Национальное государство это институт ограниченного масштаба. Это означает, что правители национального государства наследуют политическую традицию, которая признает границы нации и ее оборонительные потребности как естественные ограничения для ее расширения, и поэтому склонны пренебрегать идеей завоевания чужих народов.
Это является противоположностью имперскому государству, передающему по наследству политическую традицию, не признающую подобных границ; чьи правители всегда находят причины для дополнительного завоевания народов.
Как было сказано, каждая из этих точек зрения коренится в моральной парадигме: сторонники империи настаивают на том, что расширение царства мира и экономического процветания, которое несет человечеству их правление, является верным; а националисты, подчеркивают, что правильным является свобода наций и их самоопределение. Обе позиций правдоподобны. Но чуждость к неограниченным военным захватам является и причиной, и следствием политического идеала национального государства. И это само по себе настолько большое преимущество, что оно достаточно для разрешения спора между этими взглядами.
Хотя отвращение к завоеванию чужих народов часто преподносится как доброта по отношению к другим, важно осознавать, что это, прежде всего, выражение определенного взгляда на интересы своей нации. Часто ошибочно полагают, что все нации, подобно римлянам, склонны считать, что они усиливаются, подчиняя другие нации своему правлению, увеличивая размер экономики, с которой они могут собирать налоги, и, следовательно, размер армии, которые они могут содержать. Но существует альтернативная традиция, восходящая к древнему Израилю, считающая такие имперские государства слабыми по сути своей и презирающая их неограниченное раздувание как нечто, наносящее не пользу, а вред нации. Это хорошо выражено Гердером, когда он пишет о внутренней хрупкости имперских, в отличие от национальных государств:
"…Следовательно, наиболее естественным государством является единая нация, большая семья с одним национальным характером. Она сохраняется на века и развивается наиболее естественно, если лидеры происходят из народа ... Поэтому нет ничего более явно противоречащего целям политического правления, чем неестественное расширение государств, дикое смешение различных рас и национальностей под властью одного скипетра. Человеческий скипетр слишком слаб и тонок, чтобы выгравировать на нем столь несочетаемые части. Такие государства - всего лишь хитро скрепленные, хрупкие машины ... и части, их составляющие, связаны механическими шестеренками, а не узами чувств ... Лишь проклятие судьбы обрекло на бессмертие эти принудительные союзы, эти безжизненные чудовища. Но история достаточно демонстрировала нам, что эти орудия гордыни человеческой сделаны из глины и, как любая глина, они рассыпаются на куски."
В этом отрывке Гердер описывает имперское государство, как "проклятие" для всех ее членов. Согласно этой точке зрения, человеческое правительство по сути своей ограничено в том, чего оно может достичь, и оказывается сильным и эффективным, лишь когда полагается на "узы чувств", объединяющих единую нацию в национальное государство, лидеры которого берутся из народа. "Неестественное расширение государств", объединяющее многие нации под одним правлением, не основано на таких узах чувств. Такое расширение лишь увеличивает бремя и трудности, возлагаемые на государство "несовместимых частей", не связанных друг с другом взаимными чувствами. В конце концов, оно живет только как "залатанная вещь", изнывающая под тяжестью этих проблем.
В основе такого подхода лежит признание, что жизнеспособность нации измеряется не только военной и экономической мощью, но и другими не менее важным параметрами. То, что Гердер описывает как "национальный характер, который оно веками сохраняет и развивает", относится к тому, что я назвал внутренней целостностью и культурным наследием нации. И именно эти вещи будут теряться по мере расширения имперского государства. Это потому, что завоеванные народы вносят свои потребности, проблемы и интересы. И это растущее разнообразие затрудняет управление государством, ослабляя взаимную лояльность, державшую его вместе, рассеивая его внимание и ресурсы в усилиях подавить внутренние конфликты и насилие, ранее ему неизвестные, и вынуждая правителей применять деспотические методы поддержания мира.
Как часто случается, правители поглощаются интригами и переговорами далеких субъектов в дальних странах. Это взывает к их тщеславию, позволяя воображать себя "людьми большого мира". На самом же деле их понимание чужих наций, которые они стремятся умиротворить, почти всегда ограничено внешним образом и карикатурными штампами. Так что, как правило, они приносят столь же вреда, сколько и пользы, своими поверхностными распоряжениями касательно ситуаций на краю земли на основе "универсальных" категорий. Между тем, когда кто-либо обращается к ним с вопросом, касающимся здоровья и процветания их собственной нации, они уделяют ему лишь скудное внимание, втайне возмущаясь этим вторжением "локальных вопросов" в их занятия великими делами. Умы правителей удаляются от забот своего народа, осознаваемых теперь не более глубоко, чем интересы чужих народов, которыми они стремятся управлять.
На все это с ужасом смотрят народы, воспитанные в традициях национального государства и склонные пренебрегать идеей, что лидеры их стран должны блуждать в усилиях по сохранению и управлению империей чужих народов, вместо укрепления племен собственного народа на своей земле.
