Иран и иранцы

[ZHAN]

С тех пор как сформировались национальные государства, что произошло не так давно, мы даём народам названия не из этнических и не из лингвистических оснований, а из политических соображений, потому что связываем их с гражданством. Для нас француз — это житель метрополии или заморских территорий, чьи родители — коренные жители или натурализованы, он говорит на французском языке и соблюдает законы Франции, будь он нормандец, бретонец, гваделупец, корсиканец или баск. Нам не придёт в голову назвать французом квебекца или брюссельца, равно как австрийца — немцем, даже если он говорит по-немецки и может притязать на германское прошлое. В современном смысле слова, Turcs — это граждане Турецкой республики, даже если они, как курды, говорят по-ирански, но никоим образом не узбеки, казахи, киргизы или азербайджанцы, хоть они говорят на тюркских языках и тоже тюрки или в большей степени тюрки, чем иные жители Турции.

То же относится к иранцам. Сегодня это люди, которые живут в Иране, каким бы ни было их «этническое» происхождение (иранским, тюркским, армянским или арабским), каким бы ни был их язык (иранским, тюркским, армянским или арабским). Афганец, таджик из Самарканда или Бухары, курд из Дийарбакра или Мосула, осетин с Кавказа, которые говорят на языках иранской группы, иранцами не называются.


В историческом плане дело обстоит иначе. Хотя империя, персидское царство Ахеменидов, появилась в Иране очень давно, около двух с половиной тысячелетий назад, и после периодов упадка она возрождалась под другими именами: государство Аршакидов, Сасанидов, Сефевидов, Каджаров, Пахлави, в 1971 г. она торжественно отпраздновала две с половиной тысячи лет и ей на смену пришла Республика Иран, не только жителей этого государства можно называть в истории иранцами — претендовать на это название имеют полное право и многие другие народы, не всегда жившие на территории империи, такие, как скифы, согдийцы, тохары и другие афганцы, хоть это название они носили не всегда и могли именоваться жителями Селевкидского, арабского, сельджукского или государства Ильханов.

Действительно, более чем половину своей долгой истории территория, образующая современный Иран, находилась под чужим владычеством — ассирийцев, эламитов или урартов в незапамятные времена, греков в древности, арабов во второй половине первого тысячелетия нашей эры, тюрков и монголов в средние века. Бывало, при такой зависимости начиналась денационализация, культура меняла направленность, особенно в эпохи греческого и арабского верховенства, во времена, когда Иран становился эллинистической, омейядской, аббасидской, тюркской, монгольской провинцией. Но бывало и так, что он почти сразу же включал завоевателей в свой состав, иранизировал, и их вожди, тюрки или монголы, начинали говорить на его языке и вести иранскую политику.

На обширных территориях Ирана, не обязательно связанных меж собой, независимо от того, находились ли они под иранской властью или нет, часто расцветала культура, создавались произведения искусства, проводилась политика, воплощавшая дух иранизма, способствуя его известности и распространению. Ведь маздеизм зародился не у мидийцев или персов — очень вероятно, что это произошло в практически безвестном Хорезме. Ведь не в Иранской империи появились на свет или трудились некоторые из величайших иранских гениев, а в Газни, то есть в Афганистане, в Ургенче, то есть в том же Хорезме, в Бухаре, то есть в современном Узбекистане, часто при тюркских суверенах. Скифы развивали своё чудесное искусство звериного стиля в степях Причерноморья.

Разве в Иране откажутся от величайшего поэта Фирдоуси из-за того, что он творил в Средней Азии? Разве не признают величайшего учёного Бируни, потому что он родился в Кяте, а умер в Газни?

Пусть даже непреходящий характер империи, глубокое убеждение современных иранцев, что предки жили на их родине тысячи лет, а они сами наследуют её колоссальную историю, делают отождествление страны и народа более допустимым, чем в других местах, всё равно такое отождествление отсекает слишком многих. Иранец— это не обязательно подданный или гражданин Ирана.

[ZHAN]

Так можно ли говорить об иранской расе?

Иранцы — это арии и, с их точки зрения, именно они прежде всего арии и есть. Их страна — всё ещё Ариана, Иран, а Афганистан, существующий под своим новым именем, никогда не упускает случая напомнить, что и он когда-то был Арианой, что он ей остаётся.

Слово «арии» древнее и в древности было широко распространено, как в иранском языке, так и в санскрите, в формах airiya и aria, что означает «благородный» — целая программа! Любой иранец это знает, остро сознает, для них это повод гордиться. А если «расизм» во многом опирается на представление о мнимом превосходстве арийцев, это тем более не повод отрицать «расу».

Но, как и все народы, иранцы в большой степени метисированы. Ещё на заре истории они смешивались с палеоазиатами, с доиранскими азианскими народами Иранского нагорья (касситами, гутиями, эламитами), потом, в течение веков, с бесчисленными захватчиками, проходившими через земли, где они жили, или оккупировавшими эти земли. Среди иранцев встречаются почти все человеческие типы Евразии.

В течение долгих периодов, когда иранцы не были хозяевами своей судьбы, когда они добровольно или насильно включались в состав великих цивилизаций, порой совершенно им чуждых и очень притягательных, они, конечно, развивались, но прежде всего выживали, что немало, сохраняя некоторые изначальные черты своего духа. Те, кто живёт в наши времена, в большой мере имеют право утверждать, что они — потомки мидийцев или скифов.

Это не значит, что, пройдя тысячелетний путь, иранцы ничего не потеряли. После фантастической экспансии, давшей им во власть почти безграничные территории, они только и делали, что отступали. Многие регионы, которые они населяли, больше им не принадлежат, и население этих мест им не подчиняется. Иранцы уступали место тем или иным пришельцам потому, что бежали от них, а чаще всего потому, что были ассимилированы. Так они утратили евразийские степи и основную часть Средней Азии. И хотя так называемый Иранский Азербайджан на северо-западе современного Ирана остаётся под их суверенитетом, его население по преимуществу тюркоязычно.

В начале XXI в. иранский мир может показаться ничтожно малым по сравнению с тем, каким он был. Далее мы это рассмотрим.

[ZHAN]

Претендовать на описание психологии народа, — очень опрометчиво, и при таком описании легко впасть в грубую приблизительность, если не в ошибки или в шаржирование. Тем не менее некоторые черты иранского характера, не всеобщие, но отмеченные столько раз, что их наличие нельзя отрицать, существуют.

Можно ли ошибиться, сказав, что иранцы — прежде всего народ поэтов? Разве мало поэтов на земле, которая породила их столько и таких прекрасных? Разве может их не быть там, где речь пересыпают старинными стихами, где так охотно читают стихи на празднествах и церемониях? Разве может их не быть там, где поэтам возводят внушительные мавзолеи, и их больше, чем мавзолеев царей и князей (только имамы, святые, имеют право на более роскошные гробницы)?

Можно ли впасть в заблуждение, сочтя иранцев мечтателями, ведь мечта у них так тесно связана с поэзией, с уходом от реальности? Мы не сомневаемся, что они мечтают, когда, внешне праздно, часами курят наргиле или пьют чай. Но не просто мечта, а стремление найти незримое, божественное толкает их к мистике, к характерной глубинной религиозности, которую внешние наблюдатели иногда считают если не лицемерием, то как минимум бегством от жёстких правил формальной религии.

И опять-таки поэзия, мечта, желание уйти от реальности так легко делают их лжецами.

«Они не могут говорить правду, даже когда им нет никакой выгоды лгать», — утверждал И.-Л. Рабино, говоря о народах Гиляна, провинции на каспийском побережье, но то же самое несомненно можно сказать о населении других мест.

И однако сколько любезности в этой лжи! Иногда это учтивость в чистом виде, желание не противоречить собеседнику, ненадолго обнадёжить его, что он якобы получит то, чего на самом деле заведомо не получит, убедить, что именно в его честь сделано то, что по всей очевидности сделано не ради него! Это ещё и признанный, почти официально именуемый «утаиванием» (такийя) способ защищаться, уходить от критики, даже от преследования, говоря обратное тому, что думаешь, изображая себя не таким, каков ты есть.

И не поэзия ли побуждает их с давних пор любить сады, тополя, цветы, особенно розы, журчание водных струй, синеву неба, которую они неутомимо воспроизводят в лазурном фаянсе, переливающиеся и предельно изысканные краски их керамики, миниатюр, ковров — самых своеобразных и древнейших произведений их искусства? Или это объясняется женственностью их натуры? Их считают женоненавистниками, потому что они прячут своих женщин под покрывалами, словно превращая их в рабынь, но они всегда уделяли женскому началу особую роль.

Они очень хорошо почувствовали, что, как сказал Иоанн Павел II в «Молитвенных размышлениях», если мужчина — божественное существо, то женщина ещё божественней. До какой степени женщина душа мира, они показали в разных женских образах, от маздеистской даэны, которая ведёт умершего в загробный мир, до удивительной «Девы Света», обнаруженной Анри Корбеном. Они окружили пылким почитанием Фатиму, дочь Пророка. Могилу другой Фатимы, сестры имама Резы, в Куме они сделали одной из величайших святынь шиитского ислама. А разве их искусство не исполнено нежности, очаровательной женской чувствительности?

