себя безответственно, но на Белой Горе заплатил за глупость по полной программе, в битве погиб его сын. На Фридриха как будто обрушилась скала. Оптимизм сменился паникой. Пражане начали закрывать ворота, чтобы облажавшиеся защитнички не залезли внутрь. Фридрих бежал под утро, увезя часть драгоценностей и чуть не забыв маленького Руперта.

Его уже к тому моменту прозвали «Зимний король», в том смысле, что на одну зиму. Все-таки он продержался подольше, около года, но как бы то ни было, кликуха осталась. Днем имперское войско вошло в сдавшуюся без выстрела Прагу.

Прагу грабили неделю. Город не сжигали, но обнесли по полной программе. Мародерили все, от кашевара до герцога. Впрочем, война только начиналась, общего озверения еще не произошло, так что в основном забирали деньги, невинность и моральные иллюзии, жизнь пока оставляли.

Потом начались репрессии. Шлика, единственного разумного человека у повстанцев, и еще несколько десятков лидеров мятежа, казнили, граф Турн, чьей идеей было выкинуть имперских чиновников из окна, бежал. Убежал, кстати, и гражданин Кински, непосредственный метатель чиновников. Земли у бунтовщиков были безжалостно конфискованы.

На этом земельном переделе поднялся не очень известный тогда офицер Альбрехт фон Валленштейн. До войны он был дворянином средней руки, впрочем, уже тогда он отметился успешным набором наемников для какой-то небольшой войны. Начало его богатству положила женитьба на богатой старушенции, которая вскоре померла, оставив безутешного вдовца с кучей денег. В начале мятежа он командовал моравским полком. Поняв, что зреет бунт, Валленштейн убежал с несколькими верными людьми, прихватив с собой казну полка и разграбив налоговую службу Ольмюца. При Белой Горе он уже командовал своим наемным подразделением, но пока оставался только одним из командиров средней руки. После разгрома восстания он выхлопотал себе место в оккупационной администрации и принялся яростно скупать по дешевке конфискуемые имения. А пока он закладывал основы своего могущества, в империи продолжалась политическая игра.

Мансфельд все сидел в Пльзене. У него было обширное хозяйство в лице наемной армии, обросшей женщинами, детьми и нестроевыми. Вообще, в тогдашних армиях солдаты составляли обычно половину-четверть едоков. То есть, когда я говорю о 25 тысячах солдат, можете добавлять еще столько же слуг, рабочих, профессиональных девушек, солдатских жен, носильщиков, детей и прочих. Понятно, что соотношение колебалось, но вообще, нестроевых всегда было много.

Наемный генерал хотел себе небольшое княжество на старость лет, но с княжеством пока не складывалось и вообще все плохо было. Тогда он просто начал шантажировать имперцев тем, что сдаст им Пльзень в состоянии руин, и те наконец плюнули, и сунули Мансфельду взятку в 150 тысяч гульденов. Он обещал не воевать больше против империи, но соврал. Мансфельдовцы свалили из Чехии и ушли в Пфальц маршем через Германию, где соединились с английскими волонтерами, все еще удерживавшими Франкенталь.

Остановить их никто не мог, потому что основная имперская армия не сильно, но запаздывала, а гвардии князьков, через чьи владения они шли, запирались по крепостям и гордо топорщили усы из-за стен. У Мансфельда по меркам времени была мощная армия, и даже если она по дороге безобразия хулиганит, ее тормозить – себе дороже.

Нет, это не на пикник, это армейские нестроевые.

Фердинанд пытался протолкнуть отнятие у Фридриха (тот пока сидел у родственников в Бранденбурге) титула курфюрста и вообще Пфальца. Но тут князья воспротивились. Окей, да, Фридрих нарушил имперский мир, и чешскую корону получил незаконно. Но Пфальц – это точно его, и если твое величество конфискует просто так земли у законного владельца, пусть и бунтовщика, то где гарантия, что наше при нас останется? И вообще, какого черта там делают испанцы?

Пока шли все эти разговоры, Тилли вел армию вслед за Мансфельдом. Тот маршировал пока быстрее, и грабил, сукин сын, за троих. Мансфельдовцы принесли в западную Германию широкий набор инфекций. Тилли зазимовал в оккупированном Пфальце, в это время мансфельдовцы объедали Эльзас. Шел 1621 год. Фридрих писал из изгнания пакости про Фердинанда, Валленштейн в Чехии исподволь накапливал богатства, Фердинанд в Вене пытался сплотить князей вокруг трона, а география войны неуклонно расширялась, войска в основном ушли из Чехии и теперь катились по Германии.

Вскоре в войну вступят новые силы. Ей не дадут погаснуть на чешском мятеже.

[Буль Баш]

Итак, восстание протестантов в Чехии прибито, но война продолжается. Расклад сил следующий.

За католиков: Священная Римская империя, точнее, лично император и основная масса католических князей, собранных в Католическую Лигу, плюс ограниченно – Испания.

За протестантов пока почти никого нет, есть курфюрст Пфальца и повстанческий король Богемии Фридрих, но Чехия оккупирована имперцами, а Пфальц испанцами. Фридрих сидит в Голландии, которая поддерживает протестантов, и оттуда пишет поносные письма про императора. Все войска протестантов – это английские добровольцы, защищающие пару крепостей в Пфальце и плюс наемная армия Мансфельда, которая объявила о своей верности Фридриху, но никому толком впрямую не подчиняется и просто бегает по стране и грабит.

Испанцы воюют с Голландией, и в Германии им нужна только сухопутная линия связи с фронтом в обход Франции, поэтому они и держат Пфальц, который в этой линии ключевая область. Все прочее им пофигу. Голландцы хотят испанцев оттуда попереть, все остальное им тоже пофигу. Мятежный Фридрих хочет, как минимум, вернуть себе Пфальц, император Фердинанд хочет оторвать Фридриху, например, голову. Есть еще Максимилиан Баварский, который метит на владения Фридриха и его место в совете курфюрстов, поэтому поддерживает императора. Вот такой простенький клубок змей резвится в Германии.

Испанцы решили выйти из дурацкого и сложного положения, найдя компромисс. Идея состояла в следующем. Фридрих восстанавливается в Пфальце, отказывается от Богемии, а Испания выступает гарантом того, что империя не будет ему мстить, и того, что сам Фридрих будет вести себя хорошо. Этот план принадлежал испанскому «серому кардиналу», фавориту короля Оливаресу, и был, в общем-то, вполне хорош. Его должны были поддержать немецкие князья, дрожавшие за свою неприкосновенность и боявшиеся, что расправа над Фридрихом создаст прецедент. У императора не было бы особых оснований возражать (хотя император уже пообещал Пфальц Баварии за ее услуги при подавлении мятежа). Наконец, самой Испании и самому Фридриху план был выгоден. Однозначно перечеркивались только интересы Максимилиана Баварского, но он бы остался в изоляции и мог бы лишь громко обижаться. В общем, хороший был план. Проблема в том, что Фридрих закусил удила и ни на какое урегулирование не пошел.

Фридрих получил беды на свою голову потому, что слишком много витал в облаках. Разгром в Богемии ничему его не научил. Они с женой вместо поисков какого-то приемлемого решения начали искать союзников для войны. И да, нашли. Жена Фридриха, англичанка Елизавета, была, конечно, не очень умная гламурная киска, но как минимум, обаятельная.

Вот вроде и не скажешь, что красавица, но мужчинами вертела как истинная роковуха

В итоге, союзника они приискали под стать себе. Христиан Брауншвейгский, протестантский князь. Не совсем слабый, обладатель приличного владения, но, так сказать, второго эшелона. Внятных рациональных причин лезть в войну у него толком не было, но чуваку просто нравилось воевать, и к тому же, он был прочно влюблен в жену Фридриха. Он даже на знаменах начертал девиз «За Господа и за нее».

Еще одним союзником стал Георг Фридрих из Бадена. Вот у этого причина воевать была очень веская: испанцы поблизости от его владений. Армия оккупантов разоряла любые земли на каких стояла, и князь Бадена очень хотел бы выгнать их из-под своего бока.

Золота на общий банкет дала в основном Голландия, потому что Фридрих мог, по сути, содержать на свои деньги только себя (он убежал из Богемии буквально в чем был, только часть драгоценностей прихватил), а Христиан тоже был не особо богат, не так, чтобы армию выставить. Голландцы же считали, что кто пытается воткнуть шило в бок Испании, тот и молодец, и почему бы не дать денег такому хорошему человеку, чтобы втыкал интенсивнее.

В общем, теперь протестанты могли выставить три армии (Христиан из Брауншвейга плюс Георг Фридрих из Бадена плюс наемники Мансфельда). Они были небольшие по отдельности, но в сумме это выходило порядка сорока тысяч, то есть, очень приличное войско, а если получится собрать их в одном месте, так просто паровой каток. Имея такую толпу защитников, Фридрих послал всех миротворцев подальше. Сам он приехал к наемникам Мансфельда.

Мансфельд из-за его нежданного приезда попал в дурацкое положение, он-то как раз торговался с католиками о том, на каких условиях он готов перебежать, и теперь пришлось как-то отложить переговоры. Все-таки наемничество наемничеством, но напрямую сдавать нанимателя, который рядом с тобой и деньги платит – это очень плохо для профессиональной репутации, кто тебя потом такого наймет.

Вся война сейчас шла по западным границам Германии. Армии протестантов были географически сильно разнесены, а вот католики, отследив угрозу, объединились. У империи имелись две армии: одна испанская, герцога Кордобы (Спинола уже вернулся в Нидерланды), другая – снаряженная католическими князьями Германии под командой Тилли. Они соединились весной 1622 года, и теперь могли действовать решительно. А вот протестанты должны были их переманеврировать и как-то объединиться.

Христиан Брауншвейгский медленно шел с севера. Дорогой этот романтичный вояка вел себя как опереточный злодей. В города рассылались специально обожженные письма, с красочным содержанием типа «Огонь! Огонь! Кровь! Кровь!», чтобы бюргеры быстрее трясли мошной. Правда, войска не особо мучительствовали, но церкви с монастырями и города обдирались как липки. В конце концов, Христиан понимал, что война дело дорогое.

Христиан. Мне кажется, отличный портрет, все прямо на лице написано.

Мансфельд и баденцы пытались выйти навстречу Христиану. Они уже находились неподалеку друг от друга, но им требовалось перебраться через речку Неккар. Мансфельд форсировал ее благополучно, а вот маркграф Бадена облажался. Тилли вместе с испанцами перехватил его. Тут протестанты сами нагадили себе в суп, они переправлялись по отдельности, надеясь, что католики тоже распылят свои силы. Вместе протестанты имели бы 18 тысяч у Мансфельда, 12 у баденцев, итого 30 тысяч против 21 у католиков. Но этот нелепый маневр с разделением привел к тому, что 21 тысяча католиков обрушилась на 12 тысяч баденцев. Тактически старый князь Бадена командовал неплохо, но двойной перевес в силах привел к тому, что Тилли его просто раздавил. Баденцы потеряли на поле боя всего тысячи две людей из 12, но еще несколько тысяч человек разбежалось, так что на них больше рассчитывать было нельзя.

Мансфельд во все лопатки стремился встречь брауншвейгцам. По дороге он занял Гессен-Дармштадт, местный безобидный правитель попытался убежать, но мансфельдовцы его поймали, отдубасили, разграбили его игрушечную столицу и прихватили вместе с сыном в качестве заложников.

Между Мансфельдом и Христианом оставалась последняя преграда, река Майн. Христиан форсировал ее, но по дороге его нагнал Тилли, отобрал все три пушки (одна из которых даже стреляла) и часть обоза. Так что Христиан Брауншвейгский явился к Фридриху и Мансфельду малость помятый, но полный энтузиазма.

В общем, обе армии оказались примерно равной численности. Но Мансфельд не хотел рисковать. Христиан и Фридрих в любом виде оставались имперскими князьями, каким бы карам их ни подвергли, а у него армия была единственным активом. К тому же, он не доверял Христиану и Фридриху, считая их полными дебилами, редкими лузерами и конкретными шлимазлами. Поэтому войско развернулось и пошло на юг в Лотарингию, по собственным следам.

Вообще, если у этих маршей и контрмаршей был глобальный смысл, от меня он ускользает. Фридрих просто бегал от Тилли, Христиану было по кайфу кататься на лошадке, красиво махать шпагой и командовать, особенно ради жены Фридриха, а Мансфельд не знал, кому бы уже себя продать, чтобы с чистой совестью свалить от этих клоунов.

По ходу этого марша Фридрих насмотрелся на грабежи и принялся катить бочку на Мансфельда, дескать, нехорошо же как-то, солдат дьявол обуял, как так можно, на войне – и грабить! Мансфельду эта болтовня надоела до одури, Фридриху надоел цинизм Мансфельда, в итоге Фридрих укатил к очередным родственникам во французский Седан, где Тилли его не мог достать, а Мансфельд и Христиан… они опять развернулись и пошли на север в Нидерланды, воевать с испанцами. Там они одержали пару мелких побед, но мы их пока оставим и вернемся к старику Тилли.

Тот, спровадив защитников протестантизма с театра боевых действий, основательно с хрустом кушал Пфальц. Там осталось всего три существенных города, до которых еще почему-то не добрались, крупнейший из них, Гейдельберг, скоро пал. Тилли его разграбил, протестантские храмы закрыли, библиотеку увезли в подарок Папе Римскому, университет разогнали. Мангейм с английским гарнизоном тоже капитулировал, остался только Франкенталь, тоже с английскими добровольцами внутри. В общем, Тилли помаленьку осваивался в Пфальце рядом с испанцами, но не имея достаточно денег на жалование бойцам, решал проблему единственным способом: грабил. Испанцы делали то же самое. Мало того, по религиозным соображениям из Пфальца запретили эмигрировать (типа, пока не перекрестишься в католики, сиди на месте) и область стала напоминать один большой концлагерь.

Тем временем император Фердинанд собрал князей и объявил, что Максимилиану Баварскому передается Пфальц, и в смысле земля, и в смысле титул курфюрста. Князья хором сказали «Аршлох!» и признавать Максимилиана отказались. Но признавать или не признавать они могли кого угодно, а в волшебном мире свершившихся фактов Пфальц контролировал Тилли, а Тилли платил Максимилиан. Тем не менее, никому, кроме самого Максимилиана эта затея не нравилась. Но Фердинанд на протесты князей слюной плевал.

Тем временем профессиональный неудачник Фридрих еще раз попытался сколотить союз. Его посетила очередная гениальная идея. Теперь он собирался устроить огромный поход тьмы государств на Габсбургов. Широким жестом он собирался склонить к нападению на империю Англию, Францию, Швецию, Россию, Турцию, Трансильванию, Данию и Венецию одновременно. В итоге из этой грандиозной затеи вышел только очередной набег Бетлена Габора из Трансильвании на Венгрию, а Христиан Брауншвейгский вторгся в северо-западную Германию. Перепуганные обитатели этих краев послали за Тилли, Христиан, узнав об этом, развернулся и на цыпочках помчался к выходу. Но дорогой все-таки подзадержался, чтобы, правильно, пограбить.

Мансфельд в этом всем не участвовал, он пока присосался к Мюнстеру, с которого и кормился.

Христиан пробежал от Тилли почти до самой голландской границы, но его сдерживали телеги с намародеренным, и в итоге Тилли его все-таки догнал. Около границы с Нидерландами состоялась битва. Тилли, увидев на знаменах Христиана девиз «все для Господа и для нее» (в смысле, Лизоньки Английской) прошелся по поводу морального облика «нее» и сказал, что люди, поставившие Господа в один ряд с [греховодницей], никогда не победят. Он был религиозный человек, и видел в происходящем перст Божий, нам же, маловерам, достаточно для объяснения того факта, что у Тилли было вдвое больше людей. Он проткнул протестантов шпагою как рулон с туалетной бумагою, от армии Христиана к концу дня не осталось и половины. Остатки армии были загнаны в болота и там сдались, сам Христиан кое-как убежал с парой тысяч всадников.

В этом месте даже неугомонный Фридрих пал духом. Он подписал перемирие с императором, и согласился обсуждать условия выхода из кризиса.

Оставался Мансфельд. Этот деятель уже окончательно превратился в простого предводителя банды почти в 20 тысяч человек в строю. Людей он набирал прямо там, где стоял, а когда очередная область оказывалась полностью засвинячена, переходил на новое место. Он все пытался найти кого-то, кто его бы нанял и увел из этого дурдома, но таких не находилось.

Казалось бы, война близка к завершению, но ее опять нашлось кому продолжать, на сей раз угроза возникла за пределами Германии.

Итак. 1625 год. Казалось бы, для Священной Римской империи все кончилось нормально. Мятежный пфальцграф согласился на перемирие. Протестантские князья, выступавшие против императора, разгромлены и не дуркуют. Пфальц и Богемия разграблены, их элиты либо перепуганы насмерть, либо в земле. Осталось только добить неприкаянную наемную армию Мансфельда. Ну что, пики в землю и на печку к бабам? Не-а.

Император Фердинанд обладал одним очень грустным недостатком: не умел быть настоящим эгоистом во внешней политике. Он дал себя увлечь в разборки между Испанией и Францией, что его и погубило.

Напомню, интерес испанцев в конфликте – «Испанская дорога», коммуникации с Нидерландами через западную Германию в обход Франции. Эта дорога начиналась в Италии, в живописной области под названием Вальтеллина. И на нее нацелился пришедший к вершинам власти во Франции герцог Ришелье. Французы поняли, что у германских князей не получится самостоятельно заблокировать Испанскую дорогу, и тогда они сделали это при помощи герцога Савойского и собственных войск. Стихийно возникшая самооборона Вальтеллины неожиданно перекрыла итальянские перевалы, а английский флот блокировал Ла-Манш, так что испанские Нидерланды оказались на некоторое время полностью отрезаны от золота и войск из Испании.

Император воспринял проблемы братской Испании как свои. Испанские короли ему были родственники, как-никак. Но на данный момент он мало что мог сделать. Внутри империи тлеют очаги протестантского восстания, флота нет, свободных войск, чтобы дать по рукам французским креатурам в Вальтеллине, тоже нету. Императору помогло хорошо спланированное чудо.

Фанфары, на сцене знаковый персонаж ближайших десяти лет войны, Альбрехт фон Валенштейн. Напомню, он начал путь к успеху с женитьбы на богатой старушке, а позже убежал из мятежной Моравии с полковой казной. С этого нехитрого капитала он начал строить собственную империю в империи. Когда из Богемии повыгоняли мятежников-протестантов, Валленштейн по дешевке скупил 66 крупных поместий, еще несколько владений получил за службу, и сейчас был, если смотреть по доступным ресурсам, имперским князем, формально будучи просто некрупным дворянином. Но главным ноу-хау Валленштейна, вынесшим его на передний край европейской политики, стал подход к войне как к настоящему серьезному бизнесу. На своих землях он оборудовал производство всего, что нужно для армии, от пороховых мельниц до суконных мануфактур. Это уже позволило бы хорошо нажиться на войне, но амбиции Валленштейна простирались дальше простого купи-продай. Требовалась финальная и главная часть механизма. Армия.

