Касты

[ZHAN]

В 1936 году в городе Гамбурге был сделан снимок, символизирующий эпоху Третьего рейха в Германии. На черно-белой фотографии в солнечном свете запечатлен коллектив из сотни рабочих верфи со взглядами, устремленными в одну сторону. Их правые руки в едином порыве вытянуты в приветствии фюреру.


Присмотревшись внимательнее, вы заметите в верхнем правом углу снимка человека, выбивающегося из общего ряда. У него спокойное, но твердое выражение лица. На современных фотографиях его местоположение часто выделяют красным кружком или стрелкой. Он окружен согражданами, попавшими под чары нацистов. Его руки скрещены на груди, в то время как вытянутые в нацистском приветствии ладони окружающих едва не касаются его головы. Он один отказывается салютовать. Он единственный плывет против течения.


С высоты нашей эпохи очевидно, что из всех людей на этом снимке он единственный окажется на стороне правды.

Люди, окружающие его, ошибаются самым трагичным, фатальным, категоричным образом. Но тогда это было понятно только ему.

Звали его, предположительно, Август Ландмессер. В тот момент он еще не знал, какой черный след оставит в истории окружающая его истерия. Однако он уже видел достаточно, чтобы выступить против нее.

За несколько лет до того, как была сделана фотография, он вступил в нацистскую партию. Однако теперь он на собственном опыте понял, что нацисты кормили немцев ложью о евреях, подвергаемых гонениям в эту эпоху; что даже в это время последователи Гитлера сеяли в Рейхе террор, страдание и разрушение. Он знал, что евреи были кем угодно, только не Untermenschen, – напротив, они такие же немецкие граждане, полноценные люди, как и все остальные. Он был арийцем, влюбленным в еврейку, а по недавно принятым Нюрнбергским расовым законам такая связь объявлялась запретной. Им нельзя было вступить в брак или иметь половые отношения; подобное нацисты называли «расовым позором».

Его личный опыт и тесная связь с кастой, поставленной в положение «козлов отпущения», позволили ему не поддаться на ложь и стереотипы, так охотно принимаемые восприимчивыми членами – к сожалению, большинством – доминирующей касты. Пусть и будучи арийцем, он видел человеческую суть людей, поставленных в более низкое положение, и не мог остаться равнодушным к вопросу их благополучия, их судьбы, связанной с его судьбой. Он видел то, на что его соотечественники предпочли закрыть глаза.

В тоталитарном государстве, каким был Третий рейх, подобное противостояние системе было актом мужества. Все мы хотим верить, что на его месте поступили бы так же. Верить, что, будучи гражданами арийского происхождения в условиях Третьего рейха, видели бы все насквозь и сопротивлялись бы, подобно этому человеку, давшему отпор авторитаризму и жестокости перед лицом массовой истерии.

Мы хотим верить, что избрали бы тернистый путь защиты отверженных и противостояния несправедливости. Но люди не готовы к тому, чтобы преодолевать свои страхи, терпеть неудобства и насмешки, ощущать презрение со стороны близких, соседей, коллег и друзей, впадать в немилость, возможно, всех, кого знают, сталкиваться с отчуждением и, может, даже изгнанием – статистика и сама человеческая природа не позволит каждому из нас быть этим мужчиной.

Что же нужно, чтобы быть им в любую эпоху?
Что нужно, чтобы стать им сейчас?

[ZHAN]

Памятным летом 2016 года непривычная жара всей тяжестью обрушилась на сибирскую тундру, на территорию, что еще древние греки называли Краем мира. Вдали от страстей, бушующих на американской политической арене, за Полярным кругом, тепло, поднимающееся над поверхностью, согрело воздух расположенного в России Ямальского полуострова до невероятных 35 градусов по Цельсию. Вспыхивали лесные пожары, а под давшей слабину вечной мерзлотой готовились лопнуть метановые пузыри.

Вскоре дети местных пастухов стали жертвами неизвестной болезни, никогда ранее не возникавшей на памяти людей. Скончался двенадцатилетний мальчик, страдавший от высокой температуры и острых болей в животе. Российские власти объявили чрезвычайное положение и начали перебрасывать по воздуху сотни заболевших скотоводов-ненцев в ближайшую больницу, расположенную в Салехарде.

Ученые достаточно быстро определили болезнь, поразившую сибирские поселения. Аномальная жара затронула российскую вечную мерзлоту гораздо глубже, чем обычно, и разбудила токсин, который пребывал в «спячке» с 1941 года, когда мир в последний раз находился в состоянии войны. Это был возбудитель сибирской язвы, который более чем полвека назад косил стада северных оленей и все эти годы существовал в трупах животных, заключенных в вечной мерзлоте. Тем летом все началось с размороженной туши оленя с возбудителем, который вышел из споры целым и невредимым. И голодным. Споры патогена проникли на пастбища, заразили оленей и распространились среди пастухов, которые этих оленей выращивали и содержали. Возбудитель сибирской язвы, как и патогены человеческой ненависти, трайбализма в наступившем прогрессивном настоящем, никогда не умирал. Он затаился, спал, пока экстремальные обстоятельства не обнажили его перед миром и не вернули к жизни.

Тем временем на другом конце земного шара старейшая и самая могущественная демократия из существующих билась в агонии из-за выборов, которые потрясли западный мир и оказались поворотным моментом в американской истории и которые, вероятно, станут предметом анализа и изучения для нынешнего и следующих поколений. Тем летом, осенью и в дальнейшем среди разговоров о мусульманских запретах, мерзких женщинах, пограничных стенах и неполноценных нациях в определенных кругах можно было услышать недоверчивые возгласы: «Это не Америка», или «Я не узнаю свою страну», или «Мы не такие». Вот только это была и есть Америка, и это были и есть мы, ее граждане, и не столь важно, узнаем мы себя и свою страну или нет.

Жара, коснувшаяся Арктики, вызвала стихийные стычки в Америке. В конце того лета в Нью-Йорке, гавани цвета индиго безопасного синего штата, белый мужчина из Бруклина, художник, помогал белой женщине средних лет доставлять продукты в метро на юг в направлении Кони-Айленда.

В это время все разговоры сводились к президентским выборам. Находившийся в самом разгаре политический сезон не был похож на другие. Впервые в истории в качестве основного кандидата на пост президента Соединенных Штатов баллотировалась женщина. Кандидат была известным лицом, серьезным национальным деятелем, чрезмерно квалифицированным по некоторым оценкам, продуманным, даже до скучного предсказуемым с точки зрения ее недоброжелателей, с твердым политическим пониманием и своей стратегией по отношению к любому кризису, с которым она могла бы столкнуться. Ее оппонентом оказался вспыльчивый миллиардер, звезда реалити-шоу, склонный оскорблять любого, кроме себя самого; он никогда не занимал государственные должности и, по мнению людей знающих, не имел шансов выиграть даже праймериз своей партии, не говоря уже о президентских выборах.

До самого завершения кампании кандидат-мужчина отставал от кандидата-женщины по результатам дебатов, которые проводились во всем мире. Он хвастался тем, что хватал за гениталии женщин, издевался над инвалидами, поощрял насилие как против прессы, так и против несогласных. Его последователи издевались над кандидатом-женщиной, скандируя: «Посадите ее!» на массовых митингах, на которых председательствовал миллиардер. Его комментарии и действия были сочтены настолько грубыми, что некоторым новостным сообщениям предшествовали плашки с предупреждениями о ненормативной лексике.

Это был кандидат, «настолько явно неподходящий для этой должности… что его выдвижение на пост президента казалось скорее розыгрышем, чем серьезной заявкой на Белый дом», писала «Гардиан» в 2016 году.

На первый взгляд, в этих выборах не было места расовому вопросу, как его понимают американцы. Оба кандидата были белыми, с рождения принадлежащими к исторически преобладающему большинству страны. Но женщина-кандидат представляла более либеральную партию, состоящую из лоскутного одеяла коалиций, грубо говоря, гуманистических и маргинализованных. Кандидат-мужчина же представлял консервативную партию, которая в последние десятилетия стала рассматриваться как защищающая старый социальный порядок, приносящая пользу и привлекающая в основном белых избирателей.

Кандидаты занимали полярно противоположные позиции по всем вопросам и были одинаково ненавидимы аудиторией своего оппонента. Абсолютная антагонистичность их политической позиции позволила остальным американцам принять определенную сторону и заявить о своей лояльности или избегать крайностей. Все это привело к тому, что в один ничем не примечательный день, когда художник из Бруклина помогал пожилой леди с продуктами, та повернулась к нему с внезапным вопросом – за кого он будет голосовать. Художник, придерживающийся прогрессивных взглядов, заявил, что станет голосовать за более опытного кандидата от демократов. Пожилая женщина, должно быть, уже догадывалась о таком ответе и осталась им недовольна. Ее, как и несколько миллионов других американцев, составляющих историческое большинство, привлек блеск популистских лозунгов миллиардера-нативиста.

Всего несколькими неделями ранее этот миллиардер заявил, что может пристрелить кого угодно на Пятой авеню – и его последователи все равно будут голосовать за него, настолько они ему преданы.

[Во время предвыборного митинга в Су-Центре, штат Айова, 23 января 2016 года Трамп сказал: «Говорят, у меня самые преданные люди – вы когда-нибудь видели это? Где еще я мог бы стоять посреди 5-й авеню и стрелять в кого-нибудь, и не терял бы избирателей… Это просто невероятно».]

К числу этих последователей относилась и женщина с продуктовыми сумками. Она услышала его глас и вняла его зову. Теперь она сочла своим долгом растолковать художнику, как глубоко он, художник, заблуждается и как важно ему проголосовать за правильного кандидата.

– Да, я знаю, что временами он может ввернуть крепкое словцо, – признала она, подойдя поближе к потенциальному новообращенному. – Но в нем – спасение нашему суверенитету.

Именно тогда, еще до дебатов и череды разоблачений, мужчина из Бруклина осознал, что, несмотря на статистику и исторические прецеденты, эта звезда реалити-шоу, кандидат, чей практический опыт был, возможно, наименьшим за всю всемирную историю президентских выборов, может стать лидером свободного мира.

Президентская кампания вышла за рамки политического соперничества – это была реальная борьба за первенство в стране, и ее ход менялся на наших глазах. Люди, подобные бруклинскому художнику и его пожилой собеседнице, стекались в Кони-Айленд. В основном они происходили из Европы и принадлежали к правящему большинству, будучи доминирующей расовой кастой в неписаной иерархии, существовавшей еще до основания республики. Но в последние годы, предшествующие моменту выборов, по радио и кабельному телевидению стало распространяться мнение о сокращении доли белого населения. Согласно прогнозу, озвученному Бюро переписи населения США в 2008 году, к 2042 году белые перестанут составлять большинство в стране, которая никогда прежде не сталкивалась с таким раскладом.

А той же осенью (в самый разгар финансового кризиса, видевшегося многим катастрофой), как бы знаменуя собой потенциальное уменьшение превосходства касты, долгие века занимающей доминирующее положение, президентом США был избран афроамериканец, представитель касты, исторически считающейся низшей. Его восхождение вызвало преждевременные заявления о пострасовом мире, оно же стало причиной основания движения, единственной целью которого было доказать, что новый президент – не выходец из Соединенных Штатов. Возглавлял это движение тот самый миллиардер, который в 2016 году сам выдвинул свою кандидатуру в президенты.

[ZHAN]

В народе поднялся сперва едва слышный гул одобрения, гул нейронов, возбужденных перспективой победы самоуверенного представителя доминирующей касты, открыто выражающего их опасения. Некоторым подобное обещание перемен придало смелости. Командир полиции на юге Нью-Джерси, рассуждая о беспорядках, учиняемых афроамериканцами, жаловался, что женщина – кандидат от демократов, «пойдет на уступки всем меньшинствам». В сентябре того же года он избил закованного в наручники чернокожего подростка, арестованного за незаконное плавание в бассейне. Схватив подростка за голову, он, по словам очевидцев, запустил ее, «как баскетбольный мяч» в металлический дверной косяк. Чем ближе подходил момент выборов, тем чаще командир говорил своим подчиненным, что звезда реалити-шоу «является последней надеждой для белых людей».

Наблюдатели всего мира понимали важность этих выборов. Зрители в Берлине и Йоханнесбурге, Дели и Москве, Пекине и Токио не ложились спать допоздна или вставали на следующее утро, чтобы посмотреть по телевизору повторы процедуры, показанной по телевизору в тот первый ноябрьский вторник 2016 года. Необъяснимым для многих зарубежных зрителей образом результат будет зависеть не от всенародного голосования, а от Коллегии выборщиков, введенной в период становления американской государственности, в эпоху рабства. Благодаря такой избирательной системе каждый штат получает право голоса, определяя победителя по голосам назначенных выборщиков и результатам голосования электората, находящегося под юрисдикцией каждого из них.

[Коллегия выборщиков – пережиток эпохи основания страны, когда 18 процентов, или примерно каждый шестой человек, были порабощены, сконцентрированы в южных штатах и не имели права голосовать. Это пережиток конституционной уступки восемнадцатого века, которая позволила южным штатам считать порабощенных людей тремя пятыми свободного человека как по их представительству в Конгрессе, так и по количеству голосов выборщиков, отданных на пост президента. Он позволял рабовладельческим штатам оказывать большее влияние, чем они могли бы в противном случае, и сегодня он позволяет консервативным, сельским и менее густонаселенным штатам иметь большее влияние, чем они могли бы иметь без него.]

На тот момент в истории страны было всего пять прецедентов, когда Коллегия выборщиков или аналогичный ей механизм пошел вразрез с результатами всенародного голосования, причем два случая успели прийтись на XXI век.

[Коллегия выборщиков провела президентские выборы: Резерфорд Б. Хейс победил Сэмюэля Тилдена в 1876 году; Бенджамин Харрисон победил Гровера Кливленда в 1888 году; Джордж Буш победил Эла Гора в 2000 году; Дональд Дж. Трамп победил Хиллари Клинтон в 2016 году. В 1824 году Джон Куинси Адамс был объявлен победителем над Эндрю Джексоном голосованием в Палате представителей после гонки с четырьмя участниками, в которой ни один из кандидатов не получил большинства голосов ни всенародного голосования, ни голосов коллегии выборщиков.]

Один из этих двух случаев путем стечения необычных обстоятельств выпал на выборы 2016 года.

Эти выборы дали Соединенным Штатам курс на изоляционизм, трайбализм, ограждение и защиту шкурных интересов, поклонение богатству и наживу за чужой счет, даже за счет остальной планеты. После подсчета голосов и объявления миллиардера новым президентом, к шоку всего мира (и особенно той его части, что незнакома с расовым и политическим историческим фоном страны), мужчина, находящийся на площадке для гольфа в штате Джорджия, смог почувствовать себя свободнее в выражении своих интересов. Он жил идеями Конфедерации, которая вела войну против Соединенных Штатов за право порабощать других людей. Эти выборы стали победой для него и для дорогого его сердцу политического строя. Он сказал окружающим: «Я помню время, когда все знали свое место. Пора нам к нему вернуться».

Чувство возвращения к старому порядку вещей, к привычной предкам закрытой иерархии вскоре распространилось по стране, проявляясь в заголовках новостей о преступлениях на почве ненависти и массовом насилии. Вскоре после дня инаугурации нового президента белый человек в Канзасе застрелил индийского инженера. Стрелял он со словами «убирайтесь из моей страны», обращенными к иммигранту и его индийскому же коллеге. В следующем месяце приличный с виду белый ветеран боевых действий сел в автобус, направляющийся из Балтимора в Нью-Йорк, с целью убить чернокожего. Он выследил на Таймс-сквер чернокожего мужчину шестидесяти лет от роду и зарезал его мечом. Злоумышленник станет первым сторонником превосходства белой расы, осужденным по обвинению в терроризме в штате Нью-Йорк.

В переполненной электричке в Портленде, штат Орегон, мужчина, выкрикивающий расовые и антимусульманские оскорбления, напал на двух девочек-подростков, одна из которых была в хиджабе. «Убирайся отсюда, – рявкнул он. – Нам здесь нужны американцы». Когда на защиту девушек встали трое белых мужчин, злоумышленник накинулся на них с ножом. «Я патриот, – заявил он по дороге в тюрьму. – И надеюсь, что все, на кого я напал, мертвы». К сожалению, двоих пострадавших спасти не удалось. Уже летом 2017 года сторонник идеи превосходства белой расы влетел в толпу протестующих против ненависти в Шарлоттсвилле, штат Виргиния, убив молодую белую женщину Хизер Хейер. Причиной акции протеста стал вопрос существования памятников солдатам Конфедерации, и этот вопрос привлек внимание людей со всего мира.

2017 год станет самым плодовитым на массовые расстрелы в современной американской истории. В Лас-Вегасе произошла крупнейшая в стране бойня, за которой последовали массовые расстрелы в государственных школах, на парковках, на городских улицах и в супермаркетах по всей стране. Осенью 2018 года в еврейской синагоге в Питтсбурге в результате самого страшного на американской земле антисемитского нападения были убиты одиннадцать верующих. В Луисвилле, Кентукки, было совершено аналогичное нападение на церковь с черными прихожанами, занятыми изучением Библии. Оказавшись не в силах отворить запертую дверь, нападавший направился в ближайший супермаркет, где убил первых попавшихся ему на глаза чернокожих – женщину, которая собиралась зайти в магазин со стоянки, и мужчину, который вместе со своим внуком покупал плакат. Вооруженный прохожий случайно увидел стрелка на стоянке, чем привлек внимание последнего. «Не стреляйте в меня, – позже цитировали слова стрелка новостные сводки. – И я не выстрелю в вас. Белые не убивают белых».

В последующие месяцы, когда новый президент станет выводить страну из различных международных соглашений и идти навстречу диктаторам, многие начнут открыто опасаться конца демократии и переживать за судьбу республики. Так по собственной прихоти новый лидер вывел старейшую демократию в мире из Парижского соглашения 2016 года. По этому соглашению страны мира обязывались объединиться для борьбы с изменениями климата. Этот жест привел в отчаяние людей со всех концов планеты – многие посчитали невозможным дальнейшее сохранение экологического равновесия.

Вскоре группа ведущих психиатров, чья профессиональная этика позволяет озвучивать диагнозы только в случае опасности человека для себя и окружающих, выступила с громким заявлением, предупредив американскую общественность о том, что новый лидер свободного мира является нарциссом, небезопасным для общества. На второй год его президентства цветных детей, просящих убежища, разлучили с родителями и отправили за решетку. Также была отменена рассчитанная на десятилетия программа защиты атмосферы, гидросферы и исчезающих видов животных. Многим советникам предвыборной кампании стали грозить тюремные сроки за детальное расследование актов коррупции, а действующего президента кампании заклеймили иноагентом.

Оппозиционная партия потеряла представительство во всех трех ветвях власти; ее представители беспокоились за себя и дальнейшую судьбу страны. Им удалось вернуться в Палату представителей в 2018 году, но в результате они получили только одну шестую часть мест в правительстве, то есть половину мест в законодательной ветви власти. Неудивительно, что сначала они не решались начать процедуру импичмента, входящую в их компетенцию. Многие опасались негативной реакции со стороны электората миллиардера – пусть его избиратели и принадлежали к меньшинству, но подавляющее их число были представителями доминирующей касты. Целеустремленность сторонников президента и мучения оппозиции, казалось, поставили под угрозу систему сдержек и противовесов, которая, как считалось, являлась краеугольным камнем американской государственности, и означали, что какое-то время в Соединенных Штатах не было, говоря словами председателя демократической партии в Южной Каролине, «полноценно функционирующей демократии».

[Мэтт Киснер, председатель Демократической партии в округе Ричленд, Южная Каролина, сказал, что в «полностью функциональной демократии» импичмент, очевидно, был бы правильным шагом, но в сегодняшних Соединенных Штатах это, к сожалению, было бы контрпродуктивным: «Это рассердит его электорат, это подтвердит все их опасения по поводу того, что все каким-то образом пытаются его заполучить, и это только усложнит нам задачу победить его у урны для голосования, где мы действительно должны победить».]

К началу третьего года руководства страной оппоненты из нижней палаты объявили президенту импичмент, в то же время значительно уменьшилось количество оправдывающих его действия лоялистов из Сената, что означало раскол в стране в целом. Всего в третий раз за всю историю страны случился подобный процесс по делу об импичменте.

[Двумя предыдущими президентами США, которым был объявлен импичмент, были Эндрю Джонсон в 1868 году и Билл Клинтон в 1998 году. Ричард Никсон ушел с поста президента под давлением других республиканцев в августе 1974 года, когда Палата представителей готовилась объявить ему импичмент.]

Более трехсот дней в Белом доме не проходило брифинга для прессы – своеобразного ритуала отчетности перед народом его слуг из Вашингтона. По отсутствию шума вокруг этого факта можно было подумать, что немногие заметили это нарушение нормального хода вещей.

Затем самая страшная пандемия за последние сто лет привела человечество к застою во всех сферах. Президент же отмахнулся от «китайской заразы, которая скоро исчезнет, как сон», назвал растущее возмущение искусственным нагнетанием, оскорблял тех, кто не соглашался с ним или пытался предупредить об угрозе. В следующие несколько недель именно США поставят мировой рекорд по количеству заболевших, губернаторы станут просить для своих штатов тесты и аппараты ИВЛ, вся страна узнает, что медсестры будут заворачиваться в мешки для мусора, чтобы защититься от заражения при работе с больными. Американцы разучатся удивляться; то, что раньше казалось непостижимым, станет частью ежедневной рутины.

Что стало с Америкой? Как объяснить действия десятков миллионов избирателей, решивших наперекор всем обычаям отдать страну и, таким образом, весь мир в руки шоумена, далекого от политической арены, не служившего ранее ни в армии, ни на государственной службе (в отличие от его предшественников), человека, риторика которого оказалась так привлекательна для экстремистов? Беспокоила ли шахтеров и автомехаников экономическая стагнация? Совпадало ли мироощущение людей из центральной части страны и жителей атлантического побережья? Неужели часть электората просто хотела перемен – и неважно, какой ценой? Неужели первая за всю историю страны женщина, имеющая все шансы стать президентом, вела «грязную игру», как выразились два политических журналиста с немалым стажем? Или все дело в том, что городские (они же черные) избиратели оказались менее политически активны, чем протестантские (белые) избиратели? Как могли столько людей, простых рабочих, которым требовалось медицинское обслуживание и образование для детей, защита воды, которую они пьют, и заработной платы, от которой они зависят, голосовать, цитируя сторонников прогресса, «против своих собственных интересов» в неразберихе этого поворотного момента истории американской политики?

В этих возникших позже вопросах и заложенных в них предположениях, похоже, скрывалась доля истины.

За эту ночь мир сдвинулся с места – по крайней мере такое возникло ощущение. Землетрясения, как мы долгое время считали, возникают за счет столкновения тектонических плит, в результате чего одна плита наползает на другую; мы полагали, что распознать подобное явление легко. Во время обычных землетрясений мы ощущаем дрожь и раскол земли под нашими ногами; видим, как меняется ландшафт или приближаются возникшие в результате цунами.

И только недавно ученые обнаружили, что знакомым нам землетрясениям, которые можно измерить и ущерб от которых заметен глазу, предшествуют более длительные, медленные, глобальные разрушения, которые имеют место в тридцати и более километрах под нами. Происходят они так глубоко, что ощутить их мы не можем, и так тихо, что засечь их приборами большую часть человеческой истории было невозможно. Они не менее мощны, чем те, что мы наблюдаем, но чаще всего незаметны, потому что не вызывают шума, и узнать о них нельзя, пока они не приведут к сильному землетрясению на поверхности. Их называют тихими землетрясениями. И лишь в последнее время обстоятельства вынудили нас в наступившую эпоху общественной агрессии искать невидимые миру волнения человеческого сердца, откуда происходят истоки нашего недовольства.

В тот год, в самый разгар американских выборов, сибиряки на самом краю мира пытались оправиться от жары, поразившей их несколько месяцев назад. Были переселены десятки местных скотоводов, некоторых поместили на карантин, а их юрты продезинфицировали. Власти начали массовую вакцинацию выживших оленеводов и оленей. И те, и другие годами обходились без прививок, потому что с момента последней вспышки прошли десятилетия, и эта болезнь, по их мнению, осталась в прошлом. «Очевидная ошибка», заявил российский биолог представителям новостного сайта.

[NBC News сообщил, что Владимир Богданов, профессор биологии Российской академии наук, сказал в интервью РБК-новостям, что «власти Ямала прекратили вакцинацию оленей 10 лет назад, потому что вспышек не было более полувека, – очевидная ошибка».]

Военные столкнулись с задачей утилизации двух тысяч туш мертвых оленей таким образом, чтобы предотвратить повторное распространение спор – просто закапывать трупы было опасно. Им придется сжечь мертвых оленей на полях вдали от населенных пунктов так, чтобы температура пламени достигала 260 градусов Цельсия. Золу и землю в окрестностях потом зальют отбеливателем, чтобы уничтожить споры и защитить людей, которые придут сюда позднее.

Все громче, все тревожнее для человечества звучало серьезное послание 2016 года и всего второго десятилетия еще юного тысячелетия – увеличение температуры в земных океанах и накал агрессии в человеческих сердцах может разбудить давно скрытые угрозы. Ведь некоторые патогены нельзя уничтожить, можно только сдержать и в лучшем случае постоянно готовить вакцины против новых мутаций.

Оставалось надеяться, что человечество выучило урок: существуют древние, стойкие вирусы, и дело первоочередной важности – принимать всерьез исходящую от них угрозу, проявлять осторожность для защиты от опасного воздействия, не упускать из виду способность вирусов мутировать, выживать и прятаться в спорах – до следующего пробуждения. Казалось, что по крайней мере пока извести эту заразу под корень невозможно, можно только контролировать и прогнозировать ее мутации. Дальновидность и бдительность, мудрость никогда не принимать заразу как должное, никогда не забывать о ее стойкости были, пожалуй, самым эффективным противоядием. Пока что.

[ZHAN]

Когда мы приходим к доктору, он не назначает лечение, не узнав историю болезни, и не только нашу собственную, но и историю наших родителей, наших бабушек и дедушек. Доктор не приступит к осмотру, пока мы не заполним многостраничную анкету, которую он передает нам в начале приема. Он не будет торопиться с диагнозом, не узнав прежде историю предшествующих нам поколений.

Когда мы излагаем на страницах историю наших болезней, перечисляем жалобы, травмы и прочие происшествия, ставшие испытанием для нашего здоровья, нам нет смысла притворяться, что нас не преследуют некоторые недомогания, нет смысла скрывать причины появления в медицинском кабинете. Абсолютное большинство проблем нельзя решить, замалчивая и игнорируя их.