И тем не менее иранец претендует на мужественность. Он мужествен. Явное противоречие! Указанные противоречия ничуть его не стесняют, и он смеётся, если кто-то рискует ему на них указывать, словно на самом деле ничего в нём не понимая — впрочем, вполне возможно, так оно и есть.

Иранец любит пышность, внешний блеск, роскошные ткани, но его не смущает, когда он живёт скудно, просто, он может быть богатым и обитать в глинобитном доме, похожем на дом бедняка. Он славит монарха, окружает его особу настоящим культом, но ничуть к нему не привязан и, не моргнув глазом, свергает его или позволяет свергнуть, поддержав другого. Этим объясняются переходы власти от мидийцев к персам, от персов к Александру, от Сасанидов к исламу или современная Исламская революция и падение шаха Мухаммада Ризы, которого как будто уважали.

Иранец — патриот до мозга костей, но иногда считает бесполезным защищать родину и, как только её завоевали, переходит на сторону новых хозяев: разве не шокирует нас ситуация, когда иранцы сотрудничали с греками, арабами, монголами, особенно с последними, оставлявшими за собой руины? Такое сотрудничество кажется позорным, но факты показывают, что оно дальновидно и прагматично, и иранец, таким образом, спасает страну. Он как будто отрекается от всего, что было для него самым дорогим, и, может быть, это лучше всего и выражает его дух.

Он без особых колебаний переходит из маздеизма в ислам, но хранит в сердце немеркнущую память о доисламских героях и неустанно их воспевает. Ведь у него эпический вкус, и он без ума от великих деяний героев идеализированного прошлого. Ведь у него рыцарская душа, и он ищет приключений, красивых поступков, славы. Это пробуждает в нём некоторую гордость в противовес природному смирению, любовь к независимости, заставляющую его выходить за установленные рамки, и тогда его поведение может граничить с анархией.

Он по природе оптимист, воплощение жизнерадостности, это уже видно в маздеистской философии и заметно по живописи из оазисов Средней Азии, где знать, дехкане (dihqan), элегантно одетые, надменные, с удивительно тонкими запястьями, с нежными и изящными пальцами, столь часто изображены как участники фривольных сцен, пиров, галантных бесед, тех празднеств, какие описывали китайцы, отмечая, насколько иранская знать любила напитки, танец, песню, где как будто даже духовенство наслаждалось всеми радостями жизни в безмятежной атмосфере, пропитанной сдержанной чувственностью.

Но тот же иранец публично выражает отчаяние, вспоминая о смерти имамов, бичует себя, вопит, плачет, и постоянный траур придаёт его шиитской религии облик страдающей церкви. Иранец, нередко отказываясь примыкать к традиционной конфессии и ссылаясь на то, что он ищет единства с Богом мистическим путём — что часто бывает искренним и глубоким желанием, но может служить и отговоркой, скрывающей отъявленный индивидуализм, камуфлировать скептицизм и даже вольнодумство, — всегда хотел привносить в религию организационный порядок. Только у него в исламе есть духовенство, включающее иерархию мулл и аятолл, и так же было, когда он был маздеистом.

Эти черты характера, эти вкусы, эти тенденции существуют. Отрицать их было бы невозможно. Достаточно ли их, чтобы дать иранцу определение? Конечно, нет. Его вселенная слишком разнообразна, чтобы для полного её постижения хватило одной психологии. Афганец отличается от фарсийца, который в свою очередь непохож на жителя Кашана или прикаспийских провинций. В одном месте можно найти открытость, брутальность, грубость, каких не встретишь в другом. В каждой новой провинции, а то и в каждом новом городе у населения можно обнаружить новые достоинства и недостатки.

[ZHAN]

Определение может быть только лингвистическим: иранец — это тот, кто говорит на иранском языке или, точней, кто говорит на нём с рождения, ведь в истории встречались отдельные народы или люди, для которых иранский не был родным языком, но которые усвоили его как инструмент культуры.

При всём огромном консерватизме иранского языка, позволяющем лингвисту проследить историю некоторых слов с VI в. до н. э. вплоть до наших дней, этот язык настолько раздробился, что следует говорить не об одном, а о нескольких языках, существующих одновременно или существовавших последовательно, у которых есть точки соприкосновения, дающие возможность для взаимопонимания, и есть различия, которые делают такое взаимопонимание трудным и даже исключают его для нелингвиста.

Сегодня иранский — официальный язык Ирана, Афганистана и Таджикистана. А также культурный язык в части индийского мира, язык, на котором говорят крупные или мелкие меньшинства в некоторых азиатских государствах.

Все иранские языки относятся к индоевропейской языковой семье и к её индоиранской ветви. Их делят на три группы: к северной, исчезнувшей повсюду, кроме Осетии, принадлежал язык скифов и родственных им народов; вторая группа называется западной, третья — восточной.

Наиболее распространена сейчас западная ветвь. Её главный представитель — фарси, язык провинции Фарс, персидский, когда-то называвшийся аджеми. Он рано достиг Средней Азии, области согдийского языка, растворившегося в нём, но не смешавшегося с ним. Там персидский язык назвали дари — теперь это название в основном вышло из употребления, кроме как в Афганистане, где дари стал официальным языком, и было заменено словом таджикский: таджиками первоначально называли арабов, потом мусульман неарабского происхождения, наконец, таджикским стал называться восточный персидский язык, а таджиками — те, кто на нём говорит в Согдиане и соседних регионах, даже граждане Ирана.

Фарси стал главным с тех пор, как его возвысил гений Фирдоуси (933-1021) в «Книге царей», «Шахнаме», подобно тому как Данте — итальянский. Современный иранец, читая эту великую поэму тысячелетней давности, находит в ней меньше архаизмов, чем нынешний француз у своих поэтов Возрождения.

К западной ветви относятся также курдский и белуджский языки, первый из которых действительно распространён на западе, а второй стал восточным в результате средневековых миграций его носителей.

Восточная ветвь включает в себя ягнобский язык, остаток согдийского, и прежде всего пушту («афганский»), зафиксированный с XVI в., на который сильно повлиял персидский и который в 1936 г. стал одним из официальных языков Афганистана (наряду с дари). На нём говорит 16-17 млн. человек, тоже живущих на землях от северо-запада Пакистана до юга и юго-востока Афганистана. К ним часто присоединяют осетинский язык Кавказа как единственный язык северной ветви.

Что касается урду, его создали в XVII в. на основе фарси, официального языка делийского двора, и индийских языков.

Текст на персидском языке записывается арабскими буквами, плохо приспособленными к его фонетике, справа налево и сверху вниз, так что первая страница книги — это та, которая для нас последняя. В результате обращения иранцев в ислам и долгого арабского владычества этот язык включил в себя массу арабских слов. Таджикский язык отказался от арабского письма ради кириллицы, после чего усвоил латинские буквы.

Древнейшие датированные тексты Ирана — ахеменидские надписи, в первую очередь времён Дария (522-480 до н. э.), но самый старый литературный документ — несомненно Гаты, не поддающиеся датировке. Эти надписи составлены на древнеперсидском языке и записаны слева направо клинописью месопотамского происхождения, которая тем не менее была остроумно и оригинально приспособлена для записи тридцати семи знаков. Но официальным языком Ахеменидов был арамейский, древний семитский язык, отмеченный с XIV в. до н. э. и известный по небольшим надписям IX—VII вв. до н. э., письмом, заимствованным из финикийского. Успех ему обеспечили простота записи, для которой требуется всего двадцать два знака, и чрезвычайная распространённость носителей на всём Ближнем Востоке.

Таким образом, древнеперсидский уже находился под угрозой, когда завоевания Александра, приход к власти Селевкидов и распространение греческого языка нанесли древнеперсидскому новый удар, после которого казалось, что он уже обречён на исчезновение. Дали ему возможность выжить и вернули почётное положение, бесспорно, парфяне, хотя почти ни одного текста, написанного ими, не сохранилось.

Когда при Сасанидах национальный язык снова вышел на первый план, он уже изменился и теперь вполне заслуживал нового названия «среднеперсидский», но его предпочитали называть «пахлави» и «авестийским» — последний термин объясняется тем, что главным литературным произведением того времени была «Авеста», священная книга маздеистов. Этот язык встречается не только в данном религиозном памятнике, но и в комментариях к нему, которые называют «Зенд», в надписях на трёх языках, пахлави, «парфянском» и греческом (в Накш-и Рустаме), во фрагментах исторических, поэтических и главным образом эпических текстов, то есть легенд, которые станут источниками для «Шахнаме», записанных взятым из арамейского языка письмом, в котором не предусмотрено знаков для гласных и которое переполнено трудными для чтения арамейскими идеограммами.

Ещё раз, и более жёстко, подъём персидского языка остановило мусульманское завоевание. Ещё яростней, чем при греках, он был атакован чужим языком, даже не индоевропейским, как он, а семитским, полностью противоположным ему по духу, — арабским языком, который был не только языком завоевателей, а ещё и языком новой торжествующей религии, ислама. Очень скоро во всём иранском мире арабский стал как официальным языком, так и языком образованного класса. Он породил богатую поэтическую и особенно научную литературу, написанную коренными иранцами. Своим выживанием пахлавийский язык был обязан простонародью, по-прежнему говорившему на нём в деревнях и в шатрах, а также маздеистам, которые не желали принимать ислам и чью роль в сохранении иранской культуры, как правило, недооценивают; несколько парадоксален тот факт, что основные сохранившиеся маздеистские тексты относятся к эпохе арабской гегемонии.