[Буль Баш]

Валленштейн является к императору и заявляет, что может широким жестом достать ему из штанов пятьдесят тысяч наемников. На тот момент 20—25 тысяч – это уже была полноценная армия для решительных операций. Офигевший император интересуется, а чего Валленштейн за это попросит. Не мандражэ, ваше величество, армия вам выйдет со скидкой. Постой и пропитание мы обеспечим сами себе. Экипировку, ну, по крайней мере, часть, возьмем с собственных мануфактур. Валленштейн не сказал, но это было понятно, что и прибыль самому Валленштейну будет обеспечиваться силами Валленштейна же.

С точки зрения императора это была блестящая идея: денег тратить надо не так много, а армия возникает буквально из ничего. Единственное, он все-таки урезал осетра, для начала Валленштейн сформировал 25-тысячную армию.

Эрнест Крофтс, «Валленштейн». Одна, наверное, из самых атмосферных картин на тему Тридцатилетней. Деревни горят, кому-то деньги уже не нужны, но зато кто остался жив, обогатится. И сам повелитель всего этого рукотворного ада – во главе своей армии чертей идущий к мечте о власти и богатстве.

Это войско немедленно пригодилось. Против империи выступил еще и король Дании. Дания, конечно, могла выставить войско наемников, но понятно, что ее ресурсы были хилыми по сравнению с имперскими. Вообще-то датчане надеялись, что сейчас они просто застрельщики, вот, обозначим протестантский фронт на севере, а тут подтянутся и протестантские княжества внутри Германии, и дружественные державы снаружи – Швеция, Голландия, кто-нибудь. Но – упс – все расчеты оказались неверными, и Дания осталась против имперцев голенькая. Зато для Валенштейна это было прекрасное обоснование необходимости его армии.

Самое смешное, что Вальтеллину французы уже были вынуждены очистить сами, из-за восстаний внутри Франции (если что, это как раз возбудились гугеноты, Атос, Портос и прочие Арамисы под Ла-Рошелью мочили как раз этих террористов). Датский король явно не выглядел серьезной угрозой. Но джинн уже вылетел из бутылки. Валленштейн, единожды сформировав армию, и не думал ее распускать. Более того, он забил на все лимиты и яростно строгал новые юниты. Как же, отечество в опасности, страшный Мансфельд по Германии бегает, датская угроза – у-у-у-у!!

В чисто военном смысле это было похоже не на кампанию, а на погоню за тараканами с тапком. Христиан Брауншвейгский теперь просто летал с кулака на кулак и в итоге где-то тихо помер от болезни. Мансфельд со своими наемниками бегал по всей Германии и даже за ее пределами, вообще вся его стратегия укладывалась в попытки не встретиться с Валленштейном и Тилли. Датского короля вынесли в фоновом режиме. Мансфельд, убегая от имперцев, добрался аж до Боснии и там помер. Перед смертью он велел товарищам поддержать его под руки, чтобы умереть стоя. Красивый жест, как для мародера. А всего-то человек хотел княжество на старость…

Валленштейн постепенно нарастил свою армию до 140 (!!!) тысяч человек. Чтобы понимать масштаб явления. По тем временам 12—15 тысяч человек – уже полноценный самостоятельный корпус. 20—25 – эти ребята собираются на генеральное сражение. 30+ – это вставай, страна огромная, такая толпа собиралась за всю Тридцатилетку пару раз всего. То есть, Валленштейн мог вести, грубо говоря, четыре войны разом и еще иметь резерв.

Где, спрашивается, он брал деньги? Император, конечно, давал субсидии, но не на 140 же тысяч. А все просто, он расквартировывал армии на тех землях, по которым шел. И обдирал их как липки. Вообще, он старался не то чтобы не беспредельничать, но вносить в беспредел какую-то организацию и начала порядка. Солдатам платили жалование более-менее исправно, да и чего не платить, когда денег реально много. На города накладывались контрибуции, грабеж шел организованно. Другое дело, что когда у меня есть мушкет, а у тебя нет, то тут обстановка сама располагает к веселью.

Вот как раз в это время Тридцатилетка окончательно приняла чудный вид, который стал ее визитной карточкой. В одном городке бойцы перепились в подвальчике и начали палить из окошка по ногам прохожих. В какой-то деревне ландскнехты проводили натурные испытания мушкетов на хорошо зафиксированных крестьянах. Бюргеров ради смеха привязывали к лошадиным хвостам и пускались рысью. Сексуальное насилие стало частью повседневной жизни и сопровождалось адскими развлечениями, типа запихивания пороховых зарядов в интимные отверстия и поджигания задниц в буквальном смысле.

Крестьяне ненавидели солдат, и если те попадались малой группой или в одиночку, их жизнь становилась подобна детской рубашке – коротка и изгажена. На этом фоне во многих деревнях старались обзавестись оружием, поэтому рейды за провиантом напоминали небольшие военные операции: в деревеньке можно было наткнуться на что угодно, включая фальконет, приныканный в амбаре. Понятно, что от организованной роты крестьяне не смогли бы отбиться, но вот маленький отряд мародеров рисковал тем, что порох в задницы запихнут уже им.

Картина называется «Перекличка после грабежа». Личный состав сыт, пьян, материально обеспечен и сексуально удовлетворен. Можно смело идти загаживать следующую область.

Курфюрст Бранденбурга отправил послов к Валленштейну с просьбой прекратить бесчинства, но допустил ошибку: в письме он назвал Валленштейна «досточтимым другом», а надо было «Досточтимый господин и друг», поэтому его даже слушать не стали. С этим панком даже император не мог ничего особо поделать. Самое смешное, в это время даже войны-то толком не было. Датчане были выбиты из материковой Дании и сидели как мыши на островах, остатки мансфельдовцев ушли наниматься к шведам в Польшу (те как раз там воевали), то есть, боевых действий-то уже и не велось почти. Кое-какие протестантские города на Балтике осаждали, и все. И то вопрос, их осаждали потому, что они примкнули к протестантскому альянсу, или они примкнули к протестантам потому, что на них положил глаз Валленштейн.

Зато беженцев были толпы, люди убегали от буйствующих наемников. Крестьяне в некоторых землях не сеяли хлеб, потому что урожай все равно отбирали. В итоге этими крестьянами были потом завалены все канавы – с пучками травы во рту. Солдаты жгли, насиловали и крушили места где стояли просто ради веселья.

Зато Валленштейн разгромил буквально всех врагов империи. Тилли он оттеснил на вторые роли. Тилли все-таки был только командир, «частной военной компании» за его спиной не было, поэтому он не имел такой орды под рукой.

Кстати, по ходу этой войны без войны случилась занятная история. В Ротенбурге Тилли оказали сопротивление, и взяв городок, он решил спалить его, но в итоге предложил бургомистру пари: если тот выпьет залпом кувшин водки, то Ротенбург пощадят. Бургомистр выпил и упал под стол, а Тилли сжалился над городом. В Ротенбурге до сих пор питейный фестиваль по этому случаю проводят.

Тем временем, император решил, что Валленштейн достаточно всех запугал, и надо приступать к дележу пирога. Собственно, вся эта катавасия, она не просто так была. Валленштейн за службу получил титул герцога Мекленбурга. Вот тут офигели просто все, за несколько лет этот военный олигарх превратился из мелкопоместного дворянчика в правителя огромных владений. Это ведь он еще сохранял за собой земли в Богемии. По сути, лично Валленштейн по могуществу стоял уже выше любого имперского князя. Но герцогство для Валленштейна – это была не самая шокирующая новость.

Имея под руками лояльную огромную армию, Фердинанд пошел ва-банк. В 1628 году император обнародовал «Эдикт о реституции». В чем суть. В империи была масса бывших церковных владений, которые за последние десятилетия перешли из рук духовных владык к светским владельцам. Фердинанд решил откатить положение разом на уровень семидесятилетней давности. Причем эту идею он протащил не через имперский сейм и даже не через коллегию курфюрстов, а личным эдиктом. Все это проделывалось с одной стороны ради религиозных симпатий императора, а с другой – и это важнее – чтобы ослабить самовластье князей и сделать империю действительно империей, управляемой из единого центра, с настоящей властью государя. Ну, и, наконец, переделить материальные ценности и земли.

Для протестантских князей, не только мятежных, но и лояльных, это был удар в солнечное сплетение тараном – у них таких земель было огромное количество. Да и многих католиков это поставило в двусмысленное положение – поскольку за прошедшие десятилетия земли, отобранные/выкупленные у церковных владений через вторые руки покупались и католиками тоже.

Вся имперская знать перепугалась до одури. Попытки Максимилиана Баварского протестовать натолкнулись на вопрос: а что это, собственно, глава Католической лиги имеет против возвращения католическому духовенству земель? Не утерял ли веру курфюрст Баварии? Тот слился.

Лидер протестантских князей, Иоганн Георг Саксонский, остался таким образом в одиночестве, и противостоять эдикту о реституции не мог. Иоганн Георг представлял лояльных протестантов, которые до сих пор думали отсидеться, но теперь их положение стало более чем двусмысленным. Протестанты написали массу памфлетов, и вообще напоминали наших диванных революционеров: «Имперские псы потрошат Катценшайзебург, максимальный репост!!». Но вот на практике помешать бойцам Валленштейна, которые начали выкидывать князей (пока мелких) из их владений они не могли.

Паникующие круфюрсты попросили хотя бы собрать Рейхстаг, чтобы обсудить положение дел. Фердинанд откликнулся пафосной телегой, типа, наша вера в опасности, а вы тут хотите демагогии предаться. Причем Фердинанд планомерно давил на вольности имперских владетелей, заходя все дальше. Права вольных городов до сих пор никем не оспаривались, но наконец, Фердинанд добрался и до них. В качестве показательной жертвы был выбран Аугсбург. Там был заключен религиозный мир в 1550-е годы, и для протестантов этот город был почти священным. Фердинанд демонстративно унизил и сторонников вольностей, и протестантов: восемь тысяч горожан были принудительно отправлены в изгнание, протестантские священники высланы. Можно было бы ожидать упорного сопротивления, но все кончилось лозунгами типа «Кто не скачет, тот папист!» и «Фердинанд х$&ло, ла-ла-ла». По воякам Валленштейна никто не сделал ни единого выстрела.

Ханс-Ульрих Франк оставил на диво выразительные изображения событий. Вот тут крестьяне оказались более удачливыми, чем солдат. А лошадка в хозяйстве пригодится.

А тем временем имперцам приготовил потрясающий сюрприз кардинал Ришелье. Он имел интерес в контроле над Рейном, но не собирался пока вмешиваться в это дело лично. Франция была на ножах с Испанией, так что вопрос для нее упирался в максимальное ослабление Габсбургов вообще и хорошо организованный хаос на Рейне и «Испанской дороге» в частности. Но понятно, что с «гигантами» типа Дании каши было не сварить. Так что Ришелье устроил мир между поляками и шведами, посредничая на переговорах, и обратился к шведскому королю Густаву II Адольфу с интересным предложением. Шведы должны были вторгнуться в северную Германию.

Густав II Адольф в свою очередь имел два очень конкретных интереса. Во-первых, он видел себя защитником протестантизма, а во-вторых, он уже много лет целенаправленно строил империю вокруг Балтики. Он уже разгромил поляков, отрезал куски от России, и теперь собирался положить главный камень в основание своего могущества: захватить балтийское побережье Германии. Там его ждали с нетерпением, города побережья были в основном протестантские, и от «Эдикта о реституции» серьезно страдали.

У Ришелье Густав Адольф выторговал себе большие субсидии. Еще он попытался склонить на свою сторону короля Дании, но тот был запуган до крайности и только попискивал, когда Густав разглагольствовал о защите протестантизма. Как бы то ни было, дело решилось. На деньги католической Франции был снаряжен протестантский крестовый поход. В 1630 году шведская армия высадилась на северном побережье Германии.

Король Швеции Густав Адольф. В Тридцатилетней войне он участвовал не так уж долго, но в эти месяцы уместилось очень многое.

[Буль Баш]

Густав имел в виду с одной стороны построить себе шведскую империю вокруг Балтики, для чего ему нужно было немецкое побережье, а с другой, собирался выступить в качестве защитника протестантской веры и взять под патронаж всё, что в Германии недовольно текущим положением дел. Тем временем, сами недовольные собрались в Регенсбурге на общий съезд имперских князей, в котором участвовал и император.

Собственно, к недовольным на тот момент относились практически все князья. Камней преткновения было в основном два. Во-первых, пресловутый Эдикт о реституции. Протестантские князья были недовольны открыто, католические не столь демонстративно, но тоже были настроены решительно против эдикта, понимая, что прелести католицизма – это, конечно, прекрасно, но не за наши же деньги. Вторая проблема имела имя и фамилию: Альбрехт фон Валленштейн.

Валленштейн к тому моменту не только разгромил всю протестантскую вооруженную оппозицию, не только разбил внешних врагов империи (сомнительный, конечно, враг, король Дании, но уж какой есть), но и запугал и опустошил формально союзных князей. Расплодив наемников, он встал во главе гигантской ЧВК, которая получала жалование из имперской казны, снабжалась с мануфактур лично Валленштейна, и при этом беспощадно и непрерывно грабила все земли, на которых квартировала или через которые шла. Если бы Германию посетил сам Сатана, Валленштейн и на него бы контрибуцию наложил и выбил бы десяток котлов и кочергу под дулом мушкета.

Для имперских князей – всех протестантских и многих католических – это дело означало форменный грабеж, а многие просто опасались за авторитет, здоровье и жизнь. Валленштейн, конечно, не был совсем сдвинутым, чтобы подвергать насилию по беспределу персонально какого-то князя, но публичное унижение пьяными ландскнехтами, ценившими свою жизнь в пятак, а чужую в плевок – тоже не мармелад. Напомню, что многие из этих князей были на наши деньги просто умеренно крупными помещиками, то есть не то чтобы прямо царь-государь, и для таких мелких «королей» рота наемников была реальной угрозой. В общем, у князей было два ключевых требования: эдикт отменить, а Валленштейна убрать и его армию распустить.

Валленштейн и его фирменная недовольная физиономия.

При этом интересна позиция императора. Он, фактически, пропихивал не свои интересы, а интересы родственников, испанских Габсбургов. Проблемой Фердинанда была тотальная неспособность говорить «нет» дорогим родственничкам, потому они крутили им не то чтобы как хотели, но близко к тому. Поэтому в требования императора входило, например, объявление войны Голландии – вместе с Испанией. Еще он хотел изъять в казну небольшое владение Клеве-Юлих – тоже чтобы дать испанцам плацдарм на нижнем Рейне. И вот за эти уступки, не себе, но испанцам, он и торговался.

Поразительно. Император имел на руках военную силу в виде архаровцев Валленштейна. Он имел четкое моральное обоснование своих действий: интересы веры. И при этом он вел переговоры предельно уступчиво, выговорив многое для Испании, но ничего для империи.

В частности, он сдал Валленштейна, отправив того в отставку. Военный олигарх стоически воспринял это решение, более того, он даже написал «заявление об уходе по собственному желанию», но понятно, что затаил некое добро в душе.

С другой стороны, император развел французских дипломатов на согласие с испанскими условиями по поводу кризиса в Мантуе, в северной Италии. Здесь читатель вправе спросить, кой хрен я несу и при чем тут какая-то Мантуя. Вот честно, меня этот вопрос интересует тоже, зачем этой проблемой отношений Франции и Испании занялся Фердинанд, но он да, ею занялся и порешил кризис в пользу Испании, получившей в Италии пару важных городов.

При этом по эдикту о реституции так ничего и не решили, и даже вопрос Клеве-Юлиха так и не был разрешен. Все разъехались, жутко недовольные друг другом, с этого сумбурного конгресса. Единственный внятный итог собрания состоял в том, что воевать войну со шведами должен был протеже Максимилиана Баварского, старый имперский боевой конь, фельдмаршал Тилли.

Тем часом Густав Адольф Шведский завоевывал север Германии. Это был очень интересный персонаж. Уже зрелый, но далеко не старый (36 лет), Густав был полон энтузиазма по поводу завоеваний на континенте. Набожный, отличающийся бешеной энергией, темпераментный, он чем-то напоминал нашего Петра Великого, если тому привить манеры, бросить пить и поддать религиозности. Густав серьезно реформировал армию, промышленность, администрацию Швеции, обкатал свои придумки в войнах в Восточной Европе, и теперь был готов заняться завоеваниями не в периферийной Восточной Европе, а пощупать за вымя настоящую мякотку, Германию. В противоположность ему, канцлер Аксель Оксеншерна был уравновешенным, рассудительным типом, так что эти двое составляли прекрасный тандем. Густав был жизнерадостным, лично безусловно храбрым человеком, пулям не кланялся, и в атаки ходил спокойно, вместе со своими любимцами из Смолландского конного полка.

Попытка привлечь к экспедиции датчан провалилась, датский король был настолько глубоко отпользован Валленштейном, что слышать не хотел ни о какой борьбе за веру. Но вот в Германии Густав нашел массу союзников. Князья на континенте тоже были сильно пришуганы Валленштейном, но Густав казался им отличным покровителем. По контрасту с имперцами, Густав навел жесткую дисциплину, не давая бойцам грабить и вандалить, и заставляя платить наличными (!!!) за каждого гуся.

Проблемой Густава была, пожалуй, только нехватка ресурсов в самой Швеции, даже с Финляндией это было всего полуторамиллионное государство (для сравнения, население империи 20 млн), но он предполагал (и был прав), что сможет восполнить недостающее за счет германских ресурсов. Оцените, кстати, насколько плохо дела обстояли в империи: хотя формально она обгоняла Швецию по населению более чем на порядок, Густав Адольф обоснованно считал, что он может успешно наступать на нее с решительными целями.

На берегу Густав занимался тем, что заключал договоры с князьями и вольными городами, набирал наемников, вымогал субсидии у французов, вел психологическую войну, пропагандируя в свою пользу германских протестантов, в общем, обустраивался, чтобы прочно стать на Балтике. Ришелье, в значительной мере оплачивавший проект, думал, что Густав будет для него полезной марионеткой, но вскоре он сообразил, что ошибся. Густав не то чтобы перегрыз ниточки, он изначально действовал так, как будто ниточек не было. Ришелье скрипел зубами, но мирился, поскольку Священную Римскую империю больше не мог завалить никто.

Вообще, это был кровавый курьез: противостояние Франции и Испании (Ришелье изначально паял империю именно как испанского союзника) привело к тому, что воевали Швеция и имперские же протестанты с лояльной частью Империи. Несчастную Германию использовали в качестве полигона для разборок между совсем другими странами.

Тем временем в Германии протестантские князья сделали робкую попытку объединиться и все-таки защитить свои интересы самостоятельно. Смутьяном выступил Иоганн Георг Саксонский. До сих пор он защищал протестантов от произвола императора лайками, репостами и ретвитами, но теперь осознал, что реальная политика делается парнями с ружьями и начал энергично лепить себе армию. Полководца он нашел из числа полевых командиров Валленштейна, который сычевал в своем имении – саксонское войско возглавил генерал фон Арним. К саксонцам присоединился и курфюрст Бранденбурга. Бранденбуржцы были дико задрючены реквизициями Валленштейна, но покидать империю все же не хотели.