Изучать историю своей страны – все равно что узнать, почему той или иной семье присущи алкоголизм или депрессия, почему в ней чаще среднестатистического происходят самоубийства, или, с развитием медицинской генетики, обнаружить, что человек унаследовал маркеры мутации гена BRCA, ответственного за рак молочной железы. Вы не забьетесь в угол с чувством вины или стыда от сделанных открытий. Будучи благоразумным, вы не станете и стесняться упоминать о них в случае необходимости. На самом деле вы поступите наоборот – займетесь самообразованием. Вы будете говорить с людьми, которые прошли через то же самое, и со специалистами интересующего вас профиля. Вы узнаете о последствиях и препятствиях, вариантах и методах лечения. Вы можете молиться об исцелении или размышлять о них. Затем вы примете меры предосторожности, чтобы защитить себя и последующие поколения, и будете работать над тем, чтобы эти напасти, в чем бы они ни состояли, никогда не вернулись в вашу жизнь.

[ZHAN]

Инспектор направил инфракрасную лампу на деформированную дугу в потолке: невидимый луч света исследовал слои планки, чтобы проверить то, что не мог видеть глаз. Этот дом был построен много поколений назад, и я заметил крохотный рубец на штукатурке в углу потолка гостевой спальни – заметила и списала его на особенность стиля. Со временем рубец на потолке превратился в волну, которая расширялась и вздувалась, несмотря на обновление крыши. Эта волна увеличивалась вдали от людских глаз в течение многих лет. Старый дом – это своего рода богобоязненная вдовствующая тетушка со своей историей, которую она просто так не расскажет, с загадкой, серией взаимосвязанных головоломок, требующих решения. Почему эта лепнина спрятана в юго-восточном углу карниза? Что скрывается за этим выгоревшим на солнце обломком кирпича? Работа в старом доме не прекращается, и череда открытий не перестает удивлять.

Америка подобна старому дому. Мы никогда не можем объявить об окончании ремонта. Ветры, наводнения, засуха и человеческие потрясения разрушают структуру, созданную для борьбы с любыми недостатками, оставленными без внимания еще при закладке фундамента. Будучи жителем старого дома, вы, возможно с содроганием будете думать о необходимости зайти в подвал после шторма, чтобы оценить последствия ливней. Однако решение не спускаться в подвал вы принимаете на свой страх и риск. Владелец старого дома знает, что проблема, которую игнорируешь, никуда не исчезает. Проблема, скрытая от глаз, будет усугубляться независимо от того, готовы вы увидеть ее или нет. Незнание не освобождает от ответственности за последствия бездействия. Беспокойство, вопреки желанию, будет снедать вас, пока вы не наберетесь храбрости, чтобы столкнуться с тем, чего не хотели бы видеть.

Мы, живущие в развитом мире, подобны домовладельцам, унаследовавшим дом на живописном участке земли и не видящим, что почва представляет собой ненадежный суглинок на голых скалах, которые поколениями терзают фундамент дома. Выступающие наружу трещины залатаны, но более глубокие разломы игнорируются десятилетиями, даже веками. Многие могут справедливо заявить: «Я не имею отношения к тому, с чего все началось. Я не имею ничего общего с грехами прошлого. Мои предки никогда не нападали на коренное население, не владели рабами». И да. Никто из нас не присутствовал при строительстве этого дома. Может, непосредственно наши предки и не имели к этому никакого отношения, но это мы, нынешние жители, страдаем от протекающей крыши, вспучивающихся от влаги стен и покрытого трещинами бетона фундамента. Мы получили в наследство все – как хорошее, так и не очень.

И ответственность за дальнейшее состояние дома также, по сути, ложится на наши плечи.

Трещины и дыры, оставленные без внимания, не устранятся сами собой. Токсины не исчезнут, а скорее будут распространяться и меняться, как это уже случалось. Люди, живущие в старом доме, приспосабливаются к его неудобствам и опасностям. Они ставят ведра под протекающий потолок, подпирают скрипящие полы, учатся перешагивать ненадежную ступеньку на лестнице. Неудобное становится приемлемым, а неприемлемое – просто неудобным. Живите с этим достаточно долго – и немыслимое станет нормой. На протяжении поколений мы смиряемся с мыслью, что жизнь и должна быть непостижимой.

Инспектор столкнулся с загадкой деформированного потолка, поэтому сначала поднес к нему специальный датчик, позволяющий определить влажность. От датчика не удалось добиться конкретных результатов, и поэтому инспектор достал инфракрасную камеру, чтобы получить своего рода рентгеновский снимок нужного участка. Идея состоит в том, что, не имея возможности наблюдать проблему, вы не сможете приступить к ее решению. Теперь он смог заглянуть за слой штукатурки, и ни обои, ни краска на стене не были ему помехой. Так и нужно работать в доме, где мы все живем, чтобы разглядеть структуру, заложенную в стародавние времена.

Как и другие старые дома, Америка имеет свой невидимый каркас – кастовую систему, которая играет столь же важную роль в ее существовании, как гвозди и балки – в материальных сооружениях, что мы называем домом. Каста – это основа для деления нашего общества. Это архитектура человеческой иерархии, подсознательный код по поддержанию социального порядка четырехсотлетней давности. Изучать касту – это все равно что разглядывать на свет рентгеновский снимок нашей страны.

Кастовая система – это искусственная конструкция, фиксированная и встроенная система ранжирования человеческих ценностей, которая устанавливает предполагаемое превосходство одной группы над предполагаемой неполноценностью других групп на основе происхождения и часто неизменных черт. Это те самые черты, которые абстрактно были бы нейтральными, но им приписывается жизненно важное значение в иерархии в пользу доминирующей касты, чьи предки и заложили ее основы. Кастовая система использует жесткие, часто произвольные границы, чтобы разделять ранжированные группы, которые должны отличаться друг от друга и занимать отведенное им место.

На протяжении всей истории человечества успели выделиться три кастовые системы. Трагически ускоренная, леденящая кровь и официально побежденная кастовая система нацистской Германии. Давняя, тысячелетняя, кастовая система Индии. И изменяющая форму негласная расовая пирамида каст в Соединенных Штатах. Каждая версия опиралась на стигматизацию тех, кого считали неполноценными, чтобы оправдать дегуманизацию, необходимую для удержания людей с самым низким рейтингом внизу и рационализацию протоколов принуждения. Кастовая система существует, потому что она часто оправдывается как божественная воля, происходящая из священного текста или предполагаемых законов природы, закрепленных в культуре и передаваемых из поколения в поколение.

В повседневной жизни каста – это бессловесный проводник в темном театре, льющийся в проходы свет фонарика, что направляет нас к назначенным местам перед началом представления. Кастовая иерархия не связана с чувствами или моралью. Речь идет о власти – у каких групп она есть, а у каких нет. Речь идет о ресурсах – какие касты считаются достойными их, а какие нет, кто может их приобретать и контролировать, а кто нет. Речь идет об уважении, авторитете и предположениях о компетентности – кому они даны, а кому нет.

Как средство поднятия рейтинга определенной категории человеческого общества каста существует на более широком и глубоком уровне, чем мы способны осознать. Она закладывает на подсознательном уровне ранжирование человеческих характеристик и диктует правила, ожидания и стереотипы, которые будут использоваться для оправдания жестокости по отношению к целым группам представителей нашего вида. В американской кастовой системе признаком ранга является то, что мы называем расой, разделение людей на основе их внешнего вида. В Америке раса – это главный инструмент и спусковой крючок, лицо кастовой системы.

Раса выполняет основную работу для кастовой системы, которая всегда требует средства разделения людей на группы по определенному признаку. Если вас с детства учат видеть людей на языке расы, то каста становится грамматическим строем, который мы постепенно постигаем, как это происходит при освоении родного языка. Каста, подобно грамматике, незаметно и неосознаваемо влияет не только на манеру нашего разговора, но и на способ, которым мы обрабатываем информацию и проводим вычисления. Многие из нас никогда не посещали занятия по грамматике, но все же мы до мозга костей знаем, что переходный глагол принимает объект, а субъекту нужен предикат; мы не задумываясь видим разницу между третьим лицом единственного числа и третьим лицом множественного числа. Мы можем упоминать «расу», обращаясь к людям как к черным или белым, латиноамериканцам, азиатам или коренным народам, когда за каждым ярлыком скрывается многовековая история и приписывание допущений и ценностей физическим характеристикам в структуре человеческой иерархии.

Внешний вид людей, или скорее раса, к которой они принадлежат (или же принадлежащими к которой воспринимаются), становится видимым признаком их касты. Это хранилище накопленной историей информации, которая по умолчанию позволяет окружающим судить о конкретном человеке. Сюда можно отнести то, как с ним следует обращаться, где он будет жить, какие должности будет занимать, какую часть города предпочтет для проживания. А также где он (или она) будет находиться в зале суда, на какую тему будет говорить с представителем власти, получит ли обезболивающее в местной больнице, будет ли его район примыкать к свалке токсичных отходов и получать загрязненную воду, с какой вероятностью переживет роды в самой развитой стране мира и может ли его безнаказанно для себя застрелить полицейский.

Мы понимаем, что буквы алфавита нейтральны и бессмысленны, пока не сложатся в слово, которое само по себе не имеет значения, пока не окажется в предложении и не будет истолковано теми, из чьих уст прозвучит. Точно так же, как определения «черные» и «белые» применялись к людям, которые по цвету кожи буквально не были ни тем, ни другим (скорее градациями оттенков коричневого, бежевого и слоновой кости), кастовая система ставит людей на противоположных полюсах и придает значение крайностям и градациям между ними. Затем система доводит эту разницу до абсолюта и, основываясь на ней, приписывает людям роли, закрепленные за каждой кастой, наряду с кругом запретов и полномочий.

Каста и раса – понятия не синонимичные и не взаимоисключающие. Они могут сосуществовать и сосуществуют в одной культуре, укрепляя друг друга. В Соединенных Штатах раса – это видимый агент невидимой силы касты. Каста – это скелет, а раса – кожа. Раса – это то, что доступно нашим глазам, физические черты, которые получили произвольное значение и стали условным обозначением того, кем является человек. Каста – это мощная инфраструктура, которая удерживает каждую группу на предписанном ей месте.

Каста – структура фиксированная и жесткая. Раса же изменчива и поверхностна, она периодически пересматривается для удовлетворения потребностей доминирующей касты на территории нынешних Соединенных Штатов. В то время как требования к соответствию белой расе менялись на протяжении веков, факт существования доминирующей касты оставался неизменным с момента ее создания – любому, кто подходил под определение белого, в любой момент истории были предоставлены законные права и привилегии доминирующей касты. Возможно, более критично и трагично то, что на другом конце лестницы подчиненная каста также с самого начала была зафиксирована как психологический уровень, ниже которого не могут упасть все другие касты.

Таким образом, все мы рождаемся участниками неписаной стратегической игры многовековой давности и зачислены в команды, которые не выбираем. Сторона, к которой мы относимся по американской системе категоризации людей, определяется командной формой, которую носит каждая каста и которая дает определенное представление о нашей ценности и потенциале. Тот факт, что любому из нас удается установить прочные связи, ломающие эти искусственно созданные барьеры, является свидетельством красоты человеческого духа.

Использование унаследованных физических характеристик для дифференциации внутренних способностей и определения групповой ценности – возможно, самый умный из созданных культурой способов управления и поддержания кастовой системы.

«Будучи разделением социума и человечества, – писал политолог Эндрю Хакер об использовании физических черт для формирования человеческих категорий, – оно превосходит все другие, и даже гендерные, по интенсивности и строгости соблюдения установленной иерархии».

[ZHAN]

Зимой 1959 года, после организации бойкота автобуса в Монтгомери, вызванного арестом Розы Паркс, в преддверии грядущих испытаний и побед Мартин Лютер Кинг-младший и его жена Коретта приземлились в Индии, в городе, который тогда был известен как Бомбей, чтобы посетить землю Махатмы Ганди, отца ненасильственного протеста. По прибытии их увешали гирляндами, и Кинг сказал репортерам:

«В другие страны я могу поехать как турист, но в Индию я приезжаю как паломник».

Он давно мечтал поехать в Индию, и они пробыли там целый месяц по приглашению премьер-министра Джавахарлала Неру. Кинг хотел лично увидеть страну, борьба которой за свободу от британского правления вдохновила его на борьбу за справедливость в Америке. Он хотел увидеть так называемых неприкасаемых, низшую касту в древнеиндийской кастовой системе, о которых он читал и которым симпатизировал, но чьи проблемы за десятилетие, прошедшее с момента обретения Индией независимости, так и оставались без внимания.

Он обнаружил, что люди в Индии следили за судебными процессами над его угнетенным народом в Америке, знали о возглавляемом им бойкоте автобусов. Куда бы он ни пошел, люди на улицах Бомбея и Дели собирались вокруг него, чтобы взять автограф.

Однажды днем Кинг и его жена отправились на южную оконечность страны, в город Тривандрам в штате Керала, и навестили старшеклассников из семей неприкасаемых. Директор представил их.

– Молодые люди, – обратился он. – Я бы хотел представить вам неприкасаемого парня из Соединенных Штатов Америки.

Кинг был сбит с толку. Он не ожидал, что к нему самому применят этот термин. На самом деле поначалу это его оттолкнуло. Он прилетел с другого континента, ужинал с премьер-министром. Он не видел связи, не понимал, что индийская кастовая система имеет прямое отношение к нему, не сразу до него дошло, почему представители низших каст Индии будут рассматривать его, американского негра и выдающегося гостя, как человека из низшей касты, такого же, как и они сами, почему будут считать его одним из них.

«На мгновение, – писал он, – я был немного шокирован и разозлен тем, что меня называют неприкасаемым».

Затем он начал думать о реалиях жизни людей, за которых сражался, – 20 миллионов человек, веками относившихся к самому низкому рангу в Америке, «все еще задыхающихся в герметичной клетке нищеты», помещенных в карантин в изолированных гетто, гонимых в своей стране.

И тогда он сказал себе: «Да, я неприкасаемый, и каждый негр в Соединенных Штатах Америки неприкасаемый».

В тот момент он понял, что Страна Свободы навязала своим гражданам кастовую систему, мало чем отличную от кастовой системы Индии, и что он жил в этой системе всю свою жизнь. Это был фундамент того зла, с которым он сражался в Америке.

То, что Мартин Лютер Кинг-младший узнал о своей стране в тот день, началось задолго до того, как предки наших предков сделали первый вздох. Более чем за полтора столетия до Американской революции на этой земле начала формироваться новая человеческая иерархия, хрупким поначалу фундаментом для нее стала идея Соединенных Штатов, концепция прав, данных с рождения, и соблазн расширения рамок закона. Все это приведет в движение первую в мире демократию и вместе с ней положит начало новому рейтингу человеческих ценностей и потребностей.

Витающие в воздухе идеи затуманят рассудок людям, из жадности и гордыни заглушившим голос совести, убедившим себя в полном праве на завоевание территорий и захват других людей. Когда им нужно было принести цивилизацию, как они ее понимали, в этот глухой край, они завоевывали, порабощали или уничтожали местных жителей. Взамен они пригоняли тех, кого считали существами второго сорта и в чьи обязанности входило земледелие и обработка недр, необходимые для того, чтобы извлечь из земли, из почвы, из побережий все имеющееся в них богатство.

Чтобы оправдать эти честолюбивые планы, они использовали имеющиеся и ранее представления о своей центральной роли в этом мире, взятые из превратно истолкованных ими библейских текстов, и выстроили на их основе иерархию, объясняющую полномочия каждого отдельного звена. Каждый знал свое место – кто кому принадлежит, кто занимает господствующее положение, кто обретается в низах и кто существует между ними.

Если представить себе иерархию в виде человеческой лестницы, то на верхних ступенях будут выходцы из Европы, из них выше всех – английские протестанты, поскольку именно им оружие и ресурсы принесут победу в битве за Северную Америку. Остальные категории будут располагаться в порядке убывания привилегий и обратной зависимости от признаков, общих для них и господствующего класса. Все ниже и ниже будут спускаться ступени этой лестницы, пока не обнаружится в самом низу группа пленников из Африки, отправленных на обустройство колоний Нового Света и обреченных влачить невольничье существование на благо победителей на протяжении двенадцати поколений.

Так создавалась кастовая система, в основу которой легла разница во внешности людей, система непризнанная, неписаная и даже негласная среди рядовых граждан, несмотря на то что они живут по ее законам и подсознательно придерживаются диктуемых ей порядков и по сей день. Кастовая система незаметна изнутри, как незаметны будут для жильцов дома балки, гвозди и опоры его каркаса. Невидимость – вот ключ эффективности и долговечности. И, хотя сама идея кастовой системы может приходить на ум людям и вылетать из него, может, вспыхивая, дать знать о себе в период потрясений и отступать на задний план во времена относительного спокойствия, она всегда влияет на жизнь страны.

Термин «каста» нечасто применяют к реалиям Соединенных Штатов. Считается, что он скорее относится к Индии или феодальной Европе. Однако ряд антропологов и специалистов, изучающих расы в Америке, уже несколько десятилетий используют это понятие. До настоящего времени одним из первых американцев, заявивших об идее касты, был довоенный аболиционист и сенатор США Чарльз Самнер – борец против сегрегации на Севере.

«Разделение детей в государственных школах Бостона по признаку цвета кожи или расы, – писал он, – является признаком касты и по этой причине – нарушением равенства».

Он процитировал товарища-гуманиста: «Каста проводит различия там, где Бог не проводил».

Мы не сможем полностью понять причины нынешних потрясений или в принципе любого поворотного момента в американской истории, не принимая во внимание социальную пирамиду, ступенями которой являемся. Кастовая система и попытки защитить, отстоять или отменить иерархию легли в основу Гражданской войны в США и движения за гражданские права столетие спустя и пронизывают политику Америки двадцать первого века. Так же, как ДНК – это код инструкций по развитию клеток, каста – это операционная система для экономического, политического и социального взаимодействия в Соединенных Штатах с момента их зарождения.

В 1944 году шведский социальный экономист Гуннар Мюрдал и группа самых талантливых исследователей страны выпустили двухтомный труд объемом 2800 страниц, который до сих пор считается, пожалуй, самым всесторонним исследованием расы в Америке, – «Американская дилемма». Исследование рас, организованное Мюрдалом, привело его к осознанию того, что наиболее точным термином для описания устройства американского общества была не раса, а каста, что, возможно, это был единственный термин, которым можно охарактеризовать имеющий место жесткий рейтинг человеческих ценностей. Он пришел к выводу, что Америка создала кастовую систему и что усилия по поддержанию цветовой градации имеют для обычного белого человека «функцию» поддержания самой кастовой системы, удержания «негров на положенном им месте».

Антрополог Эшли Монтегю был одним из первых, кто утверждал, что раса – это человеческое изобретение, конструкция социальная, а не биологическая, и что, пытаясь понять суть разделения и неравенства в Соединенных Штатах, мы обычно застреваем в мифах и стереотипах, накрепко связанных с расами.

«Когда мы говорим о расовой проблеме в Америке, – писал он в 1942 году, – мы на самом деле имеем в виду кастовую систему и проблемы, которые эта кастовая система создает в Америке».

В вопросе сравнения кастовой системы Индии и американского Юга, сохранившего четкое разделение на касты в границах Соединенных Штатов, среди сторонников идеи превосходства белой расы существовала некоторая неразбериха.

«До сих пор среди высших классов Индии принимаются отчаянные меры по сохранению чистоты своей крови в границах тщательно регулируемой кастовой системы, – писал Мэдисон Грант, популярный евгенист, в своем бестселлере 1916 года «Уход великих рас». – Распространенные в наших южных штатах дорожные законы Джима Кроу и социальная дискриминация преследуют ту же самую цель».

Кастовая система становится мерилом каждого жителя, ее коды, впитываемые с детства, определяют место, предписанное каждому на ступенях социальной лестницы.

«Рабочий, которому не на кого «смотреть свысока», считает себя однозначно выше негров, – заметил в 1942 году йельский ученый Листон Поуп. – Наличие цветных людей представляется ему последней защитой от собственного социального забвения».

В далеком 1913 году известный южный педагог Томас Пирс Бейли взял на себя задачу на основе имеющихся идей создать так называемую расовую теорию Юга. Ее принципы составляли основу кастовой системы. Один из постулатов гласил:

«Ценить последнего белого человека выше, чем первого негра».

В том же году человек, появившийся на свет на дне кастовой системы Индии, рожденный в семье неприкасаемых из центральных провинций, прибыл в Нью-Йорк из Бомбея. Той осенью Бхимрао Амбедкар приехал в Соединенные Штаты, чтобы изучать экономику в аспирантуре Колумбийского университета, уделяя особое внимание различиям между расой, кастой и классом. Живя всего в нескольких кварталах от Гарлема, он воочию видел, в каком состоянии находятся его американские товарищи по несчастью. Он завершил свою диссертацию в год выхода на экраны фильма «Рождение нации», представляющего собой блистательно воплощенную дань уважения идеям конфедеративного Юга. Премьера фильма состоялась в Нью-Йорке в 1915 году. А человек из касты неприкасаемых отправился в Лондон на продолжение обучения и вернулся в Индию, чтобы стать передовым лидером неприкасаемых и выдающимся деятелем, чей гений примет участие в разработке новой индийской конституции. Он постарается избавиться от унизительного слова «неприкасаемый». Прислушиваясь к мнению этой группы людей, он отверг и термин «хариджаны», применявшийся к ним Ганди. Он говорил о своем народе как о далитах, что означает «сломленные люди», которыми их делала кастовая система.

Трудно сказать, какое влияние оказало на него личное знакомство с общественным порядком в Америке. Но с годами он, как и многие далиты, стал уделять пристальное внимание подчиненной касте в Америке. Индийцы давно знали о тяжелом положении порабощенных африканцев и их потомков в Соединенных Штатах до Гражданской войны. Еще в 1870-х годах, после отмены рабства и во время короткого периода продвижения черных, известного как Реконструкция, индийский социальный реформатор по имени Джотиба Пхуле нашел вдохновение в аболиционистах. Он выразил надежду, что «и мои соотечественники вдохновятся этим благородным примером».

[ZHAN]

Много десятилетий спустя, летом 1946 года, реагируя на новости о том, что чернокожие американцы обращаются к Организации Объединенных Наций с петицией о защите себя как меньшинств, Амбедкар обратился к самому известному афроамериканскому интеллектуалу того времени У. Э. Б. Дюбуа. Он сказал Дюбуа, что был «исследователем проблемы негров» из-за океана и признал общность их судеб.

«Между положением неприкасаемых в Индии и положением негров в Америке так много общего, – писал Амбедкар Дюбуа, – что изучение последнего не только естественно, но и необходимо».

Ответным письмом Дюбуа сообщил Амбедкару, что согласен с его идеями и «всячески симпатизирует неприкасаемым Индии». Тогда Дюбуа, казалось, говорил от имени маргинализированных групп обеих стран, поскольку он определил внутренний конфликт, сопровождающий их на протяжении всей истории существования. И именно Дюбуа за несколько десятилетий до этого применил индийскую концепцию, направив горький вопль своего народа к Америке: «Почему Господь сделал меня изгоем и чужаком в моем собственном доме?»

Похожее желание заглянуть за океан, чтобы лучше понять, как все начиналось в Соединенных Штатах: придание значения неизменным физическим характеристикам, пирамида, чья незыблемость сохранялась веками, пирамида, определяющая политику, отношения и личные взаимодействия людей, и руководящая ими. Каковы истоки и принципы работы иерархии, которая вторгается в повседневную жизнь и влияет на перспективы каждого отдельного американца? Как это все с пугающей регулярностью и последствиями влияет на мою собственную жизнь?

Я начал исследовать американскую кастовую систему после почти двух десятилетий изучения истории Юга Джима Кроу, правовой кастовой системы, выросшей из порабощения и просуществовавшей до начала 1970-х годов на протяжении жизни многих современных американцев.
Я пытался понять происхождение и эволюцию классификации и возвышения одной группы людей над другой и последствия подобного для предполагаемых господ и всех, кто находится ниже них. Существуя в мире, подобном сотворенному из плоти и крови кастовому эксперименту, я хотел понять иерархическую структуру, в которой мне и миллионам моих сограждан приходится ориентироваться, чтобы найти свое место и воплотить свои мечты.

Под этим подразумевается, например, изучение самой известной – индийской – кастовой системы мира и нахождение параллелей совпадений и контрастов между ней и той, что преобладает в моей стране. Я также пытался понять корни молекулярного, концентрированного зла, породившего кастовую систему, насаждаемую в нацистской Германии, и обнаружил поразительные тревожные связи между Соединенными Штатами и Германией эпохи Третьего рейха. Изучая истории всех трех иерархий и многопрофильные отчеты исследователей каст, я начал систематизировать параллели и выявлять основные общие характеристики этих иерархий. У меня получилось восемь так называемых кастовых столпов, их внушающие тревогу следы можно обнаружить во всех трех случаях.

Ученые потратили много времени и сил на изучение кастовой системы Джима Кроу, под тенью которой до сих пор действуют Соединенные Штаты, в то время как другие интенсивно изучали тысячелетнюю кастовую систему Индии. Исследователи склонны рассматривать их изолированно, специализируясь на той или иной стране. Мало кто проводил параллельные сравнения, даже робкие попытки которых встречали у общества сопротивление. Не убоявшись вступить на эту тернистую тропу, найти корни иерархической системы, искажения и несправедливость, которые она порождает. За пределами Соединенных Штатов мои исследования привели меня в Лондон, Берлин, Дели и Эдинбург, через все эти города меня вела метафорическая нить социального неравенства. Чтобы еще масштабнее задокументировать этот феномен, я решил описать все имеющиеся иллюстрации концепции касты – некоторые я видел лично, о других мне поведали очевидцы и жертвы этой системы.

Хотя в этой теме делается попытка рассмотреть влияние касты на всех, кто попал в иерархию, в ней уделяется значительное внимание полюсам американской кастовой системы: тем, кто находится наверху, – американцам европейского происхождения, которые были ее главными бенефициарами, и тем, кто внизу, – афроамериканцам. На дегуманизацию и направлены основные ресурсы кастовой системы.

Американская кастовая система зародилась в первые годы после прибытия первых африканцев в колонию Виргиния летом 1619 года, когда власти колонии искали параметры, по которым можно было определить, кто будет порабощен на всю жизнь, а кто нет. Со временем колониальные законы предоставили англичанам и ирландским наемным слугам больше привилегий, чем африканцам, работавшим вместе с ними, и европейцы слились в новую идентичность: их относили к категории белых, полярной противоположности черным. Историк Кеннет М. Стэмпп назвал это определение расы «кастовой системой, которая отделяла тех, чья внешность позволяла им утверждать чистое европейское происхождение, от тех, чья внешность указывала на то, что некоторые или все их предки были неграми». Члены европейской касты, по его словам, «верили в «превосходство белых» и сохраняли высокую степень кастовой солидарности, чтобы обеспечить его».

Таким образом, вы встретите много ссылок на американский Юг, место рождения этой кастовой системы. Юг – это место, где большинство представителей угнетаемых каст было обречено жить на протяжении большей части истории страны, и по этой причине кастовая система здесь была формализована и сохранила жесткие рамки. Именно здесь впервые закрепились, прежде чем распространились на остальную часть страны, принципы межкастовых отношений, о чем писал в своих заметках в 1831 году Алексис де Токвиль:

«Расовые предрассудки кажутся сильнее в штатах, которые отменили рабство, чем в тех, где оно еще существует, и нигде не наблюдается такой нетерпимости, как в штатах, где оно вовсе не было известно».