Окончательное воскресение иранского языка произошло в X в. Иранский «национализм», утвердившийся наряду с арабским, если не в противовес ему, позволил восстановить связь с прошлым, вдохнуть в персидский язык новую жизнь, а вскоре и возвести его в ранг второго официального языка мусульманского мира, в ранг культурного языка, поставив рядом с арабским, сохраняемым как язык богослужения и теологии. Этому можно удивиться, если вспомнить о полной или почти полной арабизации таких колыбелей древних цивилизаций, как Египет, Сирия, Ирак, не говоря уже о Северной Африке и Испании. Иран должен был обладать весьма высокими достоинствами, чтобы остаться Ираном и не стать «арабской страной»!

Если различия между иранскими языками уже грозили сделаться столь же явными, какие существуют, например, между романскими языками (французским, итальянским, испанским, португальским и румынским), то персидский язык Фирдоуси сыграл во втором тысячелетии нашей эры важнейшую роль катализатора, собрав эти языки вместе или по меньшей мере поспособствовав их сближению. Однако и другие языки приобретали очень высокий статус, который как будто должен был позволить им сохраниться. Но они исчезли. Основным из них был согдийский, язык Трансоксании или Согдианы, число носителей которого в первом тысячелетии нашей эры было сопоставимо с числом носителей арамейского, греческого, латыни в то или в более раннее время. На нём говорили не только на территории, которая сегодня называется Узбекистаном, но и во всей Средней Азии, где он был, по крайней мере с VI по IX вв., «лингва-франкой». На нём сохранились многочисленные тексты, написанные как так называемым согдийским, так и манихейским или сиро-христианским письмом.

Первые исторические тюрки, которых китайские летописи называют тугю, сделали его своим культурным языком и именно на нём написали в Северной Монголии свой первый текст — Бугутскую надпись (ок. 581 г.). Позже их примеру последовали другие тюрки, уйгуры (надписи в Кара-Балгасуне, 810-820), а в Бактрии согдийский стал конкурентом кушанского. Кушанский язык был вторым восточноиранским языком, который мог бы соперничать с персидским. Произошедший, вероятно, скорей от одного из древних диалектов региона Бактрии (Балха), чем от языков саков (сака) или юэчжей, в меньшей степени язык международного общения, чем согдийский, кушанский язык стал официальным языком великой империи с тем же названием, основанной юэчжами около 25 г., которая по V в. включала Индию и часть Центральной Азии. Третий язык в ту же эпоху или несколько позже играл в Сериндии скорее местную, однако не ничтожную роль. Его долго именовали тохарским, позже разделили на две ветви, названные тохарскими А и Б, потом для первого предпочли термин «агнейский» (от Агни, бывшего названия современного Карашара), а для второго, особенно богатого, судя по многочисленным текстам на нём в буддийской литературе, — «кучанский» (от названия оазиса «Куча»).

[ZHAN]

Сегодня иранские народы проживают лишь на некоторых из земель, которые исторически были иранскими. Они ещё преобладают в восточных областях Турции в лице курдов, которые живут также на некоторых территориях Западного Ирана и Ирака, в стране, где, как считается, они составляют от 15 до 20% всего населения, и встречаются отдельными островками в Сирии и в Армении.

Все степи Украины и России претерпели сначала тюркизацию, потом русификацию.

В центре Большого Кавказа сохранился только маленький осетинский народ (около 600 тыс. чел.), который произошёл от аланов, некогда вторгшихся в Европу, и разделён на мусульман и христиан.

Бывший Китайский Туркестан, ставший «Новой провинцией» (Синьцзян), теперь одновременно целиком тюркизирован при помощи так называемого уйгурского, хотя на самом деле караханидского, языка и китаизирован в результате колонизации ханьцами.

На территории Западного, или Русского, Туркестана осталась единственная ираноязычная республика — Таджикистан (143 тыс. кв. км), которую населяет 6 млн. чел., из них 65% — таджики, то есть иранцы. Другие таджики живут также в Узбекистане, прежде всего в Бухарской и Самаркандской областях. Их количество неизвестно, официально оно оценивается как 5% от 24 млн. чел., но на самом деле, конечно, гораздо больше.

В Пакистане живёт от 8 до 9 млн. пуштунов, или патанов, и около миллиона белуджей.

Кроме Таджикистана, по преимуществу иранские государства — это Иран и Афганистан. В Афганистане существуют значительные неиранские меньшинства (монголы, а именно хазарейцы, и тюрки, а именно узбеки), вместе составляющие, должно быть, четверть от всего населения. В Иране около четверти населения — азербайджанцы, то есть тюркоговорящие (Иранский Азербайджан на северо-западе, столица — Тебриз), есть и другие племена, говорящие на тюркских языках: туркмены на северо-востоке или кашкайцы в Фарсе. Почти два миллиона человек говорит по-арабски.

Иранский язык сегодня следует считать родным для 80-90 млн. человек. Это немало, но не соответствует исторической значимости иранского мира.

[ZHAN]

Когда в течение VII в. до н. э. иранцы начали выходить из мрака предыстории, они, возможно, уже около пятисот лет занимали огромные земли.

Они принадлежали к большой индоевропейской семье народов, которые, продвигаясь с 2300 по 1900 г. до н. э. значительными массами на юг и запад, наводнили Северную Индию, Иранское нагорье, Европу, разоряя всё на пути, уничтожая или вытесняя аборигенов, в том числе и создавших к тому времени блистательные цивилизации, прежде всего Индскую. Иранцы составляли отдельную ветвь этой семьи, которую называют индоиранцами или ариями, но уже не были чистой расой: во время миграций они смешались как минимум с палеоазиатами, то есть в Индии — с дравидами, в Иране — с разными автохтонными народностями. Если первоначально они все говорили на одном языке, имели общие верования — древнюю индоевропейскую религию с верховными богами, одинаковый образ жизни, то постепенно эти народы стали отличаться друг от друга, эволюционировали и сохранили лишь такие черты сходства, какие во всяком роду бывают между троюродными братьями. Они стали индийцами, иранцами, как другие из их родичей стали латинянами, греками, кельтами, германцами.

Ираноязычные кочевники не сразу расселились в степях. Похоже, к концу второго тысячелетия до н. э. киммерийцы и скифы или сначала киммерийцы, а потом скифы заселили большую равнину Евразии, где они пасли овечьи отары и конские табуны, несомненно начали выращивать хлеб или требовать этого от подвластных народов, выплавляли металл. Они жили в шатрах, уже в тех, которые этнографы Нового времени вслед за русскими назовут юртами, а монгольское название этих шатров — гэр, и это же слово в форме ker можно встретить в Бретани, куда такое жилище завезли аланы, судя по описанию Геродота. Это круглое жилище в форме колокола, с гибким и подвижным каркасом из связанных жердей, покрытым войлоком, которое может иметь высоту от 1,3 до 1,5 м и занимать площадь 18-20 кв. м. Хотя кочевники проводили всю жизнь в седле, они переезжали или, скорей, перевозили семьи и имущество на повозках, запряжённых быками (в кибитках). В некоторых захоронениях нашли уменьшенные копии кибиток, в других — остатки, а в Пятом Пазырыкском кургане на Алтае — даже целый экземпляр. Эти свидетельства отличаются довольно большим разнообразием. Копии изображают повозки с крытым верхом, разделённые на два-три отделения, в Пазырыке найден высокий и широкий экипаж с огромными колёсами, рассчитанными на то, чтобы не увязать в песке.

Пересекли ли иранцы Волгу и даже Дон в XII в. до н. э. или сделали это только в IX в. до н. э.? На этот вопрос точного ответа нет. Как бы то ни было, эти кочевые племена, скифы и прочие, в период, о котором мы говорим, к 700 г. до н. э., расселились на всех травянистых равнинах от Дуная на западе до Алтайских гор и Таримского бассейна, а может быть, и до Монголии, где тюрки и тем более монголы появятся значительно позже. Иранцы уже давно переправились через гряды гор, ограничивающие степь с юга — Кавказ, Гиндукуш, Тянь-Шань, — или спустились в большую впадину, образующую Каспийское море. К 1200-1100 гг. до н. э., не сразу, а последовательными волнами, они переселились в Сериндию, в высокогорные долины Афганистана, заселили всё Иранское нагорье.

Таким образом, крайне разбросанные, теперь совсем непохожие на индийцев, они образовали многочисленные группы, которые, конечно, были ответвлениями одного ствола, но уже чужими друг другу, и разрыв между ними усугубляли разделявшее их расстояние, необходимость приспосабливаться к новым климатическим условиям, контакты с аборигенами. Эти группы были более или менее крупными, более или менее едиными, в них входили семьи, кланы, племена и даже федерации, и каждая имела индивидуальный облик.