Тоже, кстати, существенный момент: крупнейшие протестантские князья хотели не выходить из империи совсем, а просто получить выгодные условия мира. Еще одна зарубка на память: в войне, которую часто подают как противостояние католиков и протестантов, католическая Франция во главе с католическим кардиналом – теневой лидер протестантской коалиции, а протестантские имперские князья вообще-то не против договориться с католическим императором.

В общем, курфюрсты Саксонии и Бранденбурга предложили императору свою помощь войском, если тот отзовет Эдикт о реституции.

И вот тут Фердинанд сделал серьезную ошибку. Он так привык к пронзительному писку со стороны Саксонии (и чуть более тихому писку Бранденбурга), что не расценил это предложение как серьезное, и просто послал обоих князей. Чем решительно толкнул их в нежные объятия шведов.

Тем временем, Густав Адольф консолидировал свои новые владения на севере. Бывшую армию Валленштейна он помаленьку оттеснил.

Католики столкнулись с серьезной проблемой: им не хватало снабжения. Валленштейн, создавший полный цикл производство-снабжение армии-грабеж-инвестиции в производство – был в отставке. Снабжать со своих мануфактур свою бывшую армию он отказался. Тилли интересуется снабжением – «А вот те хрен», – говорит Валленштейн на чистейшем старонемецком. В результате армия католиков быстро разлагалась сама по себе, а Густав добирал остатки, вынося отдельные гарнизоны один за другим. Солдаты толпами дезертировали.

Тилли решил поправить дела, атаковав крупный протестантски-ориентированный город Магдебург, еще не затронутый войной. Тут он послушался одного из самых опытных командиров католической армии, Паппенхейма. Тот был полный оторвиголова, рубака в предельном смысле, соратник Тилли еще по Белой Горе (самое начало войны) и, кстати, личный друг Валленштейна. Никакой задней мысли он не имел, и искренне хотел дать Тилли хороший совет.

В свою очередь Тилли был хороший вояка, к тому моменту крупных побед за ним было полдюжины, мелких просто дофига. Но этот генерал был исполнительный, безусловно, профессионал, но без фантазии. В принципе, идея казалась ему логичной, и о том, что может получиться, он просто не подумал.

[Буль Баш]

Магдебург – это был довольно крупный по тем временам (30 тыс. народу) и богатый протестантский город. Густав Адольф заслал туда небольшой гарнизон, но город держал на перспективу, он в тот момент был занят балтийским побережьем и вообще северами, и Магдебург у него был пока не приоритетной точкой. А вот для Тилли с Паппенхеймом захват этого города казался очень классной идеей. Жратвы много, денег богато, в общем, быстренько займем, организованно вынесем все, и получим отличный запас для продолжения войны. Реалии времени, да. Сказано – сделано.

Тилли и Паппенхейм осадили Магдебург. Бюргеры здорово напряглись, потому что одно дело вилять ластами и красиво лавировать между воюющими сторонами, что они успешно делали в предыдущие годы, а другое – оказаться перед ордой оголодавших ландскнехтов. Но деваться было некуда, потому шведскому коменданту они помогали чем могли.

Но у Тилли и Паппенхейма не было особого выбора. На севере шведы, Валленштейн ничего не дает, армия разлагается, в общем, город надо брать, пока не пришел неприятель, и пока есть, кем. Последнее предложение сдаться в городе отвергли. И в прохладный майский день начинается главная драма.

Имперцы три дня долбят город из всего, что у них есть, а пушек у них полно. Но в ответ на предложения сдачи со стен несется только гордое «Аршлох!» и призыв поцеловать коменданту крепкий шванц. Паппенхейм был свирепый рубака, кавалерист во всех смыслах, и про шванц ему было совсем обидно. Он к тому моменту уже получил что-то порядка 80 ранений за двенадцать лет, и останавливаться не собирался. В общем, утром 20 мая на пронзительном ветру имперцы с ним во главе пробили ворота и вломились в город.

Комендант был убит по ходу штурма, бОльшая часть солдат погибла в воротах. Местные ополченцы перегораживали улицы цепями, наскоро строили баррикады, стреляли с крыш и из окон, но это не имело уже никакого значения. Магдебург пал. Дальнейшее стало самым зажигательным праздником со времен, наверное, Варфоломеевской ночи.

Штурм Магдебурга

Очутившись после голодухи и грязного лагеря в большом богатом городе, солдаты вышли из-под контроля сразу же. К тому же, бойцы были голодные, а первое на что они кинулись, это был алкоголь. Отчего башню сорвало сразу и всем. Тилли и Паппенхейм полностью потеряли нити управления и могли только смотреть, как солдаты крушат все, что могут, выносят все ценное и трахают все, что шевелится. Хуже всего было тем жителям, у кого действительно ничего не было, потому что в процессе выпытывания их сажали на вертела, жарили заживо, поили мочой и топили в помоях, крутили в тисках, в общем, развлекались как могли. Никто ничего не контролировал, офицеры либо присоединялись к побоищу, либо их просто посылали. К середине дня Магдебург подожгли, как утверждается, в двадцати местах разом.

Тилли метался по городу с младенцем, снятым с трупа матери, Паппенхейм со шпагой в руке отобрал у мародеров избитого бургомистра. В конце концов, командиры нашли местного попа и велели собирать кого можно в соборе. Собор заперли и приставили туда тех охранников, которые еще были не совсем вдрызг, и каких-то команд слушались. Внутри спаслось человек где-то шестьсот.

Тем временем, Магдебург быстро разгорался. Как это обычно бывало в XVII веке в Германии, застройка была очень плотной, дома вспыхивали один за другим. Те ворота, которые не выбиты, были по большей части заперты, так что убежать не могли ни жители, ни плохо знавшие город солдаты. Вдобавок, почти все вояки были пьяны как свиньи, и многие просто угорели, так и не узнав, чего случилось. Все склады с продовольствием, на которые так рассчитывал Тилли, полыхали на его глазах. Попытка устроить какую-то спасательную операцию уперлась в то, что солдаты спасали только женщин, пригодных для немедленного свирепого секса, и прям сразу после спасения ему и предавались. Город горел весь день и всю ночь…

…А наутро Тилли и Паппенхейм с ужасом обнаружили, что почти все подвальчики с вином, пивом и водкой были каменными и уцелели! Солдаты это тоже обнаружили, и ураганили на развалинах еще два дня, пока не выпили все и не выгребли уцелевшее в пожаре.

22 мая Тилли начал наводить порядок. Наиболее буйных празднующих похмельные расстрельные команды повели к стенке. Небольшой по площади город был набит по меньшей мере 25 тысячами покойников. Трупы пытались сначала закапывать, но из ям их добывали и жрали собаки, поэтому мертвецов начали грузить в телеги и топить в Эльбе. Потом люди, жившие ниже по течению, несколько одурели, когда по реке начали сплавляться тысячи покойников сразу.

Из собора, который таки устоял среди этой вакханалии, вывели беженцев и покормили. Выяснилось, что в общей сложности осталось тысяч пять народу из тридцати, и процентов так на 80 это были женщины цветущих возрастов. В тех нечастых случаях, когда мужья были живы, разрешалось выкупить жену. Правда, с деньгами после трехдневного грабежа и пожара были некоторые проблемы, поэтому бюргерам разрешили вербоваться во вспомогательный персонал армии (тем более, работы все равно больше никакой не было, все сгорело к чертям) и отрабатывать волю для своих жен. С молодыми вдовами и бывшими девушками было сложнее, и Тилли принял решение. Он переженил на них холостых ландскнехтов.

Очень, очень романтизированная версия того, что случилось с магдебурженками. Впрочем, общий смысл и тут ясен.

Для общего воодушевления, армию загнали в собор, где торжественно отслужили мессу и послушали «Тебя, Господи, славим». Не знаю, чувствовал ли Тилли некую иронию момента, но служба прошла на отлично. В конце концов, зря, что ли, единственное здание сохранилось. Ну, а Паппенхейм вообще не считал, что случилось что-то плохое. Отважный генерал отлил в граните: «Все наши солдаты стали богачами. С нами Бог!»

Но вот приютить и накормить Магдебург не мог уже никого, ни союзников, ни противников. Ни зернышка зерна, ни фунта пороху. Империи эта формальная победа нанесла чудовищный репутационный удар, князья, колебавшиеся в выборе стороны, начали явно склоняться к союзу со шведами. Тилли своими дальнейшими маршами последовательно напугал ландграфа Гессена и курфюрста Саксонии, так что те побежали к Густаву Адольфу вперед собственного визга.

Кстати, после этого немецкий словарь обогатился кучей новых выражений. Слово «магдебургизировать», стереть с лица земли, то бишь. Символом Магдебурга была дева, деревянная статуя которой украшала городские ворота, и которую потом нашли обгоревшую в канаве. Поэтому родилась еще одна прекрасная идиома: «Магдебургская свадьба», в смысле надругательство. Также появился оборот в отношении бродяг, дескать, их дом – это «магдебургские квартиры».

[Буль Баш]

Постепенно до Максимилиана Баварского (покровитель Тилли) и императора дошло, что тот по правде в бедственном положении, так что они подкинули ему людей и материальных ресурсов. Летом 1631 года непрерывно отступавшая под давлением шведов армия была более-менее накормлена и хорошо укомплектована. Сразиться со шведами Тилли предполагал в Саксонии. И вот тут сыграл недавний отказ императора от альянса с саксонцами. Напуганный вторжением сразу двух враждебных друг другу армий, топивший страх в вине, оказавшийся между молотом и наковальней Иоганн Георг Саксонский подписал договор о союзе со Швецией. Еще раньше, оказавшись в виду наступающих шведских войск, такой же напуганный Георг Вильгельм, курфюрст Бранденбурга, также перешел на сторону шведов.

17 сентября 1631 года католическая армия Тилли и протестантская армия Густава Адольфа, поддержанная саксонцами, схлестнулись в самом крупном сражении Тридцатилетней войны неподалеку от Лейпцига, в битве при Брейтенфельде.

Это должна была быть настоящая схватка титанов. Тилли обладал огромным опытом войны. Его солдаты и офицеры успели одержать массу побед, крупных полевых схваток лучший полководец Католической лиги еще не проигрывал, а вот список побед внушал. Белая Гора, Вимпфен, Хехсте, Луттер… Офицеры и солдаты были опытными и вышколенными. Да, головорезы. Но одни из лучших головорезов католического мира.

Но и Густав Адольф имел на счету множество успехов. Его бойцы прошли Польшу, некоторые – Россию и Данию, это была армия, славная отменной дисциплиной и слаженностью. «Целый полк, дисциплинированный как этот, представляет как бы одно тело, одно движение: уши слышат в одно и то же время команду, глаза поворачиваются одним движением, руки работают как одна рука». – это про один из шведских полков писал шотландский наемник. В общем, сентябрьским утром у Брейтенфельда ожидался настоящий турнир чемпионов.

Густав перед походом реорганизовал армию частично по нидерландскому образцу, частично по собственным задумкам. Он увеличил долю мушкетеров в пехоте в ущерб пикинерам, ввел многочисленную маневренную легкую артиллерию, отладил взаимодействие кавалерии, пехоты и пушкарей. Важный момент – в основном он воевал не наемниками, а рекрутами-шведами. Что хорошо сказывалось на дисциплине. Людей не хватало, и позднее шведам придется массово набирать наемников на месте, но у Брейтенфельда шведы еще имели армию, собственно, из шведов.

Одной из фишек шведской армии был «шведский залп»: одновременная стрельба трех шеренг, первая с колена, третья – с плеч второй. Это был довольно эффектный прием, и католики раньше с таким редко сталкивались. Вообще, Густав сделал большую ставку на огонь, чем обычно было принято – построения его бригад были менее глубокими, зато широкими по фронту, и стреляли часто. Кроме того, армия Густава имела множество мелкокалиберных пушек в боевых порядках пехоты, что давало ей серьезное преимущество в бою пеших полков – их огневая мощь оказывалась заметно выше.

Войска Тилли действовали более традиционно, глубокими терциями. Терции не стоит огульно сбрасывать со счета, они были достаточно эффективной формацией при правильном использовании, но Густав все же играл в ином стиле.

Шведско-саксонское войско насчитывало рекордные для Тридцатилетней войны 39 тысяч солдат, католики располагали 36 тысячами бойцов. Правда, небольшое преимущество шведов уравновешивалось тем, что 16 тысяч из них составляла неопытная саксонская армия.

Тилли расположил армию в чистом поле, без защиты флангов. Это может показаться беспечностью, но его глубокие формации были сами себе защитой.

Шведы переправились через небольшой ручей и тоже выстроились в боевой порядок. Шведское и имперское воинства стояли не ровно напротив друг друга, а со смещением вправо: Тилли нависал своим правым крылом над шведским левым и наоборот. Кстати, на левом крыле у шведов стояли саксонцы. Не уверен, что Тилли сознательно сконцентрировался против более слабого элемента неприятельского строя, но по факту вышло именно так. Была уже середина дня, когда армии построились. Имперцы начали интенсивно обстреливать шведов, битва началась.

Битва при Брейтенфельде с птичьего полета

Паппенхейм, командовавший левым крылом имперцев, оторвался от основной части армии с кавалерией, чтобы сдержать правый фланг шведов, а Тилли со всем, что у него было, обрушился на саксонцев. Удар оказался чудовищной силы. Терции шли по саксонцам паровым катком, войско незадачливого Иоганна Георга было попросту снесено. Закаленная пехота Тилли катилась лавиной. Попытки саксонцев остановить имперцев пушечным огнем кончились быстрым захватом орудий, их разворотом и расстрелом саксонских частей в упор. Паппенхейм в это время начал охватывать другое крыло шведов. Саксонцы не выдержали и начали убегать. Имперцы недолго гнались за ними, вернувшись к бою против главного противника. Саксонцы драпали пару миль, потом самые смелые поняли, что никто не гонится, и начали грабить шведский обоз.

Тем временем, на поле кипел отчаянный огневой бой. Паппенхейм семь раз водил своих рейтар в атаку на шведский строй, но град свинца каждый раз отбрасывал его всадников на исходную. Шведы держали строй с бородинской стойкостью. Их отряды были построены в шахматном порядке, когда имперцы приближались, их расстреливали мушкетеры, а затем кавалеристы выезжали в промежутки между пехотными отрядами и атаковали всадников Паппенхейма врукопашную. Увидев, что саксонцы бегут, Густав Адольф немедля развернул две пехотных бригады навстречу новой опасности, но не стал изображать бетонную стену, а устроил контратаку и рассеял часть паппенхеймовой кавалерии прежде, чем пехота успела прийти ей на помощь.

Если бы имперцы охватили оба фланга шведов одновременно, тут бы песенка Густава Адольфа и кончилась. Но они не смогли показать такой трюк. Отряды имперских всадников были опрокинуты на шведском правом фланге прежде, чем пехота Тилли развернулась и начала охватывать шведский левый фланг. Кавалерия шведов серией почти самоубийственных атак на терции стреножила их и не позволила атаковать, а пока всадники умирали на пиках Тилли, Густав подтянул весь имеющийся артиллерийский кулак и принялся расстреливать остановленные терции мушкетным и пушечным огнем.

Глубокое построение дает огромное преимущество в рукопашной. Но сейчас на терции сыпались ядра и пули. Каждое ядро убивало или калечило сразу многих, пролетая строй насквозь. Тилли был несколько раз ранен, у него была раздроблена рука, пробита грудь, шея. Имперский полководец не ушел с поля сам, он отчаянно продолжал атаки, но в этот момент Густав Адольф опрокинул обескровленного Паппенхейма окончательно и вышел терциям в тыл. Паппенхейм, уже отброшенный, собрал кого мог и начал прикрывать отход. Сообщается, что в этих отчаянных, безумных контратаках командующий имперской кавалерией лично зарубил 14 человек, и, зная Паппенхейма, в это вполне верится. Но все это уже никому не могло помочь. Тилли, истекающего кровью, невменяемого, вынесли с поля сражения.

Вечер прервал это громадное кровопускание. Шведы и саксонцы потеряли пять с половиной тысяч убитыми. Имперцы лишились семи с половиной тысяч погибшими и девять тысяч бойцов попало в плен. На следующий день их добровольно-принудительно перевербовали в шведскую армию.

Впервые за тринадцать лет протестанты одержали победу. И какую! Брейтенфельд сразу резко изменил весь баланс сил в Тридцатилетней войне.

[Буль Баш]

Победа при Брейтенфельде сразу радикально изменила расклад сил. До высадки шведов Густава Адольфа на континенте протестанты чувствовали себя полностью разгромленными, теперь же бояться настало время императору.

Остатки имперской армии без казны и пушек (неизвестно, кстати, что хуже) откатились в Верхний Пфальц и на Везер. Замечу, что полевая битва автоматически ничего победителю не давала, Густаву Адольфу еще только предстояло конвертировать успех на поле брани в политические дивиденды и захват территории. И первым, кто помог ему в этом, оказался… Валленштейн.

Опальный имперский полководец из-за своей отставки затаил на католических князей и лично императора некоторое хамство. К тому же, после разгрома злосчастной армии Тилли, его личные владения в Богемии оказывались на линии огня. Ну, и наконец, ласт нот лист, Валленштейн хотел нажать на императора, чтобы вернуть себе командование. Наш военный олигарх предложил Густаву сдачу Праги.

Так он убивал сразу несколько зайцев. Густаву не приходилось насиловать там, где ему предлагали любовь, читай, Богемия передавалась из рук в руки целехонькой. Императора сдача Праги сразу довела до заикания, но что он мог поделать.

[Буль Баш]

Тем временем, альянс Густава Адольфа с саксонцами засбоил. Иоганн Георг потерпел полное банкротство: его армия удрала с поля выигранного сражения! Даже о формальном равенстве со шведами теперь речи не шло. Но, по крайней мере, он мог работать поддержкой штанов: именно саксонцы заняли Богемию после того, как Густав договорился с Валленштейном. Сам шведский король тем временем шел по Германии, сдерживаемый не столько войсками Тилли и Паппенхейма, сколько необходимостью утрясать оргвопросы и насаждать повсюду гарнизоны.

К Густаву присоединялись протестантские князья, повылезавшие из всех щелей, куда их затолкали раньше Тилли и Валленштейн. Среди прочих, под его знамена пришел Бернхард Саксен-Веймарский, своенравный, упрямый и амбициозный сукин сын, запомните его, он нам еще встретится.

Войско Густава не уменьшалось в числе от болезней и боевых потерь, а росло за счет контингентов германских князей и наемников. К тому же, он все еще старался держать дисциплину и по крайней мере, те шведы, которые реально шведы, еще платили за конфискуемых гусей. С князей Густав организованно тряс золото добрым словом и пистолетом, но не лютуя чрезмерно, что-то подбрасывала Франция, и в общем, того организованного беспредела, который устраивал Валленштейн, и неорганизованного беспредела, который царил при Тилли – не было. Это все здорово добавляло Густаву очков, и он продолжал по ходу движения собирать земли. За несколько месяцев он взял под контроль чуть не пол-Империи, католики сопротивляться не могли, а протестанты были готовы ему ноги мыть и воду пить. Чистый блицкриг.