Чтобы изменить наш взгляд на самих себя, я использую термины, которые, возможно, чаще ассоциируются с людьми из других культур, чтобы предложить новый способ понимания нашей иерархии. Доминирующая каста, правящее большинство, привилегированная каста или высшая каста как замена или дополнение к белой. Средние касты вместо азиатских или латиноамериканских или в дополнение к ним. Подчиненная каста, низшая каста, угнетаемая каста, неблагополучная каста, исторически подвергавшаяся стигматизации, а не афроамериканская. Первые, завоеванные или коренные народы вместо коренных американцев или в дополнение к этому определению. Маргинализованные касты как синоним женщин любой расы и прочих меньшинств любой группы.

Некоторые из этих определений звучат как иностранные ругательства. В каком-то смысле именно этого эффекта я и добиваюсь. Потому что, чтобы по-настоящему понять Америку, мы должны открыть глаза на скрытую работу кастовой системы, которая остается безымянной, но преобладает среди нас, к нашему коллективному ущербу. Мы должны увидеть, что у нас больше общего друг с другом и с культурами, которыми мы в ином случае могли бы пренебрегать, и должны набраться храбрости, чтобы подумать, что именно через нужные слова быстрее найдем нужные нам ответы.

Я внимательно изучал труды о кастах в Индии и Соединенных Штатах. Любое упоминание касты приводило меня в эмоциональное исступление. Я обнаружил родственные души из прошлого – социологов, антропологов, этнографов, писателей, чьи работы пронесли меня сквозь время и череду ушедших поколений. Многие сопротивлялись устоявшемуся порядку вещей, и я чувствовал, что продолжаю эту традицию.

[ZHAN]

В конце двадцатого века сразу двум кинематографистам пришла на ум одна и та же идея. Она заключалась в том, что невидимая сила искусственного интеллекта захватила человеческий вид и сумела управлять людьми в альтернативной реальности, в которой все, что человек видит, чувствует, слышит, ощущает на вкус и запах, по сути, заложено в программе. Существуют программы в программах, и люди становятся не просто запрограммированными, но обреченными закончить свою судьбу в качестве программного кода. Реальность и программа становятся единым целым. Из нее не убежать.

В дело избавления от программы и вовлечены главные герои фильма «Матрица» – пробудившись, они ищут способ освобождения. Те же, кому так и не удалось вырваться из анабиоза, ведут иллюзорную и лишенную глубокого смысла жизнь в навязанном машинами подобии реальности, но не живут по-настоящему. Возможно, нет более эффективного способа ограничить свободу людей, чем закрыть им глаза на положение вещей и дать бездумно принять свою неволю. Люди, не знающие о своем плене, не поднимутся на борьбу за свою свободу.

Но немногим прозревшим тоже будет угрожать матрица. Любая попытка избежать заключения в систему сопряжена с риском обнаружения. Она искажает привычный порядок вещей и открывает окружающим глаза на навязанную иллюзию. Матрица, скрытая основная программа, подпитываемая инстинктом выживания автоматизированного коллектива, плохо реагирует на угрозы своему существованию.

В решающий момент мужчина, только недавно узнавший о программе, частью которой стал он и весь его вид, общается с мудрой женщиной, Оракулом, которая могла бы указать ему дальнейший путь. Он в смятении и настороже. Они сидят на скамейке в парке, который может существовать, а может и не существовать. Она говорит с ним загадками и метафорами. Перед ними на тротуаре приземляется стая птиц.

– Вот, взгляни на этих птиц, – обращается к герою Пифия. – Существуют программы, чтобы ими управлять.

Поднимая глаза и осматриваясь вокруг, она продолжает: «Другие программы управляют деревьями и ветром, рассветом и закатом. Программы совершенствуются. Все они выполняют свою собственную часть работы, они незаметны. Ты никогда не догадаешься об их существовании».

То же и с кастовой системой, которая молча выполняет свою работу, веревочка кукловода, невидимая для тех, чье подсознание она направляет. Каста – это медленная отрава для разума, несправедливость, которая становится нормой и выглядит оправданной. Это жестокость, которая, кажется, необходима для полноценной работы механизма общества. Кастовая система в миниатюре отражает саму жизнь, и ее цель – верховенство тех, кто забирает в свои руки власть и крепко держится за нее.

[ZHAN]

День за днем на масштабной сцене веками не закрывающегося театра поднимается занавес. Актеры в костюмах своих предшественников исполняют отведенные им роли. Актеры, исполняющие роли, не являются персонажами, которых изображают. Но они так давно участвуют в игре, что уже успели вжиться в эти предписанные роли, сделать их частью своего существа и привыкнуть к отождествлению с изображаемым персонажем.

Костюмы участники пьесы получают при рождении и не снимают их до последнего вздоха. Костюмы знакомят актеров с ролями, которые должен исполнять каждый из них, и с местом каждого персонажа на сцене.

Актеры по ходу представления узнают и запоминают как собственные роли, так и роли окружающих. Все знают, кто злодей, кто герой, кто непутевый приятель, а кто всю игру проведет в тени, утопив себя в многоголосье хора на заднем плане. Однако и без последних не получится пьесы.

Игроки настолько вживаются в роли, что главные персонажи – мужчины ли, женщины – и не утруждают себя запоминанием лиц статистов, не обращают внимания на их деятельность – попросту не видят в этом необходимости. Игра затягивается – и у участников начинает складываться ощущение, что роли предопределены им свыше, что каждый актер наилучшим образом соответствует своему персонажу по характеру и темпераменту, и, возможно, существует лишь для той роли, которую исполняет в настоящее время и в которой наиболее полюбился зрителю.

Члены актерского состава начинают ассоциироваться с героями, которых играют, пытаясь уложить в прокрустово ложе их характеристики собственную идентичность, – и становятся персонажами. Будучи актером, вы должны декларировать предписанные реплики, ни единым движением не отступать от роли. Вы не являетесь собой. Вы и не должны быть собой. Придерживайтесь сценария и роли, которую вам предстоит сыграть, – и будете вознаграждены. Отклонитесь от сценария – и готовьтесь к последствиям. Отклонитесь от сценария – и вмешаются другие актеры, чтобы указать вам, где вы отступили от своей роли. Делайте это достаточно часто или в критический момент – и вас могут уволить, понизить в должности, изгнать, а вашему персонажу по сюжету состряпают скорую кончину.

Социальная пирамида, известная как кастовая система, не идентична актерскому касту пьесы, хотя сходство этих двух слов не может не вызывать ассоциаций. Получая роль, мы не являемся собой. Мы не должны быть самими собой. Мы действуем согласно нашему месту в постановке, а не по велению собственной свободной от условностей души. И все мы играем на подмостках, возведенных задолго до прибытия в эти края наших предков. Мы – нынешний актерский состав многовековой драмы, премьера которой состоялась на этой земле в начале семнадцатого века.

Это было в конце августа 1619 года, за год до высадки пилигримов в бухте Плимут-Рок, голландский военный корабль бросил якорь в устье реки Джеймс, в Пойнт-Комфорт, в глуши, известной ныне как Виргиния. Мы знаем об этом событии только благодаря случайной строчке в письме, написанном одним из первых поселенцев Джоном Рольфом. Это старейшее из сохранившихся упоминаний об африканцах в английских колониях в Америке; новая страница в истории народа, разительно непохожего на колонистов, народа, судьба которого – стать основанием для только формирующейся пирамиды кастовой системы. Рольф упоминает их как товар, причем непохоже, чтобы английские поселенцы ожидали этот товар с нетерпением. Корабль «не привез ничего, кроме двадцати с лишним негров, – писал Рольф, – которых губернатор и капитан Маршан выменяли за продукты питания».

Этих африканцев обнаружили на захваченном невольничьем корабле, направлявшемся в испанские колонии, но перепроданного обосновавшимся на севере британцам. Статус живого трофея до сих пор вызывает разногласия в среде ученых – были ли это, по крайней мере сначала, невольные наемные работники на короткий срок, или же их сразу обрекли на пожизненное порабощение, судьбу, которая ожидала любого похожего на них человека, прибывшего с моря или рожденного здесь в следующую четверть тысячелетия.

Немногочисленные сохранившиеся записи с момента их прибытия показывают, что они «с самого начала занимали исключительно низкое положение в глазах белых виргинцев», – писал историк Олден Т. Воган. Если формально в постоянное рабство еще не заключали, то «для черных жителей Виргинии все шло именно к этому».

В последующие десятилетия колониальные законы разделили европейских и африканских рабочих на две обособленные и неравные категории и запустили кастовую систему, которая стала краеугольным камнем социальной, политической и экономической систем Америки. Эта кастовая система спровоцирует самую смертоносную войну на территории США, приведет к ритуальным линчеваниям тысяч людей из подчиненной касты и станет источником неравенства, которое и по сей день омрачает будущее страны и дестабилизирует обстановку внутри нее.

Формирование иерархии можно проследить уже в первой переписи колониального населения в Виргинии, проведенной в 1630 году. Мало кто из африканцев удостаивался чести быть указанным в документе по имени, в отличие от большинства европейцев, независимо от того, были ли последние свободными людьми или наемными рабочими. Не указывался ни возраст, ни дата прибытия африканцев, а ведь эта информация первостепенно важна для определения сроков и временных рамок найма как европейцев, так и африканцев; не указано, велся ли точный их учет и рассматривались ли они как люди равного статуса.

Таким образом, кастовая система зародилась в виргинской глуши еще до образования Соединенных Штатов Америки. Сначала статус людей в колониях определяла религия, а не раса, как мы ее понимаем сейчас. Христианство, общая для европейцев религия, обычно гарантировала европейским рабочим невозможность пожизненного порабощения. Это первоначальное различие обрекало сначала коренные народы, а затем и африканцев, большинство из которых не были христианами по прибытии, на низшую ступень зарождающейся иерархии еще до того, как окончательно сформировалась концепция расы, оправдывающая их полное унижение.

Создание кастовой системы было постепенным процессом формирования социальных категорий, а не результатом единственного указа. Десятилетия уходили у колонистов на принятие решений. Позже африканцы начали переходить в христианство и тем самым бросили вызов религиозной иерархии. Их попытки заявить о полноправном участии в колониях прямо противоречили потребностям европейцев в самой дешевой и послушной рабочей силе для извлечения как можно большего богатства из щедрой земли Нового Света.

Достоинства африканских рабочих обернулись их погибелью. Британские колонисты в Вест-Индии, например, считали африканцев «цивилизованным и относительно послушным народом», «привычным к дисциплине» и хорошо справляющимся с поставленной задачей. Африканцы продемонстрировали иммунитет к европейским болезням, что сделало их более жизнеспособными в контакте с колонистами, чем коренные народы, которых изначально пытались поработить европейцы.

Что еще более важно, колонии Чесапика были нестабильны и нуждались в рабочей силе для выращивания табака. Колонии южнее подходили для выращивания сахарного тростника, риса и хлопка – культур, с которыми у англичан не было опыта обращения, но которые африканцы либо выращивали на своих родных землях, либо быстро освоили. «Колонисты вскоре поняли, что без африканцев и их профессиональных навыков их предприятия потерпят неудачу», – писали антропологи Одри и Брайан Смедли.

Волей судьбы у африканцев с рождения был иной цвет кожи, что привело к их трагическому невыгодному положению. Хотя это и являлось лишь невинной вариацией человеческого облика, но отличало африканцев от европейских и ирландских наемных слуг в глазах европейских колонистов. Европейцы могли бежать от своих хозяев – и такие случаи были нередки. Затем они сливались с основным белым населением, которое постепенно сплачивалось в единую касту. «Гэльские восстания заставили англичан попытаться полностью заменить этот источник подневольного труда другим источником – африканскими рабами», – писали Смедли.

Колонисты не могли поработить коренное население на его собственной территории и считали, что решили проблему рабочей силы импортом африканцев. Практически не пользуясь услугами коренных жителей, колонисты стали изгонять их с их же исконных земель и из зарождающейся кастовой системы.

Совокупность этих факторов привела к тому, что к концу XVII века африканцы оказались на самом дне кастовой системы и были теперь не просто рабами, а заложниками, подвергающимися страшным притеснениям, которые их мучители хладнокровно задокументировали. И никто на целом свете не собирался платить выкуп за их спасение.

Американцы обходят в разговорах тему рабства отчасти потому, что то немногое, что мы о нем знаем, противоречит нашему восприятию собственной страны как оплота справедливого и просвещенного народа, маяка демократии для всего мира. Рабство обычно называют «печальной, темной главой» в истории страны. Как будто предав эту тему забвению, мы сможем избавиться от чувства вины или стыда, которое она вызывает.

Но как человек не может обрести счастье и психическое равновесие, не проработав воспоминания о семейном алкоголизме или насилии, свидетелем которого он стал в детстве, страна не может стать цельной, пока не разберется с «главой» своей истории, которая на деле является не главой, но самой основой ее экономического и социального уклада. Целую четверть тысячелетия страна жила рабством.

Рабство было частью повседневной жизни, зрелищем, о котором официальные лица и европейские гости рабовладельческих провинций не могли отзываться иначе, чем с любопытством и отвращением.

В своем выступлении в Палате представителей конгрессмен XIX века из Огайо посетовал, что «во время прогулки по красивой аллее перед Капитолием члены Конгресса были вынуждены свернуть с дороги, чтобы пропустить процессию рабов, скованных кандалами мужчин и женщин, чей путь лежал на невольничий рынок».

Министр ВМС США выразил ужас при виде босоногих мужчин и женщин, сгорбившихся под непомерной тяжестью соединяющих их оков, людей, которых злая судьба направляла на погибель в южные штаты, и сопровождающего их верхом «белого человека в седле, с пистолетами на поясе, человека, который имел наглость смотреть нам прямо в глаза, не краснея, пока мы проезжали мимо него».

Представитель ВМФ Джеймс К. Полдинг сказал: «Когда они [рабовладельцы] допускают такие вопиющие и неприличные посягательства на человеческую жизнь и свободу, как те, что описаны мной выше; когда они совершают злодеяние, перегоняя полуобнаженных женщин и мужчин, скованных цепями, при этом не виновных ни в чем, кроме черного цвета кожи, из одной части Соединенных Штатов в другую за сотни миль под палящим солнцем, они позорят себя и страну, которой они принадлежат».

Рабство на этой земле было не просто горькой участью чернокожего населения. Это было американское нововведение, американский институт, созданный элитами доминирующей касты и для их блага и поддерживаемый более бедными членами доминирующей касты, которые связали свою судьбу с кастовой системой, игнорируя голос совести. Оно отнесло к господствующему классу всех представителей доминирующей касты, поскольку закон и обычай гласили, что «от раба требуется подчинение не только воле хозяина, но и воле всех других белых людей». Это была не просто оборванная нить «в остальном безупречном полотне», как писал социолог Стивен Стейнберг. «Точнее было бы сказать, что рабство представляло собой саму ткань, из которой было соткано это полотно».

Американское рабство, продолжавшееся с 1619 по 1865 год, не было похоже на рабство в Древней Греции или на актуальное сегодня незаконное сексуальное рабство. Рабство сегодня безоговорочно незаконно, и любая его жертва, которой удается сбежать, оказывается в мире, который признает ее свободу и будет работать над тем, чтобы наказать ее поработителя. Американское рабство, напротив, было законным и санкционировалось государством и сетью рабовладельческих компаний. Любая жертва, которой удавалось сбежать, оказывалась в мире, который не только не признавал ее свободу, но и возвращал ее владельцам, которые могли применять любые, самые ужасные пытки в качестве наказания за непокорство. В американской системе рабства жертвы, а не поработители, принимали наказания, подвергаясь любым злодеяниям, которые мог придумать хозяин в качестве урока для остальных рабов.

[ZHAN]

Колонисты создали «крайнюю форму рабства, не имеющую аналогов в мире», писала историк права Ариэла Дж. Гросс.

«Впервые в истории одна категория человечества была исключена из «человеческого рода» и выделена в отдельную подгруппу, которая должна была оставаться пожизненно порабощенной на протяжении многих поколений».

Институт рабства на протяжении четверти тысячелетия представлял собой превращение людей в валюту, в машины, которые существовали исключительно для прибыли своих владельцев и работали столько, сколько желали владельцы. Они не имели прав на свои тела, их можно было заложить, развести, выиграть в пари, подарить в качестве свадебных подарков, завещать наследникам, разделить с супругами и детьми, чтобы покрыть долг владельца, или раздосадовать соперника, или передать в наследство. Их регулярно били, насиловали и клеймили по прихоти и настроению людей, которым они принадлежали. Некоторых кастрировали или подвергали другим пыткам, слишком ужасным, чтобы их называть, пыткам, которые Женевские конвенции запретили бы как военные преступления, если бы конвенции применялись к лицам африканского происхождения на этой земле.

Рабство обосновалось здесь еще до создания Соединенных Штатов Америки. Это была живая смерть, сопровождающая их на протяжении двенадцати поколений.

«Раб обречен на труд, плоды которого пожинают другие», – так писатель, назвавший себя судьей Раффином, свидетельствовал о том, что видел на Далеком Юге.

«Раб во всем зависит от воли своего господина, – отмечал Уильям Гуделл, министр, описавший институт рабства в 1830-х годах. – И тот не приносит ему ничего, кроме страданий. Он никогда не должен поднимать руку для самообороны. Он не должен произносить ни слова протеста. Ему негде искать помощи и защиты – даже с сельскохозяйственными животными обращались лучше. Считалось, что они «невосприимчивы к травмам», – писал Гуделл. – Они могут быть наказаны по усмотрению своего господина или даже преданы смерти по его решению».

Чтобы лучше представлять условия их эксплуатации, примите во внимание, что в 1740 году Южная Каролина, как и другие рабовладельческие штаты, наконец решила ограничить рабочий день подневольных афроамериканцев пятнадцатью часами с марта по сентябрь и четырнадцатью часами с сентября по март, что вдвое больше стандартного рабочего дня людей, которым фактически платят за труд. В ту же эпоху заключенные, признанные виновными в совершении реальных преступлений, работали не более десяти часов в день. И пусть никто не говорит, что афроамериканцы как социальная группа не работали для нашей страны.

Испытывая страшные, бесконечные нагрузки в часы бодрствования, многие целую неделю довольствовались горсткой кукурузных зерен, которые им приходилось перемалывать вручную ночью после своих трудов на полях. Некоторые владельцы в качестве наказания отказывали им даже в этой малости и только раз в год разрешали употреблять мясо – источник белка.

«Им лишь изредка разрешалось собирать крошки, упавшие со столов их хозяев», – писал Джордж Уайтфилд. Кража еды была «преступлением, караемым поркой».

«На мой взгляд, ваши рабы работают так же усердно, если не более, чем лошади, на которых вы ездите, – писал Уайтфилд в открытом письме Чесапикским колониям в 1739 году. – При этом последних после выполнения работы как следует кормят и обхаживают».

Поработители пытались извлечь из невольников максимум выгоды, не щадили кнута на тех, кто не выполнил завышенный до невозможного план, и еще сильнее пороли тех, кто его перевыполнил, стараясь выжать как можно больше из измученных непосильной работой людей.

«Порка была формой насилия, которая возвела садизм на новые высоты», писал историк Эдвард Батист. По его словам, рабовладельцы использовали «все современные методы пыток», от нанесения увечий до пыток водой.

Рабство позволяло рабовладельцам в кратчайшие сроки обрести сказочное богатство за счет «возможности обращать человеческие жизни в деньги». Но с момента начала порабощения южане привыкли к ужасам, которые они творили, и стали спокойнее относиться к ним. Батист писал:

«Никто не хотел признать, что они создали экономику, фундаментом для которой стали пытки».

Подавляющее большинство афроамериканцев, которые обретались на этой земле в первые 246 лет существования Соединенных Штатов, жили в постоянном страхе перед людьми, имевшими абсолютную власть над их телами и самими их жизнями, в подчинении людям, не несущим никакого наказания за любое творимое злодеяние.

«Этот факт имеет колоссальное значение для понимания расового конфликта, – писал социолог Гай Б. Джонсон, – поскольку он означает, что белые люди в течение длительного периода рабства привыкли к идее «регулирования» дерзости и непокорства негров силовыми методами с согласия и одобрения закона».

Рабство настолько исказило баланс сил, что сделало унижение подчиненной касты нормальным и справедливым.

«Даже в самых спокойных домах то и дело раздавались звуки волочащихся цепей и кандалов, лай гончих, рев пистолетов вдогонку беглецу, – отмечал писатель с юга Уилбур Дж. Кэш. – И, как неопровержимо доказывают рекламные объявления того времени, нанесения увечий и клеймения раскаленным железом».

Самые уважаемые и состоятельные в обществе люди руководили исправительно-трудовыми лагерями, которые вежливо назывались плантациями, в коих содержались сотни незащищенных заключенных, преступление которых состояло в том, что они родились с кожей темного цвета. Добрые и любящие матери и отцы, столпы своих общин, лично подвергали своих собратьев ужасным пыткам.

«Ужасы жизни американских негров, – писал Джеймс Болдуин, – почти всегда замалчивались».

Этот период занял более значительную часть истории Соединенных Штатов, чем какой-либо другой. Вот показатель того, как долго длилось порабощение в Соединенных Штатах: только к 2022 году длительность истории собственно Соединенных Штатов как независимого государства будет соответствовать длительности периода рабовладения. К моменту, когда временной промежуток, прошедший с момента освобождения афроамериканцев, сравняется по длительности с эпохой рабовладения, в живых уже не останется ни одного взрослого ныне человека – это будет 2111 год.

Потребуется гражданская война, гибель трех четвертей миллиона солдат и мирных жителей, убийство президента Авраама Линкольна и принятие Тринадцатой поправки, чтобы покончить с институтом рабства в Соединенных Штатах Америки. В течение короткого промежутка времени, двенадцати лет, известных как Реконструкция, Север стремился перестроить Юг и помочь четырем миллионам получившим свободу человек. Но в 1877 году федеральное правительство по политическим соображениям оставило тех, кто принадлежал к подчиненной касте, в руках тех самых людей, которые поработили их.

И тогда, сохранив в сердце досаду за поражение в той войне, представители доминирующей касты излили всю свою злобу на касту подчиненную – началась новая волна пыток и насилия, призванная восстановить пошатнувшуюся было кастовую систему.

Доминирующая каста создала паутину законопроектов, в хитросплетениях которой можно было удержать недавно освобожденных людей на нижней ступеньке, в то время как новая популярная псевдонаука, называемая евгеникой, должна была подобный подход оправдать. Люди с нижних ступеней могли быть безнаказанно избиты или убиты за любое нарушение кастовой системы, например за то, что они недостаточно быстро сошли с тротуара или пытались использовать право голоса.

Колонисты принимали решения, в которых задолго до прибытия предков большинства людей, которые теперь идентифицируют себя как американцы, и родилась кастовая система. Доминирующая каста контролировала все ресурсы, определяла, достоин ли черный человек есть, спать, размножаться или жить. Колонисты создали касту людей, которых по определению считали неполноценными – потому что было незаконно учить их чтению или письму; ленивыми – чтобы оправдать постоянные порки; аморальными – чтобы оправдать изнасилование и принудительное размножение; преступниками – потому что обозначили естественное человеческое побуждение защитить себя или вырваться на свободу при похищениях, порках или пытках преступлением в случае, если побуждение это исходило от человека с черной кожей.

Таким образом, каждый новый иммигрант – а именно они стали предками большинства современных американцев – обретал свое место в ранее созданной иерархии, биполярной по конструкции, возникшей из рабства и расположившей на противоположных концах людей с кожей темных и светлых оттенков. Каждый новый иммигрант должен был выяснить, как и где позиционировать себя в иерархии новой родины. Угнетенные люди со всего мира, особенно из Европы, пройдя через таможенный пункт на острове Эллис, отказывались от своего старого «я» и часто – от своих старых имен, чтобы приобщиться к могущественному доминирующему большинству.

Где-то на этом пути европейцы становились тем, кем они никогда не были и не могли быть в своем отечестве. Они прошли путь от чехов, венгров или поляков до белых – политическое обозначение, которое имеет значение только тогда, когда противопоставляется чему-то не белому. Они станут частью нового образования, общей категории для всех выходцев из Европы в Новом Свете. По словам исследователя иммиграции и права Яна Хейни Лопеса, немцы получили признание как часть доминирующей касты в 1840-х годах, ирландцы в 1850—1880-х годах, а восточные и южные европейцы – в начале двадцатого века. Став американцами, они стали белыми.

«На своей родине, в Ирландии ли или Италии, – писал Лопес, – какими бы социальными или расовыми идентичностями ни обладали эти люди, принадлежность к белым не относилась к их числу».

Сербы и албанцы, шведы и русские, турки и болгары, которые могли воевать друг с другом еще в своих родных странах, объединились здесь не на основе общей этнической культуры, языка, веры или национального происхождения, а исключительно на основе внешнего вида, что усилило положение доминирующей касты в новой иерархии.

«Никто из них не считался белым, пока не попадал в Америку», – сказал как-то Джеймс Болдуин.

Географическое происхождение стало их пропуском к господствующей касте.

«Опыт европейских иммигрантов в решающей степени сформировался после того, как они оказались в условиях, в которых европейскость – то есть белизна – была одним из важнейших достояний, на которые можно было претендовать, – писал историк Йельского университета Мэтью Фрай Якобсон. – Благополучие на обетованной земле им обеспечила собственная белизна, а не какое-то особое великодушие Нового Света».

Чтобы получить признание, каждый новый приток иммигрантов должен был присоединиться к негласному, молчаливому договору о сепарации и дистанцировании от закрепившейся низшей касты. Стать белым означало определиться как полная противоположность черным. Чтобы определить свой новый статус, иммигранты наблюдали за отношением окружающих к низшей касте. Потом они могли имитировать, а то и доводить до абсолюта выказываемое черным презрение и пренебрежение, лишь бы доказать, что достойны принятия в доминирующую касту.

Пусть до прибытия в Америку они занимали нейтральную позицию по этому вопросу – теперь им необходимо было выбрать конкретную сторону, чтобы выжить на новой родине. Здесь они должны были научиться быть белыми. Таким образом, ирландские иммигранты, которые по прибытии не имели ничего против людей какой бы то ни было группы и просто бежали от голода и преследований со стороны британцев, были противопоставлены чернокожим жителям, когда их призвали вести войну за рабство, от которого им не было никакой выгоды и к насаждению которого они были непричастны.

Не имея возможности отплатить белой элите, тем, кто отправлял их на войну и запрещал вербоваться черным мужчинам, ирландские иммигранты обернули свой гнев и разочарование против козлов отпущения, которые, как они теперь знали, стояли ниже них в американской социальной иерархии. Во время бунтов в Нью-Йорке из-за призыва 1863 года они вешали чернокожих людей на фонарных столбах и сжигали дотла все, что было связано с чернокожими – дома, предприятия, церкви, приют для чернокожих сирот. Этот инцидент стал крупнейшим расовым беспорядком в истории Америки.