Народов, живших на территории, которая с тех пор получила возможность называться «Иранским нагорьем», видимо, было огромное множество, но мы замечаем среди них всего два, которые оба были западными и обоих ожидало более высокое предназначение, — мидийцев и персов. Те народы, которые жили восточней, в Хорасане, Маргиане, Бактрии, Согдиане, и позже сыграют столь большую роль, пока были практически неизвестны. Мы знаем, что некоторые из них вели оседлый образ жизни в речных долинах, в частности, в богатом Хорезме, и начали строить там города. Можно допустить, что они имели очень развитую цивилизацию, удивительно глубокое мышление, коль скоро, судя по многим признакам, в то время там жил Заратустра.

Мидийцы и персы как таковые упоминаются очень рано, в надписи ассирийца Салманасара III (858-837 до н. э.), сына Ашшурнаирпала. Первые, мидийцы, тогда занимали расположенную к югу от озера Урмия территорию царства Манна, основанного в IX в., или земли в непосредственном соседстве с ним. Они делились на шесть племён, в их число входило и племя магов. Название «маги» имеет, конечно, этническую коннотацию, коль скоро её придавали ещё ахеменидские надписи, но, возможно, те, кто так назывался, уже составляли класс жрецов — служителей маздеизма. Вторые, персы, тоже сначала жили в районе озера Урмия, к западу и юго-западу, но приблизительно в 740-700 гг. до н. э. перебрались южней, к северному побережью Персидского залива, чтобы поселиться в Парсумаше, а потом в Аншане.

Для кочевников завоевание редко представляло трудность, если только они не имели дело с сильными державами, такими, как Китай или Ассирия. В остальных случаях не было других препятствий, которые бы их останавливали, кроме городов, потому что осадных орудий у кочевников не было и города приходилось брать измором. В открытом поле государства оседлых народов могли выставить против них только пехоту или колесницы, которые двигались медленно и всегда были хорошо видны противнику. Поскольку сами кочевники были всадниками, они, как правило, отличались подвижностью, появлялись внезапно, исчезали неожиданно, возвращались, когда их уже не ждали, и были неуловимыми. Прирождённые наездники с самого юного возраста до глубокой старости, они располагали несчётным количеством верховых животных, которым умели давать безупречную выучку и которые получали всё более полный комплект сбруи — поводья, удила, седло, а потом, правда, довольно поздно, кочевники изобрели стремена. Со своими конями они составляли одно целое. Их лошади были выносливы, как и сами всадники, привычные к жизни на открытом воздухе, к нагрузкам, к лишениям.

Кочевники были вооружены, как никто другой — надёжными луками, стрелы которых летели дальше, чем у оседлых народов, копьями, арканами, при помощи которых они сдёргивали из седел вражеских всадников, железными мечами длиной в локоть, которые они умели ковать как хорошие металлисты, притом что их противники бились ещё бронзовыми мечами. Как можно было им противостоять? Тем более к этому были неспособны жители бедной страны, далеко не образующей единой линии сопротивления, раздробленной на мелкие княжества.

Поэтому оккупация иранских нагорий была лёгкой и быстрой. Иначе дело обстояло с ассимиляцией населения. На нагорье ещё не было высокой культуры, сравнимой с теми, какие расцвели в долинах великих рек — Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Окса, — но и совсем некультурным нагорье назвать было нельзя. Городище Сиалк к югу от Кума представляет собой ценнейшее свидетельство существования доисторической цивилизации, а потом укреплённого поселения с дворцом, жилыми кварталами и некрополем, и того, что мы можем о нём узнать, достаточно, чтобы сделать вывод: оба общества, аборигенов и переселенцев, были слишком разными, чтобы быстро смешаться. Потребовались века, чтобы прежние хозяева этих мест иранизировались. Потребовались века, чтобы иранцы, по меньшей мере некоторые, осели в самых плодородных областях, пусть даже другие продолжали кочевать вдоль границы пустынь. Может быть, ещё раньше они построили несколько укреплённых городов по образцу городов в оседлых державах Месопотамии и Восточной Анатолии, соседних с ними странах. Впервые о существовании таких городов говорится на ассирийском рельефе VIII в., который изображает мидийскую крепость, окружённую несколькими стенами и ощетинившуюся башнями: таким, видимо, был Хамадан, поднятый через некоторое время в ранг столицы.

Там, где располагались великие державы, ситуация явно была иной. Иранцы в конечном счёте прошли бы их из конца в конец, но для этого им понадобилось бы много времени, много усилий и благоприятные обстоятельства. Прежде всего последних им и не хватило. Это их несомненно раздражало: ведь хоть климат и почва Месопотамии не годились для их поселения, эта область чрезвычайно их привлекала неслыханными богатствами, культурой, известностью. И её могущество гордые завоеватели воспринимали как вызов. Они нападали на неё, как и на соседние области. Они производили на неё сильное впечатление, как и на другие государства Ближнего Востока.

Когда Тиглатпаласар III около 745-727 гг. до н. э. отразил их натиск, он не преминул похвалиться, что победил «далёких мидийцев, могучих мидийцев», и в Библии тоже слышны отголоски их вторжений. Возможно, Иоиль говорит о нашествии саранчи на евреев, но в схожих словах китайцы или европейцы в древности и в средние века будут вспоминать и о кочевниках: «Пришёл на землю мою народ сильный и бесчисленный [...]. Опустошил он виноградную лозу мою, и смоковницу мою обломал [...]. Опустошено поле [...]. ...народ многочисленный и сильный, какого не бывало от века [...]. Пред ним пожирает огонь [...]; перед ним земля как сад Едемский, а позади его будет опустошённая степь» (Иоиль. 1 и 2).

[ZHAN]

Земли, относившиеся к иранскому миру, огромны, но подсчитать всю их площадь, не рискуя ошибиться, почти невозможно, потому что их границы для первого тысячелетия до нашей эры точно не известны. Оценив площадь некогда иранизированных европейских степей более чем в миллион квадратных километров, а площадь степей, основная часть которых образует сегодня Казахстан и которые тоже когда-то были иранизированы, — в три миллиона, мы не будем далеко от истины, если скажем о приблизительно девяти миллионах квадратных километров. Сегодня иранский мир — мир, где говорят по преимуществу по-ирански, — не превышает двух-трёх миллионов квадратных километров, и это всё ещё колоссальная площадь, равная площади Западной Европы, в пять-шесть раз превышающая площадь Франции.

Восточноевропейская степь, имевшая отношение к Ирану только в период до нашей эры и в первые века нашей, занимает все области к северу от Чёрного моря и Кавказа и тянется до Каспийской низменности. На севере она ограничена Волгой между Самарой и Саратовом, а потом — воображаемой линией до Воронежа на Дону; далее она включает в себя излучины Днепра и Донца южней Харькова и Киева и в виде более узкой полосы продолжается до устья Дуная. Кавказ образует высокий и длинный барьер, который тянется на 1250 км, имеет максимальную высоту 5642 м (гора Эльбрус) и занимает около 440 тыс. кв. км. Каспийское море, площадь которого в течение времени сократилась, расположено на низменности, находящейся на 28 м ниже уровня открытых морей, и даже окружающие земли, на севере — до самого Урала, не поднимаются выше этого уровня.

Восточней Каспия — всё ещё степь, но её пересекают зловещие пустыни из галечника, песка и солончаков. На востоке её замыкают мощные горные массивы. Территорию этой степи когда-то называли Западным или Русским Туркестаном, а сейчас она принадлежит пяти республикам, недавно советским, а теперь ставших государствами, границы которых не соответствуют никаким этническим, лингвистическим или географическим реалиям: Казахстану, который один только занимает 2751 тыс. кв. км, Узбекистану, Киргизии, Таджикистану и Туркмении, которые вместе простираются более чем на 1,3 млн. кв. км с тех пор как из сибирских лесов приблизительно в начале нашей эры вышли тюрки, иранцы всё время отступали перед ними и теперь живут лишь на отдельных частях прежней территории, но они знали чрезвычайно славные времена. В Хорезме, который был образован дельтой Окса, впадающего в Аральское море, как и в Согдиане, особенно в городах Бухаре и Самарканде, родились некоторые из величайших иранцев и было создано несколько прекраснейших их творений.

Узбекистан представляет собой непрерывный ряд суровых и унылых пустынь (Кызылкум, «Красные пески») и плодородных долин, исполосованных отдельными горными цепями. В центре и на востоке — древняя Согдиана с долиной Зеравшана, очень солнечная и богатая водой; на крайнем востоке — область предгорий, хорошо орошаемая и не менее плодородная. Ферганская долина, котловина длиной 300 км и средней шириной 100 км, изрезана реками, покрыта виноградниками и фруктовыми садами. Это одна из самых привлекательных областей Средней Азии. Хорезм на западе, ныне унылое место из-за хищнического использования вод Окса (Амударьи) и высыхания Аральского моря, раньше был регионом с пышной растительностью и богатыми пастбищами, пригодными для разведения крупного рогатого скота. окружённый пустынями, он когда-то был связан с городом Мерв в Туркмении непрерывной культурной зоной.

Туркмения — это почти исключительно пустыня, Каракумы («Чёрные пески»), расположенная в зоне грабена, который постепенно понижается в направлении Арало-Каспийской низменности. Плодородные области — только предгорья и оазисы, появившиеся благодаря рекам. Интенсивное опустынивание, из-за которого теряются полезные земли, похоже, сводит почти на нет результаты современной ирригации.