Учитывая подобную перспективу, правителей нации следует назначать изнутри нации ради уз взаимной лояльности, связывающих их со своим народом, и поэтому воспринимающих потребности нации как свои собственные. Там, где это чтят, мысли правителей по-прежнему сконцентрированы на укреплении и процветании собственной нации: не только на расширении ее экономической и военной мощи, но также на поддержании и укреплении ее внутренней целостности и передаче ее культурного наследия. Преданные своему народу, они ощущают это, как будто сами набираются сил, и боятся растратить их в империалистической экспансии. Помимо поражения на поле битвы, это неприятие растраты национальных сил на управление чужими землями, является величайшим фактором, противостоящим склонности правителей к само возвеличиванию посредством новых завоеваний. Таким образом, узы взаимной лояльности вместе с традициями национального государства, подчеркивающими вновь и вновь важность приверженности правителей своему народу, резко ограничивают политический горизонт национальной власти, создавая государство, предпочитающее, чтобы другие нации управляли собой сами, и не пытающееся аннексировать их одну за другой.
Это не означает, что национальное государство по природе своей мирное. Опасности, с которыми сталкивается национальное государство со стороны внешних врагов, могут казаться вполне реальными, и правители государства должны решать, применять ли силу в ответ на эти опасности, стремясь изменить ситуацию вдоль границ, за их пределами или сами эти границы. Мы видели много таких войн между народами: англичанами и ирландцами, сербами и хорватами, Индией и Пакистаном, Израилем и арабскими государствами и так далее. В таких конфликтах руководители национальных государств могут быть правы или заблуждаться. Нельзя отрицать, что напыщенная самоуверенность и фанатизм часто характерны для публичного дискурса, когда дело доходит до войны с соседями, или что национальные лидеры порой прибегают к ненужной войне для получения какого-то территориального, политического или экономического преимущества.
Но хотя национальное государство и не всегда стремится к миру, в его защиту можно сделать еще одно, не менее важно заявление: поскольку национальное государство наследует политическую традицию, отрицающую завоевание чужих народов, войны между национальными государствами как правило, ограничены в целях, вложенных ресурсах и в масштабе причиняемых ими разрушений и страданий. Это часто подчеркивалось в отношении национальных государств Западной Европы после Вестфальских договоров, которые на протяжении веков продолжали вести ограниченные войны между собой с целью получения политического или экономического преимущества, но воздерживались от неограниченных войн, целью которых было бы полное уничтожение другого национального государства.
За последние четыреста лет Европа, конечно, знала войны общего характера, опустошавшие ее практически без ограничений. Однако войны, преследующие память Европы, а с ней и всего мира, не были войнами между национальными государствами, стремящимися к преимуществам над своими конкурентами. Скорее, это были идеологические войны, ведущиеся во имя некой универсальной доктрины, долженствующей принести спасение всему человечеству. Ради этой универсальной доктрины посылались армии, чтобы поглотить одну нацию за другой и ниспровергнуть устоявшийся там порядок жизни. Так было во время Тридцатилетней войны, которая велась с целью утверждения Германо-католической империи над Европой. Это же справедливо в отношении наполеоновских войн, стремившихся свергнуть старый политический порядок и установить франко-либеральную империю на всем континенте и за его пределами. И это не менее верно в отношении Второй мировой войны, в которой германская нацистская империя стремилась установить новый порядок в соответствии со своей собственной извращенной универсальной теорией о том, как следует спасать человечество.
В отличие от этих идеологических потрясений, Первую мировую войну часто называют образцовой войной между национальными государствами. О причинах этой катастрофы написано бесчисленное количество томов, и вряд ли когда-либо будет сделан однозначный вывод. С учетом сказанного я считаю совершенно неубедительными распространенные объяснения войны, преподаваемые сегодня каждому старшекласснику на Западе. Безусловно, столкновение сербского национализма и Австрийской империи было непосредственным триггером конфликта. Но ничто в желании сербов освободить определенные территории, контролируемые Австро-Венгрией, не могло мотивировать или поддерживать войну, которая полностью мобилизовала ресурсы всех самых могущественных империй на земле на протяжении более четырех лет, убив, возможно, двадцать миллионов человек и физически уничтожив континент. Ни одна из дискуссий касательно твердости европейского альянса, взаимосвязанных обещаниях взаимопомощи в случае конфликта и скорости выполнения мобилизации, не является убедительным объяснением. В лучшем случае эти вещи описывают начало войны. Они не подходят к объяснению того, почему война велась так много лет и такой ценой, а не урегулировалась перемирием, как только стал очевиден масштаб потерь.