Столетие спустя, уже на памяти ныне живущих, около четырех тысяч итальянских и польских иммигрантов пришли в ярость, когда в 1951 году чернокожий ветеран боевых действий попытался вместе со своей семьей перебраться в полностью белый пригород Сисеро, штат Иллинойс. Враждебность по отношению к низшей касте стала своеобразным атрибутом обряда посвящения в американское гражданство.

Таким образом, люди, произошедшие от африканцев, стали объединяющим фактором в укреплении кастовой системы, фактором, по которому все остальные могли положительно оценивать себя.

«Дело не только в том, что экономические успехи различных групп белых иммигрантов были достигнуты за счет небелых, – писал Джейкобсон, – они обязаны своей теперь уже стабилизированной и широко признанной белизной отчасти именно этим небелым группам».

[ZHAN]

Институт рабства привел к вопиющему искажению человеческих взаимоотношений, при котором людей определенной категории заставляли раболепствовать и не давали в полную силу проявить талант или использовать интеллект, которыми последние обладали. Они должны были скрывать свое горе от потери детей или супругов, которые, пусть и не умерли физически, были все равно что мертвы, поскольку их вырвали из семей, с которыми они никогда больше не виделись, и отдали в распоряжение людей, которые были вольны распоряжаться их жизнями по собственному усмотрению. В качестве награды за послушание им могли отсрочить телесные наказания или оставить ребенка, которого не успели продать.

Люди же по противоположную сторону барьера жили в постоянной иллюзии собственного прирожденного превосходства над другими группами людей. Они не уставали убеждать себя, что люди, которых они заставляли работать по восемнадцать часов кряду без хотя бы минимальной оплаты, которую можно ожидать за такую тяжелую работу, не были в полном смысле слова людьми – а были животными в поле, инфантильными созданиями, ни мужчинами, ни женщинами. Они были уверены, что проявление подобострастия, насильно привитое чернокожим невольникам, на самом деле является искренним выражением уважения и восхищения к врожденному величию белого человека.

Костяк этих противоестественных отношений сохранялся и передавался из поколения в поколение. Люди, чьи предки поставили себя на вершину иерархии, привыкли к ничем не заслуженному уважению со стороны порабощенного населения и не ожидали другого отношения. Они убедили себя, что те, кто стоят ниже, нечувствительны к душевной или физической боли, что это всего лишь испорченные механизмы в человеческой оболочке, на которых можно испытывать любое злодеяние. Люди, убеждающие себя в подобном, лгали сами себе. Вся их жизнь была в той или иной степени построена на этой лжи, и, дегуманизируя тех людей, которых они считали полевыми животными, они таким образом дегуманизировали сами себя.

Ныне живущие американцы унаследовали эти искаженные правила поведения – и неважно, были ли у них в роду невольники и жили ли вообще их предки на территории Соединенных Штатов. Рабство создало искусственную пропасть между черными и белыми, которая вынуждает средние касты азиатов, латиноамериканцев, коренных жителей и новых иммигрантов африканского происхождения находиться строго на своем месте, в границах этой изначально биполярной иерархии.

Новички учатся состязаться за благосклонность господствующей касты и дистанцироваться от низов, как бы подчиняясь движениям пальцев невидимого кукловода. Они учатся подчиняться диктату правящей касты, чтобы добиться успеха на новой земле, и кратчайший путь – противопоставить себя деградировавшей низшей касте, использовать ее в качестве исторического препятствия, против которого они могут восстать в суровых условиях экономики, где каждый – сам за себя.

К концу 1930-х годов, когда в Европе назревали войны и возникали культы личности, кастовая система в Америке вовсю процветала уже третий век. Принципы ее работы были заметны повсюду, но особенно заметны на территории бывшей Конфедерации, где действовали законы Джима Кроу.

«Каста на Юге, – писали антропологи У. Ллойд Уорнер и Эллисон Дэвис, – является системой произвольного определения статуса всех негров и всех белых в отношении наиболее фундаментальных привилегий и возможностей человеческого общества».

Это был социальный, экономический и психологический шаблон, в той или иной степени функционирующий на протяжении многих поколений.

Именно в процессе создания Нового Света европейцы стали белыми, африканцы – черными, а все остальные – желтыми, красными или коричневыми. Именно при создании Нового Мира люди были разделены между собой на основе внешнего вида, их стали идентифицировать исключительно по контрасту друг с другом и поместили в иерархию, чтобы сформировать кастовую систему, основанную на новой концепции, называемой расой. Именно в процессе ранжирования мы все получили роли, необходимые для удовлетворения потребностей более крупного производства.

Никто из нас не является самим собой.

[ZHAN]

Ее зовут Мисс. Просто Мисс. На такое имя есть своя причина. Она родилась в Техасе в 1970-х годах у родителей, которые достигли совершеннолетия, когда вводились законы Джима Кроу, то есть при авторитарном режиме, который заложил основные правила для остальной части страны, желающей этого. Общее правило заключалось в том, что низшая каста должна всегда оставаться низшей во всех отношениях, любой ценой. Каждое упоминание имело целью подчеркнуть ее неполноценность. Например, описывая крушение поезда, газеты писали:

«Погибли двое мужчин и две женщины, а также четверо негров».

К черным мужчинам нельзя было обращаться «мистер», а к черным женщинам «мисс» или «миссис» – только по имени, или «тетушка», или «девчонка», независимо от их возраста или семейного положения.


Эти правила стали восприниматься так же естественно, как смена сезонов, и кампания мэра Бирмингема, штат Алабама, почти полностью была направлена на нарушение установленного протокола. У шефа полиции Булла Коннора – сторонника идеи расового превосходства белых, был свой фаворит в предвыборной гонке 1961 года. Он решил добиться избрания человека, за которого собирался голосовать, путем подставы его оппонента и заплатил чернокожему, чтобы тот пожал руку неугодному кандидату; этот момент попал на камеру репортера. На разбор случившегося скандала ушла целая страница в местной газете, и оппонент проиграл выборы, как и предполагал Булл Коннор.

«Для белых южан было «смертным грехом», «пыткой», – писал историк Джейсон Сокол, – назвать чернокожего «мистером» или пожать ему руку».

Тем временем мальчик, живущий в девяноста милях к югу, в Сельме, наблюдал, как белые люди, совершенно незнакомые люди, даже дети, называли его мать и бабушку по имени. Да, они имели наглость обращаться к его матери «Пирли!», а не «миссис Хейл», несмотря на свою прямую осанку и аккуратные костюмчики для воскресной школы. Гарольд Хейл возненавидел надменность, с которой эти дети ставили себя выше его замечательной мамы и бабушки, и, что еще хуже, знал, что ничего не может с этим поделать.

В начале 1965 года в город приехал доктор Мартин Лютер Кинг-младший. Прошло сто лет после окончания Гражданской войны, а подчиненной касте все еще не разрешалось голосовать, несмотря на то что Пятнадцатая поправка предоставляла это право. Гарольд Хейл записался на марш, который планировал доктор Кинг, протяженностью от Сельмы до Монтгомери.

Мост Эдмунда Петтуса, по которому им необходимо было пройти, чтобы начать шествие, находился в нескольких кварталах от дома Хейла. Когда он и шестьсот других участников марша подошли к подножию моста, колонна конных полицейских преградила им путь. Кавалеристы теснили протестующих. По словам писателя Джорджа Б. Леонарда, который с ужасом наблюдал за происходящим со своего черно-белого телевизора, людей травили газом, били и топтали, «направляли лошадей так, что копыта били в воздух над спинами упавших».

«Эй-би-си Ньюз» прервали трансляцию «Нюрнбергского приговора», фильма о нацистских военных преступлениях, чтобы показать, пусть и в плохом качестве, кадры из Сельмы, где один кошмар сливался с другим.

Хейл, подросток, был далеко от эпицентра столкновения и физически не пострадал. Но теперь ему хотелось знать, сколько времени должно было пройти, чтобы начались перемены. Он тут же решил, что если и сможет сделать в жизни что-то одно, то это заставить господствующую касту относиться с уважением к его потомкам. Он решил, что выразит протест против системы, назвав свою первую дочь «мисс», как бы долго ему ни пришлось ждать такого счастья. Таким образом, он не оставит представителям доминирующей касты выбора, кроме как обращаться к ней по титулу, в котором отказывали его предкам по женской линии. «Мисс» было бы ее именем. Когда родилась его первая дочь, его жена Линда одобрила этот план.

Однажды летним вечером Мисс сидела напротив меня за обеденным столом, покрытым кружевной скатертью. Домашнюю лазанью и клубничный пирог уже убрали после окончания трапезы. Ее дети и муж были заняты своими делами, а она рассказывала о своей жизни на севере и на юге, о том, как мечты ее отца поднимают кастовый вопрос в тех уголках мира, куда она приезжает выступать.

Между нами на столе стояла сахарница из белого фарфора. Мисс провела рукой по ее ободку. «Я считаю, что белые люди благодушны ко мне, – сказала она, – пока я остаюсь на своем месте. Пока я остаюсь в «сосуде, что возвели для нас».

Она постучала по стенке сахарницы мягкими настойчивыми ударами.

– Как только я выбираюсь из сосуда, – сказала она, поднимая крышку с емкости, – то становлюсь проблемой.

Она поднесла крышку к свету, а затем вернула ее на место.

Когда она была маленькой девочкой, ее семья переехала в небольшой городок в Восточном Техасе. Они были единственной черной семьей в своем квартале. Ее отец находил удовольствие в поддержании чистоты переднего двора и ухаживал за ним в нерабочее время. Он всю ночь менял растения на клумбах, чтобы утром люди с удивлением и радостью наблюдали вид преображенного двора. Однажды белый человек, который жил по соседству, увидел, как ее отец косит лужайку. Мужчина сказал ее отцу, что тот отлично справляется с работой, и спросил, сколько он берет за работу на участке.

– О, я не беру оплаты деньгами, – ответил Гарольд Хейл. – Я просто сплю с хозяйкой дома.

Он улыбнулся мужчине: «Я здесь живу».

Как только эта новость разнеслась по округе, люди взяли бейсбольные биты и снесли почтовый ящик перед тщательно ухоженным садом Хейлов. Поэтому следующий почтовый ящик Гарольд Хейл установил в бетонном фундаменте. Однажды кто-то из проезжающих мимо попытался снова снести его из окна машины на полном ходу, и, когда это случилось, семья услышала крик снаружи. «Человек повредил руку, пытаясь сбить битой новый почтовый ящик, – сказала Мисс. – Но из-за бетона ящик устоял и вернул импульс удара в руку». После этого люди оставили почтовый ящик в покое.

Местные средние школы допустили совместное обучение представителей двух каст в 1970-х годах, еще до приезда семьи. Когда она была в десятом классе, она и ее друзья неожиданно увлеклись переносными рациями, которые они могли использовать на переменах между уроками. Еще до эпохи мобильных телефонов эти рации позволяли держать связь ребятам, в том числе ее друзьям, которые собирались у ее шкафчика во время перерыва. Однажды директор вызвал ее к себе в кабинет – он с подозрением относился к этой активности и хотел знать, почему вокруг ее шкафчика происходило столпотворение. Она показала ему устройство.

Он спросил, как ее зовут.

– Мисс Хейл, – сказала она.

– А по имени?

– Мисс.

– Я спросил, имя у тебя какое?

– Мое имя – Мисс.

– У меня нет времени на эти глупости. Назови свое настоящее имя!

Она повторила имя, данное ей отцом. Директора это смутило – он попросил достать ее личное дело. Данные личного дела подтвердили ее имя.

«Хейл. Хейл», – повторил он про себя, пытаясь выяснить причину нарушения протокола. В небольших южных городках белые люди знали или могли предположить личность всех черных, большинство из которых так или иначе зависели бы от господствующей касты в плане своего дохода или выживания. Он пытался понять, у какой черной семьи хватило наглости назвать свою дочь Мисс, зная, что это поставит белых людей в затруднительное положение.

– Хейл. Не знаю никаких Хейлов, – заключил он. – Ты нездешняя. Откуда приехал твой отец?

– Из Алабамы.

– На кого он работает?

Она сказала название компании, чей офис был расположен в Техасе. Она также сказала, что эта компания входит в список 500 самых успешных компаний мира. Родители научили ее так говорить – в надежде защитить от проблем в социуме.

– Я знал, что вы не местные, – сказал директор. – Знаешь, как я это понял?

Она покачала головой, в нетерпении ожидая, когда ей позволят идти.

– Ты смотрела мне в глаза во время разговора, – сказал он об этой бреши в касте. – У цветных людей здесь так не принято.

Наконец ее отпустили, и, вернувшись домой, она изложила отцу события прошедшего дня. Он двадцать лет ждал этого момента.

– Что он сказал? А ты что сказала? И как он ответил?

Он едва мог держать себя в руках. Его план работал.

Он повторял ей снова и снова, что она должна жить в соответствии с именем, которое ей дали.

«Они должны понять, что у них нет исключительных прав на человечность, – сказал он ей. – Или женственность. Не только они могут быть цельными, достойными восхищения, благородными, почтенными представительницами своего вида. Они – не монополисты в этих делах».

[ZHAN]

Спустя годы Мисс довелось увидеть жизнь в другой части Америки. В колледже ее пригласили провести лето с семьей однокурсника на Лонг-Айленде в Нью-Йорке. Члены семьи отнеслись к ней с радушием и с удовольствием выслушали историю о том, как она поставила на место этих выскочек-южан.

Она внимательно относилась к бабушке в той семье, поэтому бабушка особенно полюбила ее. Мисс была грациозной, покладистой и, в соответствии с давними традициями черного населения с юга, уважительно относилась к старшим. Когда лето подошло к концу и пришло время возвращаться в школу, бабушку огорчил ее отъезд, настолько она успела привязаться к Мисс.

– Хотелось бы мне, чтобы ты осталась, – сказала глава семейства в отчаянной надежде переубедить гостью.

Мисс напомнила, что ей нужно уехать.

– Были времена, – сказала матриарх с сожалением и предупреждением, – когда я могла заставить тебя остаться. – Она одернула себя, и ее голос затих от бессилия.

Каждый из нас находится в определенном сосуде. Этикетка на сосуде дает окружающим информацию о содержимом и инструкцию по применению. На этикетке указано, на какой полке якобы должен находиться ваш сосуд. В кастовой системе ярлык часто не соответствует содержанию, отчего сосуд ошибочно кладется не на ту полку, и это вредит людям и организациям – причем о нанесенном вреде иногда остается только догадываться.

[ZHAN]

Где-то в параллельной вселенной с законами природы, подобными нашим, люди-завоеватели с мощным оружием путешествовали по океанам и обнаруживали людей, которые выглядели иначе, чем они сами. Они были поражены, случайно натолкнувшись на людей, которые возвышались над ними и были выше любого человека, которого они когда-либо видели. Они не знали, что делать с этим открытием. Они видели и считали себя эталоном человеческого существования. Но те коренные жители, которых они видели, выходили за границы, предписанные людскому роду, одним своим критерием – ростом. Даже женщины в среднем были выше 180 сантиметров, некоторые мужчины приближались к двум метрам. Хорошо вооруженные исследователи представляли собой совершенно противоположную картину – их оружие было смертоносным, а тела – ближе к земле.

В этот момент человеческой истории, когда мир осваивался конкурирующими племенами хорошо вооруженных людей, два народа, которые находились на грани очевидной, но произвольной человеческой характеристики – высокого или низкого роста – первое время противостояли друг другу. Племя самых низких людей теперь лицом к лицу столкнулось с самыми высокими. Обладатели более современного оружия получали преимущество и находили применение самым высоким людям. Они решили перенести их в недавно созданный Новый Мир.

Ради общего дела они объединили свои силы с другими Низкими по всему миру. Превосходным оружием и хитростью они завоевали Высоких, захватили и поработили их на четверть тысячелетия и построили великую демократию. Они убеждали себя, что Высокие не заслуживают лучшего, что они некультурные, отсталые, неполноценные, не использующие свои силы и ресурсы. Это был совершенно другой вид, рожденный для того, чтобы служить завоевателям, получая от них унижения. Это была отдельная, угнетаемая раса.

Данная история кажется нам абсурдной не потому, что не имела места быть, но из-за кажущейся абсурдности высоты как средства категоризации человечества и определения расы.

Нас можно было разделить по другим многочисленным чертам и признакам. И все же именно рост, как и пигмент кожи, в подавляющем большинстве случаев является наследственной чертой, контролируемой до 80 % генов и довольно устойчивой в семьях и племенах. Как и в случае с пигментом кожи, рост попадает в широкий диапазон у взрослых особей этого вида, при этом большинство людей находятся в среднем положении, а крайние – на полюсах, от максимум двух метров для взрослых до минимум 120 сантиметров. Если бы рост был мерой для определения расы, такой же произвольной мерой, как любая и менее произвольной, чем некоторые, голландцы в Нидерландах были бы той же «расой», что и народ нилоте в Южном Судане или тутси в Руанде – все они относятся к самым высоким представителям нашего вида, даже женщины там в среднем значительно выше 180 сантиметров. С другой стороны, пигмеи и сардинцы были бы отдельной «расой», поскольку исторически принадлежат к низкорослым народам.

Если бы такое кастовое деление было руководящим в обществе, то остальные – те, кто оказался в середине, возможно, пытались бы соответствовать росту представителей доминирующего класса. Например, если бы власть была у высоких, они носили бы туфли на платформе, хвастались бы высоким ростом в кругу семьи, искали бы рослых супругов, чтобы жениться и получать преимущества правящей касты. Стереотипы бы затвердевали в умах, но увеличивались в количестве, чтобы оправдать предвзятое отношение к людям низкого или высокого роста.

В кастовой системе, в которой преобладают Низкие, любой представитель подчиненной расы Высоких людей будет отвергнут, как гора мышц, применение которой можно найти только на грязной, унизительной работе и которая годится только для развлечения и подчинения. Низкорослые люди будут рассматриваться как рожденные для лидерства из-за их предполагаемого врожденного интеллекта и культуры, все будут восхищаться долголетием, которое, по слухам, присуще Низкорослым, и вообще они будут считаться эталоном красоты, общим по умолчанию для всех людей.

Высоких людей заставят чувствовать себя незащищенными и забитыми, долговязыми и непривлекательными, поскольку они рождены на противоположном от идеала полюсе. Общество будет предполагать, что любой Высокий человек хорош в спорте и физическом труде, независимо от того, есть ли у него к этому талант или интерес. Ученые разработают тесты для измерения разницы между высокими и низкими, не касающиеся роста, тесты, которые будут в значительной степени отслеживать результаты поколений, пользующихся исключительными преимуществами, и, вероятно, подтвердят широко распространенные предположения о присущем коротышкам превосходстве и неполноценности высоких. В залах заседаний и коридорах власти будет мало Высоких людей, и непропорционально много их будет в тюрьмах и на улицах. Высокий рост стал бы условным обозначением низшего в кастовой системе, управляемой низкорослыми людьми, и наоборот.

Как нелепо это ни звучало бы для нас сейчас, если бы рост был средством классификации людей на протяжении веков, как это было с цветом кожи и чертами лица, люди воспринимали бы разницу по этому критерию как данность, соответствующую законам природы. В альтернативной вселенной казалось бы нелепым разделение по цвету кожи, ведь очевидно, что именно рост является определяющим фактором в красоте, интеллекте, лидерстве и превосходстве. Идея объединения разрозненных групп на основе произвольной общей характеристики – чрезвычайно высокого или невысокого роста – звучит для нас нелепо, но только потому, что эта характеристика не является той, которая использовалась для разделения людей на кажущиеся неизменными «расы».

Идея расы – новое явление в истории человечества. Она восходит к началу трансатлантической работорговли и, следовательно, к последующей кастовой системе, возникшей из рабства. «Слово «раса», вероятно, произошло от испанского слова raza и первоначально использовалось для обозначения «касты или породы настоящих лошадей», которые заклеймены специальным тавром для распознавания», – писали антропологи Одри и Брайан Смедли.

Изучая мир, европейцы начали использовать это слово для обозначения новых людей, которых они обнаруживали в разных уголках земного шара. В конце концов, «англичане в Северной Америке разработали наиболее жесткую форму расовой идеологии», – писали Смедли. «Раса в американском сознании была и остается утверждением о глубоких и непреодолимых различиях… Она несет в себе значение непреодолимой социальной дистанции…»

Генетики и антропологи уже давно рассматривают расу как изобретение человека, не имеющее ни научной, ни биологической основы. Антрополог XIX века Поль Брока попытался использовать тридцать четыре оттенка цвета кожи для определения рас, но не смог прийти к единой классификации. Если бы все люди на планете были выстроены в ряд по одному физическому признаку, скажем, по росту или цвету, в порядке возрастания или убывания, от самого высокого к самому короткому, от самого темного к самому светлому, мы бы испытали затруднение при выборе границы между этими произвольными делениями. Народы смешались бы друг с другом, и было бы почти невозможно провести границу между, скажем, народом сан в Южной Африке и коренным населением вдоль реки Мараньон в Перу, которые, согласно научным оценкам, имеют одинаковый цвет, хотя и живут за тысячи миль друг от друга и не имеют прослеживаемого генетического родства.

Чтобы увидеть случайный характер этих категорий, нужно знать, что термин «европеоид», использующийся для обозначения людей, происходящих из Европы, возник относительно недавно в истории человечества и не имеет четких критериев. Это слово не передавалось от древних, а, скорее, возникло в сознании немецкого профессора медицины Иоганна Фридриха Блюменбаха в 1795 году. Блюменбах десятилетиями изучал и измерял человеческие черепа – лоб, челюсти, глазницы, пытаясь привести к общей классификации разнообразие человечества.

Он ввел термин «кавказоид» (caucasian), взяв за основу любимый экземпляр черепа, который попал к нему с расположенных в России Кавказских гор. Ему этот череп показался самым красивым из всей коллекции. Таким образом, он дал группе, к которой он принадлежал – европейцам, – то же имя, что и региону, где нашел тот череп. Так люди, которые теперь идентифицируются как белые, получили научно звучащее, но не имеющее отношения к действительному положению дел название «кавказцы».

Более века спустя, в 1914 году, в Америке проходил судебный процесс по вопросу о гражданстве и, в частности, о том, может ли сириец считаться кавказцем (и, следовательно, белым), в ходе которого свидетель-эксперт по делу сказал о сбивающем с толку и роковом открытии Блюменбаха:

«Ни одна голова за всю историю не причинила науке большего вреда».

[ZHAN]

Исследование генома человека и ДНК отдельных людей в целях воссоединения семей показали, что расы в нашем понимании не существует в природе. Это выдумка, в которую люди на протяжении многих поколений научились верить как в неоспоримую истину.

Два десятилетия назад анализ генома человека показал, что все люди на 99,9 % одинаковы.

«Раса есть понятие социальное, а не научное», – сказал Дж. Крейг Вентер, генетик, руководивший Celera Genomics, к моменту окончания расшифровки человеческого генома в 2000 году.

«Мы все эволюционировали за последние 100 тысяч лет от горстки племен, мигрировавших из Африки и постепенно заселивших весь мир».

Это означает, что вся расовая кастовая система, катализатор ненависти и гражданской войны, была построена на том, что антрополог Эшли Монтегю назвал «произвольным и поверхностным отбором черт», происходящих из нескольких из тысяч генов, определяющих человеческое существование как вида.

«Идея расы, – писал Монтегю, – на самом деле была заговором, организованным классом эксплуататоров, стремящегося поддерживать и защищать свои привилегии от тех, кого в корыстных целях отнесли в низшую касту».

Мы принимаем идею расы во всей ее нелогичности, потому что нас так учили с детства. Мы видим человека с более белой кожей, чем у большинства «белых» людей, и мы понимаем, что они не «белые» (и, следовательно, принадлежат другой категории) из-за мельчайшей разницы в складках их век и потому, что, возможно, их бабушка родилась в Японии. Мы видим человека с кожей цвета эспрессо, более темной, чем у большинства «черных» людей в Америке, и считаем, что он на самом деле не «черный», абсолютно не «черный» (и, таким образом, относится к совершенно иной категории), потому что волосы у него скорее волнистые, чем кудрявые, и, возможно, он родился на Мадагаскаре. Нас нужно учить этой нелогичности.

Маленькие дети, которые еще не успели усвоить все правила, будут описывать людей такими, какими они их видят, а не политическими обозначениями (черный, белый, азиат или латиноамериканец), до тех пор пока взрослые не «исправят» их, чтобы объяснить правильные обозначения касты, и таким образом сделать иррациональное обоснованным. Цвет – это факт. Раса – это социальный конструкт.

«Мы думаем, что имеем дело с расой, когда замечаем определенные физические различия, такие как цвет кожи, разрез глаз и прямота волос», – писали Смедли. «На самом же деле мы «замечаем»… социальные условности, стереотипы, которые связали с этими физическими особенностями идеологией расы и оставленным ей историческим наследием».

И все же, как отмечает историк Нелл Ирвин Пейнтер, «американцы верят в расу, как необразованные люди – в суеверия».

Слово «каста», которое накрепко ассоциируется с Индией, как выяснилось, пришло не оттуда. Оно происходит от португальского слова casta, которое в эпоху Возрождения означало «раса» или «порода». Португальцы, которые были одними из первых европейских торговцев в Южной Азии, применили этот термин к народу Индии, наблюдая разделение индусов. Таким образом, слово, которое мы теперь приписываем Индии, на самом деле возникло из интерпретации увиденного европейцами; оно пришло из самой западной культуры, создавшей Америку.

Однако индийская концепция разделения на классы уходит корнями в глубокое прошлое, и она на тысячи лет старше европейской концепции расы. Первоначально социальные ступени иерархии были известны как варны, древний термин для обозначения основных категорий так называемой (и индийцами с недавних пор тоже) кастовой системы. Человеческая потребность к созданию иерархий проходит через общества и культуры, предшествует идее расы и, следовательно, сама по себе глубже и старше, чем топорный расизм и сравнительно новое разделение людей по цвету кожи.

До того самого момента, как европейцы открыли Новый Свет и столкнулись с людьми, внешне отличающимися от них самих, концепции расизма в том виде, в каком мы его знаем, не существовало в западной культуре.

«Расизм – это современная концепция, – писал историк Данте Пуццо, – поскольку до XVI века в реалиях и мышлении Запада не было практически ничего, что можно было бы назвать расистским».

[ZHAN]

В наши дни мы сталкиваемся не с классическим расизмом времен наших предков, а с мутацией программного обеспечения, которое приспосабливается к обновленным потребностям операционной системы. Спустя полвека с тех пор, как протесты за гражданские права вынудили Соединенные Штаты объявить санкционированную государством дискриминацию незаконной, изменилось и само понимание расизма в Америке, и теперь это слово стало одним из самых спорных и неправильно понимаемых в американской культуре. Для господствующей касты это слово как бы радиоактивно – услышав его, люди возмущаются, пугаются, все отрицают, спешат приписать расизм тому, кто осмелится заговорить о нем. Непринятие этого слова часто сводит на нет любое обсуждение лежащего в основе поведения, которое оно призвано описывать, тем самым размывая его смысл.