Таджикистан и Киргизия — маленькие, почти целиком горные республики, где высота над уровнем моря редко опускается ниже двух тысяч метров, а вершины гор образуют цепи высотой от четырёх до семи тысяч метров. Это животноводческие страны, где земледелие существует только на склонах гор, в узких речных долинах и в замкнутом бассейне Иссык-Куля.

Огромный Казахстан в восточной части представляет собой унылую степь, вполне заслуживающую своего названия Бетпак-дала («Голодная степь»), и горную область, внутри которой находится большой бассейн озера Балхаш. Почти всё остальное — опять-таки голая степь, низина, более засушливая на юге, чем на севере.

Китайский или Восточный Туркестан сегодня образует обширную республику уйгуров (1646 тыс. кв. км), которую китайцы, аннексировав, назвали «Новой провинцией», Синьцзяном. Его можно разделить на две основных области, которые протянулись с востока на запад по обеим сторонам главного хребта Небесных гор, Тянь-Шаня, имеющего длину более 1600 км. На севере — Джунгария, принадлежащая к великой степи. На юге — Таримский бассейн, огромная котловина с несколькими невысокими вершинами и впадинами с душным климатом, в том числе Турфанской впадиной, находящейся минимум на 170 м ниже уровня моря. Центр Таримского бассейна занимает пустыня Такла-Макан, куда желтоватые воды реки Тарим, теряющейся в болотах Лобнора, озера, которое находится приблизительно на высоте 780 м, не могут принести жизнь. Последняя сосредоточена у подножия обеих горных цепей, северной (Тянь-Шаня) и южной (Алтынтага), где процветают оазисы, и каждый — чудо, хрупкость которого трогает так же, как и стойкость; они знавали прекрасные культурные подъёмы. Кашгария на западе упирается в колоссальный горный район, из которого как будто выходят все горные цепи Центральной Азии. Тюрки массово расселились здесь после падения степной Уйгурской империи в 840 г.; они тюркизировали сначала север Таримского бассейна, а потом и всю провинцию, во всяком случае в той мере, в какой им не мешали китайцы, уже присутствовавшие здесь. Как бы то ни было, с тысячного года об иранцах здесь больше не было речи.

Коридор средней высотой 1000 м, длиной 1000 км и шириной 60-70 км, когда-то пустынный, а теперь орошаемый, представляет собой оживлённую часть провинции Ганьсу площадью в 530 тыс. кв. км и связывает Туркестан с Китаем как таковым. Когда-то это была страна юэчжей, которых европейцы довольно неправильно называли индо-скифами, которые, возможно, были тохарами древности и которые в любом случае вписали важную страницу в историю иранцев. Они покинули эту страну под натиском хунну около 170 г. до н. э.

Афганистан, занимающий 650 тыс. кв. км, созданный по политическим соображениям, находится по обе стороны Гиндукуша, области параллельных горных цепей высотой от пяти до семи тысяч метров, которые отходят на востоке от орографической сети Памира и Каракорума, разделённых высотными пенепленами (4000 м) Вахана. На востоке Афганистан возвышается над Индией; на севере расположена низкая равнина Афганский Туркестан (высотой 500-800 м), которая тянется до Окса и — поскольку там находились Бактры, знаменитый город, пришедший в крайний упадок, — была сердцем богатой провинции Бактрии; на юго-западе — Систан (Сейстан), низкая, сухая, душная котловина, которую когда-то сделали плодородной за счёт ирригации реки Гильменд, но которую люди ожесточённо разоряли, и, похоже, теперь она мертва. На западе горы становятся ниже, и страна всё больше напоминает Иранское нагорье, которому служит естественным продолжением.

Современный Иран занимает 1648 тыс. кв. км. По преимуществу это высокое нагорье от 1000 до 1500 м высотой; регион не плоский, он утыкан горами и изрыт впадинами. На севере с запада на восток тянется Эльбурс (высшая точка — Демавенд, 5605 м), от восточного массива Кавказа и от Арарата до Хорасанских гор, менее высоких (высшая точка — 3350 м), описывая дугу вокруг Каспия. Его северный склон, где много влаги, покрыт лесами. Вода струится по прибрежной полосе шириной километров двадцать — по местности душной, влажной, весной иногда затопляемой, почти всегда изобилующей прудами и болотами, которая отличается особой атмосферой, какой нет в других местах иранского мира. На западе возвышается Загрос, который замыкает Месопотамскую равнину и тянется приблизительно на 1800 км. Это массив шириной в 250 км, высота которого может доходить до 4500 м, который перерезан глубокими долинами и, достигая Персидского залива, продолжается на восток до Белуджистана, теперь образуя береговую полосу. Каждая провинция в западных областях имеет индивидуальность и историю. Это Ирак-Аджеми (персидский Ирак) между Загросом и Эльбурсом, почти совпадающий с древней Мидией, на самом северо-западе — Азербайджан, южней которого находятся Курдистан, Луристан и, наконец, Хузистан, древняя Сузиана, широкая равнина, относящаяся уже к Месопотамии.

Центральную часть страны, сухую и голую, почти целиком образуют возвышенности (высотой около 1000 м), пересеченные горными цепями и изрытые глубокими впадинами (глубиной до 300 м). Деште-Кевир, опускающаяся на глубину до 600 м, и Деште-Лут, отдельные участки которой расположены ещё ниже, метров на триста, — две больших пустыни, во многих местах покрытые солончаками. Котловина иранского Систана ничем не отличается от одноимённой афганской.

[ZHAN]

Если по степям к северу от Чёрного и Каспийского морей протекают большие и полноводные реки — Урал, Волга, Дон, Днепр, Днестр, Дунай, — впадающие в эти моря; если в самых северных областях находятся истоки других исполинских рек — Енисея, Иртыша, — текущих в направлении полюса; если Туркестан ещё орошается такими реками, как Сырдарья (античный Яксарт) и Амударья (античный Окс), как Чу, питающая Иссык-Куль, как Или, изливающаяся в озеро Балхаш, как Тарим в Такла-Макане, как Зеравшан в Согдиане, это не должно порождать иллюзий: в целом этим землям, особенно на Иранском нагорье, воды всегда крайне не хватает. Почти повсюду они прокалены из-за сухости, и растительность может существовать только в речных долинах и в предгорьях. Дожди во многих местах — редкость. В Западном Ганьсу количество осадков не превышает или редко превышает 100 мм в год, в Систане и Синьцзяне — 200 мм, в Иране те же 200 мм выпадают только в предгорьях, где находится большинство городов, а в центральных частях котловин — менее 100 мм. Зато на побережье Каспия, например, в Реште, их количество достигает 1300 мм.

Около 60% полезных земель в Иране зависят от ирригации. С давних времён существуют плотины, но плодородием эти земли обязаны ещё и подземным каналам, кяризам, выкопанным в древности.

Слово, каким их здесь называют, канат, происходит от ассирийского кану, и мы склонны полагать, что они появились при месопотамцах; но если иранцы не были их изобретателями, они превосходно их эксплуатировали более двух с половиной тысяч лет и продолжают это делать. Огромная сеть таких каналов покрывает всё Иранское нагорье и в меньшей степени земли от Сирии до Афганистана. В наше время она остаётся столь же эффективной, как в недавние и давние времена.

Эту технологию никто не превзошёл, и её заимствовали для сухих зон почти повсюду. Её встречают до самого Магриба, где такие каналы называются хоттара и фоггара, и она всё ещё удивляет современных учёных.

Итак, кяриз — это подземный канал, который идёт от водоносных пластов, расположенных у подножий гор, иногда на глубине до нескольких сот метров, и подаёт воду до места потребления самотёком, на расстояние, которое может превышать 100 км, причём дебит не уменьшается из-за испарения.

Можно только восхититься остроумной конструкцией и познаниями строителей, которые должны были придавать небольшой наклон своему каналу, иногда идущему на глубине 10, 20, 30 м, и пробивать на расстоянии 20-30 м друг от друга вентиляционные колодцы, служащие также для ухода за системой.

Иранцы любят говорить, что кяризы — «наследство Фатимы» (дочери Пророка), а до ислама их ассоциировали с великой богиней Ардвисурой Анахитой. Обнаружение таких связей, соединяющих женщину и воду, для историка ментальности и религий небезразлично.

[ZHAN]

Земли, на которых временно или постоянно селились иранцы, разделяют сибирский, китайский, индийский, месопотамский, средиземноморский миры и в то же время соединяют их. Кроме как по морю, эти земли было никак не обойти, и с древнейших времён по ним прошло множество народов.

Можно изумиться, обнаружив родство между среднеенисейским искусством Сибири и искусством Причерноморья, которые датируются временем более чем за тысячу лет до нашей эры! Тысячелетиями по этим землям двигались не только орды захватчиков, но и караваны, гружёные сырьём и готовыми изделиями, огромные караваны, кто-то говорит — по пятьсот верблюдов и четыреста человек, кто-то — по три тысячи верблюдов и пять тысяч человек.