Тем временем, императора кинули почти все союзники. Начали с самого могущественного: Фердинанд публично каялся в рубище, но сверху помощи не оказали. Папа Римский заявил, что войну он не считает религиозной, а испанцы, те самые испанцы, которым император так старался помочь в ущерб собственным интересам, заявили, что извини, дорогой родственник, у нас ничего нет, ни денег ни войск, крутись пока сам.

Обнаружив такую подставу, император написал Валленштейну с просьбой вернуться и возглавить. Но тот решил довести государя до полной кондиции и отказал. Рейнские князья побежали под крыло не участвующей напрямую в войне, но враждебной Франции. Осторожно прощупывать пути отхода с тонущего корабля начал даже самый верный союзник, Максимилиан Баварский. Он снесся с французами и начал просить нейтралитета для его Католической лиги (объединение, напоминаю, князей-католиков) в обмен на сдачу императора и предоставление французам крепостей на Рейне.

Это были вполне трезвые условия (собственно, какие тут условия: просто «дяденька, не бейте» и Ришелье был готов согласиться. Но тут ему вставили толстую крепкую палку в колеса. Кто? Да шведы.

Ришелье еще надеялся, что Густав Адольф от него зависит, и если не будет плясать как собачка, то по крайней мере, будет внимательно слушать. Но теперь-то у Густава была Германия, и Ришелье делался союзником полезным, но не критичным. К тому же, Густав ко всему прочему действительно верил в свою протестантскую миссию. В итоге эмиссар Ришелье наткнулся на совершенно ледяную реакцию. Да и что он мог предложить Густаву? Тот сам все брал, что надо. Дошло до того, что посол попробовал вякнуть, что Франция обещала защищать Баварию, на что получил ответ: валяйте, дескать, для шведов и сорок тысяч французов не армия.

Успехи Густава начали пугать даже его союзника, Иоганна Георга Саксонского. Тот ведь хотел изначально получить противовес императору, чтобы выцыганить бонусов для протестантов империи, а вовсе не разрушения этой самой империи и прихода к власти куда более крутых и жестких правителей в лице шведских королей. Иоганн Георг робко подкатывал к Густаву на тему мира, но тот закусил удила: не боись, капустян, прорвемся, Господь нас уважает.

Весной 1632 шведы форсировали Дунай. Здесь их поведение разительно отличалось от действий на севере Германии. Густав уже заботился не о завоевании, он далековато оторвался от баз, чтобы завоевывать. Шведы подрывали экономику империи, поэтому они планомерно очищали захватываемые районы от съестного и ценного. К тому же, доля, собственно, шведов непрерывно падала – кого-то оставляли по гарнизонам, кто-то погибал или умирал. Доля местных наемников непрерывно росла, а за полтора десятилетия войны границы дозволенного расширились уж очень далеко. Убедить эти ценные кадры вести себя прилично было невозможно – зачем служить-то, если не пограбить и не потешить беса.

Шведская армия катилась по Германии как стая саранчи и дичала просто на глазах. Мушкет – это праздник! Все летит в крепостной ров! Впереди армии, несущей войну, голод и смерть, катился четвертый всадник апокалипсиса – чума. Эпидемии всего на свете инфекционного неслись по Германии с толпами беженцев и дезертиров. На фоне этого крестьянские парни сатанели и сами шли в наемники – все равно урожай вытопчут или отнимут, а так можно хоть самому отнимать млеко, яйки, курку и особенно шнапс у тех, у кого они еще все-таки есть.

Тилли попытался остановить шведов на реке Лех. Дальше уже некуда, дальше сердцевина католических земель. Густав ночью построил понтонный мост, а наутро нагло форсировал речку на глазах имперцев, авангард из финских кавалеристов закрепился на имперском берегу и держался при поддержке артиллерии, пока остальная часть армии не переправилась и не выбила имперцев с их позиций. Густав задумал комбинированный удар пехоты в лоб и кавалерии во фланг (всадники форсировали реку в 10 км в стороне), но таких сложностей не понадобилось. В самом начале боя Тилли был смертельно ранен, и имперцы начали сыпаться от простецкого удара пехотой в лоб. Заместитель Тилли быстро получил ранение в голову, после чего чек на мораль был завален имперцами окончательно.

В этом месте Валленштейн, наконец, согласился возглавить армию. Он выторговал себе огромные полномочия, и в частности, гарантии, что ни испанцы, ни сын императора (парень мечтал о командовании) не будут вмешиваться в руководство операциями. В награду за гипотетический успех ему обещали широким жестом титул курфюрста (напомню, семеро курфюрстов как крупнейшие князья составляли реальную власть в империи), причем предложили даже выбор (!!!) между Богемией, Бранденбургом и Пфальцем. Неплохая карьера для исходно захудалого дворянчика, да? Выше только император. Но эту радость еще предстояло завоевать.

Часть инфраструктуры бывшей ЧВК Валленштейна еще была под его контролем и работала. Благо, наш военный олигарх озаботился в свое время созданием целого холдинга из «оборонных предприятий» (пороховые мельницы, суконные мастерские, оружейки и проч.), сельхоза, банков и огромных складов готовой продукции. Ну, а разгром армии Тилли его вообще не беспокоил, наемников в Германии было как гастарбайтеров в Москве, монета есть, солдат найдется.

Для начала Валленштейн очистил от саксонцев Богемию, причем исподволь он перетягивал Иоганна Георга на свою сторону. Возрожденная армия Валленштейна аккуратно вытеснила саксонцев на исходные, ничего не ломая и особо не воюя – вопросы решили кулуарно и по сути, сгоняли договорняк. Густав рассвирепел, когда узнал об этом, но поделать ничего не мог, он был далековато. Между прочим, это уже создавало серьезную проблему – теперь Валленштейн нависал над тылом шведов с севера.

Тем временем, Густав занял Аугсбург, где он был популярен как Элвис Пресли, потискал аугсбурженок (его величество пользовался успехом у дам) и двинулся в район Ингольштадта.

В Ингольштадте умирал Тилли. Этот старый боевой конь империи не заслужил такого мрачного конца. 14 лет войны, множество побед – и все впустую, все пошло псу под хвост из-за этого шведского пижона. Тилли завещал свое состояние выжившим ветеранам своего войска, с которым он прошел извилистый путь от Белой Горы до Леха, через триумфы у Луттера и Вимпфена, через бойню Магдебурга и кошмар Брейтенфельда. Затем умирающий написал письмо с лучшими пожеланиями своему главному недоброхоту, Валленштейну, и наконец умер. Он был жутковатый, но честный человек, и думаю, Господь или черт подыскали ему на том свете хорошую войну и достойное войско.

Жизнь продолжается, идет война! Много убитых, слава Богу! Густав стал терзать Баварию. За ним бегал посол Франции, пища, что у курфюрста Баварии свои расчеты, на что ему ответили, что у вшей тоже свои расчеты. У Густава для Максимилиана Баварского было одно условие: полная сдача без всяких вопросов и торговли. Максимилиан убежал из Мюнхена, Густав не стал брать столицу Баварии, но обтряс бюргеров как последний гангстер. Вместо Густава в Мюнхен с беженцами и дезертирами пришла эпидемия чего-то инфекционного (вроде бы тиф), которая загеноцидила бюргеров не хуже.

Победа Швеции выглядела очень близкой, но в это время Валленштейн наконец отвлекся от Богемии, поскольку император уже был готов прикладывать к письмам собственные кальсоны, наполненные ужасом. Валленштейн явился на театр боевых действий и присоединил к себе помятые остатки армии Тилли.

В этот момент блестящий шведский марш внезапно застопорился. Факторов было сразу несколько. Во-первых, армия была физически истощена. Она маршировала через всю империю на юг все последние месяцы, поэтому люди устали, многие болели. Качество снабжения в Баварии сильно ухудшилось: они уже воевали на враждебной территории.

Большие сражения все равно случались относительно редко. А вот такие «боевые операции» – считай, каждый день.

К тому же, Густава сильно беспокоили саксонцы. Чтобы Иоганну Георгу думалось лучше, Валленштейн послал отряд генерала Холька разорять Саксонию – то есть, еще глубже в тыл шведам. Хольк был полным скотом, и даже на такой войне среди всех прочих экспертов имел репутацию бандита и извращенца. Саксонцы по своему слабосилию, не имели толком чем отбиваться, так что этот подонок резвился вовсю, стараясь только не перепутать, кого жарить, кого убивать, а кого насиловать и в какой последовательности. Иоганн Георг, видя, как его край, который до сих пор особо не трогали, жгут и разносят по бревнышку, квасил с горя как конь, закидывал Густава просьбами спасти его от этого психа и вообще предметно думал, не сменить ли сторону еще раз. Такая засада в планы шведов не входила.

Валленштейн тем временем управлялся с Густавом методами ухудшенной версии Кутузова. Он просто расположился укрепленным лагерем у Альте Фесте под Нюрнбегом, буквально напротив шведов, и ждал, пока противника домучают голод и болезни. Тем более, зима была уже недалеко. Его люди тоже мерли как мухи, но Валленштейн резонно полагал, что шведам будет труднее новых рекрутов брать в этих краях.

Густав своеобычно попытался решить проблему блицкригом, атаковав лагерь. И вот здесь шведов ждал полный облом. Валленштейн хорошо изучил местность и окопался так плотно, что шведы на подступах к лагерю напрасно положили две с половиной тысячи человек и откатились. Кстати, где-то там, при Альте Фесте, в плен угодил будущий лучший полководец поздней Тридцатилетки, швед Леннарт Торстенссон. В плену его держали в скотских условиях, так что Торстенссон посадил здоровье и чертовски озлился на мир, но это сыграет только несколько лет спустя. Не все доживут.

Успех в обороне у Альте Фесте на фоне Брейтенфельда и Леха выглядел гарун-альрашидовскими чудесами. Валленштейна замумили требованиями активнее воевать, и он пошел на соединение с отрядами Холька и Паппенхейма, поближе к Саксонии.

Густав и хотел бы идти на Вену и покончить войну. Но для этого нужно было иметь хоть какие-то запасы и хоть немного отдохнувшую и отъевшуюся армию. К тому же, шведам совершенно не улыбалось зимовать на разоренных землях, пока прямо из-под них выдергивают Саксонию. В общем, имперцы на стратегическом уровне переиграли шведов угрозой коммуникациям. Густав Адольф походил по брошенному лагерю у Альте Фесте, смердящему трупами и фекалиями, и помчался вослед Валленштейну.

6 ноября Валленштейн собрал всю свою армию юго-западнее Лейпцига. Присутствовали он сам, извращенец Хольк, рубака-парень Паппенхейм и наемники-генералы Коллоредо и Пикколомини.

С юга на армию католиков надвигался Густав Адольф. Шведы, против обыкновения, вовсе не были уверены в благотворности немедленной атаки. Они не обладали численным преимуществом, а случись что, не имели возможности нормально отступить, не понеся катастрофических потерь. С другой стороны, свалить оттуда и так было сложно, а зимовать, имея сильного неприятеля против себя и оставив Саксонию на растерзание, не хотелось. За зиму Иоганн Георг мог и перекинуться.

Но тут ему сделал царский подарок сам Валленштейн.

Имперский полководец тоже не собирался драться грудью о грудь. Так ведь и проиграть можно. А время работало на него. И он исходил из того, что Густав действует в той же логике. Ну, а когда разведка донесла, что шведы строят лагерь – Валленштейн расслабился. Тем более, ему нужно было не только Густава держать. Частных задач, включая дальнейшее изнурение саксонцев, тоже было полно. А стоять одним лагерем – это и риск эпидемий, и трудности с провиантом… В общем, 14 ноября 1632 года Валленштейн сам разделяет армию. Крупный отряд во главе с Паппенхеймом он посылает на север, в Галле, штурмовать небольшую занятую шведами крепость, и далее выполнять локальные задачи.

Когда Густав Адольф узнал от разведки, что Паппенхейм ушел, он понял, что это его шанс на победу, быть может, во всей войне. Шведы сорвались с места и форсированным маршем двинулись на имперцев. Они сбили небольшой заслон католиков и теперь подходили к городку под названием Лютцен.

[Буль Баш]

Валленштейн громко сказал слово «Шайзе!», но головы не потерял. Первым делом он послал курьера к Паппенхейму с приказом как можно быстрее возвращаться. А сам Валленштейн начал спешно готовиться к битве. Лютцен отлично подходил в качестве позиции, за которую можно зацепиться. Дело в особенностях местности. Сам Лютцен – у проезжей дороги на Лейпциг, севернее – довольно крупное поле, южнее болота, а за полем дальше на север тоже всякая неудобица, речки, лесополосы – в общем, Валленштейн не опасался, что обойдут. Дорожная канава – готовый окоп для мушкетеров.

Итак, утро 16 ноября 1632 года. Шведская армия, 18 тысяч солдат, идет с юга на имперцев. Шведов там, кстати, не так много, процентов 15—20 буквально, даже если считать шведами финнов. Остальные – немецкие наемники, и второй после Густава Адольфа человек в армии – это немец, жесткая задница Бернхард Саксен-Веймарский. Среди немцев были несколько союзных саксонских отрядов. Еще был англо-шотландский полк и, кто помнит наемника Мансфельда, сведенные в одну бригаду остатки его войска. Мощная, отлично подготовленная команда. Кто им противостоит?

Валленштейнова армия была довольно пестрой. Основа, естественно, немцы, но были и хорваты, и венгры, и польские казаки, и итальянцы (в следовых количествах). Национальный колорит придавала иррегулярная конница, кроаты. Туда входили как раз и венгры, и поляки, и, собственно, хорваты. В остальном это была достаточно стандартная наемная армия своего времени.

Кстати, из прикольных парней там имелся такой персонаж, как генерал Мероде. Это от его фамилии произошло слово «мародер».

У Валленштейна после того, как он отправил Паппенхейма к Галле и еще один отряд под командой Хатцфельда для решения еще какой-то мелкой задачи, оставалось на руках порядка 14 тысяч бойцов, если верить раскладке по полкам. Еще тысяч пять мог привести Паппенхейм, но он находился где-то в 25 километрах. Сейчас это 20 минут на машине. А тогда – пешком да по грязи…

Имперцы, будучи несколько слабее шведов и количественно, и качественно, выбрали оборонительную тактику. Они нашли не очень большое поле у проезжей дороги. Шведы, обходя Лютцен с востока (с запада они бы не пошли, там болота), должны были наткнуться на имперский строй. Валленштейн упер юго-западный фланг в Лютцен. Рядом была небольшая возвышенность с мельницами, на нее вмаздрячили батарею. Еще одну батарею поставили северо-восточнее. Строй шел вдоль дороги, в канавы вдоль нее были посажены мушкетеры в качестве застрельщиков. Другая группа мушкетеров засела в парке вокруг Лютцена. Кроатов Валленштейн поставил на северный фланг. По поводу способности кроатов остановить мощный накат иллюзий не было, поэтому имперцы поставили за ними всяких тыловиков-обозников, чтобы те махали флагами и вообще издалека казались войском. Имперцы встали глубоким строем, чтобы всегда иметь резерв и быстро перекидывать подкрепления куда нужно.

Густав расставил войско классически. В центре – ударная пехота (в частности, наемные ветеранские бригады и единственная пехотная бригада из, собственно, шведов), по флангам кавалерия и обычная пехтура для поддержки. Ударным крылом было правое, северо-восточное. Пассивные планы были не для Густава, сам он собирался идти в бой со своими любимыми смолландскими всадниками по правому флангу. Еще дальше вправо, на краю построения, стояли финские кавалеристы – хаккапелиты, во главе с Торстеном Стольхандске, опытным и храбрым командиром. Вообще, лучшие полки собирали справа. Общая задача состояла в том, чтобы конной атакой вынести имперский северный фланг, а затем вместе с пехотой центра с двух сторон устроить решительную гамакуку центру католиков.

Для того, чтобы понимать происходящее на поле, надо непрерывно держать в голове: Лютцен был битвой вслепую. Утром над полем сражения висел плотный туман. Вдобавок, Валленштейн творчески дополнил пейзаж. Он опасался прорыва шведов в сам Лютцен, к тому же, хотел бы прикрыться от мощных батарей скандинавов, поэтому запер жителей в цитадели и поджег городок. Дым волокло на поле. К тому же, дымный порох тогдашних пушек и ружей и в ясную погоду затруднял видимость. А так, с учетом тумана, над полем боя быстро повис плотный смог, сквозь который было ни зги не видать. И вообще, там было сыро, холодно и хреново. Середина ноября.

Десять утра. Густав Адольф атакует. Валленштейн ждал решительного удара со стороны Лютцена, но как обычно и бывает в таких случаях, не угадал. На северном фланге Финны атакуют кроатов и «поддельную армию». Имперских всадников хватило на полчаса жесткой рубки, но затем они посыпались. Философия у кроатов была простая, мы все готовы тут сражаться до последней капли крови, но не помирать же. Финны их разбивают, поддельная армия разбегается, кроаты с дикими воплями несутся грабить свой обоз, а то вдруг финны раньше доберутся.

Шведы по случаю такого успеха атакуют частью пехоты ближе к центру совместно с добившейся успеха кавалерией и сразу берут имперскую батарею, одну из двух. Имперские мушкетеры из канавы выбиты. В общем, все идет по плану. Тем временем, Бернхард Саксе-Веймарский («швед») атакует у самого Лютцена, но попадает в рукотворный ад. Против него торчит здоровая мельничная батарея, от парка у Лютцена из-за земляных брустверов палят мушкетеры, большой дом мельника тоже набит мушкетерами, вообще под каждым кустом мушкетер, слева горящий Лютцен, к которому не подойдешь, и который теперь сам по себе генератор дымзавесы, в общем, все грустно. Бернхард начал ударно, один из имперских полков сразу рухнул и пошел на мясо, но затем шведы попали под перекрестный огонь из сада и с мельничной батареи, понесли тяжелые потери и откатились.

Тут имперцы удержались, но все было очень плохо для них на северном фланге. Густав потратил немножко времени на перестроение и начал атаковать загнувшийся фланг Валленштейна. Благо, пушки имперцев на этом участке уже были захвачены. Порыв был могуч и почти неостановим, и тут…

…И тут пришел Паппенхейм.

Паппенхейм явно не успевал пройти 25 хреновых осенних километров обычным маршем. В конце концов, он взял только две тысячи всадников, велел пехоте и артиллерии догонять и рванул к полю битвы на полном ходу со своей обожаемой кавалерией. Так что еще до полудня он попал к полю боя. Как ни плохо было видно, что происходит, Паппенхейм сразу въехал, что католики сейчас могут посыпаться совсем. Он надавал по заднице мародерам-кроатам в лагере, присоединил их к себе и теми силами, какие были, контратаковал горячих финских парней.

Паппенхейма после Белой Горы извлекли из-под кучи трупов. Его лицо покрывала сеточка шрамов, которые наливались кровью, когда он злился. В общем, крутой был мужик. Этой страстной атакой он спас Валленштейна и армию. Но сам умер так, как должен умереть человек его склада характера. Мушкетеры шведов, сопровождавшие финских всадников, одарили Паппенхейма залпом в упор. Этот жилистый терминатор получил три мушкетных пули и небольшое ядро из фальконета, и это даже для него оказалось чересчур. Паппенхейма утащили умирать, простреленный во всех местах, он еще несколько часов прожил, а бой продолжался.