Социологи часто определяют расизм как сочетание расовой предвзятости и системной власти, рассматривая расизм, как и сексизм, прежде всего как действия людей или систем, обладающих личной или групповой властью над другим человеком или группой с меньшей властью, как, например, мужчины имеют власть над женщинами, белые – над цветными и угнетатели – над угнетенными.

Но со временем расизм часто сводился к чувству, пороку, смешанному с предубеждениями, связанными с отношением к конкретному человеку как к хорошему или плохому. Он стал означать открытую или скрытую ненависть к человеку или группе людей из-за приписываемой им расы; точка зрения, в которой мало кто признается. В то время как люди признают или заявляют о своем сексизме, ксенофобии или гомофобии, они же могут сразу отклонить обвинения в расизме, заявив, что у них нет «ничего расистского» или что они «наименее склонны к расизму из всех, кого вы когда-либо встречали», что они «не смотрят на цвет», что их «лучший друг – черный», и, возможно, даже на сознательном уровне они в это верят.

Что означает расизм в эпоху, когда даже экстремисты боятся в нем признаться? Что есть лакмусовая бумажка для выявления расизма? Кто является расистом в обществе, где кто-то может отказать в аренде цветным людям, массово арестовывать смуглых иммигрантов или вывешивать флаг Конфедерации, но не может быть «определен» как расист, пока не признается в этом или не будет пойман на вещественном доказательстве / прямом оскорблении?

Зацикленность на охоте на отдельных расистов или сексистов может показаться проигрышной битвой, в которой мы обманываем себя, думая, что искореняем несправедливость, выбивая признание, которое (а) не всегда получается выбить, (б) сосредоточит общественное внимание на отдельном человеке, а не системе, которая создала этого человека, и (в) покрывает тех, кто, прикидываясь благородным и непредвзятым, первым покажет на другого пальцем, тем самым отводя от себя подозрение и сохраняя целостность иерархии.

Как ни странно, инстинктивное желание отвергнуть саму идею современной дискриминации на основе процентного содержания меланина в коже служит бессознательным признанием абсурдности концепции расы.

Это не означает несерьезности последствий этого социального конструкта, не означает, что злоупотребления не должны преследоваться по закону. Это означает, что слово «расизм» не может служить единственным термином или наиболее полезным термином для описания явлений и напряженности, с которыми мы сталкиваемся в нашу эпоху. Вместо того чтобы использовать расизм в качестве обвинения против отдельного лица, может быть, будет более конструктивным сосредоточиться на унизительных действиях, наносящих вред менее влиятельной группе, а не на том, что обычно рассматривается как точка зрения, которую легко оспорить и отрицать.

Без общепринятого определения мы можем рассматривать расизм как растяжимое понятие с широким спектром проявлений. Мы бы освободились от необходимости определять расизм конкретного человека, сосредоточившись на образе мышления, который с детства прививает общество в виде насаждающих ненависть социальных инструкций, ожидающих нас повсюду.

Каста, с другой стороны, возникла раньше понятия расы и пережила эру формального, поддерживаемого государством расизма, который долгое время существовал открыто и повсеместно. Современная версия легко отрицаемого на словах расизма может скрывать невидимую структуру, которая создает и поддерживает иерархию и неравенство. Но каста не позволяет нам игнорировать структуру. Каста и есть структура. Каста и есть неравенство. Каста – это границы, которые фиксируют место каждого человека на ступенях иерархии в зависимости от внешнего вида. Каста существует и продолжает развиваться. Она напоминает корпорацию, которая стремится выжить любой ценой. Чтобы достичь поистине эгалитарного мира, нужно смотреть глубже, чем видят глаза. Мы не можем победить картинку, иллюзию.

Каста – это предоставление уважения, статуса, почестей, внимания, привилегий, ресурсов, кредита доверия и сердечности – или отказ в них кому-либо на основе предполагаемого ранга или положения в иерархии этого лица или группы лиц. Каста дает отпор афроамериканке, которая без шуток и извинений садится во главе стола и начинает говорить по-русски. Касте угодно, чтобы американец азиатского происхождения поставил свои технологические знания на службу компании, а не стремился стать генеральным директором. Тем не менее в кастовой системе считается логичным, что шестнадцатилетний белый подросток работает управляющим магазина и руководит сотрудниками из подчиненной касты, которые могут быть в три раза старше его. Каста коварна и потому сильна, потому что существует не на ненависти и не на личных ощущениях. Это старые как мир принципы комфортной рутины и бездумных ожиданий, образцы социального порядка, которые за время своего существования стали приниматься за естественный порядок вещей.

В чем разница между расизмом и кастеизмом? Поскольку в Америке понятия касты и расы переплетаются, разделить их бывает трудно. Любое действие или ведомство, которое высмеивает, причиняет вред, подвергает уничижениям и навешивает стереотипы на основе такого социального конструкта, как раса, может считаться расизмом. Любые действия или структуры, которые стремятся ограничить, сдерживать или включить кого-то в определенный рейтинг, удержать на предписанном месте, возвышая или очерняя этого человека на основе его воспринимаемой категории, могут рассматриваться как кастеизм.

Кастеизм – это вклад в сохранение иерархии в ее изначальном виде, созданный для того, чтобы выделить свое место в рейтинге, получить его преимущество, привилегии, а также возвысить себя над другими или удерживать других ниже себя. Представителям маргинализированных каст кастеизм обеспечивает дистанцию с желающими доминировать агрессорами с той же ступени иерархии, а также возможность выслужиться и оставаться в благосклонности доминирующей касты. Все эти причины и служат основой для сохранения незыблемости кастовой системы.

В Соединенных Штатах расизм и кастеизм часто возникают одновременно, пересекаются или фигурируют в одном и том же сценарии. Кастеизм – это закрепление одних и ограничение других позиций по отношению к другим социальным слоям. С чем необычайно хорошо справляется концепция расы и ее предшественник, расизм, так это с отвлечением всеобщего внимания от основополагающего, более мощного понятия касты. Подобно гипсу на сломанной руке или роли в спектакле, кастовая система прочно удерживает всех на положенном месте.

По этой причине многие люди – и даже те, кого мы считаем хорошими и добрыми – могут оказаться сторонниками идеи касты, то есть ратовать за сохранение иерархии в ее нынешнем состоянии или довольствоваться бездействием. При этом они не будут расистами в общепринятом смысле этого слова, они не станут открыто выражать ненависть к той или иной группе действием или словом. Настоящие расисты, настоящие ненавистники, по определению, будут кастеистами, поскольку их ненависть требует, чтобы те, кого они считают ниже себя, знали и сохраняли свое место в иерархии.

Когда белый человек на распродаже просит человека с черной или смуглой кожей – такого же покупателя, отдать свитер подходящего размера или когда белый гость на вечеринке просит другого гостя, но с более темным цветом кожи, сходить принести выпивку (как произошло с Бараком Обамой в бытность его сенатором штата), это не расизм. Это кастеизм или, скорее, соблюдение кастовой системы и подчинение ее порядкам. Это автономная, бессознательная, рефлексивная реакция на ожидания от тысячи зрительных и нервных сигналов, поступающих от окружающего мира, которые привязывают людей к определенным ролям в зависимости от их внешнего вида и исторического положения, или характеристик и стереотипов, по которым они были классифицированы. Ни одна этническая или расовая категория не застрахована от постоянного напоминания о своей иерархической принадлежности, и поэтому никто не избегает ее последствий.

То, что некоторые люди называют расизмом, можно рассматривать как всего лишь одно проявление американской кастовой системы, меру того, какое значение мы ей приписываем и в какой мере ее поддерживаем, действуем в соответствии с ней и обеспечиваем ее соблюдение, часто бессознательно, в нашей повседневной жизни.

Когда мы предполагаем, что женщина не создана для руководства собранием, компанией или страной; когда мы считаем, что цветное лицо или иммигрант не могут стать представителями власти или членами определенного сообщества, не могут ходить в определенную школу да и не заслуживают этого; когда мы испытываем прилив шока и негодования, психологическую травму, чувство несправедливости и, возможно, даже стыд за свою неприязнь, увидев кого-то из маргинальной группы на работе, в машине, доме, колледже или на должности более престижной, чем мы могли ожидать; когда мы считаем, что человек преклонных лет должен играть в Парчиси, а не разрабатывать программное обеспечение, мы действуем как винтики кастовой системы, подсознательно отмечая, что кто-то посмел выйти за рамки, предписанные ему обществом. Мы реагируем, согласно встроенным в нас инструкциям о положенном каждому месте и деле, на нарушение структуры и границ, которые являются отличительными чертами касты.

Раса и каста не являются причиной и объяснением для каждого плохого события или неприятной встречи. Но каста, независимо от половой или этнической принадлежности, расы, статуса иммигранта, сексуальной ориентации, возраста или религии, становится тем реальным фактором во взаимодействиях и решениях, который имеет последствия не только в нашей повседневной жизни и в политике – он влияет на страну и отношение к ней со стороны прочего мира. Может, фактор этот и не столь всепоглощающ, каким он кажется по своей конечной цели, но это и не древняя реликвия, давний анахронизм, от которого жаждут избавиться борцы с расизмом и ненавистью. Его невидимость – вот что придает ему силу и долговечность. Каста, вместе с неразлучной сестрой расой, является x-фактором в большинстве американских уравнений, и любой ответ, который мы будем искать для решения текущих проблем, без него будет ошибочным.

[ZHAN]

Самолет с рейсом в Индию приземлился в серой воздушной завесе, что скрывала за собой терминал и командно-диспетчерский пункт международного аэропорта Дели. Дело было в январе 2018 года – именно тогда началось мое знакомство с субконтинентом. Пилот искал взлетно-посадочную полосу сквозь пелену тумана. На часах два часа ночи, а мы зависли в облаке, как в паровом котле, и теплый воздух давил на иллюминаторы самолета, и земли не было видно. В прогнозе не было ни слова о дожде, поэтому я завороженно любовался этим ночным туманом, пока не понял, что это вовсе не туман, а дым – от угольных станций, автомобильных выхлопов и горящей травы, – дым, зависший в застойном воздухе. Загрязнение воздуха поначалу помешало мне разглядеть настоящее лицо Индии.

Утренние лучи солнца разогнали туман, и, едва встретившись с хозяевами, я вместе с ними поспешил на конференцию, на которую мы были приглашены. По перекресткам во всех направлениях без соблюдения полос и ограничений скорости мчались машины, и мы добирались до места назначения проулками. Я видел придорожные алтари и языческие храмы, украшенные гирляндами, видел цветы из шелка, предназначенные индуистским божествам у подножия священных фиговых деревьев. Здесь пассажиры могут остановиться для размышлений по дороге на работу, на экзамен или к врачу. Святыни на тротуарах казались мне экзотикой, пока я не вспомнил об американском ритуале спонтанных алтарей из цветов и воздушных шаров, но по совершенно другому поводу – на месте аварии или трагедии, как в случае молодой женщины, убитой на печально известном митинге в Шарлоттсвилле, штат Виргиния, всего несколько месяцев назад. Оба обычая, однако, отражают человеческое желание общаться и чтить кого-то или что-то в мире помимо нас самих.

Соединенные Штаты и Индия глубоко отличаются друг от друга – по культуре, технологиям, экономике, этническому составу. И все же много поколений назад эти две великие земли находились параллельно друг другу, обе были защищены океанами и какое-то время управлялись британцами, плодородные и желанные. Обе приняли социальную иерархию, а между высшими и низшими жителями страны простирается огромная пропасть. Обе они были завоеваны людьми, которых называют арийцами, прибывшими в одном случае через Атлантический океан, а в другом – с севера. Те, кто считаются самыми низшими в каждой стране, будут служить тем, кто считается высшими. Страна помоложе, США, станет державой самой могущественной демократии на Земле, в то время как более древняя Индия будет самой большой демократической страной.

Их иерархические лестницы различаются коренным образом. И все же обе страны приняли аналогичные методы поддержания жестких демаркационных линий и протоколов, как если бы они действовали на основе одного и того же руководства, переведенного в соответствии с их самобытными культурами. Обе страны обособляют свои доминирующие касты от тех, кого считают нижестоящими. Обе сослали свои коренные народы – адиваси в Индии, коренных американцев в Соединенных Штатах – в отдаленные резервации и на самые окраины. Обе страны ввели хитросплетение законов, чтобы низшие группы – далиты в Индии и афроамериканцы в Соединенных Штатах – оказались на самом дне общества, где их можно будет удерживать путем террора и силы.

«Возможно, только евреи страдали от дискриминации так же долго, как далиты, – писал далитский журналист В. Т. Раджшекар. – Однако, когда мы рассматриваем природу страданий, перенесенных далитами, на ум приходит только афроамериканская параллель порабощения, апартеида и насильственной ассимиляции».

С тех пор обе страны формально отменили законы, которые определяли их кастовые системы: Соединенные Штаты – в серии законов о гражданских правах в 1960-х годах, а Индия – за десятилетия до этого, в 1940-х годах. Тем не менее обе кастовые системы сохранились в сердцах и привычках, институтах и инфраструктурах. Обе страны все еще живут с остатками кодексов, которые еще не стерлись из человеческой памяти.

Это описание кастовой истории из индийской книги 2017 года, основанной на росте, можно с некоторыми указанными в скобках оговорками отнести и к американской кастовой системе: «Колониальные державы официально отменили рабство в Индии (Соединенных Штатах) в 1843 (1865) году, но это просто привело к его превращению в кабалу через долговые отношения, что ученые называют «долговым рабством».

В обеих странах в один исторический период самые низшие касты трудились на благо своих хозяев – афроамериканцы на табачных полях вдоль Чесапика или на хлопковых полях Миссисипи, далиты собирали чай в Керале и хлопок в Нандурбаре. Обе группы работали сперва как невольники, позже – за право жить на своей земле, которую они обрабатывали. Афроамериканцы принимали долевое участие в сборе урожая, как и индийские далиты, причем у последних подобная система называлась салдари, и, как и далиты, афроамериканцы довольствовались положением у подножия социальной лестницы.

«Обе группы занимают самые низкие позиции в статусной иерархии в своих обществах», – писали гарвардский политолог Сидней Верба и его коллеги в исследованиях далитов и афроамериканцев. Оба были «особо выделены из других групп» на основании приписываемых им характеристик.

Хотя двери для подчиненных каст в Индии и Америке открылись за десятилетия, прошедшие с момента официального запрета дискриминации, обе страны охватили одинаковые спазмы сопротивления. То, что известно в Соединенных Штатах как «позитивные меры выравнивания», в Индии называется «резервированием», и обе эти меры одинаково непопулярны среди высших каст в обеих странах, даже формулировки совпадают. Так, в одной стране жалуются на обратную дискриминацию, в то время как в другой – на обратный кастеизм.

В этих системах есть много общего, но устроены они отличным друг от друга образом, да и работают по-разному. Американская система изначально имела биполярную структуру; на верхнем полюсе была господствующая белая раса, снизу – черные иммигранты, прочие неевропейские народы размыто распределялись между ними, ближе к той или иной определяющей группе.

Индийская кастовая система, напротив, представляет собой хитросплетение тысяч подкаст, или джати, зависящих от региона и поселения, и каждая из них принадлежит к одной из четырех варн: брахмана, кшатрия, вайшью и шудру, и исключенную пятую, известную как неприкасаемые или далиты. Это еще больше усложняется наличием неиндусов – мусульман, буддистов и христиан, которые находятся вне кастовой системы, но участвуют в жизни страны и, избегая жесткой кастовой привязки, могут иметь или не иметь неофициальные рейтинги относительно друг друга и самих варн.

В отличие от Соединенных Штатов, которые в первую очередь используют физические особенности для деления на касты, в Индии касту можно определить по фамилии человека. Имена далитов, как правило, имеют «презренное» значение, относящееся к скромной или грязной работе, которой они исторически занимались, в то время как брахманы носят имена богов. Как правило, чтобы узнать их касту, вы должны знать значение их фамилии, род занятий их предков и, возможно, поселение, откуда они родом, – или конкретный район этого поселения. Но после столетий принудительного подчинения и внутрикастовых браков их также можно отличить по манере поведения, акцентам и одежде, которая на протяжении веков отличалась скромностью и невзрачными цветами, а также по более темной, хотя и не всегда, коже, чем у представителей высших каст.

Считается, что индийская кастовая система стабильна и не подвергается сомнению со стороны тех, кто находится в ней, поскольку она связана религией и индуистской верой в реинкарнацию. Это вера в то, что в этой жизни человек живет кармой предыдущих, подвергается наказанию или пожинает награды за свои поступки в прошлой жизни и что чем точнее человек следует правилам касты, в которой он родился, тем выше будет его положение в следующей жизни.

Некоторые наблюдатели отмечают, что именно это отличает индийскую кастовую систему от прочих: покорность представителей низшей касты своей судьбе, некий фатализм в принятии ее невзгод, готовность далитов жить согласно своей ниспосланной богами карме без жалоб, упреков и честолюбивых помыслов. Чтобы выжить, некоторые люди из подчиненной касты могут начать верить в бесполезность сопротивления. Но этот снисходительный взгляд на индийскую культуру игнорируют поколения сопротивляющихся, а также дело Амбедкара и его предшественника реформатора Джотибы Пхуле. Такие же глубокие заблуждения существовали в сторону порабощенных афроамериканцев; при этом игнорируется фундаментальная истина, заключающаяся в желании абсолютно всех людей быть свободными.

Далиты были довольны своей судьбой не больше, чем кто-либо другой. В кастовой системе объединение согласия с одобрением само по себе может быть обесчеловечивающим. Многие далиты изучали мир за пределами своей родины, знакомились с угнетенными с других уголков планеты и нашли людей с похожим по плачевности положением. Они заметили, что у них общая судьба с афроамериканцами, мало кто из которых ранее знал о страданиях далитов. Некоторые далиты чувствовали сильное родство с одним американским движением за гражданские права и очень внимательно за ним следили, а в результате, вдохновленные Черными пантерами, создали в 1970-х годах объединение далитовских «пантер».

Несколько лет назад группа афроамериканских профессоров совершила поездку в индийский поселок Уттар-Прадеш. Там сотни сельских жителей из низшей субкасты, мусорщиков, собрались на церемонию приветствия американцев. По этому случаю жители села исполнили песни освобождения далитов. Затем они обратились к своим американским гостям и предложили им спеть собственную освободительную песню. Профессор права из Университета Индианы Кеннет Дау Шмидт начал песню, которую некогда пели в Бирмингеме и Сельме участники марша за гражданские права – пели до тех пор, пока слова не заглушил лай полицейских собак и рев водяных шлангов. Когда он дошел до припева, к нему присоединились лидеры далитов и начали петь вместе со своими американскими коллегами. Освободительным гимном для людей по обе стороны океана звучали слова «Однажды мы победим».

[ZHAN]

Берлин, июнь 1934 года

На ранних этапах существования Третьего рейха, когда мир еще не мог и помыслить о грядущих ужасах, комитет нацистских бюрократов собрался для рассмотрения вариантов установления новой жесткой иерархии, которая могла бы обособить еврейский народ от арийцев теперь, с приходом новой власти. Люди, собравшиеся поздней весной 1934 года, на тот момент не планировали и не могли планировать поголовное истребление, которое начнется гораздо позже как страшный итог Ванзейской конференции, случившейся в разгаре еще не начатой мировой войны.

В этот день, 5 июня 1934 года, представители нацистской верхушки собрались вместе, чтобы обсудить правовые рамки для арийской нации, возвести идеологию в закон, и теперь собирались проанализировать результаты исследований, посвященных такой теме, как политика защиты расовой чистоты населения от представителей низших классов. В тот день они устроили закрытое совещание в столице Рейха и посчитали его достаточно серьезным, чтобы пригласить стенографистку, которая вела протокол. Когда они расселись по креслам, чтобы обсудить то, что в конечном итоге станет Нюрнбергскими законами, первой темой на повестке дня были Соединенные Штаты и то, чему у них можно научиться.

Председатель собрания, Франц Гюртнер, рейхсминистр юстиции, в первые минуты заседания представил меморандум, в котором подробно описывались правительственные расследования касательно способа, каким в США управляются с маргинализированными группами и охраняют правящее белое население. Семнадцать ученых-юристов и функционеров обсуждали американские законы о чистоте, регулирующие смешанные браки и иммиграцию. Решая, «как институционализировать расизм в Третьем рейхе, – писал историк права Йельского университета Джеймс К. Уитмен, – они начали с обсуждения того, как это происходило у американцев».

[Whitman, Hitler’s American Model, с. 113. Полная тревожных подробностей книга Уитмена представляет собой леденящее кровь расследование того, как американская правовая система повлияла и стала вдохновением для ряда нацистских расовых политик. Основываясь на обширных исследованиях и внимательном чтении нацистских документов и литературы эпохи рейха, Уитмен восстанавливает полную картину связи нацистов с американским расовым законодательством. В книге подробно описывается плановое заседание Комиссии по реформе уголовного права от 5 июня 1934 года.]

Нацистам не нужно было принуждение, чтобы взрастить в себе семена ненависти. Но в первые годы правления режима, когда жива еще была заинтересованность в легитимности расовых гонений и надежда на поддержку других стран, они искали легальные прототипы искусственно создаваемой кастовой системы. Они стремились к быстрому продвижению своих планов расового разделения и чистоты и знали, что Соединенные Штаты на столетия опередили их со своими законами о недопущении брака и запретами на иммиграцию на основе расы.

«Для нас, немцев, особенно важно знать и видеть, как в одном из крупнейших государств мира со скандинавскими корнями уже действует расовое законодательство, вполне сопоставимое с законодательством Германского рейха», – написало немецкое информационное агентство Grossdeutscher Pressedienst, когда нацисты укрепляли свою власть в стране.

Западные европейцы давно знали об американском парадоксе провозглашения свободы для всех мужчин, при практически полном контроле над жизнью граждан конкретной категории. Французский писатель Алексис де Токвиль совершил поездку по довоенной Америке 1830-х годов и заметил, что «Америка только поверхностно покрыта налетом демократии».

Германия хорошо понимала зацикленность США на расовой чистоте и евгенике, псевдонауке, в которой люди оцениваются по предполагаемому групповому превосходству. Многие ведущие американские деятели присоединились к евгеническому движению начала двадцатого века, в том числе изобретатель Александр Грэм Белл, автомобильный магнат Генри Форд и Чарльз У. Элиот, президент Гарвардского университета. Во время Первой мировой войны Немецкое общество расовой гигиены приветствовало «самоотверженность, с которой американцы спонсируют исследования в области расовой гигиены и с которой они претворяют теоретические знания в жизнь».

Нацистов особенно заинтересовали агрессивные расовые теории двух широко известных американских евгеников, Лотропа Стоддарда и Мэдисона Гранта. Оба были людьми высшего общества, родились и выросли на Севере и получили образование в университетах Лиги плюща. Оба построили свою ныне дискредитированную репутацию на идеологии ненависти, которая породила грубый рейтинг европейского «народа», объявила восточных и южных европейцев ниже «скандинавских» и выступала за исключение и устранение «рас», в первую очередь евреев и «негров», которые считались угрозой расовой чистоте северных стран.

Расовое оскорбление, принятое нацистами в своей кампании по дегуманизации евреев и других неарийцев, слово Untermensch, означающее «недочеловек», пришло к ним из Новой Англии и впервые было упомянуто Лотропом Стоддардом. В книге от 1922 года за его авторством был подзаголовок: «Угроза недочеловека», который в немецком издании был переведен как Untermenschen.

Нацисты приняли этот слово как родное, и именно они чаще всего ассоциируются с ним в наши дни. Они внесли книгу Стоддарда о белом превосходстве в школьную программу Рейха и предоставили ему частную аудиенцию с Адольфом Гитлером в Рейхсканцелярии в декабре 1939 года. Во время Второй мировой войны Стоддард присутствовал на испытаниях инициированной нацистами стерилизации и одобрял их за «отсев наихудших штаммов германского народа научным и подлинно гуманным путем». Однако он сетовал, что «во всяком случае, суждения их оставались слишком консервативными».

Мэдисон Грант, ведущий евгеник из Нью-Йорка, лично общавшийся с президентами Теодором Рузвельтом и Гербертом Гувером, направил свое рвение к установлению арийского превосходства на помощь в принятии ряда американских иммиграционных и брачных ограничений в 1920-х годах, как раз когда по ту сторону Атлантики формировался национал-социализм. Грант вышел далеко за рамки сторонников южной сегрегации в своем презрении к маргинализованным людям. Он утверждал, что «массу из представителей низших классов» необходимо подвергать стерилизации и принудительной отправке в резервации «без всякой жалости к слабым и непригодным к работе», а также к «возможно совершенно бесполезным расам». Грант опубликовал исполненный ненависти манифест по очищению генофонда от нежелательных элементов в виде выпущенной в 1916 году книги «Уход великой расы», немецкое издание которой занимало особое место в библиотеке фюрера. Гитлер написал Гранту письмо с личной благодарностью и сказал: «Ваша книга стала моей Библией».

Гитлер изучал Америку из-за океана, завидовал ей и восхищался ею, и приписывал ее достижения арийскому происхождению ее населения. Он высоко оценил геноцид коренных американцев в стране и ссылку немногочисленных выживших в резервации. Он был доволен, что Соединенные Штаты «сократили число краснокожих с миллионов до нескольких сотен тысяч». Он рассматривал Закон США об ограничении иммиграции 1924 года как «образец для своей программы расового очищения», – писал историк Джонатан Спиро.

Нацисты пришли в восторг от американской традиции линчевания подчиненной касты афроамериканцев, когда узнали, что убийству предшествовали пытки и нанесение увечий жертве. Гитлер особенно восхищался американским «умением сохранять уверенную маску невинности после массовых смертей».

К моменту прихода Гитлера к власти Соединенные Штаты «были не просто страной, где существовал расизм, – писал Уитмен, профессор юридических наук Йельского университета. – Их правовая система опиралась на расизм настолько, что стала вдохновением для нацистской Германии». В отличие от многих американцев, нацисты уловили параллели двух политических режимов.

[ZHAN]

Таким образом, в тот памятный день, в июне 1934 года, когда семнадцать бюрократов и ученых-юристов начали прописывать антигуманные законы будущей Германии, они тщательно готовились с постоянной оглядкой на систему Соединенных Штатов. Один из семнадцати, Генрих Кригер, в качестве студента по обмену ранее изучал право на юге Америки в Университете Арканзаса. Он много писал о расовой политике других стран, проведя два года в Южной Африке, и теперь заканчивал книгу под названием «Расовое право в Соединенных Штатах», которая будет опубликована в Германии два года спустя. Нацистские юристы достаточно хорошо изучили судебную практику США, чтобы знать, что при рассмотрении дел – начиная с дела о беглых рабах и до «Плесси против Фергюсона» – «решающие аргументы для Верховного суда в южных штатах были неотличимы от аргументов нацистов», – заметил Уитмен.

В поисках ориентиров нацисты изучали страны, такие как Австралия и Южная Африка, в которых белые считались господствующей категорией населения, но «в других странах не было модели закона о запрете смешанных браков, который был нужен нацистам, – писал Уитмен. – Объектом повышенного интереса с их стороны стал «классический пример» – Соединенные Штаты».