Степь — это большая дорога, передвигаться по которой в конечном счёте сравнительно легко. Здесь нет настоящих препятствий. Нет могучих или слабых государств, которые бы перекрывали границы, драли три шкуры или заставляли дорого платить за право прохода. Нет возделанных земель, где бы запрещалось останавливаться, чтобы отпустить животных пастись, чтобы разбить лагерь. Жители, в большинстве кочевники и часто перевозчики товаров, живут очень далеко друг от друга и редко мешают передвижению. Путнику достаточно выдержать тяжёлые климатические условия (а ведь он к ним привычен, он живёт в этих условиях) и трудности, пересекая реки, сухие пустыни и особенно горы — но они преграждают его путь лишь в некоторых местах. Почва ровная. Под ногами не проваливается. Ничто не закрывает горизонт, так что можно ориентироваться без риска заблудиться, легко заметить и появление вероятной опасности. Почти повсюду — обильные травы, позволяющие кормиться верблюдам, лошадям, быкам, не слишком редко встречается и вода.

Откуда приходили захватчики? Словно ниоткуда, но происходили они с Севера, с Востока, возможно — из Сибири, или из самого степного мира, неисчерпаемого людского резервуара. Это было словно во сне. Но это было наяву: веками, с незапамятных времён и самое раннее до XIII в., на Запад с Востока без конца низвергались целые массы людей.

Откуда поступали товары? С Запада? Возможно, но о них мы знаем не слишком много, нас больше интересует импорт, чем экспорт. С Севера? Да: мускус, меха, золото и железо с Алтая... Их везли на юго-запад, не встречая никаких препятствий, кроме самого железоносного Алтая. Из Китая? Конечно: шёлк, фарфор... Эти товары покидали Срединную империю тем же путём, который шёл из Монголии, и эта дорога соединялась с ним дальше Гоби, то есть шла из Сианя, близкого к богатой долине Хуанхэ; далее дорога сворачивала северней, по длинному Ганьсуйскому коридору, и либо огибала Таримский бассейн тем путём, который один немец назвал Великим шёлковым, и это выражение, как ни странно, прижилось (хотя шёлк был не единственным товаром, который по нему возили, а размер «караванов», способных здесь пройти, не превышал двух десятков человек и нескольких животных), либо, что более вероятно, из Турфана достигала Джунгарии, где снова выходила в степь. Из Индии? Разумеется: слоновая кость, пряности... с этими товарами надо было пересечь высокие перевалы Гималаев или Гиндукуша, что было трудно, но никуда не денешься.

Все эти пути сходились в провинциях Бактрии, Согдиане, Хорезме и упирались в огромное пространство Каспийского моря, которое предстояло обогнуть. Его можно было обойти с севера, но двигаться по очень низкой местности, пока не дойдёшь до Урала и Волги, было тяжело, и такой вариант очень удлинял дорогу. Путники предпочитали идти через Иранское нагорье: этот маршрут был короче, приятней, проходил вблизи земель великой цивилизации Плодородного полумесяца, а последний довольно рано стал одним из экономических, политических и культурных центров мира. Из Хорасана и областей близ современных городов Мерва и Нишапура добирались до Эльбурса и вдоль него шли до Рея, расположенного рядом с современным Тегераном. Оттуда было легко достичь Персидского залива и его портов, Месопотамии и её рек, несколько трудней, с переходом через Азербайджанские горы, — Армении, Курдистана, Восточной Анатолии, где уже можно было выбирать, направляться ли в Трапезунд на Чёрном море, или в порты Средиземного моря, или продолжать путь прямо в направлении Эгейского моря, греческих земель, Римской империи, Босфора и Константинополя.

Две тысячи лет, с V в. до н. э., а может быть, с VI или VII в. до н. э., до начала XVI в. н. э., когда в результате великих морских экспедиций была открыта Америка и проложен для европейцев путь вокруг мыса Доброй Надежды, иранцы полностью или частично контролировали межконтинентальную торговлю.

[ZHAN]

Столь важный для истории Ближнего Востока, для истории иранского мира, усилившегося в этот период, и для всемирной истории, потому что тогда рухнули три великих царства — Элам, Урарту и Ассирия, произошли легендарные набеги киммерийцев и скифов, выросло влияние мидийцев, сформировался персидский народ накануне создания первой из великих мировых империй, VII в. до н. э. по-прежнему затянут туманом, и датировка большинства событий, ознаменовавших этот век, за исключением двух последних десятилетий, зависит от того, к каким источникам и историкам обратишься, — с разбросом в двадцать лет и более.

Правда, документов, из которых мы о нём знаем, немного, и они часто противоречивы. Наши основные источники — это Геродот, очень многословный, и ассирийские тексты, трудные для уяснения.

Археологические данные сравнительно бедны.

Что касается Библии, то, хоть отдельные названия и имена там упоминаются, её авторы писали туманно, точности предпочитали цветистую фразу, датировки в Библии — более чем редкость, а её комментаторы испытывают немалые трудности с идентификацией «народов от севера», о которых эта книга столь часто говорит: некоторые видят в них месопотамцев, другие — иранцев. Впрочем, надо ли безоговорочно принимать содержащиеся в ней утверждения на веру?

[ZHAN]

В Месопотамии новоассирийское царство, после того как при Ашшурназирпале (883-859 до н. э.) и Салманасаре III (859-824 до н. э.) оно предприняло большие завоевания, навязало своё владычество Сирии, а в 836 г. до н. э. на Иранском нагорье столкнулось с жившими там иранцами, с 827 по 746 г. до н. э. пережило долгий период кризиса. Его ослабили нескончаемые восстания городов, отстаивавших свои привилегии, и мятежи надменных вельмож, и ему едва удалось сохранить власть над Сирией и сдержать амбиции другой великой державы, Урарту (781-774 до н. э.).

Ассирийское царство снова воспрянуло при Тиглатпаласаре III (Тукульти-апиль-Эшарра, 746-727 до н. э.), монархе твёрдом и беспощадном, который постоянно присоединял к Ассирии протектораты, выселял народы, вытеснил Урарту из сирийского коридора (743 до н. э.), взял Дамаск (732 до н. э.), покорил арамейские города Нижней Месопотамии, а потом (728 до н. э.) сделался царём Вавилона. Несмотря на многие трудности, подъём Ассирии продолжился при Саргоне II (722-705 до н. э.), Синахерибе (705-680 до н. э.) и Асархаддоне (680-669 до н. э.), которые, несколько раз взяв Вавилон (710-709, 703 до н. э.) и, наконец, разрушив его (689 до н. э.), воссоединили под ассирийской властью весь бассейн Двуречья. Они расширили владения Ассирии к западу, где овладели столицей Израильского царства Самарией (721 до н. э.), а также к востоку, где вынудили иранцев, поселившихся в западной части нагорья, платить дань. Наконец, они остановили набеги киммерийцев и скифов (ок. 680-670 до н. э.).

Много было пролито крови, много народу попало в рабство, а ещё больше выселено. Высылка народов, их расселение по всему царству были делом обычным и производились систематически. Эти жестокие меры были отчасти благотворными, потому что благодаря им возникали контакты между людьми, ранее незнакомыми, расширялся кругозор каждого из них, новую известность получали то или иное мировоззрение, языки, технологии. Так, арамейцам это позволило распространить свой язык и поднять его на международный уровень, иранцам — познакомить мир со своими религиозными взглядами.

Кто мог бы измерить влияние, какое на семитский мир, с которым Иран впервые вступил в прямой контакт, были способны оказать 65 тыс. мидийцев, которых Тиглатпаласар поселил в разных местах, а также влияние, какое почти наверняка испытали израильтяне, высылкой которых после взятия Самарии хвалится Саргон? «Я выселил, — говорит он, — 27290 человек. [...] я переселил их в другие места». Куда? Конечно, в Месопотамию, но ещё и к подножию Загроса. Более чем за век до взятия Иерусалима евреи вошли в состав месопотамской цивилизации, которая и раньше накладывала на них сильный отпечаток, и тогда же близко соприкоснулись с другой, ещё незнакомой, цивилизацией — иранской, которая тоже повлияет на них. Добавим, поскольку это важно, что Самария получила взамен пёструю массу жителей, согнанных из разных мест. Они принесли в Святую землю неведомых идолов и нравы и образовали племя самаритян, ненавистное евреям вплоть до времён Христа.

Ассирия достигла вершины при Ашшурбанипале (669-ок. 627 до н. э.), когда он завоевал Элам — древнее царство, населённое азианским народом, не семитским и не индоевропейским, язык которого, возможно, относился к так называемой кавказской семье, — и разрушил его столицу Сузы (ок. 646 до н. э.), а потом присоединил территории, которыми Элам владел в Загросе, и все земли Плодородного полумесяца. Тогда Ассирия блистала ярче всего. Она властвовала напрямую или через посредство протекторатов над всеми соседями; ассирийцы вторглись в Египет, дельту которого впервые захватили в 671 г. до н. э. — всего на год, потом вернулись, разрушили Фивы и за десять лет (667-657 до н. э.) вынудили фараона покориться.