По выбытии Паппенхейма контратаку возглавил генерал Пикколомини. Он был не сильно воинственным на вид – пухлый дядька с кудряшками, но внешность обманчива – это был храбрый и квалифицированный командир. Он восстановил строй и результативно контратаковал, вытолкал шведов за дорожную канаву, но сам за нее пробиться не смог.

Пикколомини во всей, тсзть, силе и славе

Тем временем, на противоположной стороне Густав Адольф со смолландцами попробовал найти какой-то другой переход через этот чертов кювет. Где-то справа в тумане рубились финны, и короля приводила в тихое бешенство необходимость топтаться на месте. Наконец, переход нашли. Смолландский кавалерийский медленно потянулся через канаву. Густав решил не ждать остальные полки, ползущие через узкий проход и ссыпаться на имперцев внезапно. Вообще, он не собирался возглавлять эту атаку в роли обычного полковника, но пули и ядра, летающие дуриком через туман, все равно находили цели. Штатный полковник смолландцев получил пулю в ногу и уже не командовал, а другому полковнику отстрелили голову (учитывая калибр тогдашних мушкетов – именно отстрелили). Стольхандске геройствовал где-то в стороне – не докричишься. Так что единственный офицер с должными полномочиями здесь был сразу король. Атаку он начал, но тут из тумана и дыма прилетела шальная пуля.

Густаву раздробило руку, лошадь ранило. Смолландцы этого не заметили и ускакали в дым, а король с семью или восемью солдатами и офицерами, кто ближе всех был, остановился перевязать руку и найти нового коня. Тут быстро стало ясно, что на сегодня война для Густава кончилась – рана тяжелая, кровь хлещет. Мучимый раной, ослабевший от кровопотери, Густав просит герцога Люнебурга увезти его с поля боя.

В этот момент из дыма приехали всадники, но вовсе не свои. Это были кирасиры Пикколомини. Они уже схлестнулись со смолландцами, и в круговерти оторвались от остальных дерущихся. Густава отделяли от спасения буквально десятки метров, но в густом смоге никто ситуацию не отследил.

Немая сцена.

Дальше все пошло очень быстро. Выехавший из тумана кирасир, как изящно выражаются буржуины, pistoled, «опистолил» короля в спину. Телохранитель короля был тут же убит, юноша-паж тоже. Густав в рубке получил несколько ударов шпагами и дополнительную рану кинжалом. Король упал. Кто-то из кирасир, похоже, догадался, что угрохали не простого офицера, и спросил умирающего, дескать, а ты вообще кто? «Я был королем Швеции». Последняя фраза, тут же кто-то из кирасир выстрелил Густаву Адольфу из пистолета в висок. Акт милосердия, учитывая обилие и тяжесть уже полученных ран.

В этот момент из тумана прискакала группа шведских конников. Они вообще не имели понятия, что тут произошло, разглядывать трупы времени не было, в общем, над телом началась рубка. Правда, оборотистые бойцы с имперской стороны уже успели раскрутить трупик на шпоры, колечко и еще какую-то бижутерию. Обо всем донесли Пикколомини, но тот заявил, что не поверит, пока животрепещущий труп не покажут, а с трупом были проблемы. В общем, вопрос о Густаве отложили на ближайшие несколько часов.

На шведской стороне Бернхард Саксен-Веймарский подумал «Блин, чего ж это нами никто не командует», и взял руководство на себя. Судьбу Густава шведы не знали, но лошадь с окровавленным седлом кто-то видел. К тому же, монарха привыкли видеть впереди на лихом коне, и сейчас его отсутствие было заметно не меньше, чем в других битвах – наличие. По крайней мере командиры уже догадывались, что случилось что-то нехорошее. Но догадки догадками, а битву пока надо выигрывать. Пока на фланге погибал Густав, в центре шведы пошли с козырей и атаковали ветеранскими наемными бригадами, Желтой и Синей.

Проблема в том, что из-за тумана и дыма ни черта было не видать, поэтому обе бригады наступали вразнобой и без поддержки конницы. Первой из тумана на имперцев вышла Желтая бригада. И оказалась против сразу трех имперских. «Желтые» попали под сосредоточенный обстрел, тут же потеряли половину людей и отвалились в беспорядке. Синие просто не видели из-за тумана и дыма, что происходит, и атаковали со спокойной совестью. Тут же они напоролись на старый валлонский полк, который Тилли еще тринадцать лет назад в атаки водил. Полковник и подполковник там были уже убиты, в соседнем Баденском полку тоже, поэтому войну возглавил оберствахмистр (майор) Мюнхгаузен. Он, собственно, был командиром кирасир, которые там рядом тусовались. Пехота Баденского полка и валлоны атаковали синих в лоб, а кирасиры охватили с флангов и устроили резню. Всех не убили только из-за того же смога, в котором около трети «синих» сумело спастись. Все это произошло просто стремительно. За несколько минут опытнейшие шведские отряды вылетели из игры.

Но пока шло это побоище в центре, шведы собрали что можно в кулаки на флангах и врезали людской волной еще раз, чуть не обвалив позиции имперцев. Вообще, после провала первой атаки шведов на фланге, никаких особых тактических изысков уже никто не показывал. Шла грубая бескомпромиссная резня лоб в лоб. Валленштейн кинул из резерва все, что еще в резерве оставалось, и удержал позиции.

Теперь заколебались шведы, уходящих с поля боя тормозил капеллан Фабриций, личный поп Густава Адольфа. Шведы бросили в огонь вторую линию и кое-как восстановили положение. Тем временем, горячий финский парень Стольхандске устроил целую поисковую операцию на поле брани, чтобы найти труп короля. Около трех пополудни коннофинны нашли тело, уже тщательно обобранное мародерами, но новость распространять по линии не стали, чтоб не ронять и так лежащий на боку боевой дух.

Шведы в последний раз устроили массовый накат между тремя и пятью. Они благоразумно сохранили пару бригад за пределами пушечных залпов. К тому же, даже их хилое численное преимущество имело значение в таком безыскусном лобовом бодании. Этот бешеный натиск был направлен на Мельничную батарею и лучше всего описывается оборотом «не считаясь с потерями». Первая атака провалилась под шквальным огнем, зато вторая достигла успеха. Все имперские командиры на этом участке были ранены или убиты. Генерал Коллоредо получил по пуле в руку и голову (выжил), племянник Валленштейна тоже схлопотал пулю (не выжил), под Пикколомини убило несколько лошадей подряд, его самого тоже ранило, еще целый выводок генералов и полковников был в таком же скорбном состоянии, управление нарушилось, и в общем, это генеральское кровопускание кончилось общим отходом. Под конец и Валленштейну прилетело пулей в ногу на излете, правда, это была скорее большая царапина. В каком-то англоязычном труде используется изящный оборот «оскорблен пулей». Хотя времени было еще не так много, это был ноябрь, так что последняя атака заканчивалась уже в темноте.

Имперцы отошли со всех основных пунктов. За день было убито или тяжело ранено до 10 тысяч человек – чрезвычайно тяжелые потери с учетом численности сражавшихся. По поводу соотношения потерь есть споры, но в целом в разы они не различались точно, итоговый счет от мясника получился плюс-минус равным. Очень боевая ничья.

Во тьме подошла пехота Паппенхейма. Она уже ни с кем не воевала. Валленштейн отправил молодого офицера посмотреть, что там на поле боя. Парень честно сходил и вернувшись, доложил, что поле никем не охраняется, только мародеры шастают, куча трупов, пушки на месте.

Многие командиры были за то, чтобы наутро вломить шведу. Оглядываясь назад, мы можем сказать, что это была здравая идея. Три тысячи не бывших в бою паппенхеймовцев с полным комплектом боеприпасов на фоне тяжелых потерь сторон за день – это был веский аргумент.

Но Валленштейн неожиданно велел отступать. Сложно сказать, почему его решение было таким. Имперцы могли продолжать битву и имели отличный шанс полностью разгромить шведов в открытом бою. Но Валленштейн был просто психологически подломлен. Тяжелейший день, ранение, гибель родственников и друзей (между прочим, не так много у Валленштейна было людей, кого он мог бы вправду назвать друзьями), неуверенность в том, что к шведам не подошли какие-то резервы… В общем, Валленштейн решил отходить. Пушки бросили на поле битвы, для них не было лошадей. В ночи имперская армия оттягивалась в сторону Богемии, где были их базы, где для Валленштейна был дом. Шведы преследовали, но совсем без фанатизма, только собрали пару тысяч пленных – раненые, мародеры и отставшие.

Кампанию 1632 года закрывали похоронные команды. Трупы сваливали в братские могилы, тщательно обобрав перед этим. Уже в наши дни одну из них нашли строители во время работ на окраине Лютцена. Из ямы извлекли 47 скелетов. Предполагается, что это были солдаты шведской Синей бригады.

А идея великой протестантской империи под эгидой Швеции умерла вместе с единственным человеком, кто мог бы воплотить ее в реальность. После блестяще начатой кампании 1631—1632 года шведы возвращались на север Германии без победы – и без короля. Закончился яркий и важный этап войны.

Кстати. Всего через две недели умер еще один ключевой участник Тридцатилетки. Вы о нем, поди, уже забыли. Фридрих, курфюрст Пфальца, вернулся на родину в день битвы у Лютцена. Человек, чья безответственность стала одной из главных причин войны, мог лично наблюдать дело рук своих. Пфальц был полностью опустошен. Страна голодала, повсюду свирепствовали эпидемии. Пряничное королевство за полтора десятилетия боев и походов полностью пожрали крысы войны. Измученный депрессией и чувством вины, Фридрих всего за несколько дней скитаний по Пфальцу заразился чумой и спустя две недели умер. При жизни он вел себя неразумно, и мало кто вспоминал его с теплотой, но по крайней мере, он ответил за свои ошибки по полной программе.

А вскоре умереть предстоит еще одному знаковому персонажу этой истории…

[Буль Баш]

После смерти Густава Адольфа в боевых действиях возникла пауза. Причина была вполне уважительной: зима. Стороны могли успокоиться и осмотреться.

Главные движущие силы войны уже находились за пределами Империи. Империя стала заложницей разборок между Францией, Швецией и Испанией.

Французы после гибели Густава быстро подмяли под себя руководство процессом от протестантов (чем окончательно подорвали все религиозные мотивы действа: лидером «протестантской» стороны стал Ришелье, католический кардинал!).

От шведов главную роль теперь играл канцлер Аксель Оксеншерна, человек вовсе не военный, но организатор и дипломат. Оксеншерна сохранил курс на создание балтийской империи для Швеции, но теперь, когда Густава не было на свете, она уже не могла быть такого размаха и мощи, как хотелось. По сути, шведы уже захватили все, что могли переварить, и теперь должны были закрепиться и удержать захваченное.

Со своей стороны, для Испании никуда не делась проблема «Испанской дороги» в Нидерланды, и никуда не делась борьба с Францией. Империю испанцы использовали как силу, способную помочь в борьбе с французами. То есть, переводя на человеческий: Германия – полигон, все германские государства, включая империю – в лучшем случае младшие союзники, а главная борьба идет между Францией и Испанией. Причем внутри французской коалиции – банка с пауками и всеобщая тайная антипатия.

Франция, как самый умный облезьян, пока сидела на горе и сама не воевала, предпочитая орудовать руками Швеции.

А вот Испания не могла себе позволить позицию мудрого облезьяна: имперцы были слишком сильно помяты и отброшены из северной Германии.

[Буль Баш]

Для имперцев был важен еще один вопрос: кадровый. Над головой Валленштейна начали явственно сгущаться тучи. Лютцен он проиграл (ну как, в стратегическом смысле смерть Густава Адольфа была важнее смерти 3—5 тысяч наемников и десятка пушек, но тактически – проиграл), но это было даже не главное. И император, и католические князья здорово наточили на него зуб из-за сдачи Богемии и вообще переговоров с Густавом и Саксонией через голову императора. Да, Богемию он вернул почти сразу, да, в целом виде, но ведь перед тем добровольно отдал!

В общем, в империи начали энергично искать Валленштейну замену. Нашли быстро.

Во-первых, испанцы вскоре должны были снова вступить в войну. В первой ее половине они ограничились спорадическими рейдами Спинолы и его команды, теперь им предстояло прийти с крупной армией и переломить ход войны. Возглавлять ограниченный контингент вежливых испанских людей должен был кардинал-инфант Фердинанд. Я его буду называть в испанизированной версии, Фернандо, чтоб не путать с другими носителями того же имени. Этот парень лет двадцати с копейками был испанский принц, по политическим соображениям сделанный попом, но клавший на свой духовный статус огромнейшей кучей. По характеру он был боец и жизнелюб, и он был полон амбиций.

Второй ключевой фигурой был другой юноша почти того же возраста, сын императора, и тоже Фердинанд. Этот будет либо Фердинандычем, либо Фердинандом-младшим. Тоже молодой парень, тоже полон энтузиазма. И тоже, кстати, хороший военачальник.

Блондин – Фернандо, правее на темной лошадке – Фердинандыч

Теперь осталось «уговорить Рокфеллера», то есть, сделать что-то с самим Валленштейном. Сразу задвигать его было опасно, Тилли, как мы помним, из-за такой попытки срезался. Тут требовалось соблюдать осторожность и выдернуть из-под Валленштейна его ресурсы и армию так, чтобы генерал не смог ничего поделать.

Между тем, Лютцен и последующие события Валленшетйна просто сломали.

Он более полутора десятилетий сражался, интриговал, шел по трупам своих и чужих. Его друзья и родные лежали на просторах Германии мертвые. Его здоровье было подломлено войной и нервным напряжением. Все недостатки полководца вылезли наружу. Валленштейн сделался раздражительным, его и без того известный всему свету эгоцентризм дошел до абсурда, он параноил (кстати, не без оснований), а склонность к мистицизму дошла до абсурда: гороскопам он стал верить больше, чем людям, и сверялся со звездами на каждый чих. Вообще, он, кажется, постепенно сходил с ума в узко-медицинском смысле. Взамен погибшим соратникам он так и не смог подобрать достойных людей, рядом с ним оставались только подонок Хольк и серенький зять Терцки.

Личностный кризис сказался на лидерских качествах. По весне Валленштейн отправил армию Холька на Саксонию, но – полная противоположность своим же принципам – не позаботился о логистике совершенно никак, а Хольк, будучи просто очень крутым и масштабным мародером, не осилил такой подвиг, как организация успешного марша и боя.

В Саксонии даже не состоялось крупных боев, армия Холька маршировала туда-сюда по грязи, теряла людей из-за чумы и тифа. В конце концов, горе-армия пошла отступать, но ее главарь сам заразился. В городке, к которому они подошли, не открыли ворота (еще бы, снаружи толпа злобных голодных заразных гопников), и Холька добрые сослуживцы бросили умирать в телеге у обочины.

Полковник Хацфельд, приехавший на место, и обнаруживший, что он теперь за старшего, потому как начальство померло, попытался найти хотя бы попа, чтобы отца-командира отпеть, но не отыскал даже за деньги. Остатки армии, разбитой без битвы, Хацфельд вел назад под бесконечными дождями по колено в жиже по земле, которую сами вояки же только что разорили.

Валленштейн делал ошибку за ошибкой. Когда в Баварию вторгся Бернхард Саксен-Веймарский, он получил приказ от императора о том, чтобы встретить неприятеля, но из какого-то ослиного упрямства и детской обиды он отписал, что пусть Баварию спасает Альдрингер (генерал, с которым у Валленштейна был конфликт).

Самое дикое, что Валленштейн на самом деле начал выдвигаться в Баварию, но ключевой город Регенсбург пал прежде, чем Валленштейн туда явился. В результате, полководец только в очередной раз себя скомпрометировал на ровном месте. Баварию разоряли в ноль второй раз за два года, крестьяне одурели от такого ужаса окончательно и восстали против всех сразу. Положение дел в Баварии становилось невыносимым для всех воюющих сторон, и имперцы, и шведы держались там святым духом не пойми ради чего.

Тем временем, французы сделали отменно изящный ход. Они сделали Валленштейну простое ясное предложение. Измена императору = корона Богемии. На родине Валленштейн уже никак не чувствовал себя в безопасности, и предложение принял. В конце концов, ему уже просто нужен был приличный домен, чтобы закончить активную деятельность по жизни.

Однако император и католические князья уже играли на опережение. Из окружения Валленштейна они начали оптом и в розницу скупать командиров. С Альдрингером у Валленштейна и так был личный конфликт, Пикколомини – героя Лютцена, и Галласа – еще одного ключевого генерала, купили. Вообще, такая странная ситуация: император уверен в том, что Валленштейн изменяет, а потому готовит операцию по его устранению. Валленштейн уверен, что готовится операция по его устранению, и потому ищет способа изменить. Что здесь первично, черт не разберет, но в общем, это был такой самосбывающийся прогноз с обеих сторон.

Валленштейн чувствовал неладное. В январе 1634 он собрал полсотни полковников и заставил присягнуть себе лично. Ну, те присягнули, конечно, но вообще-то плевать им было на любую клятву. В середине февраля Валленштейн решил расставить точки над «Ы» и позвал на собрание своих генералов. Результат оказался шокирующим: Пикколомини, Галлас и Альдрингер просто не пришли. Валленштейн пытается снова получить уверения в преданности от полковников. Напрасно. Письменные гарантии отказывается давать большинство офицеров, а те, кто все-таки соглашается, требуют оговорки о лояльности самого Валленштейна императору. Все жутко нервничают. Валленштейн потерял почву под ногами: его командиров перекупили чинами, наградами, деньгами и страхом.

Валленштейн решает бежать из Богемии хотя бы сам лично. В обоз грузятся деньги, драгоценности, и 22 февраля полководец вместе с зятем Терцки и примерно тысячей бойцов выезжает из Пльзни. С ним, кстати, едет протестант Кински. Этого парня вы можете помнить по самому началу войны: это он выкидывал из окна имперских чиновников со словами «Посмотрим, как поможет вам святая Мария!» Он очутился в компании имперцев как посредник в переговорах Валленштейна с протестантами.

Пикколомини, который собирался Валленштейна арестовать, обнаруживает, что тот уехал и рассылает всюду депеши, требуя взять генерала живым или мертвым.

Вечер 24 февраля 1634 года. Валленштейн и его команда приезжают в городишко Эгер. Там его встречает шотландский наемник, полковник Гордон. Гордон – один из людей валленштейнова зятя Терцки, и тот чувствует себя довольно уверенно. Однако и Гордон, и один из офицеров, едущих с Валленштейном, Батлер, и помощник Гордона Лесли уже замыслили мини-заговор.

На следующий день Гордон пригласил оставшихся верными Валленштейну офицеров поужинать – отдельно от Валленштейна. Ну, вы все сами уже догадались. В момент банкета начинают играть «Рейны из Кастамере» и в зал врываются драгуны с палашами в руках. Они рубят всех, Терцки, Кински, младших офицеров. Израненный Терцки выбегает во двор, где его встречают мушкетеры. «Пароль!» – «Святой Иаков!» – орет им Терцки. Этот пароль ему сказал Валленштейн. «Хрен тебе, «Австрийский дом!» – радостно отвечают мушкетеры и забивают Терцки прикладами.