Эти семнадцать человек собрались в непростое время для страны, скатывающейся к диктатуре. Нацистам оставался последний рывок к окончательному утверждению своего влияния после захвата власти годом ранее. Гитлер уже был приведен к присяге в качестве канцлера, но еще не стал фюрером. Это произойдет позже, летом, в августе 1934 года, когда смерть больного президента Германии Пауля фон Гинденбурга, последнего оставшегося у власти представителя веймарского режима, окончательно развяжет руки алчущему тотального контроля Гитлеру.

Гитлер попал в канцелярию в результате посреднической сделки, на которую консервативные элиты согласились только потому, что они были убеждены, что будут манипулировать им в своих политических целях. Они недооценили его хитрость и переоценили его лояльность, что было той самой причиной, по которой они чувствовали, что в первую очередь нуждаются в нем. На пике своей власти на избирательных участках нацисты так и не набрали желанного большинства; им досталось только 38 процентов голосов на последних свободных и справедливых выборах в стране, на двенадцать следующих лет попавшей под их управление. Старая гвардия не предвидела или предпочла закрыть глаза на то, что его настоящая миссия состояла в «уничтожении демократии демократическими методами».

К тому времени, как они осознали свой фатальный просчет, было уже слишком поздно. Гитлер получил известность как взявшийся из ниоткуда правозащитник, культовая фигура, любитель зрелищ и парадов людей с факелами, которые со стороны, по словам наблюдателя, выглядели как «реки огня». Гитлер считал себя голосом народа, выразителем его обид и опасений, особенно в сельских районах, ниспосланный свыше спаситель, действующий по наитию. Ранее он никогда не занимал выборную должность.

Как только он был приведен к присяге в качестве канцлера, нацисты развернули свои свастики, санскритский символ, связывающий их с их арийскими «корнями», и пошли на евреев. Они разжигали издревле существующее в человеческих сердцах негодование, которое восходило к Средневековью, но снова усилилось, когда евреи стали козлами отпущения за проигрыш и унижение Германии в конце Первой мировой войны. Считалось, что все банковское и финансовое дело находится в руках евреев, и их обвиняли в недостаточной финансовой поддержке армии, хотя историки нашего времени повсеместно считают, что не только дефицит бюджета стал причиной поражения Германии в той войне.

Тем не менее вся мощь нацистской пропаганды была брошена на то, чтобы настроить немцев против еврейских граждан. Нацистские головорезы прилюдно подвергали издевательствам и избиениям евреев и замеченных в связи с ними представителей арийской расы. Режим начал запрещать евреям работать в правительстве или заниматься уважаемыми профессиями, например работать в области медицины или юриспруденции, ведь подобное вызывало зависть у простых немцев, которые не могли позволить себе дорогие машины и виллы на озере, собственниками которых становились пришедшие к успеху евреи. Это был разгар Великой депрессии, когда в 1933 году более трети немецкого населения осталось без работы и к власти пришли нацисты. Престиж и богатство евреев рассматривались как попытка класса людей, которых нацисты объявили во всем ниже арийцев, доминировать в обществе.

Помня о необходимости сохранить хорошее лицо в глазах других стран, по крайней мере на время, нацисты задавались вопросом, как Соединенным Штатам удалось превратить свою расовую иерархию в жесткий закон, сохранив при этом такую безупречную репутацию на мировой арене. Они заметили, что в Соединенных Штатах, когда дело дошло до этих расовых запретов, «общественное мнение приняло их как естественные», – писала историк Клаудиа Кунц.

Молодому нацистскому интеллектуалу по имени Герберт Киер было поручено составить таблицу расовых законов США, и он был обескуражен тем, насколько далеко зашла Америка в вопросах сегрегации своего населения. Он отметил, что по закону в большинстве южных штатов «белые и цветные дети ходят в разные школы» и что в большинстве штатов «требуется указывать расовую принадлежность в свидетельствах о рождении, лицензиях и свидетельствах о смерти». Он обнаружил, что «многие американские штаты заходят так далеко, что требуют по закону раздельные помещения для цветных и белых в залах ожидания, вагонах поездов, спальных вагонах, трамваях, автобусах, пароходах и даже в тюрьмах». Он отметил, что в Арканзасе для черных существуют собственные налоговые ведомости. Позже он заметил, что, учитывая «фундаментальное положение о равенстве всех, имеющих человеческий облик, тем более удивительно, насколько многогранно расовое законодательство в США».

Киер был лишь одним из нескольких нацистских исследователей, «считавших, что американские законы зашли слишком далеко», – писал Уитмен.

Представив результаты своего исследования, участники июньской встречи начали обсуждать два основных шага к установлению своей версии кастовой системы: во-первых, создание юридического определения категорий евреев и арийцев и, во-вторых, запрет смешанных браков между двумя этими категориями. Германия изучила американские законы о смешанных браках десятилетиями ранее и провела свой собственный запрет на смешанные браки на рубеже двадцатого века, когда запретила своим поселенцам смешиваться с коренными народами в своих колониях в Юго-Западной Африке. Тем самым Германия пошла дальше большинства колониальных держав, но не сильно приблизилась к американской модели. Теперь нацистские экстремисты пытались найти способы предотвратить «любое дальнейшее проникновение еврейской крови в тело немецкого народа».

Когда начались дебаты, Кригер, бывший студент юридического факультета Университета Арканзаса, сообщил, что американцы зашли так далеко, что во многих юрисдикциях объявили межрасовый брак преступлением, наказуемым лишением свободы на срок до десяти лет. Он указал, что Соединенные Штаты разделили свое население на две части путем создания «искусственного барьера» между белыми и цветными людьми. Он, наряду с другими нацистами, пришел в восторг от американской привычки делить людей на разные категории в зависимости от их происхождения.

«В судебной практике растет тенденция, – сказал Кригер, – причислять человека к группе цветных всякий раз, когда в его чертах есть хотя бы намек на предков негроидного происхождения».

Участники той встречи так и не пришли к единому мнению о том, что можно извлечь из американской юриспруденции. Представители умеренного подхода, в том числе их председатель Франц Гюртнер, выступали за менее жесткие меры, чем у американцев. Он предположил, что «просвещения и информирования» об «опасностях смешения рас» будет достаточно, чтобы отговорить арийцев от смешанных браков с другими. В какой-то момент он попытался преуменьшить значение американского прототипа, потому что ему было трудно поверить в то, что американцы действительно применяли законы, которые обнаружили нацисты. «Гюртнер просто отказывался признать, что американцы на самом деле зашли так далеко, что начали преследовать вступивших в смешанные браки», – писал Уитмен.

Один из сторонников жесткой линии, нацистский радикал Роланд Фрейслер, выражал неудовлетворение скоростью перемен. Он присоединился к нацистской партии еще в 1920-х годах и настаивал на принятии закона о наказании евреев и арийцев за «расовую измену» в случае вступления в брак. Снова и снова он и другие присутствующие в зале радикалы возвращали дискуссию к американским законам, объясняли их, защищали их и пытались убедить скептиков в их необходимости.

«Как же они это сделали?» – спросил в какой-то момент Фрейслер, переходя к теме политики Соединенных Штатов и их законов классификации людей. Он объяснил, что американцы использовали ряд разноплановых параметров, чтобы отделить белых людей от всех остальных. Одна категория людей, по его словам, классифицируется как «небелая», как «выходцы из Африки, Кореи или Малайзии». В другом примере он сказал: «Невада говорит об эфиопах или о черной расе, малазийцах или о коричневой расе, монголах или о желтой расе». Фрейслер утверждал, что перекрывающиеся противоречия могут работать им на пользу. Путаница американских определений придавала некую широту и полезную непоследовательность задаче разделения людей. Американцы придумали определение расы вопреки законам логики или науки; такой подход Фрейслер охарактеризовал как «политическое построение расы».

Однако нацисты не могли понять, почему в Америке «евреи, которые также представляют для нас интерес, не считаются цветными», хотя нацистам было так очевидно, что евреи представляют собой отдельную «расу», и когда сама Америка с некоторой неохотой устанавливала квоты на еврейскую иммиграцию. «Помимо этого, ключевого для нацистов, досадного упущения, такая юриспруденция идеально бы нам подошла, – сказал Фрейслер, который, без ведома тех, кто сидел за столом, однажды станет одним из самых жестких судей рейха. – Я считаю, что нам нужно действовать с той же примитивностью, которую используют эти американские штаты», – сказал он. – Да, это грубая, но необходимая процедура».

У сомневающихся все же осталось критическое отношение к американским законам. Они обсуждали, как именно будет работать запрет на брак, разбирали предложенные определения евреев и арийцев, пытались разобраться в американской системе генеалогических дробей. Умеренных беспокоила мысль, что люди, которые были наполовину евреями и наполовину ариями, будут отрезаны от своей арийской стороны и лишены кастовых привилегий, которые им в противном случае могли быть предоставлены. Скептики задавались вопросом – определять таких людей как полуарийцев? Или полуевреев? Но один из сторонников жесткой линии, Ахим Герке, сослался на ранее изученный прецедент. Согласно оставленным записям, он предложил, что для определения человека как еврея достаточно быть евреем на одну шестнадцатую, «потому что он не хотел быть менее строгим в этом вопросе, чем американцы».

В тот день мужчины спорили десять часов и так и не пришли к единому соглашению. «Мы не услышали друг друга», – сказал в конце Фрейслер, разочарованный отсутствием прогресса. Умеренным пока удавалось сдерживать радикалов, которые настаивали на американском прототипе. Но через пятнадцать месяцев радикалы возьмут верх.

В сентябре 1935 года Гитлер вызвал рейхстаг на ежегодный нацистский митинг в Нюрнберге, чтобы объявить о новом законодательстве, которое зародилось после нацистского переворота. К тому времени Гитлер либо заключил в тюрьму, либо убил многих своих политических противников, включая убийства двенадцати членов рейхстага и его давнего друга Эрнста Рёма, главы подразделения штурмовиков. Все это сделало рейхстаг марионеткой, куклой, которую запугали и заставили подчиниться правительству. В тот момент нацисты уже строили концлагеря по всей стране. Один должен был вскоре открыться в Заксенхаузене, к северу от столицы рейха, и стал одним из «показательных образцов».

План состоял в том, чтобы в последний день митинга объявить о законе, который станет известен как Закон о крови. Накануне вечером Гитлер приказал небольшой группе министров подготовить версию законопроекта, которую он должен доставить в рейхстаг для утверждения. Нацистские исследователи натолкнулись на положение, упомянутое в некоторых законах США о смешанных браках, которое могло помочь им определить, должен ли человек смешанных кровей считаться евреем или арийцем. Оказалось, что в Техасе и Северной Каролине в запретах на вступление в брак была «оговорка об ассоциации», которая помогала этим штатам решать, был ли человек черным или белым, привилегированным или неблагосклонным. Такой человек был бы причислен к неблагополучной группе, если бы он состоял в браке или был известен своей связью с людьми из неблагополучной группы, тем самым бросая тень на кастовую чистоту.

[ZHAN]

Гитлер озвучил этот закон, который далее обрастал подробностями: Закон о защите немецкой крови и немецкой чести определил еврея как человека, имеющего три поколения еврейских бабушек и дедушек. Он также «засчитывал» евреями всех, кто произошел от двух поколений еврейских бабушек и дедушек и исповедовал иудаизм, был принят в еврейскую общину или состоял в браке с лицами еврейского происхождения, в соответствии с американским положением об ассоциации.

Во-вторых, закон запрещал браки и внебрачные половые отношения между евреями и немцами, а немецким женщинам до сорока пяти лет запрещалось работать в еврейской семье.

Так началась кампания по ужесточению ограничений. Отныне евреев лишали гражданства, запрещали вывешивать немецкий флаг, отказывали в паспортах.

«С лозунгом «Германия стала полноценным расистским государством», – писал историк Джордж М. Фредриксон, – правительство брало на вооружение американские законы».

Но, учитывая зацикленность нацистов на расе, они все-таки ограниченно использовали американский прототип.

«Ученые, которые видят параллели между американскими и нацистскими схемами расовой классификации, в некоторой степени заблуждаются, – сказал Уитмен, – но только лишь потому, что они недооценивают относительную строгость американского законодательства».

Какой бы катастрофой ни обернулось претворение в жизнь озвученных в Нюрнберге проектов, нацистское законодательство в этом вопросе не дошло до рубежей американского. Те предложения, что не получили поддержки ни на закрытом заседании, ни, позже, – на митинге в Нюрнберге, тем не менее уже существовали как аспекты американской законодательной системы.

«Хотя нацисты хвалили «американскую приверженность законодательству о расовой чистоте», они не могли мириться с «неумолимой жестокостью», при которой «американский мужчина или женщина, у которых в жилах течет даже капля негритянской крови», считаются черными, – писал Уитмен. – Правило одной капли было слишком жестким даже с точки зрения нацистов».

[ZHAN]

Пепел крематория поднялся в воздух, карма и ветерок разнесли его по ступеням и гераниевым грядкам горожан, живущих за воротами расположенного к северу от Берлина лагеря смерти Заксенхаузена. Пепел ложился на качели и детские бассейны на задних дворах жителей города.

Никто не отрицал кровавый ад, творимый по ту сторону колючей проволоки. Плоды зла падали на жителей деревни, как снежная крупа. Они были покрыты злом, и пусть некоторые из них были хорошими родителями и добрыми супругами – ни один из них не сделал ничего, чтобы пресечь зло, которое теперь стало слишком большим, чтобы его было под силу остановить одному человеку, и, таким образом, хотя ни один человек не был к нему причастен, все вместе они были виноваты в его существовании. Оно стало больше, чем они, потому что это они позволили ему вырасти таким огромным, и теперь оно покрыло их сказочные домики и вторглось в их тихую будничную жизнь.

Теолог-диссидент Дитрих Бонхёффер был одним из миллионов, кто страдал и погиб за электрическими изгородями нацистского концлагеря, подвергался пыткам и содержался в одиночном заключении. Могли ли горожане слышать молитвы невинных людей? «Молчание перед лицом зла само по себе является злом», – однажды сказал Бонхёффер о свидетелях преступления. – Бог не оставит нас невиновными. Говорить можно без слов. Действовать – бездействием».

Не все жители деревни были нацистами, да и большинство немцев не были нацистами. Но они следили за нацистскими лидерами по радио, ждали последних новостей от Гитлера и Геббельса. Нацисты воспользовались преимуществом новой технологии радиовещания, возможностью связаться с немцами в режиме реального времени и присутствовать в их домах в любое время, продолжая незаметно отравлять их разум ядом пропаганды. Все эти граждане проглотили ложь о людях, рожденных быть «унтерменшами», поверили, что эти заключенные – евреи, синти, гомосексуалисты, противники рейха – не были такими же людьми, как они сами, и поэтому горожане продолжали сметать пепел со своих ступенек и жить привычной жизнью. Матери торопливо загоняли своих детей в дома, когда поднимался ветер, а вместе с ним – оставшийся от других людей пепел, который мог испачкать детские головы и костюмы.

Посреди Мэйн-стрит в городке на юге Америки росло величественное старое дерево – вяз, дуб или платан, – посаженное еще до того, как были заасфальтированы современные дороги. Оно занимало священное место в сердцах горожан, хотя в целом располагалось в неудобном для раскидистого дерева месте. Оно перекрывало движение в обе стороны, и автомобилисты были вынуждены объезжать его, чтобы проехать через город. Это могло стать причиной для многих аварий, ведь автомобилисты не всегда могли вовремя заметить встречную машину или сообразить, стоит ли пропускать ее вперед.

И все же его нельзя было срубить. Это было местное дерево для линчевания, и сейчас оно выполняло свой долг «вечно и непрестанно» напоминать черным горожанам о том, что кого-то из них в последний раз повесили на его ветвях и кто-то может стать следующим. Дерево ждало своего часа, и белые горожане были готовы рисковать новыми авариями и смертями даже среди самих белых, чтобы сохранить дерево и указать подчиненной касте ее место. Дерево молчаливо свидетельствовало черным гражданам об их вечной участи и тем самым успокаивало и тешило самолюбие господствующей касты.

Горожане из деревни Лисбург в Восточном Техасе вбили в землю ось багги, которая служила колом. Затем они приковали к нему девятнадцатилетнего Уайли Макнили. Они собрали растопку, которую использовали, чтобы разжечь у его ног костер, несмотря на его заявления о непричастности к нападению на белую девушку, обвинение в котором и стало поводом для линчевания. Осенью 1921 года пятьсот человек собрались, чтобы увидеть, как Уайли Макнили сгорает на их глазах. Но сначала лидеры линчевания должны были решить важный вопрос. Лидеры бросали жребий, чтобы узнать, кому и какой кусок тела Макнили достанется в качестве «лучшего сувенира», после того как они сожгут его живьем. Все это происходило на глазах у молодого человека, которому оставались последние мгновения на этой земле. За это небольшое время он успел узнать, в каком порядке его пальцы и уши отойдут людям, похитившим его без суда и следствия. Кроме организаторов на месте преступления присутствовали пять сотен человек, которые пришли посмотреть, как он умирает, и с нетерпением ждали начала празднества. После того, как мужчины приняли решение и все вопросы были улажены, кто-то чиркнул спичкой.

Маленькие девочки, похоже, младшеклассницы, в одинаковых легких хлопковых платьицах с матросским воротником и одинаковым аккуратным каре чуть ниже ушей. Запечатленные на снимке, две девочки помладше резвятся в теньке, рядом с женщинами, которые могут быть их матерями или тетями. Однако первой вам в глаза бросается девочка примерно десяти лет от роду. Она стоит слегка ближе к камере, чем остальная группа из взрослых и детей, весь ее вид выражает внимание. Рядом с ней стоит мужчина в сшитых на заказ белых брюках, белой рубашке и белой панамской шляпе – костюм, больше подходящий для коктейльной вечеринки на теплоходе, – руки скрещены на груди, лицо спокойное, вид в целом невозмутимый, слегка скучающий.

19 июля 1935 года. Все они стоят у подножия дерева в сосновом лесу Форт-Лодердейла, Флорида. Над ними висит обмякшее тело Рубина Стейси, его рваный и окровавленный комбинезон изрешечен пулями, его руки скованы спереди, шея перетянута веревкой, использованной для линчевания, поводом для которого стало то, что он напугал белую женщину. Девочка на переднем плане смотрит на мертвого чернокожего скорее с изумлением, чем с ужасом, на ее лице играет радостная улыбка, будто она любуется выступлением пони на цирковой арене. Контраст между неописуемым очарованием юности и страшной сценой преступления, запечатленный фотографом, позволил снимку стать одной из самых узнаваемых иллюстраций линчевания в Америке двадцатого века.

Линчевания были отчасти шоу, отчасти пыткой и привлекали тысячи зевак, которые становились соучастниками публичного садизма. Фотографов оповещали заранее, и они устанавливали свою фотоаппаратуру на местах линчевания, чтобы сразу продавать снимки линчевателям и зевакам, как сейчас делают фотографы на выпускном вечере. Они делали фотооткрытки, которые люди могли отправить своим близким. Люди рассылали открытки с изображением отрубленной, полуобгоревшей головы Уилла Джеймса, надетой на пику в Каире, штат Иллинойс, в 1907 году. Они отправляли открытки, обгоревшие туловища на которых напоминали останки жертв Везувия, только не вулкан, а человеческие руки довели их до такого состояния. Некоторые люди заключали фотографии с прядью волос жертвы (если ее удавалось добыть) в стеклянный футляр. Один из зрителей написал на обратной стороне своей открытки из Уэйко, штат Техас, в 1916 году: «Вот барбекю, которое мы ели вчера вечером, на фотографии я слева, с крестом, твой сын Джо».

Это была исключительно американская «забава». «Даже нацисты не опустились до продажи сувениров из Освенцима», – писал журнал «Тайм» много лет спустя. Открытки с линчеванием были настолько распространены в Америке на рубеже двадцатого века, что сцены линчевания «стали быстрорастущим подразделением индустрии открыток. К 1908 году торговля настолько разрослась, а практика рассылки открыток с изображениями жертв мафиозных убийц стала настолько отвратительной, что генеральный почтмейстер США запретил рассылку открыток по почте». Но новый указ не помешал американцам продолжать делиться своими подвигами на ниве линчевания. С тех пор они просто стали убирать открытки в конверт.

В центре Омахи они развели костер и приготовили его для Уилла Брауна. Газеты рекламировали линчевание заранее, и в тот день в сентябре 1919 года на площади перед зданием суда собрались пятнадцать тысяч человек, так много людей, что невозможно разглядеть лица в человеческом море на большой фотографии, сделанной с верхнего ракурса. Эти тысячи точек на желатиновом отпечатке – отцы, деды, дяди, племянники, братья, подростки – были единодушны, слились в единый организм, намереваясь не только убить, но и унизить, истязать и сжечь другого человека и вместе вдохнуть запах горящей плоти.

Двумя днями ранее белая женщина и ее молодой человек сказали, что черный мужчина приставал к ней, пока пара была в городе. Никто ныне не может сказать, что произошло на самом деле, да и тогда инцидент вызвал массу вопросов. В обществе росло недовольство чернокожими, прибывающими на север с юга в процессе Великой миграции, и шерифы арестовали Уилла Брауна, работника упаковочного цеха. Не было ни расследования, ни надлежащей правовой процедуры. В тот день толпа украла оружие из местных ломбардов и универсальных магазинов и открыла огонь по зданию суда, где был задержан Браун.

Прежде чем они смогли добраться до него, мафия убила двоих из них – случайного прохожего и другого бунтовщика – случайными выстрелами. Они подожгли здание суда, чтобы заставить шерифа передать им Брауна. Они перерезали шланги для воды, чтобы пожарные не могли потушить пожар. А когда мэр попытался обратиться к мафии, лидеры набросили ему на шею веревку и нанесли травмы, в результате которых он попал в больницу.

Лидеры мафии достали Брауна с крыши здания суда, где работники здания суда и заключенные спасались от огня. Затем люди из толпы приступили к делу, ради которого они все это и организовали. Сначала они раздели Уилла Брауна, и те, кто был в передних рядах, дрались друг с другом за право нанести ему увечье. Они подняли его в полубессознательном состоянии на фонарный столб перед зданием суда. Затем они выпустили пули в его свисающее тело, приветствуя каждый выстрел, и именно огнестрельные ранения, как скажет позже коронер, станут причиной смерти Брауна. Его тело они сожгли в костре, разведенном на площади перед зданием суда. Затем они привязали тело к полицейской машине и протащили труп по улицам Омахи.

Они разрезали веревку, которую использовали, чтобы поднять его на столб, и продавали обрезки, которые люди выставляли в кабинетах и на каминных полках. Фотографы, бывшие на месте происшествия, с разных ракурсов запечатлели линчевание и позже выпустили открытки с изображением мужчин в деловых костюмах и подростков в шляпах газетчиков, которые позировали, как на свадьбе, на фоне обгоревшего торса среди пепла и углей, а позже отправили эти фотографии своим братьям, сестрам, кузенам, бывшим соседям – во все уголки страны.

Четырнадцатилетний мальчик, помогающий отцу в типографии, расположенной через дорогу от здания суда, в самый разгар беспорядков однажды покинет Омаху и сделает себе громкое имя в Голливуде. Его зовут Генри Фонда.

В тот вечер 1919 года, не обращая внимания на крики толпы и человека, висящего на фонарном столбе, и угли костра, Фонда и его отец заперли завод и молча поехали домой. «Это было самое ужасное зрелище, которое я когда-либо видел», – скажет он много лет спустя, будучи стариком. Десятилетия не стерли пепел из его памяти.

Возможно, не случайно позже он будет призывать к милосердию и сохранению жизни во многих фильмах, где будет сниматься. В фильме 1943 года «Инцидент с бычьим луком», посвященном насилию со стороны линчевателей, персонаж Фонда предостерегает кровожадную толпу: «Человек, естественно, не может взять закон в свои руки и повесить людей, не причинив этим вреда всему миру».

[ZHAN]

Это исторические корни, столпы, поддерживающие систему верований, опоры, лежащие под поверхностью кастовой иерархии. Поскольку эти догматы накрепко укоренились в культуре, вопрос их верности со временем стерся. Их справедливость или, вернее, искаженная картина справедливости не волновала людей, пока им можно было следовать, оправдывая собственную жестокость, и так эти неравенства стали считаться законами природы.

Это столпы касты, древние принципы, которые я исследовал и обобщил, изучая параллели, совпадения и общие черты трех основных кастовых иерархий. Это принципы, на которых строится кастовая система, будь то в Америке, Индии или нацистской Германии, верования, которые в то или иное время глубоко укоренились в культуре и коллективном подсознании большинства жителей для полноценного функционирования кастовой системы.

[ZHAN]

Согласно древнему индуистскому тексту Индии, до эпохи человеческого осознания Ману, всезнающий, сидел в созерцании, когда великие люди подошли к нему и попросили его: «Пожалуйста, господин, дай нам точно и в правильном порядке законы всех социальных классов, а также тех, кто родился между ними».

Ману продолжил рассказ о времени, когда вселенная, как мы ее знаем, находилась в глубоком сне, и Тот, «который находится за пределами досягаемости чувств», создал воды и сам родился как Брахма, «дедушка всех миров».

А затем, чтобы заполнить землю, он создал брахманов, высшую касту, из своих уст, кшатриев из своих рук, вайшьев из своих бедер, и из своих стоп шудру, низшую из четырех варн, или человеческих делений, тысячелетия назад и на все века.

Фрагмент, из которого была сформирована каждая каста, предопределял положение, которое они будут занимать в порядке кастовой системы, – от пят к макушке, от низших к высшим. Шудра, стопы, слуга, несущий бремя. Вайшья, бедра, двигатель, торговец, купец. Кшатрий, руки, воин, защитник, правитель. И выше всех – брахман, голова, рот, философ, мудрец, священник, ближайший к богам.

«Брахман по Закону является владыкой всего этого творения, – гласили законы Ману. – Другие люди едят по доброте брахмана».

По словам священного для западного мира текста Ветхого Завета, однажды случился Великий потоп. Разверзлись хляби небесные, и, согласно Писанию, все человечество произошло от трех сыновей патриарха Ноя. Следуя божественному наставлению, они пережили наводнение, более сорока дней и ночей путешествуя в ковчеге, и после этого Ной стал землепашцем. Его сыновьями были Сим, Хам и Иафет, которые стали прародителями всего человечества.

Однажды Ной насадил виноградник и выпил вина из его плодов. Вино опьянило его, и лежал он обнаженным в шатре своем. В том шатре был Хам, отец Ханаана, увидел он наготу своего отца и, выйдя, рассказал братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду и положили ее на свои плечи. Вошли они задом в шатер и покрыли наготу своего отца. Лица их были обращены назад, поэтому они не видели своего отца обнаженным. Когда Ной проспался от вина и узнал, что сделал над ним Хам, он проклял Хамова сына, Ханаана, и его потомство со словами: «Проклят Ханаан! Раб рабов будет он у братьев своих».