Ассирия во всём утверждала своё могущество и культуру. Её архитекторы вели строительство повсюду, и в Хорсабаде, дворцовом городе, об их величии свидетельствуют гигантские залы, а также барельефы, занимающие шесть тысяч квадратных метров. В ней было множество учёных и грамотных людей, чьи произведения — тысячи табличек — составляли большую царскую библиотеку. Она несомненно, напрямую или через третьи народы, поддерживала связь со всем миром, известным или неизвестным ей, коль скоро задолго до того, как в результате путешествия Чжан Цяня в 138-126 гг. до н. э. китайцы якобы проложили Великий шёлковый путь, эта ценная ткань, шёлк, в Ассирии уже появилась.

Воздадим должное этой стране! Да, для неё и для мира, брошенные ею семена, её история была великой эпопеей. Об этом забудут, запомнив лишь безумную гордыню её владык, их неслыханные жестокости, которыми они хвалились и которые были соразмерны их власти, но, возможно, в конечном счёте не были страшней жестокостей их современников, живших при других режимах. Однако её падение уже близилось. Оно случится внезапно, ещё до окончания века, в 612 г. до н. э.

Тогда в Месопотамии полыхнули последние вспышки, из числа тех, слабый отблеск которых доходит до нас и поныне, — Вавилон и Навуходоносор. Старинный гордый город не желал кому-либо подчиняться. Он непрестанно бунтовал. Ассирия сочла хитрым ходом назначение правителем Вавилона брата ниневийского царя. Так она прислала в этот город человека, который её и погубит. Скорей Набопаласар (626-605 до н. э.), чем мидийцы, нанёс Ассирии последний удар.

Хеттское царство, прежде располагавшееся к северо-западу от Месопотамии, в начале XII в. до н. э. исчезло, а его преемники, которых называют неохеттами, большой роли не играли. Земли на западной окраине Иранского нагорья были разделены между двумя небольшими государствами: Эллипи в области Керманшаха и недавно основанным Маннейским царством к югу от озера Урмия. Они соседствовали с другой великой державой Ближнего Востока, которую мы вслед за ассирийцами называем Урарту («Арарат» — гора Ноева ковчега), но сами жители этой страны называли её Наири. Это была в основном земледельческая страна на территориях в районе озера Ван в нынешней Восточной Турции.

Её первым известным властителем, а возможно, и вообще первым, потому что это царство было основано в IX в. до н. э., был Арама, с 857 г. до н. э. противник ассирийцев, который пытался поразить их с тыла, либо занимая позиции в районе озера Урмия, либо вступая в союз с царством Манной (781-774 до н. э.). Вторжения иранских кочевников, с которыми столкнулось Урарту, настолько его ослабили, что оно почти не оказало сопротивления Саргону II (722-705 до н. э.), который в 714 г. до н. э. или несколько раньше нанёс тяжёлое поражение его царю Русе I. Вскоре после этого разгрома государство Урарту погибло. В итоге нескольких кампаний оно оказалось неспособным противостоять противникам и в середине VII в. до н. э. исчезло. Урартские земли стали страной Айкидов, царством Айастан, которых мы вслед за персами называем соответственно армянами и Арменией: к тому времени этот народ и страна были известны всего сотню лет, причём площадь страны составляла около 300 тыс. кв. км, а народ возник в результате смешения местного населения с фрако-фригийцами и говорил на индоевропейском языке, который невозможно связать ни с каким другим. Известно, какая долгая история, часто славная, а ещё чаще трагическая, ждала их впереди.

Западней, в Анатолии, главной державой была Лидия, столица которой Сарды уже блистала и засверкала ещё ярче, когда могучие фригийцы в начале VII в. были истреблены киммерийцами, а Лидия присоединила к себе их земли. Основателем династии Мермнадов, «рода соколов», правивших ею, около 687 г. до н. э. стал Гигес, человек, имя которого окружено легендой: о том, как он вступил на престол, сменив своего предшественника и повелителя Кандавла, существует не менее четырёх разных рассказов — Платона, Плутарха, Николая Дамасского и Геродота, все до одного безнравственные. Рассказывали также, что у Гигеса было кольцо, делавшее его невидимым. Слухи о его огромном состоянии не стихали. Имя его последнего потомка Креза (561-547 до н. э.) и по сей день символизирует для нас богатство.

Действительно, лидийцы первыми около 680 г. до н. э. начали чеканить монету, отказавшись от тысячелетней меновой торговли. Лидии удалось навязать свою власть весьма процветающим городам Ионии, образовавшим Ионический союз: Эфесу, Смирне, Колофону, Приене, Фокее, Милету и шести другим, как раз в эпоху, когда эти города начали широкую колониальную экспансию. Их мореходы, особенно милетские, бороздили Средиземное море и — что больше интересует нас в связи с нашим сюжетом — Чёрное, именовавшееся тогда Эвксинским Понтом, основывая на его северных или южных побережьях многочисленные фактории и даже города. Встреча этих морских бродяг с такими сухопутными бродягами, как иранские кочевники, в первом тысячелетии до нашей эры представляла собой удивительное, восхитительное и поучительное зрелище. Мы к ней ещё вернёмся.

[ZHAN]

Вторжения киммерийцев, как несколько позже и вторжения скифов, если смотреть на них в глобальной перспективе, представляли собой не более чем продолжение иранских вторжений, происходивших уже несколько веков.

Киммерийцы были близкими родственниками скифов или, может быть, отдельной скифской группой. Они обитали на Северном Кавказе, несомненно, с очень давних времён, если Бородинский и Щетковский клады (ок. 1300-1100 до н. э.), найденные между низовьями Дуная и Днепра, бронзовое литье из Николаева на Буге (ок. 1100 до н. э.), курганы в Пятигорске на Тереке (ок. 1200 до н. э.) и в Покровске между Самарой и Саратовом, клад из Подгорцев к югу от Киева (ок. 800 г. до н. э.) действительно принадлежали им. На Ближний Восток они могли проникать по разным причинам. Не исключено, что некоторые из них служили наёмниками в ассирийской, урартской и других армиях: всем этим армиям крайне не хватало коней, которые у киммерийцев имелись в изобилии. Многие мелкие иранские княжества Загроса поставляли конницу и колесницы в Ниневию до самых последних дней этого города, а кочевники останутся профессиональными наёмниками вплоть до нашего средневековья — они обнаружатся и в мусульманском мире под названиями мамлюки или гулямы.

Что бы ни происходило раньше, оказывается, в эту эпоху скифы напали на киммерийцев, и те бежали от них. Если некоторые киммерийцы обосновались в Венгрии, другие между 750 и 700 гг. до н. э. пересекли Кавказ. Они попали в страну, которая не была им чужой, ведь иранцы с северо-западной части нагорья, мидийцы, приходились им довольно близкими родственниками и стали, видимо, союзниками. Они говорили почти на одном и том же языке, у них были общие религиозные верования и пантеон, самый архаичный из всех, что мы находим у иранцев, — пантеон, в котором, возможно, уже выделилась великая триада, состоявшая из Зервана и его сыновей: Ахурамазды, бога добра, и Ахримана, бога зла, если это она изображена на серебряной пластине VIII—VII вв. до н. э., хранящейся в музее Цинциннати.

Вместе с мидийцами или сами ок. 722-714 до н. э. они напали на Урарту и победили его царя Русу I, о чём ассирийские шпионы поспешили донести своему царю. Осмелев от успехов, киммерийцы сочли, что смогут справиться и с Ассирией. Они вторглись в неё в 679 г. до н. э., и Асархаддон (680-669 до н. э.) гордо сообщает об их поражении. Может быть, они переоценили свои силы? В первую очередь они стали жертвами собственной разобщённости, ведь в том же 679 г. до н. э. ассирийцы в своих анналах упоминают киммерийцев, находящихся у них на службе.

Барьер, возведённый перед ними Ассирией, вынудил их направить стопы в другие места. Очень вероятно, что часть киммерийцев направилась на юг в Загрос и поселилась в его долинах. Они вошли в историю под названием «луры», а их земля — как Луристан. Другая группа двинулась на запад в сопровождении вчерашнего врага Русы II (680-645 до н. э.), ставшего (с 676 г. до н. э.) другом или помощником, проникла в Анатолию, атаковала и сразу же разбила царя Фригии Мидаса (738-676? до н. э.), вероятно, не того, который «Мидас с ослиными ушами», и царь в отчаянии покончил с собой. После этого она скиталась по полуострову, более или менее активно разоряя его, но не нападая на греческие города, пока не наткнулась на Лидию. Гигес, хоть и призвал на помощь Ниневию, был побеждён и убит — спорный вопрос, когда это произошло, но мы уверены, что в 644 г. до н. э.

Геродот рассказывает, что киммерийцы пересекли Кавказ, спасаясь от скифов, которые их преследовали. Мы полагаем, что, скорей, скифы устремились в брешь, которую пробили киммерийцы, и лишь позже вступили с ними в конфликт в Малой Азии и победили (ок. 638 до н. э.?). В конечном счёте преемник Гигеса Алиатт (ок. 610-561 до н. э.) в начале VI в. до н. э. изгнал или уничтожил киммерийцев. Невозможно точно сказать, остались ли от них какие-то группы или всё-таки те, кого ещё называли киммерийцами, были скорей лурами. Их имя ещё вызывало трепет, если это их имел в виду Иеремия, говоря о «первом годе Навуходоносора» (Иер. 25:1), то есть о 605 годе до н. э., когда упоминал Зимврию, больше нигде не упомянутую: возможно, это «гимри» — так клинописью писалось название киммерийского народа. Единственная память о них в ономастике — название Крыма, земли, где они жили долго. Но луры, если и были их частью, оставили более богатое наследие.