В это время еще один наемник, капитан Деверу, с несколькими людьми вламывается в спальню Валленштейна. Тот что-то говорит, но наемники либо не услышали, либо не запомнили, что. Валленштейн получает удар алебардой в грудь. Финита ля трагедия. Тело заворачивают в ковер и уносят. Знаменитейшему и одному из важнейших деятелей Тридцатилетней войны, человеку, сделавшему ее такой, как мы ее знаем, приходит конец.

Так проходит земная слава.

Спорадические мятежи в армии были быстро подавлены, убийц щедро наградили. Гордон получил два из конфискованных поместий покойного и 120 000 гульденов из его казны. Вот Гордон сделал недурную карьеру для простого солдата, кем он начинал. Имущество Валленштейна по большей части было изъято, его «военная корпорация» досталась империи. Армия присягнула императору. О клятве верности Валленштейну никто не вспоминал, да и чего стоит клятва ландскнехта. Семья Валленштейна не пострадала, разве что потеряла бОльшую часть состояния, но на тихую спокойную сытую жизнь осталось. Посмертно генерал был осужден как изменник.

«Они волокли его за ноги, голова его билась о каждую ступень, все было в крови, закинули в карету и увезли в замок, где уже лежали остальные, обнаженные, друг подле друга… И здесь ему отвели привилегированное место, положив в ряду справа, и это все, что можно было сделать для великого генерала».

Ходячий символ Тридцатилетней войны умер. А война продолжалась.

[Буль Баш]

Итак, ключевые фигуры прошлых лет оказались сметены с доски. Валленштейн мертв, Густав Адольф мертв, даже Фридрих Пфальцский, и то мертв. Но война продолжается. И как продолжается!

В Тридцатилетнюю уже официально, всерьез, вмешалась Испания. Кабальерос за последние годы ни на шаг не продвинулись в смысле контроля сухого пути в Нидерланды, и мысль войти самим и молча все поправить окончательно усела в мозгах мадридских царедворцев. Капитанов Алатристе возглавлял кардинал-инфант, юный принц испанского Габсбургского дома Фернандо. Молодой парень, но талантливый военачальник, а происхождение добавляло ему авторитета.

Тем временем, сын императора Фердинанда, молодой Фердинанд Фердинандыч, возглавил имперскую армию. Помогали ему два бывших генерала Валленштейна, Галлас и Пикколомини. Они оба, конечно, были не столь яркими, как их покойный шеф, но вполне пристойными на тот момент профессионалами. Правда, оба на почве долгой войны уже начали крепко закладывать за воротник, причем любили квасить вдвоем, но мозг еще не пропили, так что трио Фердинандыч-Галлас-Пикколомини во главе имперской армии было вполне дееспособным.

В общем, имперцы и гишпанцы решили кадровую проблему успешно.

Тем временем, у протестантов наоборот, царил полный разброд и шатание. Саксонцы откровенно не хотели подчиняться шведам, а Бернхард Саксен-Веймарский тянул одеяло на себя, требуя отдельного командования, Франконию, золота и вообще считая себя крутым и незаменимым. Мистер Распальцовка резонно считал, что если шведы от него избавятся, он легко сможет отдаться французам. Французы в свою очередь перетягивали союзников от шведов к себе, закрепляя свою первую роль в альянсе.

Короче, лагерь протестантов напоминал банку с отожранными пауками. Этот раздрай серьезно повлиял на ход кампании 1634.

Шведы знали, что через Италию к ним идут испанцы, и их надо встречать. При этом Бернхард не мог командовать шведами, а шведы наемным войском Бернхарда, поэтому шведский маршал Горн и Бернхард кое-как договаривались. С саксонцами договориться не получилось вообще, те ушли отдельно грабить Богемию. В итоге, в момент, когда надо было действовать быстро и паять католические армии по отдельности, Бернхард и Горн потеряли месяц, споря о дальнейшей программе. В итоге сговорились и выступили навстречу имперцам. Они разбили небольшую имперскую армию, ее командир Альдрингер, участник заговора против Валленштейна, был случайно застрелен своими.

Саксонцы обложили Прагу. Но Фердинандыч показал, что у него есть кроме происхождения еще и крепкая стальная задница. Забив на Богемию, он захватил Регенсбург в тылу у протестантов, а некоторое время спустя еще и Донауверт. То есть, присел шведам на коммуникации по Дунаю. Мало того, он еще и Вюртембергу теперь угрожал, который протестантам был ценным союзником.

В итоге шведы и Бернхард развернулись спасать свои тылы, а саксонцы поняли, что сейчас останутся в Чехии в полном одиночестве без даже теоретических шансов на помощь – и тоже свинтили из Богемии.

Фердинандыч в ожидании гишпанцев решил захватить небольшую крепость Нердлинген. К Нердлингену теперь стремились и испанцы, и протестанты. Горн и Бернхард в сумме имели 20 тысяч человек, Фрединандыч 15, плюс еще шведы сидели в крепости. Так что если бы Горн успел раньше, тут военной карьере Фердинандыча пришел бы конец. Но испанцы успели первыми, всего на три дня, но первыми. 2 сентября испанцы Фернандо и имперцы Фердинандыча встретились.

Протестанты аврально насобирали мелкие гарнизоны по окрестностям и накачались до 26 тысяч солдат, правда, эти подкрепления были откровенно стремного качества. Объективным преимуществом шведов было обилие пушек, 60+ орудий – аж двойное превосходство. Вопрос в том, удалось бы этим скомпенсировать то обстоятельство, что у католиков теперь имелась могучая куча народу, 35+ тысяч человек. Но шведы и Бернхард были уверены, что после Брейтенфельда, Леха и Лютцена они такие орлы, что для них опрокидывание имперцев и испанцев не труднее отправления малой нужды. К тому же, они отчего-то считали, что испанцев мало, и вместе у католиков тысячи 22—25 людей, не больше. Удивительно, но когда они в авангардной стычке захватили испанского майора, и тот честно сознался, что там примерно 30—35 тысяч папистов, Бернхард его просто послал по католической матушке.

Кузены-Фердинанды начали готовиться к побоищу. Собственно, план у них был простой и незатейливый: оседлать холм перед Нердлингеном с окрестными лесами и позволить протестантам убиваться о стенку. Время-то все равно работало на католиков: в Нердлингене полагали, что им устроят полный Магдебург и бомбили шведов письмами, дескать, караул, принцы крови зрения лишают.

Вот в такой нервической обстановке началась прелюдия к битве 5 сентября 1634 года.

Горн собирался атаковать католиков внезапно. Но фраза «гладко было на бумаге да забыли про овраги» реализовалась почти буквально. На сильно пересеченной местности протестанты застряли, шли медленно, а потом еще долго разворачивались для атаки. В итоге войну начали вообще только во второй половине дня. Внезапность полетела в болото, и вообще вся битва пошла черт знает как.


Шведы полезли на ближайший холм как попало, под пушечным обстрелом. В итоге все-таки заняли его, выбив имперцев. Но Бернхард, попытавшийся сковырнуть с другого холма испанцев, облажался по полной программе. Пока подтягивал свежие силы, пока то-се, наступил поздний вечер. Испанцев задавили толпой, собственно, там и попал в плен тот майор, который раскололся насчет численности католической армии. Перестрелки и рукопашные в лесу шли до полуночи. В итоге шведы таки засели на части испанских позиций.

В ставке у принцев Галлас ругательски ругал кардинала-инфанта за то, что тот так мало сил выделил для защиты этих холмов, но Фернандо предложил все-таки сосредоточиться на том, что дальше делать, и диалог пошел конструктивнее.

Наутро Горн атаковал снова. Шведы выбили католиков с еще одного холма, но в процессе полностью перемешались, к тому же, на холме взорвался склад пороха, две шведские бригады начали сдуру палить друг по другу, один из кавалерийских полковников не поняв приказа, ломится вперед, нарывается на контратаку, в общем, полный бардак. Поэтому явившаяся на поле боя имперская кавалерия контратакой вышибла шведов обратно с холма. Горн просит помощи, но шведская кавалерия занимается какой-то фигней, гоняет и без того рассеянные имперские части, и на помощь не идет.

Напротив, принцы с какого-то бугорка командуют парадом вполне разумно и постоянно подбрасывают сикурс своим товарищам на холме. Поэтому контратака Горна проваливается, а Бернхард ему никак не помогает, просто палит из пушек со своего холма. Горн атакует и атакует, но испанцы крепко обосновались на вершине, так что шведы просто ложатся под холмом в три слоя без малейшего успеха. Надо отдать должное, они пытались сковырнуть испанцев с вершины разнообразно и старательно, атакуя с разных сторон то пехотой, то конницей. Но чтобы взять холм, им нужен был Бернхард, а тот воевал совсем отдельно на равнине, и помощи от него было что с козла молока. Шведы устроили за несколько часов 15 (!!!) атак, и каждый раз ломались об испанцев.

Надо отдать должное принцам, они стояли стойко и на кризисы реагировали быстро. Их наблюдательный пункт обстреливался, офицера убило прямо между ними, но обзор был важнее. Основной функцией Кардинала-инфанта и Фердинандыча было вовремя вставлять резервы туда, где это требовалось, и они с этой задачей успешно справлялись. В итоге испанская конница высаживает шведов с того холма, который они потеряли накануне, и тут выяснилось, что резервы у шведов просто кончились, а имперцы подгоняли еще свежие бригады. Все-таки разница примерно в 10 тысяч человек – это козырь, который очень сложно побить, а на суровых шведов имелись не менее суровые испанцы.

После полудня у протестантов побежало всё. Горн попал в плен, Бернхард едва унес ноги. Девять тысяч трупов, четыре тысячи пленных. Братцы-Фердинанды рассчитались за Брейтенфельд, а шведская армия потерпела полную катастрофу, которую, по-моему, до Полтавы никто не перекрыл.

Через несколько дней император с гордостью читал рапорт сына о полном успехе. В Мадрид между тем отправились пятьдесят знамен, взятых в бою.

Испанцы двинули дальше по дороге имени себя вдоль Рейна, для них-то главной темой были коммуникации с Нидерландами. Имперцы двинулись чистить Вюртемберг и Франконию.

Что характерно, французы несмотря на полное поражение своих союзников были полностью довольны таким исходом. Акции Бернхарда и шведов обвалились. Протестантские князья побежали за защитой именно к французам.

[Буль Баш]

Последующий период характерен деградацией и армий, и государств, участвующих в войне. Солдатчина стала, с одной стороны, чуть ли не единственным шансом чувствовать себя человеком. Молодые крестьяне резонно полагали, что чем выращивать хлеб и становиться жертвой разбойников в мундирах, лучше самому отнимать и нагибать, потому в наемники шли с охотой.

С другой стороны, выросло уже целое поколение не видевших ничего кроме войны. Никакой садизм уже не выглядел патологией. Насилие становилось все более остервенелым, а часто уже просто бессмысленным. На веру всем было плевать: все равно протестантскую коалицию возглавлял католический кардинал, а армии пополнялись пленными. Многие раза два-три успевали сторону сменить. А чо такого. Как-то «католический» полк взбунтовался против мессы: там не было католиков.

Военные стали самостоятельным сословием, которое ничего не делало, кроме как терзало остальных. Генералы уже боялись возможного мира: они не знали, что делать с ордой вооруженной гопотемы под их началом. Но заменить гопотему было некем.

Кстати, даже смерть в бою на тот момент была чуть ли не подарком и легким концом. Статистически, на тот момент гибель в результате применения оружия – это процентов 15 смертности солдат. Остальное – болезни, голод, несчастные случаи и не связанный напрямую с боевыми действиями криминал. Средний срок жизни солдата составлял 3—4 года, если не случалось какой-то специфической острой ситуации, типа крупного сражения или эпидемии, которая могла выбить половину армии за год. Грязная вода, очень плохое снаряжение. Попробуй переночевать в продуваемой дырявой палатке зимой. Там, конечно, не Сибирь, но полноценная минусовая температура со снегом и ветром. И так месяцами, и еще идти куда-то и стрелять в кого-то.

Война заходила в тупик, сняв сливки после Нердлингена, имперцы уже не могли развивать наступление, а шведы в свою очередь едва могли держать фронт, к тому же, саксонцы ждали любого случая соскочить и выйти из войны вообще. У Иоганна Георга страна лежала в развалинах, а сам он хотел уже просто сидеть дома и тихо спиваться. В общем, позиции протестантов были крайне шаткими.

В итоге саксонцы таки дезертировали, подписав сепаратный мир с империей. И тут же обнаружили, что сбежали с войны на войну. В этот момент Ришелье решил, что клиент созрел. В 1635 году французы официально объявили войну Испании, после чего император нагнул Саксонию на участие в войне на своей стороне. Так что старый политический проститут Иоганн Георг Саксонский опять не ушел от участия в чужих разборках. Полигон окончательно оформился, новых серьезных участников вступать в войну не будет, но французы дадут войне импульс еще на 12 лет.

Французы столкнулись с имперцами в Лотарингии. Крупных сражений не случилось, но стороны остались друг другом впечатлены. Франки решили, что с ними воюет толпа вооруженных вшивых бичей. Имперцы полагали, что против них сражаются конкретные петухи – в том смысле, что галльские и расфуфыренные. Для них парадный вид и общий лоск неприятеля выглядел полностью дико. Галуны, перья, доспехи сияют. Впрочем, это была Тридцатилетка, так что французов быстро привели к общему виду.

Вообще, крупных битв долго не было. В стране, где ничего не купить за деньги и не отнять потому, что все уже куплено или отнято, вообще сложно воевать. Так что шли бесконечные малопродуктивные осады, да маневры. С французами голод и чума расправлялись быстрее имперцев.

Жак Калло, «Дерево повешенных». Наверное, самое известное изображение Тридцатилетки.

Пока с французов сбивали лоск, в остальной Германии в целом было всё плохо, и даже совсем хреново. Дисциплина была ужасной в обеих армиях, солдаты толпами дезертировали. Дезертир мог вернуться через неделю с внештатной курицей, а мог и через месяц. Расстрелять его было нельзя, потому что тогда половина армии перестреляла бы другую. Солдатские бунты были обычным делом, а повсеместный садизм шел в фоновом режиме. Все что угодно, включая варку людей живьем.

По стране ходили толпы беженцев, евших крыс и всякий съедобный мусор. В Эльзасе жрали трупы, снятые с виселиц. Появилось специфическое массовое явление: сошедшие с ума от голода и ужасов войны, которые нападали на живых, пытаясь ими пообедать.

Страсбург напоминал блокадный Ленинград, в итоге магистрат выгнал из города 30 тысяч беженцев и тем восстановил какое-то подобие обычной жизни. Изгнанные, конечно, в основном перемерли.

На почве всеобщего голода и помешательства появлялись лжепророки. Австрийский фермер объявил себя Божьим посланником, сел в тюрьму вместе с молодой женой, потом испугавшись казни, раскаялся. Правда, его все равно казнили с малолетним сыном, потому что решили на всякий случай казнить всех последователей, а что мальчику 4 года, дело десятое – следовал же. Его жену приговорили к пожизненному, но она вовремя сбежала с помощником палача.

Ландграф Гессена по этому случаю испугался, что восстание начнется и у него, и на всякий случай велел наемникам повесить вообще всех, кого найдут в приграничной с районом очередного восстания зоне. Кто-то, понятно, убежал, но наблюдавшим явление запомнились длинные ряды виселиц вдоль дорог. Зато таким образом в Гессене решили проблему корма для свиней.

На этом фоне история, когда пленных просто раздели догола и заставили бежать к своим без трусов, выдав для прикрытия срама захваченные у них же знамена, выглядит даже мило.

Бернхард, несмотря на провал у Нердлингена, пользовался репутацией бывалого вояки, к тому же, после пленения Горна он остался самым крупнокалиберным протестантским полководцем. Из французов он выбил кучу денег и признание руководства всеми войсками, включая французские! Мало того, за то, что такой крутой парень согласился, так и быть, покомандовать, ему пообещали после войны сразу Эльзас. Правда, его надо было еще отобрать. А пока Бернхард разводил Ришелье на пряники,

Кардинал-инфант придумал классную идею: перенести войну в глубину Франции. Это был сильный ход: коротким рейдом имперцы дошли аж до Компьеня, спровоцировав панику в Париже и оттянувшись на до сих пор не затронутой войной Франции. Однако другую имперскую армию во главе с алкополководцем Галласом Бернхард остановил, а в одиночку Фернандо продолжать побоялся и отступил.

Тем временем, в 1636 году император Фердинанд тихо и без большой помпы помер. На ходе войны это никак не сказалось.

Шведы отлупили саксонцев, восстановив репутацию после Нердлингена, а жесткая задница Бернхард все-таки отобрал Эльзас у имперцев и, сурпрыз, потребовал от французов отдать Эльзас персонально ему. Какая-такая Франция, мы договаривались, что Эльзас отдадут мне лично, а не мне в качестве французского дворянина. Имел я ваш графский титул, давайте мне Эльзас независимым. Кстати, я вообще-то вам не вассал, а такой же партнер как Швеция.

Эти переговоры могли кончиться фиг знает как, но по ходу их у Бернхарда обострилась длившаяся уже несколько месяцев лихорадка, от которой он и помер. Ходили слухи, что Ришелье его траванул, но с тем же шансом обострение случилось на нервной почве. Хотя, конечно, умер он как нельзя вовремя. Как бы то ни было, быстро взлетел и упал тоже быстро.

Сменивший его Эрлах амбиций не имел, он просто хотел пристроиться в тепло, и Ришелье ему все обеспечил, а Эльзас стал французским.

По результатам этой кампании, кстати, в Мадриде и Вене с ног до головы, пардон, обосрали Кардинал-инфанта, отвечавшего за испанские Нидерланды, который вообще не был виноват в том бардаке, который на Рейне творился. У него была чудесная должность: каждая скотина давала ценные указания, а денег и подкреплений не давали, и взять было неоткуда. В результате парень, которого облыжно обвиняли в чужих факапах, впал в тяжкую депрессию и умер от переутомления и стресса.

Тем временем, Фердинандыч возглавил империю уже в качестве императора Фердинанда III, так что вопрос о полководцах опять оказался открыт. И тут Фердинандыч сделал страшную ошибку: назначил руководить войском тупого как шпала брата Леопольда, а в помощь ему дал Галласа, потому что ну опыт же, старый заслуженный полководец. Проблема в том, что у Галласа количество выпитого наконец перешло в качество, и он уже руководил войском, не просыхая ни на минуту. Пикколомини, который хотя бы просыхал, был нужен испанцам в Нидерландах.

В общем, имперскую рать возглавил дуэт «Алкоголик и Придурок». Эти двое были страшны даже не тем, что проигрывали все что возможно, а тем, что при них интендантская служба развалилась совсем. Дисциплина даже не упала, она рухнула ниже нуля.

[Буль Баш]

Назначив эрцгерцога Леопольда и Галласа командующими армией, новый император Фердинандыч заколотил войско империи в гроб. Там требовался человек со стальными нервами и логист экстра-класса, а прислали капризного прынца и генерала, которого трезвым видели раз в три года. В результате главная имперская армия за несколько недель окончательно превратилась в законно вооруженное бандформирование. Бойцы целыми ротами удалялись в удалой набег на много дней, могли самостоятельно сменить воинскую часть, а в особо запущенных случаях – сторону.