История открытия Хамом наготы Ноя будет передаваться через тысячелетия. Согласно преданию, сыновья Сима, Хама и Иафета распространятся по континентам: Сим на востоке, Хам на юге, Иафет на западе. Те, кто провозгласили себя потомками Иафета, твердо придерживались этой истории и использовали ее в своих интересах. По мере того как богатства от работорговли из Африки в Новый Свет перетекли к испанцам, португальцам, голландцам и, наконец, к англичанам, библейский отрывок все чаще приводили с целью выставить детей Хама нечестивцами и таким образом оправдать похищение и порабощение миллионов людей, а также насилие над ними.

[Английский торговец Ричард Джобсон писал в 1623 году о людях, с которыми он столкнулся в Африке к югу от Сахары: «Несомненно, эти люди первоначально произошли от расы Ханаана, сына Хама, который открыл секреты своего отца Ноя, за что Ной, пробудившись, проклял Ханаана, как свидетельствует наше Священное Писание».]

Со времен Средневековья некоторые толкователи Ветхого Завета описывали Хама как обладателя черной кожи и переводили проклятие Ноя против него как проклятие, направленное против потомков Хама, против всех людей с темной кожей, людей, которые, по уверению европейцев, были приговорены к порабощению посланником Бога, самим Ноем.

Еще одно утешение они нашли в книге Левит, которая увещевала их:

«И рабы твои, и рабыни, которые будут у тебя, будут из народов, которые будут вокруг тебя; у них купите рабов и рабынь».

[Левит 25:44]

Они восприняли этот стих как еще один аргумент, позволяющий им поработить тех, кого они считали язычниками, чтобы они построили новую страну в пустыне.

Таким образом, в созданном ими Новом Свете возникла иерархия, которая ставила светлокожих людей выше тех, у кого была темная кожа. Те, у кого была самая темная кожа, и их потомки веками были обречены на положение подчиненной касты Америки.

«Проклятие Хама ныне исполняется на его потомках, – писал Томас Р. Р. Кобб, ведущий конфедерат и защитник рабства, через 240 лет после начала эры невольничьего труда в Америке. – Великий Архитектор дал им физическую форму и умственный склад, позволяющий заполнить ту нишу, в которой они оказались. В своей мудрости и милосердии он создал их подходящими для того униженного положения, которое им суждено было занять».

[Эта интерпретация Книги Бытия обсуждалась, как ни странно, некоторыми людьми, которые ненавидели чернокожих даже больше, чем большинство поработителей. Они утверждали, что эта интерпретация не может быть верной, потому что африканцы не были людьми, они были животными и, следовательно, не могли произойти от сына Ноя, проклятого или нет.]

Рабство официально прекратилось в 1865 году, но кастовая структура не только сохранилась неизменной, но и упрочила свое положение. «Дайте негру крошки, которые падают со стола белого человека», – записал Томас Пирс Бейли, автор двадцатого века, в своем списке кастовых кодексов американского Юга, вторя законам индийцев Ману.

Соединенные Штаты и Индия станут, соответственно, старейшей и крупнейшей демократиями в истории человечества; обе построены на кастовых системах, подкрепленных почитанием священных текстов соответствующих культур. В обеих странах подчиненные касты окажутся на самом дне, поскольку будут считаться заслуживающими унижения за грехи прошлого.

Эти принципы, в интерпретации тех, кто займет высокое положение, станут божественным и духовным основанием для веры в человеческую пирамиду по воле Бога, Великую Цепь Бытия, которую основатели будут стремиться достичь в последующие столетия, как того потребуют обстоятельства.

Итак, у нас есть то, что можно назвать первым столпом касты – Божественная воля и закон природы; первый из организующих принципов, присущих любой кастовой системе.

[ZHAN]

Для эффективной работы каждое кастовое общество полагалось на четкие демаркационные линии, в которых каждому при рождении приписывался ранг, а также роль, которую он должен выполнять, как если бы каждый человек был молекулой в самовоспроизводящемся организме. Вы рождались в определенной касте и оставались в ней согласно высокому статусу или позорному клейму, которое она давала, до конца ваших дней и передавали ее следующему поколению. Таким образом, наследственность стала вторым столпом касты.

В Индии, как правило, свое звание детям передавал отец. В Америке, восходящей к колониальной Виргинии, дети наследовали касту своей матери как по закону, так и по обычаю. А в спорах, выходящих за рамки этих параметров, ребенок обычно должен был принимать статус родителя более низкого ранга.

Генеральная Ассамблея Виргинии провозгласила статус всех людей, рожденных в колонии.

«Поскольку возникли некоторые сомнения, должны ли дети, рожденные англичанином от негритянки, быть рабами или свободными, – постановило Собрание в 1662 году, – будет принято и объявлено настоящим Великим Собранием, что все дети, рожденные в этой стране, объявляются невольниками или свободными сугубо в зависимости от положения матери…»

Этим указом колонисты нарушили английский правовой прецедент, единственное предписание, коим они ранее руководствовались, древний порядок, дававший детям статус отца. Этот новый закон позволял поработителям объявлять детей чернокожих женщин, подавляющее большинство которых были невольницами, своей собственностью, и пожизненно распространять этот статус не только на них, но и на их потомков. Он развязывал им руки в вопросах оплодотворения черных женщин, ведь чем больше в результате будет рабов, тем богаче станет владелец. Он превратил черную матку в центр прибыли и очертил границы подчиненной касты, поскольку ни мать, ни ребенок не могли предъявить претензии мужчине из высшей касты, и ни один ребенок, появившийся из матки черной женщины, не мог избежать положения на низшей ступени. Это подтолкнуло колонии еще ближе к биполярной иерархии белых и небелых, и в частности к объединенной касте белых на одном конце лестницы, чтобы на другом конце оказались все те, кого можно считать черными из-за любого физического проявления африканского происхождения.

Как бы удобно ни было судить о положении человека по внешнему виду, принадлежность к высшей или низшей касте считалась неизменной, изначальной, постоянной от рождения до смерти и, следовательно, неоспоримой.

«Он не может ни браком, ни деньгами изменить свой статус», – писали ученые Эллисон Дэвис, Берли и Мэри Гарднер в книге «Глубокий Юг», их плодотворном исследовании 1941 года о кастах в Америке.

Именно фиксированная природа касты отличает ее от понятия класса, с которым ее постоянно сравнивают. Класс – это совершенно иная мера положения человека в обществе, определяемая уровнем образования, дохода и занятия, а также сопутствующими характеристиками, такими как акцент, вкус и манеры, которые вытекают из социально-экономического статуса. Они могут быть приобретены упорным трудом и изобретательностью или потеряны из-за неправильных решений или бедствий. Если вы можете выбирать, тогда это класс, а не каста. На протяжении многих лет богатство и класс могли смягчать некоторых людей, рожденных в подчиненной касте в Америке, но не защищали полностью от жестоких попыток окружающих поставить их на место и напомнить о кастовом положении.

Спустя столетия после того, как в русле Чесапика сформировалась американская кастовая система, наиболее образованные представители низших каст часто находили способы сломать кастовые барьеры, но редко полностью избегали ее влияния.

«Подобно индуистской кастовой системе, различие между черными и белыми в Соединенных Штатах привело к социальной иерархии, определенной при рождении и, возможно, неизменной даже в результате достижений, – писали ученые-юристы Раймонд Т. Даймонд и Роберт Дж. Коттрол. – Черные стали похожи на группу американских неприкасаемых, ритуально отделенных от остального населения».

Зимой 2013 года лауреат премии «Оскар», актер Форест Уитакер, выдающийся афроамериканец средних лет, зашел в магазин деликатесов на Вест-Сайде Манхэттена, чтобы перекусить. Увидев, что магазин полон народу или не обнаружив желаемого, он повернулся, чтобы выйти, так и не совершив покупки, как делают многие покупатели. Сотрудник магазина счел такое поведение подозрительным и задержал актера у дверей. Такой уровень вмешательства был нехарактерным для заведения, которое часто посещали знаменитости и студенты колледжей. Сотрудник обыскивал задержанного на глазах у других клиентов. Ничего не найдя, он позволил Уитакеру, испытавшему явное потрясение, уйти. Позже владельцы магазина деликатесов извинились за инцидент и уволили сотрудника. Но кошмар того момента так и остался в памяти актера.

«Поступить так с другим человеком – унизительно, – сказал впоследствии Уитакер. – Это покушение на мои права и свободы».

Ни богатство, ни известность не гарантирует в отношении рожденных в подчиненной касте отсутствие полицейского произвола, который, похоже, заточен на тех, кто находится на нижних уровнях иерархии. В 2015 году полицейские Нью-Йорка сломали ногу игроку НБА возле ночного клуба на Манхэттене. Травма до конца сезона вывела из игры нападающего «Атланта Хокс». Это привело к выплате судебных компенсаций в размере 4 миллионов долларов, которая, по словам игрока, будет немедленно направлена в фонд публичных защитников.

Согласно сообщениям новостей, в 2018 году полицейские повалили на землю бывшего игрока НФЛ. Это случилось в ходе разногласий, возникших у игрока с другим автомобилистом, который пролил кофе на его машину. На видео, появившемся той весной, видно, как офицеры скручивают руки и ноги Десмонду Марроу и толкают его лицом вниз на тротуар. Затем они переворачивают его и держат за горло. Он теряет сознание под их весом. После того как видео стало вирусным, было проведено служебное расследование, и один из офицеров был уволен.

– Независимо от высот, которых вы достигнете в жизни, независимо от богатства, которое вы обретете, независимо от народной любви или вашего рода занятий, – сказал репортерам звезда НБА Леброн Джеймс, – если вы рождены афроамериканцем или афроамериканкой, вы навсегда ими и останетесь.

[ZHAN]

Создатели американской кастовой системы в самом начале ее основания предприняли шаги, чтобы разделить касты и генетически изолировать тех, кто был назначен на высшую ступень. Это желание привело к третьему столпу касты – эндогамии, что означает ограничение брака между людьми в пределах одной касты. Это железный фундамент любой кастовой системы, от древней Индии до первых американских колоний и нацистского режима в Германии. Эндогамия жестоко применялась в Соединенных Штатах на протяжении большей части их истории и сделала все возможное для нынешнего этнического разделения.

Эндогамия укрепляет кастовые границы, запрещая браки вне своей группы и заходя так далеко, что запрещает сексуальные отношения или даже проявление романтического интереса между кастами. Она создает настоящий барьер между кастами и становится основным средством сохранения ресурсов и сплочения на каждом уровне кастовой системы. Эндогамия, закрывая возможность создания законных семейных отношений, лишает представителей разных каст чувства единения или общей судьбы. Таким образом, снижается вероятность того, что представитель высшей касты будет лично заинтересован в счастье и благополучии представителя нижней касты, что он проникнется сочувствием к его тяжелому положению. Эндогамия в действительности увеличивает вероятность того, что представители доминирующей касты будут видеть в тех, кто находится ниже, не полноценных людей, а врагов или серьезную опасность, которую необходимо сдерживать любой ценой.

«Каста, – писал Бхимрао Амбедкар, отец антикастового движения в Индии, – означает искусственное разделение населения на фиксированные и определенные единицы, каждая из которых не может сливаться с другой посредством обычая эндогамии». Таким образом, «показывая, как поддерживается эндогамия, – добавил он, – мы на практике докажем генезис, а также механизм касты».

До того как появились Соединенные Штаты Америки, была эндогамия, которая считалась завещанной Богом. Одно из первых упоминаний о том, что в Америке стало называться расой, возникло в связи с сексуальными отношениями между европейцем и африканцем. В 1630 году Генеральная ассамблея Виргинии приговорила Хью Дэвиса к публичной порке за то, что он «злоупотребил бесчестием Бога и опозорил христиан, осквернив свое тело, возлежав с негром». Отдельно было указано, что африканцы, которым обычно не разрешается наблюдать за наказанием человека из доминирующей касты, должны присутствовать и стать свидетелями порки Дэвиса. Этот указ преследовал две цели в зарождающейся кастовой системе. С одной стороны, подобное сильнее унизило Дэвиса перед аудиторией людей, которые считались ниже его. И еще это стало предупреждением для тех, кого определяли в низшую касту в стране, которой еще даже не существовало: если такова судьба белого человека, не придерживавшегося кастовых границ, для вас наказание будет еще страшнее.

Ко времени вынесения приговора Дэвису европейские мужчины занимались сексом с африканскими женщинами, часто без их согласия или последствий для себя, на протяжении всей эпохи работорговли и привыкли действовать в соответствии со своим предполагаемым суверенитетом над африканцами. Итак, для отцов-основателей приговор Хью Дэвиса к публичному унижению за поведение, которое многие считали правом по рождению, означал, что он пересек черту, которую они считали угрозой для иерархии, что-то в его отношениях со своим партнером привлекло их внимание и заставило вмешаться. Возникающая кастовая система допускала эксплуатацию низшей касты, но не равноправие или видимость равенства, поэтому эндогамия, которая предполагает союз между равными в глазах закона, подлежала строгому контролю, а изнасилование женщин из низших каст игнорировалось. Дело Хью Дэвиса стало не только первым упоминанием о расе и иерархии в Америке, но и первой попыткой установить границы общеизвестных отношений между кастами.

Десять лет спустя другой белый мужчина, Роберт Суит, был вынужден покаяться, когда выяснилось, что от него забеременела чернокожая рабыня, принадлежащая другому мужчине. К тому времени центр кастового принуждения сместился, и порке подвергли беременную женщину, что было признаком ее униженного кастового статуса, несмотря на положение, которое стало бы для нее защитой в большинстве цивилизованных стран.

В 1691 году Виргиния стала первой колонией, объявившей брак между черными и белыми вне закона, и этот запрет будет действовать в большинстве штатов в течение следующих трех столетий. В некоторых штатах, кроме того, будет запрещен брак белых с азиатами или коренными американцами.

Хотя единого общенационального запрета на смешанные браки никогда не существовало, несмотря на несколько попыток ввести его, в сорок одном из пятидесяти штатов были приняты законы, согласно которым смешанные браки являются преступлением, наказуемым штрафом в размере до 5000 долларов и лишением свободы на срок до десяти лет. Некоторые штаты зашли так далеко, что запретили принятие любого будущего закона, разрешающего смешанные браки. Находящиеся вне правовых рамок, особенно на Юге, афроамериканцы приговаривались к смертной казни даже за кажущееся нарушение этого столпа касты.

[Законы о борьбе со смешанными браками были приняты настолько широко, что более эффективно ссылаться на штаты, которые не запрещали смешанные браки, чем на те, которые это сделали. Помимо Аляски и Гавайев, которые вступили в союз задолго до того, как было принято большинство законов против смешанных браков, единственными штатами, которые молчали о смешанных браках, были: Коннектикут, Миннесота, Нью-Гэмпшир, Нью-Джерси, Нью-Йорк, Вермонт, Висконсин, а также округ Колумбия.]

Верховный суд не отменял эти запреты до 1967 года. Тем не менее и позже некоторые штаты не спешили официально отменять свои законы об эндогамии. Дольше всех держалась Алабама, не отменявшая закон против смешанных браков до 2000 года. И даже в том году 40 процентов электората на том референдуме проголосовали за сохранение запрета на регистрацию таких браков.

Именно кастовая система посредством практики эндогамии – по сути, государственного регулирования выбора партнеров на протяжении веков – создала и укрепила понятие «расы», разрешив законным образом продолжать род только с теми, у кого наблюдаются схожие физические черты. В сочетании с запретами на иммигрантов не из Европы, действующего на протяжении большей части американской истории, законы об эндогамии имели эффект контролируемого размножения, заботы о населении Соединенных Штатов. Эта форма социальной инженерии служила для поддержания поверхностных различий, на которых строилась иерархия, и в конечном итоге «расы» возникли за счет сочетания тех, с кем было разрешено иметь потомство. Эндогамия обеспечивает то различие, на которое опирается кастовая система для оправдания неравенства.

«То, как мы выглядим, – писал ученый-юрист Ян Хейни Лопес, – действительные и «расовые» черты, которые замечают в нас в конкретной стране, есть в значительной степени продукт правовых норм и решений».

Эта опора кастовой системы настолько прижилась в обществе, что еще совсем недавно, в 1958 году, опрос Гэллапа показал, что 94 процента белых американцев не одобряют межрасовые браки.

[Первое исследование межрасовых браков, проведенное Институтом Гэллапа в 1958 году, было проведено среди белых американцев. Девяносто четыре процента респондентов не одобряли брак между черными и белыми, три процента воздержались и только четыре процента одобряли такие браки.]

«Вы знаете, что негритянская раса умственно неполноценна, – сказал ученым южный врач еще в 1940 году, выражая широко распространенное мнение. – Все это знают, и я не думаю, что Богу было угодно позволить высшей, белой, расе смешиваться с низшей расой».

Поскольку такое настроение преобладало на протяжении большей части истории страны, не поддается подсчету количество жизней, прерванных из-за предполагаемых попыток пойти против этого столпа в результате линчеваний, слухи о которых будоражили всю страну. Наиболее строго протокол соблюдался в отношении мужчин из низших каст и женщин из высших каст, в то время как сами законотворцы – мужчины из высшей касты – сохраняли полный и безраздельный доступ к женщинам из низших каст, независимо от их возраста или семейного положения. Таким образом, доминирующий пол в доминирующей касте, помимо контроля за средствами к существованию и шансами на жизнь всех, кто ниже его, обеспечил себе право – исключительное на женщин своей касты и на всех женщин в целом. На протяжении большей части американской истории именно мужчины из доминирующей касты контролировали половые отношения и генеалогию остального населения континента.

Это превратило естественное выражение мужественности в полную свободу для одной группы и невозможность распоряжаться своей жизнью для другой и послужило дальнейшему укреплению кастовых границ и связыванию рук подчиненным мужчинам, которые могли осмелиться постоять за своих собственных дочерей, жен, сестер и матерей. В то же время это стало очередным напоминанием остальным членам иерархии об абсолютной власти мужчин доминирующей касты. Их власть, подобно облаку, тенью висела над жизнями тех, кто принадлежал к низшей касте, большую часть времени существования Соединенных Штатов Америки.

В середине 1830-х годов в Гранд-Галф, штат Миссисипи, белые люди заживо сожгли чернокожего и насадили его голову на столб на окраине города, чтобы все увидели этот урок мужчинам из подчиненной касты. Чернокожего мужчину пытали и обезглавили после того, как он убил мужчину из доминирующей касты, «который владел его женой и имел обыкновение спать с ней», согласно современному свидетельству. Перед лицом смерти за крайний и несомненно самоубийственный шаг, предпринятый для защиты жены, обреченный муж сказал, что «верит, что должен быть вознагражден за это на небесах».

Более века спустя, в декабре 1943 года, серьезный пятнадцатилетний мальчик по имени Уилли Джеймс Ховард подрабатывал во время школьных каникул в магазине в Лайв-Оук, Флорида. Он был единственным ребенком в семье, уже десятиклассником, ожидалось, что он достигнет небывалых для своей семьи высот. В том декабре он сделал роковой жест, не зная или не обращая внимания на центральную опору касты. Он был полон надежд и воодушевлен своей новой работой и так сильно хотел преуспеть, что разослал рождественские открытки всем своим коллегам. Одну из рождественских открыток, адресованную его ровеснице по имени Синтия, которая работала там же и в которую он был влюблен, он сопроводил подписью «с Л.» (то есть «с любовью»).

Казалось бы, обычный, даже милый, жест для этого времени года, но это был Юг времен Джима Кроу; мальчик был черным, а девочка белой. Она показала открытку отцу. До Уилли Джеймса дошли слухи, что его подарок причинил ей беспокойство. Итак, в первый день Нового 1944 года он вручил написанную от руки записку с извинениями, пытаясь объясниться: «Я знаю, что вы мало думаете о нашем типе людей, но мы не ненавидим вас, все, что мы хотим – [быть] вашими друзьями, но вы [не] позволяете нам этого, пожалуйста, не показывайте никому эту записку. Надеюсь, я не рассердил вас…» Он добавил стишок: «Мне нравится твое имя, мне нравится голос твой, о, моя дорогая, от любви потерял покой».

На следующий день отец девушки и двое других белых силой привели Уилли Джеймса и его отца на берег реки Суванни. Они связали Уилли Джеймса и приставили пистолет к его голове. Они заставили его прыгнуть с обрыва и под дулом пистолета заставили его отца смотреть, как тонет его ребенок. Находясь в плену и имея численно превосходящего соперника, отец оказался бессилен спасти своего единственного ребенка.

Мужчины признались властям, что похитили мальчика и связали его по рукам и ногам, но сказали, что в реку он прыгнул сам и пошел ко дну. Через несколько дней родители мальчика сбежали из города, чтобы спасти свою жизнь. Янг Тергуд Маршал из НАСПЦН (Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения) оповестил об инциденте губернатора Флориды, но безрезультатно. Полевой секретарь НАСПЦН Гарри Т. Мур сумел убедить родителей мальчика преодолеть страх и подписать письменные показания о том, что произошло в день убийства их сына. Местное жюри присяжных отказалось предъявить обвинение похитителям мальчика; не стала вмешиваться и федеральная прокуратура.

Никто никогда не был привлечен к ответственности и не провел ни дня в тюрьме за смерть Уилли Джеймса. Его похищение и смерть рассматривались как отстаивание кастового порядка. Таким образом, ужасы южной кастовой системы так и остались без наказания. Кастовая система, санкционированная правительством США, стала не просто южной – она распространилась на всю страну.

[ZHAN]

Четвертый столп касты зиждется на фундаментальной вере в чистоту господствующей касты и на страхе перед скверной со стороны касты, считающейся нижестоящей. На протяжении веков доминирующая каста шла на крайние меры, чтобы защитить свою святость от предполагаемой заразы низших каст. И Индия, и Соединенные Штаты в зените своих кастовых систем, а также недолговечный, но гнусный режим нацистов подняли одержимость чистотой до высокого, хотя и абсурдистского, искусства.

В некоторых частях Индии представители низшей касты должны были находиться на определенном расстоянии от любого представителя доминирующей касты при выходе на публику – где-то между двенадцатью и девяноста шестью шагами, в зависимости от рассматриваемых каст. Им приходилось носить колокольчики, чтобы предупреждать о своем приближении вышестоящих и не осквернять их своим присутствием. Человек из низших подкаст в регионе маратхов должен был «тащить за собой колючую ветвь, чтобы стирать следы» и падать ниц на землю, если проходил брахман, чтобы его «грязная тень не осквернила святого брахмана».

Прикосновение к чему-либо, что ранее трогал неприкасаемый, считалось скверной для высших каст. Если же катастрофы прикосновения избежать не удалось, представитель высшей касты должен был пройти обряд очищения – искупавшись в проточной воде или выполняя дыхание пранаямы в процессе медитации – чтобы очистить себя от загрязнения.

В Германии нацисты запретили еврейским жителям выходить на пляжи в собственных летних домах евреев, например в Ванзее, курортном пригороде Берлина, и в общественных бассейнах в рейхе. «Они считали, что весь бассейн будет загрязнен из-за погружения в него еврейского тела», – однажды заметил Жан-Поль Сартр.

В Соединенных Штатах подчиненная каста была изолирована во всех сферах жизни, сделана неприкасаемой на американских условиях на протяжении большей части истории страны и вплоть до двадцатого века. На Юге, где томилось большинство людей из подчиненной касты, черные и белые дети учились по разным учебникам. Во Флориде книги для черных и белых детей нельзя было даже хранить вместе. Афроамериканцам было запрещено пользоваться фонтанами с питьевой водой для белых, и им приходилось пить из конских корыт в условиях знойного жаркого юга, пока им не сделали отдельные фонтанчики.

[Описывая работу преподобного Хью Проктор, который руководил строительством Первой конгрегационной церкви в Атланте в 1908 году, Пола Бевингтон пишет: «Его многочисленные инициативы по соседству включали основание детского дома и двух тюремных миссий, а также установку общественного питьевого фонтана. Фонтан не был несущественным. Это расширило единственный общественный доступ к питьевой воде, ранее доступный чернокожим в общине в виде корыта для лошадей».]

В южных тюрьмах простыни для черных заключенных хранились отдельно от простыней для белых заключенных. Вся частная и общественная человеческая деятельность была разделена от рождения до смерти, от больничных палат до железнодорожных платформ и машин «Скорой помощи», катафалков и кладбищ. В магазинах чернокожим людям было запрещено примерять одежду, обувь, головные уборы или перчатки – если вообще пускали в магазин. Если чернокожий умирал в государственной больнице, «тело помещали в дальний угол морга подальше от трупов белых людей», – писал историк Бертрам Дойл в 1937 году.

Этот столп кастовой системы в Соединенных Штатах был закреплен законом в 1896 году после того, как человек из Нового Орлеана оспорил закон Луизианы 1890 года, который разделял «белую и цветную расы» в железнодорожных вагонах. Луизиана приняла закон после краха Реконструкции и возвращения к власти бывших конфедератов. Комитет обеспокоенных цветных граждан собрался вместе и собрал деньги, чтобы оспорить закон в суде. В назначенный день, 7 июня 1892 года, Гомер А. Плесси, сапожник, который выглядел белым, но в соответствии с американским определением расы считался черным, купил билет первого класса из Нового Орлеана в Ковингтон на железной дороге Восточной Луизианы и выбрал место в вагоне для белых. В то время человек неоднозначного расового происхождения считался не белым, поэтому кондуктор приказал ему пересесть в вагон для цветных. Плесси отказался и был арестован, как и задумал комитет. Его дело было передано в Верховный суд, который вынес решение семь против одного в пользу закона Луизианы об «отдельном, но равном». Так в Соединенных Штатах наметились перемены в семидесятилетней системе формальной санкционированной государством изоляции и отчуждения одной касты от другой.

В южных залах судебных заседаний сегрегация коснулась даже Слова Божьего. Существовали две отдельные Библии – одна для черных и одна для белых, на которых нужно было поклясться говорить правду. К одному для всех священному объекту нельзя было прикоснуться руками разных рас.

Этот столп чистоты, как и другие, подвергал опасности жизнь людей из подчиненной касты. Однажды, в 1930-х годах, черный железнодорожный стрелочник работал в Мемфисе, поскользнулся и упал под стрелочный двигатель. Он лежал, истекая кровью, ему отрезало правую руку и ногу. «Скорая» приехала на помощь этому человеку, – говорится в сообщении об инциденте. – Заметив пострадавшего, они поняли, что это негр, и отступили от него».

[ZHAN]

Воды и побережья были под запретом для посещения представителями низших каст, если того желала доминирующая каста. Еще в XX веке афроамериканцам как на севере, так и на юге было запрещено посещать пляжи, озера и бассейны для белых, чтобы они не загрязняли их, точно так же как далитам было запрещено посещать воды брахманов, а евреям – водоемы арийцев в Третьем рейхе.

Это было священным принципом в Соединенных Штатах вплоть до второй половины двадцатого века, и господствующая каста приложила все усилия, чтобы обеспечить его соблюдение. В начале 1950-х годов, когда правительство Цинциннати под давлением согласилось позволить темнокожим пловцам посещать некоторые из своих общественных бассейнов, белые люди высыпали в воду гвозди и битое стекло, чтобы не пустить цветное население.