Искусство Луристана постепенно приобрело известность с 1928 г. благодаря находкам в мегалитических захоронениях и в некоторых святилищах Загроса южней города Керманшаха, и это явно искусство кочевых всадников. Его представляют тысячи бронзовых и железных изделий, одновременно очень символических и отмеченных глубоким религиозным чувством. Символы — это вездесущие изображения животных, а религиозность отражают фигурки молящихся мужчин с руками, поднятыми или выставленными вперёд, как бы делая приношение, и фигурки женщин, простирающих руки с демонстративным отчаянием, несомненно плакальщиц, которые, должно быть, участвовали в обрядах древней религии иранцев и на которых ополчился маздеизм. По этой продукции, как и по отсутствию следов каких-либо жилищ, видно, что она предназначалась в основном для погребальных целей, то есть особое внимание уделялось загробному миру — что в дальнейшем будет характерно как для скифского искусства, так и для маздеистской религии и, похоже, было очень свойственно ранним иранцам.

[ZHAN]

История скифов на Ближнем Востоке ещё более запутана, чем история киммерийцев. Слово «скифы» использовалось в самом общем смысле для обозначения всех кочевых степных народов от Дуная или Дона до Дальнего Востока, хотя могли применяться и другие этнические термины, столь же неконкретные. В строго научном смысле оно относится только к жителям земель между Дунаем и Доном, к народам, которых греки называли «скитос», ассирийцы — «ашкузаи» или «ишканы», а евреи — «ашкенази».

Последняя форма особенно интересна, потому что ей удалось выжить и потому что она показывает, что память о скифах сохранили даже в регионах, где скифы пробыли недолго. Известно, что слово «ашкенази», которым евреи раньше называли Германию, потом стало применяться к некоторым из самих евреев — к тем, кто живёт в Восточной Европе, в противоположность сефардам, испанским евреям, название которых происходит от названия города Сарды.

Когда скифы пришли в Европу? Возможно, в XII в. до н. э., возможно, только в VIII в. до н. э. Они известны с древних времён, поскольку упоминаются в «Одиссее», где по их стране блуждают аргонавты, и в Книге Бытия, которая делает их детьми Гомера, предка-эпонима киммерийцев, который в свою очередь приходится сыном Иафету, как и предок мидийцев (Быт. 10:3). К востоку по соседству с ними, между Доном и Волгой, жили савроматы, очень близкие к ним и с течением веков ещё более сближавшиеся под их влиянием (несмотря на сходство названий, их не следует путать с сарматами, которые появятся только в III в. до н. э.), которые представляли собой не более чем авангард массы ираноязычных кочевников, обитавшей до самых китайских границ. Для наименования этих кочевников появилось много названий: будины из Саратовской области, меланхлены из верховий Донца, агрипеи с юга Урала или с Алтая, массагеты («рыбаки») из Согдианы и ещё много других: аримаспы («друзья лошадей») с Иртыша, исседоны, алазоны и прочие каллипиды...

Что касается саков, они бродили между Доном и Волгой, и у персов этим словом называли всех степных кочевников, как у греков — скифами. Очень далеко на востоке жили юэчжи, несомненно, поселившиеся к тому времени в Джунгарии, в Ганьсу, на юге Алтая и, возможно, даже в Монголии; позже они заставят говорить о себе больше.

Преследовали ли скифы киммерийцев или нет, они вслед за последними в VII в. до н. э. пришли на Ближний Восток, конечно, через кавказские перевалы и, вероятно, также по восточному побережью Каспийского моря, может быть, попутно совершив несколько набегов на Бактрию. В 670-х гг. до н. э. они уже поселились в царстве Манна, к югу от озера Урмия, где оказались соседями мидийцев, говоривших на том же языке и уже живших там.

Несмотря на всё, что сближало оба народа и объединяло их против местных царств — возможной добычи или агрессоров, между ними не обходилось и без конфликтов: скифы были беспокойны, непостоянны, считали нужным пробивать себе пути, грабить ради выживания, находить новые места и могли это делать только в ущерб другим. Как приспособленцы они порой забывали о расовом братстве, об общих интересах и присоединялись к сильнейшему, в данном случае — к ассирийцам, которым они, как уже упоминалось, иногда оказывали услуги, которые пытались примириться с ними и даже подкупить их, с тех пор как время, когда скифский вождь Ишпакай напал на ассирийцев (ок. 678 до н. э.) и не добился успеха, прошло. Неудача этого набега заставила Партатуа, сына Ишпакая, сохранять мир с ассирийцами и даже служить им, чего бы это ему ни стоило.

Возможно, скифы спасли Ассирию, напав с тыла на мидийцев как раз в момент, когда те, казалось, уже побеждали (653 до н. э.). Однако в повседневной жизни они должны были терпеть мидийцев, как и мидийцы — их, потому что царство Манна скифы сделали плацдармом для набегов на Плодородный полумесяц, на Сирию до самых границ Египта, на Анатолию, где, как мы видели, они истребили киммерийцев. Геродот уверяет, что они господствовали на Ближнем Востоке двадцать восемь лет — срок, который некоторые историки считают слишком долгим.

Наконец мидийцы сочли их присутствие слишком тягостным и решили от них избавиться. Они пригласили скифского царя Мадия, сына Партатуа, и его вельмож на праздник и убили их — по крайней мере, такова версия Геродота. Примем её! Пиры на Востоке всегда подозрительны. Они ещё часто будут зловещими, как пиры Ксеркса, о которых рассказывают тот же Геродот или Книга Есфирь, как пир Валтасара или, гораздо позже, пир Ирода и Иродиады. Допустим, что эта резня случилась в 625 г. до н. э. Возможно, во всяком случае, около 627 г. до н. э. скифы ещё были могущественными, коль скоро Иеремия призывает их на помощь против Вавилона наряду с урартами, маннеями и мидийцами (Иер. 51:27).

После этого побоища скифы отхлынули на Северный Кавказ, в причерноморские степи, хотя некоторые, несомненно, остались (это произошло в последней четверти VII в. до н. э. или в самом начале VI в. до н. э.). Они увезли с собой не только трофеи, как видно по находкам в Келермесском кургане (первая половина VI в. до н. э.), но и целую культуру, которая сыграет решающую роль в создании их великой художественной школы.

Не факт, что захоронение в Хасанлу, городе, который, похоже, был столицей царства Манна и где обнаружили мощную городскую стену и дворец с роскошным портиком, видимо, прообраз дворца Ахеменидов, — именно скифское, а не маннейское. Это было первое захоронение в Иране, где нашли останки лошадей, принесённых в жертву, отчего его можно счесть скифским, но это значило бы, что в VIII в. до н. э. и даже в IX в. до н. э., когда погребли этого покойника, в Северо-Западном Иране уже присутствовали скифы. Однако это можно допустить, поскольку не исключено, что скифы, как и киммерийцы, служили в оседлых государствах наёмниками.

Зато бесспорно скифским является клад конца VII в. до н. э. из Зивийе, найденный в большом бронзовом сосуде в 1947 г. к югу от озера Урмия. То, что лошади были принесены, в жертву, не доказано, но это можно предположить, судя по тому, что под голову покойнику были положены удила. Наряду с тем, что станет обычными находками в скифских мавзолеях VI в. до н. э.: пекторалями, ножнами, панцирями, чашами, — здесь найдены бесспорно женские украшения, а именно четыре золотых булавки, двадцать одна серебряная и пятнадцать бронзовых, и это наводит на мысль, что вместе с мужьями хоронили жён. Стиль изделий, представляющий собой смесь ассирийских, иранских, анатолийских и прежде всего урартских традиций, — очень религиозный. То есть присутствуют фигурки богинь, двумя руками поддерживающих груди, а в изображениях животных, сделанных в явно скифской манере, заметно противопоставление добра и зла, уже ассоциирующееся с маздеизмом.

Особенно интересными кажутся мне две скульптуры. Одна из них — лев с двумя телами и одной головой, первое известное воплощение сюжета, который будет широко распространён даже в нашем западном средневековье. Другая изображает сцену родов — редкий мотив, который тем не менее встретится в XIII в. как в арабской живописи Багдадской школы, так и в сельджукской деревянной скульптуре. Родство между ними почти несомненно, но можно задаться вопросом, каким загадочным путём оно возникло.

Тот же вопрос относится к вотивным щитам, какие якобы подвешивали в святилищах прежде всего в Луристане, но также в Урарту. Ассирийцы писали, что во время разграбления храма в Мусасире близ Урмии в 714 г. до н. э. они захватили шесть таких золотых щитов и двенадцать серебряных. Это интересная информация, поскольку позволяет связать урартскую цивилизацию с цивилизацией степных кочевников, вешавших щиты у входа в шатёр, и с цивилизацией сельджуков, помещавших на том же месте большие диски, высеченные из камня, которые я всегда считал характерными для сельджуков.