Метросексуал Леопольд

За кошку дрались, за яйцо могли убить, обладатель коровы без верных товарищей и запаса пороха был очень богатым смертником. Крестьяне в зоне боевых действий превратились в монстров выживания, способных есть все, что не может убежать, спать с открытыми глазами, за милю учуяв по запаху приближение войска; спрятать последнюю козу в дупле и с честными глазами говорить, что ничего не имеют, даже когда ландскнехт ножом резал ребенка на глазах родителей и вставлял отцу семейства пороховой заряд в анус. Существовала, правда, и другая модель поведения – это когда в деревне было больше мушкетов, чем людей, в городе бюргеров штрафовали за плохое состояние личного оружия, а поход ландскнехтов за пожрать превращался в боевую операцию с сотнями участников и огнестрелом, чтоб не артиллерией у обеих сторон. Все, кто не умел выживать либо так, либо этак, уже умерли с голоду.

Некоторое время имперцев спасало только то, что шведы были в таком же состоянии. С полководцем шведов была та же беда. Маршал Банер пил как конь, объясняя это обстоятельство смертью жены. Впрочем, вдовца утешала дочь маркграфа Баденского, которой он, гм, увлекся прям на вечеринке по случаю похорон супруги. В общем, Банер занимался дринкингом все то время, которое не факингом, и руководил армией очень приблизительно. В момент то ли протрезвления, то ли наоборот, особо глубокого запоя он попытался захватить императора Фердинанда-джуниора в Регенсбурге. Тот безуспешно собирал там мирную конференцию, но чтобы реально всех замирить, ему все равно надо было звать испанцев, французов и шведов. Банеру казалось соблазнительной идеей захомутать самодержца, но в итоге он не смог даже просто обложить Регенсбург из-за разложения войска и бескормицы. Зато бойцы поймали и сожрали императорских ловчих соколов. Если бы им попался по дороге черт, они бы и его съели.

Имперцы между тем попытались действовать непрямыми способами. Конкретно попробовали убрать кардинала Ришелье аккуратным заговором.

Во Франции хитроумный кардинал оттоптал немало мозолей, во внутренней политике он действовал не менее решительно и жестко, чем во внешней. Причем это касалось даже, казалось бы, относительно мелких проблем. Маленький пример чисто для иллюстрации. Дворяне нужны были Ришелье, чтобы со славой помирать от дизентерии под стенами эльзасских крепостей, а не для того, чтобы позорно тыкать друг друга шпажками в подворотнях. Поэтому дуэли, как известно, запретили. Запрет демонстративно нарушил Франсуа де Монморанси. Этот парень был популярен при дворе как Оксимирон, но в качестве ролевой модели избрал Мару Багдасарян. В общем, он решил, что он настолько славный парень, любимец публики и крутой аристократ, что никто ничего ему не сделает, если он насадит на рапиру еще кого-нибудь. Так вот, Ришелье настоял на том, чтобы ему откочерыжили башку, и никакая протекция не помогла. Так что, как легко догадаться, кроме фанатов у Ришелье было полно хейтеров, которые и без поддержки имперцев были бы не прочь откочерыжить что-нибудь ему самому.

Локомотивом заговора был влиятельный граф Суассон. Но в один прекрасный момент он, согласно официальной версии, зачем-то стал приподнимать забрало шлема заряженным пистолетом, а тот возьми, да и выстрели… А при чем тут Ришелье? Решительно ни при чем, руки-то вот они. Шлем от мозгов оттерли, но заговор против кардинала на этом, как легко догадаться, иссяк.

Тем временем, в шведской армии назревал бунт из-за отсутствия жалования. Генерал Банер подошел к делу как вооруженный Мавроди, он каждый день обещал, что деньги скоро будут, пицца уже в пути, и в конце концов – вот жулик – всех обманул и помер. Армия стояла на грани бунта. Но в Швеции знали, кого прислать взамен усопшего. Главкомом шведской армии стал Леннарт Торстенссон, последний великий полководец Тридцатилетней войны, темный рыцарь с сияющим страпоном.

Леннарт Торстенссон. Он молвил: Мне вас жалко, вы сгинете вконец. Но у меня есть палка, и я вам всем отец.

Торстенссон попал в плен еще при живом Густаве Адольфе, долго сидел в зиндане, ожидая обмена, и за это время испортил себе здоровье и характер. На имперцев он с тех пор затаил некоторое хамство, и вообще людей не очень любил, по крайней мере, в живом виде. С собой он вел семь тысяч рекрутов и вез деньги. Этот суровый полководец не мог ходить, скрученного подагрой, его носили на носилках. Но лежа, он был опасней любого стоячего. Выдав жалование, Торстенссон приступил к реформам.

Для начала, он переменил экономическую модель. Деньги теперь платили только тем, кто пришел в армию до него. Бойцы все равно мерли как мухи в ноябре, так что количество требуемых монет быстро падало. На самом деле, все, конечно, было сложнее. Ускоренная перемотка в основном касалась новобранцев. Если бойцу удавалось прожить 2—3 года и пообтесаться в боях, то он, скорее всего, жил дальше, и жил по военным меркам долго. Такие люди цементировали свой полк, и если их было хотя бы процентов 20—30, воинскую часть можно было восстановить даже после тяжелых потерь. Им и платить было не жалко. А новым рекрутам обещали только одежду и пожрать, в остальном – дали мушкет, крутись как хочешь. Но не нарушая дисциплину. Торстенссон начал с того, что просто и без затей принялся вешать за серьезные проступки. За мелкие от души били плетьми. Не нравится? Еще плетей. Есть возражения? Нет возражений. Солдаты Торстенссона ненавидели, но он их тоже не особо любил.

Сколоченную страхом армию он повел на Моравию, дорогой расколотив саксонцев. Саксонцы вообще были лузеры по жизни, их только ленивый не расколотил. В Моравии шведы заняли Ольмюц, выгнали из города студентов, больных и нищих и укрепились. Провиант собирали упорядоченным и беспощадным террором.

Имперцы во главе с эрцгерцогом Леопольдом и Пикколомини пошли его воевать, и Торстенссон дал им генеральное сражение, второе генеральное сражение под Брейтенфельдом. Второй Брейтенфельд кончился для имперцев еще гаже, чем первый. Если в первый раз железные Тилли и Паппенхейм сохраняли мужество и достоинство до конца, теперь имперцы бегали как крыса от бульдога. Торстенссон отобрал у них всю артиллерию, деньги, перебил пять тысяч человек, пленил еще пять.

Леопольд потом отрубил бошки тем, кто, по его мнению, бежал первыми, но это ему не помогло.

На имперцев обрушился второй Брейтенфельд, а на их главного союзника, испанцев, вскоре свалилась еще более страшная катастрофа.

[Буль Баш]

Французы как следует пообтесались в боях. Атос, Портос и Арамис научились кушать крыс, вместо куртуазной переписки с графинями нагибать доярок и вообще стали нормальной такой армией поздней Тридцатилетки, то есть, сборищем редкостных подонков, но опытных, натасканных подонков.

Фактически, в это время от основной Тридцатилетней войны откололся ее спин-офф – франко-испанская война. Эти две войны переплетались и наслаивались одна на другую круче, чем в наши годы на Ближнем Востоке.

С точки зрения императора в Вене и немецких князей, франко-испанская борьба была еще одним фронтом Тридцатилетней войны (тогда ее называли Немецкой), но с точки зрения испанцев и французов это как раз Немецкая война была одним из фронтов, причем, может, и не самым важным, великой франко-испанской дуэли. Однако событие, о котором пойдет речь сейчас, однозначно относится к обеим войнам, и вообще, оно «больше себя самого»: это и символ заката великой Испанской державы, и символ воинской доблести умирающей империи, и культурный феномен, и, в конце концов, просто место, где убили одного литературного и множество настоящих героев. Все уже догадались, речь о Рокруа.

К тому моменту (1643 год) ситуация в противостоянии Испании и Франции несколько подвисла. С одной стороны, Франция была в лучшем положении. У нее лучше обстояли дела на внутреннем фронте, имелась более развитая экономика, французы экономнее расходовали силы. С другой – Ришелье, переживший все заговоры против себя, умер сам, «мушкетерский» король Людовик XIII тоже уже был не алё, и это все могло спровоцировать внутренний кризис. К тому же, испанцы все еще были хорошими солдатами, и «Это испанская терция!» – все еще звучало очень веско, и спины врагов, включая французов, и их коричневые штаны гишпанцы уже привыкли наблюдать в деталях.

В общем, началось все с того, что испанский полководец Франсиско де Мело решил перенести войну на территорию противника, и двинуть на Шампань. Весной 1642 его люди выступили к крепостице Рокруа близ нидерландской границы, которую осадили испанцы. Встречь им двинулась французская армия принца Конде, который тогда еще не носил этот титул, но для удобства будем именовать его так.

Принцу был аж 21 год, но у него был целый отряд толковых командиров в подчинении. Маршал л’Опиталь был уже стар, но далеко не в маразме, а еще два дружбана Конде имели опыт службы у Густава Адольфа, и таки имели что подсказать. Да и сам юноша-генерал еще не стал тем-самым-принцем-Конде, но был парнем что надо, энергичным и разумным.

Конде

Армии были примерно равны по силам, у испанцев чуть больше пушек, у французов – людей. Кавалерия испанцев была послабее – там было сборище по принципу кто были, тех послали, включая балканских наемников. А вот пехота включала ветеранские терции, исключительно стойкие и способные танковать удивительно долгое время, что при Рокруа проявилось в полной мере.

Итак, май 1643. Испанцы отослали часть сил для решения частной задачи (здорово напоминает Лютцен, кстати), но в отличие от имперцев при Лютцене, сделали еще одну ошибку. Французам, чтобы вообще прибыть на поле боя, надо было продраться через узкое дефиле. Тут им мог бы прийти карачун, но испанцы никак не мешали им выйти на поле будущей битвы и построиться.

Конде спешил, потому что испанцы ждали сикурсу – тот самый отряд, усланный в сторону, и все об этом знали. Проблема в том, что – опять же, не удержаться от сравнения с Лютценом – этот отряд шел на помощь очень медленно и лениво, его командир считал, что у него есть немало времени, и не спешил. Конде же понимал, что эта соломина может сломать ему хребет, и постарался уложиться в как можно более сжатый срок. Битва началась на самом рассвете, едва забрезжило.

Французы атаковали кавалерией по флангам. На французском левом крыле испанские всадники превозмогли и затоптали лягушатников, но на другом все получилось ровно наоборот, Конде наладил взаимодействие пехоты и конницы и разметал фланг испанцев, которые пытались воевать одной кавалерией. Пехотинцы в лоб, конница бьет с фланга – локальный успех.

Казалось бы, счет 1—1. Но развивать успех стороны начали по-разному. Испанцы на своем фланге взяли трофейные пушки, развернули на французов и начали выносить их пехоту, перемалывали ее медленно и методично…

…А надо было быстрее решение принимать и срочно давить всеми силами.

Потому что Конде на своем фланге сориентировался сразу. Вместо атак в лоб, которые вели на своем победившем фланге испанцы, Конде глубоко охватил кавалерией слабую вторую линию испанского строя, валлонов и немцев. Правду сказать, он сперва обломался как раз об испанских ветеранов, но быстро переориентировался на валлонов. Собственно испанцы помочь им не могли, их ветеранская пехота резалась с французами по центру лоб в лоб.

Конде предпринял дикую безрассудную атаку на скорости, из тех, которые считают идиотским сумасбродством, когда они проваливаются – и гениальным озарением, когда приносят успех. Французская кавалерия разметала испанскую вторую линию, прошла все поле боя насквозь и ударила в тыл побеждающему испанскому флангу, окончательно сокрушив испанскую конницу.

По большому счету, он сумел провернуть такую наглую атаку потому, что испанский полководец в острый момент промедлил и ни подхлестнул свой успешно атакующий фланг, ни вовремя отреагировал на прорыв Конде с другого фланга. Французы действовали не то чтобы сильно умнее, но быстрее и решительнее. Битва шла симметрично, до того момента, как Конде полетел на крыльях, а Мело наоборот, начал тормозить. Все произошло просто стремительно: первые пушечные выстрелы прозвучали в 4 утра, а к 8 было уже ясно, что дело испанцев проиграно.

Испанская конница полегла. Немцы и валлоны убежали. На поле битвы остались только испанские пешие терции. Они не стояли там из голого упрямства. Они ждали подкрепление. Подкрепление, которое так и не придет.

Испанцы собрались в единое гигантское каре в центре поля боя. Несколько раз французы атаковали и каждый раз откатывались, застилая поле трупами людей и лошадей. Они стояли, отбивая атаку за атакой мушкетными залпами с 50 шагов и пиками, полностью окруженные, расстреляв почти все боеприпасы. У испанцев были убиты практически все командиры.

Наконец, разыгрался последний, очень скверный, акт драмы. Испанцы не горели желанием биться дальше, но и французы не хотели снова ломать зубы о терции. Наступал вечер. По обе стороны захотели переговоров, испанцы подали сигнал, Конде с эскортом поскакал к холму…

Эскорт выглядел слишком многочисленным для простых переговоров. Кто-то на испанской стороне принялся стрелять, приняв происходящее за новую атаку. Французы на этой почве несколько озверели и следующей атакой если не сломали терции, то нанесли им тяжелые потери, а главное, заставили растратить все остатки пороха и пуль. Апокалиптическая картина поголовного вырезания испанских ветеранов – это легенда. Реально разбитые испанцы все-таки сумели в итоге капитулировать и сохранить многие жизни. Дело в том, что Конде по-прежнему держал в уме, что а вдруг помощь к испанцам еще придет. Поэтому он был заинтересован в том, чтобы не лютовать чрезмерно.

В плен попали около 4 тысяч испанцев, до 5 тысяч погибло, при этом общие потери исчисляются примерно в 7 тысяч. Да, я вижу, что тут арифметика хромает, но это разные версии, и о достоверности каждой конкретной цифры я судить не берусь, хотя по пленным вроде бы все четко.

Как ни странно, де Бек (командир не пришедшей помощи) сумел обеспечить очень результативную «посмертную медицину», собрал остатки бежавших с поля брани, сколотил новую армию взамен битой, и вообще сделал так, что никаких объективных выгод французы особо и не извлекли.

Но Рокруа стало символом крушения испанской империи, психологической точкой перелома. Французы разбили испанскую «дрим-тим» в открытом бою. Хотя объективно Испанию сломала не эта битва, а целая серия поражений на суше и на море, расстроенные финансы и проч. и проч., но символ, символ. Простите, сеньор, это испанская терция. Защищающиеся на голом чувстве собственного достоинства испанские пехотинцы заслужили свое бессмертие.

Кстати, раз уж заговорил о Конде. Этот парень запомнился не только Рокруа. Он же – настоящий автор мема «Бабы новых нарожают».

Произошло это в 1644 году при Фрайбурге, когда он дрался с баварскими имперцами. Те настреляли огромное количество французов (суммарно иногда пишут про 15 тысяч потерь за три дня, но применительно к поздней Тридцатилетке это невероятно, такие цифры следует читать просто как «до хрена и больше»), и когда Конде сказали, что может, не стоит продолжать в таком стиле, он заявил, что в Париже за ночь столько же настрогают. «Кондеевская трехрядка», кстати, принесла успех: в какой-то момент баварцы от такой войны истомились, растратили боеприпасы и свалили, несмотря на соотношение потерь примерно 4:1 в свою пользу. Ну, а «бабы новых нарожают» – это следует понимать «парижские».

В рамках Тридцатилетней войны второй Брейтенфельд и Рокруа значили крушение надежд Габсбургов на победу в войне. До конца оставалось еще пять лет, но тут уже было очевидно, что надо прикончить войну, пока война не прикончила империю.

[Буль Баш]

После Рокруа и Брейтенфельда-2 на фоне общего истощения страны император изо всех сил стремился к миру. Беда в том, что, как и всю дорогу, монарх был лишь одним из игроков среди этой громадной усобицы. Стороны грядущего мирного конгресса ни на грош не доверяли друг другу, причем даже в рамках каждой коалиции. То те, то другие, то третьи выставляли новые условия, требовали дополнительных гарантий, поэтому конференция никак не могла собраться. К тому же, император хотел в последний момент все-таки усилить свои позиции на переговорах, и ради этого бросил войско Галласа в глубокий марш в сторону Балтики.

Если бы имперцами командовал какой-то действительно хороший полководец, все еще могло кончиться хорошо, но армией руководил алкорыцарь Галлас. Торстенссон вдребезги и напополам расколотил его, и тут уже чаша терпения императора переполнилась: шнапс-генерала ушли в отставку. Тем временем, снова попытавшуюся влезть в войну (уже на имперской стороне) Данию принудили к спокойствию, и в итоге в декабре 1644 года конгресс все-таки открылся.

Протокольные вопросы утрясали несколько месяцев. Люди вообще не особо торопились. Перемирия на время переговоров не заключалось, поэтому все время возникали какие-то проволочки, когда одна из сторон ожидала, что вот щас придут отличные новости с поля боя. Правда, чаще всего новости приходили одна другой унылей. К тому же, сто тридцать пять дипломатов имели свои капризы, чаще всего – скверные характеры и редко когда – благоустроенные головы. Мало того, делегаты от одной страны (!) не всегда ладили между собой.

Французские послы Месм и Сервьен больше времени и усилий тратили на переругивание между собой, чем на отстаивание позиций Франции. ЧСВ у обоих было толще, чем негритянская мамаша, поэтому главным дипломатом французов был на самом деле воюющий в поле маршал Тюренн, без его побед переговорщики Людовика вряд ли чего бы добились.

Два голландских посланника тоже друг друга не любили, принадлежали к конкурирующим партиям, но предпочитали помалкивать и тихо делать свою работу. Их все подозревали в тайных манипуляциях и таки были правы.

Для полного счастья, почти год (!) не могли согласовать кандидатуру имперского посла. Тот незнатен, этот нехорош. В конце концов, сошлись на фигуре толкового и выдержанного Траутмансдорфа, но его еще дождаться надо было.

Отдельно долго и сложно утрясали повестку дня. 25+ лет уже прошло, а в Священной Римской империи, напомню, за тысячу разных правителей было, и из них сотни, наверное, три было тех, кто реально чем-то правили. Не говоря о внешних державах. Все считали, что другие их хотят кинуть (и были правы). Все хотели компенсаций землей и деньгами. Как тараканы из всех щелей повылезали даже те, кто имел какие-то довоенные претензии – ну, кто дожил. К тому же, за десятилетия войны накопилось множество фактических переделов земли, много какие титулы и владения уже успели унаследовать, в общем, черт бы ногу сломал.

Переговорный процесс выглядел примерно так.