В 1960-х годах черный активист движения за гражданские права попытался сделать общественный бассейн доступным для всех, для этого он проплыл через него кролем, а затем вышел, чтобы вытереться полотенцем. «Ответной реакцией стало полное осушение бассейна, – писал историк права Марк С. Вайнер, – а затем повторное наполнение его свежей водой».

За несколько десятилетий до этого, в 1919 году, черный мальчик заплатил своей жизнью и стал причиной бунта в Чикаго после того, как случайно нарушил этот столп касты. Семнадцатилетний Юджин Уильямс плавал в озере Мичиган, на общественном пляже в южной части города, и случайно преодолел условную черту, разделяющую места для купания представителей разных рас. Он неосознанно заплыл на территорию белых, где река ничем не отличалась от реки для черных. За это его забросали камнями и утопили. Напряженность из-за нарушения границ тем летом дискредитировала господствующую касту и спровоцировала один из самых ужасных расовых беспорядков в истории США.

Спустя десятилетия в городках центральной Америки, таких как Ньютон, Канзас и Мэрион, штат Индиана, в Питтсбурге и Сент-Луисе люди из высшей касты поднимали истерику при виде человека подчиненной касты, приближающегося к их акватории. В августе 1931 года в Питтсбурге открылся новый общественный парк с бассейнами размером с футбольное поле, где было достаточно места для десяти тысяч пловцов. Но вскоре после этого, как сообщала «Питтсбург пост газетт», «каждый негр из тех, что вчера входил в воду бассейна, немедленно попадал в окружение белых, которые избивали его или начинали топить, пока он не оставлял попыток поплавать и не уходил из бассейна».

Летом 1949 года в городе Сент-Луисе в Ярмарочном парке был открыт крупнейший на тот момент бассейн на территории страны. Когда город под давлением чернокожих граждан поднял вопрос о допуске этих чернокожих в бассейн, реакция последовала незамедлительно. Человеку, который оказался полным тезкой чиновника, отвечающего за создание общего для всех бассейна, потребовалась защита полиции из-за угроз, по ошибке поступивших в его адрес. Спасатели в знак протеста оставляли свои посты.

В день, когда к бассейну подтянулись первые афроамериканцы, на месте их уже ожидала толпа с ножами, обломками кирпичей и битами. Ее жертвами стали пришедшие поплавать маленькие чернокожие дети, которых белые гоняли сквозь строй, осыпая оскорблениями и градом ударов. Толпа увеличилась до пяти тысяч человек, которые преследовали любого чернокожего, попавшего в поле зрения: детей на велосипедах, водителя, вставшего в пробке грузовика, мужчину, вышедшего на крыльцо расположенного у парка дома. Они пинали его, пока он лежал на земле, поджимая изувеченную ногу и истекая кровью.

Жители городка Ньютон, штат Канзас, обратились в Верховный суд штата с требованием не допускать чернокожих людей в бассейн, открытый в 1935 году. Представители муниципалитета и строительный подрядчик утверждали, что чернокожих ни при каких обстоятельствах нельзя подпускать к бассейну – ни в отдельно оговоренные часы, ни в другие дни – из-за типа бассейна. Они заявили суду, что это «бассейн циркуляционного типа», в котором «воду меняют только один раз в течение купального сезона». Они утверждали, что белые люди не пойдут в воду, в которой побывала черная кожа. «Единственно приемлемый вариант, при котором белые жители смогут плавать в бассейне после чернокожих, – писал историк Джефф Уилтсе, – заключается в том, чтобы сливать воду и отмыть резервуар». Работники бассейна не собирались заниматься этим всякий раз, как чернокожему вздумается искупаться, поэтому они решили просто не допускать афроамериканцев. Суд встал на сторону муниципалитета, и еще несколько десятилетий единственный общественный бассейн в городе оставался в исключительном пользовании господствующей касты.

Общественный бассейн за пределами Питтсбурга решил эту проблему, не принимая чернокожих людей до окончания сезона в сентябре, что означало, что он был закрыт для черных пловцов в то время, когда в нем была надобность. По словам управляющего, только так у управляющей бригады могло быть «достаточно времени, чтобы должным образом очистить и продезинфицировать бассейн после того, как его использовали негры».

Белая женщина из Мэрион, штат Индиана, казалось, говорила от имени многих представителей доминирующей касты по всей Америке, когда сказала, что белые люди не будут плавать с цветными, потому что они «не хотят быть оскверненными их чернотой».

За много километров от нее, в Элизабет, штат Нью-Джерси, белые останавливали афроамериканцев на лестничных клетках и проходах в бассейн, который с той недели был официально открыт для всеобщего посещения. В то время в любом уголке страны «каждый темнокожий пловец, входивший в воду, буквально рисковал своей жизнью», – писал Вильце.

Именно в такой атмосфере в 1951 году бейсбольная команда Малой лиги в Янгстауне, штат Огайо, выиграла чемпионат города. Тренеры, не задумываясь, решили отпраздновать это командным пикником у городского бассейна. Когда команда подошла к воротам, спасатель не позволил войти одному из членов Малой лиги. Это был Ал Брайт, единственный темнокожий игрок в команде. Его родители не смогли присутствовать на пикнике, и тренеры и некоторые другие родители пытались убедить служащих бассейна впустить маленького мальчика, но безуспешно. Единственное, на что были готовы спасатели, – это разрешить им накрыть ему отдельное место за оградой и позволить другим приносить ему еду. Выбора не было, и остаток праздника он наблюдал, как его товарищи по команде плещутся в воде и гоняются друг за другом по террасе у бассейна, пока он в одиночестве сидит снаружи.

«Время от времени тот или иной игрок или взрослый выходил и садился с ним, прежде чем вернуться, чтобы присоединиться к остальным», – писал годы спустя его друг детства, писатель Мел Уоткинс.

Около часа потребовалось представителю команды на то, чтобы убедить спасателей «хотя бы на несколько минут пустить ребенка к бассейну». Наблюдатель согласился впустить бейсболиста Малой лиги, но только в том случае, если все остальные выберутся из воды, и только если Ал будет следовать установленным для него правилам.

Во-первых, все – то есть его товарищи по команде, их родители, все белые люди – должны были выбраться из воды. Когда все выбрались, «Ала отвели к бассейну и поместили на небольшой резиновый плот», – написал Уоткинс. Спасатель спустился в воду и провел плот на один круг по периметру бассейна, пока около сотни товарищей по команде, тренеры, родители и зеваки наблюдали за происходящим со стороны.

После «нескольких мучительных минут», которые ушли на этот круг, Ала «сопроводили в назначенное ему место» по другую сторону забора. Во время его короткого пребывания на плоту, когда он скользил по поверхности, спасатель снова и снова предупреждал его об одной важной вещи. «Только не прикасайся к воде, – сказал спасатель, толкая резиновый матрас. – Что бы ты ни делал, не прикасайся к воде».

Пусть спасателю и удалось в тот день сохранить чистоту воды, какая-то часть мальчика умерла на том плоту. Когда один из тренеров предложил подвезти его домой, он отказался. «С чемпионским трофеем в руке, – писал Уоткинс, – Ал прошагал до дома около мили в одиночестве. После этого он уже не был прежним».

[ZHAN]

Грифы, марабон и сангмеле

Американская кастовая система формировалась быстро, в сжатые сроки, и в сравнении с индийской кастовой системой существовала ничтожно мало. Ее основатели руководствовались историей Ноя и его сыновей, чтобы оправдать иерархическую дискриминацию, но уже не опираясь на Библию так, как индийцы опирались на законы Ману, и с течением времени сформировали высшую касту. Эта политика чистоты в Соединенных Штатах началась с определения самой доминирующей касты.

В то время как все страны Нового Света создали иерархию с европейцами на самом верху, только Соединенные Штаты создали систему, основанную на расовом абсолютизме. Это идея о том, что одна капля африканской крови или различный процент крови азиатов или индейцев может исказить чистоту человека, которого в противном случае можно было бы считать европейцем, и наложить пятно, которое, таким образом, лишило бы человека права принадлежать к доминирующей касте.

Это была репрессивная модель расового превосходства в отличие от поощряющей южноафриканской модели, которая распределяла население по степени принадлежности к белой расе и создавала официальную среднюю касту цветных людей в качестве буфера между черными и белыми. Южная Африка предоставила привилегии по градационной шкале, основанной на том, сколько европейской крови, как считалось, текло по венам конкретного человека, рассматривая «белую» кровь как очищающий антисептик для низших групп в парадигме «чистота – загрязнение». Обе системы были основаны на идее превосходства белых и учитывали специфику демографических характеристик каждой страны. Белое меньшинство Южной Африки имело стимул к росту своего влияния и численности, даровав почетную белизну тем, кто считался достаточно близким к вершине. Белое большинство в Соединенных Штатах не имело такого стимула и, по сути, получало выгоду, вознося себя и удерживая на отдельной, более низкой ступени, где они могли оставаться в подчиненном положении.

«Порочность, сохранившаяся в каждой капле крови, оскверняет потомков Хама в этой стране, как отравленная туника Несса», – писал Джозеф Генри Лампкин, довоенный председатель Верховного суда Джорджии, сумевший объединить греческую мифологию и два столпа касты – божественную волю и загрязнение – в единую теорию. (Мифическая туника, принадлежавшая изначально кентавру Нессу и пропитанная его кровью, становилась символом неизбежного несчастья и разорения для тех, кто ее носил.)

Основатели с самого начала пытались определить характеристики, дающие пропуск в господствующую касту. Подавляющее большинство людей, в том числе многие из тех, кто сейчас считается белым, были бы тогда отсеяны по ряду параметров. За двадцать пять лет до американской революции Бенджамин Франклин беспокоился, что Пенсильвания с ее растущим немецким населением «станет колонией пришельцев, которые в скором времени расплодятся настолько, что онемечат нас вместо того, чтобы приблизиться к англичанам, и примут наш язык или обычаи не больше, чем наш внешний вид».

В конце концов, господствующая каста использовала иммиграционные и брачные законы, чтобы проследить, кто сможет вступить в ее ряды, а кто нет. Это требовало постоянного изменения ее определения.

«Закон не может разделить то, что не подлежит классификации, – писали ученые-юристы Раймонд Т. Даймонд и Роберт Дж. Коттрол. – Законодательная кастовая система необходима как минимум для определения кастовой принадлежности».

Сначала Конгресс в 1790 году распространил американское гражданство только на белых иммигрантов, «свободных белых людей», согласно букве закона. Однако твердого определения «белизны» еще не существовало как такового, и к середине девятнадцатого века, когда миллионы людей иммигрировали из Германии и спасались от голода в Ирландии, сторонники превосходства по обе стороны Атлантики начали открыто беспокоиться о том, что станет со страной, «наводненной самыми выродившимися расами старой Европы», по словам Артюра де Гобино, широко почитаемого в XIX веке защитника идеи арийского превосходства.

«Это просто разновозрастной сброд из ирландцев, бастардов французско-немецких кровей и итальянцев еще более сомнительного происхождения».

На протяжении большей части американской истории каждая из наций, не являющихся англосаксами, оказывалась где-то на более низких ступенях шкалы «загрязнения». Подобно фельдмаршалу, защищающему свои фланги на нескольких театрах военных действий, господствующая каста боролась с наплывом «испорченных» новых иммигрантов с помощью двух самых строгих запретов на иммиграцию, введенных непосредственно перед и после начала двадцатого века.

Страна попыталась заблокировать поток китайских иммигрантов в западные штаты Законом об исключении китайцев от 1882 года. Затем она обратила внимание на иммигрантов из южной и восточной Европы, «сброд и отбросы», как выразился бывший губернатор Виргинии, путники, которые якобы принесли преступность и болезни и испоганили родословную первоначального белого населения Америки. Конгресс заказал анализ кризиса, влиятельный документ, известный как Отчет Диллингема, а Комитет Палаты представителей по иммиграции и натурализации созвал слушания, поскольку Соединенные Штаты пытались и далее заботиться о своем населении.

«Моральные устои нации были ослаблены, а сама ее жизненная кровь испорчена наплывом этой восточной нечисти», – сказал священник М. Д. Лихлитер, министр из Гаррисберга, штат Пенсильвания, в своем выступлении перед комитетом в 1910 году. «Наш великий англосаксонский дух должен быть сохранен, и чистая несмешанная кровь, текущая от наших арийских прародителей, не должна смешиваться с иберийской расой», – термин, применявшийся к южным итальянцам в эпоху евгеники.

Полученные данные подготовили почву для Закона об иммиграции 1924 года, который ограничил иммиграцию квотами, основанными на демографических данных 1890 года, то есть до того, как начали в большом количестве прибывать поляки, евреи, греки, итальянцы и другие уроженцы не Западной Европы.

Их статус оспаривался, эти группы не всегда получали защиту, предоставляемую неопровержимо «белым» людям, по крайней мере в те времена. Была предпринята попытка исключить итальянских избирателей из «белых» праймериз в Луизиане в 1903 году. За десять лет до этого, в 1891 году, одиннадцать итальянских иммигрантов в Новом Орлеане погибли в результате одного из крупнейших массовых линчеваний в истории Америки, после того как был убит начальник полиции, а этих иммигрантов посчитали главными подозреваемыми. После линчевания были собраны и арестованы еще сотни человек. Один из организаторов суда Линча, Джон М. Паркер, позже описал итальянцев как людей «лишь немного худших, чем негры, во всяком случае более грязных в [своих] привычках, склонных к предательствам и беззаконию». Он был избран губернатором Луизианы.

Позже, в 1922 году, чернокожий мужчина из Алабамы по имени Джим Роллинз был осужден по закону о смешанных браках за то, что жил как муж белой женщины по имени Эдит Лабуэ. Но, когда суд узнал, что женщина была сицилийкой, и не увидел «компетентных доказательств» того, что она принадлежала белой расе, судья отменил приговор. Неуверенность в том, была ли она «окончательно» белой, вынудила суд пойти на экстраординарный шаг, освободив чернокожего мужчину, который при других обстоятельствах мог бы подвергнуться линчеванию, если бы ее считали белой женщиной.

К тому времени большинство штатов разработали – или находились в процессе разработки – еще более извращенные определения белого и черного человека.

Арканзас впервые дал определение негра как «человека, в котором наблюдается видимая и отчетливая примесь африканской крови». Затем, в 1911 году, государство изменило его на всех, «кто имел… любое количество негритянской крови, сколь бы малым оно ни было», поскольку это переводило межрасовый секс в категорию уголовных преступлений. Штат Алабама в своем запрете на смешанные браки определил чернокожим любого, у кого есть «капля негритянской крови». В штате Орегон небелым считается любое лицо, «являющееся на четверть негром, китайцем или любое лицо, имеющее четверть негритянской, китайской или канакской крови или более половины индейской крови». Северная Каролина запретила браки между белыми и любым лицом «негритянского или индийского происхождения до 3-го поколения включительно». В штате Джорджия белый цвет определяется как «отсутствие признаков негритянской, африканской, вест-индийской или азиатской крови».

Еще в 1983 году в Луизиане был принят закон об учете, устанавливающий границу на уровне «одна тридцать вторая негритянской крови». Культура Луизианы, в отличие от индийских законов Ману, пошла на большую специфичность при разграничении различных подкаст на основе предполагаемого процента африканской «крови». Это были гриф (три четверти черной крови), марабон (пять восьмых черной крови), мулат (половина), квартерон (одна четвертая), октарон (одна восьмая), секстарон (одна шестнадцатая), демимамелук (одна тридцать вторая) и сангмеле (одна шестьдесят четвертая). Последние категории, как показали генетические исследования в XXI веке, будут охватывать миллионы американцев, которые теперь относятся к европеоидной расе. Все эти категории свидетельствуют об исторически сложившейся в Америке озабоченности доминирующей касты расой и кастовой чистотой.

Виргиния пошла ва-банк и приняла так называемый Закон о расовой целостности 1924 года, который, помимо запрета межрасовых браков, определял белого человека как человека, «у которого нет никаких следов какой-либо другой крови, кроме европеоидной».

«Отслеживаемое количество» должно было гарантировать, что даже чернокожие, которые не выглядят черными, останутся на положенном им месте», – писали Даймонд и Коттрол.

«Отслеживание происхождения черных с как можно более давних пор стало предпосылкой для гладкого функционирования кастовой системы».

[ZHAN]

Расы, признанные белыми

Распространяя мечту о господстве над землей и всеми живущими на ней, господстве тех, кого можно считать белыми, американская кастовая система превратилась в гамбит «все или ничего» для достижения высшей ступени. Вот почему, когда в 1905 году Ибор-Сити, штат Флорида, начал сегрегировать свои трамваи, кубинцы, не знавшие, в какую категорию их определят, испытали облегчение и обрадовались, «обнаружив, что им разрешено сидеть в белой секции».

Те, кому разрешили находиться под знаменем белого человека, могли пожинать плоды полноценного гражданства, подняться до высоких позиций или, насколько позволяли их таланты, получить доступ к лучшему, что могла предложить страна, – по крайней мере уважение при общении с группами подчиненных, которых за малейшую ошибку ожидало наказание. Двухуровневая кастовая система повысила ставки в пользу белизны, что привело к тому, что значительная доля судебных дел того времени была посвящена вопросу, к какой касте отнести людей пограничной категории, которые хотели права, доступные верхушке.

Японский иммигрант по имени Такао Одзава прожил в Соединенных Штатах более двадцати лет. Он пытался доказать, что достоин гражданства и должен считаться белым, потому что его кожа светлее, чем у многих «белых людей». Он хотел знать, в чем состоит отличие между ним и абстрактным белым человеком? Как он мог не быть белым, если у него была белая кожа? Что значит быть белым, если человек с настоящей белой кожей не был белым?

Его дело дошло до Верховного суда США. В 1922 году Суд единогласно постановил, что белый цвет означает не цвет кожи, а «кавказскую расу», и что японцы не являются кавказцами, несмотря на то что лишь немногие белые американцы были выходцами непосредственно из расположенных в России Кавказских гор и что этих самых выходцев на тот момент также не принимали в гражданство.

После вынесения постановления газета, обслуживающая японских иммигрантов, высмеяла это решение: «Поскольку эта газета не считает белых «высшей расой», ее редакция «рада», что «высокий суд не посчитал японца свободным белым человеком».

Несколько месяцев спустя иммигрант из доминирующей касты Индии попытался присоединиться к своим коллегам из высшей касты в Америке, когда его заявление о предоставлении гражданства дошло до Верховного суда. Бхагат Сингх Тхинд утверждал, что он европеец, ариец, по сути, происходил из той же группы, что и европейцы, учитывая широко распространенное мнение, что арийцы мигрировали на юг, в Индию, и сформировали высшую касту этой страны. Можно сказать, что он имел больше прав на то, чтобы считаться кавказоидом, чем люди, осуждающие его. В конце концов, Кавказские горы располагались ближе к территории Ирана и соседствующей с ним Индии, чем к Западной Европе.

Суд не согласился и отклонил ходатайство Тинда о гражданстве в 1923 году. «Возможно, светловолосый скандинав и смуглый индус и вправду имеют общих предков в смутных глубинах древности, – писал Суд, – но средний человек прекрасно знает, что сегодня между ними существуют безошибочные и глубокие различия».

Эти решения стали настоящей катастрофой для азиатов, желающих получить гражданство. Когда в обществе резко возросли прозападные европейские настроения, правительство начало отменять натурализованное гражданство людей азиатского происхождения, которые уже успели его получить. Это равносильно отказу от людей, которые на законных основаниях проживали в Соединенных Штатах большую часть своей взрослой жизни, что отразится столетие спустя на иммигрантах, пересекающих южную границу США с Мексикой.

Такой ход мог привести к трагическим последствиям. Вайшно Дас Багай, иммигрант из Индии, находился в Соединенных Штатах в течение восьми лет к тому времени, когда Верховный суд постановил, что индийцы не являются белыми и поэтому не имеют права на гражданство. У него были жена, трое детей и собственный универсальный магазин на Филмор-стрит в Сан-Франциско. В своем магазине он ходил в костюмах-тройках и имел европейскую стрижку с пробором сбоку. Багай потерял гражданство из-за дискриминации небелых иммигрантов. Затем его лишили бизнеса, который он создал своими руками, из-за закона Калифорнии, ограничивающего экономические права людей, не являющихся гражданами. Лишенный паспорта, он не мог вернуться в Индию и стал человеком без страны.

Вдали от своего первоначального дома и отвергнутый на новой родине, он снял комнату в Сан-Хосе, пустил газ и покончил с собой. Он оставил предсмертную записку, в которой посетовал на тщетность всего, чем он пожертвовал, чтобы приехать в Америку: «Препятствия ждали меня на этом пути, заторы – на соседнем, а позади остались сожженные мосты».

Независимо от того, каким путем спорный кандидат добился признания, кастовая система изменялась так, чтобы удовлетворять условиям, которые придумывала высшая каста ради сохранения своей чистоты. Иллюзии остальных висели на тонком, потрепанном волоске. Один японский писатель как-то заметил, что только крохотный апостроф отделял ирландского О’Хару, получившего гражданство, от японского Охары, которому в гражданстве отказывали.

Такие случаи обнажали не только абсурдность, но и ошибочность всех этих искусственных ярлыков и предполагаемого ими определения чистых и загрязненных рас. В то же время они разоблачили непоколебимую жесткость кастовой системы, которая оказалась сильнее свидетельств, противоречащих ее основам, и устойчива против доводов логики.

[ZHAN]

Пока переходные касты постепенно добивались перехода на более высокие ступени, неизменным оставалось абсолютное исключение в этом вопросе для «нечистой» низшей касты. Афроамериканцы не просто не были гражданами, они, как и их коллеги из далитов в Индии, были вынуждены выйти за рамки общественного договора.

Как и далиты, они ежедневно несли на себе основную тяжесть заражения, приписываемого самим их существам. Далитам не разрешалось пить из тех же чашек, что и доминирующим кастам в Индии, жить в деревнях представителей высшей касты, проходить через парадные двери домов высших каст, что не разрешалось и афроамериканцам в Соединеных Штатах на протяжении большей части истории.

Афроамериканцы на Юге должны были входить в дома или иные предназначенные для белых сооружения через боковую или заднюю дверь. По всей территории Соединенных Штатов законы о комендантском часе запрещают им появляться в белых городах и кварталах после захода солнца под угрозой нападения или линчевания. На севере же, пусть им и разрешалось сидеть и есть в барах и ресторанах, обычным делом для бармена было демонстративно разбить стакан, из которого только что отпил черный посетитель. На звон разбитого стекла оборачивались другие завсегдатаи, желающие узнать, кто стал причиной такой реакции на кастовое загрязнение.

Неприкасаемым не разрешалось входить в индуистские храмы, а черным мормонам в Америке, например, не разрешалось входить в храмы религии, которой они следовали, и до 1978 года они не могли становиться священниками. Порабощенным черным людям запрещалось учиться читать Библию или любую книгу похожей тематики, равно как неприкасаемым было запрещено изучать санскрит и священные тексты. В церквях на Юге чернокожие прихожане сидели в галереях или в задних рядах, а когда и это не устраивало господствующую касту, «неграм оставалось слушать пение псалмов, льющееся из окон и дверей церкви», стоя за оградой. По сей день воскресное утро считается временем наиболее очевидной сегрегации в Америке.

Уже в эпоху гражданских прав кастовая система исключила афроамериканцев из публичной жизни Юга – региона, где проживало большинство из них. Они знали, что нужно игнорировать любое объявление о гастролях в городе цирка или о политическом митинге; эти события их совершенно не должны были касаться. «Их выгнали с парадов в День независимости, – писал историк Дэвид Рёдигер, – как «осквернителей» политического режима».

Замечание британского судьи, касающееся низших каст в Индии, применительно и к современным ему афроамериканцам. «Им не разрешалось присутствовать на великих национальных торжествах или следующих за ними народных гуляньях, – писал колониальный администратор и историк У. У. Хантер. – Они никогда не могли выйти из своего рабского положения; и за ними был закреплен тяжелейший труд на полях».

В сложившейся ситуации факт исключения использовался для оправдания исключения. Их место изгоев оправдывало их статус изгоев. Их отправляли на самую унизительную, самую грязную работу и поэтому считали низкими и грязными, и каждый в кастовой системе принимал как должное их угнетенное положение.

На тех, кто принадлежал к низшей касте, лежала обязанность приспосабливаться к удобству доминирующей касты при контакте с белыми людьми. Афроамериканец, которому удалось стать архитектором в XIX веке, должен был приучить себя «читать архитектурные чертежи вверх ногами, – писал ученый Чарльз У. Миллс, – потому что он знал, что белые клиенты будут чувствовать себя неловко, если он будет работать с ними с той же стороны стола, что и они сами».

В XX веке изменение привычного порядка вещей могло стать причиной паники среди представителей доминирующей касты. Однажды, в эпоху борьбы за гражданские права, обезумевшая белая мать из Миссисипи затащила в дом свою маленькую дочь, держала ее над кухонной раковиной и терла ее маленькую ручку тряпкой для мытья посуды с таким рвением, будто от этого зависели их жизни. Девочка всего лишь коснулась руки другой маленькой, только чернокожей, девочки, которая работала на принадлежащем семье участке. Мать сказала ей никогда больше не прикасаться к руке той девочки, хотя использовала при этом другой термин.

«На них микробы, – сказала мать. – Они гадкие». Ярость матери напугала девочку и довела ее до слез, пока они, склонившись, стояли над раковиной. Увидев слезы дочери, расплакалась и мать, которая устала от царящего вокруг искусственного террора, от рамок, в которые, как в тюрьму, она заключала своего ребенка на всю оставшуюся жизнь.

Это было нарушение вето, и, по слухам, белые южане в 1970-х годах даже не пожимали руки чернокожему.

Молодой человек из доминирующей касты, выросший на Юге эпохи Великой депрессии, был хорошо обучен правилам кастовой системы и, как и ожидалось, придерживался их во всем. Когда в середине XX века он отправился на север и вступил в армию, ему открылись глаза на ложь, окружающую его с самого детства.

«Странные вещи проявляются в нас, как язвы, когда мы освобождаемся от наших заблуждений», – сказал белый южанин.

На севере он порой попадал в ситуации, когда чернокожим разрешалось работать в тех же условиях, что и белым. «Я думал, что буду полностью подготовлен, эмоционально и интеллектуально», – вспоминал несколько лет спустя мужчина, редактор журнала «Взгляд».

Но он обнаружил, что находится в плену собственной обусловленности, которую назвал определенным безумием. Каждый раз, когда ему приходилось пожимать руку чернокожему, он чувствовал автоматическое отвращение, которое в нем когда-то взрастили. Он отшатывался, хотя в детстве чернокожие женщины купали его, замешивали тесто для его печенья, и их прикосновения не вызывали у него отвращения, когда они влачили рабское существование.

«Каждый раз, когда я здоровался с негром, – говорил он, – я чувствовал побуждение вымыть руки. Каждый рациональный импульс, все, что я считал лучшим в себе, боролось с этим побуждением. Но рука, коснувшаяся темной кожи, имела собственную волю, и ее нельзя было отговорить перестать давать сигнал о том, что она нечиста. Вот что я называю безумием».