Чтобы понять, что поддерживало Первую мировую войну и сделало ее такой ужасной, нет иного выбора, кроме как обратить взор на империализм, начавший доминировать в политике Великобритании, Франции, России и Германии. Как подчеркивалось в то время многими наблюдателями, невозможно отделить эту войну от бешеной экспансии заморских империй, которая в период с 1871 по 1914 год привела к завоеванию и аннексии европейцами и японцами примерно четверти земной поверхности, в основном в Африке, Азии и Тихоокеанском регионе. Поразительно агрессивная экспансия Британской и Французской империй, в частности, привела многих - особенно в Германии - к выводу, что эпоха европейской системы национальных государств фактически подошла к концу. Вместо этого возникла борьба между небольшим количеством "великих держав", каждая из которых представляла собой универсальную империю, стремящуюся сформировать мир в соответствии со своими взглядами. Похоже, такова была позиция кайзера Вильгельма II. Он и его министры, очевидно, верили, что смогут составить конкуренцию британской мировой державе, уже имеющей подавляющее мировое господство, только устранив Францию как великую державу на континенте и объединив большую часть Центральной и Восточной Европы под немецким "руководством". Необходимость изменить навсегда характер европейской политики стояла за решимостью Германской империи начать weltkrieg - мировую войну - точно так же, как цели империалистической войны, типа аннексии всего Ближнего Востока, просматривались в процессах принятия решений Великобритании и Франции.
Первая мировая война была в значительной степени плодом увлечения империализмом европейских национальных государств. До тех пор, пока конкуренция за заморские империи оставалась гонкой между традиционными западноевропейскими национальными государствами, типа Великобритании, Франции и Нидерландов, систему в Европе еще можно было сохранить как отношения между "цивилизованными" народами. (В то время как "нецивилизованные" народы в Африке и Азии не рассматривались заслуживающими их собственных независимых национальных государств). Но недавно образованная Германская империя не придерживалась идеала национального государства. Ее лидеры не видели особых причин тратить ресурсы на расширения в Африке, когда на европейском континенте можно было бы легче и с большими преимуществами построить огромную империю.
Другими словами, причиной Первой мировой войны была решимость Германии возродить империализм на континенте, тем самым положив конец европейскому порядку национальных государств, а также твердая решимость Великобритании предотвратить это. В этом отношении причины Первой мировой войны схожи с причинами Второй мировой. Обе велись главным образом по вопросу, объединит ли Германия Европу под властью германского императора. Обе были имперскими войнами, отражающими универсальное мышление. И разрушения, причиненные ими, оказались соизмеримы с этой целью.
В общем, цели национальных государств приводят к мелким войнам, преследующим изменение баланса сил между ними или сдвиг границ. В то время как универсальные устремления имперских государств склонны порождать гигантские идеологические битвы, стремящиеся исправить мир раз и навсегда, и приносят разрушения соответствующих масштабов.
У народов с сильными национально-государственными традициями узы лояльности, связывающие их членов, приводят к ограничению масштабов ведущихся национальными государствами войн, так как внимание правителей постоянно направляется к трудностям, с которыми сталкивается его собственная нация и на собственные усилия с целью как материального укрепления, так и укрепления внутренней целостности и культурного наследия в пределах своих границ. Это прививает государственному деятелю националистического государства спасительное отвращение к использованию находящейся в его подчинении армии для притеснения чужих государств и разбазариванию своего срока полномочий на управление кризисами за границей, вызванными или усугубленными присутствием этой армии.
В этом отношении поучительно рассмотреть судьбу американского империализма после первого краткого энтузиазма по отношению к нему в 1890-х годах. При президенте Уильяме Мак-Кинли Соединенные Штаты были намерены стать мировой империей с миссией нести свою культуру христианства и капитализма в нецивилизованные уголки земного шара. Во имя этого великого видения, Соединенные Штаты захватили Филиппины, Кубу, Пуэрто-Рико и другие островные владения испанской империи, где встретили упорное военное сопротивление. Американцы, считавшие себя освободителями, оказались втянутыми в серию репрессивных колониальных войн. Изначально породившее США крайнее неприятие империй вновь заявило о себе, и американское руководство, от Тедди Рузвельта до Вудро Вильсона, быстро потеряло интерес к зарубежной экспансии. И Филиппинам, и Кубе вскоре была обещана независимость. Поэкспериментировав с идеей великой мировой империи с идеологической подпиткой, американцы вернулись к своей традиции национального государства - предпочтение, сохранявшееся до Второй мировой войны.
А что же европейские национальные государства? Даже протестантские национальные государства, такие как Англия и Нидерланды, отказались от имперских устремлений первоначально лишь в отношении континентальной Европы. Могущество католической Испании строилось на богатстве ее обширных заморских территорий, и новые протестантские державы, так же, как и Франция, стремились к созданию собственных империй, дабы составить конкуренцию в финансовом и военном отношении. Эта двойственность независимых европейских держав - националистических у себя дома, но имперских во всем, что касается завоевания народов Азии, Америки и Африки, - представляет собой во многом ужасающую картину. В конечном итоге, агрессивная зарубежная экспансия британцев, французов и голландцев спровоцировала и явилась моделью для империалистических идеологий Германии, Италии и Японии - идеологий, презиравших всю европейскую систему национальных государств. В двух последовавших мировых войнах с их последствиями именно американские государственные деятели оказались теми, кто указали на империалистические корни катастрофы и, в конечном итоге, добились, чтобы национальная независимость стала общепризнанным принципом политического устроения.