Швеция: Я хочу Померанию! И денег, чтобы дембельнуть солдат!
Бранденбург: Э, остынь, союзничек, я так и быть, отдам Померанию, которая вообще-то моя, но тогда женюсь на шведской королеве. Швеция: Чо?! Забирай Клеве-Юлих и радуйся, блин!
Бранденбург: Ок, но тогда я еще хочу денег. Клевик, иди сюда!
Клеве-Юлих: Разбежались, поганцы! Я незалежный, а вы кто такие?
Император: Ну, ок, давай тогда тебе Магдебург, а Померанию делишь со шведами пополам.
Швеция: вы с дуба упали? Давай всю Померанию, а Магдебург пусть забирает себе, так и быть. Магдебург, есть возражения?
Магдебург молчит, потому что мертвый.
Швеция: вот и ладушки, так что там мои деньги?!
Все хором: Какие тебе деньги, мироед! Забирай уже Померанию!
Швеция: да хрен вам, если на дадите денег, я солдат прямо в вас и распущу как есть!
Все: Ой, бл@, Швеция, погоди, не надо, тут ковры дорогие!
Швеция испускает банду наемников на сапоги Франции.
Франция: вы не уважаете авторитет французского посла, я отказываюсь участвовать в этом бардаке и уношу с собой Эльзас.
Все: Франция, это неконструктивно! Ну что ты хочешь, чтобы вернуться?
Франция: во-первых, другого посла от Швеции. Во-вторых…
Входит гонец: Господа, вести с полей, французы разбиты под Аршлохдорфом!
Все: Так, Франция, хотел уходить – положь Эльзас и топи отсюда.
Франция: Э, ну что вы, зачем так сразу, я и не собирался никуда уходить…

И вот так месяцами.

Пока дипломаты думали и болтали; чтобы им веселее думалось, на танцполе продолжал зажигать злой калека, шведский генерал Торстенссон. Не слезая с носилок, он уделал баварцев и имперцев при Янкове и хотел идти дальше на Прагу. Причем он реально здорово напугал имперцев. Не имея численного преимущества, он разнес их вдребезги, побрав две трети армии. Правда, бой под Янковом был напряженным, Торстенссон стоял на грани поражения, но в нужный момент баварцы увлеклись грабежом шведского обоза и в итоге получили зверскую контратаку, которая покончила битву. Интересно, что по ходу боя баварцы пленили жену Торстенссона, но железный калека быстро отбил супружницу у перепившихся при грабеже католиков.

Император убежал из Праги в чем был. С кадрами у имперцев все было так плохо, что они вернули из отставки Галласа, и это кончилось бы совсем печально, но шведы ниасилили за пять месяцев взять небольшую крепость (что уже говорит о состоянии шведской армии примерно всё). К тому же, в Чехии было нечего жратеньки, поэтому Прага получила отсрочку Больших Приключений.

Торстенссон плевался и грозил расстрелять кого попало, но против логистики не попрешь. В целом, Торстенссон действовал в Чехии как монгол, постоянно набегая, забирая все что можно в сельской местности и возвращаясь на исходные. Население Чехии он этими налетами просто извел и вообще вел себя как чистый беспримесный Аттила.

Пока Торстенссон устраивал Чехии «Иди и смотри», на западе французам сначала накостыляли, потом они собрались с силами и накостыляли баварцам сами, но победили в состоянии «чихни – упадут» и успехом не воспользовались.

Тем временем, Иоганн Георг Саксонский, менявший стороны по ходу войны как Алла Пугачева мужей, окончательно решил, что пора валить и заключил сепаратное перемирие со шведами. Саксония к тому моменту была совсем плоха, ее кто только не успел помучить.

Увидя это, побитый в куче мест Максимилиан Баварский пообещал императору, что он тоже свалит, если император не наторгует плюшек для Баварии.

Вот в такой дружелюбной, взаимоуважительной обстановке чести, благородства, альтруизма и всеобщей любви на переговоры приехал имперский посол Траутмансдорф. Этот граф имел кучу преимуществ. Он был мужик обаятельный, умел находить общий язык с людьми, и, очень важно, его никак не ангажировали (не знаю уж, не захотели или не смогли) испанцы. То есть, он собирался отстаивать интересы Империи, а не состоять ласковой Сашей Грей при пиренейских Габсбургах, что очень любил делать предыдущий император Фердинанд, ныне покойный.

Траутмансдорф поговорил со всеми и помаленьку нашел если не хорошие, то по крайней мере, приемлемые компромиссы. Испанцев он откровенно послал и начал договариваться с французами (и отдельно со шведами). Переговоры пошли вперед. Единственное, гвоздем в заднице у него сидели баварцы, которые все грозились сепаратным миром. Но с ними проблему разрешить помог противник.

Торстенссона как раз в это время отозвали домой в Швецию. Собственно, он сам об этом просил, генерал был уже ходячей развалиной. Вернее, толком и не ходячей развалиной. Вместо него прислали генерала Врангеля.

Врангель был чертовски амбициозный мужик, и боялся не успеть одержать какую-нибудь победу прежде чем война закончится. В качестве куклы для битья он использовал Баварию, за короткий срок разорив ее до заикания. Ценность Максимилиана Баварского как союзника быстро падала. Мало того, максимилианов генерал Верт вместе с войском перебежал непосредственно под крыло императора. Максимилиан пролетал как фанера над Мюнхеном, и в полете слышал злорадное ржание Траутмансдорфа.

Тем временем, шведы в очередной раз попытались добыть Чехию. В июле 1648 года они подошли к Праге. Армия у них насчитывала буквально тысячи три народу, более серьезный контингент не мог бы прокормиться в разоренной Богемии. Шведы имели важный бонус в виде имперского перебежчика. Предатель провел скандинавов в город через монастырский сад, так что супостаты с налету захватили половину Праги. Ночью ворвавшись в город, шведы заняли арсенал, часть укреплений.

Старый генерал Коллоредо, соратник еще Валленштейна, полтора десятилетия тому назад вонзавшийся под Лютценом, убежал на другую половину Праги в ночной рубашке садами. Перемахнув Влтаву на лодке, он принялся организовывать битву. Это был старый наемник, и как положено, страшненький человек, но в те дни генерал спас город от разора и гибели. Несколько солдат, дежуривших на Карловом мосту, опустили решетку ворот, закупорив мост.

Коллоредо раздал ружья трем сотням студентов, поставил над ними какого-то решительного иезуита и погнал защищать мост. Этот отряд потом обозвали Академическим легионом. Из евреев организуются пожарные команды. В строй ставятся мясники, ткачи, вообще все подряд, кто может и хочет держать оружие.

У шведов с осадным парком все было худо, поэтому штурм оставшейся половины Праги внезапно застопорился. Подкрепления, пришедшие к шведам, не особо помогли, тем более, в Прагу пробился отряд имперцев. Осада длилась несколько месяцев, шведы даже ухитрились захватить башню над мостом, и тогда чехи обложили ее сеном и сожгли к чертовой бабушке вместе с оккупантами.

А 25 октября к пражанам и шведам приходит потрясающая новость. Пока они сражались, не щадя живота и пейсов, война закончилась! Осенью, наконец, был подписан мирный договор, сражения в Европе прекратились.

Пока Торстенссон опустынивал Чехию, а французы наслаждались тем, чем еще можно было насладиться в Баварии, мирный конгресс вовсю работал. Траутмансдорф имел на руках мало козырей, но что уж имел, разыграл.

В том, что касалось религии, по сути, все откатились на исходные. Был признан Аугсбургский религиозный мир аж еще 1555 года, который похерили по ходу Тридцатилетки. То есть, имперские князья были вольны в выборе веры. Эдикт о реституции полетел в мусорную корзину, и вместе с ним туда же полетели мечты покойного императора о единой католической империи. Славить Господа – это, конечно, хорошо, но если всех убьют, то кто же будет славить Господа?

Однозначно в выигрыше ушла Франция. За рамками Тридцатилетки они переломали ноги Испании и сделались сильнейшей державой Европы, а в рамках непосредственно нашей войны прибрали к рукам Эльзас. Причем хитровывернутые лягушатники хотели получить Эльзас в качестве имперского княжества с французским суверенитетом и через это пролезть в имперский Рейхстаг. Но тут немцы уже встали на дыбы, и такого счастья французы не поимели и Эльзас достался им как французское владение. В утешение они выторговали себе к Эльзасу еще и Брайзах и кусок Лотарингии.

С большим, но специфическим прибытком ушел Бранденбург. Там дело упиралось в вопрос о Померании. С одной стороны, Швеция хотела себе ее всю. С другой, бранденбуржцев обижать не хотели, и даже более того, планировали сделать из Брандена противовес империи на севере, но не такой, чтобы выпестовать нового самостоятельного игрока. Поэтому кусок Померании отдали шведам, кусок – Брандену, а в качестве утешения за пол-Померании, Бранденбург получил Магдебург, Галле, ну, и другой кусок Померании. Все, в общем, отлично, если не считать того, что эти территории опустошены до крайности. Однако все же это были действительно серьезные бонусы. По сути, из сильного, но все же не первоклассного княжества был создан зародыш будущей Пруссии. Этого, конечно, еще никто не предвидел.

Шведам достались вкусные куски, правда, им пришлось предпринять для этого уж очень много усилий во время войны и пролить потоки крови. Запад Померании, Висмар, Бремен, Штеттин, Штральзунд, через все это – контроль над устьями Эльбы и Одера – все круто, но 15 лет воевали. Как-то приводили статистику из западной работы по одной шведской деревне – оттуда за время войны набрали 215, что ли, рекрутов. Домой вернулись 5 человек ровно. Правда, это экстремальный пример, и где-то с 215 человек могло погибнуть не 210, а, скажем, всего 150. Полегчало, да. С другой стороны, как ни крути, Швеция теперь вписалась в клуб великих держав, откуда ее с треском высадил только Петр Великий. Померанцы ныли, что не хотят в Швецию, но им вежливо предложили закрыться и не чирикать, пока Серьезные Люди Решают Вопросы. Еще шведы выбили себе бабла, чтобы спокойно рассчитаться с долгами и демобилизовать армию. А то они и вправду могли воевать еще долго. К тому же, у них был буйный Врангель, который еще не против был бы поураганить годика три.

Пфальц потерял большие территории, а то, что осталось, было в таком состоянии, что зона из «Сталкера» на его фоне смотрится весьма уютно и благоустроенно. Сын курфюрста Фридриха, Карл Людвиг, из-за батюшки которого, напомню, вся эта вакханалия во многом и началась, никогда до сих пор не правил своим княжеством. Формально Пфальцем на конец войны распоряжался Максимилиан Баварский, фактически – кто придется по ходу кампаний. Принцы Пфальца были кто где, Руперт и Мориц зажигали в британской политике, принцесса Лизонька крутила роман с Декартом, остальные не помню, куда делись, но вот, один буйный сын остался. Карл Людвиг заявил, что хочет титул курфюрста и Пфальц в прежних границах. Тут все хором фалломорфировали и завопили что-то в духе «Бери свое кладбище и радуйся, кретин!» Карл сник, но кладбище забрал, правда, выбил медаль с раненым львом и надписью «Отступаю, но не уступаю». В его княжестве народу было 1/50 от довоенного числа, то есть, почти пустое место. Титул курфюрста ему вернули, но теперь в элите германских князей, курфюршеской коллегии, он был на последнем месте. А ведь 30 лет назад Пфальц был самым богатым из курфюршеств, кроме, может, Богемии.

[Буль Баш]

Бавария всю войну провоевала в проигравшей католической команде, но сама она ухитрилась выйти из дела победительницей. Максимилиан получил заветный курфюршеский титул и кусок бывшего Пфальца в придачу. Мы все глядим в Наполеоны, и этот матерый интриган таки пришел к успеху, правда, Бавария была в таком состоянии, что… а, плевать, фрау новых нарожают. Главное, курфюрст.

Круче всего изменилось положение Священной Римской империи. Покойный Фердинанд хотел создать, собственно, империю германской нации, и теперь Фердинанд Фердинандыч, по сути, создал империю, но австрийскую. Черты будущей Австрии легко угадываются в новом имперском домене. Окончательно объединят эти территории только в 18 веке Прагматической санкцией, но это уже совсем другая история. В Германии же власть императора сократилась даже по сравнению с невеликим довоенным уровнем, раздробленность оказалась оформлена окончательно.

Может возникнуть вопрос: что, и это все?

Вот ради этого – тридцать лет страданий, побоищ, умноженные на ноль города, женщины с пятью детьми, ни один из которых не был зачат натрезво и добровольно, трупы на улицах, чума, беженцы, ищущие пропитания в кучах навоза, голод, косящий направо и налево…

Вот это все – только ради курфюршества в Баварии и захвата Штральзунда Швецией, да?!

Ну да. Война ведь остановилась не из-за того, что кто-то победил, а из-за того, что пожрала самое себя, и воевать больше не было возможностей. Вот кто побеждает в результате землетрясения? Кто выиграл в эпидемии? Чьим триумфом является цунами? Тут та же история. Тридцатилетка измотала и подломила даже формальных победителей.

В Нюрнберге генералы враждебных сторон устроили банкет. Врангель палил из пистолета в потолок, крича, что больше он ему не понадобится.

В войсках веселья не разделяли. Окончание войны посеяло настоящее отчаяние на бивуаках. Сложилось полноценное сословие, состоявшее не только из солдат, но из их жен, детей, слуг, и его члены не видели вообще никакой жизни кроме бивачной.

Война закончилась, и что теперь? Идти пахать землю?!

Земли, конечно, после войны былом полно. Но наемники этого чаще всего просто не умели. Ты с двенадцати лет в армии, сначала мальчик-слуга, потом боец, теперь тебе 25, и ты кроме мушкета и пики ничего не видел в жизни. Ну, дали плуг, и че с ним делать, какие кнопки нажимать? К тому же, за время войны они выучились просто презирать крестьян, и для них перековать мечи на орала было то же, что добровольно перейти в низшую касту в тюрьме.

Шведам надо было дембельнуть порядка ста тысяч человек (включая нестроевых), имперцам еще двести. Французам было пофигу, они с Испанией еще воевали.

В общем, армии поэтапно распускали несколько лет, деньги продолжали отбирать у бюргеров, хотя уже с меньшими эксцессами.

Многие бойцы ушли в бандиты и партизанили долгие годы. Крупный отряд спионерил деньги, направленные на выплату жалования ему же, и ушел в неизвестном направлении.

Основная масса солдат старалась найти какую-нибудь войну. Кто нанимался во Францию, кто в Испанию, были люди, ушедшие к русскому царю, контингент из ветеранов Тридцатилетки держал при себе Иеремия Вишневецкий и т. д. и т. п. Ветеранов боев в Германии теперь можно было увидеть от Америки до Сибири. Плюс, все-таки какие-то войска в немецких княжествах оставались, для охраны порядка и гарнизонной службы. В общем, помаленьку вояки либо нашли куда пристроиться, либо сократились естественным путем.

В общем и целом, империя за время войны потеряла 7 миллионов человек из 21, без учета Чехии. Естественно, это на глазок, просто разница между тем, что было и тем, что стало. Причем потери были сильно не поровну распределены между землями. Население Вюрцбурга не только не сократилось, но даже выросло. Эрфурт благодаря гибели конкурентов разбогател. Гамбург чувствовал себя отлично, Бремен и Ольденбург также разжились на военных заказах. Кому война, а кому мать родна.

Но в то же время. Марбург, ставший во время войны переходящим вымпелом (11 оккупаций), уполовинился. В Альтмарке тоже выжило около половины людей. В Магдебурге живых было процентов десять от довоенного числа. Чехия потеряла три четверти людей. Про Пфальц уже сказал, выжженная земля. В Вюртемберге осталась одна шестая населения. Земель, потерявших «всего» четверть или треть людей было огромное количество. Напомню, в 41—44 годах, например, Беларусь потеряла четверть народу, и эти три года по сей день справедливо помнят как время чудовищно жестокой оккупации. Тут полстраны в таком виде было. Многие населенные пункты были полностью стерты с лица земли. Бавария, например, лишилась 900 деревень. Ольмюц, где долго базировалась в конце войны шведская армия, сохранил одну пятнадцатую населения.

Вообще, в те времена города обычно быстро восстанавливались даже после страшного погрома – туда приходили из деревень. То, что многие города оставались, по сути, призраками даже лет через 10—15 после оккупаций, это значит, что страшно ударило не только по самим городам, но и вообще по всей территории, и захатынены оказались даже небольшие поселочки.

В результате в некоторых землях официально разрешили многоженство, зато запретили уходить в монастыри. Иначе некому было работать.

В принципе, конечно, нельзя сказать, что очевидец Тридцатилетки непрерывно страдал. Собственно, зомби-апокалипсис, когда могли сварить живьем (не шутка) чаще всего мог длиться от пары дней до нескольких месяцев. Редко когда боевые действия в одной и той же местности шли долго.

Но с другой стороны, ограбить, покалечить, убить – это что, надо долго? Хагенау оккупировали за время войны четыре раза (причем трижды – за полтора года). В итоге погибло или бежало процентов 80 народу. При том, что да, бОльшую-то часть времени Хагенау никто не оккупировал, и в общем-то, те 27—28 лет, в которые его все-таки никто не захватывал, там можно было жить. Ну, если чумы не будет. Мюнхен вообще вон никто не оккупировал толком, только инфекции всякие занесли, и все, пять тысяч из 22 – долой.

Экономически Тридцатилетка ознаменовалась забавной циркуляцией ценностей.

Понятно, что все грабили напропалую. Но потом тратить-то приходилось там же. Допустим, ландскнехт вынес у бюргера из дому пятьдесят талеров. Назавтра он же пришел покупать пиво, и тот честно сказал, что кружка – пятьдесят талеров, поскольку все равно она последняя, а другие ландскнехты тоже пива хотят. К тому же, ландскнехт уже слегка под градусом, а в ценах он не разбирается вообще, он и не в курсе, сколько там талер стоит. Цифра сугубо условная, но смысл, думаю, понятен. Бабло все равно путешествовало недалеко. В крупном масштабе: разграбили Баварию, закупились на эти деньги фуражом и порохом в Чехии. Разнесли Чехию, закупились в Саксонии. И т. д. Другое дело, что бравый ландскнехт мог потом с горя сломать бюргеру, например, ногу.

Почему все вышло так плохо?

Ответ очевиден. Империя не была империей. Слишком слабая центральная власть, слишком много амбициозных, жадных и плюющих на всех кроме себя игроков. Некому было быстро и чисто навести порядок, а когда такое желание возникало, извне радостно подбрасывали поленьев в костер. Внутренние беды Германии использовались на всю катушку, вплоть до превращения империи в полигон для разборок Франции, Швеции, Испании и прочих. Но все-таки первичной была неспособность централизованно вести государство в какую-то одну сторону.

Можно было, конечно, кричать, что никакой дееспособной протестантской оппозиции нет, что если бы не Швеция, все эти штральзунды-бадены были бы раздавлены (и, кстати, это чистая правда), что если бы не Франция, то и шведов бы упихали назад в Скандинавию уже к концу 30-х (и, опять же, вероятно, да), но факт тот, что именно неустроенность империи позволила всем хищникам нашего леса устроить пир стервятников на руинах государства Габсбургов. При том, что никто, в общем-то, не хотел ничего плохого. По крайней мере, настолько плохого.

Хорошая надпись на надгробии страны:

«Этого никто не хотел».

По материалу: Евгений Норин. Тридцатилетняя война. Издательские решения. 2019